Дурнев собачится с Халявием, который снова нагулялся с манекенщиками, и теперь гуляет под диваном, и параллельно с тетей Нинель, потому что ревнует ее к Эде Хаврону. И я просто принесу это целиком, тут все прекрасно.
▼Скрытый текст⬍
В комнату вошла тетя Нинель. Она бережно несла тарелку, на которой лежала отварная курица. Курица была так обсыпана петрушкой, что казалась небритой. Кроме того, в спине у курицы злодейски торчала двузубая вилка.
– Германчик, стоит ли так переживать? Эдуард Хаврон утверждает, что переживающий человек без сахара поедает свои нервы, – промурлыкала тетя Нинель.
– Перестань цитировать этого идиота! Я его прикончу! – сквозь зубы процедил председатель В.А.М.П.И.Р.
– Хорошо, Германчик, не буду!.. Кстати, я не рассказывала? Эдуард Хаврон говорит, что он не боится смерти, а боится безденежья. И еще он говорит, что мой большой вес – это не наказание, а награда за голод в прошлой реинкарнации, – как зомби, откликнулась тетя Нинель.
– А-а-а-а! Еще одно упоминание о Хавроне, и следующая реинкарнация наступит для него уже завтра! Я гарантирую!
– Герман, не угрожай! Это низко. Мальчик – круглый сирота. У него нет ни мамы, ни папы! А у твоей секретарши есть родители? Хотя, судя по уровню ее интеллекта, ее только вчера сняли с горшка! – решительно сказала тетя Нинель.
Она села в кресло и, уставившись на тарелку, убежденно забубнила:
– Курица, твоя биологическая энергия перетекает в меня! Ты отдаешь ее мне без остатка! Я становлюсь сильнее, активнее, моя кожа молодеет! Отдай же мне все без остатка, курица, без обиды и зависти, и в следующем своем рождении в награду за свое великодушие ты родишься китом!
Дурнев раздраженно уставился на жену. Тете Нинель стало неуютно в кресле.
– В чем дело, Герман? Отвернись! Ты портишь мне биополе! Эдичка Хаврон называет это эстетическим насыщением. Хотя нет… Эстетическое насыщение – это когда просто смотришь глазами на красиво приготовленную еду. То, что я делаю сейчас, – биологический энергозабор. Мы с Айседоркой и с Эдичкой ели так молочного поросенка. Поросенка съел Эдичка, а всю его энергию забрали мы с Айседорой.
– Слопал поросенка? Один?
Тетя Нинель потвердила этот факт кивком.
– Эдичка был так любезен, что вместе с поросенком потребил твою, Германчик, черную зависть, которая отравляла мне жизнь. Он мне так и сказал.
– КАК? – растерялся Дурнев.
– Да-да, Германчик, не спорь! Все эти годы ты завидовал, что я такая большая, такая цветущая, а ты тощенький и зеленый, как дохлый крокодил. Ты скрыто комплексовал, ты расстреливал меня энергией своей черной зависти, и я стала набирать вес!
– Жрать надо меньше!
– Еда тут ни при чем. Я толстела, потому что мой организм только весом мог защититься от твоей вампирской ненасытности! Это ты сделал из меня динозавра!..
Тетя Нинель всхлипнула и, жалея себя, смахнула с глаза невидимую миру слезу. В кулаке у нее была зажата куриная ножка. Дурнев растерянно остановился рядом, переминаясь с ноги на ногу. От женских слез он всегда приходил в то же состояние, что и большая собака, а именно совершенно терялся. Ему хотелось выть и бегать вокруг.
Мне даже добавить нечего, я только уточню, что большие собаки, не все, но многие, особенно если они породистые и не тупые, отлично умеют утешать. У них уровень сопереживания выше, чем у отдельно взятого автора. Дурнев наконец-то выкуривает Халявия, тот вылезает из-под дивана и получает важное поручение.
– Это меня не волнует! Если ты надеешься и дальше портить нам жизнь, тебе придется это заслужить!..
