Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

Анон · 2015-07-03 12:51:43

А меня бесит юзер, который осел на заброшенном сообществе и стал постоянно там постить свои рисунки. Раньше было годное сообщество, где писали про актера в основном. Теперь выкладывают рисунки деффачкоф с яйками, а даже и без яек, выдавая типа за мужиков. Зацените:
http://bagoas-in-love.diary.ru/
У анона рука не поднимается отписаться, вдруг снова будут про актера постить.

*по 2103 стр.

▼ЛИЧНОЕ ДЕЛО⬍

▼ДЕВОМЕМЫ⬍

Анунахи, аннонаки. В треде прижился благодаря монструозному фиклу Бздевы "Аннунаки" и пародийным фикам анонов.

Асексаул - асексуал с девиной грамотностью.

Баклань. Эльва сама причислила себя к туркам и балканцам, анон принесший высер назвал ее туркой и бакланкой, а потом и Баклань появилось. https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 3#p2132503

Баклажан. Девобатя. Пошло от его собственной многомудрой кортинощки с цытаткой https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 1#p2603661

Белое вино/испить белого вина - сперма/сделать минет. Из фика Девы "Аннунаки", в котором Александр "пьёт белое вино" Багоаса.

Бешеный бабуин - типаж мужчины мечты Эльвы. Стереотипный, агрессивный джигит с балшим кынжал, режущий глотки всем кто не так посмотрел.
Бугогас - от "Багоас". В исполнении Девы это нелепейшее существо, которое вызывает смех. Или фейспалм.

Я не гой. Ненавижу и презираю.
Гитрер, Сталин и Полпот.
Кострация.
Мемчики авторства самой Девы, были принесены из ее днявки еще в самом начале треда, потом Дева окуклилась и только два года спустя раскуклилась и анон внес содержимое ее днявки вместе со скринами
https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 0#p3356780
https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 7#p3356797

Гомодиды, гомодидятня, гомодинастия, гомоберложка, близуны, полировать бананы, невступление в секс, перейти/не перейти ЧЕРТУ - мемы порожденные совместным фичком Девы и Криски "Тайна близнецов Декарт", который пишется уже полтора года и родился из порноролевочки Девы и ее соавторши. Волосатый член, каждый яичко и растараненная попка - из прочих фиков их соавторства.

Груди-арбузы и жопы-дирижабли (дирижопли). От самой Девы https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 5#p1134765

Гомогусары. Создано аноном, как реакция на толпу абсолютно одинаковых персонажей Эльвы типажа "усатый гусар с ирокезом трахает девочку мальчика"

Девопризма - особо целомудренный и чистый взгляд Девы, превращающий персонажей в переломанных, жопастых уродов внешне и редкостных свиноебов внутренне, и перерождающий больноублюдочные отношения в виликую любовь.

Деревня Гомосеково/Колхоз Гомосеково. Пошло от Эльвиных йумарных фанфиков про Мехмедо-Раду и Грозный-Басманов в колхозных реалиях.

Духовное стояло. Мем авторства 48-го, порожденный во время очередного выпляса в защиту Пихмедки https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 4#p2653174

Дева не барышня. Из девиного бомбалейо о том, что она не возмущается, когда ее называют барышней, так и трансы МтФ не Лорды расстраиваться, что она считает их мужчинами https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pid=766563#p766563

Ебля в фонтанах - из фанфика Девы, в котором Александр Македонский и Багоас 20 дней подряд "предавались любовь в садах и фонтанах под смущенными взглядами случайных свидетелей". Также есть арт с соответвующим содержанием.

Заебанные сердца. От Эльвиного эпопейного фикла "Завоеванные сердца", которое заебало своей тупостью всех чтецов.

Золотые трусы или написьник. Униформа Багоаса. Дева возмущалась, что Багоаса рисуют в набедренной порядке, хотя сама рисовала точно так же.

ЗОПРЕЩЕНО - из фика анона об амазонке Калено. Высмеивает манию Девы Багоаса запрещать в фичках мясо, выпивку и все, что ей ему не нравится.

Иггдрасилье. Пошло из девиного фичка "За гранью Иггдрасилья".

И они сели пить чай с конфетами. - к девиному комиксу о стродающем-ебущемся тройничке Багоас-Александр-Гефестион. Дева всегда говорит, что пишет/рисует высокую драму, но всегда скатывается в дочки-матери. https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 4#p2421104

Кросивое - у дев все кросивое, особенно ошибки, которыми их писанина кишит, как лисья шуба блохами.

Кебаб моего сердца. Попугай сердца в устах, саз лица и арфа шеи. Из дословных подстрочных "переводов" Эльвы с османского.

Молодой бог - из фика Девы "Иггдрасилье", в котором Локи всегда все делал лучше всех и как молодой бог.

Нет чистоты во взгляде, Противные бабы с дряблой кожей - Дева обсирала фотографии обычных иранских женщин. https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 2#p1972112

Не бабы, а мужчины! Приписка Девы под каждым ее артом, на котором изображена широкобедрая грудастая куколка с ололоконами и томным взглядом из-под метровых ресниц. https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 5#p2091675

Охуевнух. Очевидно, охуенный евнух, то есть такой, от которого все охуевают. В исполнении Девы - с волосами до пят, сиськами 3 размера, смоки айз, в пищевой плёнке и с двумя сундуками дорогобогатых украшений.

Пихмед, Сраду- Мехмед и Раду из эпопеи Эльвы. Родилось как реакция на маниакальное стремление эльвиного Мехмеда пихать свое духовное стояло во все, что движется и на инфантильного эгоиста Раду.

Полутюрка. От самой Эльвы https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 6#p2081336

Мемы, родившиеся вне треда, но прижившиеся:

Гей-радар. С помощью него сабжи безошибочно определяют, что всегеи. Использовано верной хомячихой Лизкой при обсуждении фильма "Коловрат" https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 5#p2871145

Гетеронормативность, гетеропропаганда, гетерасы, гетерофобия, евнухофобия. Ответ дев на любую критику.

Дгуг, какисторик, какпереводчик и производные перекочевали из треда Галуасты, когда видамчик подсасывался к девам.

Ололоконы - родилось в треде ролевиков, прижилось к девиным куколкам как родное.

Червепидор
В этом треде оно пришлось очень в тему, так как Дева любит рисовать своих пидоров в виде каких-то белесых червей, да и по характеру хуже их трудно найти. Изначально копипаста:
https://lurkmore.to/Копипаста:Червь-пидор

▼ГЛАВНЫЕ ПЛЯСКИ, СРАЧИ И ПЕРЕОПЫЛЕНИЯ⬍

▼ЗОЛОТОЙ ФОНД ЦИТАТ⬍

▼ХОЛИВАРКА ОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ⬍

▼АНОНСКОЕ ТВОРЧЕСТВО⬍

▼ЧИТЕНИЯ⬍

▼My Only One. Части 1-31⬍

▼Part 1⬍

▼Part 2⬍

▼Part 3⬍

▼Part 4. The last night⬍

▼Part 5. Separation⬍

▼Part 6. The struggle⬍

▼Part 7. Life goes on⬍

▼Part 8. Without you⬍

▼Part 9. Stigma⬍

▼Part 10. Battle buddies⬍

▼Part 11. To be with you⬍

▼Part 12. I've found you⬍

▼Part 13. What happened to us?⬍

▼Part 14. Discipline⬍

▼Part 15. I remember⬍

▼Part 16. Next-door neighbors⬍

▼Part 17. It's been a long time⬍

▼Part 18. It's YOU⬍

▼Part 19. Protector⬍

▼Part 20. Like a man⬍

▼Part 21. Sacrifice⬍

▼Part 22. Whiskey Tango Foxtrot⬍

▼Part 23. Flower boy⬍

▼Part 24. Love hurts⬍

▼Part 25. The kiss of life⬍

▼Part 26. In the office⬍

▼Part 27. I'm fine⬍

▼Part 28. Have mercy⬍

▼Part 29. Against the wall⬍

▼Part 30. Out of my league (flashbacks)⬍

▼Бонус порисулька⬍

▼Part 31. Kiss-me kill-me⬍

Помни сам, и расскажи другому, Анон: лучшая тактика против 48-го - игнор!
Маскот треда: https://i.imgur.com/tWFwehW.png

Анон · 2019-01-09 22:21:59

Раз уж Бздева постит старье, то почему бы и не внести нестареющую классЕку.
Сашок с Бугагасом и Сашок с Гефой, чудные бронегольфики, локоны и пухлые ляжки.

▼Скрытый текст⬍

Анон · 2019-01-09 23:18:16

Очередное бакланское полумордие.

▼Скрытый текст⬍

Анон · 2019-01-10 06:36:00

Их веганство больше показуха, имхо. Они так его выпячивают старательно,хотя по довольной ряхе Баклажана и его макак никак не скажешь,что они один салат жрут. Я не осуждаю его,конечно, мне-то плевать, но как же,блять, бесит это прилюдно битие себя пяткой в грудь "какие мы святые,а вы все говно" и менторский тон даже в самой хуйне.
Хотя,что это я? Ведь в этом все наши родные и любимые Баклажан с Бздевами. :iloveyou:

Анон · 2019-01-10 06:38:19

Очередное бакланское полумордие.
▼Скрытый текст⬍

Этот гигансткий лобешник можно использовать вместо футбольного поля. О:

Отредактировано (2019-01-10 06:39:11)

Анон · 2019-01-10 09:42:22

Анон пишет:

Этот гигансткий лобешник

Анон, оставь в покое лобешник. Да, лобешник высокий. Да мозгов у человека много (хотя они заражены мозговыми слизнями кришнаизма и прочего)

Наоборот норм, что Баклань не комплексует из-за лобешника так, как комплексует из-за носа. Кмк, из-за носа она и придумала закрывать себе нижнюю часть лица. Нашла новый ракурс типа

Анон · 2019-01-10 09:44:56

Анон пишет:

Этот гигансткий лобешник можно использовать вместо футбольного поля.

Этот лобешник можно назвать и "высоким чистым лбом" (что всегда было в плюс владельцам таковых), все зависит от отношения к обладателю лба. Лично мне тут нравятся и лоб, и брови, и глазищи.

Отредактировано (2019-01-10 09:46:08)

Анон · 2019-01-10 09:45:13

Анон пишет:

Сашок с Гефой

Какие у Гефы бёдра! :love:

Анон · 2019-01-10 09:54:39

Слыхал я истину бывало: Хоть лоб широк, да мозгу мало!(с) :trollface:

Анон · 2019-01-10 10:28:53

Слыхал я истину бывало: Хоть лоб широк, да мозгу мало!(с)

Прямо в яблочко! :trollface: :lol:

Анон · 2019-01-10 10:49:36

Анон пишет:

Анон пишет:
Сашок с Гефой
Какие у Гефы бёдра!

Да-а. Жаль, что всё это осталось в прошлом, теперь Дева рисует постных бугогасов в целомудренных позах и одеждах. Про унылых киборгов-пидоргов и не говорю, вообще смотреть не на что.

Анон · 2019-01-10 12:47:03

Анон пишет:
а сейчас Ройо воспринимается как рисователь бугогасов
Ну, кроме раскрученных в девяностых сюжетов про сиськи и ангелов, у него есть много чего. Западная серия, например, или иллюстрации к разному, да и вообще куча вполне себе небугогасных сюжетов. Просто востребованность не такая, как у сиськоангелов

А откуда ребенок с маленькими ручными НЕХ?
Я сразу вспомнил Алису и еще ту картину, где маленькая девочка держит на руках буквальную смесь бульдога с носорогом.

Анон · 2019-01-10 13:06:23

Баклань перестала фотошопить себе чужие глаза? Уже прогресс ящитаю.

Анон · 2019-01-10 17:03:13

Аноны! С вами снова я - анон-скорочтец! :hat:

Всем, кто не успел убежать, я снова буду читать фик "Валашская роза", написанный духовной сестрой Баклани!

Если кто не помнит, духовная сестра (некая Дакота Ли) своими текстами так похожа на Баклань, что даже бывалые аноны не могут сходу отличить!

Ранее в сериале
Валашская роза (скорочтения)

Часть 1 (пролог, 1475) https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 0#p3642590

Часть 2 (1444) https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 9#p3642609

Часть 3 (1444) https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 8#p3642758

Часть 4 (1444) https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 6#p3642926

Часть 5 (1444) https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 7#p3643157

Часть 6 (1444) https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 7#p3643257

Часть 7 (1447) https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 2#p3643522

Часть 8 (1447) https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 2#p3643752

Часть 9 (1450) https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 3#p3644073

Часть 10 (1450) https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 2#p3644242

Часть 11 (1450–1451) https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 5#p3645435

Часть 12 (1451) https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 7#p3645877

Часть 13 (1451) https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 4#p3645924

Анон · 2019-01-10 17:08:10

А вот то, что я буду читать!

Поскольку фик одно время был недоступен на фикбуке, чтобы не терять кросоту, выкладываю сюда новые главки фика, которые я буду читать. (Тем более, что остальные части фика тоже сохранены в этом треде)

▼Маки Анадола. Часть I. Дорога. Эдирне - Бурса. Май 1451 года⬍

Песня к главам Анадола: Богдан Титомир (София Ротару) — Червона рута (Красный цветок)
Ты признайся мне, зачем в тебе эти чары?..

В новорожденном благоухающем мае 1451 года двор молодого султана готовился сняться с насиженного места и двинуться в сторону бывшей столицы. Накануне отъезда во дворце шли последние поспешные сборы в дорогу, из-за которых многие царедворцы и их челядины были на ногах уже до рассвета. В покоях Мехмеда тоже не спали: он сам и его юный возлюбленный, которому только-только исполнилось пятнадцать, лежали в постели, с наслаждением предаваясь последним минутам редкой праздности: Раду в излюбленной позе на животе, Мехмед на спине, привычно устремив глаза к его лицу.

— Тебе, мой Серебряный принц, я без остатка доверяю свои помыслы и сомнения, касающиеся дел в государстве, — говорил молодой султан, восторгаясь нежными чертами, точно светившимися в полупрозрачном свете постепенно набирающего силу рассвета. — Лишь тебе известно, зачем я затеял эту поездку. Некогда мой тесть, отец моей славной Гюльшах, предупреждал меня, что заниматься делами, имея позади семейные неурядицы, более чем неразумно. Сейчас, после заговора, я мог бы возразить ему, что неразумно заниматься расширением границ империи, имея за плечами тяжкий груз недовольства среди ее столпов.

— Но ты не покарал их, Солнце мира, — со своей обычной рассудительностью, тщательно отшлифованной грамотными наставниками до совершенства классических идеалов, заметил Раду, приподнявшись на локтях. — Потому что настоящий, подлинный властитель гасит, а не разжигает вражду.

— Что ж, divide et impera* пока не про нас, — Мехмед невесело усмехнулся. — Зато Заганос-паша гордился бы мною, поскольку назначением Халиля Великим визирем я спутал расчеты своим противникам и внес окончательный раскол в их ряды. Теперь мы можем с гордостью явить всей стране мощь и единение двора, а нашему возможному союзнику — Господарю Валахии — мощь, блеск и единение всей османской империи.

— Ты полагаешь, что Владислав и его бояре примкнут к нашему войску, когда мы выдвинемся к стенам Константинова града?

