На рассвете Таня проснулась от неясного назойливого бормотания, звучавшего у нее в ушах уже около получаса. Вначале – сквозь сон – она подумала, что это бормочет Безумный Стекольщик, часто оживлявшийся перед рассветом, но после различила, что голос был женским. Но даже не это заставило ее стряхнуть остатки сна, а горячая восковая капля, упавшая с чьей-то свечи ей на шею.
– На море-окияне, на острове Буяне, есть бел-горюч камень Алатырь, никем не ведомый, под тем камнем сокрыта сила могучая, и силе той нет конца. Выпускаю я силу могучую на ту на красную девицу… тьфу, тоже мне красна девица… да на Татьяну… с каких это пор я Гроттершу по имени называю?.. сажаю я силу могучую во все суставы и полусуставы, во все кости и полукости, жилы и полужилы, в ее очи ясные, в ее щеки румяные, в ее ноги резвые… Жги ты, сила могучая, ее кровь горючую, терзай ее грудь белую, поворачивай ты ее сердце кипучее да на любовь к красному молодцу Гурию да свет Пупперу…. Слово мое крепко, как бел-горюч камень Алатырь. Кто из моря всю воду выпьет, кто из поля всю траву выщипет, и тому мой заговор не превозмочь, силу могучую не увлечь…
А я была уверена, что Алатырь - этот тот камешек из последнего МБ 
Осторожно приоткрыв глаза, Таня увидела Гробыню, которая, наклонившись над ней, быстро читала заговор по толстенной книге. Свеча, которую она держала в руке, бросала на ее смуглое лицо зловещие отблески. Склепова так увлечена была чтением, что не заметила того, что Таня проснулась.
В первый миг Таня хотела выхватить у нее книгу, но, передумав, решила поступить умнее. Она вновь закрыла глаза и, притворяясь спящей, выставила блок Зависникус обломатим , отменяющий действие любой направленной против нее магии. Теперь Склепова могла ворожить сколько ее душе угодно. Могла даже вскипятить искрами Мировой океан: все равно от этого не было бы никакого толку.
Охрененное заклинание! А роковую порчу, Вспышкус и ратную магию оно тоже блокирует?
Правда, зеленую искру пришлось выпускать под одеялом, чтобы Склепова не увидела вспышки. Запахло паленой шерстью. Гробыня, не понимая, откуда взялся этот запах, брезгливо поморщилась.
– Вечно от Гроттерши несет всякими магическими канарейками и горбунками! Просто невозможно жить с этой грязнулей в одной комнате! – проворчала она.
Учитывая, что Таня комбез стирала, судя по 12-ой книге, исключительно магией, а санузел в Тибидохсе не очень, то Гробыню я понимаю.
– Ладно, с этим разобрались… Одно темное заклинание хорошо, а два лучше… Где там я это записывала?
Гробыня перевернула свою кровать и, некоторые время порывшись под ней, извлекла толстую кусающуюся крысу.
– Еще раз меня не узнаешь – хвост узлом завяжу! Своякис маякис! – шепнула она, красной искрой превращая крысу в записную книжку.
Это была та самая секретная Гробынина книжка, в которую она заносила самые важные заклинания из запрещенных и вызубривала их наизусть.
Шифром или карандашиком?
Никакими другими заклинаниями Склепова принципиально не загружалась, считая, что от того, что не удосужились запретить, все равно не будет толку.
– Кажется, я это где-то в конец засунула… Ага, вот!
Гендель, грекус и Сенекус,
Джонсон, Фрейдус, Цицеронис,
Фихте, Лейбниц и Бэконис,
Кришнамурти, Льюис, Фромм,
Кант, Спиноза и Платон.
Вы вставатум, пробуждатум,
Гроттер Пупперос страдатум,
Встрескус поушус ломатум,
Мозгопудрис, убеждатум,
Страстью со свету сживатум!
Гробыня трижды повернулась на пятках, каждый раз выбрасывая по одной красной искре. Потом испытующе взглянула на Таню, спрятала записную книжку и, дунув на свечу, негромко сказала себе:
– Уф! Ну если теперь Гроттерша не влюбится в Пуппера, я прямо даже не знаю, что и делать! Разве только магфиозного купидона звать. Да только что толку – этот дуралей все равно с двух шагов промажет!
Склепова улеглась, поворочалась в темноте, сладко зевнула и почти сразу заснула. Черные Шторы немедленно с жадностью протянулись к изголовью ее кровати и, осветившись голубоватым потусторонним сиянием, принялись отражать всякую ахинею. Пуппер, испуганно оглядываясь, удирал по лесу. За ним на гигантском попугае летела Верка с целой сумкой драконбольных мячей. Спасаясь от Верки, Пуппер, сам того не замечая, приближался к дереву, на котором с удочкой сидели Гробыня и Гуня Гломов и готовились подцепить Пуппера блесной…
– Давай, Гунечка, давай! Не проворонь его! Пуппер нужен мне живым! – распоряжалась во сне Гробыня, горячо и внятно обращаясь к подушке.
Таня лежала в постели, смотрела на светящиеся Шторы и размышляла о том, как ей повезло. Не проснись она случайно и не успей произнести Зависникус обломатим, теперь она была бы влюблена в Пуппера и не находила бы себе места от любви. Зачем это нужно было Гробыне? Чего она этим добивалась?
Внезапно у нее мелькнула догадка. Спиритический сеанс! Чума-дель-Торт сказала: тот, кого по-настоящему полюбит Таня Гроттер, предаст ее! Вот Гробыня и додумалась, чтобы она полюбила Гурия, а тот бы ее предал! Простенький такой план, но не лишенный смысла.
Заметьте, Гробыня с таким широким ассортиментом магии не Гурия к себе привораживает, а Таню к Гурию! А ведь нет никаких гарантий, что предательство вообще будет очень глобальным, да и Таня ещё та терпила...
