Повествование возвращается к леди Лидделл. Вот уже две недели после ритуала она живет в доме дель Эйве, занимается с Присциллой и шкерится по углам в обнимку с книгами. Ей даже почти нравится:
Это «почти» относилось к мелким бытовым неудобствам. При сильном ветре в комнатах, даже в моей, удивительно уютной, становилось холоднее, мне приходилось набрасывать на плечи шаль и жаться поближе к камину. Ванная находилась чуть дальше по коридору, и по вечерам я, воровато оглядываясь и кутаясь в подаренный мне халат, пробиралась к себе, боясь, что вдруг попадусь на глаза кому то из старших и этот кто то посмеется над тем, как я выгляжу с полотенцем на голове. Есть приходилось строго по расписанию, хотя таскать с кухни яблоки и куски пирога не возбранялось, главное, не делать этого ночью, когда все уже легли спать (а если делать, то так, чтобы никто ничего не заметил).
Так, бля, делать или не делать? Если это правило можно нарушать и за это ничего не будет, так это и не правило! Есть надо строго по часам, но вообще весь день можно, просто не в столовой. Черт-те что 
Мари гнетет недостаток общения с Кондором – он регулярно отправляется с ней по делам, но не более того, а нашей девочке хочется уединенных прогулок и диалогов тет-а-тет до утра за жили-были:
И в конце концов я поняла, что мне очень хочется, чтобы вместо Гнезда, в которое мы возвращались, мы снова шагнули бы куда нибудь в неизведанное и волшебное.
В галереи дворцов Лорна Тир, например.
Или в зал со скелетами китов.
Или в огромную оранжерею, которую по ночам охраняли серо красные мотыльки размером с мою ладонь.
Но встреча за встречей этого не происходило, и я искала утешение в другом.
Правда, я не поняла, в чем. Ну ладно.
В один из дней Мари вместе с Ренаром отправляются проведать Шамаса. Он сам прислал приглашение, и этот эпизод, он… Не то чтобы совсем не подвинет сюжет, потому что на этой встрече Шамас расскажет Мари о принцессе Амелии, чьей фрейлиной ей предстоит стать… Но понимаете, он сделает это за кадром. А читателю остается только пять страниц читать о том, что предшествует этому рассказу. О Боже милосердный, дай мне сил… Битых две страницы занимают приветствия, расшаркивания, выбор “чай или кофе” и, конечно же, закомфорчивание Мари Ренаром. И наконец, в следующей сцене мы уже видим героев сидящими в креслах с чашечками кофе. У Мари на коленях подарок Шамаса:
Обложку сборника сказок, который теперь лежал у меня на коленях, украшало золотое тиснение – шипы и бутоны, переплетение веточек, за которые цеплялись лапками крошечные птички. Не знаю, где Шамас взял эту книгу до того, как она, завернутая в плотную бумагу, оказалась у меня в руках, но и страницы, и уголки, и зеленая лента ляссе – все было новым, словно бы до того к книге никто не прикасался. Я провела по корешку кончиком пальца, задумчиво, потому что еще не до конца понимала, что задумал господин Раферти. Получать спонтанные подарки было приятно, но неловко, особенно когда речь шла о подарках от полузнакомых мне людей.
Даже не знаю, может быть, он... купил ее?!
Троица ведет обычный светский разговор:
– Эта книга куда менее занимательна, чем «Истории о золоте и железе», – Шамас кивнул в сторону моих коленей. – Но я подумал, что она порадует девушку, которая советуется с птицей, когда нужно выбрать книгу на вечер.
– Большое спасибо, господин Раферти, – ответила я, имея в виду и кофе, и этот вот другой подарок.
Шамас рассчитывает на новую встречу, но Мари вот-вот должна уехать – ей пора приниматься за свои новые обязанности:
– Ему нужно представить меня двору Арли, а потом мы должны отправиться в Альбу… Я же говорю, мои роли меняются быстрее, чем я успеваю их осознать и понять, что происходит, – я допила кофе, почувствовав, как царапнули язык частички измельченных специй.
Бла-бла-бла, Шамас всячески умасливает Мари словами о том, как повезло принцессе получить такую фрейлину, как много значения имеет Мари, сама того не сознавая… Надеюсь, мы узнаем о ее важности значительно раньше третьей части цикла, иначе я вздернусь. Ренар и Мари остаются еще ненадолго, чтобы Шамас рассказал о принцессе побольше, но мы с вами этого не услышим.
Вместо этого мы переместимся туда, где живет вдова принца Фредерика и ее дочери. Вот уже несколько лет они не снимают траур по мужу и отцу, ни с кем не общаются и живут, как отшельники. Повествование переходит к принцессе Амелии, которая вспоминает свое детство, холодного, чужого ей отца и их прежний дом. Как обычно, не обошлось без пассажа, который не поддался моему пониманию:
Узор вышивки, похожий на оленьи рога, вился по вороту платья, которое Амелия получила на свой седьмой день рождения.