— Я предпочитаю не строить иллюзий и потому полагаю, что не примкнут, — сняв свою руку с укрытого ночным одеянием изящного предплечья, Мехмед с трудом отвлекся от созерцания трогательной родинки над верхней губой и кивнул возникшей на пороге надежной тени Раду, которую в тревогах о возлюбленном некогда сам к нему приставил.

Вслед за принесшим горячую воду Хуршидом в покои вошел бодрый и уже одетый в дорожное платье Кючук-бей. Для молодого султана приход телохранителей означал, что еще на один день удастся изгнать из мыслей мучительную правду, которая звалась их с Раду странным ночным отчуждением друг от друга, случившимся как-то сразу и вдруг после той горькой ночи, что венчала собой убийство маленького Ахмеда.

Наутро Мехмед не мог без содрогания вспоминать, как, отбросив ласку и нежность, с воистину животной похотью резко и грубо овладел бесконечно обожаемым телом. Как двигался в нем, поспешно сбрасывая скопившееся за день напряжение. Как после всего случившегося стыдился заглянуть в самое прекрасное на свете лицо… Напрасно Раду уверял его потом, что ему радостно и желанно любое сближение их тел и душ, потому что Мехмед знал, что души — нет, души в том постигшем его ночном безумии конечно же не было.

«Убийство и власть украли чистейшие порывы, украли любовь и нежность и сделали меня жестоким», — с болью думал Мехмед, лежа без сна короткими весенними ночами.

Вернувшаяся бессонница стала тяжкой и горестной расплатой за единственную ночь без любви. Но куда более худшим было неожиданно исчезнувшее чувственное желание.

Оно тоже убыло как-то сразу и вдруг: возможно, причиной тому стали острое чувство вины и страх причинить возлюбленному новую боль, а возможно, и нечто другое. Но их дневные отношения по-прежнему были прекрасны: они тянулись один к другому и пользовались любой представившейся возможностью, чтобы побыть наедине. И только ночью дневное благополучие резко заканчивалось. Мехмед с тоской и горечью в истерзанном сердце смотрел на возлюбленного, потом без объяснений отстранялся и отодвигался на другой край кровати. Он догадывался, что притворяющийся спокойно спящим Раду на самом деле не спит, а безмолвно терзается от его внезапной холодности, но попыток помочь ему или себе не предпринимал.

Вот и сегодня, в утро отъезда, в череде привычных дел, он готов был говорить о чем угодно, но только не о том, что в самом деле было нужным и важным.

— Ты, мое сердце, мало помнишь брата. Я же его совсем не знаю. И не имею права судить о новом правителе валашских земель по впечатлениям детских лет. Но эмиссары Шихабеддина-паши хорошо проинформировали меня о натуре правителя Валахии, — закончив с традиционным омовением, Мехмед жестом приказал Кючук-бею принести приличествующие случаю парадные одеяния, шитые златом и серебром и щедро украшенные драгоценными камнями. — Ведь знания — пусть это даже касается мелочей, — никогда не бывают лишними. Истина, Раду, как мозаика, слагается из множества частей.

— И какова его истинная натура? — тонкие руки с потрясающе красивыми пальцами поднялись к лицу, чтобы спрятать белоснежные пряди волос под надетым на голову тюрбаном.

«В тюрбане или без, ты в любом случае остаешься совершенством, мой бесценный. Только мне, замаравшемуся убийством и повинному пред тобою, и искать пути к нашему сближению, если они еще остались», — думал Мехмед, пока его уста произносили совсем другое.

— Самое главное, что он сумел приструнить беспокойных венгерцев и привести к покорности своих продажных бояр, — говорил он, когда они вдвоем сели за раннюю трапезу. — Ты знаешь, что я не всегда одобряю жесткие методы правления, но порой они оправданы.

— Тот правитель, что творит благо против желания собственных подданных, выполняет предначертание судьбы, — светлая ладонь скользнула к руке Мехмеда, чтобы привычным пожатием переплести их пальцы. И, отвечая, тот вдруг подумал, что путь к сближению может быть не столь долгим и трудным, каким он его себе представлял.

К сожалению, в этот рассветный час молодой султан был не властен распоряжаться собственными путями. Его уже ждала собравшаяся во дворе блистательная свита, разодетая в свои лучшие одеяния, и дорога, уходящая к тому городу, который некогда был первой столицей империи Османов.

— Похвально, что он не боится диктовать свою волю. Но так недолго склониться к тирании, мое сердце. Надеюсь, Владислав это понимает, — покончив с лепешками и бараньей похлебкой, возразил возлюбленному Мехмед, поднимаясь из-за стола.

***

«Не является ли абсолютная власть, к которой я так стремлюсь, сама по себе тиранией? И что есть тирания?» — размышлял молодой султан, правя гнедым во главе каравана.

Наступающий день встретил путников яркими красками, оливковые и миртовые деревья стояли вдоль дороги, одетые маленькими цветочками и сочной ярко-зеленой листвой. Высокое небо было ясным и чистым; на бесконечных, открытых солнцу равнинах от земли поднимался пряный дурман зацветающих трав. Все пространство вокруг полнилось пением птиц; зеркальная гладь озер, мимо которых пролегал путь представительной и пышной кавалькады, отливала серебром.

— Любая единоличная власть рано или поздно становится тиранией. Но не каждый правитель становится тираном, а лишь тот, кто глух к надеждам и чаяниям своих вернейших советников, — надменно выпятив губу, изрек Великий визирь Халиль-паша, с которым Мехмед решил поделиться одолевшими его размышлениями.

Церемониал и амбиции удерживали старого царедворца рядом с ненавистным ему султаном, коего в приватных беседах с единомышленниками он упрямо продолжал именовать не иначе как распущенным неблагодарным мальчишкой и попросту дикарем. Мехмед все видел и все подмечал, но не мог позволить себе ответить открытой враждой или пренебрежением. Но и отказать себе в желании пошутить тоже не мог.

Малозаметный жест, кивок головы, — и к султану тотчас устремился следовавший позади Шихабеддин. Проницательный взгляд темных глаз, насмешливо изогнутая бровь, — и голос величественного евнуха по примеру Махмуда-паши заструился в бесконечной и намеренно заунывной беседе о стратегиях, тактике и различных видах вооружения, столь тягостных далекому от военного дела Великому визирю.

Хуже и быть не могло. Но дней через пять, когда к кавалькаде присоединился эмир Карамана, поприветствовавший Мехмеда отеческим поцелуем в щеку, Халиль-паша выяснил, что бывает много хуже.

— По указанию султана Мурада воздвигли крепость, — голос бывалого вояки, привыкшего отдавать команды на поле боя, гремел на все окрестности. — И вот однажды несколько неверных прискакали к нашей крепости; хмельными голосами они выкрикивали угрозы, стреляли из луков в ворота. Когда из крепости показался наш разъезд, гяуры обратились в бегство. Но как ни горячили они своих коней, наши всадники нагнали наглецов. В стычке, — воинственный эмир стиснул пальцы в кулак и со всего размаху рубанул им по луке седла, — погибло несколько наших доблестных янычар.

— Признайся, мой Султан, ты нарочно это подстроил? — Синие глаза смеялись. В последних солнечных лучах Раду подъехал ближе и неприметно указал на Великого визиря, который с убитым видом терпел своего громкоголосого собеседника.

В пути, на виду у всего двора не нашлось места сближению. Каждый день к процессии присоединялись представители местной знати со следовавшими за ними обозами, челядью и гаремами. Каждый день на закате разбивали походный лагерь, ставили шатры, лучший из которых Мехмед делил со своим тестем и ближайшим родственником — эмиром Карамана.

— Признаю, мое сердце. Но я лишь хотел, чтобы мой визирь сполна насладился путешествием.

Мехмед тоже смеялся, скрывая за смехом, что всем шатрам мира наступающей ночью предпочел бы уединенную бедняцкую лачугу, чтобы иметь возможность хотя бы просто поговорить с отделенным от него дорогой возлюбленным.

***

Молодой султан не стал выяснять, сумел ли его высший сановник получить удовольствие от поездки, но воинственный эмир и подпевающий ему Шихабеддин взяли того в тиски своей нескончаемой беседы до самой переправы через Босфор**.

Здесь, на лесистом европейском берегу, поросшем незабудками и ирисами, тоже встали лагерем, пока умелые паромщики переправляли на другую, азиатскую сторону людей, повозки и лошадей. Кони били копытами, трясли гривами, артачились и тревожно ржали: их пускали вплавь, привязывая впереди плотов, по-старинке набитых сеном и обтянутых воловьими шкурами. На пристани, среди гулкого шума воды и протяжных криков чаек, царила суета — там мастеровые поспешно разбирали повозки и брички, которым предстояло быть собранными уже за проливом, да челядины без устали таскали и грузили поклажу, в то время как их хозяева в своих шатрах по несколько дней дожидались очереди на переправу.

— Земли ромеев, сынок, вклиниваются в твою империю и разрезают ее на части. По этой причине мы вынуждены сейчас торчать на берегу, — заявил Мехмеду эмир, который через откинутый полог шатра наблюдал за суетливой и беспорядочной на первый взгляд, но на поверку отлично организованной работой всех звеньев переправы.

— Надеюсь, так будет недолго. Еще надеюсь, что вы поддержите меня. — Мехмед отложил документы, которыми занимался последние четверть часа.

Подготовка к осаде Золотого города шла своим чередом, но пока только на бумаге. По совету опытного стратега Махмуда-паши было выбрано место для постройки укрепленной крепости, где позже будет сконцентрировано оружие и припасы. Само количество вооружения и провианта для армии тоже было скрупулезно подсчитано. Теперь оставалось дело за главным: за деньгами, поток которых весьма неохотно оседал в государственной казне.

— Караман с тобой, сынок, — взор эмира блеснул предвкушением. — На поле боя от меня и моих воинов смысла больше, чем в твоем надменном визире, в котором смысла гораздо меньше, чем в этом юноше.

— В каком юноше? — уже подходя к тестю, Мехмед отчего-то знал, какое зрелище увидит.

На залитом солнцем участке суши, окаймленном гордыми кипарисами, Раду и его наставник в военном деле Махмуд-паша сошлись в тренировочном бою на саблях к радости постепенно собирающихся на каменистом уступе, охочих до ратных ристалищ наблюдателей.

— Твои противники не будут щадить тебя, Раду. И я не стану, — снимая кафтан, дабы не стеснять движений, и вставая на позицию, предупредил своего воспитанника бывший ромей.

Прекрасный и закаленный боец — тридцатилетний Махмуд-паша находился в зените своих мужских дарований и воинской славы. Немногие решились бы скрестить с ним оружие, но многие почли бы за счастье учиться у него искусству сражения. Но здесь ромей оставался непреклонен: он не желал брать учеников, кроме юного друга нового султана, с которым делил один шатер и к которому в последнее время испытывал самую искреннею симпатию, очарованный его молодостью, тягой к познаниям и бьющей в глаза красотой.

— Всем нам, без сомнения, хотелось бы начать бегать до того, как сможем ходить, — продолжил Махмуд-паша, с легкостью отбивая первый удар.

Последующие удары тоже были отбиты и ромей перешел в наступление. Он весь разом преобразился, словно став подобием золотоволосого римского гладиатора времен расцвета великого города. Его крепкие тренированные мускулы двигались четко, красиво и слажено — смертоносный бросок, и сабли с металлическим звоном ударились друг об друга, заставляя юного противника увернуться и отступить.

— Я не просил щадить меня, и никогда не попрошу, — ответил Раду, под градом новых ударов медленно, но непреклонно возвращаясь на исходную позицию.

Кровь прилила к его лицу, разгоревшемуся под порывами ветра, нежная кожа потемнела; в пылу сражения он выглядел точно горячий порыв. Пускай в его арсенале не было приемов опытного воителя, но он так и сиял в свете солнца и искренне горел азартом битвы, и уже совсем скоро, к восхищенному одобрению бывшего ромея, ему удалось оттеснить того к кромке воды.

Там сабли и горящие взгляды снова скрестились под боевой клич кого-то из собравшихся на берегу наблюдателей.

— Когда-нибудь из мальчика выйдет отличный воин, — удовлетворенно пророкотал стоявший около Мехмеда эмир.

— Пожалуй. — Оказывается, молодой султан давно опустил голову, не в силах смотреть, как его возлюбленный полыхал для другого, и с какой радостной готовностью тот другой ему отвечал.

— Любви иногда бывает трудно принять то, обо что она спотыкается. Но если любовь настоящая, истинная, она выстоит и пойдет дальше.

— Но как узнать, настоящая ли она?

Последнюю фразу он произнес машинально и, наверное, впору было раскаяться. Но тоненькая как прутик сероглазая девочка-Сфинкс с румяным и жизнерадостным ребенком на руках, только что преодолевшая переправу, и в мыслях не держала использовать во зло полученное знание.

— Гюльшах! — Неожиданно родившаяся горечь мгновенно истаяла, уступив место спокойствию и стабильности. Мехмед отвлекся от кипевшего на берегу боя, подхватил на руки вскрикнувшего от восторга Мустафу, а затем в обе щеки расцеловал вошедшую в шатер супругу, с сердечной искренностью добавив: — Я не ждал, правда, не ждал, но очень рад тебя видеть.

— Простите, Повелитель, но после всего случившегося с вами я не могла не повидаться, — оставив без внимания отчасти притворные сетования эмира: «Дочка, дочка! Слишком много воли дал тебе наш Султан!», невозмутимо ответила Гюльшах.

***

Последующие несколько недель она оставалась рядом с Мехмедом, который сейчас как никогда нуждался в ее мудрых советах. За это время процессия успела пересечь Босфор, много раз поставить на ночь шатры и наконец добраться до земель Анадола. Впереди синел и искрился вечными снегами Кешиш-даг***, у подножья которого раскрывались, распространяя вокруг будоражащий и пронзительный аромат, большие алые цветки.

— Маки! — удивленно крикнули из процессии. — Только посмотрите, сколько их!..

…Тысячи. А возможно — сотни тысяч. Мехмеду пришлось остановиться самому и после дать общий сигнал к остановке, дабы все желающие могли нарвать букеты для своих укрывшихся в повозках наложниц и жен. Меж тем драгоценные, шитые изумрудным и лазоревым занавеси кибиток приподнимались, являя миру горячие нетерпеливые головки под покрывалами и легкие ухоженные ручки в золоченых браслетах; женщины и девушки, все как одна, мечтали завладеть вожделенными цветами скорее замешкавшихся и менее расторопных подруг.

— Время их цветения давно миновало. Но зима в этих местах была через чур суровой, потому они все еще цветут, — приняв благоухающий солнцем и маем букет из рук Мехмеда, Гюльшах спокойно улыбнулась, и почти сразу вернулась к прерванному разговору: — Введение нового налога есть мера столь же непопулярная, как и поднятие уже существующих. Так было и будет; такова уж человеческая натура — любое важное для государства бремя кажется ей чрезмерной и непосильной. Однако Маниса всегда поддержит вас, Повелитель. И никогда, даже являясь саджаком наследника престола, не станет выпрашивать для себя послабления или привилегий.

— Теперь я понимаю, что когда я отдал Мустафе Манису, я в самом деле отдал ее тебе, Гюльшах.

