Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

Анон · 2015-07-03 12:51:43

А меня бесит юзер, который осел на заброшенном сообществе и стал постоянно там постить свои рисунки. Раньше было годное сообщество, где писали про актера в основном. Теперь выкладывают рисунки деффачкоф с яйками, а даже и без яек, выдавая типа за мужиков. Зацените:
http://bagoas-in-love.diary.ru/
У анона рука не поднимается отписаться, вдруг снова будут про актера постить.

*по 2103 стр.

▼ЛИЧНОЕ ДЕЛО⬍

▼ДЕВОМЕМЫ⬍

Анунахи, аннонаки. В треде прижился благодаря монструозному фиклу Бздевы "Аннунаки" и пародийным фикам анонов.

Асексаул - асексуал с девиной грамотностью.

Баклань. Эльва сама причислила себя к туркам и балканцам, анон принесший высер назвал ее туркой и бакланкой, а потом и Баклань появилось. https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 3#p2132503

Баклажан. Девобатя. Пошло от его собственной многомудрой кортинощки с цытаткой https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 1#p2603661

Белое вино/испить белого вина - сперма/сделать минет. Из фика Девы "Аннунаки", в котором Александр "пьёт белое вино" Багоаса.

Бешеный бабуин - типаж мужчины мечты Эльвы. Стереотипный, агрессивный джигит с балшим кынжал, режущий глотки всем кто не так посмотрел.
Бугогас - от "Багоас". В исполнении Девы это нелепейшее существо, которое вызывает смех. Или фейспалм.

Я не гой. Ненавижу и презираю.
Гитрер, Сталин и Полпот.
Кострация.
Мемчики авторства самой Девы, были принесены из ее днявки еще в самом начале треда, потом Дева окуклилась и только два года спустя раскуклилась и анон внес содержимое ее днявки вместе со скринами
https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 0#p3356780
https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 7#p3356797

Гомодиды, гомодидятня, гомодинастия, гомоберложка, близуны, полировать бананы, невступление в секс, перейти/не перейти ЧЕРТУ - мемы порожденные совместным фичком Девы и Криски "Тайна близнецов Декарт", который пишется уже полтора года и родился из порноролевочки Девы и ее соавторши. Волосатый член, каждый яичко и растараненная попка - из прочих фиков их соавторства.

Груди-арбузы и жопы-дирижабли (дирижопли). От самой Девы https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 5#p1134765

Гомогусары. Создано аноном, как реакция на толпу абсолютно одинаковых персонажей Эльвы типажа "усатый гусар с ирокезом трахает девочку мальчика"

Девопризма - особо целомудренный и чистый взгляд Девы, превращающий персонажей в переломанных, жопастых уродов внешне и редкостных свиноебов внутренне, и перерождающий больноублюдочные отношения в виликую любовь.

Деревня Гомосеково/Колхоз Гомосеково. Пошло от Эльвиных йумарных фанфиков про Мехмедо-Раду и Грозный-Басманов в колхозных реалиях.

Духовное стояло. Мем авторства 48-го, порожденный во время очередного выпляса в защиту Пихмедки https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 4#p2653174

Дева не барышня. Из девиного бомбалейо о том, что она не возмущается, когда ее называют барышней, так и трансы МтФ не Лорды расстраиваться, что она считает их мужчинами https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pid=766563#p766563

Ебля в фонтанах - из фанфика Девы, в котором Александр Македонский и Багоас 20 дней подряд "предавались любовь в садах и фонтанах под смущенными взглядами случайных свидетелей". Также есть арт с соответвующим содержанием.

Заебанные сердца. От Эльвиного эпопейного фикла "Завоеванные сердца", которое заебало своей тупостью всех чтецов.

Золотые трусы или написьник. Униформа Багоаса. Дева возмущалась, что Багоаса рисуют в набедренной порядке, хотя сама рисовала точно так же.

ЗОПРЕЩЕНО - из фика анона об амазонке Калено. Высмеивает манию Девы Багоаса запрещать в фичках мясо, выпивку и все, что ей ему не нравится.

Иггдрасилье. Пошло из девиного фичка "За гранью Иггдрасилья".

И они сели пить чай с конфетами. - к девиному комиксу о стродающем-ебущемся тройничке Багоас-Александр-Гефестион. Дева всегда говорит, что пишет/рисует высокую драму, но всегда скатывается в дочки-матери. https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 4#p2421104

Кросивое - у дев все кросивое, особенно ошибки, которыми их писанина кишит, как лисья шуба блохами.

Кебаб моего сердца. Попугай сердца в устах, саз лица и арфа шеи. Из дословных подстрочных "переводов" Эльвы с османского.

Молодой бог - из фика Девы "Иггдрасилье", в котором Локи всегда все делал лучше всех и как молодой бог.

Нет чистоты во взгляде, Противные бабы с дряблой кожей - Дева обсирала фотографии обычных иранских женщин. https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 2#p1972112

Не бабы, а мужчины! Приписка Девы под каждым ее артом, на котором изображена широкобедрая грудастая куколка с ололоконами и томным взглядом из-под метровых ресниц. https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 5#p2091675

Охуевнух. Очевидно, охуенный евнух, то есть такой, от которого все охуевают. В исполнении Девы - с волосами до пят, сиськами 3 размера, смоки айз, в пищевой плёнке и с двумя сундуками дорогобогатых украшений.

Пихмед, Сраду- Мехмед и Раду из эпопеи Эльвы. Родилось как реакция на маниакальное стремление эльвиного Мехмеда пихать свое духовное стояло во все, что движется и на инфантильного эгоиста Раду.

Полутюрка. От самой Эльвы https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 6#p2081336

Мемы, родившиеся вне треда, но прижившиеся:

Гей-радар. С помощью него сабжи безошибочно определяют, что всегеи. Использовано верной хомячихой Лизкой при обсуждении фильма "Коловрат" https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 5#p2871145

Гетеронормативность, гетеропропаганда, гетерасы, гетерофобия, евнухофобия. Ответ дев на любую критику.

Дгуг, какисторик, какпереводчик и производные перекочевали из треда Галуасты, когда видамчик подсасывался к девам.

Ололоконы - родилось в треде ролевиков, прижилось к девиным куколкам как родное.

Червепидор
В этом треде оно пришлось очень в тему, так как Дева любит рисовать своих пидоров в виде каких-то белесых червей, да и по характеру хуже их трудно найти. Изначально копипаста:
https://lurkmore.to/Копипаста:Червь-пидор

▼ГЛАВНЫЕ ПЛЯСКИ, СРАЧИ И ПЕРЕОПЫЛЕНИЯ⬍

▼ЗОЛОТОЙ ФОНД ЦИТАТ⬍

▼ХОЛИВАРКА ОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ⬍

▼АНОНСКОЕ ТВОРЧЕСТВО⬍

▼ЧИТЕНИЯ⬍

▼My Only One. Части 1-31⬍

▼Part 1⬍

▼Part 2⬍

▼Part 3⬍

▼Part 4. The last night⬍

▼Part 5. Separation⬍

▼Part 6. The struggle⬍

▼Part 7. Life goes on⬍

▼Part 8. Without you⬍

▼Part 9. Stigma⬍

▼Part 10. Battle buddies⬍

▼Part 11. To be with you⬍

▼Part 12. I've found you⬍

▼Part 13. What happened to us?⬍

▼Part 14. Discipline⬍

▼Part 15. I remember⬍

▼Part 16. Next-door neighbors⬍

▼Part 17. It's been a long time⬍

▼Part 18. It's YOU⬍

▼Part 19. Protector⬍

▼Part 20. Like a man⬍

▼Part 21. Sacrifice⬍

▼Part 22. Whiskey Tango Foxtrot⬍

▼Part 23. Flower boy⬍

▼Part 24. Love hurts⬍

▼Part 25. The kiss of life⬍

▼Part 26. In the office⬍

▼Part 27. I'm fine⬍

▼Part 28. Have mercy⬍

▼Part 29. Against the wall⬍

▼Part 30. Out of my league (flashbacks)⬍

▼Бонус порисулька⬍

▼Part 31. Kiss-me kill-me⬍

Помни сам, и расскажи другому, Анон: лучшая тактика против 48-го - игнор!
Маскот треда: https://i.imgur.com/tWFwehW.png

Анон · 2018-09-10 22:38:01

меня здесь воспринимают в штыки

Потому что ты оффтопишь как пиздец, это не тред хиджр и не тред трансов и даже не тред дискриминации, это тред Бздев, обсудить БЗДЕВСКИЙ дроч на хиджр здесь уместно, просто мусолить хиджр целыми простынями на хуеву тучу страниц - нет. Сюда, ВНЕЗАПНО, приходят почитать и перетереть за Бздев, а не за какого-то левого анона со словесным недержанием, который, ты уж извини (нет), никому нахрен не сдался и неинтересен. И совершенно не важно, прав ты или нет, и насколько другие аноны зашоренные пидорасы, твой оффтоп заебал, потому что он ОФФТОП и к Бздевам не относится.
Хочешь чтобы обсуждали тебя, допляши до поциента, в твоей теме будем обсуждать только тебя. Хочешь перетереть за хиджр, создай тему, это не сложно, может кто и подтянется с тобой подискутировать.
Но отвали уже наконец от девотреда, ты здесь никому неинтересен.

Анон · 2018-09-10 23:01:28

Хочу нормально ответить тебе, но не хочу повторяться и говорить доводы, которые уже произносили и которые ты опровергал, а также хочу сложить цельную картину того, о чём ты говоришь.

▼Скрытый текст⬍

Анон, честно, не до того, я и так сильно запустил заказ. :dontknow: Могу сказать, что срач начался на 1595 странице отсюда: https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 1#p3630001
И что в процессе я получил новую информацию, сначала это https://katia-peshakova.livejournal.com/28488.html
а потом цитаты анона с книгой https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 3#p3639753
После чего мое мнение о современном состоянии института хиджр слегка изменилось. Если раньше со слов анонов я думал, что с преступностью там все очень плохо, теперь стал думать, что дело отчасти в предвзятом отношении. Мнение изменилось в первую очередь после поста анона с цитатами, до этого я ждал книгу, чтобы увидеть, что же там такое написано. Тут писал о связанном с гомофобией интервьюируемых предвзятом освещении: https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 9#p3640539
Статистики преступности, о которой говорили аноны, не увидел, хотя перечитал цитаты из книги. Не исключено, что после прочтения полной версии книги мое мнение снова изменится, но на данной момент оно такое: нет оснований считать институт хиджр преступной организацией и, значит, нет оснований презрительно поплевывать на всех хиджр, как делают в этом треде. Преступность всегда процветает на дне общества, поэтому то, что часть из них преступники, не связано с особенностями именно хиджр. С криминальными группами, понятно, надо бороться. Среди них может быть такое дно, что волосы встанут дыбом.
То, что система сильно устарела, в такой же, если не в большей степени проблема общества, не надо переваливать ее только на хиджр. Систему надо реформировать с двух сторон: не только модифицировать институт хиджр, убирая неприемлемые традиции, но и реформировать общество, пропагандировать терпимость. Возможно, если б общество не было так набито предрассудками, и институт хиджр исчез бы, либо остались только те самые криминальные группы, с которыми было бы легче, чем сейчас, бороться.
Вот как-то так, это чтоб было понятно, с чем спорить. Плюс то, что я говорил про историю, так и осталось.

Но отвали уже наконец от девотреда, ты здесь никому неинтересен.

Анон, мне это нафиг не надо, я бы давно отвалил, вернее снова читал бы тихо, если б не находились люди, которые хотят дискутировать.

Отредактировано (2018-09-10 23:13:19)

Анон · 2018-09-10 23:28:36

Потому что ты оффтопишь как пиздец, это не тред хиджр и не тред трансов и даже не тред дискриминации, это тред Бздев, обсудить БЗДЕВСКИЙ дроч на хиджр здесь уместно, просто мусолить хиджр целыми простынями на хуеву тучу страниц - нет. Сюда, ВНЕЗАПНО, приходят почитать и перетереть за Бздев, а не за какого-то левого анона со словесным недержанием, который, ты уж извини (нет), никому нахрен не сдался и неинтересен. И совершенно не важно, прав ты или нет, и насколько другие аноны зашоренные пидорасы, твой оффтоп заебал, потому что он ОФФТОП и к Бздевам не относится.
Хочешь чтобы обсуждали тебя, допляши до поциента, в твоей теме будем обсуждать только тебя. Хочешь перетереть за хиджр, создай тему, это не сложно, может кто и подтянется с тобой подискутировать.
Но отвали уже наконец от девотреда, ты здесь никому неинтересен.

