Камера была маленькой – шагов семь в длину и пять в ширину. Стены когда-то были мягкого зеленого цвета, но сейчас краска уже облупилась и торчали шершавые бока кирпичей. Крошечное окно под потолком, туда даже голова бы не пролезла. В углу у двери стояло железное ведро, которое, судя по запаху, заменяло обычный туалет. Рядом валялась пластиковая бутылка с водой, к тому же на одном из матрацев, грудой сваленных у стены, лежал мальчишка. Он так закутался в свое ветхое одеяло, что было видно только темноволосую макушку со слипшимися прядями.
Полтора литра на три дня. Прекрасно. Просто великолепно. Три дня сидеть без еды, и у них всего лишь полтора литра воды на двоих.
Если бы не этот гребаный Нил, эта жирная мразь, которая тянула к Гаю свои наглые загребущие ручонки… Нил ущипнул его за задницу и сально подмигнул, Гай не смог стерпеть и врезал ему от души. Гая засадили за драку в карцер, а Нила даже не наказали. Смысл? Ведь ему через неделю стукнет тринадцать, железные ворота Гардиана распахнутся, и Нил свалит отсюда в трущобы Цереса, впрочем, как и Гай через пару лет. Нила уже поздно чему-то учить.
Черт бы их побрал, еще два, два проклятых года гнить в Гардиане, выслушивать издевки от ублюдочных воспитателей и терпеть побои! Он бы сбежал прямо сейчас, и плевать куда, лишь бы подальше от этого гнилого места. Гай со всей силы пнул ведро.
- Хэй, полегче там, - раздался за спиной хриплый голос, и Гай стремительно обернулся. – Если ты его опрокинешь, то собирать все будешь сам, ясно?
- Да пошел… - зарычал было Гай, но так и замер с открытым ртом, не отрывая взгляда от парня. Тот наверняка был симпатичным, но сейчас выглядел просто ужасно: кожа была странного серого цвета, впалые щеки, сухие потрескавшиеся губы, только черные блестящие глаза казались живыми на этом лице.
Гай мысленно присвистнул. Сколько же торчит здесь этот парень? Неделю? Или больше?
- И долго ты уже здесь? – выпалил он.
- Не твое дело, – огрызнулся темноволосый и вновь отвернулся к стене, с головой укрываясь одеялом. – Воду можешь пить, но не больше двух глотков. Ты свалишь максимум через пару дней, а мне еще неделю тут торчать.
Он явно не был настроен на разговоры, но Гай класть на это хотел. Он торопливо вытащил из кучи матрацев один, бросил его на пол и, зябко поведя плечами, уселся как можно ближе к парню.
- Так это ты – Рики? – Гай тронул его за худое плечо.
Тот нехотя буркнул:
- Ну да. А тебе-то какое дело?
- Ты же сломал одному из рэдов челюсть! Да о тебе слухи по всему Гардиану ходят! – возбужденно воскликнул Гай, потянув на себя край одеяла.
Он сам, к несчастью, не видел, но много слышал от Норриса про какого-то безбашенного парня, который при всех нагрубил воспитателю-рэду, а затем еще и заехал по лицу. Норрис болтал об этом случае без умолку, постоянно восхищаясь то ли отвагой парня, то ли его безумием, а после разузнал имя – Рики. Гаю почему-то думалось, что Рики должен быть большим и сильным, с тяжелыми кулаками и суровым взглядом. А сейчас настоящий Рики сидел - точнее лежал,- уткнувшись носом в стену, прямо рядом с Гаем.
По его подсчетам получалось, что Рики здесь не меньше недели. Самому Гаю и три дня в карцере казались сущим адом – тут не было ни света, ни отопления, вместо туалета ведро. И воздух был затхлый – из вентиляции только маленькое окошко.
Гай посмотрел на Рики, который уже успел уснуть – тот тяжело дышал, закрытые веки беспокойно подрагивали.
