- Господин Семпер, в ваш круг можно вписать целое звездное небо! – назойливый, словно самка комара, голос зажужжал над ухом, разгоняя задумчивость юноши. – Задание было нарисовать «наследие мужчины», а не рунический круговой алфавит! Клянусь Пра-Ведной, когда-нибудь я точно порекомендую Декану Рогерусу понизить вас в звании! А вы, Дельадо, отправитесь следом, нечего щериться, как минотавриха на сносях! Ну-ка все уткнулись в свои задания! А вы, Семпер, не сдадите работу до конца занятия, можете шагать прямиком к господину Беггитэ и исключать свою фамилию из допуска к экзаменам! Вам ясно?
Вермон выдержал дырявящий его взгляд, напоминающий тлеющий огарок сигары, затем поднес намеренно небрежным движением алхимическую ручку к баночке с чернилами. Обмакнул кончик и точным, как врачебный надрез, росчерком в одно движение доделал руну. Линии внутреннего круга соединились в жадном бирюзовом поцелуе чернил, переливающимся синими искорками под медовыми лучами дневного света. Эсмин Тинничи, надувшийся от своего возмущения, словно мыльный пузырь, поперхнулся своим негодованием и издал булькающий звук, когда его острый взгляд окинул выполненную в секунду квалификационную работу по «Кругочертению». Его тонкие, потрескавшиеся от постоянного облизывания, красные губы искривились в презрительную линию, а карие глаза сузились, старательно выискивая в идеально-ровных бирюзовых линиях и завитках хотя бы малейший изъян, за который можно было бы снизить баллы. Пока профессор кругочертения едва не трескался от тихого гнева подобно своим губам, которые снова облизнул, оставив на нижней губе пузырек слюны, Вермон с чувством собственного достоинства поднялся со стула и подхватил со стола ручку. Его рука привычно скользнула вниз, где проворные пальцы на ощупь пристегнули инструмент к поясу. Тихий «щелк» вернул господина Тинничи к себе. Он старательно выпрямил горбатую спину, насколько это позволила ему матушка природа, сгреб крючковатыми пальцами лист белоснежный лист махорки, на которой алхимики рисовали в учебное время, и скомкал его так, что тот превратился в тугой комок.
- Что ж, господи Семпер, на этот раз вам удалось, - процедил он. – Вы допущены к экзамену. Но не думайте, что ваш отец поможет вам в будущем. Реальная жизнь – это не рисовать руны на уроках.
Слово «уроках» он произнес с непередаваемым омерзением, даже щека его дернулась от ненависти, а костяшки пальцев побелели, имитируя на клочке махорки акт удушения.
- Смею с вами не согласиться, господин Тинничи, вы ведь именно этим и занимаетесь, - Вермон не смог удержаться от самодовольного едкого комментария. Стоило ли упоминать, что шаблон вышколенного ответа не имел ничего общего с его экспромтом? Но, польстил себе Вермон, он не допустил никакого оскорбления, лишь тонкое искусство использования ситуации в своих интересах. Он чувствовал себя великолепным дипломатом, который играючи орудует фразами, как наемник – своим оружием, и каждое слово достигает намеченной цели точно, словно забитый гвоздь в крышку репутационного гроба. Кроме того, ну, в конце-то концов, кому-то нужно было поставить этого неудачника на место. Профессор Академии Алхимиков, может быть, и престижная в некотором роде профессия, но не тогда, когда ты выскочка из низов, который не сумел укрепить свои позиции ни в практической науке, ни в политических кругах. Не умеешь делать – учи, так, кажется, говаривала Сафия Семпер, когда сын еще учился в младших рангах образовательной системы алхимиков.
Не сказать, что Вермон слыл прилежным учеником, грызшим философский камень науки, но определенно был талантливым и изобретательным. Отсутствие усидчивости он компенсировал неординарными решениями поставленных задач, которые никак не вписывались в заученный трафарет, что частенько ставило в ступор учителей. Сафия Семпер, хозяйка в семье, была женщиной строгой и холодной, однако, ни в коей мере не принижала способности своих детей. Она не кидалась зацеловывать побитые коленки и успокаивать зареванного ребенка, зато непременно требовала прекратить истерику, обрабатывала раны и тут же отправляла исправлять то, что сломано, или брать измором то, что не получалось. Благодаря ее наставлениям в детстве Вермон до сих пор, до девятнадцати лет, прожитых на Неере, действовал по принципу: «видишь, что можешь сделать что-то по-другому, сделай». Не выгорит – получишь опыт, справишься – обретешь необходимый результат, в которому стремился. И в учебном пути Вермона чаще всего сопровождали наставники с другим, стандартным, складом ума. Неудивительно, что в их картине мира Вермон был известен как нахальный, дерзящий и вызывающий проблемы ученик, не способный к дисциплине. Профессор кругочертения был в их числе.