Решив, что спускать Склеповой все без разбору не стоит, Таня скользнула взглядом по комнате. В предрассветной серой дымке на своей подставке у шкафа томился Паж.
– Несчастный Дырь Тонианно! Устал на подставочке? Наверное, хочется полежать? Атыс-батыс-крутипедалис ! – проворковала Таня, выпуская зеленую искру. Это было двигательное заклинание, предусмотренное как раз для похожих случаев.
Скелет пришел в движение. Скрипя костями, он соскочил с подставки, перебрался под одеяло к Гробыне и улегся на спину, ласково положив ей на плечо свой череп. Тут двигательная магия иссякла, и Паж замер.
– Конечно, я поступила нехорошо!.. Просто, можно сказать, недостойно белого мага… С другой стороны, разве не приятно будет Гробыне, проснувшись утром, обнаружить рядом своего романтического друга? – сказала Таня.
– Пуппер, отодвинься! Сначала счет в банке, а потом целоваться! – пробормотала сквозь сон Гробыня, отодвигая плечом скелет.
Прежде чем заснуть, Таня некоторое время созерцала Черные Шторы. На них Гуня Гломов лихо отплясывал казачка, а Жора Жикин и подцепленный блесной Гурий, исполняя оперные арии, обмахивали Гробыню турецкими опахалами на длинных ручках, явно отпиленных у метел.
А ведь все оживляющие заклинания в списке 100 запретных, а тут искра зелёная...
Наутро, вспомнив о трещине на стекле и угрозе Триглава, Таня поняла, что обязательно должна с кем-нибудь посоветоваться. Но вот с кем?
Идти сразу к Сарданапалу или Медузии она не решилась. Великая же Зуби была настолько влюблена в своего Готфрида, что даже на уроках вместо обычных сглазов у нее получались огромные букеты только что срезанных роз. Купидончики летали вокруг Зуби целыми крылатыми табунами. Пухлые карапузы пользовались моментом и выпрашивали у смягченной Зуби вафли, конфеты и пирожные. М-да, едва ли Великая Зуби вообще была в состоянии отчетливо воспринимать реальность.
А в медовых месяц молодоженов никто отправить не подумал?
Пойти к Ягге? Эта идея была уже лучше, но все равно раньше, чем о Ягге, Таня вспомнила о Тарарахе. К нему она и отправилась вскоре после обеда. Ванька уже был у Тарараха. Он держал, а Тарарах промывал и смазывал раны большой яркокрылой птице с человеческим лицом.
– Ишь, гарпии проклятые! Вот доберусь я до вас! – грозил питекантроп гарпиям, которые с неприятными криками мелькали за витражным стеклом.
– Хорошо, что ты пришла! Прогони гарпий, а то у Ваньки руки заняты! – обрадовался Тарарах, заметив Таню.
Она распахнула окно и выпустила несколько зеленых искр. Отвратительно крича и роняя на лужайку под башней вонючие кляксы помета, гарпии унеслись к лесу.
Таня готова была поклясться, что в лесу гарпии найдут высохшее дерево, рассядутся и будут сварливо переругиваться, если, конечно, случайно не обнаружат хорошо полежавшую падаль. Тогда они обязательно устроят пиршество, а к ним примажется Мертвый Гриф с его поразительным нюхом на смерть. Долгое время Мертвый Гриф пропадал невесть где, но недавно появился вновь. Тарарах утверждал, что видел его на побережье.
Гриф вставлен просто так, прямо как ружьё Бондарчука, а насчёт падали возникает вопрос - у них тут и хищники есть? И первокуров в лес пускают?
Питекантроп закончил обрабатывать птице раны и, приняв ее у Ваньки, пересадил на дубовую перекладину-насест, закрепленную в одном из углов его берлоги. Жар-птиц, сидевший на том же насесте, заполыхал оперением, приветствуя гостя.
– Видала раньше такую птичку? – жизнерадостно спросил Тарарах. – Это Алконост. Она в наших краях редкий гость, из-за моря прилетает, как и Сирин. Несет на берегу яйца и погружает их в глубину. Только погрузит – сразу вода становится спокойной на семь дней, пока птенцы не вылупятся. А гарпии того… кружат поблизости и дожидаются, когда она нестись начнет, чтоб яйца склевать, пока она их в пучину не опустила… Они жутко хитрые, эти гарпии, все видят. Хорошо еще, что я рядом оказался… Яйца-то мы отбили, да только Алконоста все равно, беднягу, исклевали.
Алконост, если верить вики, несётся или в середине зимы(то есть 14-15-го января) или в день зимнего солнцестояния. Что же, посмотрю, сделал ли автор привязку ко времени или так ляпнул.
Птица с человеческим лицом благодарно посмотрела на Тарараха. Тане казалось, она понимает все, о чем говорит питекантроп, до последнего слова. А потом израненный Алконост высоко поднял голову и приготовился запеть. Глаза у него были вдохновенно полузакрыты. Таня подумала, что ей будет любопытно услышать его пение, как любопытно и узнать, будет ли оно человечьим или птичьим, но Тарарах внезапно схватил ее в охапку и оттащил в сторону.
– Уши! – закричал он. – Зажимай уши!
Таня зажала уши, а Ванька замешкался. Он стал было поднимать руки, но внезапно опустил их и застыл, блаженно улыбаясь. Лицо у него сделалось отрешенным и счастливым, как у человека, который только что пешком прошел пустыню, едва не испекся заживо и наконец взял под язык ложечку холодного мороженого.
Тарарах метнулся к ящику, где у него чего только не хранилось, и, схватив пчелиный воск, залепил себе ушные раковины. Потом подскочил к Алконосту и, не церемонясь, набросил птице на голову мешок. Птица отнеслась к этому философски.
Вытащив из ушей воск, Тарарах убедился, что Алконост больше не поет, и стал трясти Ваньку за плечи.