Ради такого ее привезли в Арли, в большой и светлый город, который казался Амелии почти сказочным, ослепительным и чужим. В Арли были реки и камень, стекло и мрамор, блеск зеркал и украшений, а еще там был Король и его Королева. И два их сына, два брата отца Амелии, принца Фредерика: у них обоих были такие же, как у Амелии и ее сестры, Кармиль, волосы цвета бледного золота.
Ради какого “такого”? Или ради чего “такого”? Ради такого платья? Амелии не могли сшить платье по меркам? И да, в этом отрывке все прекрасно. И “почти сказочный, ослепительный и чужой”, и “еще там был Король и его Королева”...
В общем, отец Амелии погиб на охоте и жизнь сестер и их матери изменилась:
И герб с золотым силуэтом оленя стал ничьим, потому что леди Катарина носила под сердцем дитя – последний подарок мужа и свою последнюю надежду стать если не женой, то матерью короля.
Но вместо Фредерика Младшего родилась принцесса Фредерика – и золотой силуэт оленя исчез с карет и дверей, сменившись тремя серыми псами – семья д'Альвело не отбирала у вдовы своего сына все, что та получила вместе с фамилией, но оставляла это взамен за верность и преданность. Амелия помнила черное платье матери, и суету, и странные разговоры, которые она слышала. Они покинули поместье в Арморике, которое было их домом, пока принц Фредерик был жив, и переехали в Арли – на одну холодную неделю в самом начале зимы.
А потом, через несколько дней этой странной жизни, они уехали, сменив дом и страну.
Наверное, думала Амелия потом, через много лет, когда начала понимать куда больше вещей, которые взрослые не говорят вслух, но держат под языком, леди Катарина сменила бы и герб, убрала бы трех гончих, вернула бы себе куниц, бегущих по зеленому полю. Но это навлекло бы на всех них – на всех четверых женщин, прячущихся в глубине ангрийских лесов, в родовом поместье Эривэ, – гнев Короля, обиженного пренебрежением и отказом от дарованной им чести.
***
Амелия сидит на скамье у фонтана, хотя ей холодно и мокро.
Ее волосы, тщательно расчесанные с утра и схваченные широкой серой лентой, от повисшей в воздухе воды начали виться на концах, рассыпаясь мелкими колечками, нос покраснел от холода, и пальцы, спрятанные в тонкие шерстяные перчатки, слегка одеревенели.
Уже три невероятные страдалицы в книге, и это просто невероятно бесит. Нет, меня не привлекают только дерзкие и бойкие героини, но можно хоть немного разнообразия? А, да, у нас же есть сестра Амелии с дурацким именем Кармиль. Она немного пободрее чем эти три амебы:
Будь она столь же смелой, как Кармиль, или будь у нее чуть более веселое настроение, Амелия бы пританцовывала, пытаясь согреться, но, увы, танцевать Амелия не любила – даже если никто не видел. Поэтому она просто сидела на скамейке, сжавшись и нахохлившись, как крошечная птичка, и считала про себя, загадав, что если выдержит, не дернется, пока счет не превратится в ноль, то сегодня случится что то хорошее.
Кармиль приходит за сестрой и говорит, что мать вернулась и хочет видеть дочерей. Амелия просит ее проверить, как она выглядит, и автор дает нам неподражаемое пояснение:
– Как я выгляжу? – спросила она у сестры.
Это значило: побудь моим зеркалом. А я побуду твоим, когда придет время, пусть мы не так похожи, как должно быть, и я – худшее твое отражение.
***
Госпожа Эдит (я не поняла, кто она – няня или экономка..) велит девочкам идти в гостиную, где уже ждут мать и гости. Но Кармиль тащит Амелию в какую-то потайную каморку, чтобы подсмотреть, что за гости такие. Кармиль вообще любит шнырять по тайным коридорам, застенкам и скрытым комнатам. Диву даюсь, что за дом у них там такой. Девочки слышат, что гостей трое, а Кармиль ухитряется подсмотреть, что это мужчина – брюнет – и две женщины. Я не понимаю, зачем было куда-то залезать, чтобы просто выяснить количество гостей? Ничего интересного они не узнали, в чем вообще смысл эпизода?
Пока сестры идут в гостиную, мы узнаём, что они выглядят ровесницами, хотя Амелия старше на полтора года:
Амелия была старше, но тише, с детской пухлостью щек, неуверенная в себе и робкая.
Кармиль к своим четырнадцати догнала ее в росте и начала обгонять, вытянулась, скулы ее заострились, делая лицо взрослее. Те, кто не знал принцесс лично, рисковал ошибиться, особенно если не имел смелости или наглости смотреть собеседнику в глаза.
Именно глаза Амелии выдавали ее – точнее, нечто особенное в них, нечто почти уродливое, похожее на колдовскую метку, оставленную злой волшебницей.
