Продолжение милоты с корабликами.
Иногда устраивали гонки. А случалось, что отпускали кораблики в свободное плавание. Интересно было смотреть, как они бегают от берега к берегу, словно живые. Вернее, словно управляли ими крохотные живые экипажи со своими тайными планами и заранее проложенными на маленьких картах маршрутами.
А еще было хорошо им, пятерым, просто от того, что они вместе. Вроде бы разные люди, а все равно вместе. Потому что ТЭК. И есть у них тайный капитан — старый морской волк Дмитрий Афанасьевич Лухманов.
Не знаю, как вас, а меня словосочетание «тайный капитан» привело в трепет. 
Захотелось слэш написать.
Наступило лето, Лужа высохла (благоустройство по-советски)
ТЭК не распался. Собирались теперь не только у лужайки с одуванчиками, но и на дворе у Костика или на крыльце Саранцевых. Оно было обширное, в пять ступеней, с чисто выскобленными досками (домработница Женя старалась). И никто не прогонял мальчишек.
У персонажей тоже есть чтения:
— Вот, смотрите… — Чук вынул из брезентовой противогазной сумки узкую коричневую книгу. — Мы привезли ее из Севастополя. Она с давних пор была у отца, а откуда попала к нему, а не знаю…
Он откинул обложку из бугристой искусственной кожи.
На первой странице вверху было напечатано:
ДМИТРIЙ ЛУХМАНОВЪ
А наискосок, через весь лист:
МОРСКIЕ РАЗСКАЗЫ
Вадик, знающий старинную грамоту, неторопливо прочитал рукописные витиеватые строчки:
Аноны, у кого-нибудь в детстве были проблемы с пониманием дореволюционной орфографии? Вот и у меня нет. Поэтому преподносимые Крапивиным уникальные умения по этой части меня всегда удивляли, не старославянский же. А разгадка проста – маленький Славик тоже умел читать книги с дореволюционной орфографией. Особыми талантами он не блистал, поэтому обычное дело превращается в достижение и преодоление.
— А где про то, как он строил кораблики?
— А он их не в детстве строил, а уже потом, — разъяснил Чук. — В капитанском возрасте.
У меня эта нарочитость в исполнении здорового лба умиления почему-то не вызывает.
Капитан Дмитрий Афанасьевич Лухманов умер через два месяца после этого разговора тэковцев, восемнадцатого июня 1946 года.
Костик вернулся из продуктового магазина, где выстоял двухчасовую очередь за хлебным пайком. Несмотря на победу, время было голодное, хлеба не хватало, очереди приходилось занимать с самого утра.
Костик подошел к воротам, дожевывая оторванную от горбушки корочку, и увидел Вадика Саранцева. Тот сгорбленно сидел на лавочке, бросив у ног велосипед.
— «Бом»… — нерешительно сказал Костик, потому что почуял неладное.
— «Брам»… — похоронно отозвался Вадик. И сразу: — Умер капитан Лухманов… Ему было восемьдесят лет…
Костик обмяк и сел рядом. Крутнул брезентовым башмаком обод велосипеда. Спросил:
— И что теперь делать?
Вадик пожал плечами:
— А что тут можно сделать? Пойдем к ребятам. Они, наверно, еще не знают…
Когда они думали, что капитана давно нет в живых, это было привычно. А сейчас смерть словно дохнула в лицо. Капитан будто бы жил рядом — и вдруг его не стало…
Я – бездушная скотина, и эта драма из-за полувиртуального персонажа меня удивляет, тем более в исполнении детей, переживших войну и настоящее горе.
Они пошли домой, и каждый взял кораблик. У Костика это была «Победа» с капитанской рубкой из кубика сосновой коры, у Чука — «Дункан» с двумя парусами — гротом и марселем, у Вадика — похожий на крохотную скрипку «Аккорд», у Бомбовоза — крутобокая «Аврора», у Бамбука — легонькая «Ласточка»… Потом опять сошлись вместе — на крыльце у Саранцевых. Костик пришел последним. Исполняя обычай, он сказал:
— «Бом»…
И ему ответили: «Брам», хотя и не очень дружно. Похоже, что у всех скребло в горле.
Некоторые из этих детей недавно потеряли родителей. Ну как тут не порыдать по капитану из книжки?
Разгадка названия книги Крапивина:
— Ты чего хочешь-то? — спросил в спину Костику Бомбовоз.
— Написать название…
— Какое? — спросил Чук.
— Лухмановский переулок… Пусть это место называется так всегда.