*Подумав* В принципе, я могу взять обязательство заткнуться на неделю, что бы не говорили. Просто чтоб разрядить обстановку. Но это не значит, что после я перестану читать тред или буду молчать там, где хочется говорить. Потому что я такой же читатель треда, и прав говорить у меня не меньше чем у остальных. Устраивает такое?

Отредактировано (2018-09-10 23:31:33)

Анон · 2018-09-10 23:31:54

Х В А Т И Т Д Р О Ч И Т Ь В Н И М А Н И Е Б Л Я Д И

Анон · 2018-09-10 23:55:10

Анон-читец, ты мой герой! Ты продираешься сквозь этот пиздец, как горячий нож сквозь масло. Особенно благодарю тебя за то, что ты разбавляешь срачи. Мне нравятся твои комменты к фику, огонь просто)

Анон · 2018-09-11 01:01:55

Присоединяюсь. Анон-чтец, ты котик и космос одновременно!)
Меня неизменно восхищают герои, рискующие читать подобную аццкую еболу, да еще и пересказывающие ее другим с юмором!)
:heart2:

Анон · 2018-09-11 02:40:35

Я так и не понял, что за позицию ты отстаиваешь, анон.
Что среди хиджр есть проституция, употребление наркотиков и воровство детей — вроде, пруфы привели. Вероятно, действительно часть этого сообщества не замешана в подобном и занимается только танцами. Возможно, нет. Как я понимаю, исследователей Индии по именно этому в треде нет.
Виноваты ли эти люди в своем положении? Явно нет. Их никто и не обвинял в том, что они в таких вот отвратительных условиях выживают, как могут.
Хорош ли этот социальный институт? Анон вот считает, что нет. И не видит смысла искать в нем хорошее. Но согласен с тем, что бороться надо не конкретно с ним одним, а со всеми нездоровыми перекосами индийского социума — тогда и он отомрет, оставив трансгендерам и гомосексуалам возможность стать полноправными членами общества, а не выживающими любыми путями отбросами.

Отредактировано (2018-09-11 02:43:43)

Анон · 2018-09-11 03:48:41

Я так и не понял, что за позицию ты отстаиваешь, анон.

Так вроде это и отстаиваю. Могу подписаться здесь под каждым словом:

Вероятно, действительно часть этого сообщества не замешана в преступлениях. Возможно, нет. Как я понимаю, исследователей Индии по именно этому в треде нет.
Виноваты ли эти люди в своем положении? Явно нет. Их никто и не обвинял в том, что они в таких вот отвратительных условиях выживают, как могут.
Хорош ли этот социальный институт? Анон вот считает, что нет. И не видит смысла искать в нем хорошее.
▼пояснение⬍
хорошее я искал в противовес дискриминации женщин и отношению общества, а не потому что в нем объективно стоит его искать
Но согласен с тем, что бороться надо не конкретно с ним одним, а со всеми нездоровыми перекосами индийского социума — тогда и он отомрет, оставив трансгендерам и гомосексуалам возможность стать полноправными членами общества, а не выживающими любыми путями отбросами.

Не понимаю, почему со мной так долго спорили.

Чтобы не разжигать, ушел на неделю, вернусь 18-го. Пока.

Отредактировано (2018-09-11 04:03:09)

Анон · 2018-09-11 07:54:50

Лучше не возвращайся, вхора.

Анон · 2018-09-11 09:24:07

Блядь. :fury: С тобой спорили, потому что нёс ты совершенно другое, чуть ли не обратное тому, под чем подписался.

Анон · 2018-09-11 10:49:37

Анон пишет:

Анон-читец, ты мой герой!

Анон пишет:

Присоединяюсь. Анон-чтец, ты котик и космос одновременно!)

Пасибо аноны! :timid:

А мы приближаемся к концу скорочтений

В следующих главках мы ясно видим, что у автора фичка начинаются проблемы с сюжетом, патамушта виликая любофф победила и преодолела все препятствия, и теперь не ясно, с чем ещё бороться, а Раду помрёт только через 25 лет.

Понятно, что все эти годы он будет ебацца с Пихмедом, но надо ещё что-то кроме ебли добавить в фичок...

▼Разлука. Маниса. Октябрь - Ноябрь 1450 года⬍

Раду куда-то свалил, ничего не сказав Пихмеду, и Пихмед волнуется.

Оказывается, учитель Пихмеда – Заганос – снова отправил Раду с секретным поручением в столицу. Сам Заганос снова в милости у отца Пихмеда, поэтому не обязан жить в Манисе, но периодически приезжает, потому что продолжает поддерживать Пихмеда и вообще играет на его стороне.

Плетутся хитрые интриги! У Пихмеда есть шанс поймать великого визиря Халиля-пашу на взяточничестве и тем самым сделать послушным: выполняй, что скажу, а то настучу на тебя своему отцу. С этими интригами и связан отъезд Раду.

Пихмед и Раду обмениваются письмами, где ничего нету, кроме розовых соплей.

Также Пихмед занимается в Манисе проблемами каких-то беженцев-переселенцев. Автор фичка как-то невнятно говорит, откуда они появились и почему. Наверное, причина в том, что главное в фичке - сцены ебли, а не скучная политика.

Дальше Пихмед отправляется в гости к Махмуду-паше – одному из представителей манисской знати. В доме он видит молодого и кросивого юношу по имени Седиф, который кросиво танцует с факелами. Также про этого Седифа известно, что его ебал отец Пихмеда.

Седиф ищет себе нового ебаря…

Музыка постепенно смолкала, больше не в силах поддерживать это полыхание жизни и страсти. Затих и Седиф… И тут Мехмед решительно поднялся.
Он все истолковал правильно. Все прочитал в намертво прилипшем к нему взоре Седифа.
Это огненное безумие, этот дерзкий и откровенно чувственный танец были предназначены лишь ему одному.

▼Последний приют. Часть I. Маниса. Ноябрь 1450 - Февраль 1451 года⬍

▼Последний приют. Часть II. Маниса. Февраль 1451 года⬍

Анон · 2018-09-11 12:25:42

Анон-чтец, ты герой!

Анон · 2018-09-11 12:57:35

Анон-чтец, ты реально герой, продираться через этот беспощадный песец.

Анон · 2018-09-11 13:15:55

Предложение модераторам и анонам с хиджрами: создать тему-ложноножку, где обсуждать хиджр и им подобных и сраться дискутировать сколько влезет. И сообщения перенести.

Анон · 2018-09-11 13:30:24

Анон пишет:

Анон-чтец, ты герой!

Анон пишет:

Анон-чтец, ты реально герой

Пасибо! Но у меня для вас новость (даж не знаю, хорошая или плохая)

В процессе дочитывания фичка анон-скорочтец обнаружил - инфа о том, что фик удалён с Фикбука, уже не верна. Фик висит на прежнем месте.
https://ficbook.net/readfic/1715480

Более того: после главки "Последний приют. Часть II. Маниса. Февраль 1451 года" появились три новые!

Ессно, пришлось дочитывать... А щас сделаю просто порядка пост

Предыдущие части самого фичка (не чтений!), которые выкладывались в треде
https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 8#p3479668
https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 5#p3480285
https://holywarsoo.net/viewtopic.php?pi … 8#p3480338

Текст новых трёх главок которые анон-скорочтец дочитал:

▼Молодой султан. Маниса. Февраль 1451 года⬍

Песня к главе: Sarah McLachlan — Song For A Winter’s Night (Мелодия зимней ночи)
Если бы я только мог вздохнуть с тобой рядом
Я был бы счастлив просто держать тебя за руки
Проводя эту зимнюю ночь рядом с тобой
(мой примерный перевод избранной песни)

Они оставили Последний приют лишь когда холодное зимнее солнце высоко поднялось над Манисой, едва ли друг другом насытившись. Сметливый Хуршид был выслан вперед с наказом незамедлительно доставить Заганосу-паше те сведения, ради которых Раду ездил в столицу.

— Прямо в руки, Хуршид, — сказал Мехмед, удерживая за повод его жеребца. — И постарайся сделать это как можно более незаметно.

— Как будет угодно Повелителю, — тот кивнул, взнуздал коня и совсем скоро скрылся за распахнутыми воротами.

— А мы с тобой, мой бесценный, можем не торопиться, — Мехмед повернулся к возлюбленному.

Раду вывел уже оседланных коней из конюшни и теперь задумчиво смотрел на дом, выстроенный в простоте старого стиля, словно пытаясь навечно запечатлеть в памяти источенные временем стены, полупрозрачное кружево инея на крыше и широкие каменные ступени, покрытые белым ковром. На нем остался лишь призрачный рисунок следов, но и ему вскоре предстояло исчезнуть под плавно спускавшимися с неба снежинками.

— Мне кажется, что я похитил тебя у времени, Солнце мира, — с тихой грустью сказал Раду, переводя взор на Мехмеда. — А еще мне кажется, что больше мы не вернемся сюда.

— Ты давно похитил меня, Раду, — ответил Мехмед, согревая на своей груди прильнувшего к нему возлюбленного. — Мое сердце. Мою душу. Мое тело. Только я в своем упрямстве слишком долго скрывал это даже от себя самого. И мне тоже кажется, что больше мы не вернемся в Последний приют. Нет, не печалься, мой хороший! Теперь, мой Серебряный принц, где бы мы ни были, мы сумеем сберечь и защитить то, что нас связывает.

— Любовь? — Раду легким движением отбросил упавшую на лицо прядь и улыбнулся без горечи.

— Любовь, — согласился Мехмед и, нежно коснувшись его губ, отстранился, чтобы сесть в седло.

Как он ни старался, но при движении ему так и не удалось скрыть некоторое неудобство, причиненное пылкой несдержанностью слишком юного и неопытного возлюбленного. Раду заметил: его чистую кожу моментально залила багровая краска, волной поднявшаяся от груди до самого лба, а глаза заполнили неподдельная тревога и искреннее раскаяние.

— Я был неосторожен с тобой, мой любимый? Прости, мне так жаль!

— Не извиняйся, все хорошо. — Мехмед улыбнулся: ему было всего восемнадцать, его тело горело от любви, пело и жило, а боль не имела значения. — Но это не говорит о том, что я готов навсегда передать тебе бразды правления. Впрочем, если догонишь меня раньше, чем мы доберемся до Манисы…

Он рассмеялся — счастливо, беспечно, как смеются только позабывшие обо всем на свете влюбленные, и ударил пятками в лошадиные бока, прежде чем окончательно смутившийся Раду успел найтись с ответом. Он знал, что подобное состязание немного бесчестно, поскольку теперь возлюбленному придется, теряя драгоценные минуты, выводить коня шагом и самому закрывать за ними ворота, но угрызений совести не испытывал.

***

Раду нагнал его у городских укреплений. В мягких солнечных лучах его улыбка сияла торжеством превосходного наездника, а глаза искрились мальчишеским задором. Мехмед молча осадил разгоряченного стремительной ездой скакуна и протянул руку, чтобы хотя бы на миг прикоснуться и почувствовать возлюбленного, но голос ушедшего, вчерашнего, а может быть, неотвратимо подступающего грядущего уже окликнул его: — Фатих, твой народ счастлив приветствовать тебя!

То снова была маленькая сморщенная предсказательница из горного села, которая с легкостью молоденькой девушки, никогда не знающей утомления, держала путь в Манису.

— Авни, ты имеешь в виду манисский люд?

Взор Мехмеда устремился к засыпанным снегом узким улочкам, начинавшимся прямо за укреплениями. В этот час землепашцы с предгорий, купцы, мелкие торговцы, женщины под покрывалами, ремесленники сновали под пузатыми балконами, которые тяжело и мрачно нависали над мостовой, вымощенной булыжником, сглаженным временем, копытами коней и ступнями прохожих.

— Ты лучшее, что когда-либо случалось с Манисой, Солнце мира, — сказал Раду, подъезжая ближе. — В столице восхищены твоей заботой о процветании города и устройстве переселенцев.

— В твоих словах — сплошь истина, Прекраснейший, — Авни согласно кивнула. — Жаль, что его пребывание здесь подходит к концу. Но ты же оставишь в Манисе иное свое воплощение? — она повернулась к растерянному Мехмеду. — Не ведающего страха прелестного мальчика, маленького мальчика с дымчатыми глазами?