Но об этой особенности тоже мало кто знал. За восемь лет мелкие детали вроде родимых пятен, шрамов и прочих уродств неплохо выветриваются из памяти людей, особенно если ты никогда и не был им особенно интересен.
Поэтому, когда сестры вошли в гостиную, где сидели чужие, незнакомые – трое, две леди и загадочный лорд, – и одновременно присели в книксене, они молчали, скромно опустив взгляды в пол. Если бы кто то стоял ближе к ним, пожалуй, он бы заметил, как у Кармиль дергается щека, а Амелия сжимает кулачок, нервничая от ожидания.
Оченно меня умилил кулачок у девицы 15-16 лет. Что Мари в свои 20+ – “милое дитя”, что эта прынцесса все с “кулачками”...
Меня терзают смутные сомнения… Маша как будто боится прописывать важные сцены с раскрытием информации. Потому что встречу с гостями мы сейчас ТОЖЕ не увидим! Следующая часть главы начинается уже ночью, когда Амелия ворочается и не может уснуть, вспоминая визит.
Кстати, вот типичный ляп, который должны были вычистить перед изданием:
«Беги» – говорил он и звал за собой, а в глубине его притаились чудовища, ведьмы и хищные птицы.
Красивый лорд из Альбы, одетый в черное, с серебряным шитьем платье, похожее на военную форму, тоже напомнил Амелии хищную.
Каво? 
Короче, дальше километр текста про то, какой стласлый ужаслый лорд Дамиан приехал к ним в дом, как он Пугающе Улыбался и Пристально Смотрел, но в итоге все участие сестер заключалось в том, чтобы показаться на глаза гостям и… все?
Амелия так страдает, так страдает, что не выдерживает и идет в комнату сестры. Потрясающий стиль Покусаевой – описывать комнату, когда героиня ее уже покидает:
Амелия выскользнула через приоткрытую дверь своей спальни, огромной и полупустой, с глубоким темным зеркалом над камином и расписным потолком, и тихо, представляя себя мышиной королевой, за которой, пританцовывая и придерживая лапками плащи и платья, сотканные из паутины, идет ее крошечная свита, пересекла гостиную – одну на троих. На узком диване прямо посередине спала, завернувшись в плед, Эдит, и Амелия чуть обернулась и приложила палец к губам, словно делала знак всем теням, текущим за ней, и всем мышам, которые были в ее воображении, тоже вести себя тише.
Амелия ложится в постель к Кармиль, и выясняется, что младшая сестра совсем иначе смотрит на происходящее. Еще выясняется суть визита Дамиана – принцессам пора возвращаться в свет, и Кармиль ждет не дождется этого момента. Она грезит о балах, фрейлинах, красивых платьях, но Амелия, конечно же, угрюмо размышляет о том, что здесь и сейчас она гораздо свободнее. Да уж, под надзором этой непонятной Эдит и под вечно кислым взглядом маменьки. Гулять положено – иди гуляй, камин топить не положено – сиди мерзни. Вот это свобода!
Следующие две страницы я читала, как Мари и Ренар вышли от Шамаса и брели домой по холодным улицам. Уточнений, что воздух холодный, холодно, холодный воздух просто миллион, а Мари предается размышлениям о местной аристократии:
Хотя сколько капризных аристократок ты здесь уже встретила, леди Лидделл? Ну, кроме Феликса, который явно играл на публику?
Феликс обиделся бы, наверное 
Мари ноется Ренару, что только Шаааамас ей сказал что-то полеееезное, в Замке плооооохо, но уезжать она не хооооочет. Ренар отвечает, что выбора нет, да и вообще пора проветриться, нельзя все сидеть в библиотеке, как мыша. И прав имхо.
Тем временем у меня дергается глаз от очередного шедевра словесности:
– В Замке было не так… тоскливо.
Это было сказано так, словно бы Ренар сам только что понял, насколько ему не так.
Я даже рассказать не могу, насколько мне не так, аноны. Мне очень не так.
Опять какие-то непонятыши эти:
В полутьме я не могла разобрать выражение его лица, но мне почему то показалось, что это было что то вроде понимания.
Да блядь, ты отстаешь в развитии что ли? Что значит “ЧТО-ТО ВРОДЕ”??? Ты, блядь, хоть что-нибудь можешь просто ВЗЯТЬ и НАЗВАТЬ? Не?!
Простите, минутная слабость. Продолжаем.
Мари описывает закат и две луны, вышедшие на небо. Для тех, кто, как и я, подзабыл, что Мари сиганула вот прям в совсем, совсем другой мир – это нам напоминание. Оно нам пригодится.
