Скажу сразу, что не люблю инцест, мягко говоря. Но, исключение составляют лишь некоторые мужские однополые пары, между которыми есть "химия" и предпосылки на то, чтобы считать их парой.
Вначале было совестно как-то рисовать Иоанна и Михаила в недвусмысленных сценах (братья ведь, а вдруг они целомудренно и по настоящему по-братски любили друг друга, а я их так изобразил) но изучив жизнь обоих, понял, что их род не питал друг к другу "братских" чувств (резня, убийства, заговоры), и на фоне всех других пороков, инцест будет самым мягким из всех. Так что...
О них подробно пишет их современник, Михаил Пселл в Хронографии.
Не буду рассказывать всю их биографию (а она довольна длинная), но и кратко перерасказать не получится. Поэтому я выделил интересные для меня моменты. Иоанн и Михаил были личностями сложными, противоречивыми, хотя в целом Пселл харатеризует их как положительных. Всего было пять братьев; Михаил, Иоанн, Никита, Константин и Георгий. Все они, за исключением Никиты и Михаила, были евнухами. Императорские братья занимали высшие государственные посты. Иоанн был самый старший из них и занимал главенствующее положение в роду. Вся власть тогда пренадлежала ему.
Родом они из Пафлагонии. Иоанн при императоре Романе III был препозитом, а после основания сиротского приюта в 1033/34 г. назначен его смотрителем, отсюда и его прозвище Орфанотроф – досл. «кормилец сирот». Фактически, это был почётный светский титул, дававший право принадлежности к 60 высшим чиновникам.
Михаил Пселл, имевший возможность встречаться с Иоанном, описывает как положительные черты его характера, к которым он причисляет то, что
«он обладал трезвым рассудком и умен был, как никто, о чём свидетельствовал и его проницательный взгляд, с усердием принявшись за государственные обязанности, он проявил к ним большое рвение и приобрел несравненный опыт в любом деле, но особую изобретательность и ум выказал при обложении налогами. Он никого не хотел обидеть, но не желал и терпеть ни с чьей стороны пренебрежения и потому никому не причинял зла, но на лице часто изображал грозную мину и вселял ужас в собеседников, и хотя гневался только притворно, многие, устрашившись его вида, воздерживались от дурных поступков. И был он поэтому истинной опорой и братом императора; не забывал о заботах ни днем, ни ночью и даже среди удовольствий на пирах, празднествах и торжествах не пренебрегал исполнением долга. Ничто не укрывалось от него, и никто даже не помышлял от него укрыться — так боялись и страшились его усердия. Он мог неожиданно среди ночи отправиться на коне в любую часть города и с молниеносной быстротой объезжал все кварталы»
...так и отрицательные, к которым он относит неискренность и пьянство.
"он был изменчив душой, умел приноровиться к самым разнообразным собеседникам и в одно и то же время являл свой нрав во многих обличиях. Он хотел придать своей жизни великолепие и вершить делами по царски, но этому препятствовал врожденный нрав, и природа его, если можно так сказать, не отказалась от прежней жадности, поэтому, напившись (а он питал слабость к вину), Иоанн сразу пускался во все непристойности; тем не менее и в этом состоянии он не забывал печься о государственных делах, сохранял свирепое выражение лица и хмурый взгляд.
Присутствуя вместе с ним на пирах, я нередко поражался, как такой подверженный пьянству и разгулу человек может нести на своих плечах бремя ромейской державы. И в опьянении он внимательно наблюдал за поведением каждого из пирующих, как бы ловил их с поличным, позднее призывал к ответу и расследовал, что они сказали или сделали во время попойки, поэтому пьяного его страшились больше, чем трезвого. В этом человеке смешались разные удивительные свойства: уже давно приняв постриг, он и во сне не помышлял о монашеском благочестии, в то же время лицемерно исполнял все положенное свыше монахам и выказывал полное презрение к живущим распутно (досл. перев. "Тем не менее, он играл роль (монаха), если укоренившийся обычай требовал определенный ритуал. Что касается развратников, которые безудержно предавались чувственным наслаждениям, то Иоанн ничего кроме презрения не испытывал к ним). При этом он был враждебен каждому, кто избрал благообразную жизнь, жил в добродетели или украшал жизнь светскими науками и всеми способами унижал предмет их рвения. Так нелепо вел он себя во всем, но к брату императору всегда сохранял неизменную любовь и проявлял тут постоянство нрава (досл. перев. "Это парадоксальное поведение в его отношении с другими людьми не было повторено, когда он был с императором, его братом, ибо с Михаилом он сохранял одно и то же расположение, никогда не изменяя. В его присутствии не было никогда притворства")
К сожалению, Пселл не описывает внешность Иоанна (печально, что внешность многих евнухов не описываются авторами). Однако он описывает Михаила; "юноша во цвете лет, был он и телом прекрасно сложен, и с лицом совершенной красоты, сверкающими глазами и воистину розовощекий".