Эсмин Тинничи побагровел, словно напившийся крови клоп. Глаза его стали безумными и влажными от ярости. С быстротой, с которой ворон хватает ковригу упавшего хлеба, мужчина вздернул гневный палец по направлению к двери и процедил:
- Выметайтесь, Семпер, из моего кабинета! Встретимся на экзамене!
Сохраняя внешнее спокойствие, Вермон покинул своих сокурсников в пыльном молчании в обществе взбешенного профессора, почти не ощутив укола совести. Его больше заботила собственная оплошность. Поддавшись порыву надругаться над достоинством другого человека, он позабыл, что тот еще сможет дотянуться своими костлявыми пальцами до его итоговых результатов, от которых зависит, как далеко по рангам в алхимическом обществе он сможет взобраться. Конечно, репутация родителей и известная фамилия позволяла Вермону оплошности, некоторые – даже вполне серьезные, на которые попросту закрывались глаза, но итоговый экзамен по практической алхимии – это пропуск в жизнь, где фамилия семьи играет уже не такую весомую партию. Она станет его тенью, да, сопровождающей каждый шаг, словно плащ за спиной. Имя рода – всего лишь одежда, по которой его будут встречать у порога, но как только он сделает шаг через – в дело пойдут более скрупулезные методы проверки, а его плащ останется висеть на вешалке у входа, дожидаясь нового шанса быть надетым. Его станут рассматривать уже не как несмышленого ребенка или забавного подростка, учащегося взаимодействовать с другими людьми и играющего во взрослого, а как мужчину. После практического экзамена (если все пройдет гладко, в чем теперь были определенные сомнения из-за оскорбления одному из членов коллегии) каждый алхимик обязан пройти инициацию с обриванием и украшением остриженных волос рунами. Одни будут обозначать его специализацию, другие – статус рода, третьи – личные заслуги. По сути, голова алхимика являлась его документом. Именно поэтому в далекие времена Первой Вселенской Войны маги, которым удавалось убить алхимика, снимали с них скальпы, дабы похвастаться доказательством поверженного врага. Вермон поморщился, и его рука на автомате коснулась каштановых непослушных волос, подвязанных в хвост, дабы не мешали. Он понимал необходимость обряда Обривания, но ожидал его с ощущением неукротимой необходимости, а не с благоговением. Ему нравились свои волосы. Юноша заправил за уши выбившиеся пряди, поправил сережку в правом ухе и отогнал от себя давящие мысли. В это мгновение дверь кабинета открылась, едва не будучи вывернута с петель одной из воздушных отворяющий рун. Из помещения вырвался взлохмаченный Реталло Алнор, с раздраженной возмущенностью одновременно пнувший дверь, словно она была источником его бедствий, и накидывающий на плечи сюртук. Рваным движением взбешенного человека он поправил загнувшийся воротник и выпалил:
- Чтоб его горогоны драли! – серые глаза юноши искрились неприкрытой злостью. Он, наконец, так и не справившись с воротником, дернул его с такой силой, что послышался треск, а затем вскинулся на Вермона. – Он зол на тебя как фелис, которого облили помоями. Ты не мог подождать до конца занятия?
- Отыгрался на тебе, Алнор? – сочувственно спросил Семпер, похлопав друга по плечу.
- Да если бы я «Исаз»[1] нарисовал вкось, он бы так не взбеленился, как сейчас! Ты просто мастак по раздракониванию профессоров, Семпер. Иногда я тебе завидую, но порой просто пропади ты пропадом! – голос с повышенным тоном вдруг прекратил тираду. Вермон посмотрел в глаза друга, и они расхохотались на весь коридор. Напряженность, застывшая в воздухе между ними, рассеялась, как утренний туман. Их смех быстро приманил преподавателя другого курса. Тот выглянул за дверь, раздраженно шикнул на нарушителей тишины, тем самым заставив друзей сопроводить свой смех во внутренний двор Академии. Длинные сквозные коридоры сменились на просторные арочные пролеты. Реталло сиганул через ближайший проем, дабы срезать путь. Вермон последовал его примеру, едва не подрав форму о крючковатый выступ кирпича. Занятия еще не закончились, поэтому двор пустовал. Вермон и Реталло устроились на своем привычном месте, на скамейке под сенью каштана. Узловатые ветви покачивались на мягком ветру, который разносил приятный запах летней зелени и жасмина. Осенью они обычно набивали карманы колючими плодами здешнего каштана и жарили их в своей комнате на простом сплетении рун «Кеназ» и «Йера».
