Александр Великий и Багоас
два часа назад
Действия
#Albagoi_Deva #Albagoi_Евнухи #Albagoi_Россия #Albagoi_статья
О скопцах России известно крайне мало, если говорить о достоверной информации без предубеждений и оскорбительных ярлыков. Статьи про них конечно есть, но большая часть из них сугубо негативные и искаженные. Я перечитал всё что можно, по крупицам собирал информацию. К моей удаче, я нашел книгу некого Ядринцева, который посвятил исследованию и описанию семье скопцов одну из глав. Не много, но пожалуй, это одно из самых живых и не предвзятых описаний. Я был так вдохновлен, что изобразил одного из описываемых персонажей - Ивана, чистого, одухотворенного юношу-евнуха, чья грустная, но наполненная поиском света история, трогательна. Описание других скопцов тоже интересны, поэтому выложу главу почти полностью.
_________________________
Н. М. Ядринцев. Русская община в тюрьме и ссылке
X.
Ищущие спасения и света
В числе громадной семьи арестантов, где смешивались люди всевозможных национальностей и разных званий, жившие общей жизнью, в нашем остроге была колония, которая держалась совершенно отдельно, – колония скопцов (53). В конце острога, где-то под лестницей, им была отведена особая маленькая и темная комнатка. Воздух здесь был сырой и удушливый. Полкомнаты занимала большая русская печка и нары. В углу стоял старый потертый образ; к стене была приделана полочка, где лежали две-три книги, в том числе Евангелие и Библия в кожаном переплете; далее висели большие, старинные часы, поваренка, полотенце и другие принадлежности; по стенам стояла в порядке посуда – ярко вычищенный самовар, сундучок, а на нарах валялась целая груда подушек. Чистота и опрятность царствовали повсюду: видно, что сумели здесь обстроиться. Сами они (четверо молодых и один пожилой) скромно сидели и жались на нарах, и лишь иногда некоторые располагали лежанкой.
Когда я, во время первого знакомства, посетил их, то они меня приняли очень ласково и сейчас же засуетились за самоваром.
– Братик, позвольте я наставлю самовар, – говорил один.
– Нет уж, позвольте наставить мне, братик: сегодня моя очередь.
– Братик, позвольте мне, – вызывался третий. Таким образом они препирались до тех пор, покуда не принялись хлопотать все вместе.
Скоро большой светлый самовар стоял на чистой крестьянской скатерти; на стол выложили всевозможные булочки, пироги и тщательно вымыли посуду. Затем они вежливо и скромно уселись всей семьей вокруг стола. Они то и дело тщательно угощали не только меня, но и друг друга, но особенное их попечение заслуживал маленький скопец, лет 11-ти, приходившийся одному из них братом. Это был одутловатый и пухлый ребенок, рябоватый лицом, с ленивыми и вялыми манерами. Его напичкивали беспрестанно булками и сухарями, пока болезненный ребенок не наелся до пресыщения и не улегся снова в груду подушек на нары.
Скопцы мне сообщили за чаем, что у них был священник и спросил у них Библию, думая, что она у них какая-нибудь особая, что спросил он у них также стихи, которые ему и обещали, – заметили скопцы с лукавой улыбкой. Держать себя вообще они старались сдержанно и загадочно.
– Про вас теперь уж много печатают, – сказал я им.
– Что же такое? – с живым любопытством обратился самый молодой из них, но сейчас же сконфузился. Я обещал им дать книжек.
– Пусть печатают! – заметил педантически старый скопец, – им врут, а они это вранье-то и печатают…
– Почему же вы думаете, что все это вранье?
– Оттого, что им правды никто говорить не будет. Эти сочинители пишут из разных судейских бумаг да показаний, а тут уж какая правда! На допросах, известно, врут, чтобы как-нибудь отделаться… А то другие пишут с ветру, по слуху… Пожалуй, пиши, что хочешь, только наша вера тоже сокрыта… не всякому дается знать! – важно заметил он.
– Вот и мы сидим полтора года, – продолжал он, – тянут да тянут дело…
– Что же делать, братик, – заметил молодой, – надо терпеть.