– Как заслужить, Германчик? Хочешь, станцую тебе чего-нибудь, а, Дягилев? – с надеждой спросил Халявий.
– Я и сам себе станцую… И не прикидывайся психом! Прямо сейчас ты отправишься в Трасильванию и выведаешь, почему Малюта уверен, что вскоре вампиры захватят Тибидохс, – твердо сказал дядя Герман.
Халявий, не горевший желанием отправляться на историческую родину, долго упирался, взвизгивал, повисал на шее у тети Нинели, однако Дурнев был непреклонен. Халявию пришлось уступить.
– Ежели я не вернусь завтра к утру – хнык-хнык! – прошу считать меня жертвой произвола! Совсем ты не бережешь своего братика! – сказал он с укоризной.
Попутно Дурнев узнает от Нинель, что до Пипы невозможно дозвониться, хватает зудильник и начинает активно пытаться, но не судьба.
Они пытались раз за разом, однако Пипа упорно не отвечала… И не только она. Все тибидохские зудильники молчали. Под конец дядя Герман отважился даже позвонить Сарданапалу. Однако результат был тем же. Никто не отвечал. Грозовые тучи сгустились над Буяном.
Звездочки переносят нас к Тане. Она смотрит на закат, думает, что она прямо как Буслаев, и медленно вырубается, сидя на подоконнике открытого окна. Я бы пошутил про ваниль, но не буду, я лучше замечу, что у типа хороших магов по версии Емца напрочь отсутствует чувство самосохранения.
Кто-то постучал в дверь. Таня подумала, что это Ванька, и ужасно обрадовалась, что он пришел. Такой вечер обязательно нужно было разделить с кем-то.
И Гробыня с Пипой могли прийти, потому что это и их комната, и гости Гробыни и Пипы могли прийти, как минимум Бульонов тоже сначала стучит, а не ломится. Да и дверь заперта на заклинание, так что Гробыня и Пипа все равно постучали бы, не выламывать же дверь в свою же комнату. Так что как-то напрягает то, что Таня уверена, будто кроме Ваньки никто к ней в дверь не постучит, и в комнату никто кроме него не придет.
Она услышала, как Ванька вошел, приблизился к окну и остановился сразу за ней, у подоконника. Решив использовать Ваньку в полезных и мирных целях – не вечно же с ним ссориться! – Таня откинулась назад и, уперевшись лопатками о его грудь, положила затылок ему на плечо. Валялкин был теплым и стоял как влитой, не отходя от окна. Чем не спинка для экспромтом сочиненного кресла?
– Держи меня крепче! Я, может, засну. Не удержишь – пролечу пару десятков метров и воткнусь в камни, – промурлыкала Таня, медленно отпуская подоконник.
Ванька молча делает, что просят, и Таня даже задумывается, что что-то не так, но ей слишком плевать.
Ванька обхватил ее за пояс. Таня почувствовала себя надежно, и, отбросив опасения, благодарно закрыла глаза. Ванька держал ее так крепко и уверенно, что она готова была поручиться: скорее Тибидохс рухнет, чем он отпустит ее.
– А у тебя руки вроде сильнее стали. Вот так, отлично… А теперь я буду спать! – заявила она, шагая в облако блаженства.
Облако блаженства — это пять, лучшая метафора за весь текст. Таня внезапно спохватывается, что живет не одна, но ее тут же успокаивают.
– Не припрутся. Я наложил на дверь снаружи магию древесной смерти. Любому, кто остановится рядом, – станет жутко, и он уйдет, – ответили ей.
Ответили, ага, обнимающий ее чувак, и скелет, стоящий в этой же комнате. И тут, пожалуй, нужен котик.
– Древесной смерти? Разве мы такое проходили? – удивилась Таня.
Да и голос Ваньки показался ей странным. Она отстранилась, резко обернулась и едва не выпала в окно. За ней стоял Глеб Бейбарсов.
– Откуда ты тут взялся? Да отпусти меня! Давно ты тут? А куда делся Ванька?