Вермон слабо улыбнулся, когда в его голове всплыло по-юношески нелепое воспоминание. В алхимии многие сплетения рун были базовыми, известными мальчикам едва не с пеленок, другим обучали только в определенных местах, так как они относились к профессиональным сферам, но существовали так же «доморощенные», как называл их Семпер-старший, сплетения, которые создавались лично. А создавались они примерно так же, как повторение рецепта в домашних условиях: на скорую руку, да и кто во что горазд. Стоит ли сильно удивляться, что мальчишки-первокурсники, окрыленные своим попаданием в самую престижную Академию, считали себя чуть ли Верховными Алхимиками. Однако их самоуверенность была нещадно подточена запашком дыма, а через секунду после – вспыхнувшим огнем, который занялся с таким рвением, словно оголодавший человек, дорвавшийся до пира. Неудавшихся доморощенных Верховных Алхимиков расселили на целый год после того инцидента, а профессора после называли их не иначе как «угорелыми». К этим вполне безобидным словам позже добавился целый список, ворохом ниспадающий к ногам, перемежавшийся попеременно то приличными, то неприличными ругательствами. Вермон до сих пор считал восемьдесят пять процентов из них не вполне заслуженными. Реталло был с ним солидарен, а вот родители обоих мальчишек почему-то поддакивали учителям в данном вопросе, что еще больше сблизило двух непризнанных гениев.
- Тебе что попалось? – отрисовывая на ровно подогнутых досках скамейки руну элементарного переноса, Вермон вскинул на мгновение взгляд и стрельнул им в друга. Заметил досаду, мелькнувшую на дне его глаз, после чего вновь уткнулся в создание круга. Он мог бы сделать его с закрытыми глазами, разбуди его кто-нибудь посреди ночи, но соединяющая линия между краем круга и самой руны необходимо было сделать с определенным углом наклона. Вспомогательных инструментов под рукой не нашлось, поэтому Семпер сосредоточился на собственных движениях.
- «Уруз», «Гебо», «Беркана» и… «Ингуз», - названия рун дались Реталло с таким трудом, словно он выплевывал их сквозь лихорадку.
Вермон замер. Поднял голову и уставился на друга с таким удивлением, что едва не выронил алхимическую ручку из пальцев.
- Ты серьезно?
- Хотел бы я, чтобы это было шуткой, - плечи Алнора поникли, он неуверенно зачесал назад вьющиеся черные волосы пятерней и провел той же ладонью по лицу, будто пытался снять с лица налипшую паутину.
- Ты давно об этом знал? Почему мне ничего не сказал? – Вермон стер кулаком линии руны и убрал ручку.
Реталло резко вздохнул, выпрямился и качнул головой в непередаваемом отчаянном смирении. Этот жест всколыхнул возмущение в душе Вермона. Он не привык видеть друга таким жалким и сдавшимся, как сегодня.
- А что бы это изменило?
Вермон надменно фыркнул и раздраженно откинулся на спинку скамейки:
- Как будто мало мы с тобой меняли. Что-нибудь бы точно придумали!
- Вэр, ты прекрасно знаешь, что все уже решено, - Реталло подорвался с места и стал нервно мерять шагами землю.
- Ты можешь подать рапорт на Тянучку, - предложил Семпер, лихорадочно пытаясь осознать всю плачевность ситуации.
Друг резко остановился напротив, отчего полы его сюртука колыхнулись вперед, словно волны о борт корабля, а затем резко выпрямились вдоль его тела. Металлически-серые глаза Реталло метали молнии, а лицо исказилось в яростной гримасе. Рука сжата в кулак, словно он сейчас набросится на друга.
- И что я там напишу, а, Вэр? Что Тянучка издевается надо мной, нажимая на самое больное место? Что он лезет в мою личную жизнь?