Скопцы погрузились в задумчивость. Из собеседников моих один был широкоплечий мужик лет 45, с широким, калмыковатым лицом, узенькими, лукавыми глазами и с бритой бородой. Он держал себя очень важно и солидно. По виду можно было принять его за доктора скопческой учености. Трое других были очень молодые крестьянские парни, один смотрел крайне забитым и недовольным, другой был пухлый и постоянно улыбающийся, и только третий поражал какою-то деликатностью сложения, прекрасным лицом, умными глазами, высоким лбом и меланхолическим видом. Это было самое симпатичное лицо из всех их. Самый младший, как я уже говорил, был ребенок; скопцы его звали «ангелом», и, кроме неумеренного употребления пищи, он не играл никакой роли в их семье.
Что меня поразило при первом знакомстве – так это крайняя вежливость и нежность, с которыми они обращались друг с другом. Не было минуты, чтобы они не старались один другому угодить. Я подумал сначала, что они все родственники: так отношения были близки; но оказалось, что, кроме двух братьев, все они чужие друг другу. Видно, что в их жизни не было никогда ни ссор, ни брани. Скопцы притом избегали всяких соблазнительных разговоров и даже, по скопческому правилу, не произносили слово «дьявол» и заменяли его в случае крайности или «лукавым», или просто местоимением.
После моего первого визита я послал им только что вышедшую тогда статью «О святорусских двоеверах в Тульче» Кельсиева; они прочитали ее, как видно, с большим любопытством.
– Вот вы говорили, что учение ваше сокрыто, – сказал я старшему скопцу, – а вот тайна ваша открывается, «государственная-то тайна, высочайший-то секрет!»
– Да, конечно, будет время, – она откроется всему свету… и теперь уже открывается; однако многое еще неизвестно… и не откроется! – упорно настаивал педант-скопец.
– Кому же она откроется?
– Кто пожелает воспринять… – важно и загадочно намекнул скопец.
Из других книг, посылаемых мной, они прочитали статью «О скопцах» г-на Щапова, которой очень остались недовольны, и рассказы об американских шекерах Диксона, которыми восторгались. «Вот это – наши!» – говорили они. От повестей и романов они настойчиво отказывались, говоря, что это им читать даже вредно.
Вначале разговоры мои шли только со старшим скопцом Андреичем, который, однако, любил сначала уклоняться и иронизировать. Так, спросишь его о молитве их, а он ответит: «Какая у нас молитва: ведь мы пляшем!», – намекая на то, что о них пишут. «Вы верите образам?» – «Нешто,пусть его стоит!» – скажет он, смотря на образ, и т. д.
Но раз с Андреичем я поговорил несколько подробнее.
– Положим, вы убеждены и уверены в своем учении, – сказал я ему, – но, скажите, правда ли, будто вы соблазняете, подкупаете и даже насильно обращаете в свою веру?
– Никого мы насильно не обращаем и никого не подкупаем, – сказал скопец сухо. – Насильство употребить – так будет жаловаться, да и что толку в таком человеке! А подкупить – так кто же за какие деньги согласится оскопиться? Ну, вот хоть тебе, хоть сколько тысяч давай, согласишься ли ты!.. У нас, брат, кто только уверовал да убедился, так только тех принимают, да и то надо крепкую веру иметь. Нужно силу иметь – крест этот взять, а нет силы – не бери!..
– Ну, а как же вон у вас маленький, 11-летний скопец очутился? Неужели и он уверовал да убедился?
– И он уверовал, – настаивал упорно скопец, – и он понимает; грамоте учился по Писанию. Скопителя не выдал! – прибавил он в виде аргумента.
– Ну, хорошо, если вы хотите вести девственную жизнь, так неужели нельзя удержаться без оскопления? – возражал я Андреичу.
– Это вольному воля! У нас есть скопцы и нескопленые, и много таких, что и в мире живут, и семьи имеют; одно только – с женами уж после того не живут; таких еще больше… А мы – монахи: таких немного, – заметил он про себя.
– Вот я читал в ваших стихах, – снова спросил я, – вы часто женщин срамите и позорите блудницами нечистыми и другими названиями, а между тем по Св. Писанию женщина такой же человек!
