Ты заметил, с какой старательностью люди обманывают себя? Обманывают, но не могут обмануть. Правда приходит к ним сама, и никуда от нее не денешься. Можно сколько угодно убеждать себя, что ты не прыщав, а просто лицо у тебя розовое, пока какая-нибудь тетка не крикнет в магазине сыну: «Встань в кассу вон за тем прыщом».
Книга обманов
Иии перед нами исторический момент, когда эпиграф связан с самой главой! Потому что глава про Мефодия и про его попытки наебать самого себя.
Мефодий проснулся за час до рассвета. Он лежал и смотрел в потолок, не понимая, что его разбудило. В центре светлого четырехугольника раскачивалась от сквозняка круглая бумажная лампа.
Стараясь не двигаться и малейшим движением не выдать, что он не спит, Меф чутко внимал шорохам. Если к кровати кто-то прыгнет, в его руке успеет вспыхнуть меч, и неосторожный убийца сам набежит на клинок.
А руны от телепортаций в заданную точку видимо не про Мефодия, да?
Озеленители, как кроты, повылезали из своих норок и шатались по лестницам.
Восхитительная... метафора. Кроты, вылезшие из норок ради шатания по лестницам, каждый день вижу!
Видимо, искали, что им озеленить и где посадить дерево.
Самое обычное поведение кротов, без сомнения.
В ногах у Мефа синел прямоугольник окна. В открытую форточку глядел круглый глаз луны.
Дорогой Йозя Йозевич! Перечитывай, блядь, что ты пишешь, ибо "Несмотря на предрассветный час" двумя абзацами ранее намекает, что как бы час уже предрассветный, а значит, или кто-то проебался, или Мефодий живёт в подвале перед огромным пустырём, раз садящаяся луна в форточке видна. Ну и конечно, нет фазы луны кроме полнолуния!
Холодной узкой рукой луна трогала его лоб и через глазницы проникала в мозг.
А я ведь от кротов и лестниц ещё не отошла...
Меф ощущал, как в сознание пробирается что-то темное, страшное, вкрадчивое. Недаром мать еще в детстве говорила ему, чтобы он не смотрел на луну. Вечером Зозо упорно занавешивала окна, зная, что от луны маленький Мефодий начинает странно волноваться, после чего в квартире творится невесть что.
А как же гоняемое отражение луны в луже? И что вообще тут луна? Это великая сила или просто спутник? Никто нам кстати не скажет, ибо для стражей жизни выше какой-то точки, после которой ты влетаешь в Эдем, нет, как и космоса.
Буслаев толчком воли хотел изгнать из своего сознания луну
но с внезапной очевидностью подумал, что это бессмысленно. Ну победит он сейчас, ну изгонит пустой лунный свет, и что это изменит?
Но почему ему это надо вообще делать? А как бы отвернуться?
Следующей ночью луна будет точно так же царапать душу. И так до бесконечности с равнодушным упорством она станет подтачивать его волю, как морские волны веками слизывают скалы.
Вот видно безработного чувака - ночами на луну смотри.
Едва Меф отчаялся, как змеиная рука лунного света обвилась вокруг его головы. Словно кто-то чужой постучал, а он позволил войти, запоздало поняв, что делать этого не следовало.
Столкнись он с прямой и ясной агрессией, Меф нашел бы в себе силы сражаться. Сейчас же сражаться было не с кем. Лунный свет, вялый, равнодушный, холодный, был воплощением тоски. Мертвецом, который рухнул из открывшегося шкафа и повис тяжелой рыхлой массой.
Вы знаете, в этой главе ничего пропускать и не надо. Она и так прекрасна. Толчок воли, мертвец из открывшегося шкафа, который воплощает тоску, кроты на лестницах...
Мефа охватила такая безысходная ночная слабость, что он не мог даже моргнуть или отвести лицо. Просто смотрел на луну и впускал ее в себя, ощущая, как она разливается внутри и заполняет его светящейся пустотой. Пустотой, которая постепенно растворяет его и делает прозрачным, таким же, как лунный свет.
Меф запоздало попытался моргнуть. Напрасное усилие! Веко дернулось и прикрылось самое большее на треть. На этом успехи закончились. Холодные пальцы паники сжали Мефу горло. Он понял, что это конец. Он не может даже шевельнуться. Еще несколько минут, и луна растворит его.
