Для разнообразия у этого эпиграфа сноски нет, автор что, считал, что все резко выучили латынь?
Если у человека нет воли – у него нет ничего. Но если у него есть одна только воля – у него опять же ничего нет. Воля – это всего лишь лопата. Если не копать ею там, где нужно, не то что клада, но и червей для рыбалки не нароешь.
Златокрылые
Неформальное совещание
Самурай без меча подобен самураю с мечом, но только без меча.
Почти всю ночь перед схваткой Меф провел без сна. Теоретически он понимал, что это неправильно. Тело должно получить отдых. Но одно дело знать, что ты должен спать, а совсем другое – заставить себя спать. Знание без воли как осел без хвоста – мух видит, а отмахиваться нечем.
Он же маг, и его окружают маги. Почему не попросить помощи у Дафны или Улиты?
Комнат в питерской резиденции было более чем достаточно. Меф ушел в соседнюю – странно пустую, вытянутую, где на полу у окна лежал плоский четырехугольник луны. Находившийся в нем стул уплывал куда-то, и темные тени продолжали его ножки, делая их бесконечными.
Некоторое время Меф ходил в темноте. Мысли были прыгающие, ускользающие, как мокрое мыло. Пока ты ловил за хвост одну, подскакивало и вертелось поблизости несколько других. Протягивал к ним руку – и эти тоже удирали с истошным писком, как комиссионеры после слова «спасибо».
Вызвав меч, Меф несколько раз взмахнул им, в темноте попал по стене и едва не вывихнул запястье.
Он же видел в темноте, нет? Хорошо причём видел.
«Все, хватит беготни!» – сказал он себе.
Меф включил лампу, отыскал несколько листов бумаги, ручку и принялся сочинять письмо к Дафне. Первые два предложения были заготовлены у Мефа уже давно.
«Привет! Если ты это читаешь, значит, мне немного не повезло…» – бойко накатал он и застопорился. Ручеек мыслей иссяк в связи с поломкой вербального крана. Предсмертное письмо сочинялось туго и со скрипом. В нем была как будто заведомая поза, попытка кокетства из гроба. Текст казался Мефу мешком букв, который он бил и пинал, отшибая пальцы на ногах, сдирая костяшки кулаков. Мешком тяжелым, грузным, тяготящим, который все никак не желал дать главного – смысла.
Метафора такая себе, хоть и чувствуется, что ему тяжело, но как-то имхо не звучит.
Сама собой вспомнилась история, когда в их старой школе девочка с кем-то поссорилась и выпрыгнула из окна, а директорша устроила «прощание с иллюзиями». Должно быть, сама выпрыгнувшая надеялась, что всем будет ее жалко. Однако Меф особой жалости ни у кого не наблюдал.
Большая часть народу под шумок смоталась домой. Водитель похоронного автобуса деловито распоряжался, как правильно выволакивать гроб. Тот, кого покойная считала своим парнем, курил за школой, изредка выглядывая и проверяя, уехал автобус или не уехал.
Лучшей подруги, которая должна была, по генеральному замыслу, угрызаться сильнее прочих, хватило минут на пятнадцать. Больше других грустил учитель труда. Найдя в толпе родни родственную душу, он, узрев повод, радостно напился, хотя к нему на труд покойная вообще не ходила.
Эм... Как-то неожиданно.
Он же из старой школы ушёл в 12, почти в 13. Как-то сильно для совсем детей.
Хотя девочка-булечка одобрила бы, да
Мефу тогда подумалось, что если девчонка видит сейчас свои похороны, то ей ужасно хочется запрыгнуть обратно на подоконник, так все пошло и глупо. Из всех дурацких выходов из положения смерть всегда лидирующий. Мрак это знает и потому очень торопит самоубийц, опасаясь, что они передумают. Еще бы! Даже съеденная вовремя шоколадка уменьшает желание умереть раза в четыре.
Емец тут чуток зацепил крайне острую и сложную тему, как обычно, не разбираясь.
Вообще демонстративный суицид стоит отличать от истинного, и, вроде быыы, прерванный истинный суицид с высочайшей вероятностью будет повторён.
Сейчас же Меф и сам находится без пяти минут в похожем положении. Что, если ему не повезет? Чимоданов, конечно, разнюхает все первым и скажет:
– Подчеркиваю: Гопзий чпокнул Буслика!
Мошкин ответит:
– Мефа, да? Это ведь грустно, да? Я почти уверен, что огорчен!
А Ната почешет нос и произнесет:
– Ну что тут скажешь? Всякое бывает.
На похороны же обязательно притащатся Тухломон с Хныком и на правах лучших друзей покойного устроят цирк. Бррр! Даже думать об этом не хочется!
Где там про саможеление было?
Дверь скрипнула. Меф повернул голову. В комнату, мягко ступая, вкрадчиво вошел Депресняк, покрутился, скрылся, а минуту спустя появилась Дафна.
– А, вот ты где! – бодро сказала она. – И что ты тут делаешь?
Мефодий закрыл лист рукой.
– Да так, ничего.
– Письмо предсмертное пишешь, а эмоции в кучку?