– Это мы не женщину… в нашей вере есть тоже женщины, и мы зовем их сестрами, а в стихах другое разумеется…
– Что же такое?
– Власть нынче несправедлива, – проговорил скопец, – везде предательство и подкуп, и несть правды на земле!
Андреич вообще любил впадать в обличительный тон. Он восставал на всякие удовольствия, песни, пляски и особенно ненавидел театры. Разгорячившись, он даже забывал свою солидность и начинал представлять, как актрисы ломаются и румянятся, и не называл их иначе, как – «срамота!» Ко всему плотскому он относился с пренебрежением.
Братство и полный коммунизм вполне осуществлялись в этой семье. Они друг друга утешали и друг другу помогали; все это производило впечатление очень оригинальное. Присутствие некоторого довольства, опрятные платья братцев, их женские манеры, утонченное обхождение на "вы", сентиментальная нежность друг к другу, названия «братец, братчик, братишка», их сосредоточенные ласки на маленьком скопце «ангеле» – все это веяло миром-согласием, показывало, что скопцы всей душой сосредоточились в своей семье и здесь искали утешения и радости. Их участие особенно выказывалось, если кто из них хворал. Помню, я раз застал скопцов в одно утро, когда они окружали красивого и молодого Ивана, их сотоварища. Он лежал на печке под шубой и сообщал, что его ночью преследовали бесы. Как видно, это была галлюцинация после радения. Тихо и задумчиво стояли около него братцы с грустными лицами и слушали благоговейно, как больной повествовал им пророчески, что он гнал «его» далеко, далеко. Скопцы жили очень уединенно и не сближались с остальными арестантами, но обходились со всеми крайне вежливо и старались всем угодить. У них был, например, самовар, и они давали его всякому, кто ни попросит, немедленно. Бывало, только поставят себе, но кто-нибудь обратится к ним, и они вытряхают угли и отдают. Были у них также часы, и наружные часовые постоянно справлялись, скоро ли смена, причем всегда стучали к ним в окошко, и скопцы постоянно предупредительно отвечали им. Но и этого мало: скоро часовые привыкли стучать и справляться о часах по ночам; иногда скопцы не спали целые ночи, потому что промерзшие солдаты стучали через пять минут, но и тогда не выражали они никакой досады. «Ведь солдатик-то тоже замерзнет; надоест стоять-то!» – объясняли они гуманно причиняемое им беспокойство.
Несмотря на гонения и самые нахальные насмешки арестантов над их скопчеством, они держались с достоинством и всегда отвечали молчанием, как будто ничего не слышали. Бродяги в особенности преследовали их, напирая на то, что будто скопцы на следствии показывают всегда, что их оскопил неизвестный бродяга. Более всего доставалось скопцам, когда они ходили с общими арестантами в баню; но скопцы все выносили стоически. Они показывали вид, что стояли выше насмешек. Страдание и терпение они считали долгом. Ожидая приговора, они сообщили мне, что «скопцу подобает страдать безропотно», что ему не позволяется уйти ни с каторги, ни с места ссылки, хотя бы и был к тому случай. Действительно, когда один бродяга сообщил, что он видел в бегах скопца, они крайне изумились и заметили, что теперь его никто из своих не примет, так как он опозорил себя.
Преследуемые, гонимые, подвергаемые насмешкам, скопцы должны были тем крепче и нежнее привязаться к своему братству. Искренно и страстно любили они друг друга, не имея других привязанностей в жизни. И эта «евангельская любовь» была, быть может, самой симпатичной и чарующей стороной, которая своей прелестью привлекала к ним прозелитов, искавших мира и утешения в вере от несправедливого, мятежного и враждующего света. По крайней мере, это можно было видеть на наших молодых скопцах. История одного из них, молодого Ивана, с умным и задумчивым лицом, была очень трогательна.
Мать Ивана была крестьянка-раскольница. С малолетства она уже внушала своему сыну Священное Писание, наполняла его голову божественными рассказами, толкованием о будущей жизни и рано расположила его впечатлительную натуру к мечтательности и мистицизму.