– Даф! – позвал он мысленно, не владея губами, как в детстве когда-то шептал: «Мама!»
Мефодий и Дафна как вертикальный инцест, теперь я видела всё.
И Дафна пришла. Меф услышал, как медузно задрожал пружинами продавленный диван, на котором она спала.
А что это у нас Меф на кровати спит, а Дафна на проваленном диване, а? Совести у кого-то нет.
Карающая плеть маголодии обрушилась на лунную змею. Змея дернулась и начала поспешно отползать. Опустив флейту, Даф шагнула к окну и решительно задернула плотную штору.
Ведь просто задёрнуть штору нельзя, нужно играть на флейте ради непонятного врага!
Круглый сырный глаз попытался пробиться сквозь ткань, но не сумел.
Я протестую! Варёный глаз, а не сырный, не нарушаем канонов!
Мефодий наконец смог поднять руку и провести по лбу и лицу. Ладони были в холодном липком поту. На минуту Меф задержал кончики пальцев на глазах. Глазные яблоки пульсировали.
Это называется нервный тик.
Он хотел что-то сказать Дафне, но зубы его стучали, голос дрожал.
Дафна внимательно посмотрела на него, поднесла флейту к губам и заиграла. Тихие, щекочущие звуки роем окружили Мефа. Касались его кожи, замирали, отскакивали, снова касались. Мефу чудилось, что Дафна не играет на флейте, а выдувает мыльные пузыри. Загадочно не лопаясь, пузыри сталкиваются, ударяются о стены, меняют направление полета – и все это легко, красиво, с безумной, захлебывающейся жаждой жизни. Их бойкая веселость передавалась Мефу, вытесняя уныние и лунную пустоту.
Вот, мальчик только что ушёл из резиденции, а уже где-то нашёл дилера и очевидно шмаляет!
Похоже, не только Меф видел цветные шары. Депресняк подпрыгнул и попытался сшибить один лапой. Как частичному созданию Тартара, ему это удалось. Пузырь лопнул, но тотчас сотня других шаров, разом бросившись на кота, дважды перевернули его в воздухе и загнали под стол.
https://holywarsoo.net/style/Air/img/bbcode/quote.png
Какое-то угрессивное добро.
Дафна опустила флейту. Звуки жили и наполняли комнату, защищая их.
Звуки, судя по всему, защищали сами себя, с кривым согласованием.
Дальше они скучно треплются о том, что на Мефа навели порчу через Луну.
– Эх, надо было мне не впускать в себя эту магию, а сразу отзеркалить ответку! По тому же лунному лучу! Сейчас-то уже бесполезно, а вот в первую секунду было бы в самый раз! – сказал Меф с досадой.
Дафна засмеялась.
– Не жалей. Было бы странно, если бы ты это сделал.
– Почему?
– Ты когда-нибудь фотографировал на тормозящий цифровой фотоаппарат, из самых первых, дешевых? Жмешь на кнопку, а он еще секунды три соображает, фокусируется, а за эти секунды удачное выражение лица меняется, ребенок отворачивается, птица улетает и так далее. Единственный способ поладить с таким фотиком – щелкать за три секунды до того, как что-либо произойдет. Конечно, большинство кадров пропадут впустую, но иной раз поймаешь и что-то стоящее.
Самые первые цифровики, Даф, стоили как боинг, и ты их никак, вот никак не могла увидеть чисто физически, как и Мефодий. Дафна по причине того, что она сидела в Эдеме, Меф - тупо по причине бедности его семьи. И чисто хронологически они прям вот щас живут в тот момент, когда цифровая мыльница(а речь видимо про неё) становится доступной.
– Ты это к чему? – не понял Меф.
– А к тому. Наши поступки – это такой тормозящий фотоаппарат и есть. Глупо сожалеть о том, что могло бы случиться, но чего не случилось.
Я тоже не особо поняла, к чему было это.
Мне казалось, что с силой воли у меня все в порядке, – сказал Меф.
– А сила воли тут вообще ни при чем. У самого волевого человека бывают минуты, когда он готов разрыдаться от комариного укуса. Чаще всего перед рассветом. Опытный страж мрака всегда угадает подходящую минуту для атаки. Это у них в крови.