Она перекинула ноги через подоконник и спрыгнула в комнату, быстро просчитывая варианты. Предположим, она действительно уснула. Тут был Ванька, потом заглянул Бейбарсов. Ваньке надо было куда-то отлучиться, и он попросил Бейбарсова ее подержать. Вот свинья!.. Нет, что-то тут не сходится.
– Это был ты? Все время? – спросила она подозрительно.
– Да.
– А почему ты не сказал, что это ты?
– Потому что меня никто не спрашивал. И потом, не мог же я допустить, чтобы ты вывалилась в окно?
– Так приличные люди не поступают! Они хотя бы предупреждают, когда их принимают за кого-то другого, – ворчливо проговорила Таня.
Глеб пожал плечами. Он был спокоен, как степной божок. Непоколебимо спокоен.
– А кто тебе сказал, что я приличный? Я даже не светлый. Я некромаг, – заметил он резонно.
Не хотелось бы включать самадуру, но это первый в истории случай, когда девушка сама виновата в том, что в голове парня появилось что-то не то. Просто, ну я не знаю, что мешало ей обернуться и посмотреть, кто пришел? Или сразу спросить, а не предполагать?
– Я хотел попросить тебя показать мне остров. Полетать со мной.
– Почему именно меня? У меня на лбу написано, что я экскурсовод-любитель? – подозрительно спросила Таня.
Бейбарсов улыбнулся.
– Мне почему-то показалось, что ты любишь летать. Впрочем, я, скорее всего, ошибся. Многие девчонки побаиваются ночных полетов… Если хочешь, мы полетим медленно на Пилотус камикадзис. Я обещаю тебя не обгонять.
– В самом деле? Вот спасибо!.. Без этого обещания я ни за что бы не полетела!
Уже выдвигая из-под кровати футляр с контрабасом, Таня запоздало сообразила, что ее элементарно подловили. Уязвив самолюбие, умело сыграли на ее любви к полетам.
«Ну и пусть, – подумала она. – Пожалуй, будет неплохо, если мы пролетим перед окном у Валялкина. Это вправит ему мозги насчет магспирантуры. А тебе, мальчик-вуду, я продемонстрирую разницу между ступой и контрабасом. Ты узнаешь, что такое тибидохская ведьма!»
Все они там какие-то червепидоры, вот что я хочу сказать. И Таня, которая считает ревность заебись каким катализатором, и Глеб, который берет на слабо, и Ванька, который в целом мудак какой-то.
Вскоре они стояли на крыше Большой Башни, там, где старинный знак Леопольда Гроттера указывал направление на Лысую Гору. Таня провела ладонью по камню, который помнил ее отца.
«Пап, я тут! Пап, я уже старше, чем ты был, когда сбегал ночами из Тибидохса на Лысую Гору», – подумала она с нежностью.
Или с сентиментальностью, что ближе к истине.
Таня села на контрабас и, указав смычком направление, произнесла Торопыгус угорелус.
<...>
На несколько минут она забыла о Глебе и удивилась, поняв, что он продолжает держаться рядом. Причем даже опережает ее на несколько метров.
«Ничего себе дела!» – удивилась Таня. Когда они стояли на крыше, она, признаться, подумала о старой ступе с иронией и даже сравнила ее про себя с пустой кадушкой из-под капусты. Одновременно Таня отметила, что Глеб, даже со старомодной ступой, ухитряется выглядеть естественнее, чем тот же Горьянов или Семь-Пень-Дыр на новеньких пылесосах.
Таня снова показывается как херовый игрок в драконобол и херовый человек, и даже хорошо, что мы не устроили дринк-гейм по этому поводу, мы бы спились. Мне вот интересно, Таня росла в вакууме, до попадания в Тибидохс ничего не слышала о легендарном летательном средстве, а после попадания в школу не интересовалась тактикой и стратегией матчей против таких летательных средств?
Они летают, и Таня восхищается, что ступа хороша в воздухе, несмотря даже на потрепанную метелку, которой Глеб ею управляет.