Мари утыкается лбом в плечо Ренара и, как и всегда в ситуациях, где она чем-нибудь утыкается в него или Кондора, уточняет, что она это делает в приступе внезапной смелости/дерзости/безбашенности. Не понимаю, что такого в том, чтобы ткнуться лбом в плечу мужику, с которым ты уже и бухала, и в жилетку ему плакала, и чуть ли даже не целовалась (если я правильно помню). Да уткнулась и уткнулась, сам Ренар вообще никак не реагирует. То есть реагирует, но нормально – сочувствием.
***
Ох, эта песня будет долгой, я так заебалась это читать, вы не представляете. А это только одна глава. Вернулись наши цветики, Мари заводит старую песню “Тересия меня бесит, вечно она везде тут СИДИТ и ХОДИТ и РАЗГОВАРИВАЕТ СО МНОЙ, и Присцилла бесит, но ИНАЧЕ”. 
Но Мари пытается быть Милой Девочкой и обещает Тересии, что вечером почитает ей вслух. Впрочем, сначала ей придется пройти в лабораторию – Присцилла ждет ее на очередной урок.
***
Так, в общем сцена в лаборатории. Присцилла чего-то там химичит, в воздухе пахнет
травами, воском и каким то смутно знакомым мне эфирным маслом.
Блин, эфирные масла как раз и пахнут какими-то травами, грубо говоря. Зачем этот миллион нюансов, которые НИЧЕГО не дают? Впрочем, забейте. Я доебалась до херни. Такая мелочь эти запахи трав и эфирного масла, по сравнению с пассажем ниже:
Пять волшебных кристаллов, стоявших тут же, на столе, давали достаточно света, чтобы можно было разглядеть надписи на этикетках – латынь, конечно, латынь, таинственные цифры и мелкие, незнакомые мне символы.
КАКАЯ. В ЖОПУ. ЛАТЫНЬ??? То есть мы находимся в вымышленном мире, где на небе две луны, где всё абсолютно иначе, чем у нас, на Земле, но, сука, в этом мире есть латынь??? Ей-богу, если бы Мари Покусаевой не существовало, ее бы стоило изобрести.
Поплакали, покакали, и дальше поехали. Присцилла вполне пристойно беседует с Мари об Амелии и ее матери. Возможно, своим затянувшимся трауром та бережет дочерей от дворцовых интриг, а возможно, сама плетет какую-то паутину. Присцилла не верит в искренность траура. Такие мелочи, как “густая почти как мед жидкость” уже почти не задевают мое сознание. Возможно, читателям действительно важно точно представлять себе консистенцию неизвестной и не важной для сюжета жижи, я не возьмусь судить… У меня все еще перед внутренним взором стоят бутыльки с надписями на латыни…
Все, все, проехали, обещаю. Присцилла достаточно откровенно обсуждает с Мари придворные дела, например, обзывает погибшего отца Амелии оленем (не в смысле, что ему наставили рога, а в смысле, что туповат был) и сообщает, что ее симпатии на стороне Дара. Ладно, мы это запишем, конечно. Я же все еще думаю, что это всё ружья и они когда-нибудь выстрелят. Аноны, думаете, зря?
Присцилла заставляла Мари заниматься каллиграфией и рисованием (точнее, копированием), чтобы развить усидчивость, концентрацию и наблюдательность. И еще
Уверенность пальцев. Твердость руки. Навык вести линию именно так, как тебе нужно, не давая ей уползти вбок. Не могу сказать, что у вас это все прекрасно получалось, но, – она наклонилась, чтобы зажечь от камина длинную щепку, а от щепки – одну из свечей. – Но за старательность и, хм, упрямство вы определенно заслужили награду. Поэтому сегодня я попытаюсь научить вас одному фокусу.
Итак, сегодня Мари предлагают наконец попробовать помагичить. Присцилла зажигает свечу на столе, и задача Мари – погасить ее, а затем зажечь пламя снова. Именно в таком порядке, потому что
– Чтобы зажечь несуществующий огонь, леди Лидделл, ваших скромных талантов не хватит. А вытащить его из тепла, оставшегося в фитиле… может быть, получится.
Для этого нужно напрячь воображение и придумать способ как бы направить энергию таким образом, чтобы пламя погасло. Присцилла предлагает несколько путей:
– А что бы сделали вы? – Я посмотрела в сторону силуэта леди дель Эйве. Огонь бликовал на пуговицах ее платья.
– Я? – она изумилась не то вопросу, не то тому, что я осмелилась его задать. – О, милая… Я бы вспомнила, что такое процесс горения, и попыталась повлиять на него изнутри или снаружи. Или договорилась бы с огнем, представив, что он – живое существо. Но хватит с вас подсказок. Действуйте, – она снова махнула рукой. – Я жду.
За 15 минут Мари должна так или иначе справиться с заданием. И время уже пошло.
Присцилла тоже молчала, как и обещала, но с каждой минутой, с каждой каплей воска, стекающей вниз, это молчание становилось тяжелее и тяжелее.