Кивнув Кючук-бею, чтобы тот придержал коня, Мехмед помог супруге спешиться. На безбрежных просторах маковых полей их дороги расходилась: его ждала Бурса и встреча с Господарем Валахии, а Гюльшах предстоял обратный путь в Манису, который она, по примеру прочих женщин, должна была проделать в крытой повозке под надежной охраной бдительных евнухов и вооруженного эскорта, как того требовал исстари заведенный порядок вещей.

— Жалеете?.. — Гюльшах вдруг осеклась. Поправив непокорный локон, выбившийся из-под покрывала, и немного помолчав, добавила, больше не пряча нарастающую тревогу: — Но вы… вы ведь не о налогах и власти хотели поговорить, мой Повелитель.

— Нет, мой милый и преданный друг. Совсем не о них.

Собрав силы, Мехмед улыбнулся растревоженной собственной проницательностью подруге. Прелестная Гюльшах не ошиблась: в смене дней, отданных постоянным заботам о примирении враждующих партий и группировок, в разрешении неуклонно нарастающих противоречий между его сторонниками и потомственной знатью, он давно искал и не находил случая поговорить об ином.

— Значит, о любви, которая споткнулась, — Гюльшах сочувственно вздохнула.

Уже в момент подготовки брака с наследником османского престола мудрая девочка-Сфинкс чувствовала, что ей никогда не быть первой — судя по донесениям, это место было занято и навечно принадлежало его любимой смуглолицей наложнице Гюльбахар-хатун. Лишь потом Гюльшах догадалась, что все совсем не то, чем кажется, и в сердцах назвала соглядатаев отца недальновидными пустозвонами, а тогда всеми силами старалась избежать гаремных распрей и найти хоть какие-то точки соприкосновения с супругом.

— Я мало понимаю в любви, — словно извиняясь, она самыми кончиками пальцев осторожно коснулась напряженной ладони Мехмеда. Внутреннее чутье не подвело: точкой сближения стала тщательно взлелеянная и с годами только окрепшая дружба. - Но, полагаю, дабы помочь ей выстоять, нужно просто вспомнить, с чего она начиналась.

— С доверия. И с уединения, — ответил Мехмед поспешно.

— С доверия и с уединения, — задумчиво повторила Гюльшах.

От ожидающей ее повозки отлепился самый молодой и самый прыткий из евнухов, готовый первым услужить своей валиде. Поручив его чутким заботам не в меру расшалившегося шехзаде Мустафу, Гюльшах повернулась и, приподнявшись на носочки вышитых туфелек, с теплой улыбкой на мгновение приникла к Мехмеду.

— Уединитесь, — шепнула она, по-дружески обнимая его перед разлукой. — И доверьтесь друг другу. А дальше не мешайте действовать вашим сердцам.

***

Вскоре она уехала, обреченно устроившись среди благовонных курений, гаремных сплетен и набитых шерстью льняных подушек. Мехмед посмотрел ей вслед и впервые за долгое-долгое время позволил себе настоящую улыбку.

У него в запасе была одна тайна. И, возможно, сейчас она могла помочь им двоим сблизиться…
Комментарий к Маки Анадола. Часть I. Дорога. Эдирне - Бурса. Май 1451 года
* Divide et impera (лат. разделяй и властвуй) - принцип государственной власти, к которому часто прибегают правительства государств, состоящих из разнородных частей, согласно которому лучший метод управления таким государством - разжигание и использование вражды между его частями
**Босфор - Пролив Босфор. Разделяет Фракию на стороне Европы и Малую Азию (Анатолию (Анадол)) на стороне Азии. Босфор (греч. Βόσπορος), также Стамбу́льский проли́в (тур. İstanbul Boğazı) — пролив между Европой и Малой Азией, соединяющий Чёрное море с Мраморным
***Кешиш-даг ( Улудаг, Малый (Мисийский) Олиимп) - Или "Манашья гора". Самая значительная горная вершина хребта Улудаг. Гора упоминалась еще Геродотом в связи с водившимся там страшным вепрем, во время охоты на которого погиб сын лидийского царя Креза.
В средние века была известна как место уединения православных византийских монахов, из-за чего захватившие её в 1317 году турки долгое время называли гору «Кешиш-даг» (букв. «монашеская гора»)

▼Маки Анадола. Часть II. Брат и друг. Бурса. Июнь 1451 года⬍

…Вижу я тебя во снах
В дубравах зеленых,
По забытым тропинкам
Ты приходишь ко мне…
(Червона Рута. Богдан Титомир (София Ротару)

Ранним утром необычайно жаркого и раскалившегося докрасна июня в окрестностях Бурсы показался величественный разъезд. Когда процессия миновала городские стены, молодой человек в непривычной для этих мест одежде дернул повод и повернул темноволосую голову к своему ближайшему спутнику.

— Здесь, Заганос-паша? — нетерпеливый взор чужеземца быстро скользнул по старинной кладке, оставшейся еще от ромеев [1], и решительно устремился к проплывавшим мимо лавкам и пекарням богатого торгового квартала. — Значит, в этом городе его похоронили?

— Да, Владислав, — аккуратный тюрбан собеседника склонился с любезной, столь ценимой среди дипломатов учтивостью. — В этом городе. По особому распоряжению султана Мехмеда прах его отца был перевезен в Бурсу бейлербеем [2] Анадола Исхаком-пашой, и со всеми положенными почестями погребен в мечети Мурадийе.

— Я хочу видеть. Хочу побывать на его могиле, — молодой человек, чье высокое положение Господаря Валахии и мятежная сила светившегося в глазах характера заставляли всегда открыто проявлять, а порой — даже навязывать свою волю, с нарастающим нетерпением дернул повод. — … Нельзя? Но почему?

«Владислав повзрослел, стал мужчиной и правителем Валахии, но так и не научился сдерживать несвоевременные порывы», — думал Заганос-паша, отвечая бывшему воспитаннику вежливым, но категорическим отказом, сопровождающимся легким покачиванием головы.

Образование и воспитание должно соответствовать обязанностям и положению. Много лет назад, призвав на помощь труды Аристотеля, Платона и Сократа, записки Цезаря, высокий слог Вергилия и дипломатические тонкости Плано Карпини, заручившись поддержкой целой армии выписанных из Европы учителей [3], Заганос-паша приступил к осуществлению амбициозного замысла вырастить из трех своих юных воспитанников политиков новой формации: дальновидных, образованных, способных ради общественного, ради высокого идеала служения государству вознестись над собственными, часто идущими вразрез с поставленной целью порывами.

Мехмед был его удачей. Облагороженный науками ум, взявший под контроль сердечные устремления и не озлобившийся после заговора, доказал всем и каждому, что молодой султан может, умеет, а самое главное — должен управлять. Его недруги теперь попритихли; друзья, наоборот, ликовали. Мехмед в своих заботах о нуждах и величии империи Османов привечал и тех и других. Ему хватило смекалки и твердости стать объединяющей и направляющей силой. Отныне разногласий в Совете больше не существовало, а железная воля и неуклонно растущий авторитет нового султана не позволяли непримиримой грызне между сторонниками и противниками разгореться и за его пределами.

«Мальчик, которого я так долго готовил к назначенной ему самой судьбой роли, все сделал правильно. И потому победил».

Спрятав в бороду довольную улыбку — не ошибся! не ошибся! — Заганос-паша подумал о другом ясноглазом юноше, некогда еще ребенком порученном его заботам: там семена наук тоже упали на благодатную почву и дали обильные всходы. При всей своей поразительной и сверкающей точно хрусталь красоте Раду был умен, сдержан, тактичен, а о броню его скромности и самообладания легко разбивались стрелы завистников и клеветников.

«Но Мехмеду придется очень постараться, чтобы в будущем сделать из него своего визиря. Любовь не сможет превратить ум философа в ум государственного деятеля, а самого одаренного из гяуров — в правоверного», — бросив взгляд на двух горлиц, воркующих на бортике старинного фонтана, Заганос-паша вздохнул и, слегка повернувшись в седле, снова обратился к собеседнику.

— Поймите, Владислав, я не имею полномочий задерживать вашу встречу с Мехмедом. Ведь теперь, после смерти Мурада, он — наш Султан и ваш господин.

Зеленые глаза сверкнули; Влад промолчал, но нахмурился и отвернулся. Ужели были правы слухи, давно и прочно связавшие его с покойным султаном? Кому он хотел отдать последний долг: покровителю, приведшему его на трон, наставнику или…

— Надеюсь, любезный паша, данных вам полномочий все же хватит, дабы объяснить, зачем мы покидаем город? — Несмотря на облачко досады, Владу, казалось, наконец удалось окончательно справиться с собой.

…бывшему возлюбленному? Но в таком случае Заганос-паша знал наверняка, чье желание потухло первым, ибо султан Мурад был не из тех, кто хранит верность своим многочисленным любовникам.

— В городе разместились жены и наложницы властителей со своей челядью, — поспешил объяснить Заганос-паша, заметив затянувшуюся паузу. — А мужчины встали лагерем за восточными воротами, где один из шатров ждет высокого гостя — Господаря Валахии, если он, конечно, не против.

Влад не ответил. Он смотрел на Бурсу. Старинный город постепенно пробуждался ото сна. На его узких и извилистых древних улочках показались первые повозки, направлявшиеся к центральному базару. Там, на открытых прилавках под навесами, в царстве начинающейся сутолоки и криков улыбчивых зазывал, торговали всякой всячиной: специями в глиняных и деревянных плошках; свежей, остро пахнущей зеленью; разноцветными сладостями; грубыми и тонко выделанными тканями; хной, сурьмой, белилами, благовонными притираниями и другими деликатными и таинственными товарами, потребными для поддержания быстро увядающей женской красоты.

— Эллины [4] были первыми хозяевами этой земли и всех ее богатств, — Заганос-паша улыбнулся, глядя на ватагу вырвавшихся на свободу, юрких как змейки городских ребятишек, которые с веселым гиканьем обливали друг друга водой из очередного древнего фонтана. — Потом эллинов победили ромеи. А теперь она принадлежит нам, поскольку мы тоже завоевали ее силой оружия. С той поры мы — ее прошлое и ее будущая история.

— Мой брат и друг Мехмед не хочет быть продолжением чужой истории, — зеленые глаза вновь сверкнули, но то было не оскорблением, а скорее какой-то безрадостной усмешкой. — Он хочет творить свою историю.

— Для вас в ней тоже отыщется место. Если…

«Пожелаете» застряло в горле, потому что Влад вдруг выпрямился в седле и моментально заледенел.

— Я ценю и уважаю вас, Заганос-паша, — начал он после долгого молчания. — Но это не повод пытаться вызнать о дальнейших планах Господаря Валахии.

— Вы правы, Владислав. Простите. — Заганос-паша почтительно склонил голову, думая, уж не этот ли несдержанный норов когда-то привлек к нему покойного Мурада, чем бы ни были их отношения. — Мои полномочия и полномочия моей свиты распространяются только на то, чтобы встретить вас у переправы и сопроводить в Бурсу. А дальше вас уже будут сопровождать те, кто теперь стоит выше меня по положению.

Кивком головы визирь маленького манисского наместника указал на почетный эскорт, выстроившийся за восточными воротами. Впереди на роскошном коне держался Великий визирь Халиль-паша Чандарлы. Его сопровождали доверенные лица молодого султана — эмир Карамана и Шихабеддин.

— Поезжайте, Владислав, — тепло сказал Заганос-паша вместо прощания. — Если на то будет воля Аллаха, еще свидимся.

Через много-много лет, став непримиримыми противниками, они действительно встретились на поле боя. Но в то чудесное утро молодого летнего дня об этом еще никто из них не знал.

***

— Ни о чем не думай. Я люблю тебя, люблю, Солнце мира, — шептал Раду, всем сердцем отдаваясь ласкам и поцелуям.

Мехмед совершенно не помнил, как оказался рядом с возлюбленным за холмами, на окруженном кипарисами маковом поле, раньше известном только ему одному, а с этой счастливой минуты — им двоим. Как обнял за пояс, без слов привлекая к себе, как опустился вместе с ним на благоуханное цветочное ложе, где слова нашлись сразу: опираясь на согнутую руку и уложив другую, подрагивающую от волнения, на белоснежную, часто вздымающуюся грудь, Мехмед говорил о том, что виноват, что любит, тоже любит больше жизни, больше всего на свете, что…

Нет, о том, что снова желает со всем пылом молодости, говорить уже не было нужды. Мехмед умолк, заглянул Раду в глаза, задохнулся от их чистейшей синевы, укрытой длинными черными ресницами, потянулся навстречу и…

…неожиданно проснулся среди маков Анадола с сидящим чуть поодаль, охраняющим его недолгий рассветный сон Кючук-беем.

— Воля ваша спать здесь, Повелитель. Но я не люблю эти цветы, — затянутый в темный кафтан телохранитель отбросил сорванную было травинку и отвернулся с присущим ему невозмутимым спокойствием, чтобы дать своему султану время подняться, оправить одежду и умыться в протекавшем тут же ручье.

— Ты считаешь, что их чары туманят разум. Знаю. Как знаю и то, что не могу больше мучиться без сна в своем шатре. — Вздохнув, Мехмед склонился к прохладным водам, отразившим его потухший, усталый взгляд и — одиночество, одиночество, одиночество.

Их с Раду отчуждение продолжалось; за два месяца поездки они и двух часов не говорили друг с другом наедине. Все время Мехмеда теперь целиком и полностью забирала политика: в своем разумении, разумении полководца и прирожденного государственного деятеля, он понимал, что страна должна оставаться единой, а пути сообщения — надежными и безопасными, когда он поведет свою армию к стенам Града Константина. А значит — приходилось добиваться не только одобрения сторонников, но и охотой, пирами и прочими подачками умасливать и перетаскивать на свою сторону возможных противников, для которых слишком деятельное и слишком дотошное правление молодого султана было что в горле кость.

— Почему ты один, Кючук-бей? — спросил Мехмед.

Сейчас, на обратном пути, совершенно некстати, точно навеянное цветочными чарами, вспомнилось давно ушедшее, беспечное и свято хранимое зимнее: веселые стены Последнего Приюта, убранные пестрыми летними тканями; лимонные деревца в красивых кадках с причудливым орнаментом, высаженные заботливой женской рукой; любовь среди зимы — беззаветно горячая, чистая и преданная, которая в своей прежней нежности и полыхавшей страсти не боялась ничего и никого.

— Повелитель, — отвлекая от воспоминаний, позвал его Кючук-бей, слегка придерживая коня, вознамерившегося на подъезде к знакомым шатрам пуститься галопом. — Вы спросили, почему я один. Здесь нет никакого секрета: когда-то она клялась, что с ней я забуду прежнюю боль, и что всегда будет рядом. Но едва настала пора решиться, не пожелала ехать со мной в Эдирне.

Раду теперь тоже, должно быть, больше не хотел ни его общества, ни его любви. Особенно в этот утренний час, когда вот так, со всей душой, открыто и искренне улыбался своему только что вернувшемуся с макового поля высокому и статному собеседнику.

— Надеюсь, тебя хоть немного порадует мой подарок, — говорил Махмуд-паша, с осторожностью, удивительной в таком сильном и рослом мужчине, и с затаенной надеждой вкладывая в тонкую руку скромный, но явно с любовью собранный букет.

Со своего места эти двое — ромей с чеканным златокудрым профилем и его изящный юный ученик, нашедшие уединение под разросшимися кипарисами на краю лагеря, не могли видеть Мехмеда. Он же, поспешив побыстрее укрыться под навесом походной конюшни, к своему отчаянию видел и слышал их слишком хорошо.