Л - логика! Вставил воск в уши, накинул мешок, вынул воск из ушей(не зная при этом, что птица заткнулась). Не проще было бы сразу мешок закинуть на этого зимородка или рот рукой зажать?
В громадных ручищах Тарараха худенький Валялкин мотался из стороны в сторону.
И тут я вспомнила идею про Тарараха-извращенца.
за плечи. В громадных ручищах Тарараха худенький Валялкин мотался из стороны в сторону. Постепенно глаза у него вновь становились осмысленными.
– Тарарах, ты чего? – спросил он.
– Как тебя зовут? Отвечай немедленно! – потребовал питекантроп.
– Меня? Ванька!
– А фамилия, фамилия как?
– Тарарах, ты точно перегрелся! Может, тебе еще и свидетельство о рождении показать? ВАЛЯЛКИН!.. Отпусти меня! – возмутился Ванька, у которого от энергичной тряски стучали зубы.
Питекантроп разжал руки и с облегчением вытер пот со лба.
– Уф, повезло! Нельзя слушать пение Алконоста! Тот, кто слушает его, забывает обо всем на свете!
– Но я же не забыл!
– Слава Древниру! Видно, Алконост не успел довести свою песню до того самого места…
– До какого того самого места ? – спросила Таня.
– А я и сам не знаю. И никто не знает, а кто узнает, рассказать потом не может. Говорят только, что есть у него в песне то самое место. Забываешь обо всем на свете – и ничего больше не можешь, кроме как слушать Алконоста и дальше. Вот я и проверял, помнишь ты свое имя или нет…
Прелестная всё-таки райская птичка.
Мешок с крылатым певцом недовольно шевельнулся. Алконосту было досадно, что его прервали. Хотелось петь еще, вот только в мешке у него не было вдохновения.
– Sancta simplicitas! – проскрипел перстень Феофила Гроттера.
Как и большинство его высказываний, это было непонятно, но крайне назидательно.
– А что ты чувствовал, когда Алконост пел? На что она вообще похожа, его песня? – спросила Таня у Ваньки.
– Я… я даже не знаю. Ты будто и не слышишь, как он поет и поет ли вообще… Но это было здорово. Мне чудилось, меня подхватывает и кружит, кружит… Несет куда-то. Грудь наполняется воздухом, и ты точно взлетаешь. Ноги не нужны, только мешаются. Я был и здесь, и не здесь, и везде… – неуверенно улыбаясь, признался Валялкин.
Тарарах озабоченно поскреб короткими пальцами заросшую грудь.
– Ишь ты, гусыня, совсем башку парню задурила! Надо эту птичку подлатать поскорее да на волю выпустить! А то шут знает до чего допеться можно! – заявил он. – А ты, Ванька, в другой раз меня слушай. Велят тебе уши зажимать – не тяни резину, делай, как тебе говорят!.. Ладно, пошли чай пить, а ты, композиторша, в мешке сиди, раз вести себя не умеешь!
Описание чувств Ваньки похоже на смерть и на трип одновременно.
Пить чай с Тарарахом было увлекательно, хотя и небезопасно. В его берлоге, как всегда, невозможно было найти чистую чашку. Многочисленные питомцы питекантропа – да и он сам – успевали расколоть все в считаные дни.
Пластик или, учитывая консерватизм Тибидохса, металл? Если кружку ещё можно расплющить, то тарелке-то уж точно ничего не будет.
При этом сам Тарарах отказывался признать, что у него вся посуда перебилась, и утверждал, что она где-то затерялась. Вот и теперь после безуспешных поисков питекантроп достал несколько банок из-под яда и отправил Таню их мыть.
– Ты не боись, что отравишься… Мы с малюткой Клоппиком уже из них пили – и ничего… Пока живы, хотя, конечно, яд мог попасться и медленный, – успокоил он.
– С Клоппиком? Он тут бывает? – ревниво спросил Ванька.
– А то! Почитай, каждый день выбирается. Играется вон со всякими зверушками да и с собой частенько кого приносит… Вчера вон гадюку где-то отловил, а недавно тарантулов в банке принес… Умничкой растет, да только уж вредный больно. Сам порой не разберусь, чего в нем больше – любви к живности всякой или вредности… – благодушно сказал Тарарах.
тарантула-то он где добыл?!
Рассказывая, он не сидел без дела. Заправил мятый тульский самовар щепками и, надев на трубу сапог, принялся раздувать огонь. Обуви питекантроп принципиально не носил, а единственный имевшийся у него сапог – колоссального, надо сказать, размера – использовал исключительно для растопки самовара. Иногда случалось, что в сапог заползали змеи, а Тарарах не замечал этого, и тогда из самоварной трубы, пылая жаждой мести, выкатывался шипящий клубок.
Ну и гадость же!
Таня совсем уже было собралась рассказать Тарараху о Горбуне с Пупырчатым Носом и о том, что она видела в зеркале, но тут в берлогу к питекантропу примчался взбудораженный Ягун.
– Вообразите, иду я сейчас сюда и случайно подслушиваю, как домовой и домовиха своего дитенка стращают! Напроказил он там чего-то! И думаете, кем стращают? Моей бабусей! Она, мол, не Ягге, а Баба Яга, живет в избушке на курьих ножках, забор вокруг избы из человеческих костей, на заборе черепа, вместо засова человеческая нога, вместо запоров – руки, замок – рот с острыми зубами. Заманивает гостей и режет ремни у спящих из спины! Ничего себе дела! Я хотел права покачать, да только они все втроем куда-то ушмыгнули. Я только услышал, как домовиха сказала дитенку: «Видел этого юнца? Это внук той кошмарной старухи! Будешь себя плохо вести – станешь таким, как дядя Ягун!» Я прям зверею, какая языкастая нежить стала!