Я чувствовала неприятно щекотное чувство, бегущее вдоль позвоночника, потому что, кажется, мне устроили что то вроде небольшого экзамена, а я сейчас его эпически заваливала – к явному неудовольствию экзаменатора. И если я ее разочарую, Присцилла не станет это скрывать – ни передо мной, ни перед остальными. Думать и искать решения, чувствуя, как над тобой нависает меч чужого осуждения, было тяжело.
Ну, не поспоришь – в таких ситуациях я тоже тупею. Но Мари приходит в голову кое-какая мысль:
Темнота за пределами светового круга казалась гуще, плотнее, чем раньше, словно зажженная свеча заставила всю ту тьму, которая заполняла комнату, сгуститься, вытеснив ее к углам и стенам.
Огонек дрогнул – темнота тоже дернулась, а в мою голову пришла мысль, которая начала мне нравиться.
Я закрыла глаза и уткнулась лицом в сложенные на столешнице руки, пытаясь представить – Присцилла же намекнула, чтобы я проявила фантазию! – как темнота, отступившая в стороны, собирается за моей спиной – и обрушивается на свечу, вытесняет свет так же, как свет до того вытеснял ее саму, постепенно, медленно, пока огонь, дрожащий на фитиле, не уменьшится до крошечной оранжевой искорки и не погаснет совсем, лишенный пространства, нужного ему, чтобы гореть. Я представила себе это настолько четко, насколько могла, не поднимая головы, потому что боялась увидеть, что свеча не погасла.
Тогда бы я почувствовала себя полной дурой.
– Знаете, леди Лидделл, – задумчиво сказала Присцилла, вырывая меня из моих фантазий в реальный мир. – Вы весьма оригинальны.
Я открыла глаза – свеча погасла.
Ну а дальше… Дальше Маша начинает нагонять туману.. Присцилла говорит, что Мари очень, очень нетривиально решила задачу. Вот прям аж племянников ее обскакала по нетаковости! Нашенькая тут же начинает бояться, что она что-то нахуевертила и щас ее заругают. Все, что она делает – повторяет “но у меня получилось” и отчаянно ждет похвалы. Но не получает.
– Я бы удивилась, если бы у вас не получилось, леди Лидделл, потому что у этой несчастной свечки не было ни единого шанса. Пожалуй, вторую часть упражнения оставим на следующий раз, – Прис встала и вытащила огарок из подсвечника. – Или оставим вообще. Боюсь, если я попрошу вас разжечь из искры пламя, вы с вашим рвением спалите этот несчастный дом к Неблагому.
Присцилла рассматривала остатки свечи так, словно держала в руках нечто не слишком приятное и, возможно, ядовитое. На ее губах была кривая улыбка.
Я сложила руки на коленях.
– И все таки…
– Вы ждете от меня одобрения, леди Лидделл? – Присцилла вскинула одну бровь. – Ну… Вам следует подучиться аккуратности и умеренности, но вы справились. Правда справились, – она подошла к камину и сделала пас рукой, заставляя остатки огня в дровах снова гореть, положила в этот огонь свечу. – Только, прошу вас, не рассказывайте о подобном триумфе людям, которым о нем знать не следует. Ваши…нестандартные методы могут кое кого напугать, – добавила она как бы между прочим и задумчиво посмотрела на меня.
Блин, ну. Ты ведь уже узнала Присциллу немного. Ты ведь понимаешь, что она не будет рассыпаться в восторгах и трепать тебя по щечкам. В ее словах я бы лично усмотрела повод для гордости. Ты справилась топорно и грубовато, но зато необычно и… мощно? Твой стиль может внушить испуг – спорный повод для гордости, но в какой-то степени все же лестный для запуганной девицы, не ощущающей себя в безопасности. Разве нет?
Присцилла советует Мари поужинать и поесть сладкого. И обязательно отдохнуть – магия забирает много сил. Да уж, страшная женщина, берегитесь 
***
Итак, после первого успешного успеха Мари страшно хочется пообщаться с Кондором, чтобы он приголубил девоньку и похвалил НОРМАЛЬНО:
…мои первые неуклюжие, но сработавшие чары были тем, за что я очень хотела бы, чтобы меня похвалили.
Только рядом не было человека, который сделал бы это так, как я хотела.
В чем-то я ее понимаю… Но только отчасти.
В гостиной Ренар играет с Тересией в карты. Мари ОПЯТЬ бесится, хули они тут сидят, ее величество изволит солиться и никого не желает видеть:
Мне очень не хотелось бы, чтобы они оба заметили, что у меня все еще дрожат ноги. И руки тоже. Мне бы вообще хотелось, чтобы игра в карты шла не в этой комнате, а где нибудь в другом месте, и у меня не было бы лишнего повода врать, потому что, заметив меня, леди Тересия сердечно улыбнулась.
Я же обещала ей немного своего внимания, правда?
Отвратительно иногда быть доброй и милой.