— Мустафу? — Мехмед вздрогнул от дурного предчувствия. — Моего сына?

Знаешь ли ты, что в этой части города люди знают немало старых историй. Не могу судить, все ли они правдивы… Когда все открылось, муж девушки убил обоих любовников…

— Да, — лицо Авни потемнело. — У тебя душа поэта. И потому ты тоже способен почувствовать это озарение. Позволь же себе увидеть.

— Я не понимаю… — зимний день вдруг пошел зыбкой рябью и неожиданно растворился в сочной густо-зеленой листве, в хрустальном плеске воды, в пении птиц, в необыкновенно красивых дымчатых глазах высокого стройного юноши, в темных косах доверчиво протянувшей ему хрупкую лилейную ручку девушки. «Зулейха!», — раздался грубый мужской оклик, прежде чем взволнованный голос Раду и его теплое прикосновение выдернули Мехмеда из мистического тумана.

— Сердце мое, что случилось? — обеспокоенно расспрашивал его возлюбленный. — Тебе что-то привиделось? Что именно? Ты мне расскажешь?

Отпустив обессиленную и совершенно поникшую прорицательницу, они вдвоем теперь ехали по извилистым улочкам Манисы, нарочно выбрав самую дальнюю дорогу к дворцу. День незаметно клонился к вечеру; снегопад усилился, разгоняя по домам громкоголосых торговцев с базара и праздношатающийся люд.

— Давай зайдем в кофейню, мой хороший, — попросил Мехмед, направляя гнедого во двор приземистого строения с лиловыми тенями на резных колонах и огромными окнами, призывно залитыми светом множества светильников. — Не подумай, что я от тебя скрываюсь, нет! — прибавил он поспешно, пропуская Раду в большой и высокий зал. — Но сейчас я и сам не в силах вспомнить то, что увидел. И потому не уверен, видел ли что-то вообще.

Он ни в чем не солгал: пророческое озарение в самом деле ушло безвозвратно, оставив в душе отголосок смутной тревоги.

— Должно быть, духи (кем бы они ни были) лишь приоткрыли завесу, — произнес Раду, разглядывая нарядную светлую комнату с выложенными узорчатыми плитками потолком и стенами. — Но не сумели сохранить воспоминания.

Эта кофейня была самой старой и самой уютной в Манисе. В ее центре располагался маленький плоский бассейн с дремотно журчащим фонтаном. Вдоль стен тянулись длинные, покрытые коврами сидения — миндеры.

— Должно быть, — согласился Мехмед. Сын хозяина кофейни поставил перед ними крошечные чашечки с кофе, тарелки с лепешками и изящные вазочки с засахаренными фруктами и вареньем, и с величайшим почтением склонился перед любимым многими Повелителем и его другом. — Предсказания, пророчества, видения, мой бесценный, — Мехмед развел руками, — странная и ненадежная вещь. В их причудливых хитросплетениях и неясных образах порой бывает очень сложно отделить зерна от плевел.

— Только знания и жизненный опыт дают такую возможность, — Раду понимающе улыбнулся. — Но одному предсказанию я все же доверяю. Когда-нибудь ты станешь великим султаном, Солнце мира.

— Когда-нибудь, — Мехмед заботливо придвинул к Раду блюдо с лепешками и вазочку с его любимым вареньем из лепестков роз. — Когда-нибудь, мой Серебряный принц.

***

В тот вечер о предсказаниях они больше не говорили; других, более нужных и желанных обоим разговоров хватило с лихвой. В теплом уюте кофейни и по дороге во дворец Мехмед щедро делился с возлюбленным планами по дальнейшему благоустройству дорогого ему города, включающими в себя, кроме всего прочего, возведение новых общественных зданий.

— Послушай, Раду, это важно! Я замыслил постройку новой мечети и имарета*, где смогут кормиться бедные путники, сироты, неимущие — независимо от происхождения и веры. Что скажешь на это, мое сердце?

— Скажу, что восхищаюсь твоим добрым гением. И что дела, к сожалению, не отпускают тебя ни на мгновение, Солнце мира, — со вздохом ответил Раду, указывая на необычно торжественного Кючук-бея, который встречал припозднившихся, в своем эгоистичном счастье позабывших о времени влюбленных на ступенях дворца.

— Что стряслось, Кючук-бей? — спросил Мехмед, передавая верному стражу повод и спешиваясь. — Дурные вести?

— Важные, Повелитель, — Кючук-бей сдержанно склонился. — Но спешно прибывший из столицы Шихабеддин-паша, который с утра дожидается вас в зале Совета, не простит мне, если мой господин услышит новости от кого-то другого.

— Что ж, на все воля Аллаха и я приму Шихабеддина, с какими бы вестями он ни явился, — Мехмед расправил плечи, без ропота подчиняясь обстоятельствам. — Да, Кючук-бей, — он улыбнулся, позволив себе хитро прищуриться. — Сделай для меня кое-что еще: сходи за Гюльшах-хатун и незаметно проведи ее в зал Совета.

— Издревле заведенный обычай не дозволяет женщинам присутствовать на совете, — пояснил он возлюбленному, держа путь по безмолвным коридорам дворца. — Но Гюльшах, чья верность не отстает от мудрости, имеет право выслушать весть из первых уст. Как и ты, мой бесценный, — кончиками пальцев Мехмед притронулся к дрогнувшей ладони. — Теперь ты со мной — навсегда.

Так, плечом к плечу, они вошли под старинные беленые своды. Там их уже дожидались ближайшие сподвижники и преданные соратники Мехмеда. И конечно же Шихабеддин-паша в неизменно роскошном дорожном кафтане, подбитом сверкающим лисьим мехом.

— Да пошлет вам Аллах процветание и долгие годы жизни, Повелитель, — евнух величаво склонил голову. — Вы чудесно выглядите, мой молодой господин. Красота, сила, талант к управлению — редчайшие дарования, слившиеся воедино… А плодами вашей несомненной мужественности, — превосходно поставленный голос Шихабеддина стал чарующе-сладкозвучным, — я успел сполна насладиться нынешним утром, когда мне представили двоих крепких и здоровых шехзаде.

— Счастлив приветствовать вас в Манисе, мой добрый друг и тайный помощник, — краем глаза Мехмед заметил легкое движение за резной перегородкой, где промелькнули две тени — жемчужно-серая и черная. Мехмед неприметно усмехнулся: то были Гюльшах и Кючук-бей. — Надеюсь, что затянувшееся ожидание было не слишком тягостным. Также надеюсь, что принесенная вами весть, ради которой вы решились предпринять столь трудное путешествие по зимним дорогам, нас не разочарует.

— Не разочарует, Повелитель. — Евнух с интересом разглядывал сильно возмужавшего правителя Манисы, которого не видел уже давно: юноша уходил; на его место заступал уверенный в себе мужчина, чье слово — закон, а решения — святы. Шихабеддин помолчал и продолжил торжественно: — Не разочарует, мой Повелитель. Ибо я приехал сообщить вам о безвременной кончине султана Мурада и о том, что теперь вы — султан.

***

Если бы Мехмеда спросили, когда началась его по-настоящему взрослая жизнь, он бы не колеблясь ответил, что в день приезда в Манису Шихабеддина. Давно отгремело бурное ликование, охватившее зал Совета, оставив после себя единственное воспоминание о том, как среди общей суеты и радостного шума Раду первым с глубочайшим почтением преклонил пред ним колени.

— Каким оно будет, ваше правление? — спросил Шихабеддин, пытаясь правильно истолковать для себя то быстрое и незаметное другим пожатие сплетенных ладоней, которым обменялись новый султан и его коленопреклоненный юный друг. — Что вы предпримите первым, Повелитель?

— Наш Повелитель всегда почитал обычаи этого города, — вежливо вступил в разговор до сих пор молчавший Заганос-паша. — Когда ваш старший брат, — он учтиво поклонился Мехмеду, — шехзаде Алаэддин Али**, был новорожденным младенцем, султан Мурад вынес его к своим советникам и, согласно обычаю — что подтвердят все присутствующие при этом, — представил его, как будущего наместника Манисы***. Последуйте моему совету: прямо сейчас назовите того из шехзаде, в ком видите своего приемника в Манисе и на престоле Османов.

— Именно так я и поступлю, — Мехмед кивнул своему визирю. — Подобный обычай не следует нарушать.

Он знал наперед, кого из сыновей назначит своим наследником, но все равно замешкался у покоев гарема. Здесь, в отрешенной от мира, сугубо женской атмосфере, царили дремотный покой и сонная тишина. Новость о смерти султана Мурада пока не успела проникнуть сквозь крепкие стены.

— Я не стану влиять на ваше решение, мой Султан, — сказал убеленный сединами Главный евнух, встретивший Мехмеда глубоким почтительным поклоном.

Благодаря своему высокому положению он тоже присутствовал в зале Совета и как никто другой знал старинные обычаи.

— Решение принято.

Ты же оставишь в Манисе иное свое воплощение?..

Мехмед отмахнулся от вновь охватившего его дурного предчувствия и толкнул дверь в комнату Гюльшах.

— Я ожидала увидеть вас, Повелитель, — девочка-Сфинкс подняла на него серьезное бледное личико в обрамлении длинных темно-каштановых кос.

Гюльшах по-обыкновению была собрана и деловита. Она уже успела разбудить, поднять и одеть Мустафу. Ребенок жмурился от прохладной воды, которой его умыли, и весело улыбался, решив, должно быть, что мать подняла его среди ночи для какой-то неведомой забавы. Завидев отца, он и вовсе расхохотался и протянул к нему крошечные ручонки.

— Ради этого все и замышлялось, верно? — спросил Мехмед, встревоженно наблюдая, как Гюльшах, его оплот надежности и стабильности, с трудом справляется с застежками парадного детского одеяния из тяжелой негнущейся парчи.

— Наш брак? — она опустила голову. — Да, ради этого. Чтобы империей Османов когда-нибудь правил тот, в чьих жилах течет древняя, гордая и чистая кровь Караманидов.

Ей наконец удалось справиться и с драгоценными застежками, и с подступающими слезами, и горечью предстоящего расставания. В конце концов, к этому ее всегда готовили; ради торжества собственного сына она когда-то появилась на свет. И потому она почти с возмущением отвергла предложение супруга перебраться вместе с остальным двором в столицу.

— Нет! Не настаивайте, милый друг, я не поеду. Я должна остаться с сыном и вырастить из него достойного правителя и мужчину.

— Я усилю вашу охрану и оставлю в Манисе Заганоса-пашу, — как бы там ни было, Мехмед не мог перестать тревожится за них обоих. — Он поддержит тебя своими советами и станет наставником нашему сыну.

Гюльшах улыбнулась, ее слезы высохли. Оглядев напоследок притихшего в присутствии отца Мустафу, она бросила смешливый взгляд на супруга и тихо спросила: — Не простили?

Мехмед помолчал. Он знал, что мудрый, далекий от людских волнений и все понимающий Сфинкс не станет требовать объяснений, но решил ответить: — Не простил. Но не столько разлуки, которая выжгла мне сердце и чуть было не убила. Просто теперь я больше никому не могу позволить действовать за моей спиной даже ради общего блага. Но Заганос-паша всегда был предан мне и потому имеет право получить должность визиря при Мустафе хотя бы в качестве награды за свою преданность.

— Да будет так.

Гюльшах снова улыбнулась и ободряюще кивнула супругу. Сейчас первейшей обязанностью нового султана было представить маленького манисского наместника и наследника престола Совету и получить присягу на верность. А все остальное, кроме блага сына, для стойкой сероглазой девочки, в один час решением мужа превратившейся в полноправную валиде, по большому счету значения не имело.

***

Уже глубокой ночью Мехмед покончил с делами и добрался до своих покоев. Там было натоплено и чисто убрано; старомодные глиняные светильники на высоких подставках отбрасывали на расписанные стены нечеткие тени и зыбкие блики. Вернувшийся к своему господину Кючук-бей заканчивал укладывать вещи: на рассвете молодому султану и его окружению предстоял неблизкий путь в столицу. Произнеся приветствие, верный страж умолк и указал глазами на юношу, который молчаливо дожидался возлюбленного, сидя у накрытого стола.