– Откуда ты знаешь? – напрягся Меф.
– Ну я вообще-то твой страж. Есть такая нелегкая работа, – скромно ответила Даф. – Спать-то пойдешь?
Меф ответил, что нет.
– Уверен?
Меф заверил, что уверен.
Даф пожала плечами. Она была слишком умна, чтобы спорить по пустякам. Лучший способ выиграть в споре – не доводить до него. Дошедший до спора как дошедший до ручки. В лучшем случае уйдет с копеечкой, в худшем – без копеечки и с подбитым глазом.
– А я вот отдохну, если не возражаешь. Мой дух едет на слабенькой лошадке моего физического тела. Лошадка устает, и он вынужден давать ей отдых, – сказала она, зевая.
Мефу показалось, что он ослышался.
– Хочешь сказать: тебе меня не жалко? – спросил он недоверчиво.
– Жалко, – честно призналась Даф. – Но жалость бывает разная. Заламывать руки, объясняя песику, что пятиметровое бедро динозавра ему не по зубам, самый неконструктивный вариант.
– А какой конструктивный?
– Попытаться не отдать мраку эйдос, если ты лишишься тела. Спокойной ночи!
Ну вообще если он лишиться тела, то от него не сильно будет что-то зависеть.
Дафна помахала ему рукой, повернулась и вышла. Мефодий же так и остался сидеть перед бесполезным листом бумаги. В глаза прыгнуло: «Если ты это читаешь, значит, мне немного не повезло».
«Кокетство! Глупость и рисовка! Гораздо честнее было бы повеситься на проводе от лампы, написав себе на пузе фломастером: „Я сдох!“ – подумал он с досадой.
Меф скомкал лист и зашвырнул его в угол. Ощущать себя идиотом занятие не самое приятное, но для внутренней самопрофилактики самое что ни на есть полезное.
Дафна вернулась в свою комнату, села за стол и уставилась в книгу. Прошла минута, другая, третья, а она так и не перевернула ни одной страницы. Взгляд рассеянно скользил по полям, изредка случайно цепляясь о строчки.
Депресняку вздумалось вспрыгнуть на стол, пройтись у Дафны перед носом и разлечься на открытой книге. На его исполосованной шрамами морде было написано: «Если хочешь чего-нибудь читать – читай меня!» Этот маленький сгусток эгоизма не мог да и не ставил себе целью понять, что хозяйка не является его сугубой собственностью.
Обычно Дафна за крыло стаскивала кота с книги и, удерживая на коленях, гладила за уцелевшим ухом: знала, что иначе вымогательская рожа запрыгнет опять. Однако сейчас что-то шло не по сценарию. Кота никто не сгонял и не гладил. А затем безо всякого предупреждения что-то капнуло на Депресняка сверху. Кот озадаченно перекатился и следующую каплю поймал уже брюхом.
С диким мявом Депресняк выгнул спину дугой и захлопал крыльями, как молодой петушок, пытающийся взлететь на забор. Адские котики могут вытерпеть каменный град и путешествие внутри артиллерийского снаряда. К одному они только не привыкли – когда на них попадают слезы.
И правда, свой последний дар Дафна Мефу уже отдала, на смертельный поединок уже провожала... Накал страстей как-то снизился.
Что-то холодное и довольно тяжелое, задев щеку Мефа, цокнуло о полировку. Меф проснулся, открыл глаза. Он понял, что задремал за тем самым столом, за которым неудачно пытался написать прощальное письмо. Рядом с Мефом стоял Арей, а перед глазами лежало нечто, напоминавшее отрубленную до локтя человеческую руку.
– Что это? – спросил Меф.
– Кольчужная перчатка. Трудно поверить, но рукоять в ней не скользит, не проворачивается, не вырывается!
да, отрубленные руки они такие.
Меф натянул перчатку. Сгиб кисти и руку до локтя она закрывала надежно. Что было особенно удобно для руки, держащей меч, – пальцев на перчатке не было, а заканчивалась она внешними пластинами, страхующими кисть до средней фаланги пальцев. Помимо всего прочего, хороший кастет для одинокого любителя поздних походов в консерваторию.
– Не беспокойся – сам Гопзий всегда использует перчатку. Здесь препятствий не возникнет, – сказал Арей.
– Зачем она мне? – спросил Меф.
– Хотя бы затем, чтобы расстаться с пальцами на несколько минут позже. Точного удара по руке она, конечно, не выдержит, но от скользящего спасет.
Меф не привык к таким ограничениям на руках, почему прямо перед боем? и вообще это скорее латная перчатка
. Но не расслабляйся! Отшибленная рука или отрубленная – это не принципиально. Любой удар по конечности Гопзий все равно переводит потом в голову или шею, да и по падающему телу попытается рубануть раза два для надежности.
Меф натянуто улыбнулся.
– Умеете вы утешать!
– Ты меня с кем-то перепутал, синьор-помидор. Я никого не утешаю. Я лишь пытаюсь достучаться до твоего затуманенного мозга голыми фактами… Собирайся! Улита уже в машине с Мамаем. Светлой я тоже велел ждать внизу!