Таня удивленно взглянула на часы. Единственная стрелка уверенно показывала на пламегасительный мяч.
– Ягун, почему ты не на драконболе? Разве сейчас не тренировка? – поинтересовалась она.
Почему в берлоге Тарараха студенческие часы курса Тани? Личные, если что, ни разу не упоминались. И да, что делают остальные во время тренировки, раз уж она внесена в расписание?
– Да ну! Разве теперь можно нормально тренироваться? Соловей О. Разбойник просто как из камнедробилки. Команда никак не сыграется в новом составе, а он это близко к сердцу принимает. Чуть что, свистит – прям оглохнешь!.. Дедал совсем в миноре, из книжки своей не вылезает, только ворчит. Гробыня со всеми подряд препирается. Лоткова зазналась. Кладет мои записочки Гоярыну в пасть и просит на них огнем подышать. Это у нее называется: «избавим планету от мусора».
– С чего бы это? – удивился Ванька.
Ягун поморщился:
– Якобы я как-то не так посмотрел на Зализину… А как я на нее посмотрел? Ну, хорошенькая девчонка… Что мне теперь, темные очки выписывать, если захочется по сторонам посмотреть?
Вот же гад. То есть когда он в декольте Зализон(которая ещё не распугивает всех вокруг криками, но уже скоро) глазами лезет - так это "темные очки выписывать что ли". А когда свободная Катя на свидание не с ним идёт - так это косоглазина(" Правый глаз лучше, он на лево не смотрит") на весь мир.
У Семь-Пень-Дыра и Горьянова просто крыша уехала – набили в пылесосы какой-то тухлятины, на сто метров к ним подлетать опасно.
Ээээ.... 
И они еще утверждают, что летают лучше меня!.. Крутые, прям как вареные яйца! Вот я и решил задвинуть тренировку.
– Ты же знаешь, Соловей не выносит пропусков. Пара прогулов без уважительной причины – и фьють! – Таня сделала рукой выразительный жест.
И откуда же это таня знает? Кисляков и Идиотсюдов ушли из команды из-за окончания Тибидохса, а не из-за строгости Соловья
– Кто тебе сказал, что у меня нет уважительной причины? Я сам себе выписал освобождение! У бабуси полно магических бланков. Она их никогда не пересчитывает, – косясь на Тарараха, который как раз отошел взглянуть на Алконоста, сказал Ягун.
– Бланков-то да. Но без печати Древнира они недействительны, – напомнил Ванька.
Печатью Древнира в Тибидохсе называли особую печать честности. Подобные печати были у всех преподавателей и у Ягге. Воспользоваться печатью было несложно, особенно Ягуну. Однако у того, кто поставил ее обманом, вместо печати ярко высвечивалось: «Он нагло врет! »
– Да что ты говоришь! Можно подумать, я сам не знаю про печать! Смотри, стоит себе спокойненько! – заявил Ягун, гордо демонстрируя бланк.
«Освобождению верить!» – утверждала печать.
– А вдруг ты действительно болен? Ты об этом не знаешь, а печать знает? – озабоченно поинтересовался Ванька.
– Просто я разобрался, как она работает, – хмыкнул Ягун. – Все зависит от того, о чем думаешь, когда шлепаешь. Если боишься, что обман раскроется или про справку, – бесполезно, ничего не выйдет. А я стал думать о том, как мне не хочется снова на темное отделение, и о том, как скверно быть сиротой и как здорово, что у меня хоть бабуся есть. Прям на самом деле расчувствовался, даже слезинку уронил, без дураков… Вот печать и подтвердила, что все это правда…
Таня внимательно смотрела на Ягуна. Порой она ощущала в нем не просто родственную, а суперродственную душу. Если бы только Ягун не был таким шебутным и несерьезным.
Если бы он не был совсем другим, он был бы похож на неё!
– Эти магические предметы – они, между нами говоря, совсем тупые. Главное – сообразить, в чем суть магии, и все дела, – продолжал Ягун.
– ЯГУН! ГЛЯДИ! – вдруг крикнула Таня.
Магический бланк внезапно вспыхнул у него в руках. Пламя охватило его сразу со всех углов. Сачкующий тренировку комментатор едва успел выпустить его и сумрачно уставился на белые хлопья пепла.
– Скверно! – сказал Ягун, дуя на обожженную руку. – Кажется, я недооценил Древнира… И кто меня за язык тянул?
Видя, что выбрать более подходящий момент у нее едва ли получится, Таня рассказала Тарараху о четырех.
– Один из них с тремя лицами. А другой – человек-птица, зовут Симорг… Они придут сюда – и гибель всем, правым и виноватым… – закончила она.
Банка в руках у Тарараха лопнула. Он даже не уронил ее: просто слишком сильно стиснул. Хорошо еще, самовар не успел вскипеть. Его медные бока только-только начинали накаляться. Он заставил Таню несколько раз повторить свой рассказ во всех подробностях.
– Когда это было? – резко спросил он.
– Что – когда? Когда он угрожал? – не поняла девочка.
– Это не так важно. Когда ты впервые видела Симорга и остальных?
– На той неделе. Даже, пожалуй, чуть раньше, – неуверенно сказала Таня. – Но потом я видела их еще раз – они стали гораздо ближе. Мне показал их Горбун с Пупырчатым Носом. Ну, Безумный Стекольщик.
– Мерзкий тип! Он мне сразу не понравился!.. И я ему, кажется, тоже! – авторитетно заявил Ягун.
Тарарах стряхнул с колен осколки банки и решительно встал. Он пересадил Алконоста в большую клетку, чтобы раненая птица не билась в мешке, и завесил клетку снаружи.
– О таких вещах говорят сразу. Запомни: СРАЗУ! Если они того… среди ночи случаются, то прямо среди ночи идут и говорят. Пойдем со мной… Мы должны увидеть Сарданапала! – велел он Тане.