— Раду, — Мехмед просиял самой счастливой из своих улыбок: им двоим не нужны были слова о том, сколь тягостной стала бы эта последняя манисская ночь вдали друг от друга. — Не ешь, мой хороший, подожди меня. Я скоро, — добавил он, на ходу сбрасывая верхнее одеяние.

Менее чем через полчаса он присоединился к возлюбленному, успев вымыться и переодеться в свободные домашние одежды. Помогавший ему Кючук-бей удовлетворенно оглядел собранные дорожные сумки, затем откланялся и в привычной невозмутимой манере отпросился уйти со двора.

— Иди, Кючук-бей, — ответил Мехмед, припоминая радостные стены Последнего приюта и лимонные деревца в кадках, высаженные явно не мужской рукою. Что ж, наверное, даже самой сильной любви нельзя вечно жить, упиваясь горестными воспоминаниями. — Иди, — повторил Мехмед. — Но не забудь вернуться к рассвету.

Едва верный страж удалился, он пересел к Раду поближе, неосознанно стремясь почувствовать его желанное ровное тепло у своего плеча. Снова потекли разговоры, дополненные мелодичным звоном посуды: им удалось захватить любовников целиком, и потому о самом важном Мехмед сумел вспомнить только к концу сильно припозднившегося ужина.

— Хотелось бы верить, что тебе понравится мой подарок, — сказал он с затаенной надеждой, вручая восхищенному юноше ларец греческого ювелира.

— Он превосходен, — тонкие пальцы, которые Мехмед так сильно любил целовать, с благоговением скользнули по серебряной вязи и замерли на изящном узоре на крышке. — Спасибо. Но я не вижу отверстия для ключа.

— Его нет, — ответил Мехмед, вставая за спиной поднявшегося на ноги возлюбленного. — Видишь того сокола, что готовится схватить зайца? — тихо спросил он, почти касаясь губами белокурого затылка. — Надо сдвинуть зайца ему в клюв и тогда…

Ларец распахнулся под смех счастливых любовников. Лампы мигнули. Сосновая головешка, догорая в жаровне, вспыхнула голубым пламенем перед тем, как превратиться в горячую золу.

— Но мне нечего подарить тебе в ответ, Солнце мира, — Раду виновато улыбнулся.

Мехмед тоже улыбнулся: в данный момент его прельщала только одна награда.

— Подари мне себя.

— Султану нужно лишь приказать, — Раду опустил ларец на стол и медленно повернулся. Его мерцающие глаза, зрачки которых расширились от благодарности и вспыхнувшего желания, встретились с черными глазами Мехмеда.

— Тебе, мое сердце? Никогда! — шепнул тот, мгновенно загораясь ответным желанием. — Но ты же видишь, мой бесценный, чувствуешь, что я с ума схожу от возможности прямо сейчас любить тебя.

Вскоре на ложе их нагие тела слились в чувственном единении. Любовь вела их: порывы лихорадочного обладания перемежались с паузами подлинной нежности, наполненными прикосновениями, поцелуями и признаниями. Потом страсть снова вступала в свои права: движения спаянных тел становились резче, стоны — громче, а ласки — безумнее. Затем опять приходил момент чарующей гармонии: они неспешно сливались, постепенно хмелея от трепетных ласк, в своем единении заботясь прежде всего об удовольствии другого.

В один из таких моментов Раду вдруг отчаянно вскрикнул: «Прошу тебя!» и теснее прижался к Мехмеду. Даже сквозь собственное, неожиданно нахлынувшее наслаждение понимая, что нужно возлюбленному, тот протиснул руку между их плотно сомкнутыми телами. Его пальцы уверенно сжали напряженную плоть и почти сразу точно в награду оросились вязкой влагой.

После, когда страсти утихли, тела успокоились, а усталое сознание медленно начал затапливать сон, Раду прошептал, что проведенные в Манисе счастливые дни навсегда останутся в его памяти.

— Как и в моей, — ответил Мехмед, прижимая к себе засыпающего в его объятиях возлюбленного. — Маниса была щедра к нам, Серебряный принц. Но я верю, что в Эдирне нас с тобой тоже ждут дни счастья.
Комментарий к Молодой султан. Маниса. Февраль 1451 года
*Имареты — восточное название благотворительных учреждений, открываемых обычно при мечетях и поддерживаемых подаяниями прихожан. В них получают пропитание не имеющие средств учащиеся, как и вообще нищие и бесприютные.
**В начале июля 1443 года старший брат Мехмеда шехзаде Алаэддин Али был убит своим советником, пашой Кара-Хизиром. Это событие сделало Мехмеда наследником трона
*** Манису называли саджаком наследника престола. Тот из шехзаде, кто владел Манисой, почти автоматически становился претендентом на престол Османов

▼Заговор теней. Часть I. Перекресток Двух Лун. Окрестности Эдирне. Март 1451 года⬍

Музыкальная тема ко всем частям Заговора: Вика Цыганова — Любовь и смерть

…Любовь и смерть, добро и зло.
Что свято, что грешно,
познать нам суждено...

...А выбрать нам дано одно…

— В Эдирне я сражаюсь с тенями. Отражения на стене, достопочтенный Махмуд-паша, отвлекают мое внимание от главного, — с горечью сказал Мехмед, бросая короткий взгляд на кавалькаду за своей спиной.

Немногочисленная, но преданная свита молодого султана все дальше и дальше удалялась от ненавистной столицы; здесь, на свободе, воздух был по-весеннему прозрачен и чист. Набухшие, полураспустившиеся почки каштанов казались бронзовыми на фоне бледных дождевых облаков, сквозь которые процеживался робкий солнечный свет. Скромные кафтаны верховых выделялись темными пятнами на фоне мощеной римской дороги.

— Весьма изящно звать партию Халиля-паши «тенями на стене». Ведь если мы проиграем или дадим слабину, эти тени растопчут нас без всякой жалости, — отозвался бывший ромей, обращая твердый взор к нахмурившемуся султану.

Их триумфальный февральский въезд в Эдирне не у всех вызвал приступ искренней радости, хотя собравшаяся на улице толпа ликовала. Но то были всё больше простые жители Эдирне, для которых приезд здорового, сильного, энергичного, а главное, совершеннолетнего наследника означал лишь одно: в империи Османов еще долго не будет династических распрей и их извечных спутников — гражданских войн.

— Вы не почувствуете себя в безопасности, Повелитель, пока жив этот ребенок, которого все недовольные вашей политикой смогут использовать в собственных корыстных интересах, — тон Махмуда-паши остался ровным и учтивым, но ясно давал понять, что старинная знать не слишком счастлива от его воцарения, и что партия Халиля и остальных обойденных молодым султаном бывших царедворцев по прежнему очень сильна.

— Этот ребенок — полугодовалый шехзаде Ахмед. И он — мой брат. А посему закончим на этом, — отрезал Мехмед, в глубине души с неохотой признавая, что искушенный в придворных интригах Махмуд-паша как никогда прав.

Дорога пошла под уклон. Сопровождающий Мехмеда Кючук-бей сделал знак державшемуся около своего юного господина Хуршиду и решительно устремился вперед, намереваясь возглавить кавалькаду.

— Коран говорит, что казнь принца предпочтительнее потери провинции. Впрочем, как вам будет угодно, Повелитель. Тем более, что наш друг уже успел припугнуть Халиля свидетельствами о его… весьма недвусмысленных взаимоотношениях с венецианцами и генуэзцами, — Махмуд-паша одобрительно фыркнул и обратил лицо к Шихабеддину, о чем-то вдохновенно беседующему с Раду.

Мехмед втайне улыбнулся, потому что взгляд белокурого юноши как и раньше был прикован только к нему одному. То был особый, нежный и трепетный взгляд, выдававший влюбленного, для которого любовь и преданное служение объекту всех его помыслов было смыслом и главным богатством жизни.

— Ваш юный друг слишком красив, — Махмуд-паша вздохнул, отвел глаза в сторону и смущенно добавил, дуя на озябшие пальцы: — Иногда я сильно жалею, что Всевышний не создал его девушкой.

Дорога спускалась все ниже и ниже. Теперь путь конников пролегал сквозь редкий пролесок, переходящий в густой сосновый лес. За влажными от выпавшего накануне дождя величественными деревьями скрывалась цель их путешествия — загородный дом Махмуда-паши, где молодой султан и его окружение намеревались уединиться, выработать план дальнейших действий, а заодно — развлечь себя охотой.

— Его брат приезжает, — поспешил сказать Мехмед, ревниво уводя собеседника подальше от зыбучих песков восхищения. Заметив, что его советник выпрямился в седле и весь обратился в слух, он процитировал по памяти строки из послания валашского Господаря: Мой брат и друг! Позволь мне явиться в Эдирне, дабы лично засвидетельствовать тебе свое глубочайшее почтение. Надеюсь, ты сочтешь сей жест залогом моих добрых намерений и подтвердишь мои полномочия*.

— Рад, что Валахия не станет головной болью, — Махмуд-паша удовлетворенно кивнул. — Для осуществления намеченных нами свершений потребуются верные союзники.

Задуманное ими касалось дальнейшего расширения границ империи. Смелый взор нового султана и неотделимого от него окружения устремился к величайшей жемчужине на берегу Босфора, где сходились богатые торговые пути, одинаково принадлежащей Востоку и Западу. «Град Константина неприступен, — еще в Манисе предостерегал Заганос-паша. — Стрелы его защитников затмят собой солнце». Впрочем, тогда при разговоре присутствовал Раду, который с присущей ему мягкой вежливостью, но не без легкой, почти неприметной и оттого не обидной иронии заметил, что войско их молодого повелителя сможет сражаться в тени.

— Не думаю, что Влад поспешит к нам в союзники, хотя мой отец (как поговаривают, ослепленный любовью) некогда подарил ему престол Валахии, — Мехмед покачал головой, вспомнив хмурого отрока и его извечное: «Проклятые турки лишили меня родины и свободы». — В детстве мы не слишком ладили. Он может сколько угодно называть меня братом и другом, но это ничего не значит… Прекрасный дом, Махмуд-паша!

Дом, показавшийся из-за сосен, представлял собой столичный дворец в миниатюре. Изящные пропорции его белоснежных, украшенных цветными глазурованными плитками строений гармонично сочетались друг с другом; высокие витые колоны увенчивались резными капителями; парадный вход за крепкими воротами по прихотливой воле строителей был непривычно развернут в сторону подъездной дороги**. За домом был сад, где на голых ветвях уже появились первые робкие листочки, предвещавшие скорое буйное цветение.

— У него странное, но невероятно романтичное название — Перекресток Двух Лун. Люди верят, что предшественник вашего отца, султан Мехмед Челеби*** выстроил его для одной из наложниц, когда завоевал Эдирне, — пояснил Махмуд-паша, направляя коня к широким ступеням.

Там усталых и продрогших на сыром воздухе конников уже дожидались немногословные и предупредительные челядины. Среди их почтительных лиц Мехмед не без удивления узнал тонкий профиль и черные глаза юноши, который при приближении въехавшей во двор кавалькады поторопился укрыться за спинами молчаливых товарищей. То был пригожий и гибкий Седиф — бывший наложник султана Мурада, некогда развлекавший гостей своим безумным танцем с факелами. Догадавшись, что его тайный маневр не остался незамеченным для хозяина, и мало того, вызвал его глубокое неудовольствие и явное удивление, он в конце концов вышел вперед и с заученной учтивостью склонился перед только что спешившимся Шихабеддином.

— Тогда, зимой, Седиф дерзнул быть с вами непочтительным, мой Повелитель? — тревожно спросил Махмуд-паша, который взялся лично сопроводить молодого султана в приготовленные для него покои.

Перекресток Двух Лун только снаружи выглядел небольшим; внутри он оказался поистине огромен. В просторной анфиладе его залов и комнат, с изяществом украшенных коврами тонкой работы и обставленных парчовыми диванами и великолепной резной мебелью, могло разместиться гораздо большее общество, чем то, что прибыло сегодня из Эдирне.

— Нет, отчего же. Седиф был весьма почтителен, — отмахнулся Мехмед, чьи мысли и сердце занимал совсем не пылкий черноглазый танцор.

В столице им с Раду редко удавалось провести время в желанном уединении; там для обоих оно было насыщено до предела. Мехмед по заведенной еще в Манисе привычке первым делом с головой погрузился в весьма запущенные в прошлое царствование дела канцелярского архива и опустевшей казны. Его прекрасный юный возлюбленный посвятил свой досуг тренировочным боям и углубленному изучению точных наук, литературы и языков под руководством выписанных из франкских земель наставников.

