Обычно сопроводители должны считать. Никому не хочется обозревать кости, обрастающие плотью, все эти живые картинки из фантастического анатомического театра, жилы и требуху. Единожды проявить любопытство достаточно, чтобы понять, как собирается тело на выходе из портала. Так принято — считать вслух, чтобы выждать положенное время и увидеть приходящего уже целиком.
Потому что часов у сопроводителя быть не может. Портал есть, а на часы сопроводителю средств уже не хватило, поэтому он сидит и считает.
— Эй, кто ты там! Сломаешь портал! — тревожно выкрикнул голос. По какой-то странной причине выход из портала находился в разоренной усыпальнице заброшенного католического храма, а Рауль в ярости приподнял каменную плиту над головой.
Позже автор расскажет, что портал это амойский, но причина, по которой он оказался в разоренной усыпальнице заброшенного храма, так и останется очень и очень странной. То есть, причины вовсе нет, просто так случилось.
Щель над головой Рауля приветливо моргнула светом и укорила повторно: — Совсем не умеешь ждать. Давай по правилам. Я скажу, а ты ответишь. Хочу понять, что ты не опасен. Итак… Юноша, тебе говорю, встань!*
— Выпусти и встану, — тяжко вздохнула могила. Рауль охнул и уронил плиту, которая с грохотом сверзилась на прежнее место. Сверчок в каменной коробке затих, вой и скрежет прекратились, и сопроводитель, заметно приободрившись, принялся отодвигать плиту с помощью встроенного рычага.
Сверчок в коробке – это, видимо, Рауль, это он выл и скрежетал, пока плита не сверзилась на него.
— Мертвый, поднявшись, сел и стал говорить, — назидательным тоном проповедника, а скорее, чтобы не лишиться остатка решимости, продолжил он свое повествование. И наконец, осветив лучом фонарика тело вновь прибывшего и присвистнув от изумления, закончил, очевидно, уже по инерции: — И… отдал его Иисус… матери его!*
— Только не Матери опять, — простонал тот, прикрывая глаза ладонью от яркого света. Он обессиленно молчал, переводя дух, и сопроводителю показалось, что гигант блаженно улыбается. А может, это была гримаса боли, сложно было понять наверняка.
В общем, гримасу боли от блаженной улыбки отличить почти невозможно.
Тут мы немножко притормозим и вдумаемся. Раулька боится, что его вернут Мамке Юпе. То есть, он от нее какбЭ скрывается. Через амойский портал. Потому что у него на Земле есть лаборатория, в которой он нейрокорректирует своих местных любовников. А мамка-то и не знает.
Сам факт, что пришельцы каким-то образом каждый раз помещались в эту каменную полость целиком, вызывал предельное удивление сопроводителя - это все равно, что шаровую молнию загнать в бутылку. И, судя по всему, а взгляд его скользнул ниже, тот коротал здесь время явно не один.
Автор врет. Один там Раулька. Я тоже подумал, что пока он через портал просачивался, к нему прилепился какой-то там очередной возлюбленный, однако фиг, Раулька в гробнице один. И только если взглядом скользнуть ниже, покажется, что он там вдвоем.
— Святая Дева, — сопроводитель не смог сдержать потрясенного возгласа. Молодой мужчина был возмутительнейшим образом возбужден сексуально: — Чем вы тут занимались? — подробности были явно не для храма божия. — Ничего здесь не сгодится для ваших игр, молодой человек, так и знайте!
— Наваждения перехода…
Сопроводитель, традиционно, идиот. Обязательно надо спросить, как именно Раулька так раздрочился, хотя подробности оскорбят святое место. Но не спросить никак нельзя. Потому как сопроводитель, хоть и мужик, но с ним такого никогда, видать, не случалось.
— Что ж… Вы перешли. Добрый вечер, сеньор Сальватор Перальта! И мои поздравления! — старик, а сопроводитель был уже старик — смуглолицый и жилистый, церемонно приподняв изрядно помятую шляпу, приветствовал Рауля. — Я ждал вас с самого утра. Вы припозднились.