- Это не его дело, - упрямо возразил Вермон, хотя прекрасно понимал, что друг прав. Обоснованность рапорта выставила бы Реталло на смех перед всей коллегией Академии.
Реталло неопределенно дернул плечами, но ничего не ответил. Какое-то время они оба молчали, переваривая ситуацию, после чего друг опустился обратно на скамейку. Жаркие волны его гнева уступили место холодному смирению.
- Так ты знал весь год? – подал неуверенный голос Вермон. Смутная, непонятная тоска, словно скользкая гадюка, заползла в душу, пока он смотрел, как высокий лоб Реталло от тяжелых и горьких мыслей попадает во власть глубоких морщин.
- Практически сразу после того случая с кольцом, - нехотя проронил Реталло, перебирая пальцами манжеты сорочки. Его лицо выражало обреченное спокойствие, когда он утонул за своим взглядом, направленным в никуда. – Через неделю я услышал разговор родителей и Кодриана, когда спускался к ужину. Он нечасто у нас бывал, поэтому я сразу понял, что что-то не так. Он слишком занятой теперь, чтобы просто так приезжать в родительский дом. Я подкрался к столовой, спрятался в тени и стал подслушивать. Родители, к их чести, были против. Мама вообще злилась на Кодриана, ругалась, будто ее мантикора укусила. Но Кодриан уже все решил. Он расторг партию с Аньей, потому что, видите ли, брату Верховного Алхимика не пристало жениться на девушке с запятнанной репутацией.
- Это у Аньи-то запятнанная репутация? – изумленно переспросил Вермон, не веря своим ушам. – Со-Здатель Всемогущий, да она же сама Пра-Ведная во плоти! Она отказалась с тобой целоваться в прошлом году, хотя любая другая оценила бы то свидание. Честно, Рет, будь я бабой, я бы сам растаял. Ну кто ей еще предложит свидание под… горогон зеленый, как там эта трава называется, от которой девчонки без ума?
- Амела, Вэр…
- Да, точно. Ты бы ей еще шалаш из амелы своими руками сплел, - Вермон возмущенно цокнул и усмехнулся. – Да, точно, шалаш бы ее уломал. Или ты мне чего-то недоговариваешь?
- Хорош лыбиться, как дебил, - буркнул Реталло. – Ничего не было. Анья… Я серьезно, Вэр, хватит. Не было тогда ничего. Мы посидели, выпили вина из пчелиного арбуза… Вер-Шитель, как же мне тогда отец всыпал за ту украденную бутылку… ладно, я отвлекся… Кодриан сказал, что ему донесли, что кузина Аньи спуталась с каким-то магом.
- И что? Как будто Кодриан сам с магами не видится.
Реталло скорчил гримасу, словно долго терпел естественную нужду, и передразнил надменно-поучительный голос брата:
- «Я делаю это по долгу службы. Это не приносит мне никакого удовольствия», - после чего Реталло закатил глаза, кашлянул и тряхнул головой, сбрасывая, будто змея использованную кожу, образ старшего брата. – Он считает, что если Цилита Дельадо сбежит с этим магом и, не дай Со-Здатель, выйдет за него замуж и родит ребенка, то репутация Аньи будет подмочена. А это недопустимо, когда ты жена брата Верховного Алхимика.
- Притянуто за уши, - уверенно сказал Вермон, пытаясь не допустить в свой голос жалость, которая рвала его душу.
Он всегда относился к Кодриану, как к занозе в заднице. Он все прошлое лето ел им мозги после случая с портальным кольцом, которое они с Реталло создали для того, чтобы сбегать из Академии ради свиданий с девчонками. Об этом каким-то непостижимым образом узнал Декан Рогерус и не придумал ничего лучше, чем отправить рапорт Верховному Алхимику, коим был старший брат Реталло. Семь лет разницы разрыли между братьями пропасть размером с Бингарскую впадину в Проклятых Водах. Кодриан Алнор носил почетное звание их совести, голоса разума и просто вер-шительного зануды. Правила, правила, правила. Он портил веселье, мешал планам, но, надо отдать ему должное, частенько спасал их шкуры от исключения. Конечно, Верховные Алхимики таким не занимаются, но все меняется, когда ты хороший до кончика ногтей, всегда оправдывающий ожидания родителей, старший брат одного из соучастников. Реталло на его фоне был паршивой, но любимой, виверной в семье, непоседливым ребенком, взбалмошным подростком и нарывающимся на неприятности молодым мужчиной. Он ненавидел теорию, забивал на нее всеми руками и ногами, но слыл блестящим практиком. И именно их удивительная схожесть свела Вермона и Реталло. Они были словно близнецы от разных родителей. Похожие во всем. Даже внешне. Оба невысокие, худощавые парни с буйной темной шевелюрой, вдохновленными серыми глазами, вечно бегающими от одной безумной идеи к другой. Даже собственные родители уже смирились с выходками сыновей и не пытались прекратить их порой разрушительную для окружающих дружбу. Кодриан же потакал всеобъемлющей любви родителей к младшему сыну аккурат до инцидента с кольцом. Честно говоря, Вермон смутно предполагал, что, признай они свою вину с порога, Кодриан не взъелся бы на них с таким возмущением и сделал бы очередную попытку воспринять их выходку с должным хладнокровием. Но они отпирались до последнего, старательно делая невинные лица и отмазывая друг друга.