— Лучше Капитанский… — посоветовал Вадик Саранцев.
— Нет, надо полностью, — возразил Чук. — Переулок Капитана Лухманова.
Про ништяки, которые дружные пионеры получали от Чука, выступавшего в цирке:
Мальчишки из четвертого «А» готовы были носить Чука на руках, но он не гордился, смущался даже и старался всегда быть с тэковцами. Таким образом, цирковая слава задевала крыльями и Костика, Вадика, Бамбука и Бомбовоза.
«Ребята, попросите раздобыть контрамарочку!» — канючили одноклассники.
Чук старался не отказывать. В цирке его любили, а дядюшку жалели за неудачливую жизнь, и с контрамарками проблем обычно не было.
Познавательная страничка:
«Американками» назывались дощатые забегаловки, где прямо у прилавка небритые посетители получали сто граммов водки в граненом стакане и бутерброд с засохшим сыром.
И - Расставание. Надрыв!! Драма!!!
Чук уехал через два дня.
Утром Костик прибежал к Чуку домой, чтобы починить пострадавшего во вчерашнем полете «Горыныча». Тетка Анюта хмуро протянула ему свернутый из газеты пакет.
— Вот… велел передать… А мне сказал: «Не могу я так. Поеду…» Уезжали в Омск Таня и Валера Чириковы, и он увязался с ними, упросил взять билет…
Таня и Валера были те «живые скульптуры», с которыми Чук выступал на мотоцикле.
Костик вялыми руками разорвал пакет. В нем оказалась книга «Морскiе разсказы». А еще — свернутое треугольником письмо.
Костик, не сердись. Я не хотел сначала, а потом подумал, что как он будет без меня. Он хоть и вредный такой, а все равно самый родной. Папин брат…
Чук, вспоминая отца, редко называл его папой. Все «отец» да «отец». А тут — вот так…
А еще Чук писал:
Книгу оставь себе. Для ТЭКа. ТЭК не рассыплется, я знаю. Все равно снова будет весна, и будут корабли. Может быть, я снова приеду весной. Передавай привет, Бомбовозу, Бамбуку и Вадику…
Чук не приехал.
…И все было как в прошлом марте, даже более весело и многолюдно, потому что появились в ТЭКе новые ребята. «Бом» — «брам»…
Только не было Чука…
На этом первая часть книги, про 1940-е, заканчивается. Честно говоря, я не поняла. зачем вводить такую толпень героев, подробно рассказывать про их сварливых тетушек и пьющих дядюшек и так быстро всё оборвать.
Современность! 
На фоне общих разговоров и международных конференций о всеобщем потеплении климата нынешние морозы были как насмешка над этой болтовней. Настоящие крещенские морозы! Бабки в магазинах рассуждали: «Вот оно! Природа наша все равно берет свое! Никакие американцы в телевизорах ей не указ…»
Про американцев смешная шутка. Можно было еще написать «Обама – обезьяна», бабки в магазинах и не такое ляпнуть могут.
А Владиславу Петровичу как человеку, интересующемуся с детства всякими географиями, следовало бы знать побольше про глобальное потепление и его влияние на изменение климата.
Появляется новый герой.
Матвей все-таки выскочил, прикрывши подбородок и нос колючим шарфом (тот сразу заиндевел). Синел рассвет, светились окошки, слегка сплюснутая луна простуженно желтела рядом с куполом вновь отстроенной Ильинской церкви. У пристани сипло вскрикивал тепловоз…
Симпатично про луну и тепловоз написано. 
В школу можно было не ходить: накануне по местному ТВ опять отменили занятия с первого по девятые классы. Но старший брат Мирослав усвистал в клуб «Речник», в котором занималась группа «Резонансы», а Матвею что делать дома одному? Валяться в постели — это слабость характера. К тому же пятиклассник Матвей Рощин обещал принести своему учителю Брагичу книжку «Побежденный Карабас» — продолжение «Золотого ключика». То есть не самому Брагичу, а его сыну — лопоухому первокласснику, по прозвищу Крылатый Эльф. Уж Элька-то вместе с отцом точно торчит в школе.
Выпьем за сложносочиненное дебильное прозвище и анахронизм в виде живого интереса современного ребенка к книжке, которая даже мне в детстве казалась идеологически и морально устаревшей.
Брагич за столом проверял тетради. И Элька конечно же был здесь: он деловито пыхтел на задней парте.
— Здрасте, — сказал Матвей в пространство.
Брагич кивнул, не поднимая головы, и поймал упавшие с утиного носа очки.