– А мы? – спросил Ванька.
– А вы оставайтесь здесь… Сдается мне, что ничего хорошего нас с Танькой не ждет, а раз так, то вам нечего и соваться, – сурово сказал Тарарах.
Ну-ну.
Академик Сарданапал был гневен. Усы его прыгали. Щеки светофорно пылали. Он не мог усидеть на месте и бегал по кабинету. Черномагические книги бились в клетке, превращаясь то в змей, то в жаб. Их давно пора было кормить, но академик даже не оглядывался в сторону клетки.
Мужику 3 тыщи лет, он в отличии от Арея хотя бы изображает уравновешенность, он директор школы, он, в конце концов, ветеран величайшей войны мира - войны с армадой Кводнона! Что за истерики?!
Золотой сфинкс, недружелюбно щурясь на Тарараха, сидел у дверей на страже. Он попытался не пропустить преподавателя ветеринарной магии в кабинет, и теперь его шкура имела встрепанный вид. Зато, кажется, он уяснил разницу между питекантропом и обычным магом. Пока маг думает, питекантроп уже действует.
Кроме Сарданапала, Тани и Тарараха, в просторном кабинете пожизненно-посмертного главы Тибидохса находились еще Ягге, Медузия, Поклеп Поклепыч и Великая Зуби. Готфрид Бульонский отсутствовал: вооруженный не знающим промаха копьем(Не верьте античной рекламе! Оно косило просто по-черному.)
Автор, ебись конём за эти ремарки. Вписать в текст слабо было?
он бродил по подвалу в поисках лазеек, сквозь которые просачивалась нежить. Нежить кривлялась и дразнила его, выглядывая едва ли не из-за каждого угла и немедленно скрываясь, едва Готфрид кидался к ней.
А ведь 3 года назад замок перестраивали и щели в подвале заколдовывали. Слабо было работу доделать, а?
Рядом со столом академика стояло зеркало из комнаты Тани, которое только что с соблюдением всех мер предосторожности перенес сюда Поклеп. Трещина на зеркале стала еще глубже, еще заметнее. Теперь это был уже не просто зигзаг – во все стороны от него разбегались тонкие нити. Казалось, с другой стороны зеркало покрывает мельчайшая паутина.
Горбун с Пупырчатым Носом не показывался. Однако ощущалось, что он где-то близко. Время от времени из-за стекла доносилось его хихиканье или на миг мелькала тонкая рука. Горбун хватал какое-нибудь случайное отражение и, как паук, затаскивал его в угол, где принимался рвать и комкать, точно старую бумагу. Отражения открывали рты в беззвучном крике и в панике заслонялись руками, как живые. Это было омерзительно.
А еще омерзительнее было то, что никто – ни Сарданапал, ни Медузия, ни Зуби с Поклепом – не мог ничего с этим поделать. Над зеркальным миром они не имели никакой власти, и Безумному Стекольщику это было известно.
В этом мире есть три силы - свет, мрак и хаос, и, похоже, зеркала связаны с последней - не зря их так любила Чума.
Академик Сарданапал подбежал к Тане, слегка привстал на цыпочки (Таня уже была немного выше его) и с горечью воскликнул:
– Как ты могла? Зачем, скажи, ты вообще вселила в зеркало этот дух? А вдруг момент уже упущен и мы не успеем приготовить Тибидохс к осаде? Нет ничего хуже, чем получить предательский удар от той, кому доверяешь! ЗАЧЕМ ТЫ ЭТО СДЕЛАЛА?
А его интересует ответ?
Таня смотрела на багровые щеки главы Тибидохса и на его прыгающие усы, пытавшиеся щелкнуть ее по носу. Она толком не понимала, что такого ужасного в ее поступке, но на всякий случай упрямилась. У нее еще с Москвы, от дяди Германа и тети Нинели, выработалась особая привычка реагировать на повышенный тон. Когда ее обвиняли в чем-то, она словно каменела внутри, сжималась и почти зримо представляла, как отскакивают от нее чужие слова и как они падают у нее ног. «Как от стенки горох! Проклятая дура!» – говорил Дурнев.
А вот эта деталь мне нравится. Это, имхо, верибельно для девочки из условий первой книги(и совершенно неверибельно для девочки, жившей даже у Дурневых этой книги) - такое неприятие чужих слов, уход в себя от их смысла.
– Ну вселила я Зеркальщика и вселила! И что теперь, до вечера орать будем? Надо меня теперь живьем съесть? – ляпнула Таня.
ну... стабильность - признак мастерства! Запороть красивый момент с психологией Тани хамством.
На самом деле она отвечала дяде Герману, которого только что на миг представила на месте Сарданапала.
Академик осекся, будто Таня толкнула его в грудь. Он отступил на шаг, опустился на пятки, сразу став ниже Тани, и удивленно, словно впервые ее видел, уставился на девочку. Его глаза под стеклами очков казались больше и беззащитнее, чем были на самом деле. Тане стало стыдно, и она поклялась себе, что больше не станет оправдываться.
она и не начинала...
Сарданапал щелкнул пальцами. К нему на гнутых ножках подбежало старинное кресло с резной спинкой.
– Кажется, ты вообще не понимаешь, за что мы тебя ругаем… – грустно сказал академик, опускаясь в него. – Это плохо, что ты сразу не рассказала нам, что видела в зеркале. Но, по большому счету, это не самая большая твоя ошибка. Твоя главная – даже преступная – вина состоит в том, что ты произнесла заклинание вызова зеркального духа. Тебя не смутило, что это черномагическое заклинание из списка ста запрещенных. Ты даже не задумалась, по какой причине оно вообще попало в список.
Таня уныло покачала головой. Ей хотелось напугать Гробыню и досадить ей. Но едва ли для академика это будет весомый довод…
Ну хоть какой-то будет - но не для неё. Для Ягге, которая единственная чуть позже её защитит.