Чисто генетически стражи должны быть одним видом, до уровня "орки и эльфы" у Толкина им ещё далеко.
– Утешила, – обиженно проворчал Меф.
Это была смешная, петушиная обида генерала, который узнал, что его ранило такой же пулей, как и рядовых. А ему-то мнилось, что пуля будет золотой, с именной насечкой. Ну да что поделаешь? Родственники одного храброго латинского рыцаря, военачальника и непогрешимого героя, говорят, были крайне смущены, узнав, что при осаде Константинополя их предок был убит обычным ночным горшком, пущенным со стены слабой старушечьей рукой
С 12 метров стены... Или горшок был толстенный, или родственников смутило, что кто-то шлем вовремя не надел!
Даф протянула руку и щелкнула Мефа по лбу, заставив улыбнуться.
– Не удивляйся! Уныние – страшнейшая вещь. Это самое серьезное наступательное оружие мрака. Все остальные пороки вместе взятые не приносят Тартару столько эйдосов. Ну разве только сребролюбие. Но тебе оно не грозит. Ты слишком несерьезный, – сказала она.
Потому что унылое говно не может впасть в ещё большое уныние, вероятно?
Ведь я не какая-нибудь там пешка! Я кое-чего стою
да зачем уныние, ловить его на гордыне проще простого.
– Вот именно! – сказала Даф, готовясь загибать пальцы. – Давай вместе считать твои заслуги! Ты отказался служить мраку – раз. Порвал с Большой Дмитровкой – два. Уступил трон Прасковье – три…
– Разбил свой дарх – четыре. Прошел мозаичный лабиринт – пять! – напомнил Меф, невольно увлекаясь подсчетом своих успехов.
Даф послушно загнула еще два пальца, а тут и ладонь закончилась.
– Слушай! Да ты гигант! Может, закажем тебе памятник и поставим его перед главным входом в Эдем? Высота памятника метров пятьсот, чтобы издали видно было. В одной руке у тебя меч, в другой – флейта, у ног порванная цепь с дархом. Сильно, а? – предложила она.
Меф с подозрением взглянул на Дафну и внезапно осознал, что над ним смеются.
– Хочешь сказать, я сделал мало? – спросил он.
– Это не имеет значения – много или мало. Ты беззащитен потому, что слишком много значения придаешь собственной персоне. Да, тебе есть о чем вспомнить. Но где результат? Максимум ты вернулся к тому, с чего начинает всякий человек, не наделенный вообще никаким даром. Просто нормальный человек, который никогда не связывался с мраком и которому не светил трон Тартара. Ты снова на стартовой черте, и снова надо начинать все сначала. Понимаешь?
Вообще нет, не на стартовой черте, ведь обычный человек не имеет собственного ангела, не знает, почему мрак это плохо, не несёт профит свету...
– Смутно, – признался Меф.
Даф вздохнула.
– Ну не оратор я, не оратор! – сказала она жалобно. – Давай попробуем по-другому. Сейчас ты пустой стакан, из которого только что выплеснули зло. Но проблема в том, что мироздание не терпит пустоты. Если ты не нальешь в свой стакан свет, много света, до краев, тьма вновь вернется в свою нору. И эта новая тьма будет гораздо сильнее прежней. Можно выплеснуть воду, но нельзя выплеснуть, скажем, густой клей.
Перевернуть стакан и клей сам вытечет, причём, из-за структуры, скорее всего единым сгустком.
– Ага! – сказал Меф. – В духе: если один раз выдернуть из поля все сорняки, а потом уйти на год, то следующие сорняки будут сильнее прежних, потому что, выдергивая их, я взрыхлил землю для новых?
Сомневаюсь.
Если выдернуть все сорняки, но оставить что-то полезное(ведь иначе драть сорняки бессмысленно ведь?), то что-то полезное будет иметь буст к росту, а сорняки уже нет.
Сорняки всё равно рано или поздно забьют всё иное, но, как мне кажется, не сразу.
– Да, – подтвердила Даф с облегчением. – Наконец ты понял. Стоять на кулаках мало. И терзать себя мало. Надо служить другой силе – свету. Активно, ежесекундно. Только то дело дает всходы, о котором человек непрерывно думает и которое вскармливает соками своей души.