Элька обрадовался:
— Мак! Иди сюда! Помоги присобачить хвост к голубку… — Он мастерил из клетчатого листика бумажную птичку.
— Эльдар, что за выражение… — рассеянно пристыдил его отец.
— А чего? Оно же не ругательное…
— Оно неточное. Разве можно присобачить хвост к голубю?
— А как сказать? Приголубить, что ли? — Элька, сын учителя-филолога, кое-что смыслил в русской стилистике.
Оцените живость диалогов!
Матвей (он же Мат-Вейк, капитан Мак’Вейк и просто Мак) хихикнул, подошел и умело вставил хвостовое оперение под бумажные крылышки.
И второе дебильное прозвище. А я уже разочаровалась в Петровиче, думала, он на такое больше не способен, всё какие-то банальные Чуки были.
Огромный диалог, вызвавший у меня ностальгию по нежной дружбе Джонни Воробьева и учителя Бориса Ивановича. Также упоминается секрет происхождения дивнючего (правда-правда) прозвища.
— Рощин человек чести и слова, — ровным голосом сообщил Брагич. — За это, Мак, я готов слегка нарушить педагогические нормы и сделать для тебя послабление. Хочешь переписать диктант?
— Зачем? Двойка, что ли?! — возмутился Матвейка. Сроду не бывало у него двоек по русскому.
— Четверка. А могла быть пятерка. Если бы не сделал глупую ошибку.
— Какую?
— Ты считаешь, что слово «аллигатор» происходит от музыкального термина «аллегро»?
— С чего вы решили? — не очень почтительно удивился Мак.
— А почему у тебя написано «аллегатор»?
— Где?! — Матвейка подскочил и глянул Брагичу через плечо. — Ну Андрей Ренатович! Ну разве это «е»? Это у «и» не дописался крючок. Бумага лощеная, паста не всегда прилипает…
— Д-да? — Брагич добросовестно пригляделся.
— Па, Мак правду говорит, — вмешался Элька: он оказался рядом.
— Ты отстаиваешь клановые интересы, — сказал Брагич.
— Я отстаиваю правду! — Крылатый Эльф возмущенно полыхнул ушами.
Кстати, Крылатым звали его именно за эти уши — большущие и треугольные, как у настоящего эльфа из кино про Средиземье. Похожие на растопыренные дельтапланы. И Элька гордился. Он был из тех, кто умел свои недостатки превращать в достоинства.
— Не надо мне пятерку, — со сдержанной обидой сообщил Матвейка. — А как пишется «аллигатор», я знаю с первого класса. Когда учил стихи:
Аллигатор вздохнул
И, сытый, в зеленую воду нырнул.
— Это про упрямого Фому, Сергей Михалков, — уточнил начитанный первоклассник Эльдар Ибрагимов.
Современные дети обожают Сергея Михалкова, готовы цитировать его страницами.
*подумала* Ладно, «Дядю Степу» обожают.
Иии… очередной новый герой, давно не было. Вернее, героиня.
— Можно? — раздался нерешительный голосок.
На пороге стояла девочка. И Мак сразу понял, что это Чешуйкина из пятого «Б». Потому что девочкины веснушки, будто зеркальца, отразили мягкий свет плафонов.
Такие веснушки были только у одной ученицы в школе номер сорок. По крайней мере, так отмечал про себя Мак. Они были заметны не всегда, а лишь при определенном повороте лица. Шевельнет головой — и пятнышки цвета спелого овса на миг отражают свет. И поэтому фамилия у хозяйки веснушек казалась подходящей: они как чешуйки золотистой рыбки.
Однако не надо думать, что Матвей Рощин заглядывался на девчонку. Потому что, кроме веснушек, ничего особенного в ней не было. Чешуйкина, вот и всё. Птичий «клювик», рыжеватые кудряшки, тихий нрав (никогда не бегала, не толкалась в буфете)…
Что вы, как мы могли такое подумать про крапивинкого мальчика. 
Мы-то знаем, на кого они заглядываются и к кому относятся с замирательной нежностью.
— Еще одно морозоустойчивое существо, — сказал Брагич. — А тебя что за судьба принесла? И почему ты такая… демисезонная?
Чешуйкина была в короткой меховой курточке, из-под которой торчало форменное клетчатое платье, в лыжной вязаной шапочке, в легких сапожках. И колготки, похоже, не шерстяные, а тонкие. Ну прямо осенний наряд.