А про список - зайки, у вас там буйнус палатис(прыгающая скамья! просто агрессивная деревяшка!), Чукура Карачукура(используют ВСЯ школа, за неё максимум журнал по башку стукнет, а блокируют её только на экзаменах), Туманус Прошмыгус(шастают так же все), блокируемое заклинание любви, вызов магфии(!!!!), но при этом вне списка зелёная искра Халявиума(которой людей обманывают только так!), роковая порча, Пуллиум, Вспышкус, Капут тынетут, вытряхивающий из тела душу(про эти 4 - нигде на их запрещенность не указано), и ещё куча дряни посерьёзнее списывания и прочего - хотя бы практически необратимый паучий сглаз. И ратная магия, кстати, тоже не в списке, ага-ага.
И ещё - про причины и доводы. У желания Тани есть причина, это доставучесть Гробыни. Грубо говоря, преступление не совершается по двум причинам - нежелание не-преступника(грубый пример - он никогда не убьёт, так как в его картине мира это невозможно) или отсутствие мотивации(то есть он может убить, но не видит причины)/средств(он бы убил, но пистолет купить негде, а ножом слабо). Про нежелание скажу чуть ниже. Средства доступны явно по халатности преподавательского состава. А мотивация - светлую девочку запихнули к тёмной! При том, что у той же Шито-Крыто есть место в комнате, туда скоро Пипа переедет(через 2 месяца!), и Гробыню можно туда переселить. Или наоборот, Риту в комнату Тани, Таню - в комнату к Рите. Или утихомирить Гробыню предложив ей выражать свою любовь другими методами.
кстати, Дуся и Вера живут вместе, они же неразлучны. Но они же разных сторон силы, а жить так можно только в комнате со шторами!
Да, я тут осуждаю преподавательский состав. Татьяне Гроттер 13 лет, она недееспособна, и за свои действия отвечать ещё не может в силу возраста, за её воспитание же отвечают последние годы господа из Тибидохса. И Таня первой книги девочка гораздо честнее, чем сейчас - Бульонова она отшила, вместо того, чтобы принимать внимание, как сейчас от Пуппера, на чужую экскурсию ехать не хотела...
– Какие тут могут быть разговоры! Девчонка с белого отделения сыплет красными искрами направо и налево и запросто произносит черномагические заклинания! Да еще не простые, а запрещенную магию из списка! Ничего себе нравы! – вскипел Поклеп. – Предлагаю ее зомби…
– Довольно, Поклеп! Мы все оценили свежесть и новизну твоей мысли, – прервал его Сарданапал.
– Да, но…
– Я сказал: довольно! К обсуждению судьбы ученицы Гроттер мы вернемся позднее. – В голосе внешне беззащитного академика появилось нечто такое, что заставило Поклепа сразу замолчать.
А Сарданапал снова обратился к Тане:
– Вы, молодежь, почему-то считаете, что в списке есть случайные заклинания. Или что они вносились туда без должного обоснования. Не так ли?
Чуракура явно способна пошатнуть основание мира, а от армии буйных лавок сбежит даже Кводнон!
Таня не ответила.
– Когда-нибудь ты поймешь, что там нет ни одного случайного заклинания!.. Ты хоть представляешь, что творится в Потустороннем Мире? Сколько там недовольных грозных сил, которым удалось избежать заточения за Жуткими Воротами? Они были бы рады сеять тут разрушение и смерть, но, чтобы прорваться в наш мир, им нужна лазейка. И этой лазейкой стало это проклятое зеркало, когда ты вселила в него Горбуна!
Горбун с Пупырчатым Носом вновь задребезжал стеклянным смехом. Он поймал отражение Великой Зуби и теперь разрывал его на длинные полосы прямо на глазах у той, кому оно принадлежало. Отражение съеживалось и старело на глазах. Вскоре от Великой Зуби осталась только голова – сморщенная, как у древней старухи. Горбун с Пупырчатым Носом небрежно подбросил голову на ладони и отшвырнул в затянувшую ее зеркальную глубь.
Великая Зуби отвернулась и отошла подальше от стекла. Теперь все преподаватели стояли так, что в зеркале ничего не отражалось, кроме стены кабинета и корешков магических книг из личной библиотеки академика. Горбуна, как видно, они мало интересовали. Он изорвал несколько книжных отражений, но быстро соскучился и уполз куда-то.
– Самое досадное, что не существует магии, которая бы его остановила, – печально сказал академик.
– А если разбить зеркало? – предложил Тарарах.
Глава Тибидохса хмыкнул.
– Да, мы можем разбить стекло. Эдаким надежным пещерным методом, старым как мир, – подтвердил он.
– И Безумный Стекольщик исчезнет?
– Вне всякого сомнения! Едва ли ему захочется жить в осколках! – охотно согласился академик.
Питекантроп просиял.
– Тогда, клянусь волосом Древнира, чего мы мудрим? Разнести его, и все дела! – прогудел он и шагнул к стеклу, занося кулак.
– Погоди, не спеши! – остановил его Сарданапал. – Да, зеркала не будет, Горбун исчезнет, но ход из Потустороннего Мира, который открыл этот безумный стеклянный дух, останется… Только он не будет уже привязан к определенному месту. Когда пробьет час, он откроется в любом другом зеркале Тибидохса, в пруду, лужице, окне. В любой поверхности, способной ловить отражения… Даже в драконьих зрачках… А сейчас мы хотя бы знаем место перехода – это уже немало.
Тарарах замер с поднятой рукой. Потом, опомнившись, отступил от зеркала. Его отражение вступило в схватку с Горбуном, потеряло руку, но вырвалось и, напоследок хорошо пнув Стекольщика, ускользнуло от него. Злобно зазвенев, Горбун спрятался за срезом рамы.