В общем, чего попусту переливать из пустого в порожнее? Ты служил мраку? Служил! Теперь послужи свету! Бери меч и сражайся вместе с нами! Тогда не будешь скисать от всякого лунного луча…
Поняв, что последнее предложение было лишним, Даф прикусила язычок. Меф насупился. Ему не нравилось, когда кто-то указывает, что ему делать. Особенно неприятным показалось ему слово «служить». Оно наждаком до крови сдирало ему слух.
Наждаком сдирало его слух.
Аноны, это глава потрясающая. По ней можно дринкингейм устраивать - как встретится что-то такое, так сразу бульк.
– Хватит, дослужился! Я уже был дворняжкой тьмы. А теперь не желаю быть дворняжкой света!
Нет, Мефодий не был дворняжкой тьмы, он был элитней любимой собачкой в золотом ошейнике. А вот у света он будет дворняжкой, потому что не Троилович.
Я решил быть нейтралом и буду им, – сквозь зубы произнес Меф.
– Кем-кем ты будешь? – не разобрала Даф.
– Нейтралом. Мне отныне плевать на свет, на мрак и на их разборки. Это не моя война. Отныне я сражаюсь только с теми, кто встает на пути у меня и у моих близких. Остальное меня не волнует! – громко заявил Меф.
Даф поморщилась, как если бы Мефодий взобрался с ногами на тумбочку и с апломбом поведал, что докуривает брошенные бомжами окурки.
– Ты что, ничего не понимаешь? Невозможно быть нейтралом.
Да? А мне припоминается, что Арей говорил, что это возможно - в одной из ранних книг. Может быть я ошибаюсь, за цитатой не полезу, нооо...
Это очередной блеф мрака, что можно быть ни хорошим, ни плохим, а таким условно хорошим. Частично. Хорошим для своих, для кого-то еще, и плохим для остальных.
Хороша ли валькирия для мрака?) Плох ли Лигул для тех, кто за его счёт устроил свою жопу?
Внутренних перегородок для света и мрака не существует. Они перемешаются, и станут мраком, потому что все, что не свет – мрак. Нельзя уронить в чашу с водой каплю яда, чтобы она отравила только часть воды.
Ой как зависит от капли, её отравляющего свойства и размера чаши, с шансами капля растворится так, что при приёме чаши воды она не окажется сильного воздействия.
Или же мрак у нас тут ГОМЕОПАТИЧЕН?))
Меф ощутил нечто сродственное испугу. Он редко видел Дафну такой серьезной. Дафна говорила, глядя не на него, а, скорее, в него.
Рентген.
Говорила быстро, горячо, проглатывая слова. Внезапно она смутилась и махнула рукой.
– А, что я за хранитель! Ничего не умею, ничего не могу! Ни убеждать, ни увлекать своим примером! Сама глупая, неправильная, в себе не разобравшаяся, нелепо влюбленная! Дура набитая, а лезу учить тебя, как становиться лучше. И еще удивляюсь, почему ты смотришь на меня оловянными глазами!
Меф улыбнулся. Он давно подсознательно стремился найти у Дафны хотя бы один маленький изъян, пусть крошечный брачок, который бы позволил ему любить ее чуть меньше. Не потому, что это было ему необходимо, а для контроля чувств, чтобы ощущать себя хозяином положения.
Атличные просто отношения. Не для того, чтобы не быть условным лохом перед идеалом, а чтобы ощущать себя хозяином положения!
Бесполезно. Даф была так восхитительна, так прекрасна во всех своих эмоциональных проявлениях, что Меф при всем желании не мог обнаружить ничего такого, что показалось бы ему смешным, нелепым или чрезмерным. Ни одной неверной ноты.
Ага, ведь её язвительность, вредность и прочее, что делало её не прямо картоном, пропало. Язвит она только в общение с мраком.
Всякий неглупый парень, доживший до шестнадцати лет,
Но Мефодий-то тут причём, Мефодий же... Мефодий же никогда даже не позиционировался, как умный, ну точнее после первой-второй книги уже нет!
понимает, что ни одна девушка не бывает прекрасна двадцать четыре часа в сутки триста шестьдесят пять дней в году. Красота – это внезапное, мимолетное, на секунду вспыхивающее состояние. Исключение из правила, а совсем не правило.