— Меня папа привез, — виновато объяснила Чешуйкина от порога. — Если в машине, зачем кутаться… Сказал, что после двенадцати заедет, и укатил. Я вошла, а в школе пусто. А дядя Игорь давай рычать: «Ходят тут, когда уроков нету, суета одна! Иди домой…» А как «иди»? Мы на Профсоюзной живем, на автобусе надо, а его не дождешься…
Родители – идиоты. Я думала, что короткие курточки в Сибири зимой носят только тупые муклы, а тут ребенка нарядили.
Брагич почесал очками ухо.
— Здесь, душа моя, оставить одну я тебя не могу. А нам с Ушастым надо скоро ехать домой. Сейчас вызову такси, и давай поедем вместе к нам. Я буду дома печатать всякие отчеты, а ты учить Эльку хорошим манерам.
— Я не поддаюсь дрессировке, — сообщил Элька, выбираясь из-за парты. — А домой нам сразу нельзя. Мы же обещали заехать за мамой, а потом к тете Наде, чтобы забрать у нее в починку ноутбук…
— Тьфу ты… Да подождет она с ноутбуком.
— Будет скандал. Ты не знаешь женщин?
«Одно к одному», — отозвались в Матвее недавние слова Брагича. И что было делать? Вовсе не нужна ему была эта Чешуйкина, несмотря на ее симпатичные веснушки. Но если человеку некуда деться…
— Двигаем ко мне, Чешуйкина… — И чуть не добавил: «Ничего другого не остается».
По дороге они попадают в лужу. Нет, не Ту Самую, а от лопнувшей трубы с горячей водой.
Когда свернули на Пароходную, увидели, что над тротуаром извергается гейзер. Клубы пара синели в утреннем воздухе, вода урчала и заливала перекресток. И когда успела случиться авария? Ведь полчаса назад все здесь было спокойно! Видать, от мороза лопнула труба…
Неподалеку чернела аварийная машина, переругивались рабочие. От гейзера несло теплом, но вокруг уже наросла бугристая наледь. По ней сбегал кипяток, дымился, растекался в широченную лужу и остывал, но замерзал не сразу. Матвей охнул, представив, какой окружной путь им предстоит. Озеро на полквартала! Он потянул Машу:
— Давай вон туда! Может, проскочим!
Слева, в полусотне шагов, кто-то успел проложить мостки — хлипкие досочки на фанерных коробках и перевернутых ведрах.
— Маша, жми вперед! Если сорвешься, я поймаю!
— Ага! — храбро отозвалась она.
Не успел он поймать, балда неуклюжая! Сапожок сорвался с доски, вода хлынула в коротенькое голенище.
— О-ой!.. — Наверно, здесь, вдали от фонтана, вода была уже ледяная.
Бедный ребенок. Мало того, что родители – дебилы, так еще у провожатого девиз -«Слабоумие и отвага».
Далее следует очередное купание Сопливика в лице Маши.
Мак сдернул с Маши рюкзачок и куртку, толчком усадил ее на скамейку под вешалкой, двумя взмахами стянул сапожки.
Правая ступня была мокрая. А левая нога — сырая чуть не до колена. Мак испуганно ухватил ее в ладони, размял, но понял, что это бесполезно. Щипком дернул колготочную материю.
— Вот что, снимай это дело. И повесь вон туда, на батарею. А я устрою горячую воду…
— Ой, Мак… неудобно…
— Хочешь помереть от чахотки? Да не стесняйся: никого дома нет…
То, что не надо стесняться его, Мака, подразумевалось как бы само собой. Они же спаслись от одной беды!
Он сбросил ботинки и, оставляя мокрые следы, убежал в ванную. Сдернул с гвоздя жестяное корытце, грохнул им об эмалевое дно, пустил из крана тугую струю. Вода была вполне горячая, без скидок на морозы. Корытце отозвалось жаром, паром и гудением. Мак положил над ним, поперек ванны, полку от старого стеллажа, получилась скамья. Он сбегал на кухню, принес тюбик горчицы, выдавил в воду желтого червяка, разболтал. Горячо, но терпимо. Так и надо.
— Маша, где ты там? Иди сюда!
— Куда идти? Я заблудилась! Такая квартирища…
Мак выскочил в прихожую. Маша смущенно топталась на коричневых половицах голыми белыми ногами.
— Пошли…
— Ой… — Она слегка заупиралась, видимо машинально.
Мак взял ее за локти, буквально вдвинул в ванную. Рывком усадил на скамью, развернул. Маша снова ойкнула и вздернула ноги. Мак ухватил их за щиколотки, решительно поставил в корытце, жестяное дно гулко прогнулось.