Таня понемногу начала понимать, в какую переделку втянула Тибидохс. Если бы не это заклинание из списка ста запрещенных, четверо грозных никогда не смогли бы прорваться из Потустороннего Мира!
ОТКУДА?! Эти четверо, как Ягге, как Тор, как даже два божества инков-друзяшек Лигула НИКОГДА не были за воротами, о чём нам автор Сарданапал вежливо скажет в следующей части. Мол, Перун так благороден, что его оставили в этом мире. Да и тут нарушен порядок - вампиры что, в Потустороннем пиздили посох или всё-таки эта четвёрка была в этом мире? А если в этом мире, то они, наверное, не с бухты-барахты Тибидохс выбрали, и способ связи бы нашли?
И да, заклинашечки серьёзного вызова, вызова даже Чумы - простой некроколдуньи, а не бога требуют крови. Причем не меньше месяца сильной крови.
Угрюмо смотря в пол, через который она с удовольствием провалилась бы, если бы помнила наизусть соответствующее заклинание – семьдесят два слога, которые надо было выговорить на одном дыхании, даже Шурасик и тот сбивался, – Таня ждала решения своей судьбы. Она слышала, как Великая Зуби подошла к Медузии и вполголоса разговаривает с ней.
– Если девочка описала верно, это Перун, Велес, Триглав и Симорг… – озабоченно сказала она.
– Триглав… На него это похоже – трехликий ненавидит этот мир. Но чтобы Велес и Симорг? Да и Перун слишком мудр… Но раз Таня слышала имя Симорга, сомнений нет – это они, – согласилась доцент Горгонова.
– Гроттер надо сказать особое спасибо. Девочка постаралась на славу. Если они прорвутся, даже у двоих из этой четверки хватит сил, чтобы превратить Тибидохс в развалины. Вчетвером же они не оставят от всего магического мира – да и от лопухоидного тоже – камня на камне, – негромко сказала Зубодериха.
У вас заклинание уничтожения есть - что вы дергаетесь?
– Погоди, Зуби… Не все так просто. У них должна быть цель. Симорг – страж мирового древа. Да и Перун с Велесом справедливы настолько, насколько могут быть справедливы древние боги, до сих пор уверенные, что мир принадлежит им… – задумчиво произнесла Медузия.
– Они утверждают, что у них что-то украли. И требуют, чтобы мы это нашли и вернули… Это сказал Симорг. А потом то же самое повторил трехликий! – не оборачиваясь, сообщила Таня. Так как конкретно к ней никто не обращался – она произнесла это в пространство.
Сообразив, что они говорили недостаточно тихо, Зуби и Медузия укоризненно уставились на нее.
Сообразив, что они накосячили, они укоризненно посмотрели на Таню. И да, почему никто не спрашивал, что хотел Симорг?!
– Вернем что? Что у них похищено? – спросила Зуби.
– Она не знает. Древние боги предпочитают говорить загадками, – ответил за Таню Тарарах.
Простодушный питекантроп ощущал себя виноватым: ведь это он привел девочку в кабинет к академику, в полной мере не осознав, какую бурю это вызовет и к каким последствиям для нее приведет.
– Это правда, Гроттер? – буравя ее ледяными глазками, спросил Поклеп.
– Честное тибидохское! Клянусь Чумихой и Пипиными прыщами, – сказала Таня.
Сарданапалу она бы не стала дерзить, но Поклеп доводил ее до белого каления. Таня сама толком не могла понять, что с ней происходит.
– А ты не спросила?
– Нет, как-то не пришлось… – покачала головой Таня.
Она хотела добавить, что общаться с огромной полуптицей, которая сразу везде и голос которой похож на трубы Апокалипсиса, – удовольствие ниже среднего, но решила промолчать. Скорее всего преподаватели и сами догадываются, что Симорг не курица.
Поклеп и Зубодериха переглянулись.
– Я думаю, что с Гроттер все ясно. Теперь надо решить, что с ней делать. Оставлять ее без наказания было бы неверно. Это полностью развалит дисциплину в школе. И это наказание должно быть поучительным! – твердо сказала Великая Зуби.
Развалит ЕЩЁ больше? А это возможно?
Поклеп хмыкнул:
– Чего тут обсуждать? Мое мнение вы знаете. Наша школа не курорт. Или зомбировать, или темное отделение… Я за зомбирование! – заметил он.
– Я за темное отделение. Я сама его заканчивала. Не думаю, что это так ужасно. Мне это пошло только на пользу! – заявила Зубодериха.
Такой мразью выросла, осуждающей ребенка - дааа, пошло на пользу. Хотя если учесть, что она начала с невольного, но всё-таки убийство брата...
Медузия Горгонова приблизилась к Тане. Волосы на ее голове чуть шевелились, но все же – и это вселяло робкую надежду – не превращались в змей. Но стоило Горгоновой заговорить, как внутри у Тани все сжалось.
Голос Медузии был холоден и резал, как скальпель:
И что же голос мог резать? Воздух?
– Ты знаешь, Гроттер, я родом из Греции.
Noooope. А) Из Эллады, и б)Вообще из Малой Азии, из города Дидим!
хотелось бы рассказать тебе одну историю. Некогда Тесей плавал на Крит сражаться с Минотавром. Потом корабль, на котором он плыл, поставили в акрополе одного греческого города в память об этом событии. Когда одна доска корабля сгнивала или отваливалась, ее заменяли. Через несколько столетий от корабля не осталось ни одной прежней доски, он был целиком новый, но в то же время похож на прежний. И тогда философы стали спорить: тот ли это корабль или уже не тот… Вот так и ты – смотрю на тебя и не могу понять: та ли ты или уже не та?..
Парадокс Тесея немного вот не про это, честно. Это скорее к трансгуманизму.
Таня смотрела в пол. Медузия отвернулась.
– Я предлагаю перевести ученицу Гроттер на темное отделение! – твердо закончила она.