Одна девушка смешна в гневе, другая плаксива, третья болтлива. Четвертая забавно взвизгивает, когда ругается по телефону со своей мамой. Пятая жадничает по пустякам. Шестая хранит в кошельке фантики от конфет за прошлый год. И так до бесконечности. Человека надо любить не за что-то, а вопреки чему-то. Только в этом случае чувство переживет все пинки и взбрыки судьбы.
Это ещё цветочки, дальше будет "любовь это страдания".
Меф протянул Дафне руку для примирения.
– Прости! Ты хорошая. Очень хорошая. Это я у тебя бестолковый…
Даф подозрительно посмотрела на его руку.
– И ты будешь служить свету? – недоверчиво спросила она. – Не ради меня, а ради самого света, да?
– Ну… Э-э… Я подумаю.
– Думать поздно. Идет война. Да или нет?
Ответить Меф не успел.
Снаружи послышался неясный, вкрадчивый звук. За стеклом всплыло белое пятно лица. Черты в лунном свете расплывались, но глаза показались Мефу огромными. Нос был прижат к стеклу и казался белой пуговкой. Глазки шмыгали по комнате, кого-то выискивая.
Меф, спотыкаясь, кинулся к окну, рванул раму вначале от себя, а затем, разобравшись, куда она открывается, на себя. Рама, чавкнув, распахнула четырехугольную пасть окна.
Они же маги! Так проверить ну там магически гостя?
И четырёхугольная пасть окна - это прекрасно.
Перед Мефом стоял молодой мужчина с резкими чертами лица, темными сомкнутыми бровями и хорошо развитой мускулатурой, которую подчеркивала облегающая майка.
– Эй! Что вам нужно? – крикнул Меф.
Незнакомец молчал, только смотрел на него, мучительно кривя губы. Меф готов был поклясться, что в зрачках у мужчины стоит жирный, мутный, как куриный бульон, страх.
Жирный страх. Играй я сама в дринкингейм, я бы напилась уже.
Меф схватил мужчину за плечо, но тот, не сопротивляясь, лишь качнулся как ватный. Такая покорность явно сильного человека удивила Буслаева, а здравый смысл подсказал, что хватать кого-то, да еще к тому же стоя на подоконнике коленями, не следует. Положение стратегически невыгодное.
Меф разжал руку и, отпустив мужчину, спрыгнул с подоконника. Неизвестный все так же продолжал покачиваться, пусто глядя сквозь него.
Затем, точно решившись, он поднес правую руку запястьем к губам и отрывисто выплюнул какие-то певуче-страшные слова. Послышался хрип. Тело дернулось вначале вперед, затем назад и стало падать, но чудом удержалось на ногах. Губы посинели. Лицо исказилось. Страх из зрачков исчез. Зрачки стали пустыми и чужими, точно выжженными.
– Дядя, не мешайте тяжелые наркотики с пивом! – назидательно произнес Меф, собираясь захлопнуть раму.
Пардон муа, он же окно получается вырвал, раз рвал раму туда-сюда. Или он настолько силён, что впихнёт её обратно и она встанет?
Или дядя Дима не знает слова створка?
Даф предостерегающе коснулась его плеча.
– Это не нарик, – тихо сказала она.
– А кто?
– Переселенец. Только что он произнес формулу отречения.
Меф недоверчиво моргнул.
– Скажи еще: диабетик, – сказал он, намекая на их недавний спор.
Нариков в общежитии озеленителей хватало. По утрам на лестницах и газонах было много использованных одноразовых шприцев. В первые дни Даф с ее идеалистичным сознанием не верила, что все так запущено, и пыталась утверждать, что это диабетики вкалывают себе инсулин. Но так было лишь до тех пор, пока она случайно не натолкнулась на двух «диабетиков» совсем близко.
А, то есть зачем они здесь поселились, мне уже ясно, как и то, где Буслаев нашёл дилера. Потому как только зависимость Мефа объясняет то, что они отсюда ещё не ливанули в другое светлое обиталище.
– Это действительно переселенец. Осторожно… Сейчас может произойти что угодно! – негромко, быстро, безо всяких интонаций, произнесла Дафна.
Она уже держала флейту наготове. Депресняк на подоконнике шипел и клокотал.