Метелка выглядела смешной и растрепанной. В избе у алтайской ведьмы она наверняка валялась где-нибудь за печкой, и ею же под горячую руку колотили домашнюю нежить. Как разительно отличалась она от длинной, с золотыми буквами на рукояти метлы Гурия Пуппера, которой кощунственно было даже коснуться мусора и которая после каждого состязания уносилась особым джинном, и тот, в тишине, расправлял у метлы каждый прутик. Джинн был лично аттестован самой доброй тетей на благонадежность и имел соответствующий диплом об уходе за метлами.
Таня и Глеб еще немного носятся над островом, рискуя спалиться перед преподами, потому что долетели уже до защитного купола.
– Выше уже нельзя! Придется произносить заклинание перехода, а Поклеп и Зуби засекают все Гардарики! – крикнула она, пользуясь тем, что Глеб оказался у нее по ветру.
Бейбарсов прокрутил метлу, заставив ступу завертеться штопором.
И упал и разбился насмерть, потому что у него закружилась голова. Простите. Таня неожиданно пускает слюни на Глеба.
Белки глаз у юного мага вуду светились в темноте. Таню это слегка напрягало. С другой стороны, она не могла не признать: Бейбарсов был чертовски привлекателен. У него не было Ванькиной гиперзаботы, переходящей в занудство. И родственников Пуппера у него тоже не было.
«Интересно, можно ли любить одного и чуть-чуть, совсем чуть-чуть, увлечься другим? Увлеклась же я тогда Ургом… Но это все равно ничего не значит!» – подумала Таня и ощутила к Ваньке, который был сейчас где-то внизу, в Тибидохсе, удвоенную нежность.
– Ты отлично летаешь. Я в тебе не ошибся, – поощрительно сказал Бейбарсов и этой снисходительной интонацией мигом все испортил.
– Да? Я за тебя рада, – вспыхнув, сердито сказала Таня.
Она терпеть не могла мужские похвалы свысока. Почему бы Бейбарсову просто не сказать: «Ты меня сделала, Танька! Еще немного, и я бы вывалился из ступы, пытаясь повторить за тобой перевертон!» Он ведь, правда, едва из нее не вывалился. Попробуй удержись в деревянном стакане, который еще и переворачивается кверху дном!
– Обиделась? Я ведь не хотел ничего такого… – спохватился Бейбарсов.
Вместо обидок, которые у Тани имеют место быть, она могла бы прямо сказать, что Глеб выебывается, и потребовать заслуженные комплименты, если их ей не хватает. Таня вообще много чего могла бы у нормального автора, но это Емец, поэтому вместо этого она выдает очередную очень «умную» мысль.
– Я обиделась? Ничуть. Самое глупое, что может делать человек, это обижать и обижаться, – сказала она.
Глеб пытается съехать с темы, и поясняет, что он просто дикое дитя дикого леса, и Таня лезет выяснять, как он жил раньше.
▼Скрытый текст⬍
– Возможно. Я во многом еще не разобрался из того, что происходит во внешнем мире, – проговорил Глеб, подлетая совсем близко, чтобы не приходилось кричать. – Несколько лет – ну после того, как старуха выкрала нас, – мне было одиноко. А потом я привык.
– Ты же был там не один! Там же еще две девчонки были. Или вы не разговаривали? – поинтересовалась Таня с внезапным любопытством.
– Разговаривали, но только в последний год, когда мало-помалу разобрались с магией старухи. А до этого ведьма использовала чары. Мы слышали лишь ее голос и совсем не слышали друг друга. Приходилось общаться знаками. Мы даже по губам научились читать. Совсем без общения было не выжить. Тогда же я начал рисовать. Когда рисуешь – не так одиноко.
– И как там было? Тесная маленькая избушка в чаще? – спросила Таня.
– Я не сказал бы, что маленькая. Но и не изба. Землянка, не бросающаяся снаружи в глаза. Она уходила вглубь как раз настолько, насколько на кладбищах зарывают гробы.