— Раду, — озадаченный, что открытая улыбка напротив как-то разом померкла, Махмуд-паша поднял руку и, поколебавшись, все-таки коснулся сжавшейся в защитном движении ладони. — Ты… Ты ведь столь же умен, сколь прекрасен, и потому не можешь не замечать того, что происходит. Скажи, — голос ромея, всегда наполненный богатыми звучными интонациями и отполированный до блеска многими годами трудов на государственном поприще, вдруг стал взволнованным, срывающимся и очень серьезным. — Могу ли я…

Раду безмолвно вскинул голову и, кажется, слегка качнул рассыпавшимися по плечам волосами, но Мехмед уже не был в том уверен. Не находя твердости дожидаться окончательного ответа возлюбленного (скорее всего, бывшего), чувствуя, как перед глазами все меркнет от разлившегося внутри жара и удушающей боли, молодой султан просто отступил вглубь конюшни, где господствовал спасительный и такой необходимый сейчас полумрак.

***

Лишь через час он сумел отыскать в себе силы вернуться в собственный шатер. Через час, который в его измученном сознании мог растянуться на целую, целую вечность. И растянулся бы, кабы не встреча со старым знакомцем.

— Вы?

Позабыв про беды, позабыв про боль, Мехмед с удивлением смотрел на приближающуюся к нему по проходу между стойлами седую и согнутую тяжелой работой фигуру. Почтенный старец, с коим он познакомился на площади зимней Манисы, конечно же узнал молодого правителя и сразу просиял, опускаясь на колени и радостно бормоча: — Повелитель! Уж и не чаял, что нам с вами суждено увидеться так скоро!

Помощник греческого ювелира был весьма словоохотлив. Ему определенно было невдомек, что своими сердечными и простодушными разговорами: «Ваш отъезд — такая потеря для Манисы! Только и осталось надеяться, что этот мальчик (Ох, простите! Шехзаде Мустафа!) сможет стать достойной заменой нашему славному правителю, когда вырастет. Хотя всем нам известно, кто сейчас управляет провинцией. Но не подумайте чего, Повелитель — все в Манисе очень уважают Гюльшах-хатун…», и: «Не удивляйтесь, что я здесь. Сказать по правде, я пристроился помогать на конюшню из-за внука. Он теперь в янычарском корпусе [5], и я упросился сюда, чтобы быть поближе к нему…» он сумел отвлечь молодого султана от той горестной пропасти, в которую тот чуть было не скатился.

— Разве переселенцы обязаны платить девширме? — спросил Мехмед, когда глаза немного привыкли к окружавшему его тусклому свету.

Походная конюшня была заранее возведенным зданием традиционной постройки из тростника и глины. Кони — сплошь чистокровные и породистые скакуны царедворцев и властителей, — мирно жевали траву в своих крепких и тщательно вычищенных стойлах. И только один из них, серебристо-серый, со сверкающей гривой, подобно юному месяцу светившейся в темноте, волновался и нервничал, учуяв любимого им человека.

— Ясс, — тихо шепнул Мехмед, протягивая руку.

— Это конь господина Раду. Но клянусь, что он знает вас, Повелитель, — старец улыбнулся, наблюдая за тем, как нежно и трепетно смуглая ладонь ласкает чуткую длинную шею. И вдруг хлопнул себя по лбу, вспомнив про обращенный к нему вопрос.

— Никто не нарушает дарованных нам прав, Повелитель, — горячился старик, энергично взмахивая сухими, как ветки, руками. — Да разве ваша супруга Гюльшах-хатун (да хранит ее Всевышний!) допустила бы подобное? Но мальчик так мечтал о янычарском корпусе, так хотел служить своему султану, что пришлось пожертвовать сбережениями. Конечно, нам не сразу удалось добраться до Казанджа Доане [6]. Если бы не помощь местного кади…

— Вы дали взятку? — Мехмед сдвинул брови.

В один момент он снова почувствовал себя обличённым ответственностью правителем, а не любовником, уничтоженным и растоптанным предполагаемой изменой. Правителем, чьих подданных снова притесняли и обирали самые верные и ближние.

«А ведь этот Казандж Доане приходится зятем Великому визирю», — размышлял Мехмед, возвращаясь к себе после долгого разговора со старцем, который в своей простодушной словоохотливости за час успел поведать ему чрезвычайно много любопытного.

К несчастью, пора воспользоваться полученными сведениями еще не наступила: Халиль-паша, Казандж Доане и подобные им пока были слишком влиятельны и сильны. К тому же молодого султана ждала очередная и давно запланированная встреча с другим старым знакомцем. Но в этом случае Мехмед решил проявить такт и понимание и дать только что приехавшему валашскому Господарю, своему брату и другу, хорошенько отдохнуть после утомительной дороги.

Пояснения к главе:

[1] Бурса стала столицей империи Османов лишь в 1326 году. До этого город принадлежал Восточной Римской (Ромейской или Византийской) империи
Кстати, интересное замечание насчет пекарен: как правило в городах они были общественными. Там можно было не только испечь хлеб, но и приготовить еду, ведь кухонь в нашем обычном понимании в тесных и душных жилищах простых горожан практически не существовало
[2] Бейлербей Анадола — губернатор Анатолии
[3] Доподлинно известно, что султан Мехмед Фатих и обучавшиеся вместе с ним валашские братья получили самое передовое по тем меркам образование. Греческий, латынь, франкские наречия, математика, астрономия, дипломатия, военное дело — далеко не полный перечень наук, которые им преподавали. И потому, когда Халиль-паша называл Мехмеда необразованным дикарем, он озвучивал только свое, очень предвзятое мнение
Аристотель, Платон, Сократ — греческие философы эпохи античности
Джованни Плано Карпини — итальянский монах-францисканец, умелый и ловкий дипломат, первым из европейцев посетивший Монгольскую империю и оставивший описание своего путешествия
Публий Вергилий Марон — знаменитый поэт древнего Рима
[4] Эллины — самоназвание древних греков. Название «греки» эллины получили от завоевавших их римлян
[5] Янычарский корпус — элита регулярной пехоты османского войска. Этот корпус комплектовался из христианских юношей путем периодических принудительных наборов на завоеванных территориях, известных под названием «девширме» или «налог крови». Юноши обращались в ислам и воспитывались в духе мусульманского фанатизма
[6] Казандж Доане — глава янычарского корпуса во времена описываемых событий
Кади — мусульманский судья

Анон · 2019-01-10 17:11:34

И ещё тексты

▼Маки Анадола. Часть III. Нерушимые узы. Бурса и ее окрестности. Июнь 1451 года⬍

…Я без тебя все дни
В плену у печали…
Червона рута — Богдан Титомир (София Ротару)

В день прибытия Господаря Валахии на улицах задыхающегося от жары города появился одинокий верховой. Он ехал неспешно, шагом. Все в его странном для Бурсы облике — и богатое убранство коня, и превосходное вооружение, и драгоценные перстни на пальцах, и изыскано расшитый цветами и листьями кафтан, и властные манеры человека, умеющего и привыкшего повелевать, и вызывающее одиночество — выдавало одного из тех, чьи великолепные, восхищающие всю округу шатры стояли за Восточными воротами: царедворца, властителя, или даже ближнего доверенного нового султана.

— Нет, мой милый, — сказал конник, с лукавой снисходительностью улыбаясь какому-то чумазому, но очень миловидному мальчишке, в надежде на вознаграждение предлагавшему показать дорогу «доброму господину». И прибавил перед тем, как протянуть вожделенную монетку, не без удовольствия потрепать юнца за грязную щеку и направиться дальше: — Ничего не нужно, мальчик. Я знаю, куда мне ехать.

Вскоре, оставив позади душные, раскалившиеся улицы и площадь с римским фонтаном, он в самом деле уже спешивался около огромного каменного дома бейлербея Анадола, который ныне был занят султанским гаремом, и где его давно поджидали: обитые бронзой ворота почти тотчас были распахнуты настежь расторопными слугами, а встречающий во дворе Главный евнух молодой госпожи подобострастно согнулся перед приезжим в три погибели.

— Любезный паша, — начал свою речь евнух, разгибаясь с заученной, но несколько манерной плавностью. — Хорошо, что среди своих занятий и службы вы отыскали время посетить нас. — И, склонив голову к плечу, заговорщицки стрельнул глазами, объявляя, что его госпожа будет просто счастлива принять господина Шихабеддина у себя.

Юная женщина конечно же ахнула при его появлении и конечно же поспешила укрыться за перегородкой, но цепкий взор Шихабеддина успел разглядеть точеное смуглое личико сердечком с высоким лбом и чертами, близкими к идеалу: Гюльбахар-хатун было всего восемнадцать, и она продолжала прочно удерживать положение первой красавицы. Терпеливо дождавшись, когда гость займет отведенное ему церемониалом и приличиями место с другой стороны перегородки, наложница молодого султана протянула руку между ее резными узорами и позвала с нескрываемой тревогой: — Господин Шихабеддин!

Значит, не шутка, думал тот, озадаченно принимая массивное кольцо с кровавым аметистом, быстро скользнувшее в его ладони: прямо здесь, прямо в эту минуту его расположение и покровительство снова покупали за бесценные камни и золото. Однако при всем своем превосходном знании людей и их секретов, Шихабеддин никак не мог взять в толк, для чего именно. Но не таков он был, чтобы не выяснить это без промедления.

— Моя прекрасная госпожа…

Но его перебили.

— Правда ли, что османский обычай о казни принца еще в марте был исполнен телохранителем нашего Повелителя Кючук-беем? — Гюльбахар вдруг одним стремительным движением приникла к разделявшей их перегородке. Шелка ее роскошного пурпурного одеяния взволнованно зашуршали, отголоском призрачного эха вторя неподдельному волнению молодой женщины.

— Правда ли, что маленький шехзаде Ахмед был убит? — вопрошала она, пытаясь хоть как-то разглядеть собеседника. — Его…

— Утопили в ванне. Да, моя госпожа, это правда, — с неосознанным вздохом какого-то странного облегчения подтвердил Шихабеддин, немного помолчав.

Отправляясь на тайную встречу, он опасался иных расспросов об ином предмете. Например, об истинном характере отношений между повелителем и молоденьким белокурым красавцем — его лучшим другом, непререкаемой волей и глубочайшей сердечной и телесной привязанностью возведенным в приватный круг доверенных и ближних. Там об этих двоих давно уже не шептались: сторонники султана были слишком заняты грудой постоянно наваливающихся дел, возникших по вине упущений и злоупотреблений прежнего царствования и не оставлявшей им свободного времени для никому не нужных пересудов. Но недруги до сих пор продолжали строить предположения и кто мог бы поручиться, что некоторым из них не удалось покинуть походный лагерь и пробиться затем сквозь крепкие стены гарема?

— Почему вас, моя прекрасная госпожа, так растревожила смерть ребенка, одно существование которого несло угрозу нашему Повелителю? — спросил Шихабеддин, испытывая удовлетворение, что все же не придется отвечать на неудобные вопросы о связи Раду, чья образованность, сверкающая красота и скромность нравились ему чрезвычайно, и Мехмеда, перед чьим талантом правителя он преклонялся. — Всего лишь второй принц…

— Теперь, когда наш Султан по собственной воле отдал Мустафе Манису, а с ней и титул своего преемника, мой сын, мой маленький лев тоже стал всего лишь вторым, господин Шихабеддин, — с искренней горечью матери прошептала Гюльбахар, отступая от решетки и пряча лицо в ладонях.

Детей правящего султана нельзя сравнивать, но опытный царедворец не мог не делать этого. И сравнение было явно не в пользу старшего Баязида. Ребенок (насколько успел заметить Шихабеддин, а он, при своем опыте, успел заметить немало) был изнежен, плаксив и довольно дурно воспитан. Конечно, уверенная и твердая рука хорошего наставника с легкостью исправила бы ситуацию, но мальчик продолжал оставаться под мягкой опекой матери и ее гарема. Значит, на улучшение его характера рассчитывать не приходилось. Другое дело — шаловливый, беспокойный, но очаровательный и непосредственный шехзаде Мустафа.

— Что поделать, Гюльбахар-хатун? — Евнух вспомнил загорелого, жизнерадостного мальчугана, который весело хохотал на руках своего деда и бесстрашно взбирался на колени к нему, Шихабеддину, и улыбнулся. — Таково решение нашего повелителя. Мы не имеем права…

Его снова перебили.

— Нет. Конечно, нет, — проронила Гюльбахар, отнимая руки от лица и придвигаясь ближе к решетке. — Никто в здравом уме не станет спорить с желанием султана. Но не могли бы вы?..

***

… — Гюльбахар-хатун просила о покровительстве для вашего сына Баязида. Она готова отдать все сокровища из своего ларца, лишь бы я сумел добиться перемены его жребия, — докладывал Шихабеддин.

— Все сокровища из ларца, — отложив к стопке разобранных документов только что доставленное взмыленным гонцом донесение от Заганос-паши, Мехмед поднял голову, чтобы взглянуть на вернувшегося к нему евнуха. — А подаренный ею перстень? Что вы с ним сделали?

Шихабеддин придирчиво оглядел свои ухоженные пальцы и величаво улыбнулся.

— Я пожертвовал его, Повелитель. Он послужил для благого дела.

Евнух не стал рассказывать над чем-то размышляющему Мехмеду, как, покинув огромный каменный дом, увидел того самого чумазого мальчишку, который решил дождаться и все-таки «проводить благородного господина». Как протянул руку, помогая юнцу забраться впереди себя в седло, и прошептал во влажную от выступившего пота шею, указывая на перстень Гюльбахар-хатун: «Сумеешь порадовать меня, получишь эту прелестную безделицу, мой милый. Кстати, как тебя зовут?..»

Нет, вместо этого он заговорил о том, что тревожило его даже во время жарких ласк недавнего любовника:

— Гюльбахар-хатун опасается, что, взойдя на трон, шехзаде Мустафа по вашему примеру прикажет уничтожить своего брата Баязида. И если она догадается, что в данный момент я не в силах ей помочь (а я помочь ей не в силах), то обратиться к кому-нибудь другому. К вашему Великому Визирю, например. Тот не станет церемониться: яд быстро устранит маленького наместника Манисы и откроет Баязиду путь к престолу Османов и к вашему сердцу, мой Повелитель. Если не принять поспешные меры…

— Довольно. Я понял, Шихабеддин-паша.

Все утро и большую часть дня Мехмед провел в безрадостных сомнениях, не оставлявших его в череде рутинных, но необходимых дел по подготовке к вечерней встрече с валашским Господарем. То не было заботой о неверности возлюбленного (здесь, впрочем, Мехмед, веривший Раду больше, чем себе самому, решил пока не терзаться понапрасну и не строить предположений на основании одного не до конца услышанного разговора) — другое, касавшееся невозможности наказания для нечистых на руку чиновников мучило его гораздо сильнее любой предполагаемой измены. Даже немедленно явившийся на зов всегда решительный Махмуд-паша — по отношению к нему молодой султан тоже решил подождать и не делать поспешных выводов, — и тот не готов был бросаться в бой, очертя голову.