Все-таки приятно чувствовать себя спасителем слабого симпатичного существа. Этакое пушистое тепло щекочет жилки… Впрочем, «существо», наверно, не столь уж беспомощное. Да и симпатичности у него — одни лишь веснушки. Они, кстати, совсем теперь не видны — растворились в свете желтого плафона… Хотя нет, иногда нее же проблескивают.
Вообще эта сцена вызывает у меня какую-то неловкость, как и все гетеросексуальные сцены у Петровича, но в то же время симпатию. Дедушка старался.
— Маш… а можно я сяду с тобой? А то ведь я тоже промочил. Мурашки в позвоночнике…
Она не удивилась и не смутилась. Подвинулась.
— Давай скорее, пока мурашки совсем не сгрызли.
Мак не стал садиться рядом. Выдернул из угла гладильную доску, положил над корытцем против Маши. Сел с размаху, сунул ноги в воду.
…
Она впервые улыбнулась. Посмеялась даже… И вдруг ойкнула.
— Что? — испугался Мак.
— Кажется, ногу сводит…
— Которую?
Маша сморщилась, шевельнулась:
— Эту…
Они сидели, перепутавшись в воде ногами (как-то незаметно это получилось), и теперь Мак ощутил краем ступни затвердевшую Машину мышцу. Сжал девчонкину ногу двумя подошвами, как тисками, и начал толчками разминать ее.
— Легче?
— Ой… да… Отпустило.
*краснеет* Почему-то это разминание толчками кажетсяя мне ужасно непристойным.
Дальше идет душераздирающая история Машиного трансгендерства.
Летом на даче она заступилась за мальчика-омежку перед Быбой с абсолютно естественным погонялом Танкоград и из-за этого поспорила на танкоградов бинокль:
«А давай поспорим на что-нибудь. Если выспоришь — бинокль будет твой…»
Я сперва не поняла, к чему это. А он вдруг:
«Спорим, что не сможешь состричь машинкой свои кудри! А если сострижешь, бинокль — твоя добыча…»
…
— А на самом-то деле зачем ты это? Из-за бинокля?
— Ну… главным образом из-за Даньки. Жалко его было… А еще назло Танкограду. Ну… и еще…
— Что? — осторожно спросил Мак.
— Понимаешь, хотелось хоть одно лето побыть настоящим мальчишкой. Чтобы вместе со всеми футбол гонять, по оврагам лазить, в разбойников играть…
— С волосами разве нельзя?
— Можно, только… ну всё будто понарошку. Мама с бабушкой ахали: «Ты же девочка!» Мама крик поднимала, если видела меня в шортах… А тут уж никуда не денешься…
…
— Значит, у тебя осталась память о том лете, да? Бинокль…
— А вот и нет! Я его сразу Даньчику отдала. Мне-то зачем? У меня дома есть сорокакратная труба, папин подарок… А про лето у меня и без того осталась память. Меня стали звать не Машей, а Мишей, Мишкой. И всё мне стало можно… как стриженому Мишке. Из рогатки стрелять, по березам лазать и даже драться…
— Ты умеешь драться? — огорчился Мак. Почему-то не хотелось ему, чтобы она была… чересчур уж Мишка. Ведь с виду-то совсем не такая.
— А это и не надо уметь, — деловито объяснила Маша. — В драке главное — не бояться. Сцепи зубы, размахивай посильнее кулаками — противник и не выдержит… Танкоград в этом скоро убедился.
У Матвея шевельнулась мальчишечья солидарность.
— Маш, он ведь все-таки спас тебя…
— Ну… да. Поэтому я и лупила его не сильно, а слегка…
«Небось не очень-то он и сопротивлялся…» — подумал Мак. И спросил:
— А Данька? Наверно, был рад без ума от бинокля?
— Рад… Но главное не в бинокле. Он сделался как мой спутник. Не как ординарец какой-нибудь, а просто… мы всегда стали вместе. Он один раз сказал: «Если с тобой что-то случится, я тебя спасу не хуже, чем Танкоград…» А когда я уезжала, даже расплакался…
— И ты. Да? — в упор сказал Мак.
— Ну и что? Был конец лета, волосы отросли немного, я опять стала почти как девочка…
Надо заметить, что это первый раз у Петровича, когда девочка признает свою половую неполноценность. Обычно про мерзких дырчатых созданий такое думают его мальчики и мужчины.
Однако я рада, что Маша Ч. в отличие от Маши Ц. осталась Машей, а не превратилась в Яна Серебристого.