— Мой султан решил сделать из меня философа? — с лукавой улыбкой вопрошал Раду, когда Мехмед, оставив пыльные свитки, заходил проверить, как продвигаются занятия, а на самом деле — насладиться его чистой сверкающей красотой.

Все, на что они решались под бдительным оком очередного ученого франка, были долгие взгляды и осторожное соприкосновение ладоней. Обычный незамысловатый жест, но для них двоих он значил слишком много и у обоих вызывал одинаковое сердечное волнение.

— Не философа. Своего визиря, — обычно отвечал Мехмед, мечтая позволить себе большее, когда на часах у дверей его покоев встанут верные Хуршид и Кючук-бей.

Подобное случалось нечасто. Потому совместная поездка в загородный дом Махмуда-паши стала глотком свежего воздуха. Здесь не было издревле установленных правил и церемониалов (и докучливых глаз), сопровождающих любой шаг молодого правителя, что несказанно радовало Мехмеда, который с улыбкой оглядел отведенную ему комнату и наконец-то свободно вздохнул.

— Счастлив, что вам нравится в моем доме, — Махмуд-паша тоже позволил себе улыбку. — Посмотрите: прямо за покоями есть купальня, созданная по примеру лучших образцов моей родины. Если пожелаете, то после ужина слуги наполнят бассейн горячей водою. А сейчас, — продемонстрировав восхищенному Мехмеду все прелести прекрасно обустроенного банного чертога, Махмуд-паша почтительно склонил голову, — позвольте мне покинуть вас, мой Повелитель, дабы самолично проследить за приготовлениями к вечернему пиру.

Мехмед задумчиво кивнул. Получив дозволение, Махмуд-паша поспешил откланяться и покинуть комнату. После его ухода молодой султан еще раз осмотрел уютные покои, выдержанные в теплых нежно-золотистых тонах, низкую кроватью под шелковым балдахином, улыбнулся своим потаенным мыслям и велел над чем-то раздумывающему Кючук-бею помочь ему переодеться к предстоящему торжеству.

***

Тщательными стараниями Махмуда-паши пир был устроен со всей пышностью, возможной в загородном жилище. Просторный пиршественный зал с высокими сводами сверкал огнями сотен светильников; нарядные гости либо сидели, либо полулежали на пестрых шелковых подушках. После того, как общество насытилось, а усердные слуги обнесли всех присутствующих жидкой халвой и щербетами, наступило время милым мужскому сердцу свободным разговорам. Кто-то толковал о новой конской сбруе; кто-то — об охотничьих трофеях; кто-то предавался воспоминаниям о красотах и ласках оставшейся в Манисе возлюбленной; кто-то (как радушный хозяин торжества) углубился в тему выигранных и проигранных сражений.

Подобно многим опытным воинам, Махмуд-паша любил рассуждать о ратном деле, и подобно им же вцеплялся в нить беседы, не желая отдавать другим возможность поговорить. Но рассказы его были познавательны и интересны, ибо он не просто восхвалял победителей, а со всей тщательностью пытался разобраться в ошибках и просчетах побежденных.

— Любезный Махмуд-паша! — позвал его Шихабеддин, которому быстро наскучило слушать о тактике и удачных стратегиях. — Не пора ли, мой друг, развлечь нас музыкой и танцами? У вас есть один юноша. Седиф, кажется, — продолжал Шихабеддин, довольный тем, что ему удалось отвлечь хозяина от любимого им бряцанья оружия. — Говорят, что он отменно танцует с факелами. Быть может, сей молодой человек не откажется явить свое искусство нашему взору?

— Танец с факелами? Никогда такого не видел. Наверное, это будет замечательно, — в криках общего одобрения, охватившего пиршественный зал, сидевший около Мехмеда Раду повернул к возлюбленному голову. Его щеки горели, глаза и волосы ослепительно блестели в свете ламп, делая его одухотворенный облик оторванным от реальности и совершенно неземным.

— Самое замечательное — это смотреть в твои глаза, мой бесценный, — восхищенно шепнул Мехмед, незаметно поглаживая тонкую ладонь, спокойно лежащую на пестром ковре.

Их пальцы соприкоснулись, дрогнули и сплелись под странное и пока еще нестройное пение ребаба и цимбал, сопровождающее начало танца Седифа, которого слугам с трудом, но наконец-то удалось отыскать. Выслушав мягкие порицания Махмуда-паши, бывший наложник султана кивнул, сбросил любимый красный кафтан и покорно встал в центр мгновенно образовавшегося круга.

— Самое замечательное — это целовать и ласкать тебя, Солнце мира, — тихо ответил Раду, пряча счастливые глаза.

Их руки все еще были сплетены. Меж тем, аккомпанировать Седифу взялись Шахабеддин-паша и один из гостей, который попросил принести из своей комнаты цимбалы****. Пригожий танцор удивленно посмотрел на диковинный музыкальный инструмент, но ничего не сказал.

— Ты придешь ко мне сегодня ночью? — спросил Мехмед при первых звуках слаженной мелодии, в которой тон задавали бубен, взятый лично Махмудом-пашой, и ребаб в руках Шихабеддина.

Ответное да потонуло в сплетении постепенно нарастающего тревожного ритма и шипении огня. Седиф замер и медленно развел факелы в стороны, выдерживая эффектную паузу. Зрители примолкли; факелы вдруг полыхнули алым и снова сошлись; последовал выразительный взмах гибких рук и высокий прыжок, дающий начало огненному безумию.

— Танцор волнуется, — заметил Раду, глядя, как наложник покойного Мурада куражится в центре круга, на потеху собравшихся вращая сначала факелами, а затем — зажженными шелковыми платами над своей головой. — Он хороший танцовщик. Но сегодня он будто танцует в последний раз в своей жизни, — пояснил Раду после паузы. Помолчав, он вдруг улыбнулся и добавил, уже не пряча сияющих глаз: — Что скажешь, Солнце мира, если я прямо сейчас, пока все заняты танцем, незаметно уйду в твою комнату и буду ждать тебя там?

— Что люблю тебя больше всего на свете, мое сердце, — прошептал Мехмед, провожая поднявшегося на ноги возлюбленного страстным, загоревшимся взором.

Наступающая ночь принадлежала им двоим. И никому из них не было дела до выходок безумного мальчишки, который в сегодняшнем танце словно решил превзойти себя самого.

Седиф в самом деле сгорал и безумствовал; его движения, сначала изысканные, легкие и гармоничные, неожиданно стали резкими и вызывающе-откровенными. Шух! — горящие факелы упали в медный таз; черноглазый мальчишка сверкнул очами, по-кошачьи изогнулся и дернул вверх белоснежную рубаху, которую тут же поджег под молчаливое удивление собравшихся зрителей.

Светлая ткань вспыхнула и загорелась в наступившей тишине. Даже музыканты перестали играть, раздосадованные странным выпадом Седифа. Тот блеснул ровными зубами, бросил остатки догорающей материи к ногам опешившего Мехмеда и довершил поразившее его безумие совсем уже возмутительным кувырком вперед со стойки на руках.

— Не пойму, что на него нашло, — сказал Махмуд-паша своему султану, который с облегчением дождался окончания этого дикого танца и поднялся, намереваясь уйти. — Надеюсь, он не оскорбил вас, мой Повелитель? — продолжил советник с тревогой. — Раньше Седиф никогда так сильно не увлекался происходящим, чтобы перейти последнюю черту.

— Однако мальчик очень страстный. Видели этот отблеск пламени в его глазах? Подобные ему легко увлекаются и никогда не думают о последствиях, — задумчиво произнес стоявший рядом Шихабеддин, с интересом разглядывая полуобнаженного танцора, который покидал пиршественный зал, с трудом переставляя ноги, будто погасшее пламя отняло у него саму жизнь.

— Веселитесь без меня, друзья. Мне еще нужно разобрать некоторые бумаги, — подытожил Мехмед, спеша проститься с гостями и отправиться навстречу тому счастью, что несомненно ждало его в уединенных покоях Перекрестка Двух Лун.

***

Комната встретила его светом бронзовых светильников, а еще — пустотой и тишиной. Ни у дверей, ни внутри не было неизменного Кючук-бея. Что ж… Должно быть, верный страж просто решил на время оставить службу и нашел уединение на кухне в компании безрадостных воспоминаний о погибшей русинке и чаши запретного красного вина.

Но хуже всего было то, что в золотистом покое не оказалось никаких признаков прекрасного юного возлюбленного. Подумав со вздохом, что Раду скорее всего задержали какие-то неотложные дела, Мехмед сбросил обувь и шитое золотом верхнее одеяние, и босиком ступил в банный чертог, где все было устроено для радостей купания и отдохновения.

Махмуд-паша ни в чем не солгал, когда утверждал, что купальня создана по примеру лучших образцов его родины. Как и стены, пол был выложен коричневыми плитами и украшен великолепной мозаикой. Сама ванна — расположенный в центре просторный полукруглый бассейн, на широком бортике которого стояли блюда со сладостями и сосуд с гранатовым соком, — стараниями слуг уже была наполнена прозрачной, словно слеза, и в меру горячей водой.

Мехмед едва успел скинуть через голову рубашку и потянуть завязку шальвар, как тонкие руки с ласковой нежностью коснулись его обнаженных плеч, и самый любимый на свете голос произнес: — Позволь помочь тебе, Солнце мира.

— Иди ко мне, мое сердце, — давно сдерживаемые чувства в единый миг превратились в горячее возбуждение: Мехмед повернулся, обнял Раду за пояс, и не медля более ни секунды приник своими губами к его приоткрытым в улыбке губам.

После долгого воздержания поцелуй и последовавшие за ним объятия и прикосновения стали подлинным взаимным наваждением. Задыхаясь и вздрагивая, Мехмед шептал слова любви, прижавшись лицом и губами к изящной белоснежной шее. Раду уже успел вымыться и переодеться в свободную рубашку и тонкие шальвары, но в безудержном мареве все нарастающего желания Мехмеду вдруг показалось, что он совсем обнажен.

— Где ты был, мой хороший? — спросил Мехмед, всеми силами пытаясь взять под контроль инстинкты собственного тела, которое ныло от стремления отбросить нежность и прямо сейчас рвануться вперед, чтобы наконец-то любить и обладать.

— Ждал тебя здесь, Солнце мира, — шепнул Раду, снова целуя — глубоко и несдержанно, и увлекая его на мраморные плиты пола.

Тщательно выстроенный контроль был разбит; тела пылали, одежда обоих — сорвана чувственным порывом и отброшена в сторону. Мехмед вжал застонавшего юношу в пол, быстро провел губами по его плечам и груди; снова поднялся, приник теснее, и…

— Что ты? — спросил Раду, с тревогой наблюдая, как возлюбленный отстраняется и кладет ладонь на его бедро.

… вдруг вспомнил, какую боль обычно нес Раду первый момент их слияния. Именно ту, которую сам Мехмед не единожды испытал в его осторожных объятиях.

— Перевернись, мой бесценный, — попросил Мехмед, мягко и ласково поглаживая стройные бедра. Нет, сегодня боли не будет. Только любовь, страсть и ничем не омрачаемое наслаждение. — Пожалуйста, доверься мне.

— Я всецело доверяю тебе, мое Солнце, — ответил Раду, с изящной легкостью переворачиваясь на живот.

Тонкие, но выразительные и блестящие от пота мускулы его спины дрогнули под поцелуями Мехмеда. Тот не спешил: теперь, когда телесный голод вновь подчинился диктату любви, он медленно скользил ладонями, языком и губами по нежной коже, по выступающим бусинкам позвонков, по напрягшейся пояснице, по ложбинке между ягодиц, пока не коснулся самого потаенного.

— Ты... — голос Раду сорвался на стон.

Больше он не смог произнести ни единого связного слова. Только захлебнулся собственным криком, когда через некоторое время Мехмед оставил откровенные проникающие ласки и привлек его спиной к своей груди.

— Наконец-то я чувствую тебя, мой Серебряный принц, — шептал Мехмед в белокурые волосы, в самом деле остро ощущая возлюбленного в том месте, где их разгоряченные страстью тела снова и снова соединялись в единое целое.