— Ужели мы, только-только добившиеся согласия и мира в государстве, станем вновь развязывать войну с командиром янычарского корпуса, ценимым и уважаемым в войсках, и его тестем — нашем Великим Визирем? — вопрошал Мехмеда ромей. — Ужели станем сеять раздор, который сами совсем еще недавно осуждали? Сейчас, когда у нас нет сил победить, но зато есть силы объединить старую гвардию и ваших вернейших сторонников? И не только объединить, но и возглавить, мой Султан.

Что ж. С этим трудно было поспорить. Но если Мехмед не видел смысла препираться с умудренным в политических интригах Махмудом-пашой, то в отношении Гюльбахар не собирался соглашаться с ожидающим его ответа Шихабеддином.

— Я не стану отвергать или предавать наказанию Гюльбахар-хатун за ее материнское своеволие, — пытался донести до недоверчиво хмурящего идеальные брови евнуха Мехмед, усаживаясь на трон, установленный на еще с утра возведенном помосте. — И не поверю никогда, чтобы она попыталась причинить вред Мустафе даже ради счастья Баязида. Но дабы в дальнейшем уберечь ее от женской несдержанности и поспешных ошибок, давайте сделаем так: вы, мой преданный друг, поддержите иллюзию, что имеете власть повлиять на решение султана, и через некоторое время скажете моей хатун, что добились согласия пока направить Баязида нашим наместником в Конью [1], а там не за горами и Маниса… Что с тобой, Серебряный принц?..

Прервав беседу с поспешно отступившим в сторону Шихабеддином, Мехмед обратил свой заботливый взор к притихшему, бледному юноше. В его шатре уже начали собираться разодетые, блистающие каменьями и богатыми тканями царедворцы, среди которых мелькнул и знакомый, изящный и горячо любимый силуэт в праздничном, но скромном ярко-синем кафтане, обшитом тонкой серебристой тесьмой. Мехмед сделал неприметный знак ладонью, приглашая Раду подойти ближе, и затаил дыхание: подойдет возлюбленный, встанет рядом, значит не конец их нежной тайне; не подойдет…
.
Не подойдет…
Сердце пронзительно сжалось…
Не подойдет…
До крови, до боли…
Не подойдет…
Раду… Умру без тебя…

Раду не колебался ни секунды. Без сомнений, в три шага он поднялся на помост, застланный шелковыми коврами, и встал за правым плечом своего молодого султана, там, где обычно вставали все его сторонники. Значит, узы былой любви по-прежнему были нерушимы.

— Все хорошо, мой Султан, Солнце Мира, — юноша опустил голову, точно пряча что-то тревожное, омрачившее чистую кожу прекрасного лица.

— Я же вижу, Раду… — Но едва начав о потаенном и самом дорогом, Мехмед был вынужден снова сдержать себя и с сожалением прерваться, чтобы достойно встретить уже входившего в его шатер Господаря Валахии.

***

Он не узнал отрока, когда-то нацеливавшего на них с Раду стрелу, в широкоплечем, статном молодом мужчине с бледной кожей и острыми скулами. Узнавания, однако, не требовалось: теперь Владислав Дракул был правителем, от которого зависело спокойствие на западных границах империи. И правитель этот склонился перед Мехмедом в почтительном, хотя и несколько вызывающем полупоклоне.

— Мой Султан. Мой Повелитель и господин.

— Здесь, на благословенных землях Анадола, мы рады приветствовать нашего гостя — Господаря Валахии. — Мехмед, весьма поднаторевший в дипломатических изысках, терпеливо выждал, но, видя в конце концов смиренно опустившуюся перед ним буйную голову под высокой шапкой, спокойно и с расстановкой добавил, сияя радушной улыбкой: — Нашего брата и друга.

— Предадим прошлое забвению, мой Повелитель? Мой друг и брат. — Влад выпрямился, встряхнув густыми темными волосами.

Он мог бы выглядеть величественным и, несмотря на молодой возраст, удивительно зрелым в своем чужеземном, невероятно подходящем ему одеянии — длинном в пол кафтане на густом лисьем меху, вишневой рубахе с потемневшими от времени серебряными пуговицами и высокой шапке, украшенной пышным пером, — если бы не взгляд: несговорчивый, будто бы и сейчас еще вызывающий, горящий… Слишком несговорчивый и горящий для человека, который пока не получил одобрения и поддержки правящего султана.

— Если сегодня для будущего общего блага наш добрый друг Господарь Валахии сумеет предать забвению наши прежние с ним… размолвки и разногласия, то и мы вспоминать не станем. Наоборот — поддержим его всячески советом и силой оружия наших доблестных воинов. Как однажды уже поддержали при покойном султане Мураде — нашем мудром родителе.

Не обращая внимания на отблеск мятежного пожара на лице своего высокородного гостя — сколько в последнее время молодой султан наблюдал подобных пожаров на лицах противников и даже вернейших сторонников, особенно когда пришлось добиваться одобрения Совета на введение нового военного налога! — он легко, с прежней благодушной улыбкой поднялся на ноги. Близились первые сумерки; где-то за пределами шатра в их таинственной глубине, наполненной привычными звуками походного лагеря и ржанием лошадей, шипели костры, на которых жарилось мясо для предстоящего пира, душно благоухали полевые травы, да протяжно и чувственно пел ребаб.

— Мы надеемся, что ты, наш добрый брат, не откажешься разделить с нами позднюю трапезу? — спросил Мехмед, обращаясь к Владиславу. И услышал в ответ: «Почту за честь присоединиться к тебе, мой Султан. Так же, как почту за честь отныне и всегда служить тебе и твоим интересам в Валахии».

Правильно и приятно было наблюдать теперь в самом деле смиренно склонившуюся перед ним гордую, но умную и расчетливую голову. Но гораздо приятнее было бы хоть на час, хоть на миг скинуть с себя полномочия преемника Османа-гази, забыть об интригах Гюльбахар, расчетах Влада, и, вскочив в седло, как раньше унестись в пламенеющий закат с белокурым юношей в синем кафтане, чьего внимания сейчас почему-то совершенно не искали глаза Господаря Валахии.

***

Для новоявленного друга и брата молодой султан не без умысла приготовил лишь самые лучшие, радостные для мужской души развлечения. Обильные, наполненные музыкой и песнями пиры сменялись охотой с ястребами и гончими; охота — показательными военными маневрами и смотрами, когда перед двумя государями и их свитой плотными сомкнутыми строями проходила янычарская гвардия; маневры — длительными конными прогулками к подножью величавого Кешиш-дага [2], сверкавшего белым, льдистым, голубоватым, темным, коричневым, серым, и казавшимся сложенным из выступов и едва приметных черных тропинок с нависающим карнизам и склонами.

— По преданию, здесь, на Олимпе, когда-то жили языческие эллинские боги, — задумчиво, вполголоса сказал ехавший рядом с Мехмедом Владислав, не пытаясь прорваться сквозь шум близкого, хотя пока и невидимого глазу водопада.

— Говорят, наш отец любил тут бывать. Оно и понятно — среди этих древних гор в самом деле остро ощущается незримое присутствие чего-то сильного и божественного. Потому мы позаботились, дабы после смерти он, подобно Осману-гази, вернулся в прежнюю столицу, столь им ценимую [3].

Мехмед отозвался бездумно, не глядя на собеседника, поддавшись усталости, нахлынувшей разом после последней напряженной недели, и каменно-ледяному очарованию горного пейзажа. Но тотчас выпрямился, собрался и обернулся на просьбу.

— Я хотел бы попросить тебя, мой Султан, как брата и друга… — Влад покусал губы, но мятежных глаз не отвел, и продолжил без запинки, с привычной решимостью: — …разрешить мне побывать на его могиле. Поклониться его надгробью — надгробью великого воина и правителя. Чтобы…

— Проститься с ним? Он был тебе так сильно дорог?

Влад внезапно запнулся и вскинул раскрасневшееся лицо. Он больше не мог, не имел сил сдерживаться. И так, желая заручиться поддержкой Мехмеда против досаждающих ему венгерцев и собственных бояр, он продержался слишком долго.

Тем временем свита обоих правителей тактично и деликатно поотстала. Оно и понятно — никто, даже следовавшие за их спинами вооруженные телохранители, не имел права присутствовать при личном, не предназначенном для чужих ушей, разговоре. Никто, кроме Раду с его высоким княжеским происхождением наследного принца Валахии. Но юноша снова с искренней открытостью улыбнулся ехавшему около него Махмуду-паше, легким, изысканным движением откинул упавшие на лицо белокурые пряди. Улыбнулся — и, поворотив своего сияющего скакуна, никем не примеченный, устремился к дальней кедровой роще вместе с ромеем и едва поспевавшим за ними Хуршидом.

— Тебя, как и прочих, интересует, было ли меж нами телесное сближение? — без обиняков спросил Владислав, пытливо вглядываясь в спокойное лицо Мехмеда. — Но я не раскрою тебе всей правды. Даже тебе… Тем более — тебе, его сыну… Никогда… Потому что она принадлежит только мне и тому, кто ушел от меня безвозвратно. Только мне, — Влад прижал руку к сердцу, — и… ему, моему настоящему Повелителю.

Мехмед вздохнул: если Владислав желал что-то спрятать, то ему следовало делать это более умело. Как он уже не раз демонстрировал во время военных смотров, когда перед ними во главе со своим командиром Казанджем Доане проходила прекрасно обученная, отлично вооруженная и дисциплинированная янычарская гвардия, способная своей разрушительной силой в один момент смять маленькую и слабую Валахию.

— Моей волей, волей Султана ты получишь возможность побывать в мечети Мурадийе. Но прошу тебя, помни, что это место — святое для всех правоверных, — сказал Мехмед со спокойной, уверенной сдержанностью, понимая, что другого сейчас и не требуется его разгоряченному собеседнику. И лишь заметив новое нетерпение, спросил озадаченно: — Что-то еще?

— Да. — Владислав больше не смотрел волком с горящим взглядом, который выискивает брешь в оцеплении. Склонившись к седельной суме, он осторожно извлек из ее недр старинную книгу с пожелтевшими от древности страницами, и с той же осторожностью протянул ее Мехмеду. Тот прочел название «Indissolubili vinculo copulatae cohaerentiae» [4] и невесело усмехнулся: разве на свете имелось хоть что-то, что нельзя было разрушить?.. По мнению молодого султана, такого, к сожалению, не было.

— Это очень редкая, ценная книга, — между тем рассказывал ему Владислав. — Она из личной библиотеки Козимо Медичи [5]. Старый тосканский лис пока не преставился, а наследнички уже растаскивают его богатства.

— Поговаривают, — продолжал Владислав в окутавшей их тишине, — что в молодости Козимо и его отчаянные юные приятели искали запретных знаний. Еще поговаривают, что в этой книге собраны описания диких стародавних обрядов на крови, дошедших к нам от эллинов и норманнов, которые хитрый Медичи использовал, желая добиться безусловной верности своих ближайших сторонников. Правда или нет, но только ни один из них его не предал. Даже тот, который потом стал епископом Рима [6]. — Я купил ее в подарок для брата, — Влад вдруг отвел глаза с удивительным для него смущением. — Ты передай ему…

— Ты мог бы и сам, — теперь настал черед Мехмеда пытливо всматриваться в своего сопровождающего. — Ты здесь уже неделю, но я не заметил, чтобы вы с Раду общались.

— Вряд ли ты, мой Султан, будешь обниматься и предаваться дружеской беседе с твоим ближайшим родичем шехзаде Орханом [7], когда во главе своих войск войдешь в Константинополь, — взгляд Владислава полыхнул мятежными искрами. — Раду дважды — дважды! — выбрал свою дорогу. Но для меня, — склонив голову, Влад снова прижал руку к сердцу, — братские узы — это то, что невозможно разрушить. Потому, когда он надоест тебе окончательно, не обвиняй его в придуманном заговоре, не предавай казни, а отправь ко мне в Валахию. Обещаю, что не упрекну его…

— Хорошо, — прервал его Мехмед, пытаясь отделаться от накатившей тревоги и не вдаваясь в дальнейшие объяснения со слишком много знавшим о нем, о них двоих, и слишком много увидевшим и по-своему истолковавшим Владиславом. — Будь по-твоему. Я передам ему книгу.

***

На следующий день, принеся присягу верности, Влад отправился обратно в Валахию. Наказав Шихабеддину-паше проводить Господаря и его свиту сначала в комплекс Мурадийе, потом — до босфорской переправы, Мехмед наконец-то дал волю одолевавшему его смятению и боли. Когда он надоест тебе окончательно… — неужели и Раду, Раду, его возлюбленный и желанный Раду, решил точно так же?!..

— Где господин Раду? — подойдя к одному из шатров, который юноша делил с Махмудом-пашой, спросил Мехмед какого-то склонившегося до земли челядина.

— Он уехал кататься, Повелитель. Но мой хозяин Махмуд-паша, да продлит Аллах его годы…

— Куда они поехали?

— К маковым полям, мой Султан, но…

… но дальше Мехмед уже не слушал. Подгоняемый раскаянием и ревностью, вскоре он был на конюшне, где, почти умирая перед опустевшим стойлом Ясса, велел оседлать себе гнедого.

— Нет, — сказал он поспешно рванувшемуся было за ним телохранителю. — Не нужно, Кючук-бей. На сегодня ты свободен. Я поеду один.

***

Пояснения к главе:

[1] Конья — вторая по значимости (после Манисы) провинция Османской империи во времена описываемых событий
[2] Кешиш-даг (Улудаг, Малый (Мисийский) Олимп) — Или «Монашья гора». Самая значительная горная вершина хребта Улудаг. Гора упоминалась еще Геродотом в связи с водившимся там страшным вепрем, во время охоты на которого погиб сын лидийского царя Креза. В средние века была известна как место уединения православных византийских монахов, из-за чего захватившие её в 1317 году турки долгое время называли гору «Кешиш-даг» (букв. «монашеская гора»)
[3] В Бурсе, в комплексе Мурадийе, состоящем из мечети и мавзолея, похоронен не только султан Мурад, но и основатель династии Османов — Осман-гази
[4] Indissolubili vinculo copulatae cohaerentiae (Дословно — «То, что нельзя разрушить» (лат.)) — название книги переводится как Нерушимые узы
[5] Козимо Медичи — основатель династии Медичи, активный флорентийский политический деятель, один из выдающихся государственных людей своего времени. Купец и банкир, владелец крупнейшего в Европе состояния
[6] Тот, который потом стал епископом Рима — Владислав имеет в виду авантюриста Балтазара Коссу, ставшего папой Иоанном XXIII при поддержки клана Медичи, а проще говоря — при поддержки их капиталов. Став Папой, Косса не забыл своих бывших друзей: его именем банк Медичи собирал по всей Европе церковную десятину
[7] Шехзаде Орхан — ближайший родственник (двоюродный брат) султана Мехмеда Фатиха. С детства, подобно Раду, жил при константинопольском дворе в качестве заложника. Достигнув совершеннолетия, остался в свите Императора Константина добровольно

▼Маки Анадола. Часть IV. Могила Омира. Окрестности Бурсы. Лето 1451 года⬍

Только ты, поверь…Червона рута — Богдан Титомир (София Ротару)

И снова Кешиш-даг, льдистый, величественно-синий, вершина теряется в легких полупрозрачных белоснежных облаках, огромный в своем застывшем великолепии, но отчего-то ныне — или так только казалось? — тревожный, печальный. И снова бескрайние маковые поля, пронизанные кружащим голову терпким, нежным, сладостным, мучительным для одинокого, отравленного горечью подозрений путника, чувственным, напоминающим о былой любви ароматным дурманом. И снова дорога; не имея представления, что ожидает (и ожидает ли?..) его в конце пути, Мехмед предусмотрительно спешился и потихоньку повел коня шагом, поминутно останавливаясь и оглядываясь по сторонам: не мелькнут ли где приметные белые волосы и твердокаменные плечи бывшего ромея. А в том, что с Раду сейчас был именно Махмуд-паша, сомнений, к сожалению, тоже больше не было.