Она его рано выучила грамоте, и он, приходя в возраст, уже задумывался над суетой мира сего и со своими мистическими думами часто сидел на полях и в лесах около своей деревни, погруженный в торжественное самосозерцание. Он чувствовал уже отвращение от мирской жизни; добрая душа его возмущалась притеснениями; грубая и страдальческая жизнь мужика вызывала в нем жалость; веселье и песни его не привлекали; как девственник он презирал окружающий разврат; мир ему казался мрачным, несправедливым и развращенным, и он целые часы горько плакал и молился. Ему не у кого было учиться: все думали о мирском; мужики были темны; в сельском духовенстве он разочаровался, и сам мечтал создать себе новую жизнь, мечтал спасти себя и других… Жажда религиозного идеала охватывала его душу, – но где и кто укажет ему этот идеал?
И вот он отправился на 16-м году искать веры. Он прошел почти всю Сибирь; где мог – он жил приказчиком, где – работником; но скоро опять, в своих мучениях, уходил из городов и шел все дальше и дальше. Он наталкивался на раскольников и подолгу проживал в их скитах.
Среди темных, глухих и величественных сибирских лесов он присматривался к жизни подвижников, слушал их поучения и горячо молился; но, верно, и здесь мирской и житейский характер смутил и разочаровал его, а он искал подвигов, самопожертвований. Тогда-то он столкнулся со скопцами. Он увидел их суровыми монахами, отвергавшими мирскую жизнь и наслаждения на самом деле; его поразил и этот пуризм, и эта чистота, и дух братства, в котором сплотились они и который так веял первобытной христианской искренностью. Вероятно, они произвели на Ивана очень сильное впечатление, потому что когда я пробовал разочаровывать его в скопцах, он вспоминал их, говоря: «Ах, какие это добрые! Ах, какие это хорошие и добрые люди, если б вы знали!»
Он сделался самым верным последователем их учения. Нервный, впечатлительный, способный к экстазу, к горьким слезам, к вдохновению, к любви, к самопожертвованию, он не остановился на полдороге и, сохранивши свою девственность до последнего дня, пожертвовал радостями мира сего и отдался скопчеству.
Теперь он стал фанатиком; жажда пропаганды, обучения и спасения других стала его задачей, и таким-то он явился в свою деревню. Молодой, девственный, с прекрасным и симпатичным лицом, с пылающим взором, со страстью мученичествовать, он был пророком среди других скопцов и казался святым как для прозелитов, так и для остальных крестьян, которые узнавали его. Кто бы мог подумать в нашем остроге, не исключая и меня самого, что этот скромный мальчик, тихий и застенчивый, в толстой сермяге и с пестрым платочком на шее, был предметом поклонения и обожания десятков прозелитов и множества крестьян!
Я сам видел, как приехавшие из его деревни мужики, увидя его только в приотворенную калитку острога, стояли без шапок, чуть не в землю кланялись и смотрели на него как-то грустно-благоговейно.
Такова была эта натура, искавшая света и спасения и попавшая в омут скопчества. В остроге он был предметом безграничной любви остальных скопцов; сам Андреич питал к нему уважение и слушался его. Но по всему было видно, что Иван потухал день за днем. Ему было 20 лет, но легкий, ранее выступавший румянец уже не показывался на его щеках; пушок не рос более на грациозном подбородке, и он грустно смотрел своими прекрасными, добрыми глазами, в которых, казалось, горели муки.
Два остальные, молодые крестьяне-скопцы, подверглись не лучшей участи. Один из них был деревенский работник, бобыль и сирота, молодость которого протекла без утешения, без дружбы, в горькой нужде и на чужом куске хлеба, и вот он тихонько от хозяина, по задворкам, пробирался в ночные собрания скопцов, где шла горячая проповедь, где называли его братом, другом, и вместе с товарищами по деревне он решился искать спасения и утешения в скопчестве.
Другой, полный и добродушный парень, бежал просто от отца, который хотел его женить насильно. Оба они были даже неграмотны, и видно, что их привлекала только дружба и покровительство скопцов.
_______________
Скопцы - старорусская мистическая секта, возникшая в первой половине XVIII в., генетически связана с хлыстовством, но члены ее пошли по пути более радикальной борьбы с плотью. Опираясь на слова Евангелия о том, что есть скопцы, оскопившиеся ради Царствия Небесного (Мф 19:12).