Вскоре Раду содрогнулся, точно пронзенный молнией, и повернул к Мехмеду голову, ища поцелуя. Внутри него тоже все вздрогнуло и сократилось. Мехмед склонился к его губам, чувствуя, как начавшийся экстаз возлюбленного отзывается в его собственном теле ответной сладостной дрожью и освободительным взрывом. Но даже потом, вместе со слезами и криком растратив стремительно выплеснувшееся желание, он лишь ближе прижался к утихающему Раду, шепнул: «Я так сильно люблю тебя, мой хороший» и что есть сил притянул его к себе.

Так они и замерли на долгое время, слушая биение успокаивающихся сердец и тихий плеск остывающей воды. Много позже, когда телесная суть окончательно пошла на убыль, Мехмед поднялся и заботливо переместил наполненное сладостями блюдо и сосуд с питьем поближе к Раду, который отбросил назад окончательно спутавшиеся волосы и снова перевернулся на живот.

— Ведомо ли тебе, что день ото дня ты становишься все прекраснее, мое сердце? — шепнул Мехмед, с восторгом единоличного обладания любуясь гармонией его движений. Раду расцветал; его красота, все еще бывшая пышным цветением юности, постепенно приобретала законченную форму. — Знаешь, — прибавил он с некоторым, неожиданным для него самого смущением, — я даже немного ревную к тем, кто тоже это замечает.

— К кому, Солнце мира? — с тихим радостным смехом спросил Раду, принимая из его рук наполненный гранатовым соком кубок. — К моим важным франкским наставникам? Но те лишь заняты моим обучением. Или…

«Или» прозвучало под оглушительный хлопок двери. Кто-то в черном ворвался к укрывшимся в спокойствии банного чертога влюбленным, как ураган, и подобно ему всей своей мощью обрушился на тонкую руку.

Спокойствию, счастью, восторгам, страстям и гармонии наступил конец.
Комментарий к Заговор теней. Часть I. Перекресток Двух Лун. Окрестности Эдирне. Март 1451 года
* В описываемое время стараниями покойного султана Валахия полностью находилась под османским протекторатом. Поэтому любой валашский Господарь должен был получать одобрение со стороны своего покровителя - правящего султана. Кстати, незабвенный Владислав Дракула взошел на престол при помощи турецких воинов султана Мурада
**Обычно дома османской знати были отвернуты от подъездной дороги, являя чужим взорам лишь свои глухие крепкие стены без дверей и окон. Вход же по обычаю располагался во внутреннем дворе
***Султан Мехмед Челеби - османский султан, предшественник султана Мурада
****Я знаю, что цимбалы не были особенно распространены в Турции. Но не будем забывать, что большинство сторонников нового султана были по сути случайными проходимцами, когда-то попавшими в Империю по девширме. Что, однако, не умоляло их преданности своему молодому господину, но дало возможность злопыхателям прозвать Совет Мехмеда "невольничьим рынком"

▼Заговор теней. Часть II. Кючук. Эдирне. Март 1451 года⬍

Уж если ты разлюбишь — так теперь,
Теперь, когда весь мир со мной в раздоре.
Будь самой горькой из моих потерь,
Но только не последней каплей горя!..
Уильям Шекспир. Сонет 90

В глубоком чернильном сумраке четверо конных спешно покинули Перекресток Двух Лун и сразу пустили коней нетерпеливым галопом. Едва верховые с факелами заняли место во главе скорбного каравана, молодой человек в дорожном кафтане обратил встревоженные глаза к своему белокурому спутнику, и прошептал: — Держись, Раду. Держись, светлая и лучшая сторона моего сердца. Я бы очень хотел пообещать, что это все. Но, к сожалению, это только начало.

Трагическим прологом к внезапному отъезду и бешеной скачке послужило явление верного Кючук-бея, который нежданным гостем ворвался в банный чертог и всей своей силой обрушился на тонкую руку с драгоценным кубком черненного серебра.

— Что ты себе позволяешь, Кючук-бей? — отбросив всяческую неловкость из-за собственного до сих пор обнаженного тела, Мехмед оказался на ногах в ту же минуту. — Ты перебрал с вином? Или совсем обезумел? — Выпестованное терпеливым Заганосом-пашой умение не поддаваться эмоциям в этот раз не помогло: глаза молодого султана сузились от полыхнувшей в них ярости, похожей на бушующее в сердцевине горна пламя. В охватившем его горячем стремлении защитить самое дорогое он рванулся вперед, но был остановлен осторожной, но непреклонной изящной рукой.

Раду тоже поднялся, но вовсе не для защиты или нападения. Вернее, не только ради них. Он всегда умел рассуждать и потому, прежде чем принять окончательное решение, спросил ясно и четко: — Ты не просто так оказался здесь, Кючук-бей. Что вынудило тебя, вернейшего из верных, столь грубо нарушить покой твоего Повелителя?

— Яд и предательство, господин Раду, — с облегчением ответил Кючук-бей, глядя, как сок из покатившегося по полу кубка расползается на мраморных плитах подобно размытой кровавой луже.

— Со мной все в порядке, Солнце мира. Не тревожься. Мы — ты и я — мужчины и воины. А значит — должны привыкнуть к виду крови и к яду предательства, — в безмолвной ночной темноте Раду поднял к Мехмеду задумчивое лицо, на которое яркие факелы верховых накладывали мрачные густо-бордовые блики.

Проехав еще немного, конники точно по команде свернули с мощеной римской дороги; невдалеке темной громадой маячил густой сосновый бор. Туда они в конце концов и углубились, минуя многочисленные препятствия в виде коварных оврагов и поваленных деревьев, ведомые своим добровольным узкоглазым предводителем — прирожденным наездником. Со стороны казалось, будто разбитной кривоногий юноша родился в седле.

— Так, конечно, много опаснее, но гораздо быстрее, мой Повелитель, — пояснил он Мехмеду, отвлекая молодого султана от воспоминания, от целого клубка недавних воспоминаний и горестных размышлений, в одном из которых голова пылкого черноглазого танцора, совсем недавно развлекавшего гостей своего господина, вдруг покатилась по пестрому шелковому ковру.

Но прежде были срочно призванные в золотистые покои Махмуд-паша и Шихабеддин — еще двое вернейших из верных. Они оба — и величественный евнух, и бывший ромей, со спокойным терпением выслушали обстоятельный рассказ Кючук-бея: «…сразу заметил странности в поведении,… решил проследить,… после пошел за ним следом и силой вырвал признание…», и только потом задали вопросы, которых за время повествования назрело немало.

— Кто? Кто это сделал? — с горечью вопрошал Махмуд-паша, глядя на хранящего молчание Мехмеда. — Кто из моих слуг решился принести сюда отравленные сладости и питье? Здесь только лучшие из моих людей, которым я всецело доверяю. Ужели я так заблуждался? Ужели один из них меня предал?

— Осмелюсь предположить, то был Седиф. Ваш симпатичный танцор. Больше некому. — Шихабеддин догадливо изогнул точеную бровь и всем своим стройным станом повернулся к затянутому в черное, широкоплечему телохранителю. — Не так ли, Кючук-бей? Я ведь не ошибся?

— Не ошиблись, мой господин, — телохранитель** спрятал пораженный вздох и, собрав разбежавшиеся было мысли, продолжил: — Только не спрашивайте меня о причинах, Шихабеддин-паша. Ибо о них я так и не сумел допытаться.

— Надеюсь, недостойный под надежной охраной? — дождавшись согласного кивка: «Да, сейчас с ним Хуршид, телохранитель господина Раду», евнух удовлетворенно покачал головой и попросил, повернув свой ловкий стан к Мехмеду: — Позвольте мне самолично допросить его, мой Повелитель.

— Откуда тебе известен этот путь, Хуршид? — в плотном сумрачном безмолвии поинтересовался Мехмед, всеми силами пытаясь вырваться из тисков одолевшего его кровавого воспоминания.

Лесная тропа постепенно взбиралась в гору; окружавшие конников высокие деревья стояли грозные и черные, влажные склоны над оврагами были засыпаны прелой, остро пахнущей прошлогодней листвой.

— Так ведь служба, Повелитель, — в колеблющемся свете полночного факела Хуршид устремил смешливые глаза к молодому султану. — Пару дней назад Кючук-бей послал меня разведать путь, — парень довольно осклабился, гордясь тем, что оказался полезным, и, помолчав немного, прибавил: — И на всякий случай приказал заранее найти запасной.

Те же самые смешливые узкие глаза бесстрастно наблюдали за брошенным к ногам Мехмеда коленопреклоненным Седифом, в котором больше не было огненной дерзости и прежнего вызова.

— Да, это я начинил ядом и после принес отравленное питье и сладости в ваши покои, — Нет, молодой султан ошибся: дерзкий вызов все же был. Седиф быстро вытер кровь с разбитой Кючук-беем губы, и посмотрел на застывшего над ним, вооруженного саблей Мехмеда без страха, но с явственным упреком. — Вы сами отвергли меня, Повелитель, когда я так сильно вас полюбил, — сказал мальчишка, нахально вскинув подбородок. — Это вы, а не я, меня предали, отказав в ответном чувстве. Разве… — Седиф нетерпеливо тряхнул густыми волосами, но вынужден был остановиться, чтобы снова вытереть кровь, -…разве я хотел слишком много? Разве я хуже, чем, чем… этот проклятый гяур, ваш валашский любовник? — длинные ресницы с нескрываемым презрением дернулись в сторону Раду, и в тот же миг испуганно взметнулись: — Нет, Повелитель! Пощадите! Я еще слишком молод! Прошу вас! Не надо!..

— Сделаем остановку, Кючук-бей, — велел Мехмед державшемуся впереди телохранителю.

Повинуясь сигналу, конники спешились прямо на темной поляне, где Мехмед, не говоря ни слова, увлек Раду под одно из деревьев. Там, в сыром гулком полумраке, под сенью голых ветвей, молодые люди с тревогой взглянули друг на друга, сделали шаг навстречу, и сразу обнялись.

— Я ни капли не жалею, что убил его, мой бесценный! — запальчиво шептал Мехмед, крепко обнимая приникшего к нему возлюбленного. — Если бы я не убил его, он бы еще раз попытался убить нас, убить тебя! Только одно меня угнетает, — его ладони еще сильнее сжали тонкую юношескую талию, — что я по недомыслию сделал тебя, такого чистого, юного и преданного, невольным свидетелем его казни.

— Это ничего, Солнце мира, — всем существом, всей душой поддавшись объятию, Раду поднял на него широко распахнутые блестящие глаза. — Мы связаны священными узами любви и однажды ты сам сказал «навсегда». Значит, нам предстоит вместе выстоять и вместе разделить все отпущенные нам радости и горькие печали. Знаешь, — изящные руки преданно сомкнулись за шеей Мехмеда. Раду прижался влажной щекой к его горячей щеке. За прошедшие месяцы он сильно вытянулся, как это часто случается на пороге пятнадцатилетия: теперь они были одного роста. — Меня угнетает и тревожит другое, — тихо прибавил Раду, напряженно вглядываясь в вязкую темноту, оживляемую взволнованным ржанием лошадей и факелами терпеливо ожидающих телохранителей. — Ведь, по словам Шихабеддина-паши, тот юноша был не одинок в своем стремлении лишить тебя жизни, мое сердце.

Евнух принес эту горькую весть, когда Мехмед все еще стоял над обезглавленным телом Седифа. Словно позабыв обо всем, в ту минуту молодой султан старательно прислушивался лишь к собственным весьма странным ощущениям: справедливый гнев, растерянность, что все произошло так легко; даже (к его стыду) какая-то мстительная радость и столь же мстительное удовлетворение… Он впервые хладнокровно занес саблю, чтобы отнять чью-то до сих пор бурно кипевшую жизнь. Но, как он ни старался, внутри не отыскалось никакого сочувствия или запоздалого снисхождения к поверженному предателю. Как не было и сомнений в правильности принятого решения.

— Слишком много чести вы, мой султан, оказали недостойному, покарав его самостоятельно, — буркнул Махмуд-паша. — Могли бы просто дать ему его же отравы.

Высокий и статный ромей вернулся в комнату следом за близоруко уткнувшимся в какой-то измятый листок Шихабеддином. Пока Мехмед выносил приговор, его приближенные не предавались праздности, а со всей тщательностью, но строго соблюдая тайну, обыскивали вещи Седифа. Сочувствия к вероломному танцору они, впрочем, тоже совершенно не испытывали.