Он не судил ромея — да и разве имел право судить тот, кто некогда обмирал и сходил с ума при виде этой совершенной, чистой, идеальной, почти иконописной, но чарующей, по-земному желанной и цветущей человеческой красоты? — как не мог, не находил решимости судить и самого прекрасного юного возлюбленного. Но, к удивлению Мехмеда, нынешним спутником Раду всего-навсего был Хуршид: голова узкоглазого мальчишки-телохранителя резко взметнулась, но тут же понимающе кивнула и тотчас пропала в высокой траве, едва он сделал шаг вперед, в маки, предостережения ради приложив палец к губам.

— Раду…

Отпустив повод радостно всхрапнувшего гнедого, Мехмед бесшумно склонился прямо к уснувшему на цветочном ложе возлюбленному. Сон Раду был беспокоен: черная тень отчаяния бежала на тонкому, светлому, одухотворенно-возвышенному челу, заставляя юношу вздрагивать, судорожно сжимать в кулак пальцы закинутой за голову ладони и приглушенно стонать.

— Тише, мой хороший. Мой бесценный. Мое сердце. Тише…

Мехмед растерялся, когда Раду вдруг с криком поднялся и… сразу прянул в его распахнутые объятия.

— Это сон, Раду. Только сон, — тихо, с облегчением шептал Мехмед, осторожно пропуская меж пальцев длинные белокурые волосы, вольно рассыпавшиеся по обтянутым простой рубашкой спине и плечам.

Здесь, среди трав, в бесконечных маках Анадола, он наконец-то целовал Раду. Обнимал. Гладил по атласной щеке. Ласкал — пускай пока только спутавшиеся ото сна и легкого ветра волосы и бледное лицо, но совсем без утайки, с каждым новым прикосновением чувствуя, как возлюбленный постепенно приходит в себя, успокаиваясь в его крепких и искренних объятиях. Хотя ответный шепот и широко раскрытые блестящие глаза все еще были взволнованными и печальными.

— Но он был столь реален, Солнце мира, — уткнувшись лбом в его предплечье, рассказывал Раду. Тело уже отзывалось; но оба они, пожалуй, не осознавали всю мощную силу того напряжения и того разгоравшегося в крови желания, которое снова властно толкало их навстречу друг другу.

— Я думал, что смирюсь, что смогу, — Раду захлебывался словами, неосознанно отвечая на поцелуи и ласки. — Что выдержу твое охлаждение ко мне. И убеждал себя, что главное — и далее иметь возможность просто оставаться рядом. Поначалу так и было, — четко очерченные губы сжались, а потом раскрылись в горестной полуулыбке. — Но в этом сегодняшнем сне ты повелел мне ехать с братом в Валахию…

— Но я никогда не поступлю так, мой Серебряный принц! Никогда! — Содрогнувшись, с отчаянием крикнул Мехмед, спеша привлечь к себе Раду, своего возлюбленного, который отвернулся в тщетной попытке спрятать слезы, вскипевшие на длинных ресницах.

Теперь, когда настал его черед говорить, Мехмед отпустил чувства и сердце на волю, как когда-то советовала, приподнявшись на носочки своих крошечных, вышитых жемчужинками туфелек, мудрая девочка-Сфинкс. И первым средством излечения для любви, которая споткнулась — а споткнувшись, усомнилась в своей нужности, — стали давно желанные обоим новые объятия и новые поцелуи. Потом пришли слова: «Прости меня, Раду! Прости, слышишь!.. — Снова поцелуй: в висок, в закрытые глаза, в впитавшие запах трав, сверкающие под солнцем шелковистые пряди, в обожаемую родинку над верхней губой, в губы. — Просто я, замкнувшись в своей горечи, полагал, что после всего случившегося меж нами тогда в Эдирне, ты больше не захочешь иметь со мной ничего общего!.. Я не знаю сам, не пойму, чем были эти два месяца безумия, когда я боялся подойти к тебе, боялся заговорить, боялся коснуться, боялся быть отвергнутым…»

— Завистью богов, наверное. — Слушавший его Раду вдруг улыбнулся и с наслаждением потерся подбородком о его плечо. — Можно не верить в это, считая пустым суеверием. Но мы на землях эллинов, мой Мехмед. Они не сомневались, что здесь правит Зан [1], который часто бывает довольно мстительным, как все древние эллинские боги. Разве не помнишь, что мы с тобой читали в Иллиаде Омира [2]?..

— Помню. Должно быть, боги эллинов со своего Олимпа давно присматривались к тебе и ко мне.

Разомкнув объятия, Мехмед бросил взгляд на искристые, яркие, переливчатые от темно-коричневого до серебристого льды Кешиш-дага, и встал на ноги. Как ни велико было стремление хоть на немного задержаться в надежном укрытии принявших их маковых полей, но другое, давнишние желание поделиться с возлюбленным заветной тайной оказалось более будоражащим, почти нестерпимым.

— Пойдем со мной, мой хороший, — сказал Мехмед, протягивая Раду свою руку.

Надевая сброшенный для сна кафтан, опоясываясь саблей с драгоценным, богато изукрашенным серебряной чеканкой и камнями навершием, подаренной Мехмедом к пятнадцатилетию, отсылая бдительного Хуршида обратно в походный лагерь, Раду так и не спросил, куда они направляются. Забираясь в седло и выезжая на дорогу, уходившую к предгорьям, они с Мехмедом вели беседу совсем об ином, все еще терзавшем молодого султана, несмотря на состоявшееся примирение.

— Я думал, ты решил забыть меня, Раду. Предполагал, — глядя в блестящие синие глаза, Мехмед глубоко вздохнул, — …что сегодня найду тебя рядом с Махмудом-пашой.

Не отводя взора, Раду молчал. Потом бархатные полукружия ресниц задрожали и распахнулись.

— Значит, мне не показалось, Солнце мира, — с задумчивой грустью сказал Раду, — что я тогда заметил тебя у конюшни. Но если ты видел и слышал нас, то поймешь, что в том разговоре с Махмудом-пашой не было ничего оскорбительного для наших с тобой отношений.

— Я не стал слушать, — Мехмед покачал головой, уверенно придерживая почуявшего свободу и пытавшегося перейти на рысь гнедого. — Но я верю тебе, мое сердце. Всегда верил. И потому одного твоего слова мне вполне довольно.

В предгорьях им обоим пришлось спешиться. Дальше дороги не было. Осторожно ступили они на нагретые солнцем и сглаженные до блеска камни, ведя коней за собой в поводу. В этих местах воздух был более легким и прохладным, чем на задыхающейся от июньского жара равнине. Отчего-то чудилось, что именно здесь, под сенью могучих кедров с абсолютно плоскими, волнистыми и раскидистыми кронами, бьется могучее сердце наполненного старинными преданиями и древними эллинскими традициями Анадола, истребить которые так и не сумела правая вера завоевавших его Османов.

— Нет, подожди. Пожалуйста, подожди. — Повинуясь искреннему порыву, разметавшему в клочья давно усвоенную сдержанность, Раду взял Мехмеда за руку, поспешно сплетая их пальцы, заставляя того все-таки остановиться и выслушать. — Я не хочу, чтобы между нами осталась хоть какая-то, даже малейшая недосказанность. Как не хочу, чтобы ты, мой любимый султан, продолжал и дальше помышлять о дурном. Махмуд-паша мой друг и наставник. Как наставник, он призывал меня каждую свободную минуту отрабатывать навыки боя и тренировать свое тело…

— А как друг?.. — спросил Мехмед, выпуская повод и вновь обнимая возлюбленного, мягко скользя обеими руками по изящной, подчеркнутой кушаком талии за спину.

— Как друг, наблюдая нашу с тобой размолвку, Махмуд-паша лишь пытался меня утешить, — Раду улыбнулся в его объятиях, приникая теснее. — Ничего более.

Ничего более — сейчас в единый миг в самом деле не осталось ничего более: ни гор, ни тайн, ни недосказанности. Ничего, кроме опять связавшего их поцелуя. Прижимая Раду к груди, Мехмед дышал его пронзительной, пробирающей — до самого сердца, до дрожи пробирающей юной, чувственной свежестью; наслаждался белоснежным водопадом волос, мягкостью и гладкостью кожи, горячим жаром сбившегося дыхания, сожалея, что в эту минуту пока нельзя позволить себе продолжения близости.

— Пойдем, — сказал он, когда они наконец отстранились, с трудом приходя в себя, оба все еще во власти мучительно-жгучей сладости поцелуя и порожденного им желания. — По счастью, здесь уже недалеко.

***

Цель путешествия оказалась за уходившими вниз, в небольшую долину, горными отрогами, среди невысоких, вытянутых, словно свечи, кипарисов, и маленьких, привольно разросшихся диких роз.

— Смотри, Раду. Вот она — могила Омира, — шепнул Мехмед, обнимая своего прекрасного спутника за пояс и кивком головы указывая на изъеденный многими столетиями и ветрами огромный надгробный камень.

Со словами: «Откуда тут венки и букеты?», Раду неожиданно выскользнул из его рук. Его стройная фигура легким и плавным движением опустилась на колени, кончики самых красивых на свете пальцев осторожно, с благоговейным трепетом дотронулись до перевязанных лентами и витыми двухцветными шнурами засохших пестроцветов, возложенных к древнему, растрескавшемуся надгробью.

— Странная эпитафия великому поэту, верно? — спросил Мехмед, вставая на колени рядом с возлюбленным. — «Хайре» [3], — он провел рукой по выбитой прямо в камне, с трудом читаемой надписи. — «Радуйся». Но влюбленные со всего Анадола несут сюда венки и букеты. И верят, что произнесенные здесь клятвы сохранят их любовь на долгие, долгие годы.

— Одиссей и Пенелопа… Ахиллес и Патрокл[4]… Ты привез меня сюда, Солнце мира, чтобы я тоже поклялся?

Откинув волосы с лица, Раду повернулся, жмурясь под щедрыми солнечными лучами. Его ладони медленно поднялись и без всяких сомнений легли на крепкие плечи, затем сомкнулись за шеей Мехмеда.

— Может быть, — ответил тот, улыбаясь и склоняясь к приоткрывшимся губам. — А может быть, чтобы просто побыть с тобой наедине, мое сердце.

Они не остались у могилы Омира, а нашли себе приют за розовыми кустами, где не смогли удержаться от жарких, откровенных — до сумасшествия откровенных, остро граничащих с голодным безумием — ласк, и поспешной, но желанной и головокружительной телесной близости. В считанные минуты в восторгах страсти выплеснув разом все скопившиеся разногласия, недомолвки и обиды, оба замерли, а после приникли друг к другу в последнем долгом поцелуе, чувствуя каждое биение успокаивающихся сердец, каждое затухающее движение обнаженных бедер и каждый отклик до последнего плотно спаянных тел.

— Люблю тебя, мой Серебряный принц.
— Люблю тебя, мой Султан, Солнце мира.

— Давай уедем, Раду. Хотя бы на несколько дней. Официальная часть моего визита в Анадол закончена, и теперь я могу располагать собой по собственному усмотрению. Только ты и я, с малой свитой… Поохотимся где-нибудь на предгорьях — в это время года там полно зайцев и куропаток. Хочешь? — спрашивал Мехмед свое возвращенное счастье.

— Хочу. Очень хочу. Но как же быть с государственными делами? Разве ты вправе их оставить?

Тонкие пальцы мягко, поминутно останавливаясь, двинулись вниз по смуглой обнаженной груди и животу. Мехмед задержал дыхание, не желая препятствовать возлюбленному, хотя, оба, кажется, в том сладостном единении успели исчерпать до конца все имеющиеся в наличие силы. Но Раду лишь обнял его, шевельнулся рядом, снова шепнул куда-то в шею искренне-щемящее, заветно-нежное: «Люблю тебя. Я так сильно тебя люблю», потом тихо улегся в смятые травы и прикрыл глаза.

— Неотложное уже решено, остальные дела пока подождут. А наших гостей проводит мой тесть вместе с губернатором Анадола, — возразил Мехмед, смыкая объятия и до поры до времени расслабленно поддаваясь охватившей обоих истоме.

На обратном пути их так и не утоленные быстрой страстью тела и стремящиеся навстречу души еще не единожды находили друг друга. Потому в походный лагерь они добрались — усталые, но еще более влюбленные, сияющие и счастливые, — когда уже совсем потемнело. Там пришел черед короткой ночной разлуки: сжав его руку напоследок, Раду запахнул ворот, пряча от чужих нескромных глаз следы полученных поцелуев и, негромко кликнув Хуршида, ушел к себе собираться. Сам же Мехмед, не теряя драгоценных минут, вызвал в свой шатер Махмуда-пашу и Кючук-бея, чтобы сообщить о предстоящем скором выезде на охоту.

***

Сколь не огромной была мечта уехать на другой день после примирения, но спешно явившийся от Шихабеддина гонец неожиданно порушил все намеченные планы. Скрестив руки на груди, поднятый под утро Мехмед внимательно слушал о начавшемся брожении и призывам к восстанию в рядах передовых частей своей элитной гвардии. Слухи — пока только разрозненные слухи, которыми, оказывается, с недавних пор полнились янычарские казармы: недовольство, сговоры, тихие подстрекательства. Все, что в глубокой тайне вызрело среди полночных факелов, сдвинутых голов, мечущихся по стенам теней, и теперь неминуемым пожаром якобы грозило выплеснуться наружу… Но валившийся с ног от усталости гонец не знал большего: ни срока и места предполагаемого бунта, ни его размаха, ни имен зачинщиков… В конце концов услав измученного посланника отдыхать и до боли стиснув пальцы в кулак, молодой султан посмотрел на тестя — тот только руками развел: «В интригах и заговорах от меня мало пользы, сынок. Вот на поле боя…», — и обратился к стоящему за его плечом бывшему ромею.

— К сожалению, придется повременить с отъездом и все-таки дождаться Шихабеддина. Надеюсь, с помощью своих эмиссаров он уже успел вызнать все необходимые нам сейчас подробности… Раду, входи.

Быстро кивнув замершему на пороге возлюбленному, Мехмед самолично задвинул за ним полог, чутко прислушиваясь к тому, что делается снаружи. Но шумы ночного лагеря были обычными: бряцанье оружия, спокойная перекличка стражи, спокойные, размеренные шаги. И он продолжил: — Что скажете, Махмуд-паша? Кто стоит за всем этим?

«Шихабеддин всегда смеялся над моими надеждами, называя их пустыми. И всегда был уверен, что очень скоро они помирятся», — словно проваливаясь куда-то, думал ромей, и в неожиданно охватившем его жарком угаре, своими обворожительными невольными чарами тянущем и выматывающем его душу и тело вот уже несколько месяцев, почти не слыша вопроса своего повелителя. С безмолвной грустью наблюдал он блистающие, наполненные особым живым светом взоры, которыми обменялись Мехмед и его очень молоденький и очень красивый валашский друг. Принц Раду… Брат Господаря Валахии… Но даже этот юный принц — даже он! — не стоил того, чтобы мужчина зрелых лет, облаченный властью и высочайшим доверием царедворец, советник самого султана, окончательно решил сойти с ума и отказаться от собственных жизненных принципов…

— Козандж Доане, Повелитель, — поняв, что султан терпеливо ждет его ответа, сказал Махмуд-паша, приходя в себя и преданно склоняя голову в тюрбане. — Другого быть не может.