От чтения вслух Мари сливается под предлогом головной боли. Пока она сербает чайком, приходит Ренар и начинается Комфорченье:
Я не услышала, как открылась дверь, и очнулась только, когда Ренар сел напротив меня, очень серьезный, и сложил руки на столе, подперев ладонью подбородок.
– Леди Присцилла отпустила тебя живой, – сказал он. – Как обычно. Но что то в этот раз, кажется, пошло не так.
Я сделала еще глоток чая, пытаясь решить для себя, можно ли рассказывать некоторые подробности Ренару. Ренару, который и так знал куда больше, чем я сама.
– Давай, рассказывай, – под столом он вроде бы случайно задел меня ногой.
Попутно, пока Мари рассказывает ему про случившееся, она делает какой-то странный жест:
Моя рука сначала взметнулась вверх, очертила круг в воздухе, и снова опустилась на скатерть – ладонью вниз, пальцы сложены лодочкой, словно я пытаюсь спрятать что то живое, шевелящееся рядом с кожей, жука, бабочку – или огонь.
Я не понел, что она хотела изобразить, возможно, аноны поймут больше меня.
Ренар вздохнул, явно не собираясь впечатляться моими успехами, и протянул руку, чтобы погладить мои пальцы.
– Иди спать, – все так же серьезно сказал он. – Слишком много всего для тебя одной сегодня.
Я задумчиво смотрела на его пальцы поверх моих пальцев и пыталась поймать за хвост ускользающую мысль. Мысль была не очень приятной. Я сдвинула брови, хмурясь, и почувствовала, что выдуманная головная боль начала становиться вполне реальной.
– Я опять сделала что то не так, – сказала я.
– Ну, сделала и сделала, – Ренар пожал плечами. – Я вон сегодня чуть не попался, когда Тересия заметила исчезновение дамы шпаг. А ты неплохо справилась с тем, чему тебя, замечу, никто раньше не учил.
Я улыбнулась, почти просияла.
– Спасибо.
***
Ночью Мари снится нехороший сон. Я приведу его целиком, потому что – вот я тупенькая – я опять не поняла словесные кружева Мари:
Мне правда снился неприятный сон – про темноту, которая поселилась в библиотеке, между полок, на них и внутри них, потому что одна девочка имела неосторожность призвать эту тьму снаружи, из за окна, ведущего в сад – и еще черт знает куда.
Ахо уговаривает Мари ложиться спать, но той шлея под хвост попала. Она натягивает халат, берет свечу и отправляется бродить по замку. Ахо следует за ней.
***
Хотя до описания крыльца с каменными леди дотянуть непросто, Замок дель Эйве автор живописует лишь чуть менее экспрессивно:
Дом дель Эйве с его серыми каменными стенами и парой высящихся над садом башенок напоминал маленький, почти игрушечный замок, уменьшенную версию крепости, в которой люди жили, а не прятались от врагов. Здесь были огромные окна и балкончики, световые фонари и застекленная витражами оранжерея на третьем этаже, с самой солнечной, насколько вообще можно было говорить о солнце в Галендоре, стороны. Первый этаж предназначался для посетителей, на втором жили хозяева и, отдельно от них, в предназначенных для этого комнатах, гости, по статусу своему хозяевам равные. Третий этаж предназначался для разного рода вещей. Именно там, на третьем этаже, была оранжерея и, как я выяснила, маленькая, не такая богатая, как в Замке, оружейная. И там же были комнаты для старших слуг и для гостей иного рода, чем я, – менее знатных, менее значимых, менее прихотливых, тех, кому не предназначались обитые тканью стены и мягкие ковры на полу, высокие потолки с лепниной и удобная кровать.
Пожалуй, будь я более романтично настроена, подобная несправедливость меня бы возмутила до глубины души, и я бы, топая ножкой и грозя именем своей небесной покровительницы, попыталась бы рассказать заносчивой знати, что такое демократия. Но за несколько недель жизни в чужом мире, обитатели которого – за редким исключением – чтили законы гостеприимства, я научилась принимать все эти правила и порядки как должное и даже увидела в них некоторую логику.
Интересно, как бы Мари отнеслась к таким порядкам, если бы по правилам этого мира ей полагались бы те самые комнаты для неприхотливых?
Потом почему-то идет пассаж про свободомыслие дель Эйве – вот они и с Шамасом на равных, и Ренара принимают, хотя он ПРОСТО друг Кондора и ваще никто по статусу… Не знаю, к чему эта мысль – вероятно, чтобы обелить семейство, у которых все-таки третий этаж обустроен для унтерменшей.
Мари и Ахо чего-то препираются, но в их диалоге мелькает первая здравая идея за всю книгу:
– Просто, правда… Такое чувство, что я – заводная кукла, которую можно доставать из шкафа по вечерам и играть с ней…
– А потом прятать обратно в шкаф?