- Когда вы вырезаете куски из правды, чтобы не выглядеть виноватыми, то говорите, как два полудурка, - рявкнул Кодриан, когда оправдания подростков на седьмой круг допроса с пристрастием не отличались ни в чем. Верховный Алхимик напоминал кипящий котелок, плюющийся перегретым паром. И эта резкая перемена должны была насторожить двух балбесов, но куда там. Они не изъявили желания к чистосердечному признанию и продолжили с восторженной невозмутимостью настаивать на своей версии случившегося. Сейчас-то Вермон понимал, что тогдашний взмах рукой и усталый вздох, который издал Кодриан, являлись не очередным признанием поверженности и бессилия, а затишьем перед бурей. Они считали, что отделались легко, лишившись лишь кольца, а на деле Реталло заплатил за их общую оплошность всеми ценностями, которые были в его жизни.
Вермон знал, что Реталло не испытывал к Анье особого интереса практически всю их помолвку, длившуюся десять лет, но все изменилось, когда он увидел ее на прошлом ежегодном Ртутном балу, где обществу представлялись молодые девушки знатных семей. По сути, этот бал являлся лишь прикрытием для смотра невест, тех, чьи родители не заключили помолвки в детстве по совету футаркских монахинь. На этот бал съезжались международные делегации: в каждый год от разных наций. В прошлом году честь стать гостями досталась делегатам Лесного Королевства, и Вермон с Реталло шли на мероприятие с лихорадочным предвкушением, наконец, узреть что-то новое в своих жизнях. Никогда прежде они не видели дриад и хотели во что бы то ни стало, убедиться в том, что у них действительно коренья растут из черепа. План пошел сикось-накось ровно в тот момент, когда пробегающих мимо молодых юношей остановила Синетра Бертран, мать Аньи. Она поймала Реталло за руку, отчего он едва не упал, сбившись с амплитуды бега, и стала щебетать о том, как же он вырос, в какого прекрасного статного мужчину стал превращаться. Вермон стоял рядом со скучающим выражением лица, едва подавляя позывы начать зевать. Реталло выглядел так, будто его стыдили, а не хвалили. Пурпурный, в цвет сливового вина в бокале госпожи Бертран, Алнор молчал и кивал, зыркая в сторону Вермона с настоящим страданием на лице. Все это длилось ровно до того мгновения, пока Синетра не махнула повелительной рукой, подзывая какую-то девчонку. Шаль на ее руке взлетела, точно окрыленная внезапной свободой птица, заслоняя от Вермона лицо подходящей. И он настолько сосредоточился, чтобы разглядеть лицо девушки, что упустил из виду Реталло. Он бы все сейчас отдал, чтобы лицезреть физиономию друга, меняющуюся от скуки к дебильному выражению оглушенного удивления. Реталло стоял, точно его тюкнули по голове, раскрыв рот, вытаращившись на стройную, точно ивовый прут, девушку со смуглой, подобно меду, кожей и черными волосами, лоснящимися, словно воронье крыло. Атласное белое вечернее платье с короткими рукавами и сердцевидным декольте, соблазнительно открывающим плечи, плотно облегало тонкую талию и ниспадало вниз широким водопадом драпированной ткани. Вермону пришлось дважды ткнуть друга локтем в бок, чтобы тот закрыл рот и приобрел более осмысленное выражение. Девушка тем временем представилась Аньей Бертран, названной с детства невестой Реталло Алнора, и протянула руку. Ее живые темные глаза насмешливо наблюдали за неуклюжими действиями жениха, который склонился и поцеловал ее руку с грацией минотавра.