…хотя нет — Раду с его образованностью, искренним сердцем и невиданной доселе и в Граде Константина красотой, возможно, стоил много большего. В который раз — в который раз уже! — поспешив порадоваться, что всесильный Аллах не создал этого пленительного светловолосого юношу девушкой, Махмуд-паша взял себя в руки, глубоко вздохнул и прислушался к спокойным и взвешенным рассуждениям Мехмеда.

— Значит, командир янычарской гвардии. В пику мне, своему султану, — первый всплеск справедливого негодования постепенно утихал, и теперь Мехмед, призвав на помощь терпение, мыслил четко и ясно. — Именно тогда, когда мы заняты подготовкой к самой большой и самой важной для государства войне. Точно специально подобрали момент, когда я буду особенно сговорчивым и выполню все их требования. — Здесь Мехмед прервался, чтобы в раздумье провести по коротким жестким волосам на затылке и, усмехнувшись с мрачным удовлетворением, поманить своих доверенных ближе. — Но давайте постараемся хотя бы немного смягчить силу направленного на нас удара. А сделаем мы вот что…

***

… — Когда-то, по неопытности, я верил: стоит мне стать султаном, я сумею построить новое, лучшее — лучшее для всех — царство, чем-то, что было до меня. Теперь понимаю: чтобы строить новое, нужно для начала порушить старое. Извести под корень прежний порядок вещей… Потому не терзай себя, Раду, — говорил Мехмед, удерживая в своей руке легкие тонкие пальцы, уже начинавшие грубеть от оружия. — Мой тесть и Махмуд-паша весьма опытны — особенно твой друг Махмуд-паша. Они отлично справятся и без нас. К тому же, сегодня мое присутствие в лагере сделало бы их приготовления весьма заметными и подозрительными.

В следующий разогретый солнцем полдень они с Раду, опустившись на колени, соединили свои ладони и склонились над старинным надгробием великого Омира. Маки Анадола отцветали. Их опавшие, потемневшие лепестки, подхваченные горными ветрами, буро-алым дождем осыпали светлые длинные пряди, крепкие плечи, странную эпитафию на древней могиле, засохшие венки и букеты… Вокруг стояла тишина, прерываемая постукиванием копыт привязанных к дереву лошадей, хрустальным журчанием родников, таинственным нашептыванием трав и взволнованным дыханием двоих поднявшихся влюбленных, собравшихся уходить.

— Не сомневайся, Раду. У нас все получится. Я тебе обещаю. — Мехмед и сам волновался не меньше. Справятся ли его верные и ближние — после Раду и Гюльшах, самые верные и ближние, единственные, на кого он мог рассчитывать?.. Примет ли их сторону спешно прибывший из Бурсы губернатор Исхак-паша?.. Согласится ли он с их доводами?.. Пойдет ли за ними, чем бы все ни обернулось?.. Но, вкладывая в изящные ладони книгу, принесенную им из седельной сумы, заставил себя собраться и успокоиться. Чтобы поддержать возлюбленного, передать ему частичку своей уверенности… — Владислав привез ее тебе в подарок, — …Мехмед тихо обнял Раду, потом погладил его упавшие на плечи волосы, скользнул губами по щеке, по открытой шее.

— Он мог бы и сам отдать ее мне при нашем разговоре, — синие глаза под черными ресницами взметнулись к его лицу. — Я за тебя тревожусь. Все время — только за тебя. Разум и его доводы подсказывают, что ты прав. И что все получится. Но сердце никак не хочет успокоиться, — прошептал Раду, вздрагивая. — Ты в самом деле уверен, Солнце мира?..

— Не нужно, мой хороший. Я уверен. — Что-то смутило… Что-то не сходилось… Но ради Раду отринув все, так же шепотом, в тон ему ответил Мехмед, с искренним восторгом любуясь его прекрасным волнением. — Лучше… иди ко мне!

Книга Господаря Валахии так и осталась лежать на огромном могильном камне вместе с наскоро скинутыми мягкими высокими кожаными сапожками для верховой езды, легкими летними кафтанами, вышитыми кушаками, саблями, рубахами… И — лепестками отцветающих маков. «Мы снова рискуем навлечь на себя зависть богов с Олимпа», — говорил Раду, отступая следом за Мехмедом к готовому принять их природному ложу за кустами отчаянно благоухающих диких маленьких роз.

— И снова с этим справимся, мой Серебряный принц.

Не в пример вчерашнему безумию, сегодня в траве, под розами, они оба старались наполнить свое телесное соединение лаской и нежностью. Особенно Мехмед: огладив Раду, черты его одухотворенного и выразительного лица, высокие скулы, шею, прямо развернутые плечи, всю его словно светившуюся, красиво белеющую ровную, бархатистую еще кожу, каждый рельеф его тонких, гибких мускулов, каждую выступающую косточку, каждый скульптурно-чистый изгиб, он бережным движением перевернул юношу на живот и прижался к его спине поцелуем.

— Ты будто… — Раду сбился с дыхания, не сумев удержаться от вскрика, когда губы его любимого неторопливо спустились вниз по позвоночнику, — …будто опять пытаешься извиниться передо мной за что-то. — Поднявшись на локте, Раду развернулся одним боком, чтобы видеть, как Мехмед оставляет свою пронзительную ласку и накрывает его совершенно обнаженным, сильным и крепким телом.

— Нет, — ответил тот, с наслаждением опуская лицо в гладкий шелк сверкающих прядей, плавно и мягко, с тягучей нежностью, стараясь не причинить неудобства, приникая теснее и ближе. — Нет, Раду. Я просто тебя люблю.

***

Там, где-то вдали, за пределами их любовной близости, в которой они снова были вместе, мир перестал существовать. Для них двоих… Но он продолжал оставаться. И продолжал жить по своим, навязанным человеком законам. В самом центре величественного и столичного Эдирне, в янычарских казармах, головы в высоких шапках с околышами клонились над тайными посланиями, поначалу подпитывающими чье-то одиночное, а теперь — довольно многочисленное, умело созданное недовольство…

В мире, во всей подвластной, но пока не полностью покорившейся молодому султану империи начинался тревожный июль.

Пояснения к главе:

[1] Зан (вариант произношения) — так османы переиначили имя древнегреческого бога — Зевса-громовержца
[2] Омир (вариант произношения) — Гомер, великий древнегреческий поэт, автор Илиады и Одиссеи.
[[3] Хайре (древнегреческий) — имеет два варианта перевода: «иди» или «радуйся». Мехмед выбрал «радуйся», хотя эллины скорее всего подразумевали «иди».
[4] Одиссей и Пенелопа, Ахиллес и Патрокл — герои «Илиады» и «Одиссеи». Верные однажды данному слову влюбленные у Гомера

Анон хотел почитать это на новогодние праздники, но пришлось дождаться, пока новый эпизод этого сериала станет законченным

Анон · 2019-01-10 17:19:37

А теперь - новые чтения! :trollface:

В этой главке автор напоминает нам, что пиздец всегда может подкрасться незаметно, даже после промежуточного хэппи энда.

Виликая любофф Пихмеда и Раду всё победила, пейринг теперь тру, Пихмед стал султаном, так что вроде бы ничто не может помешать ему ебать Раду. Раду всегда хочет и всегда готов, но...

▼Маки Анадола. Часть I. Дорога. Эдирне - Бурса. Май 1451 года⬍

Случилось страшное! Пихмед, убив своего младшего братика, получил глубокую моральную травму, поэтому теперь у Пихмеда не встаёт. Совсем. Даже на Раду.

ночью дневное благополучие резко заканчивалось. Мехмед с тоской и горечью в истерзанном сердце смотрел на возлюбленного, потом без объяснений отстранялся и отодвигался на другой край кровати. Он догадывался, что притворяющийся спокойно спящим Раду на самом деле не спит, а безмолвно терзается от его внезапной холодности, но попыток помочь ему или себе не предпринимал.

Главка начинается с того, что Пихмед и Раду лежат вдвоём в постели. Раду лежит кверху жопой, но Пихмед "устремил глаза к его лицу". И разговор идёт о политике.

Из разговора выясняется, что Пихмед едет со всем двором из турецкой столицы Эдирне в Бурсу, то есть из европейской части Турции в азиатскую. Путешествие правителя по своим территориям должно успокоить зреющие мятежи.

В Бурсу также должен приехать Влад - брат Раду. Нафига? Чтобы Пихмед мог показать "Господарю Валахии мощь, блеск и единение всей османской империи", хотя Владу гораздо ближе было бы приехать в Эдирне и там всё это увидеть.

Кстати, это уже АУ, патамушта в 1451 году Влад не правил в Валахии. Его скинули с трона в 1448 году, а снова сесть на трон получилось только в 1456, но по версии автора фичка Влад "сумел приструнить беспокойных венгерцев и привести к покорности своих продажных бояр".

По окончании разговора в комнату приходят телохранители-лакеи, которые одевают Пихмеда и Раду в "парадные одеяния, шитые златом и серебром и щедро украшенные драгоценными камнями".

В этот момент Пихмед внезапна чувствует, что хуй может встать, но проверить это не получается, патамушта надо ехать.

* * *

По дороге Пихмед очень остроумно (нет) шутит над великим визирем Халилем-пашой. Великий визирь считает Пихмеда неспособным правителем и ненавидит, а Пихмед, который пока не может отрубить ему голову (по канону ещё рано), мстит. Он зовёт "величественного евнуха" Шехабеддина, чтобы евнух вёл "намеренно заунывную беседу" о войне. Великий визирь, который почему-то "далёк от военного дела", бесится.

А затем к каравану и к разговорам присоединяется тесть Пихмеда, то есть отец жены Пихмеда, которую зовут Гюльшах. Гюльшах уже давно стала Сьюхой автора, опекает пейринг Пихмед/Раду и т.д.

Появление тестя прозрачно намекает на то, что Гюльшах уже спешит на помощь и Пихмеду осталось недолго страдать из-за проблем с хуем.

* * *

Тем временем пейринг опять в опасности, и не только потому, что у Пихмеда не стоит.

На горизонте появляется Махмуд-паша, который проявляет к Раду явный интерес, а Раду вроде как не против, патамушта его уже много дней не ебут. Сколько можно терпеть этот пиздец! Надо срочно искать себе нового ебаря!

Вернее, мы не знаем, что думает Раду, но Пихмед думает, что Раду уже на грани из-за отсутствия ебли.

Подозрения усугубляются, когда Махмуд-паша даёт Раду уроки боя на мечах.

Прекрасный и закаленный боец — тридцатилетний Махмуд-паша находился в зените своих мужских дарований и воинской славы. Немногие решились бы скрестить с ним оружие, но многие почли бы за счастье учиться у него искусству сражения. Но здесь ромей оставался непреклонен: он не желал брать учеников, кроме юного друга нового султана, с которым делил один шатер и к которому в последнее время испытывал самую искреннею симпатию, очарованный его молодостью, тягой к познаниям и бьющей в глаза красотой.

Кстати у аннона-скорочтеца Махмуд-паша - самый любимый перс, патамушта это очень хитрый перс, который сумел обмануть даже автора фичка. Махмуд-паша уже не первый раз ставит пейринг под угрозу, но автор фичка до сих пор не видит угрозы и даже не планирует выпиливать этого перса, хотя другие угрозы выпиливает быстро и оперативно.

Именно в доме Махмуда-паши Пихмед познакомился с кросивым танцором Седифом, с которым чуть было не поебался, но Гюльшах (Сьюха автора) вовремя предостерегла. А теперь Махмуд-паша снова угрожает пейрингу – уже самолично. Он учит Раду драться и Раду это нравится.

молодой султан давно опустил голову, не в силах смотреть, как его возлюбленный полыхал для другого, и с какой радостной готовностью тот другой ему отвечал.

Ужос! Они почти ебутся!

И тут появляется Гюльшах…

* * *

Тем временем караван добрался до Анатолии – азиатской части Турции. Там везде цветут маки и всех персов кроет от маковой росы.

Во время одной из остановок Гюльшах проводит с Пихмедом сеанс гюльшах-терапии. Гюльшах по внешнему виду Пихмеда сразу пронзила, что хуй не встаёт. Она советует просто вспомнить, как было с Раду в первый раз, и хуй встанет.

— Уединитесь, — шепнула она, по-дружески обнимая своего султана перед разлукой. — И доверьтесь друг другу. А дальше не мешайте действовать вашим сердцам.

Усё! Сеанс гюльшах-терапии завершён, поэтому надо уезжать.

Анон · 2019-01-10 20:36:40

В этой главке аж два перса расчехляют свои пронзаторы 80 левела, но один из пронзаторов, возможно, сломан

▼Маки Анадола. Часть II. Брат и друг. Бурса. Июнь 1451 года⬍

Заганос-паша (один из соратников Пихмеда) едет с Владом по улице Бурсы - города, где Влад по замыслу Пихмеда должен увидеть "блеск и единение всей османской империи".

В ходе разговора выясняется, что в Бурсе, согласно обычаю, похоронен отец Пихмеда - прежний султан Мурад. В начале фичка именно при дворе Мурада жили в заложниках "валашские братья" - Влад и Раду.

Влад говорит, что хочет сходить на могилку.

Заганос-паша, услышав это, тут же пронзает - Мурад ебал Влада. Зачем тогда Владу на могилку идти? Другой причины быть не может.
А ещё через пару минут у Заганоса новое озарение:

Заганос-паша знал наверняка, чье желание потухло первым, ибо султан Мурад был не из тех, кто хранит верность своим многочисленным любовникам.

Однако сходить на могилку Владу не дают. Он должен поселиться в шатре в султанском лагере, расположенном возле Бурсы. У восточных ворот.

* * *

Пихмед спит на маковом поле недалеко от лагеря и видит эротический сон. Во сне Пихмед ебётся с Раду, то есть у Пихмеда встал.

Это значит, что гюльшах-терапия точно помогла! Пихмед спешит в лагерь, чтобы рассказать Раду эту новость, однако Пихмеда терзает смутное сомнение. Они два месяца не ебались. За это время Раду мог уже решить, что нужен другой хуй.

В лагере подозрение вроде как подтверждается. Пихмед случайно становится свидетелем, как Махмуд-паша приударяет за Раду, то есть дарит ему букет маков:

Махмуд-паша, с осторожностью, удивительной в таком сильном и рослом мужчине, и с затаенной надеждой вкладывая в тонкую руку скромный, но явно с любовью собранный букет.
— Ты… Ты ведь столь же умен, сколь прекрасен, и потому не можешь не замечать того, что происходит. Скажи, — голос ромея, всегда наполненный богатыми звучными интонациями и отполированный до блеска многими годами трудов на государственном поприще, вдруг стал взволнованным, срывающимся и очень серьезным. — Могу ли я…

Пихмед, не дослушав, сливается с места событий.