— Здесь не двор императора Константина — вашего прежнего покровителя, любезный Махмуд-паша. Да будет вам известно, что приемник Османа-гази*** не травит предателей. Он их карает, как-то положено султану и мужчине, — презрительно возразил Шихабеддин. — Это тяжкая, но необходимая обязанность, мой Повелитель. Но это — обязанность правителя, — его голос потеплел, когда он обратился к молодому султану. — К сожалению, мальчишка действовал не в одиночку. Вот доказательства, — евнух указал на измятый листок, — что ему отменно заплатили за ваше убийство. И заплатили из казны бывшего визиря Халиля-паши. Это заговор, мой Повелитель, — изнеженный Шихабеддин вдруг разом подобрался: его ухоженное лицо посуровело, щеки впали, острее обозначились скулы, глаза твердо взглянули из-под точеных бровей. — И к несчастью, — добавил он с тяжелым вздохом, — ядовитые щупальца этого заговора уже опутали собой весь двор в Эдирне.

— Бывшие царедворцы, коих я в разговоре с Махмудом-пашой назвал «тенями», нанесли удар, вынуждая меня ответить ударом. Но мне претит то, что я должен сделать, — глухо сказал Мехмед, в поисках спасения от неизбежного прижимаясь губами к длинным белокурым волосам.

— Я знаю, мое Солнце, — под ледяными, всюду проникающими каплями начавшегося дождя Раду крепче сжал его в объятиях. — Горький груз подобного решения отягощает лишь плечи султана. Но если империя (и с ней — все мы) выстоит и не утонет в кровавых бесчинствах смуты и гражданской войны, то только благодаря твоей твердости.

— Тогда не дай мне передумать! Не дай устрашиться осуждения в сердцах ныне живущих и тех, что даже еще не родились! — выдохнул Мехмед, не отрывая взора от возлюбленного, который слегка отклонился назад и обнял его лицо своими теплыми ладонями.

— Ты не передумаешь, мой Султан, — сказал Раду, когда они возвращались обратно к лошадям. Его тон больше не был тоном преданного юноши, но стал голосом не менее преданного взрослого. Сделав шаг к Мехмеду, он без стеснения и сомнений взял его за руку прямо на глазах Кючук-бея и Хуршида. — Ибо сам понимаешь, — тонкие пальцы уверенно сплелись с его заледеневшими пальцами, — что такова твоя плата за власть и величие.

Мехмед резко повернулся. Огни факелов полыхнули удушливой гарью и взметнулись вверх.

— А если величие однажды потребует, чтобы я отказался от тебя?

— Если такое случиться, я приму и это.

Раду, как не крепился, но не смог сдержаться и печально умолк, чтобы собраться с мыслями. Мехмед взглянул в его потерянное лицо, в потухшие глаза, и, легко поддавшись навстречу, поцеловал с неизбывной нежностью любовника, с глубокой привязанностью друга, совершенно забыв про стоявших рядом телохранителей.

— Каким бы я ни был сам, и какие бы не принимал решения, но ты — самое дорогое, что у меня есть. И не то, от чего я когда-либо откажусь даже ради власти и величия, — от всего сердца уверил он, прежде чем окончательно отстраниться и, приняв факел у вскочившего в седло Кючук-бея, занять подобающее ему место во главе устремившейся в Эдирне кавалькады.

***

Они возвратились в столицу семнадцатого марта 1451 года. День был тусклый, промозглый и сумрачный. При виде въехавших во двор стремительных конников в запыленных одеждах султанский дворец словно разом испуганно ахнул и встрепенулся, чтобы вскоре притихнуть и замереть в тревожном ожидании.

— Оставайся в моих покоях и никуда не выходи, — попросил Мехмед, обнимая возлюбленного напоследок. — И ешь только то, что принесет тебе Хуршид. Послушай, Раду, сейчас это в самом деле очень серьезно, — его рука легла на белокурый затылок, вторая трепетно коснулась гладкой щеки, будто священного предмета, могущего принести удачу или защитить. — Тот мальчишка, — продолжал Мехмед, перебирая пальцами невесомые светлые пряди, — знал о наших с тобой отношениях, хотя мы старательно прятали их от посторонних. А значит, кто-то его надоумил. И теперь ты, мой бесценный, под таким же ударом, как и я.

Тот мальчишка… Воспоминание по-новой накрыло его уже на подходе к покоям гарема. Обезглавленное тело на пестром ковре, извечный красный кафтан, залитая кровью рубашка и богато расшитый кушак с гиацинтами — его, оказывается, сразу заметили глаза, наученные подмечать не только целое, но и детали.

— Простите мне мой растрепанный вид, Повелитель, — очень хорошенькая юная женщина кокетливо оправила неприкрытые черные косы и улыбнулась Мехмеду, который, пробормотав подходящее случаю приветствие, пораженно застыл в дверях, пытаясь осознать невозможное. Авни… Неизвестно откуда, но старая предсказательница все знала. А зная, пыталась предупредить беспечных любовников. Предупредить — и уберечь.

Продолжая кокетливо щебетать: «Ах, Повелитель! Мы не ждали вас так скоро, но очень вам рады!», молоденькая и самая любимая жена покойного султана даже не подумала потянуться за шелковым покрывалом. Разогнав гаремных девушек, она украдкой, но с плохо скрываемым раздражением посмотрела на колыбельку, в которой спал ее маленький сын — крикливый и вечно что-то требующий малыш, досадная помеха беспечным забавам, но верный пропуск к роскошной жизни и почитанию, потом повернулась и снова обратилась к Мехмеду, задорно играя очаровательными ямочками на нарумяненных щеках: — Какому счастью мы обязаны тем, что видим вас, Повелитель?

Халиме-хатун недавно минуло шестнадцать лет. Хорошенькая, свежая и тщеславная, когда-то она очень быстро целиком и полностью завладела вниманием стареющего Мурада, совершенно вытеснив всех его прежних жен, а вместе с ними — уже ненужных наложников и наложниц.

— Как мой брат? — спросил Мехмед, не глядя на колыбель.

— С ним все прекрасно. Не беспокойтесь, Повелитель, — ответила Халима с досадой. Она любила, чтобы говорили о ней самой. И ужасно тяготилась от скуки гарема, положения вдовы, бесконечных забот о ребенке и отсутствия привычного восхищения.

По счастью, вскоре она позабыла и о скуке, и о восхищении. Молодой султан увел ее в сад, где как-то бесцветно начал рассказывать о планируемой им поездке всего двора в Бурсу**** и дальше — в Анадол. По его словам, готовилось нечто грандиозное: переправа через Босфор; встреча Господаря Валахии; охота, пиры и военные смотры для мужчин, музыка и песни — для женщин.

— Музыка и песни, — услышав, что в Бурсе к Мехмеду должен был присоединиться гарем его наложницы Гюльбахар-хатун, следовавшей из Манисы, с придыханием повторила Халима.

Ее положение хоть и было весьма завидным, но не позволяло участвовать в поездке: вдове прежнего султана не было места рядом с его приемником. Не было места… Но кто это сказал?

— Вы, должно быть, превосходный охотник и отлично стреляете, Повелитель, — она всегда умела пробуждать в мужчинах желание. А этот красивый, молодой, и к чему-то напряженно прислушивающийся мужчина по ее расчетам уже должен был ощущать недостаток женского внимания и тепла.

Она была бы рада увидеть его рядом с собой на ложе. И еще больше бы обрадовалась перемене своей нынешней роли. И потому кокетливо тряхнула головой, позволяя покрывалу медленно стечь по едва прикрытым накидкой плечам. Откровенный и возмутительный жест, но в ее исполнении очень естественный и до невозможности милый.

— Ох, простите, — теперь оставалось всего ничего: грациозно и изящно склониться, якобы для того, чтобы подобрать упавшее покрывало и, встретившись с недоумевающим взглядом темных глаз, просто сказать, придвинувшись ближе и дохнув ему в лицо своим сладким дыханием: — Разве я не прекрасна, мой Повелитель? Разве моя красота не достойна быть явленной Бурсе и Анадолу? Или послужить украшением ваших теперешних дней?

— Может быть, — к ее глубокому разочарованию и бескрайнему удивлению, вопреки собственным словам молодой султан даже не посмотрел на упавшие почти до земли густые и роскошные черные косы, на выгнутую шею, на зазывную ложбинку между грудей. Он помог ей поднять покрывало, отодвинулся в сторону и продолжил, почему-то глядя на нее с плохо скрываемым отвращением: — Но ты не поедешь с нами в Бурсу и Анадол. Ты, как положено, оплачешь сына. А после станешь смиренно готовить комнаты для шехзаде Баязида и Гюльбахар-хатун.

— Что? — она оторопело смотрела, как он, резко поднявшись, уходит, заметив, должно быть, широкоплечую темную тень, которая быстро выскользнула из покоев гарема.

Тогда Халима-хатун еще не ведала, что для нее все кончено. Как и не видела обессиленно упавшего к ногам возлюбленного Мехмеда, который с горечью прошептал: «Так вот с чего началось мое правление — с убийства малолетнего брата. Значит, такова моя плата за власть и величие? Значит, за это деяние меня запомнят потомки?», потому что это случилось значительно позже в уединенной комнате, где при входе на часах уже застыл верный и невозмутимый Кючук-бей. Но сначала был спешно созванный Совет Дивана: Мехмед отлично знал, что некоторые из его советников примкнули к заговору в пользу шехзаде Ахмеда, но никогда бы не решился предъявить им обвинений, если бы не прибывшие из Перекрестка Двух Лун Махмуд-паша, Шихабеддин, и другие его сторонники.

Маски были сорваны, но обвинений так и не последовало, ибо час возмездия еще не наступил. Молодой султан благодушно улыбался своим советникам и осыпал их благодеяниями, попутно сообщив меж всего остального, что сегодня османский закон о казни принца был приведен в исполнение его личным телохранителем.

***

Мехмед распустил Совет только поздней ночью, назначив главного заговорщика Халиля-пашу своим Великим визирем.

— Надеюсь, что мы поладим с вами, а вы поладите с моими преданными советниками, — с неприязнью, ловко замаскированной под любезное обращение сказал Мехмед примолкшему и совершенно сбитому с толку царедворцу, указывая на стоявших рядом сторонников, лица которых говорили, что отныне Великий визирь никогда и ничего не будет решать в одиночку.

— В отрочестве Заганос-паша учил меня гамбиту, — тихо пояснил он Махмуду-паше, выходя вместе с ним из зала Совета. — Его суть состоит в том, чтобы пожертвовать малым в обмен на большее. Сегодня я пожертвовал высшей должностью в государстве в обмен на преданность Халиля.

— Но если он не будет вам предан? — спросил ромей, продолжая сомневаться, хотя они успели согласовать свои действия еще до Совета. — Что тогда, мой Повелитель?

— Тогда полетят головы, — твердо и жестко ответил ему Мехмед.

Теперь он наконец мог позволить себе вернуться в собственные покои; там, в их теплом уединении и тишине, его терпеливо ожидал прекрасный юный возлюбленный, к чьим ногам Мехмед повалился, в единый миг лишившись недавней жесткости, воли и сил.

— Тихо, тихо, любимый, — уговаривал Раду, опускаясь на колени и обнимая его за плечи.

Он знал или просто чувствовал, что нужно Мехмеду, и потому без лишних слов помог ему подняться, раздеться и улечься в кровать. Потушив светильники, он так же молча подал возлюбленному чашу с целебным напитком из подогретого вина, творога и взбитых яиц, и тихо присел на одну из устилавших пол кожаных подушек.

— Полежи со мной, Серебряный принц, — вскоре попросил Мехмед, возвращая опустевшую чашу и стемительным движением откидывая край покрывала. — Пожалуйста. Мне, — молодой султан содрогнулся, пытаясь справится с неумолимо и резко нахлынувшими эмоциями, — тягостно сейчас оставаться в одиночестве. А потом…

— Я нужен тебе и потому никуда не уйду, Солнце мира, — непреклонно покачав головой, Раду поднялся, чтобы снять одежды. — Ни сейчас, ни потом. Ты сам сказал, что все про нас знают, — добавил он, устраиваясь рядом. — К чему тогда скрытничать и прятаться?

— Ты прав.

Вино начало действовать; постепенно душевная боль притупилась, остановились мысли, затихли и улеглись мучительные воспоминания — но их (как подозревал Мехмед), прогнало вовсе не вино, а ласковое тепло лежащего в его объятиях юноши, который как и прежде шептал слова поддержки, и осторожно гладил его по щеке.