Рики вид имел одновременно усталый и воинственный. Он казался маленьким – точно ниже Гая на полголовы, да и легче фунтов на восемь – вон, острые ключицы видны в вырезе полинявшей футболки. Пальцы с обкусанными ногтями, две сбитые костяшки на правой руке, широкие джинсовые шорты, обнажающие голые коленки, нахмуренный даже во сне лоб. И это тот самый Рики, который, по словам Норриса и еще сотни детей из приюта, «самый храбрый и сумасшедший парень, которого я когда-либо видел»?
Гай покачал головой. Тяжело вздохнул и накрыл Рики своим одеялом. Затем лег близко-близко, чтобы их спины соприкасались сквозь многочисленные слои ткани.
***
Гай никогда не жаловался на судьбу. Не то чтобы его все устраивало – конечно же, нет. Он был бы не против родиться где-нибудь в другом месте, где нет блонди, пэтов и монгрелов, в другом месте, где все не так предсказуемо и печально. В мире, где есть равноправие, демократия и прочие непонятные, но жутко правильные слова. Хотелось чего-то лучшего, не бесконечных гонений и презрения, а счастья. Ну или хотя бы надежды.
Наверное, если бы не Рики, Гай бы обозлился на судьбу, глушил бы горе в стауте, но у него был Рики, и это искупало все превратности жизни.
Рики всегда был для него светом в конце туннеля, единственным лучом солнца в грязи опостылевших будней, и еще сотни и сотни эпитетов, и ни один из них не смог бы полностью описать, насколько важен был Рики для Гая. Рики был для него всем.
У них было много чего. Например, первая драка на второй день отсидки Гая. Тогда только что проснувшийся Рики принял вполне невинные прижимания Гая за приставания и врезал так, что у Гая потом еще пару суток голова гудела.
Было первое крупное дело – они увели из-под носа у туповатого грина пятьдесят тысяч кредитов и пропили все деньги, спустили на контрабандное вино – кислое и невкусное, но из настоящего винограда, собранного на плантациях Старой Терры. Они лениво потягивали вино, смаковали каждый глоток и впервые жизни чувствовали себя людьми, а не отрыжкой человечества.
Потом был первый секс – жаркий, бешеный, адреналиновый. Вино пьянило не хуже стаута, или Гай просто больше не мог сдерживаться. В Рики Гая заводило все: порывистость движений и одновременно плавность походки, извечная, чуть надменная улыбка, запах дешевых сигарет от его волос. А еще у Рики был взгляд – глубокий и дикий, совершенно животный, но в тоже время разумный, и именно от этого взгляда у Гая ноги становились ватными и теплело внизу живота.
А затем была первая, разделенная на двоих мечта – увидеть белый снег. На Амои тоже выпадал снег, раз в три-четыре года, больше похожий на пепел. Он был серый, с легким запахом гари и долго не таял. Иногда Гаю казалось, что кто-то забавы ради собрал все мечты и надежды всех людей этой убогой планеты, сжег их и после решил вернуть то, что осталось. Поэтому Гай не любил снег – в серых хлопьях ему виделись его мечты, желания, которым никогда не суждено сбыться. И он с жадностью слушал рассказы Рики о другом снеге – белом, чистом, который пахнет только морозным воздухом, а не горечью разбитых надежд.
Рики был для собственным Солнцем, ни больше ни меньше, – ярким, обжигающим, завораживающим. Он манил Гая, притягивал, и Гай летел - как бабочка спешит навстречу пожару, надеясь, что сможет потушить его своими крыльями. Так и Гай желал поглотить, впитать весь жар Солнца один – ни с кем не делясь.
Гай любил свое Солнце, хотя оно было от него безмерно далеко. Он хотел подойти ближе, обнять, прижаться щекой к пылающему боку, сгореть под его ласковыми лучами, а затем рассыпаться прозрачным прахом – это был бы прекрасный конец его бесславной жизни. Лишь бы не оставаться одному в темноте.
Вся вселенная Гая зависела от Солнца, существовала благодаря ему. А затем Солнце погасло – его поглотила черная дыра. И мир Гая тоже потух.
***
Рики поскуливает во сне. Не кричит и не плачет, а тихонько скулит, беззвучно шепча губами одно слово и сжимая потными ладонями простынь.