В эту секунду мужчина, стоявший снаружи, разомкнул губы и сипло, точно осваивая заржавевший голос, произнес:
– Мне нужен пергамент и эйдос ведьмы! Живее! Я перенесся… не совсем удачно… Это тело уже уходит. Оно пыталось сопротивляться и разрушило само себя.
Рука вцепилась в раму. Меф видел синие полукруги ногтей.
Меф содрогнулся. Он понял, что Даф права. Перед ними стоял человек-пустышка. Человек, которого уже не существовало.
– У нас нет ни пергамента, ни эйдоса. Мы знали, что за ними придут, и приняли меры. А теперь убирайтесь или я размажу это тело маголодией. Я знаю: вам безразлично, что будет с телом, но все равно – убирайтесь, Спуриус! – потребовала Дафна.
Голос ее звучал спокойно, но Меф почувствовал, что она сделает именно так, как сказала. И их враг это тоже прекрасно осознал. В пустых глазах появилась обеспокоенность, а синие губы зашипели.
– Не спеши, светлая, или мне придется уничтожить еще несколько тел, чтобы досказать все до конца. Пергамент мой по праву! Он был принесен для меня и достался бы мне, если бы вы не впутались. Я должен получить его и эйдос не позже, чем через два дня! Я приду за ним снова. Верните пергамент, и вы забудете о Лигуле навеки. Глупый горбун исчезнет. У мрака будет новый властитель… А теперь я закончил! Можешь размазать тело, светлая! Я выхожу.
– Ступайте, Спуриус! Мы все поняли и все передадим. Через два дня вы получите ответ, – повторила Даф.
«Переселенец» с ненавистью посмотрел на нее и перевел взгляд на Мефа. На губах у него внезапно появилась улыбка.
Идиот, да? Или Дядь Диме сложно было выписать, что Спуриус очаровал и глупую Даф, которая верит во всякую чушь вроде исправления тёмных, да?
Ах, простите, тогда Спуриус победил бы...
– Я понимаю, что момент неудачный, парень, и сейчас ты не расположен общаться. Но когда перестанешь кипеть, подумай вот о чем. Мраком должны править мы с тобой, а не бухгалтер Лигул с его жалкой марионеткой Прасковьей. Ты и я – вместе мы свернем горы. Мы первые и единственные отказались от дархов, доказав, что мраку они не нужны, чтобы оставаться мраком. Мы союзники.
Мой гейдар запищал в истерике.
– Луна! Вы пытались убить меня через луну! – напомнил Меф. Теперь он не сомневался, что проклятие шло от Спуриуса.
– Я лишь пытался пошутить. Не думал, что ты окажешься таким хлюпиком. Ну, до встречи! Не надо, маголодий, светлая!
«Переселенец» повернулся, на негнущихся ногах сделал шагов десять в сторону дорожки и внезапно упал лицом вниз.
Примерно через час приехала вызванная кем-то «Скорая».
Кем-то, да? То есть этим двоим было пофиг на труп рядом.
Бригада медиков покрутилась возле лежавшего парня, по очереди наклоняясь к нему. Оставив тело на траве, медики отошли и стали спокойно курить. Меф удивился, что мужчину не грузят в «Скорую» и не увозят. Видно, ждали кого-то еще.
Минут через двадцать подъехала милицейская машина и почти сразу за ней «Газель», раскрашенная как «Скорая помощь», но с глухим кузовом-холодильником. Деловито перебросившись с медиками парой фраз, милиционеры лениво посветили фонариком на траву и на стены дома.
Ничего, что предрассветный час ой всё и уже рассвело?
Луч фонаря скользнул и по лицу Мефа, однако к тому времени почти во всех окнах уже были люди, и луч, не задержавшись, проследовал дальше.
Около получаса внизу на газоне была суета. Затем санитары из глухой «Газели» забрали тело и увезли.
Мефодий повернулся к Дафне. Она стояла с флейтой в опущенной руке.
– Именно поэтому нельзя быть нейтралом. Тот, кто видит это и остается нейтралом, уже не нейтрал. Он душевный мертвец, и внутри у него гнилой эйдос, – сказала она.
Чо блядь, вот как это из того следует...
Потому что емцеверс в целом тупее, чем отдельно взятый Мефодий.