Кажется, фэйри проявил необычайное для его характера сочувствие.
Он даже ткнулся лобастой головой мне в ногу – несильно, почти ласково.
– Ночные прогулки по дому – это лишь побег из шкафа, человеческое дитя. Но не способ снова стать живой девочкой, – сказал Ахо и, чуть подумав, добавил: – Более того, мне кажется, что вы, леди Лидделл, именно вы, а не чужая воля, создали эту куклу.
– Разрешив таскать себя за руки в разные стороны? – спросила я.
– Нет, – Ахо снова сел, обернув хвостом лапы. – Запретив себе говорить и договариваться.
Браво, Ахо. Если бы Мари вместо глупого шараханья ото всех попробовала открыть рот и поговорить откровенно, заявить о своих желаниях и интересах и вообще вести себя более открыто, ее жизнь стала бы проще. Нет, я не говорю, что ей не трудно. Но слишком много гонора в этой девочке, которая считает смелостью поплакать в плечо молодому мужику.
Мари решает навестить Ренара и просит Ахо отвести ее к нему. Он не одобряет:
Кот вдруг лег так, что мне пришлось его перешагивать. – Это что, попытка высказать осуждение?
– Не думаю, что это хорошая идея, леди Лидделл…
– Потому что любая другая леди так бы не поступила?
Я остановилась, глядя на кота. В окружающем мраке его глаза отражали огонь свечи особенно ярко, бликовали, огромные, чуть влажные, чуть светящиеся сами по себе. В остальном Ахо сам напоминал пушистый сгусток тьмы.
– Местные леди поступают и не так, просто не попадаются, – очень тихо сказал он и прошел чуть вперед, следя, чтобы я не отставала. – Но, думаю, ваша цель несколько отличается от тех, которые преследовала бы какая нибудь другая леди, решившая среди ночи навестить мужчину, гостящего в одной с ней доме. Просто время, леди Лидделл, вы выбрали не совсем подходящее, – Ахо принюхался и замер у одной из дверей – самой обыкновенной, деревянной, плотной.
И замолчал, горделиво щурясь.
Я запоздало поняла, что Ренар вполне может быть уже не один – это, на мой взгляд, было вполне в его духе, и почувствовала, как краснею.
Мари СМУЩАИЦА и почти решает вернуться восвояси, но у нее уже почти догорела свеча. Чтобы добраться до своей спальни, ей нужен хоть какой-то источник света. Так что… Визит к Ренару вроде как неизбежен:
Ахо с самым ехидным видом прошелся туда сюда мимо двери и снова уселся на пол, уставившись на меня.
Если ты уйдешь, было написано у него на лице, я буду стебать тебя ближайшую пару недель, да еще и так, чтобы кто нибудь непременно заинтересовался или догадался. Например, тот, к кому ты решила наведаться среди ночи, дурочка трусливая.
Или тот, чьим хорошим отношением к себе ты, кажется, дорожишь, и кого очень не хочешь подставить, совершив какую нибудь глупость.
Я нервно сглотнула и, напустив на себя чуть уверенности в себе, постучала, надеясь, что Ахо меня не обманул.
Кому то стоило быть чуть внимательнее к окружающим, подумала я, переступая с ноги на ногу перед закрытой дверью. Потому что я даже не поинтересовалась, где в этом доме поселились все остальные.
Последнюю фразу я опять не поняла. Что же это, никудышный из меня чтец получается… Машин опус для меня слишком сложный((
Короче, Ренар все никак не открывает, и Ахо подстегивает события:
– Мяу, – сказал он – отчетливо и громко.
И повторил – видимо, для верности, вдруг с той стороны не услышали.
Дверь открылась раньше, чем я ожидала.
– …послышалось, откуда тут могут быть кошки? – сказал Ренар кому то в глубине комнаты и тут уже увидел сначала Ахо, а потом меня.
Точнее, кажется, сначала мои голые ноги, а потом уже все остальное.
О, вау, кокойто ыратический намек в этой пуританской книжке! 
– Добропорядочным барышням в приличных домах ночью положено спать, золотко, – устало вздохнул Ренар и, сцапав меня за плечо, утащил в комнату и бесшумно закрыл дверь.
Ренар не железный, носиться с этой писаной торбой заебывает даже его… Понимаю…
Вау! В комнате с Ренаром… Кондор!!! Отставить, гусары! Мущины одеты и вообще.. просто отдыхают… Хотя после всех этих намеков, что Ренар-то там уже не один, хехе...
– А ты что тут делаешь? – выпалила я вместо того, чтобы краснеть и смущаться.
Лучше бы тут обнаружилась какая нибудь девица, вот правда.
– Я? – маг лениво моргнул и махнул рукой в сторону бутылки. – Пытаюсь расслабиться и отдохнуть. А ты, как я понимаю, решила поискать компанию для игр, раз не спится?