Гай никогда не пытается разобрать, что он шепчет, потому что и так знает – стоит вновь услышать, и тогда стыд и сожаление накатят оглушающей волной. В груди начнет болеть и захочется удавиться, или полоснуть осколком стекла по венам, или с размаху удариться своей тупой патлатой башкой о тот стол, что стоит посреди гостиной – у него хорошие железные ножки. После обычно приходит ненависть.
Ненависть появляется внезапно, без стука и предупреждения, и Гаю больно, потому что ненавидеть самого себя одновременно мучительно и сладко. Гай гадает, кого же он ненавидит больше: Ясона Минка или Рики. И каждый раз выходит, что больше всего он ненавидит себя.
В такие моменты, когда презрение к себе поглощает его, Гай часами смотрит на океан, который видно из окон их дома. Вода чистая, спокойная, она тушит пожар в его душе и усмиряет все сомнения. Гай видит океан в тысячный раз за эти полгода, что они живут здесь, и его не покидает ощущение внутренней правильности. Именно таким должен быть океан - величественным и бескрайним, а не высохшей лужей грязи, как на Амои.
На Старой Терре хорошо. Тут чистый воздух, много зелени, и каждый год идет снег - белый и чистый, как они с Рики когда-то мечтали. Тут на них не смотрят косо, потому что люди понятия не имеют, кто такие монгрелы. На Терру сложно попасть – это закрытая планета, единственный уцелевший оплот природы во вселенной, и если бы не Катце, они бы с Рики сейчас гнили на Амои. Гай не знает, как могли бы развиваться события, но ему нравится думать, что этот вариант – самый лучший.
Будни Гай проводит в мастерской – чинит байки. Он работает с хорошими ребятами, они неуловимо напоминают ему остальных Бизонов – Люка, Сида, Норриса. На периферии сознания мелькает тоска по прежним дням, но она быстро тает. Гай не хочет возвращаться.
Дома ждет Рики, тихий и опустошенный. Он мало говорит, предпочитая отделываться фразами «все в порядке» и «нормально, правда, голова болит. Давай не сегодня?» Не сегодня, так не сегодня, кивает Гай и требовательно целует его, забираясь холодными руками под извечную черную футболку, нащупывая поджарый живот . Он уже забыл, когда желание Рики что-то для него значило. Есть лишь одно табу – не причинять боли. Нет, только не Рики.
Гай долго готовит его, растягивает пальцами, неотрывно глядя в его пустые глаза. Во взгляде Рики отражается покорность судьбе и нежелание противиться, и Гаю нравится этот взгляд куда больше. Он двигается осторожно, пытаясь продлить удовольствие, хотя всегда готов кончить от одного самого первого движения. Рики глухо стонет, когда член Гая проходится по простате, вскидывает навстречу бедра, стыдливо прикрывает глаза.
Гай всегда кончает громко, сжимая Рики в объятиях, и кажется, будто ничего не было – ни трех лет разлуки, наполненных тоской и унынием, ни подлого предательства и побега. Все как в первый раз – то же гибкое тело, те же темные волосы, пропахшие сигаретами. Вместо крови по венам бежит то самое вино, и в голове взрываются салюты, а тело наполняется приятной негой.
Гай сползает вниз, утыкается лицом Рики в пах и тяжело дышит. Там, где всего полгода назад был член, теперь змеится едва заметный длинный шрам – плата за свободу. Рики запускает руку в его длинные волосы, перебирает их, словно взвешивает, а Гай смотрит на плоский треугольник и ни капельки не сожалеет.
- Я люблю тебя, - говорит он.
Гай чувствует, как Рики улыбается в темноте – печально и лениво, даже не открывая глаз. Гай приподнимается и трепетно целует его закрытые веки, правильный нос, обводит языком волевую линию подбородка. Рики прекрасен: темные ресницы слиплись в треугольники, виски мокрые и соленые.
- Я тебя тоже люблю. Очень. – Шепчет Рики едва слышно.
Юпитер, какая сладкая, правильная ложь. Гай думает, что искусственное освещение – это не так уж плохо.