И гордый страж света такой - оп, жду, а вы заберите Мефодия.
Меф толкнул входную дверь, и тотчас Питер, притаившийся снаружи, дунул ему в лицо сыростью.
Сегодняшний автомобиль Мамая был простым, черным и неброским. Все строго и по-деловому. Неглупый, как все комиссионеры, бывший хан безошибочно чувствовал, что Арей мало настроен на цирк, а раз так, то лучше не ковырять гвоздиком противопехотную мину.
«Машина для трагических поездок», – подумал Меф, опускаясь на заднее сиденье рядом с Улитой.
Шурша пакетом, ведьма старательно снимала губами колбасу с бутербродов. Опустевший же хлеб складывала стопочкой.
– Вот заготовила с собой! – пояснила она Мефу. – Сижу и думаю: «Если его убьют – мне будет не до еды. Значит, лучше поесть прямо сейчас». Хочешь бутербродик?
– Нет.
– Я знала, что ты так ответишь. Иначе бы не предложила, – удовлетворенно произнесла Улита.
Автомобиль тронулся. Мамай был сам на себя не похож: рулил осторожно и четко, как отличник автошколы на экзамене по вождению. Меф понимал, что ехать недолго, и особенно не расслаблялся. На Дафну, сидевшую у противоположной дверцы и отделенную от него Улитой, он старался не смотреть. Он и без того ощущал, что она огорчена и обеспокоена.
А Арей сел на переднее сиденье, чтобы не нарушать момент, ведь поржать сейчас не получится?
Первоначально предполагалось, что поединок Мефа и Гопзия будет проходить в Тартаре, однако Дафна и Эссиорх неожиданно воспротивились, причем с изумившим Буслаева пылом.
А Мефу типа окнорм было драться с Гопзием в Тартаре, без поддержки света, с нерабочим мечом, с приятной удушающей атмосферой вокруг.
И показывать эту деятельность неинтересно, а вот срачи валькирий и поход в травму - самое то!
– То, что человек однажды чудом не разбился, выпав из окна, не означает, что он должен превращать чудо в привычку и начинать с этого каждое утро! В Тартар ты не поедешь! – отрезал Эссиорх.
Когда Меф не без смущения заявил Арею, что отказывается биться в Тартаре, тот, к его удивлению, отнесся к этому нормально.
А, то есть взвившиеся Дафна и Эссиорх отправили Мефа к Арею, Дафна даже не сама сходила. Ну и правильно, а то уйдёт после цапанья довольная, а что нужно - не скажет
– И где же светлые предлагают тебе скрестить с Гопзием сабельки? Не в Эдеме же? – поинтересовался он.
– Нет.
– Ладно. Переадресуем вопрос руководству. Пусть сами решают! – сказал Арей и отправил к Лигулу курьера.
Джинн с ответом прибыл спустя два дня. Едва он растаял, Дафна и Меф бросились к Арею.
– Узнали? Где?
Мечник помедлил с ответом, после чего неохотно процедил:
– На той площадке в Питере, где мы смотрели, как дерется валькирия… Предложение исходило, разумеется, от малютки Лигула. Вот уж не думал, что ваш Троил пойдет на это! Странная вещь: я могу предугадать любую многоходовую подлость мрака, но действия света для меня все равно останутся загадкой!
– А что сказал Троил? – жадно спросила Дафна.
– Мне ничего. И Лигулу, насколько я заключил из уклончивого блеянья курьера, тоже.
– Что, ни «да», ни «нет»? – растерялась Дафна.
– Точно. Но в данном случае отказ Троила от ответа больше смахивает на согласие, чем на отказ.
То есть дуэль Мефодия с Гопзием обсуждают Лигул с Троилом, причём слово Троила решающее, хотя Мефодий к свету не относится. А ещё Троил не прочь мозгами Мефа забрызгать ту площадочку, видимо ими - не страшно, а вполне кошерно.
. Так что ставлю голову синьора помидора против шнурков от его же кроссовок, что дуэль будет там, а не где-нибудь еще.
Меф старательно вспомнил площадку, на которой тетя Таамаг давала молодежи уроки рукопашного боя.
– А там место-то есть? Наверняка с Гопзием притащится целая толпа! – сказал он.
Арей тоже так считал.
– Хлеб без зрелищ всухомятку не идет. По дороге на бойню телят принято развлекать веселой музыкой. А что площадка узкая, не беда. Ее расширят. Технические дела предоставь техникам. На твоем месте я больше бы беспокоился, не где сражаться, а как сражаться.
А разве сама дуэль для света не является достаточно хулящим мер... а не, они и сами блюдут дуэльный кодекс.
Ну и мрак магией может расширять площадку, всё ок.
Автомобиль остановился. Мамай, выскочив, предупредительно распахнул дверцу. При этом он незаметно скорчил Мефу такую рожу, что тот понял: если его убьют, рыдания хана будут более чем умеренными.
А если не убьют, то Мефодий наверное не отомстит.