Так как Иоанн родной брат Михаила, а братья зачастую похожи, то можно предположить, что Иоанн мог также иметь привлекательную внешность.
Опускаю детали интриг и борьбы за трон, заговоров, отравления/убийства императора Романа и блуда старой императрицы Зои, ибо очень много и не в тему картины, читать это вряд ли интересно, перехожу к личности Михаила.
Далее, Пселл пишет: "его можно причислить к наиболее достойным императорам. Он был совершенно непричастен к эллинской науке, но воспитал свой нрав лучше, чем иные постигшие ее философы, властвовал над своим пышущим здоровьем телом и цветущей юностью, не позволял страстям повелевать рассудком, но сам повелевал страстями. Ибо грозным был его взгляд, но еще более грозной и всегда готовой к отпору была душа Михаила. Он складно говорил, речь его не была гладкой, но текла быстро и звучала красиво."
И еще пару интересных отрывков.
Иоанн уединился с братом и сказал ему: «Я непрестанно служу тебе не только как брату, но и как господину и царю, тому свидетели небо и весь мир, да и сам ты не станешь этого отрицать. Я также, скромно говоря, немного думаю и о других членах нашей семьи, забочусь о государстве и радею о его благе, впрочем, ты сам знаешь об этом лучше кого бы то ни было. Поэтому я не только пекусь о твоем престоле ныне, но хочу упрочить его и на будущее и, хотя не могу заставить людей держать язык за зубами, очи их решил направить на тебя одного. Поскольку ты уже получил надежный залог моей любви к тебе и искусства в делах, не отвергни и эту мысль. В противном случае я замолчу, не стану тебя расстраивать и объяснять, чем все может кончиться, и удалюсь».
Тут смущенный душой самодержец (Михаил) спросил, что все это означает и какова цель его речи. «Твоя любовь ко мне всем известна, не будем сейчас говорить о ней».
***
Когда Михаил умер, Иоанн очень сильно печалился.
"Из трех братьев самодержца, лишь Орфанотроф Иоанн, которому принадлежала тогда вся власть и который больше других любил брата, не покинул его сразу после смерти, но провел с ним три дня, как с живым; оба же остальных последовали за своим племянником кесарем во дворец, чтобы охранять и обхаживать его и одновременно заручиться еще большим его расположением; однако без старшего и самого из них разумного они были не в состоянии придумать ничего путного ни для царской власти, ни для государственных дел и только и делали, что находились около племянника и выказывали ему свою родственную преданность; что же до Иоанна, то он, вволю наплакавшись, а скорее – начав беспокоиться, как бы дальнейшее промедление с коронацией не развеяло все их надежды, вернулся во дворец."
Далее "Услышав, что Иоанн миновал дворцовые ворота, и вознамерившись встретить его, как самого господа, они с нарочитой торжественностью поспешили навстречу, окружили и принялись целовать его, а племянник даже протянул ему руку, чтобы поддержать и словно сподобиться некоей благости от самого прикосновения. Насытившись лестью, Иоанн без промедлений приступил к осуществлению хитроумного плана."
В общем, племянника сделали императором, хотя империей продолжал управлять Иоанн Орфанотроф.