— Сегодня ты не со мной, мое Солнце, а со своими призраками, — сказал Раду, почувствовав, как вздрогнула и напряглась ладонь на его пояснице.

— Я не хочу быть с ними, — ответил Мехмед, требовательно прижимая его к себе. — Я хочу быть с тобой.

То, что родилось и окончательно сформировалось под действием вина и дневного запала, вдруг потребовало немедленного выхода. Перевернув Раду на спину, Мехмед навис над ним, быстро поцеловал и придвинулся ближе. Он понимал, что возлюбленный не сгорает от желания, а просто покоряется его силе и страсти, но остановиться так и не сумел.

— Прости, мое сердце, — прошептал он покаянно, когда все закончилось. — Надеюсь, я не причинил тебе боли.

Волны пережитого удовольствия еще гуляли по бесстыдно обнаженному телу, но внутри тяжким комом осталось лишь болезненное разочарование и стылое опустошение. Наверное, Раду и сам испытывал нечто подобное, но все равно нашел в себе силы улыбнуться и снова с мягкой нежностью погладить его по щеке.

— Ни о чем не думай, Солнце мира. Я люблю тебя, — сказал он, хотя Мехмед уже знал, что они оба никогда так мало не любили друг друга, как в эту самую горькую ночь их любви.
Комментарий к Заговор теней. Часть II. Кючук. Эдирне. Март 1451 года
* Название главы переводится с турецкого как "Малыш". Именно таким было прозвище маленького шехзаде Ахмеда
**Я знаю, что в османской традиции телохранители назывались "салаки". Так же как и евнух был "хадым". Но в повествовании Розы все равно оставляю "телохранитель" и "евнух"
***Шихабеддин-паша имеет в виду последнего константинопольского императора Константина XI (XII) Палеололога, правившего империей ромеев во времена описываемых событий. К несчастью, при его дворе, как и при дворах других константинопольских императоров отравление неугодных приближенных действительно было обычным и обыденным делом
Осман-гази - основатель династии Османов
**** Бурса - первая столица Османской империи.

Анон · 2018-09-11 13:35:06

Чтец, как ты вообще ЭТО читаешь? Слащаво до невозможности, аж зубы сводит и булки слипаются.

Анон · 2018-09-11 13:43:00

А теперь финальная часть скорочтений!

В этой главке намечается тенденция, которая точно не понравилась бы Эльве

▼Молодой султан. Маниса. Февраль 1451 года⬍

А вот это Эльве уже не понравится! В этой главке выясняется, что тот случай, когда уке примерил на себя непривычную роль, положил начало тенденции! Пихмед не только ебёт, но позволяет себя ебать, и от этого у Пихмеда болит жопа.

Мехмед, нежно коснувшись его губ, отстранился, чтобы сесть в седло.
Как он ни старался, но при движении ему так и не удалось скрыть некоторое неудобство, причиненное пылкой несдержанностью слишком юного и неопытного возлюбленного. Раду заметил: его чистую кожу моментально залила багровая краска, волной поднявшаяся от груди до самого лба, а глаза заполнили неподдельная тревога и искреннее раскаяние.
— Я был неосторожен с тобой, мой любимый? Прости, мне так жаль!
— Не извиняйся, все хорошо. — Мехмед улыбнулся: ему было всего восемнадцать, его тело горело от любви, пело и жило, а боль не имела значения. — Но это не говорит о том, что я готов навсегда передать тебе бразды правления. Впрочем, если догонишь меня раньше, чем мы доберемся до Манисы…
Раду нагнал его у городских укреплений. В мягких солнечных лучах его улыбка сияла торжеством превосходного наездника, а глаза искрились мальчишеским задором.

Меж тем у автора появляется нехорошая привычка рассказывать заранее, что будет дальше в фичке.

Когда Пихмед и Раду едут во дворец после того, как поебались в секретном месте, появляется старуха Авни и прозрачно намекает, что Пихмед скоро покинет Манису и займёт султанский трон. На это же прозрачно намекает название главки (Молодой султан).

Гюльшах, которая заботится о пейринге, обретает всё больше влияния, и это наводит нас на мысль, что Гюльша – Сьюха автора фичка. Судя по всему именно поэтому Пихмед говорит:

— Издревле заведенный обычай не дозволяет женщинам присутствовать на совете, но Гюльшах, чья верность не отстает от мудрости, имеет право выслушать весть из первых уст.

В конце главки "неожиданно" выясняется, что предсказательница сказала всё правильно: Пихмед получает известие, что его отец умер, поэтому пора ехать в столицу и занимать трон.

Гюльшах (главная опекунша пейринга Пихмед/Раду) остаётся в Манисе вместе с сыном, который теперь будет наместником Манисы вместо Пихмеда. Пихмед предлагал переехать в столицу, но Гюльшах хочет быть с сыном, чтоб «вырастить из него достойного правителя и мужчину», но на самом деле просто не хочет мешать Пихмеду и Раду ебацца.

Перед отъездом Пихмед дарит Раду серебряный ларец.

В следующих двух главках автор фичка опять защищает свой главный пейринг от посягательств второстепенных персов

▼Заговор теней. Часть I. Перекресток Двух Лун. Окрестности Эдирне. Март 1451 года⬍

В этой главке Пихмед вместе с Раду, Махмудом-пашой и некоторыми второстепенными персонажами едет в Эдирне. Останавливается недалеко от города в поместье, которое называется «Перекрёсток Двух Лун».

Наконец-то происходит что-то неожиданное: Владик, о котором автор фичка, казалось, уже прочно забыл, снова появляется на горизонте. Папаша Пихмеда за пару лет до своей смерти посадил Владика на трон Валахии, а теперь Владик хочет приехать в Эдирне и поговорить о государственных делах.

Также автор высказывает интересную теорию, что вообще все троны мира достаются либо по наследству, либо за еблю. Если какой-то правитель сажает на трон в соседнем государстве своего ставленника, то делает это не по политическим причинам, а именно что в благодарность за услуги в койке.

Вечером в поместье устраивают пир, на котором опять кросиво пляшет кросивый танцор Седиф, которого Пихмед отказался ебать в одной из прошлых главок.

Седиф явно с этим не смирился, во время танца устраивает стриптиз (сдёргивает с себя рубашку и поджигает её), но ему всё равно ничего не светит, патамушта Пихмед уже договорился провести ночь с Раду.

Внезапно мы узнаём кое-что новое про еблю! Оказывается, если во время анала нижний лежит на спине, то всегда будет больно. А если он лежит на животе, то боли точно не будет… Интересно, где автор прочитал это. Или собственным опытом делится?

Тщательно выстроенный контроль был разбит; тела пылали, одежда обоих — сорвана чувственным порывом и отброшена в сторону. Мехмед вжал застонавшего юношу в пол, быстро провел губами по его плечам и груди; снова поднялся, приник теснее, и…
— Что ты? — спросил Раду, с тревогой наблюдая, как возлюбленный отстраняется и кладет ладонь на его бедро.
… вдруг вспомнил, какую боль обычно нес Раду первый момент их слияния. Именно ту, которую сам Мехмед не единожды испытал в его осторожных объятиях.
— Перевернись, мой бесценный, — попросил Мехмед, мягко и ласково поглаживая стройные бедра. Нет, сегодня боли не будет. Только любовь, страсть и ничем не омрачаемое наслаждение. — Пожалуйста, доверься мне.
— Я всецело доверяю тебе, мое Солнце, — ответил Раду, с изящной легкостью переворачиваясь на живот.
Тонкие, но выразительные и блестящие от пота мускулы его спины дрогнули под поцелуями Мехмеда. Тот не спешил: теперь, когда телесный голод вновь подчинился диктату любви, он медленно скользил ладонями, языком и губами по нежной коже, по выступающим бусинкам позвонков, по напрягшейся пояснице, по ложбинке между ягодиц, пока не коснулся самого потаенного.
— Ты... — голос Раду сорвался на стон.
Больше он не смог произнести ни единого связного слова. Только захлебнулся собственным криком, когда через некоторое время Мехмед оставил откровенные проникающие ласки и привлек его спиной к своей груди.

▼Заговор теней. Часть II. Кючук. Эдирне. Март 1451 года⬍

Отредактировано (2018-09-11 13:50:22)

Анон · 2018-09-11 13:44:03

Анон пишет:

как ты вообще ЭТО читаешь

Как? Анон-чтец ещё в самом начале раскрыл секрет - я читаю это быстро. Если читать медленно, то пиздец

Анон · 2018-09-11 14:00:07

На этом усё.

Анон-скорочтец не уверен, что будет читать проду, когда она появится, потому что оно уже не так задорно, как было в начале фичка.

Виликая любофф победила, все угрозы пейрингу автор фичка выпиливает ещё на подлёте, поэтому сюжет всё больше скатывается в схему:
так Пихмед и Раду еблись осенью 1450 года + размытым фоном идут исторические события
так Пихмед и Раду еблись зимой 1450-1451 годов + размытым фоном идут исторические события
так Пихмед и Раду еблись весной 1451 года + размытым фоном идут исторические события

дальше, судя по всему, будет:
так Пихмед и Раду еблись летом 1451 года + размытым фоном идут исторические события
так Пихмед и Раду еблись осенью 1451 года + размытым фоном идут исторические события

и т.д. до 1475 года включительно! Это ж пиздец!

Анон · 2018-09-11 14:04:01

https://ficbook.net/readfic/1715480/comments#content

Камментов к фичку почти 300, но там не нажористо. Там автор, соавтор и бэта слащаво нализывают друг другу после каждой новой проды. Иногда приходит ещё пара читателей, чтоб добавить свою ложку мёда

Анон · 2018-09-11 14:16:31

Анон пишет:

так Пихмед и Раду еблись осенью 1450 года + размытым фоном идут исторические события
так Пихмед и Раду еблись зимой 1450-1451 годов + размытым фоном идут исторические события
так Пихмед и Раду еблись весной 1451 года + размытым фоном идут исторические события
дальше, судя по всему, будет:
так Пихмед и Раду еблись летом 1451 года + размытым фоном идут исторические события
так Пихмед и Раду еблись осенью 1451 года + размытым фоном идут исторические события

Ты забыл "и что по этому поводу одобрительно думала мудроженщина-аватар автора".

Анон · 2018-09-11 14:46:16

Анон пишет:

что по этому поводу одобрительно думала мудроженщина-аватар автора

Дык она ж в Манисе осталась... Хотя чисто теоретически это не мешает ей слать Пихмеду наставляющие письма и продолжать опекать пейринг

Отредактировано (2018-09-11 14:46:49)

Анон · 2018-09-11 14:59:12

Анон пишет:

Дык она ж в Манисе осталась... Хотя чисто теоретически это не мешает ей слать Пихмеду наставляющие письма и продолжать опекать пейринг

Может, новая найдётся)

Анон · 2018-09-11 18:38:56

Анон пишет:

новая найдётся)

Даж не знаю. Может, автор фичка решила, что пейринг Пихмед/Раду теперь взрослый и может заботиться о себе сам?

Анон · 2018-09-12 14:53:19

Ой-вей, чо я пропустил-то :chearleader: Анон, который сканы книжки про хиджр выложил, искреннее тебе мерси!

Холиварофорум

Объявление

#1 2015-07-03 12:51:43

Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40301 2018-09-10 22:38:01

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40302 2018-09-10 23:01:28

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40303 2018-09-10 23:28:36

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40304 2018-09-10 23:31:54

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40305 2018-09-10 23:55:10

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40306 2018-09-11 01:01:55

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40307 2018-09-11 02:40:35

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40308 2018-09-11 03:48:41

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40309 2018-09-11 07:54:50

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40310 2018-09-11 09:24:07

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40311 2018-09-11 10:49:37

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40312 2018-09-11 12:25:42

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40313 2018-09-11 12:57:35

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40314 2018-09-11 13:15:55

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40315 2018-09-11 13:30:24

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40316 2018-09-11 13:35:06

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40317 2018-09-11 13:43:00

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40318 2018-09-11 13:44:03

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40319 2018-09-11 14:00:07

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40320 2018-09-11 14:04:01

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40321 2018-09-11 14:16:31

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40322 2018-09-11 14:46:16

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40323 2018-09-11 14:59:12

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40324 2018-09-11 18:38:56

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

#40325 2018-09-12 14:53:19

Re: Develv (сестры DevaIluvatar и Elveo)

Подвал форума