Меф вышел и озадаченно огляделся. У него даже мелькнуло сомнение, в Питере ли они. Говоря, что площадку расширят «немного», Арей не уточнил масштабов этого «немного». Дома Большого проспекта, прежде назойливо близкие, отодвинулись и едва маячили вдали.
Перед ним простиралась бугристая и болотистая равнина. Кустарник торчал неравномерно, пучками, как щетина на плохо выбритом лице. Во впадинах стояла вода, кое-где подмерзшая и хрустевшая под ногами ледком. Буслаев прикинул, что сражаться тут будет нелегко – особенно тому, кому придется пятиться. Хотя отступающим никогда не бывает легко.
Светлых стражей Меф увидел лишь в одном месте. Плотное кольцо златокрылых окружало небольшую площадку. Все они были настроены решительно. В руках – флейты. Чуть в стороне стоял начальник отряда. Огромный мужчина в движениях был скромен и застенчив, как девушка. В пальцах, которые могли завязать бантиком железнодорожный рельс, он вертел ромашку. Если вспомнить, что в дверь заглядывал уже промороженный и насморочный нос декабря, ромашка была из Эдемского сада.
Простите, но на кой хер свету соглашаться на эту площадку, если им приходится высылать толпу гвардейцев и рисковать святыней , если можно просто не согласиться? Какой тонкий расчёт в этом?
И да, застенчив как девушка - это как кто? Как Гробыня, Рина или Варвара?
– О! Наконец-то свет сам взялся за свою охрану! – сказала Дафне Улита. – А то вечная эксплуатация женского труда! Кстати, вон она стоит!
– Кто? – не поняла Дафна.
– Да эксплуатация же!
Дафна повернулась. Недалеко от златокрылых кучкой стояли валькирии.
Таамаг вертела на пальце кистевой эспандер. Радулга, скрестив на груди руки, хмурилась, грустя, что вокруг столько мишеней, а убить толком и некого. Хаара фотографировала цифровиком одну из луж, находя ее символичной, потому что в ней плавал одинокий красный лист. Ее оруженосец Вован, тоже по-своему не чуждый прекрасному, заявил, что будет еще символичнее, если уронить на дно лужи одинокую гильзу.
– А еще лучше биту и несколько зубов! – терпеливо сказала Хаара, имевшая об интеллекте своего оруженосца довольно предвзятое мнение.
Ламина ухоженными длинными ногтями чистила мандарин, манерно роняя себе под ноги шкурки. Таамаг некоторое время, сдерживаясь, наблюдала за ней, а потом не выдержала и брякнула:
– Тьфу! Глаза б мои не глядели! Такой рукой и вмазать никому нельзя!
– Знаешь, а для меня это не цель, – сказала Ламина и, задумавшись, добавила: – И если вмазать нельзя, зато можно поцарапать!
Бойцыыы, элита света. Радуют мрак склоками и длинными ногтями, с которыми даже печатать бывает неудобно, а не то, что воевать.
Улита, проходя мимо, будто случайно зацепила Ламину плечом. Ламина ей активно не понравилась.
У них там примерно бесконечность места, но идут тёмные, включая Арея, нос к носу со светлыми.
Если честно, Меф даже не понял причину. Им нечего было делить, да и знакомы они были мало. Впрочем, у многих женщин так. Антипатия вечно бежит впереди симпатии, часто оборачиваясь, чтобы не получить по макушке.
«Вот оно – добрая и добренькая! А ведь точно: громаднейшая разница!» – подумал Меф, вспоминая слова Дафны.
А кто у них добрый и никого не задевал?
Задев Ламину, Улита остановилась.
– Ой, извините! Я думала: тут пустое место! – сказала она милым голоском.
Ламина не осталась в долгу.
– Старайтесь не думать. Вам вредно, – отвечала она снисходительно.
Улита не нашлась чем парировать и проследовала дальше, благоразумно притворившись глухой.
– Тьфу! Единственное, кому я не завидую, – это красивым женщинам! – раздраженно бросила она Мефу.
– Это почему еще? – подозрительно спросил Буслаев.
– Красота – это все равно что на глазах у всех дать слюнявому идиоту мешок с бриллиантами, отправить его с детской лопаткой закапывать их на Красной площади и удивляться, что он придет зареванным и без лопатки! Двести раз несчастна та красивая, которая просто красива и больше ничего!
– Не понимаю.
– Со временем разберешься! Красота – это мешок. Но если в мешке ничего не лежит, что можно сказать о лопухе, который таскается по улицам с пустым мешком?
– А ты разве не красива? – спросил Меф.
– Кто? Я? С чего ты решил? Я само солнце – так же толста, кругла и прекрасна! – изрекла Улита. Она была примечательна уже тем, что, формулируя любое правило, себя всегда оставляла за скобками.
Улита же красива, не? Да и Ламину она не знает, как и мы, да и к свету вроде как стремится...
Обнаружив рядом со светлыми стражами Эссиорха, ведьма напряглась. Некоторое время она старалась не смотреть на него, огибая его взглядом по самой замысловатой траектории. Внезапно решившись, ведьма тряхнула головой и с просветлевшим лицом направилась к Эссиорху. Меф услышал, как, обращаясь к нему, Улита сказала:
– Жил-был доктор, и была у него кошечка Шизофрения. И родилось у нее четверо котят – Психоз, Кифоз, Сколиоз и Мир-Дружба-Жвачка.