- Ладно, Рет, - внезапная идея, разогнавшая мрачные тени воспоминаний ярким светом рассветного солнца, ворвалась в мысли Вермона. – Пусть Тянучка и издевается над тобой и требует нарисовать руну Соляного обряда, я не дам тебе скиснуть. Может быть, все и плохо, но это не мешает нам пробраться на сегодняшний бал Ртути!..
- Это была бы отличная идея, Вэр, если бы я не был обязан туда отправиться в любом случае.
- Да ладно? Кто она?
В том, как образовалась пауза перед ответом, Вермон ощутил наэлектризованность и холодную влажность, какая бывает в воздухе перед грозой. Лоб Реталло вновь испещрили морщины, в движении его рта, уголки которого скользнули вниз, и резко опустившегося в пол взгляда, угадывалась вина.
- Твоя сестра, - короткий ответ, сказанная таким тоном, будто Алнор вскрывал слишком долго гноившийся нарыв, застал Вермона врасплох. Каждое слово из это фразы запустило ему под кожу колючки.
- Лиара? – глупо переспросил он, будто у него еще существовали сестры, о которых мог говорить Реталло.
Друг, не поднимая взгляда, кивнул. Порыв ветра сдул его волнистые волосы вперед, запорошив лицо.
- Да чем они думали?! Ты и Лиара? – вскипел Вермон. Жгучее чувство негодования щелкнуло по нему, как кожаный кнут, рассекая внешнюю оболочку недоумения.
- Я не хотел тебе говорить, Вэр. Знал, что ты взбесишься.
- Ничего себе: думал ты! – огрызнулся Вермон. Он, свирепея все больше, поднялся на ноги, тяжело дыша. Ему стало невыносимо душно в форме, горло сдавила удавка жара. Хотелось поколотить Реталло, расквасить ему нос и пнуть в живот, огреть по голове. Сделать хоть что-нибудь, чтобы избавиться от поглощающего его гнева. Чувство предательства накрыло его, как тонущего – тяжелая волна, и оно было слепящим и всеобъемлющим. Даже воздух казался Вермон густой и вязкой трясиной.
- Ей всего-то четырнадцать! – прорычал он, вскинувшись на друга, и осведомился с такой претензией, словно Реталло был в чем-то виноват. – Ты-то чем думал?!
Реталло стремительно поднял испуганный взгляд серых глаз. Их цвет помутнел и потемнел, словно перекованную сталь резко опалили и окунули в воду.
- Вэр, это не мое решение! Ты же знаешь, как я отношусь к твоей сестре!
- О, да неужели? – отозвался Вермон, чувствуя, как яд его интонации капает с губ. – Я почему-то высказал свои пожелания насчет своей будущей избранницы, а ты – нет. Она моя младшая сестра!
- Вэр, я пытался. Я год ругался с Кодрианом, он стоит на своем. Твои родители приняли его предложение! Что я мог сделать?
- Что угодно, но добиться своего. Если ты считаешь, что сделал все, что от тебя зависит, то ты не брат мне больше, - выронив эти страшные слова, Вермон почувствовал себя мокрой бумагой. Он отмахнулся от Реталло, который в очередной раз попытался оправдаться, и крайне раздосадованный, быстро пошел к выходу, чувствуя, как что-то внутри обрывается. Как мог Реталло так поступить с его сестрой? Он лучше всех знал, с каким трепетом Вермон относился к сестре. Не хватало слов на этой планете, чтобы описать, насколько Лиара была для него душой. Никто не понимал и не верил в Вермона больше, чем сестра. И он всегда знал, что в свое время защитит ее, как старший брат, убережет от необходимости выходить замуж по глупым правилам предписанных браков. Ей должен был достаться лучший из мужского племени, верный ей одной и любимый. И этим человеком ну никак не мог стать Реталло, всем похождениям которого Вермон был свидетелем. Да, он слегка остепенился, когда появилась Анья, но… Вермон снова набрал в грудь воздуха, а когда выдохнул – сквозь зубы, со свистом – то выдохнул и все свои сомнения. Не бывать этому браку. Он испортит выход сестры в свет, сделает, что угодно, лишь бы не допустить, чтобы ей сделали больно.
И этот человек в принципе наезжал на язык других писателей.