– Зачем?
– Энергетический пласт некромага. Чем ближе к поверхности, тем он слабее. С магией вуду попроще, хотя для классической вуду желательны палящее солнце, воск, смола и высохшие останки. Еще лучше тела, которые нашли в пустыне, – сказал Бейбарсов. Он говорил равнодушно, как человек, который давно перестал чему-либо удивляться.
Незаметно оба перешли на Пилотус камикадзис . Контрабас и ступа медленно летели рядом, почти соприкасаясь. Прямо над ними – рукой можно было дотянуться, хотя темнота и скрадывала расстояние, – мерцала магическая завеса Грааль Гардарики . Ее слабое свечение рассеивало темноту. Луна сквозь Гардарику была видна, как сквозь зеленое бутылочное стекло. Зато Тибидохс внизу почти пропал. Лишь угадывались темные очертания башен и нечеткая, но определимая линия побережья.
– Расскажешь, как там все было? – спросила Таня.
– А стоит ли? У каждого свои истории. Убежден, тебе тоже есть о чем вспомнить, – уклончиво отвечал Бейбарсов.
– Расскажи! – повторила Таня. Ей отчего-то важно было знать.
– Как хочешь… Меня старуха перенесла туда первым. Аббатикову недели через две, и Ленку Свеколт через месяц. Там были еще и другие, человек пять, мальчишки и девчонки, но они не выжили. Я их почти не запомнил. Тот год для меня прошел как в тумане. Только первый миг в память врезался… Темная сырая комната. На столе коптит лампа. Тускло, слабо. Но кое-что все же видно. Кости, воск, иглы, какой-то веник с человеческим глазом… Внутренности. И еще что-то неопределимое, страшное шевелится по углам и под землей. Старуха вышла и захлопнула дверь… И все эти шорохи, утробные звуки, хохот сразу стали сильнее. То в одном углу, то в другом, то прямо подо мной. Я стоял у лампы, почти прижался к ней. Казалось, шагну в темноту – и все, конец, растерзают… И тут слышу тихий такой звук – точно когти царапают по дереву, – и ко мне из темноты, прямо на свет, выходит мертвый, почти облезший кот и начинает тереться о ногу… Я закричал и потерял сознание. А потом старуха вернулась и вылепила меня из воска. Очень быстро и точно. Сделав это, она вымазала фигурку кровью из моего пальца и в тесной клетке подвесила ее к потолку. И сказала, что теперь воск – это я и если я попытаюсь бежать, то сразу умру.
– И ты ей поверил?
– Ей нельзя было не поверить. Я не мог даже приблизиться к клетке. Клетка начинала нагреваться, а фигурка плавиться. Однажды, когда старуха куда-то улетела, я решился бежать. Обвязался мокрыми тряпками и кинулся к клетке. Мне почти удалось дотянуться до нее, но я от боли потерял сознание. Все руки были в ожогах, тряпки на теле дымились. Больше я не пытался. В тот день я поклялся себе, что буду учиться некромагии и вуду, узнаю все, что знает старуха, и убью ее. Милое такое детское желание. Оно так и не осуществилось. Когда старуха умерла, мы даже плакали, особенно девчонки.
– А девчонкам было тяжело?
– Еще бы. Особенно Жанне поначалу. Она дома у себя с плюшевым медведем спала. А тут упырь приходит ночью искать отрубленную руку, а рука заползла под одеяло и пытается согреться у тебя на груди. И ногти у нее отшелушиваются, как половинки речных ракушек…
Таня зеленеет, и Глеб решает, что и с этой темы пора съезжать. Лучший способ съехать с темы, как известно, удивить и отвлечь собеседника, так что Глеб предлагает Тане слетать на Лысую Гору. Таня спрашивает зачем, потом пытается язвить, Глеб наседает на нее, требуя «да» или «нет», а не вопросы и замечания, но свидание расстраивается, потому что со стороны Гардарики начинает происходить непонятная чертовщина.