Слышала я эту сказочку, только там были 4 других названия. Кажется, тоже в МБ было...
– А Мир-Дружба-Жвачка почему? – озадачился Эссиорх.
Улита поскребла ногтем мизинца нижнюю губу.
– Ну, может, ему на минуту захотелось перестать выпендриваться? – предположила она, протягивая Эссиорху руку.
Меф озирался, пытаясь среди темных стражей нашарить глазами Гопзия. Гопзия он не обнаружил, однако откуда-то сбоку к нему подскочил Ромасюсик.
– О! Какие люди! Сто тонн приветствий и семь вагонов восхищения!
– Тебе не надоело? – тоскливо спросил Меф.
– Смотря что, – немедленно откликнулся Ромасюсик.
– Болтать и врать!
– Тогда нет.
– Я так и понял. А где Прасковья?
– О! Праша вон там! – с готовностью сообщил Ромасюсик, пальцем выцеливая не замеченный Мефом деревянный помост.
На нем в кресле, в равной степени похожем на трон и одновременно не похожем на него – опять дальновидная мудрость дядюшки Лигула! – сидела Прасковья. Кроме охраны, ее окружала и свита – с десяток стражей, смотревших с большим подобострастием и готовых исполнить любой приказ, если таковой последует.
Судя по явно раздутому количеству приближенных особ, Меф заключил, что основной штат подхалимов у Прасковьи еще не сформировался. Самые дальновидные кучкуются, разумеется, вокруг Лигула, отлично понимая, кто именно в преисподней раздает тумаки и копеечки. Но все же и к Прасковье уже приглядываются.
А как же "мраком не может руководить владелец эйдоса" и всё прочее? Неужели Лигул прикрутил эту вольницу?
И Меф где научился определять, раздутый или нет штат, у кого он мог научиться?
На Мефа Прасковья не смотрела. Лишь однажды он ощутил ее обжигающий, вскользь брошенный взгляд.
– А ты почему не там? Тебя что, уволили? – спросил Буслаев у Ромасюсика.
Шоколадный юноша оскорбился и выпятил нижнюю губу.
– Меня уволить нельзя! – произнес он таинственно и тотчас, спохватившись, что ляпнул лишнее, залебезил, засуетился, заметался вокруг Мефа.
А в итоге вроде можно...
– Верь: всем сердцем я с тобой! – воскликнул он с пафосом и тут же без нравственной раскачки и колебаний добавил: – Слушай, если тебе чуточку не повезет, могу я тэйкнуть твои высокие ботинки?
Меф не сразу понял, что значит «тэйкнуть», пока не вспомнил значение глагола «to take».
– А у Гопзия ты попросил чего-нибудь «тэйкнуть»? – уточнил он.
Ромасюсик скромно порозовел.
– Ну как тебе сказать…
– Да так и скажи, как есть!
– Куртяшку. Но не эту, что на нем. У него другая есть, с подшитыми пластинками брони! – сказал он.
– Приятно видеть человека, который при всяком раскладе чего-нибудь да выиграет! – похвалил Меф.
Ромасюсик довольно хрюкнул. Болтливость вступила в нем в схватку с осторожностью и уложила ее дружеским ударом лома между голубых глаз.
А Ромасюсик не подозревает, что после смерти завещателя устный договор, особенно в толпе мрака, имеет не так, чтобы много силы? Особенно на куртку, которая хз где.
– Даже больше, чем ты думаешь! Видишь того быстроглазенького? – шепнул он.
Меф попытался увидеть. Быстроглазенький тотчас застенчиво отвернулся и стал почти прозрачным.
– Он принимает ставки. Если поставить на тебя один эйдос, можно выиграть пять. Все уверены, что тебя ухлопают… У меня самого эйдосов нет, но я попросил у Прашечки!
И эйдосу Прасковьи пофиг? Отличная штука, свиноёбь-убивай, владей эйдосами...
– А вот и он, дядя Вася-почтальон! – внезапно услышал Меф голос Улиты.
Он повернулся и в толпе расступившихся стражей увидел Гопзия. Стремительный, радостный и легкий, красавчик летел к нему, едва касаясь земли.
– Не то чтобы совсем эльф… Те, когда бегут по траве, даже травинка не пригнется. Скажем так: эльф, страдающий ревматизмом, – вполголоса произнесла Улита.
Свидетельство существования тут эльфов было ещё в Таньке, а вот самих эльфов не было вроде нигде. Придумывай что угодно.
Все же заметно было, что она впечатлена.
Приблизившись, Гопзий Руриус немедленно протянул Мефу руку. Буслаев спрятал ладонь за спину. Нимало не смутившись, Гопзий одарил его улыбкой – такой блестящей, широкой и ровной, что сердце любого зубодробилкина сжалось бы от невозможности что-либо заработать.
– За что такая немилость? – спросил он.
– За все, – буркнул Меф.