Мари спрашивает “ой а что, я невовремя?” и Ренар РАЗУМЕЕТСЯ отвечает “ну да вообще-то, но бля ты же все равно не уйдешь” “да, но не отправлять же тебя без фонаря обратно”... В общем, девочка получила наконец обоих мальчиков в безраздельное владение. Если вы надеялись, что из этого может получиться ламповая… или юстовая… или еще какая-нибудь приятная сцена… То вы такой же наивняк, как и я.
Троица сидит на полу, Ренар курит, Кондор рассказывает, чем был занят в последнее время, Мари вполуха слушает. И опять диалог, суть которого я не поняла! Что ж такое, эта книга меня унижает:
– Твои методы перемещения в пространстве весьма специфичные, – сказала я, тонко и нервно улыбаясь. – И удобные. Ты же тут вроде бы один такой, с особыми отношениями с зеркалами, нет?
Маг посмотрел на меня, задрав подбородок, и оскалился.
– Спасибо, милая, я чуть было об этом не забыл, – сказал он.
Я пожала плечами, мол, всегда пожалуйста, и сделала вид, что несуществующие крошки на пледе, которые очень очень нужно стряхнуть, интересуют меня куда больше, чем кое чьи проблемы с вежливостью.
Я не поняла, к чему был этот пуксреньк про зеркала, я не поняла, почему ответ Кондора – грубость. Хоть сымай полномочия с себя, ну не понимаю я! Тупая критиканша глубокого текста…
Зато Мари все понимает! Понимает, что Кондор злится на нее, и понимает, за что! Ну, вроде как выходит, что за ее ночной визит. Но бляха муха, тут Мари права:
… в замке, думала я, все правда было иначе. Мало ли, у кого мы засиживались допоздна.
Мало ли, в чьей кровати спали в ту ночь, когда не стало Хельды.
А Кондору, между прочим, даже есть что передать Мари! Он дает ей письмо от Габриэля Морриса, который приглашает ее навестить “некую девушку, которая была спасена не без ее помощи и участия”. Ох, дай бог памяти… что-то я не могу припомнить подобный эпизод, все-таки первый том Зеркал читала не я и события его плоховато удержались в моей памяти… ну ладно, разберемся позже.
Между Мари и Кондором происходит всратый разговор с обменом колкостями и пассивной агрессией. Если Мари так представляет себе слоуберн и нЕпРоСтЫе отношения, то я ебала…
Ренар намекает, что у Мари тоже есть новости. Но она парирует:
– Это потерпит до утра, – сказала я и кивнула на Кондора. – Потому что, боюсь, кое кто уснет на половине рассказа.
До утра так до утра, Кондор берет у Ренара фонарь и вызывается проводить Мари. И стоит им оказаться в коридоре, как он тут же спрашивает:
– Итак, о чем ты не хотела мне говорить, Мари? – спросил Кондор, когда мы оказались рядом с лестницей, ведущей на второй этаж.
Да блин, Маша, что за странное… всё? Если она не хотела, а он устал и согласился, что дело терпит до утра, нафуя он тут же снова поднимает вопрос? Чекаво, не понятно опять.
Пальто висело у него на сгибе руки, лямка сумки была перекинута через плечо, фонарь он держал так, чтобы мы видели, куда идем, и не споткнулись о мебель или ступеньки.
Сюка)) Фонари они… вообще и нужны для того, чтобы видеть, куда идете и не споткнуться о мебель или ступеньки) Едрид Мадрид, Покусаева просто королева всратых уточнений.
Ой, напрасно Машка наша надеялась на похвалу Кондора, да еще и “какую надо”... Рассказала она ему, что прошла испытание со свечой, а тот прям как токсичная мамка:
– Поздравляю. А зажечь удалось?
Ну ёптыть, Кондор, а похвалить??? Девочка извелась вся!
На этом он вообще с ней прощается, дескать, ему дальше в другой коридор, вот тебе фонарь, сама дойдешь. Голубки прощаются, глава заканчивается.
– Спокойной ночи, Кондор, – сказала я и зачем то сделала книксен.
Он хмыкнул и одним движением руки сотворил в воздухе небольшой светящийся шарик, который тут же завис над его левым плечом.
– И вам спокойной, леди Лидделл.
Но так даже понятней, почему любовная линия не развивается, то есть, простите, слоубернится, потому как мужики просто заебались нянчиться с унылой великовозрастной девахой, которая без помощи и несчастного заглядывания в глаза разве что жопу подтирает. А теперь таких девах еще и три, одна в шестнадцать лет играет в мышиную королеву, вторая тупо копия Мари, уже бякнувшаяся о свою копию Присциллы, которая пообщалась с ней недостаточно бебебережно. И этот расплывчатый, вялый, типа викторианский практически пост-мортем недостиль... 
Рили, Маша переписала из своего дневника сцену собеседования, забыв что в 19 веке по-другому болтали. 