— Вы не поверите насколько, сеньор! — Рауль, неловко спрятав свою ожесточенную эрекцию за водопадом волос, сел в каменном прямоугольнике, как в античной ванне. Он вспомнил все! И все сложилось.
Так какого ж рагона этот сопроводитель приставал к Раулечке, пока тот скрежетал в коробке сверчком. Ответьте то, ответьте это. Типа, надо убедиться, что вы неопасны. А сам с утра его тут ждал. Пассажиропоток там, что ли, напряженный, постоянно кто-то левый материализуется, поэтому и надо тестовые вопросы задавать. Мол, нет, дорогуша, вам не сюда, вы гробницей ошиблись. И вообще, чего ты расселся тут, как в античной ванне, сядь нормально, как положено в прямоугольнике.
— Как вы себя чувствуете? — спросил сопроводитель.
— Живым… — чужак влюбленно выдохнул это слово, помедлил, словно осознавая себя вновь, поднял руки к лицу: — Хм, — как зверь сорвал, поломал ногти. — Живым и… мокрым, — глухо рассмеялся. Голос его осип, подвело сухое горло, и старик, порывшись в своем рюкзаке, протянул ему пластиковую бутылку с водой: — Вот, пейте!
Вот так вот Раулька просто раз - и сорвал свое лицо. Как зверь, буквально. И даже ноготь сломал. Но зато какое облегчение он почувствовал!
Рауль припал к этой бутылке, как младенец к материнской груди, кадык его азартно заходил вверх-вниз.
Всего лишь в ста процентах фанфиков из ста, герой обязательно припадает к бутылке, как младенец к материнской груди.
Он пил жадно и слышно было, как вода радостно булькает у него в горле, а напившись, умыл лицо и плечи.
А потом вода счастливо закапала ему в желудок, чтобы потом весело журчать из мочевого пузыря.
Кивнул сопроводителю удовлетворенно — хорошо! Окинул любопытным взглядом интерьер храма. Мертвая руина, а сегодня — роженица опять, казалось, подавала ему знаки. Под ребрами крестового свода гулял ветер. Выхолощенный, нищий, пустой — не ветер, вытяжка из ветра, но Раулю он вдруг представился духом неосознанной еще реальности, готовой превратиться во что угодно.
Рожденный мертвою руиной, из ветра вытяжкой гонимый, он вырос в сумрачных стенах, душой - дитя, судьбой - блондя. Короче, этот абзац какбЭ намекает, что автор пишет высокую литературу, а не фикло какое-нибудь, его сила не в примитивном смысле, а в загадке авторского метафорического мышления.
— Можете выбраться самостоятельно?— спросил сопроводитель. — Здесь холодновато будет.
— Попробую, — Рауль ощупал края ямы и вдруг каким-то диким, очнувшимся чутьем понял, что может залезть рукой в помет летучих мышей.
Вот чего Рауль не терял ни при каких обстоятельствах - так это дикого, безошибочного чутья на помет летучих мышей. Бывает прям накрывало его - вот оно, сейчас будет, свершится! И точно - тут же он рукой залезал в помет. Всегда!
Особенно когда он начинал ощупывать края ямы, которая только что была прямоугольником и даже античной ванной.
Рука его дрогнула на полпути и пальцы вспорхнули.
И улетел нахуй ваще.
Хотя, «вспорхнули», пожалуй, преувеличение — что-то происходило с телом!
Слава Юпитер, пальцы не совсем вспорхнули, а так, слегка только. Потому что с телом происходило ЧТО-ТО.
Тяжелое: движения будто вязкие, горячее и чувственное, оно осознавалось другим, Рауль и сам словно укладывался в другую модель осознания. Его захватывала эйфория — острый запах помета, сырости, ладана, разжигавшегося здесь когда-то — у времени полно незримых рассыпанных повсюду примет… все было слишком ярко!
Ну, с пометом-то все понятно. Тело Рауля диким чутьем его как учует - то все, тут же приходится укладываться в другую модель сознания. А тут еще и запах ладана, когда-то разжигавшегося в этой церкви, которая ныне - руина. Даже многолетний помет не может перешибить этот аромат.