– Боишься, что у меня между пальцами отравленный шип?
– Спасибо. Теперь хоть буду знать, чего бояться, – сказал Меф, с удовольствием отмечая, как лицо Гопзия передернулось от «спасибо». К сожалению, не так сильно, как хотелось бы.
Спасибо тут то работает, то не работает...
– Поверь, это не так! Я бы перестал себя уважать после этого! – Голос Гопзия звучал совершенно искренне, а в глазах так и плескала симпатия. Казалось, сейчас он заключит Мефа в объятия и навеки займет вакансию лучшего его друга. – Понятно, что бой есть бой, но пока он не начался – я могу сказать тебе правду. Я всегда с интересом наблюдал за тобой. Я ценю независимых людей, которые стойко сопротивляются нашей темной пропаганде и умеют сказать «нет».
Меф промолчал, отказываясь глотать комплимент, который заботливо проталкивали ему в горло, точно спятивший повар поварешку с супом. Мрак, пытающийся осуждать мрак, не вызывает доверия.
Можно фанонить, что лицемерие мрака - это всего лишь наследие света...
– ???
– Ну-ну, не злись! Я абсолютно откровенно говорю тебе, что ты мне симпатичен. Гораздо симпатичнее всех этих перекошенных рож, которых хватает у нас в Тартаре. Разве ты не знал, что большинство друзей меняется раз в пять лет? Лишь треть остается навсегда. За эти годы у меня произошла полная смена дружеского караула. Прежние друзья куда-то выветрились, вместо них же пришли новые то ли приятели, то ли жалельщики, то ли просто мимоскользящие знакомые, – продолжал Гопзий.
Говорил он, казалось, вполне искренно. Взгляд был ясным, без малейшей затаенности. Буслаев, заранее настроивший себя на жесткий, без компромиссов бой, испытал недоумение. И лишь взглянув на строгое, точно что-то подсказывающее лицо Даф, все понял.
Долгие недели тренировок он вскармливал в себе непримиримость к Гопзию и решимость биться с ним до конца. Тот же теперь размывал эту непримиримость, как невысохшую акварель, спеша поселить в Мефе сомнение.
Несимпатичный, грубый человек атакует зубами, кулаками и копытами. Это мерзко, но где-то простительно. А вот если симпатичный и умный человек использует во вред свою симпатию и атакует ею, он в сто раз гаже, противнее и лукавее.
«Не верить ему! – сказал себе Меф. – Как бы он ни притворялся и ни кривлялся! Стражам мрака верить нельзя! И щадить их нельзя!»
Гопзий в случае своей неудачи лишается головы, и ему имеет смысл использовать все варианты, чтобы обеспечить победу, особенно если учесть, что падать ему уже в общем-то некуда.
– Так что, будем драться? Или возьмемся под ручку и пойдем в парк покупать шарики? – спросил он сухо.
Гопзий ухмыльнулся.
– Ценю трезвую школу моего друга Арея! Все его птенчики стригут под одну гребенку: вначале убей, а потом разговаривай! – насмешливо сказал он.
Услышав свое имя, Арей, хмуро стоявший в стороне, поднял голову.
– Не нарывайся! Или, когда прикончишь мальчишку, получишь вызов от меня! – предупредил он сквозь зубы.
Гопзий оскорбленно выпятил грудь, демонстрируя, что готов принять хоть дюжину вызовов, однако почему-то промолчал.
Но Гопзий УЖЕ не принял вызов. Разве Арей не может прекратить это всё, объявив всем? Зачем ему держать в тайне непринятый вызов?
Постепенно вокруг них сгрудились темные стражи. Одни требовали немедленно начинать. Другие заявляли, что надо дождаться Лигула. Он, конечно, не обещал быть, скорее даже обещал не быть, но все равно не подождать его хотя бы немного будет неуважительно.
Первой не выдержала Улита, не принадлежавшая ни к какой партии, кроме партии голодного желудка.
– Давайте уж или начинать или не начинать! Когда мои бутерброды закончатся, я примусь есть поедом самых заторможенных! – сказала она с раздражением.
Светлые от участия в споре воздерживались. Их больше беспокоило, чтобы никто из темных не приблизился к охраняемому кругу. Валькирии служили чем-то вроде буфера между силами Эдема и Тартара, не допуская их прямого столкновения.
Особенно усердствовали Таамаг и Радулга, во всяком возможном конфликте ухитрявшиеся обрести свою экологическую нишу.
Таамаг и Радулга усердствовали в конфликте между мраком и мраком или между мраком и светом, который с мраком не конфликтовал?
– С такими мирными посредниками и войны никакой не надо! Сами всех поубивают, – заметил Арей.
– Ну что? Начинаем? – спросил Гопзий.
Спросил мягко, будто даже застенчиво, точно человек, пришедший для неприятного, но все же необходимого дела.
Меф, почти уже сказавший «да» и даже ощутивший это «да» во рту коротким, отлетевшим от него звуком, обернулся. Ему показалось, что его что-то кольнуло.
На том же помосте, что и Прасковья, только на нижней его ступеньке скромно притулилась маленькая старушка с красным носиком. На коленях у нее лежала зачехленная коса. Рядом валялся тощий рюкзачок.