* * *

Расстроенный Пихмед приходит на конюшню и видит там коня, на котором ездит Раду. Пихмед с удовольствием гладит коня по шее (нет, ебать коня Раду он не собирается) и беседует с каким-то стариком, с которым познакомился давно-давно, когда жил в Манисе.

Анон · 2019-01-11 01:29:10

Читец, спасибо тебе :heart2:
Имхо, у Бакланки писево задорнее одно "виляя круглыми бедрами, удалялся к воротам и властно помыкал янычарами"(с) чего стоит, но вот кросота этой "Розы", определенно с бздевским душком.
Интересно, как эта авторша до сих пор с Бакланью не переопылилась?

Анон · 2019-01-11 01:59:38

Анон пишет:

Очередное бакланское полумордие.
▼Скрытый текст⬍
Этот гигансткий лобешник можно использовать вместо футбольного поля. О:

Ух, как же ей хочется в паранджу и под бабуина...
Но лоб это да, каждый раз впечатляет)

Анон пишет:

Их веганство больше показуха, имхо. Они так его выпячивают старательно,хотя по довольной ряхе Баклажана и его макак никак не скажешь,что они один салат жрут. Я не осуждаю его,конечно, мне-то плевать, но как же,блять, бесит это прилюдно битие себя пяткой в грудь "какие мы святые,а вы все говно" и менторский тон даже в самой хуйне.

Ага. О животных они пекутся, бггг. Не помню ни одного упоминания домашнего питомца в откровениях бздев, никакого "подобрали птичку, вылечили крылышко", ни одного животного в из писеве, о котором бы кто-то заботился. За то "мы нижрём мяса - мы свитые!"

Анон пишет:

А откуда ребенок с маленькими ручными НЕХ?

Картинка называется "alien pets". Может, обложка книжки?

Анон пишет:

Баклань перестала фотошопить себе чужие глаза? Уже прогресс ящитаю.

Кстати +1, глаза у неё хороши, просто в сочетании со ЛБОМ выглядят меньше может. Но ей идут куда больше приклеенных чужих.

Анон · 2019-01-11 10:09:00

Анон пишет:

Читец, спасибо тебе

Пожалуйста :timid:

Анон пишет:

кросота этой "Розы", определенно с бздевским душком

Вот поэтому я однажды понял, что прост не могу читать это молча и длясибя. Хочу орать об этом :happycrazy:

Ещё один кусочек чтений.

В этой главке речь идёт об интригах гарема и раскрываются некоторые подробности личной жизни Влада в Турции

▼Маки Анадола. Часть III. Нерушимые узы. Бурса и ее окрестности. Июнь 1451 года⬍

До одной из жён Пихмеда, которую звать Гюльбахар-хатун, наконец-то дошло, что она уже не имеет такого влияния на Пихмеда, как Гюльшах - Сьюха автора.
(Поскольку вряд ли кто помнит, поясню, что Гюльбахар - это та "медсестра", которая давно-давно помогала Пихмеду выхаживать больного Раду и за это была милостиво выебана Пихмедом, а затем Пихмед как честный человек на ней женился.)

Гюльбахар приглашает к себе евнуха Шехабеддина и обещает ему всю свою шкатулку с драгоценностями, если евнух поможет как-то изменить положение дел…

* * *

Шехабеддин рассказывает о коварных планах бывшей "медсестры" Пихмеду, но Пихмед милостиво решает не наказывать её.

* * *

Пихмед удостаивает Влада аудиенции и приглашает на обед.

* * *

На обеде Влад просит у Пихмеда разрешение сходить на могилку к покойному султану Мураду.

Пихмед спрашивает: "Тебе зачем? Вы разве ебались?"

Влад краснеет и говорит "не скажу", но по всему видно, что да. (Теперь мы знаем, что желание сходить на чью-то могилку однозначно свидетельствует о том, что желающий ебался с покойным.)

Пихмед в итоге даёт разрешение.

Влад просит Пихмеда передать подарок для Раду. Книга на латыни, которая называется "Нерушимые Узы". Сам Влад книгу передать не хочет, потому что Раду уже "дважды — дважды! — выбрал свою дорогу", то есть предал старшего брата, но Влад всё равно любит младшенького.

* * *

Пихмед проводил Влада на могилку к Мураду, а затем некоторое время провожал его по дороге от Бурсы до пролива Босфор.

По возвращении Пихмед узнаёт, что Раду и Махмуд-паша поехали кататься по маковым полям.

Аааааааааа!

Отредактировано (2019-01-11 10:18:31)

Анон · 2019-01-11 10:15:42

Анон пишет:

как эта авторша до сих пор с Бакланью не переопылилась?

Там же не только Пихмед ебёт Раду, но и Раду иногда ебёт Пихмеда. Ужос!

Анон · 2019-01-11 10:59:02

Анон от нечего делать вчера покопался в кришнаитских пабликах и кой-чего принес. Не про Бздев конечно, но так сказать для понимания мировоззрения.

▼Кришнаиты стебут собственных религиозных фанатиков.⬍

▼Высеры их главной гуры⬍

Несите ваши денежки... Кришне

НИ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ НЕ ЗАБЫВАТЬ О КРИШНЕ
Долг каждого человека — строить свою жизнь таким образом, чтобы никогда, ни при каких обстоятельствах не забывать о Кришне. Всем нам приходится трудиться, чтобы поддерживать душу в теле, и здесь Кришна рекомендует весь свой труд посвящать Ему. Никто не может обходиться без еды, но питаться следует остатками пищи, предложенной Кришне. Каждый цивилизованный человек совершает какие-либо религиозные обряды и ритуалы; поэтому Кришна говорит: «Делай это ради Меня». Подобный образ действий называется арчаной. Каждый человек склонен делать пожертвования, поэтому Кришна говорит: «Приноси свои дары Мне». Это значит, что все имеющиеся у нас излишки денег необходимо использовать для развития Движения сознания Кришны. В наше время многие стремятся заниматься медитацией, что в нынешний век не очень практично, но тот, кто постоянно медитирует на Кришну, повторяя на четках мантру Харе Кришна, безусловно, самый великий йог и мистик — подтверждение этому есть в шестой главе «Бхагавад-гиты».
Из комментария Шрилы Прабхупады к Бхагавад-гите 9.27

Просто прекрасноэ

Во время путешествия Шрила Прабхупада увидел несколько видеозаписей высадки человека на луну. Он прокомментировал, что достичь луны не просто. Необходим огромный запас благочестия, чтобы попасть туда, поскольку луна – это райская планета. Он также утверждал на основании простого примера, что поскольку воскресенье (Sunday) идет перед понедельником (Monday), луна должна быть дальше солнца.

▼Почему нельзя есть грибы, лук и чеснок.⬍

Почему нельзя есть грибы, лук, чеснок?
Дальше: почему нельзя есть грибы? Некоторые преданные даже говорят, что Шрила Прабхупада разрешал есть грибы. Почему нельзя есть грибы? Ну да, потому что есть автотрофы, а есть гетеротрофы. Растения относятся к автотрофам, а животные и грибы к гетеротрофам. Автотрофы – это живые существа, которые зависят от солнца и производят все питательные вещества от солнца, а животные и грибы вынуждены питаться чем-то. Т. е. они питаются продуктами жизнедеятельности других. Растения чистые, потому что им не нужно питаться продуктами чьей-то жизнедеятельности – солнце, воздух, немного минералов из почвы и этого достаточно, чтобы они производили все необходимое. Но животные – это уже как бы пища в квадрате, т. е. это пища, которая появляется в результате того, что они съели что-то другое. И грибы относятся к той же самой категории, они питаются продуктами распада или, в сущности, испражнениями растений или животных. И те, кто любит шампиньоны, могу открыть вам секрет: они растут на человеческих испражнениях, ну, или на куриных, в лучшем случае. Грибы, с точки зрения их метаболизма, все равно что животные, они не растения, в сущности. Они растут в темноте.
Ну, и наконец, почему нельзя есть лук и чеснок? Ну ладно, мясо нельзя есть, ну, яйца нельзя есть, ну ладно, грибы нельзя есть, но лук и чеснок-то почему нельзя есть, в конце концов? В „Законах Ману”, я сейчас сошлюсь на одну из дхарма-шастр, почему это нельзя есть, там есть целая история о том, как лук и чеснок произошли из крови демона Раху. Когда его перерубил диск Господа Вишну, то капельки крови упали на землю, и демон Раху уже отведал нектара, или амриты, поэтому лук и чеснок имеют целебные свойства. Многие люди говорят: „Ну как же так, они же целебные, они же полезные? Чеснок все шесть или пять вкусов имеет, он же полезный…” В „Законах Ману” говорится, что человек никогда, ни при каких обстоятельствах не должен есть шесть вещей, и лук и чеснок попали в эти шесть вещей: это лук, чеснок, грибы, лук порей (или зеленый лук), а также свинина и петушатина. Т. е. лук и чеснок находятся на уровне свинины с точки зрения Ману. Там еще говорится, что, если чеснок только дотронулся до какой-то пищи, пища уже оскверненная, ее уже нельзя есть, если просто головочка чеснока рядом лежит – такую он сильную демоническую энергию излучает. Это некие виды жизни, которые вобрали в себя определенную демоническую энергию, саккумулировали ее там. И да, людям нравится эта демоническая энергия, которую они употребляют, но лук и чеснок нельзя есть, потому что они в высшей степени дурно влияют на сознание человека, они внушают ему демонические качества.
Бхакти Вигьяна Госвами
Москва (4.06.2008 г.) Семинар «Практические и научные основы сознания Кришны»

Анон · 2019-01-11 11:05:30

Анон, ты ещё Каллистратова (Виджитатму, если не переименовался) процитируй, оно то ещё весёлое донышко.

Анон · 2019-01-11 11:05:32

Анон пишет:

Ну ладно, мясо нельзя есть, ну, яйца нельзя есть, ну ладно, грибы нельзя есть, но лук и чеснок-то почему нельзя есть, в конце концов? В „Законах Ману”, я сейчас сошлюсь на одну из дхарма-шастр, почему это нельзя есть, там есть целая история о том, как лук и чеснок произошли из крови демона Раху.

Ору чаечкой :lol:

Анон · 2019-01-11 11:43:11

И последний кусок чтений от анона-скорочтеца

В этой главке пейринг Пихмед/Раду ожидаемо воссоединился и освоил две новых локации, где можно заниматься еблёй. Одна из локаций немного неожиданна

▼Маки Анадола. Часть IV. Могила Омира. Окрестности Бурсы. Лето 1451 года⬍

Мехмед едет на маковые поля, чтобы посмотреть, как там ебутся Раду и Махмуд-паша.

Внезапно он видит Раду, который дрыхнет в маках. Один. И стонет во сне.

Пихмед будит Раду и узнаёт, что Раду снился Пихмед. (Но не думайте, что ему снился секс с Пихмедом, как недавно Пихмеду снился секс с Раду.) Во сне Пихмед велел Раду ехать с Владом в Валахию, и Раду очень расстроился.

Далее Раду признаётся Пихмеду, что очень страдал без султанского хуя.

Я думал, что смирюсь, что смогу, — Раду захлебывался словами, неосознанно отвечая на поцелуи и ласки. — Что выдержу твое охлаждение ко мне. И убеждал себя, что главное — и далее иметь возможность просто оставаться рядом. Поначалу так и было

Как видно, Раду всё же девачка, потому что за всё время без секса ни разу не задумался о том, чтобы самому выебать Пихмеда, а только расстраивался "меня не ебут", хотя в Манисе Пихмед охотно сам подставлял жопу любимке.

В итоге Пихмед просит прощения у Раду и ебёт, с благодарностью вспоминая гюльшах-терапию.

Затем Пихмед и Раду едут на гору Кешиш-даг, где Пихмед хочет ему кое-что показать.

По дороге Раду уверяет, что никогда не трахался с Махмудом-пашой и даже не собирался. И Махмуд-паша якобы тоже не собирался.

Как друг, наблюдая нашу с тобой размолвку, Махмуд-паша лишь пытался меня утешить, — Раду улыбнулся в его объятиях, приникая теснее. — Ничего более.

Пихмед поверил. А Раду почему-то поседел, потому что теперь Пихмед "наслаждается белоснежным водопадом волос".

* * *

В этом отрывке выясняется, что на горе Кешиш-даг находится могила Гомера (того самого поэта, хотя гугл говорит, что могила находится в Греции на острове Иос).

Как и следует ожидать, вид могилы и сопутствующие фантазьки про античных героев побудили Пихмеда и Раду снова поебаться за ближайшим розовым кустом. Удивительно в этом только то, что история Одиссея и Пенелопы (мерской бабы!) их тоже возбуждает.

По дороге обратно в лагерь они ещё несколько раз останавливались, чтобы поебаться, поэтому до лагеря добрались только к ночи.

На обратном пути их так и не утоленные быстрой страстью тела и стремящиеся навстречу души еще не единожды находили друг друга. Потому в походный лагерь они добрались… когда уже совсем потемнело.

* * *

В этом отрывке политика. Когда Пихмед со всем двором уехал из столицы, чтобы успокоить зреющие мятежи в Азии, мятежи стали внезапно зреть в покинутой столице. Однако Пихмед надеется, что с этой проблемой разберутся подчинённые, и что не придётся отвлекаться от ебли, когда хуй снова стоит.

Махмуд-паша, присутствуя на совете у Пихмеда, думает про Раду

«Шихабеддин всегда смеялся над моими надеждами, называя их пустыми. И всегда был уверен, что очень скоро они помирятся», — словно проваливаясь куда-то, думал ромей, и в неожиданно охватившем его жарком угаре

Среди прочего радуется, что Раду – не мерсская баба

В который раз — в который раз уже! — поспешив порадоваться, что всесильный Аллах не создал этого пленительного светловолосого юношу девушкой, Махмуд-паша взял себя в руки

* * *

Пихмед и Раду опять приходят на могилу Гомера, но теперь их накрыло с такой силой, что они даже до розового куста не добрались и вынуждены ебаться прямо рядом с могилой, забрасывая её своими шмотками.

Незадолго до ебли Пихмед передал Раду книгу "Нерушимые Узы" - подарок от Влада, но раскрывать её было уже некогда.

Анон-скорочтец надеется, что автор фичка больше не будет выкладывать проду, но надежда призрачна :facepalm:

Отредактировано (2019-01-11 11:43:33)

Холиварофорум

Объявление

#1 2015-07-03 12:51:43

Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42051 2019-01-09 22:21:59

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42052 2019-01-09 23:18:16

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42053 2019-01-10 06:36:00

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42054 2019-01-10 06:38:19

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42055 2019-01-10 09:42:22

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42056 2019-01-10 09:44:56

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42057 2019-01-10 09:45:13

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42058 2019-01-10 09:54:39

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42059 2019-01-10 10:28:53

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42060 2019-01-10 10:49:36

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42061 2019-01-10 12:47:03

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42062 2019-01-10 13:06:23

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42063 2019-01-10 17:03:13

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42064 2019-01-10 17:08:10

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42065 2019-01-10 17:11:34

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42066 2019-01-10 17:19:37

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42067 2019-01-10 20:36:40

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42068 2019-01-11 01:29:10

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42069 2019-01-11 01:59:38

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42070 2019-01-11 10:09:00

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42071 2019-01-11 10:15:42

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42072 2019-01-11 10:59:02

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42073 2019-01-11 11:05:30

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42074 2019-01-11 11:05:32

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#42075 2019-01-11 11:43:11

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

Подвал форума