И потом, он с досадой отметил, что все еще не может справиться с похотью. Мучительно хотелось устроить встряску своему члену, сбросить семя — настолько непереносимым стало возбуждение: — Отвернитесь же, сеньор! Прошу!
Рауль очень приличный блонди. Не вздрочнуть - а устроить члену встряску. Повстряхивать его немного, ибо - время сбросить семя.
— Я не люблю смотреть, — сопроводитель и не думал отворачиваться — «никакого рукоблудия в храме!», смотрел жадно на явно досадующего и рассерженного чужака.
Сопроводителя для Рауля выбрали соответствующего, абсолютно равного по интеллекту. Смотреть он не любит, но и отвернуться не может, потому что смотрит жадно. Хоть и не любит смотреть, конечно же.
— И ненавижу встречать. То, что когда-то казалось удивительным в юности, меня, старика, наполняет лишь беспросветным ужасом. И вы второй мой кошмар за этот год. Руку, сеньор! Хотя — кто вас знает, с чем вы там игрались. Сами выбирайтесь!
С чем, с чем - с членом своим, ясно же! Если на выходе из портала объект собирается последовательно, от костей - до кожи, ясно же, что в разобранном на атомы состоянии он дрочит. И в гробнице тоже дрочил, пока мышцами и кожей обрастал. Старик-то знает, с кем дело имеет. Но это - второе прибытие за год. При таком редком пассажиропотоке нафига какие-то пароли и отзывы из святого писания?
Но, когда новоявленный сеньор Перальта встал во весь рост в контуре каменной усыпальницы, сопроводитель уже был готов поклясться, что никогда более не станет перечить ему.
Гробница, которая была прямоугольником, ванной и ямой, не остановилась на достигнутом и стала контуром. В прямоугольнике можно было только сесть, а в контуре еще и встать.
Стало понятно, насколько тот высок и могуч: фигура его была поистине монументальна, мощь — грандиозна, и в то же время сила его и значимость были сплавлены с необъяснимым изяществом чего-то… не до конца понятного человеческому разуму. Одним мощным, яростным движением, грациозно, словно поднимаясь на пьедестал, он выбрался наверх.
И тут начался лютый, неистовый дроч на Раулечку. Его сила и значимость сплавились с необъяснимым изяществом чего-то непонятного, но от этого не менее, а даже и более необъяснимо изящного.
— Как по воздуху… вознесся… — прошептал старик и зажмурил глаза, когда мимо его лица пронеслось заряженное копье чужака.
Мое копье заряжено, чувак. Я буду стрелять без предупреждения!
Движения пришельца были откровенны, нагота его была правдива. Он бесстыдно насаживал темноту на свои бедра, и темнота, казалось, обретала плотность, ластилась к нему как любовница.

В немом изумлении старик смотрел на это чуждое порожденье божественного разума — да, это был человек, но и не человек одновременно… Венец творенья…
Ото ж, с темнотой-то, насаженной на заряженное копье - еще бы не венец!
А Рауль, оказавшись на поверхности, размял затекшие конечности и потянулся всем телом. Да так страстно, что рельефно обрисовались тугие ребра, и сладкой судорогой накрыло его литые мускулы, суставы хрустнули от напряжения, дрогнули поджарые ляжки.
Рельефно обрисовавшиеся тугие ребра: 
Он шумно фыркнул, откинул непослушные пряди волос с лица. Стоял в полумраке храма: светящийся от пота, белокожий, длинноногий, с золотой гривой и все еще торчащим грозно причиндалом — мифический единорог.
Так вот ты какой, мифический единорог! Судьба всякого единорога - быть покоренным прекрасной девой, и преклониться пред ее невинностью, и возложить свою единорожесть на лоно ее, и припасть к ее запечатанном колодцу и источнику, чьи воды незамутнены. И где-то она уже ждет его, рыжая, прекрасная и трепещущая, и имя ей - Катце.