Если кому интересно, то вот что было дальше. А дальше все кончилось печально. После того, как племянник стал императором, он вел себя вначале нормально:
VI. Не меньше заискивал он и перед Иоанном, именовал «своим господином», давал садиться на трон рядом с собой, ждал его знака, чтобы начать речь, и называл себя не иначе, как инструментом в руках мастера, говоря, что мелодия рождается не лирой, а музыкантом, ударяющим по ее струнам. Все были поражены его благоразумием и довольны тем, что Иоанн не ошибся в своих надеждах. Но если другие не замечали коварства его души, то дядя хорошо знал, что у него только язык гладок, а в глубине сердца он намерения питает колючие, и чем легче поддавался он на уловки Иоанна, тем подозрительнее тот становился и тем глубже постигал испорченность племянника. Но что ему делать и как лучше отстранить племянника от власти, он не знал, поскольку уже одна его попытка не удалась, хотя обстоятельства, казалось, сулили тогда успех. Поэтому он до поры до времени держался тихо, во не оставил вовсе своих намерений, а старался за ставить племянника первым решиться на какую нибудь противозаконную выходку против него. А тот мало помалу освобождался от переполнявшего его сначала почтения к дяде и то забывал спросить его мнения о государственных делах, то делал или говорил что нибудь такое, чего Иоанн, как ему было известно, терпеть не мог.
VII. Свою лепту в клевету на дядю царя внес и его родной брат Константин, издавна завидовавший Иоанну за то, что тот – единственный из братьев – имеет доступ к управлению и держит себя с ними скорей как господин, нежели родич. Но раньше Константин не мог открыто проявить свою ненависть, потому что царственный брат очень любил и ценил Иоанна – и как самого из них старшего, и как наиболее разумного и опытного в попечении о государственных делах, а остальную родню, не знавшую ни в чем меры и не приносившую ему никакой пользы в управлении царством, ненавидел и презирал (поэтому то и приходилось Иоанну смирять гнев негодующего на них самодержца и настраивать его благожелательно к братьям). Хотя братья, особенно Константин, и завидовали славе Иоанна, ни на что отважиться и ничего сделать они были тогда не в состоянии.
VIII. Когда же брат умер и царствовать выпало племяннику, Константину представился удобный случай начать схватку с Иоанном. Дело в том, что он ублажал нового самодержца и раньше, когда тот носил еще титул кесаря, и позволял ему черпать из своих богатств, сколько захочет, – его деньги служили Михаилу казной и сокровищницей; таким способом Константин подкупал племянника и по явному знаку судьбы сумел заручиться его расположением. Они поверяли друг другу свои тайны и оба ненавидели Иоанна, ибо он противодействовал их планам и добивался царской власти для другого родственника . Вот почему кесарь немедленно после воцарения возвел Константина в сан новелисима, усадил за царский стол и щедро вознаградил за прежнюю дружбу.
(Много-много всего, не уместится в тексте, так что, переду сразу к печальной концовке)
XIV. И вот Иоанн плыл в столицу, а император с самого высокого места во дворце наблюдал за морем; когда же корабль с дядей на борту готовился уже причалить в Великой гавани , он дал сверху морякам заранее условленный знак повернуть назад. Вслед за ними вышла в море снаряженная к плаванию триера, которая, нагнав корабль, приняла на борт Иоанна и повезла его в далекую ссылку. Человек, который благодаря Иоанну сначала стал кесарем, а потом и царем, не сохранил к нему почтения даже настолько, чтобы наказание ему определить умеренное и не постыдное. Он отправил Иоанна в землю, куда ссылали только разбойников; впрочем, потом его гнев немного поостыл и он сделал для дяди некоторое послабление. Так покинул родину Иоанн, которому предстояло до конца принять не только эту кару, но в горестях и несчастий вынести и многие другие, ибо уготованная ему провидением судьба (выразимся так поскромнее) навлекала на него напасти одну за другой и не успокоилась, пока не направила на его глазницы палаческую руку, а самого Иоанна не обрекла страшной, насильственной и внезапной смерти.
(Иоанн Орфанотроф вначале был удален в один из монастырей, оттуда переведен на Лесбос, а в мае 1043 г. ослеплен по императорскому приказу.)