Защитный купол стал наливаться снаружи плотным розовым светом. Казалось, некая сила давит извне, стремясь проникнуть внутрь. Некоторое время розовое свечение становилось насыщенней, приобретая зловеще-пурпурный оттенок. Вскоре на него невозможно стало смотреть – только сквозь прищуренные веки. Таня ощущала холод магического огня. И еще одна странность – новое пламя, охватившее извне защиту Тибидохса, ОСЛЕПЛЯЛО, но НЕ ОСВЕЩАЛО. Силуэт Бейбарсова, смычок в Таниной руке и ее собственные колени, обхватывавшие контрабас, оставались такими же темными и нечеткими.
Таня уверенно говорит, что все будет нормально, но ошибается, и они чуть не убиваются о туман, у которого внезапно отрастают конечности.
Розовое сияние упруго толкнуло их ослепляющей ладонью. Семь защитных радуг Тибидохса попытались отсечь вторжение, но все, что они смогли, это подхватить Таню и Бейбарсова, и, не церемонясь, отбросить их внутрь купола, туда, где странное сияние слабело.
<...>
Таня внезапно осознала, что если сила, несущая их вниз, не вернет их инструментам способность к полету, то не спасут уже ни Ойойойс шмякис брякис, ни Чебурыхнус парашютис форте. Против стихийной неведомой магии бесполезны и смешны все нелепые заморочки магов и чародеев, балующихся на досуге драконболом и летающих на семейных диванах оторваться на Лысую Гору.
Таня закрыла глаза. Даже учитывая, что их швырнуло от самой Гардарики , из высшей точки купола, падение не могло занять больше двадцати – двадцати пяти секунд.
Ну и так, из чистого интереса, у нас же есть тут люди, которые не прогуливали физику в школе, у нас есть сила притяжения Земли, 23, для ровного счета, секунды полета вниз, скажите, пжалста, сколько метров они падали на днище.
Таня открыла глаза. Она увидела сероватое, уже светлеющее утреннее небо и зубчатую стену, шероховатые камни, которыми была выложена стена сверху. Щекой она ощущала неровности камня и мелкий песок. Рукой она сжимала гриф контрабаса, однако не видела его глазами, поскольку голова ее смотрела в другую сторону.
Она лежала на Тибидохской стене где-то у Башни Привидений. Привидений? А вдруг и она теперь призрак… Заманчивая перспектива, нечего сказать. С поручиком Ржевским и Недолеченной Дамой они составят прекрасное трио. Интересно, что будут говорить в Тибидохсе? О, призрак Безумной Гроттерши опять шляется ночами! Дрыгус-брыгус тебя, Гротти! Топай отсюда – надоела, постылая!
Говорить, судя по лексике, будет лично Гробыня, которая тоже навечно останется в Тибидохсе 
Таня шевелится, видит ботинки, спустя какое-то время соображает, что это Бейбарсов, а Бейбарсов пытается сообразить, что же это было.
– Хотел бы я знать, что это была за розовая вспышка? Розовый туман просочился сквозь Гардарику, и ничто не смогло ему помешать. Это из-за него мы чуть не разбились, – задумчиво сказал Бейбарсов.
На дне сознания Тани шевельнулась тревога, всплыло на миг что-то, стойко связанное со словом «розовый». Облако? Свет? Дым?
– А я ничего не хочу знать. Во всяком случае сегодня! Сейчас я хочу просто спать… А думать… думать буду завтра… Или не думать совсем… – устало произнесла Таня.
Она взяла контрабас, который показался ей очень тяжелым, и пошла по стене, вдоль серых зубцов, нечетких в этот предрассветный час. Башня Привидений и стоявший возле нее Бейбарсов медленно уплывали, пока их не скрыл молочный туман.
На школу опустилось облако чего-то непонятного, что едва меня не убило? Ай, похер, пойду посплю, или другие интересные наблюдения из внутреннего мира Гроттер, том 9, часть 6.
Девственность теперь по манерам вангуется?