Ягге негодующе запыхтела вишневой трубочкой. Душистый дым складывался в причудливых зверей, о большинстве из которых едва ли слышал даже Тарарах. В цветастом платке, завязанном на груди, в длинной шуршащей юбке Ягге ужасно походила на старуху-цыганку. Вот только подойти к ней и пошутить: «Позолоти ручку!» – решился бы не каждый. А если бы решился – это была бы самая одноразовая из всех шуток.
– Я против! Мой Ягун был на темном отделении – и стал ужасно дерганым… Подержи мы его там еще годок, он бы стал как Гуня Гломов. Или как Шито-Крыто… Зырк-зырк во все стороны… Все про всех знаю, никому про себя не расскажу! – проговорила Ягге.
Ну хоть что-то сказала. Хотя на зыркающего туда-сюда простодушного Гломова, болтливую Гробыню и простодушную донельзя Пипу я бы посмотрела.
Теперь, когда все уже высказались, последнее слово осталось за Сарданапалом. Академик Черноморов долго молчал, барабаня пальцами по столу. На Таню он упорно не смотрел.
– Мне очень жаль, Таня… Стыдно перед твоим отцом Леопольдом, стыдно перед дедом, но я просто не вижу иного выхода… – наконец произнес он. – Существуют поступки, которые говорят сами за себя, и даже я не в силах что-то изменить. С завтрашнего дня ты будешь учиться на темном отделении.
Таня хотела что-то сказать, но внезапно ощутила, как у нее сдавило горло. Она не могла произнести ни звука. В горле словно застрял камень.
– И пойми: не мы перевели тебя туда – ты сама перешла… Твои поступки перевели тебя, – добавил Сарданапал.
Пусть снимет своё кольцо, господин "беленький", и вспомнит своё же заклинание массового охмурения из списка ста запрещенных. А Тарарах - жульничество с драконом. А Медузия - всеми забытую служб Чуме. Шурасика за такое же на тёмное отделение перевели, а Медузия все ещё добренькая, чистенькая. Все они омерзительны, как Локонс, на словах Львы Толстые, а на деле...
– Incidis in Scyglam cupiens vitare Charybdim! Докатилась! Позор на мою седую голову! – проскрипел перстень Феофила Гроттера. Здесь прадедушка Феофил слегка передернул: он был лыс как колено лет с тридцати.
– Таня, у тебя есть вопросы? Ты что-нибудь хочешь сказать? – спросил глава Тибидохса.
Таня впервые увидела его глаза. Они – она готова была поклясться – были влажными. «Не мы перевели тебя туда – ты сама перешла», – словно заново услышала она его голос.
Вопрос есть - кто-нибудь разъяснит Тане(и мне) в чём столь ужасное преступление, если заклинание было произнесено по ошибке? Я в данный момент не об итогах, а о мотивации. Неосторожность/умысел - очень разные статьи. И вообще, почему Тане подавили на жалость, но не разобрались в мотивах? Разве их дело не помогать?
– Н-нет… – деревянными, как после анестизирующего укола, губами выговорила Таня. Если преподы хотят, чтобы она их упрашивала, – этому не бывать! Она не собирается размазывать сопли по лицу и никого умолять. На темное так на темное. Хоть на отделение вуду, если Сарданапалу вздумается такое завести.
– Ну, нет так нет! Идите, ученица Гроттер! – повысил голос академик.
Медузия взглянула на него с некоторым сомнением. Желая, вероятно, выдержать строгость, Сарданапал встал, подошел к окну и стал смотреть на драконбольный стадион, по которому с граблями понуро ходили джинны. Моросил противный осенний дождь. Было серо и пасмурно. Небо было точно расплывчатая фиолетовая клякса с потеками туч.
Таня повернулась и пошла к двери.
– Давно пора! Темное отделение давно по ней плакало! – словно сквозь вату услышала она голос Поклеп Поклепыча.
Сам вернуться не желает, а? Страшно? Ой-ей-ей...
Вообще меня шокирует их поведение. Даже зайца можно научить курить, неужели они за столько лет работы с подростками ничего не поняли?! К ним в компанию Шмыгалка вот прямо проситься.
И тут… Таня сама не поняла, что с ней произошло.
– Всего лишь темное? Фи! Между прочим, я уже училась на темном отделении. Даже на очень темном!.. В школе смертоносной магии «Тибидохс». И, да будет кое-кому известно, по «Наложению проклятий», «Отравлениям», «Порабощению лопухоидов» у меня были высшие баллы! – сказала она.
Собственный голос долетал до нее приглушенно, как через подушку.
Таня увидела, что Сарданапал и Ягге с тревогой уставились на нее, и испытала горькую, злую радость. А, какая теперь разница! Ученица темного отделения Татьяна Гроттер может испытывать те чувства, которые пожелает!
А ученица белого не могла? Как-то вот хреново.
– Что я говорил! Эта девчонка самая настоящая дрянь! Надо зомбировать ее и, лишив кольца, сослать к лопухоидам! – торжествующе сказал Поклеп.
А Поклёп полуразумную бабо-рыбу трахает, прямо вот в хвост. Только ему это в лицо сказать все бояться - у них же нет власти
– Да куда угодно! Только чтоб вас всех не видеть!!! – выпалила Таня и, сорвавшись с места, выскочила из кабинета академика. Дверь захлопнулась за ней. Золотой сфинкс встал на страже. Он рычал, показывал клыки и всем своим видом давал понять, что обратно ее уже не пустит. Но она и не стремилась назад. Она мчалась по коридорам Тибидохса так быстро, что встречный ветер сушил яростные слезы на ее лице.
Таню только что предали все, кроме Ягге. Именно предали, иначе пони это назвать не может. Они должны воспитывать, раз тут интернатская система. Что может тут Таня уяснить? Всем плевать на подоплёку? Сделай что-то не так - и все отвернуться?