Вид у Аиды Плаховны был скучающий. На Мефа она посмотрела подчеркнуто тусклым взглядом, точно передавая ему мысль, что она на службе. Надо будет забрать – заберет. Уж не взыщи, голубчик! Ничего личного, сугубо рабочий момент.
Отчасти оправдывало Плаховну то, что она часто прикладывалась к маленькой, чуть вогнутой для удобного ношения в кармане фляжке. Фляжки эти, встречающиеся теперь все чаще, были специально разработаны в первой творческой мастерской Тартара в рамках программы: «Пустим бутылочно-розливной российский алкоголизм умеренным западным путем!»
Меф не сразу врубился, в чем тут выгода мрака, пока Улита не пояснила:
– Когда на человека нападают с топором, он убегает. Когда же медленно опутывают паутиной, только хихикает. Думает, дурачок, что всегда ее порвет. Вот и тут: иной бутылочно-розливной случайно посмотрит на себя в зеркало, ужаснется и с крючка соскочит. Здесь же с фляжками жизнь проходит в гладенькой такой, постепенной и приятной деградации. Вроде и не пьянство, но и трезвостью не назовешь. Эдакая легкая затуманенность. Эйдосы доходят как пирог в духовке. Особенно для творческой и полутворческой интеллигенции хорошо срабатывает».
"Теперь всё чаще" - это с 1930-ых, если не раньше? Да и как-то спаивание населения для получения эйдосов при наличие комиссионеров и суккубов - нафиг надо.
– Готов? – нетерпеливо повторил Гопзий.
Меф кивнул. Он уже видел, что им огородили большую четырехугольную площадку. С трех сторон ее окружала шумливая толпа темных стражей.
Вперед выдвинулся коротенький, круглый, щетинистый, с отвисшими щеками персонаж, похожий на вертикально стоящего кабанчика. Меф давно опытным путем обнаружил, что таких кабанчиков майонезом не корми, а только дай пораспоряжаться.
– Когда я уроню платок… э-у-мэ… начинайте! Правила вам известны. Бой продолжается до… э-у-мм… смерти одного из противников. Никакие другие причины не могут послужить основанием для прекращения… у-ммм… дискуссии. Любое дополнительное оружие не используется – как существующее материально, так и… м-мэ… материально не существующее… – сообщил кабанчик, выдергивая из воздуха желтоватый, не первой свежести платок. – Кто-то хочет что-то уточнить?
На Мефа кабанчик смотрел небрежно, как на шляющийся без дела труп, на Гопзия же одобрительно и даже с заискиванием.
– Э-у-мэ! Вопросов нет, – сказал Меф.
Внезапно он вспомнил, что сегодня силы его меча будут в дремоте. Заглушенный страх шевельнулся в душе оттаявшей гадючкой. Однако Буслаев, уже успевший изучить себя, почувствовал, что такая степень страха будет полезна ему для разогрева. В определенных дозах страх даже нужен.
Он переместился в центр площадки и остановился от Гопзия шагах в шести, мысленно настраиваясь на поединок. Мечей не было пока ни у того, ни у другого. Оба клинка должны были появиться в последнее мгновение.
Меф меч-то Гопзия представляет? А то у них настолько провален разведка, что я не удивлюсь, если Меф ждёт гладий, а получит он хопешом.
Кабанчик стал вскидывать руку с платком, когда между Гопзием и Мефом вклинился Арей. До того он ненадолго отлучился к помосту Прасковьи и коротко переговорил с ней, выслушав ответ от быстро лепечущего Ромасюсика.
– Минуту! – произнес он властно.
Кабанчик, почти уронивший платок, вскипел и начал орать:
– Ты что, ослеп? Не видишь, что…
Арей грузно, с медлительностью танковой башни повернулся к нему.
– Не подскажете, к кому конкретно вы обращаетесь? К вашей тете? Возможно, мы сможем обратиться к ней вместе, чтобы она нас наверняка услышала? – предложил он.
Кабанчик закашлялся и, остывая, с удвоенной энергией принялся промокать платком вспотевший лоб.
Развлекается...
– Насколько я понимаю, дискуссия о моем зрении завяла? – огорчился Арей.
– Вы меня не так поняли. Это… э-у-мэ… была аллегория! – с усилием выговорил кабанчик.
– У меня аллергия на аллегории! Впрочем, если у вас будет желание и дальше совершенствоваться в аллегорическом мышлении – всегда к вашим услугам. Я подберу вам отличную звонкую метафору, а заодно эпифору и много чего еще!
Арей для разнообразия решил не изображать дубину и вспомнил про языковые приём, одновременно, похоже, намекая на оружие?
Потеряв интерес к кабанчику, Арей повернулся к Мефу, а затем и к Гопзию.
– Небольшие изменения, синьор помидор! Твоему мечу придется сегодня отдохнуть, равно как и мечу уважаемого Гопзия. Вы будете сражаться другим оружием! Скорее всего, однотипным и немагическим. Мне объяснять причины?
Гопзий, на мгновение застывший, дернул головой. Причины он знал и сам. У мрака свое, крайне прагматичное отношение ко лжи, исключающее какие-либо угрызения совести. Прокатило – хорошо. Не прокатило – грустно, но это мы переживем.
– Я отказываюсь! Я не согласен, чтобы оружие выбирали вы! Я могу быть с ним мало знаком! – сказал Гопзий.
– При чем тут я, любезный? Я одинокий пожилой гладиатор, вовремя не погибший на цирковой арене.
Неожиданно удачно - арена и правда была цирковая в древнем Риме.
Я никакого оружия не предлагаю. Оружие для боя предложит она! – сказал Арей, переводя взгляд на помост.
– Кто? – недоверчиво спросил Гопзий.
Он быстро взглянул, увидел Прасковью, и лицо его приобрело сухо-мстительное и глубоко уязвленное выражение. Продолжалось это, правда, всего одно мгновение, потому что уже в следующее по губам Гопзия пробежала едва заметная, скользкая и торжествующая улыбочка.
– Как будет угодно повелительнице! – произнес он громко.
Прасковья небрежно посмотрела в его сторону и дернула подбородком, подавая знак. Один из ее охранников вышел и, развернув мешковину, положил между Мефом и Гопзием два длинных двуручных меча. Сработанные одним мастером, внешне мечи отличий не имели, разве что навершия были разными. У одного – в форме головы грифона, у другого – в форме сосновой шишки.
На первый взгляд мечи показались Мефу подходящими, хотя их клинки и были пальца на два длиннее, чем он привык.
Но это же пиздец... Гопзий, чисто в силу опыта с большей вероятностью пересекался с этим типом клинка. Тут же речь не о приемлемом владение мечом, а об идеальном взаимодействие - а Меф получает вместо полуторки, которую можно руками интересно перехватывать и всё такое, полноценный двуручник.
Кузнец явно знал свое дело. Вот только гарда Мефу не слишком понравилась. На его взгляд, для меча такой длины она могла быть чуть больше и сходиться вперед несколько под другим углом.
Гопзий, наклонившись, схватил вначале один клинок, а затем, несколько раз оценивающе махнув, то же самое проделал с другим. Заметно было, что он их сравнивает и, судя по разочарованному виду, ни у одного не находит преимуществ.
К Гопзию подскочил кабанчик.
– А почему, собственно, клинок выбираете вы? Ваш противник не возражает? – влез он, с некоторым заискиванием оглядываясь на Арея.
Стоило Прасковье сурово посмотреть на Гопзия, как кабанчик моментально перестал подыгрывать недавнему своему фавориту.
Мефа в очередной раз поразила скорость, с которой темные улавливали конъюнктуру момента. Вот уж точно: прикажут убить – убью. Прикажут поцеловать – поцелую. Если завтра Лигул из каких-то соображений провозгласит курс: «К свету и гуманизЬму!» – все сегодняшние палачи внезапно обнаружат, что головы рубили по суровой необходимости, сами же втайне любили морских свинок и переводили через дорогу пенсионерок. Возможно даже, что и зла никакого нет, а есть чрезмерная нравственная гибкость, позволяющая себе все, что угодно, и все оправдывающая.
Гопзий опустил лезвие своего меча на плечо и, держа его навершием к Мефу, вскинул глаза.
– Не возражаешь, что я взял с грифоном? Если что, могу поменяться! – насмешливо предложил он.
– Нет, – отказался Меф. – Я доволен. Я как раз хотел с шишечкой.
– Почему же с шишечкой?
– У меня в детском саду на шкафчике тоже была шишечка. Всегда приятно встретить что-то узнаваемое! – охотно пояснил Меф.
Наклонившись, он подхватил доставшийся ему меч. Клинком махать, в отличие от Гопзия, не стал, находя это излишним. Единственное, что сделал, – прикинул точку баланса. Примерно сантиметров двенадцать от гарды. Для двуручного меча в принципе стандартно.
А вот точное мелодичное место клинка он сможет узнать только в бою. Где оно – в двух третях или в трех четвертях от гарды? Тут все уже зависит от кузнеца. При ударе в этой точке энергия ударной волны идет к цели, а не передается по клинку бьющим рукам, которые вскоре «забьются», как у дачника, который целый день копал картошку.
И афтар что-то прочитал про мечи. Могу кстати покидать то, что я нашла по тому же вопросу.
Кстати, характерно, что подставу мрака раскрывает не свет, а тоже мрак. Свет тут так, площадку охраняет... и почему-то место дуэли выбирает.
– Начинаем? – спросил кабанчик.
Получив в ответ два кивка, он облагодетельствовал Мефа улыбочкой лимонного цвета и выражения и, отпрыгнув на безопасное расстояние, уронил платок.
Платок еще не коснулся земли, а Мефу уже пришлось отражать удар сверху. Встретив клинок Буслаева, Гопзий не стал его проламывать, а, мгновенно перенацелившись, чуть вскинул локти и, переведя рубящее движение в укол, постарался бильярдно вбить ему острие меча в глазницу.
И начался бой.
.
