Это короткая «разорванная» глава: действие её чётко разделено на две части с временны́м промежутком между ними, причём именно в этот промежуток произошло самое интересное, и нас хотят подвести к тому, чего же такое там было.
Давайте ещё раз вспомним: в предыдущей главе Михаил узнал от директорши имя-отчество матери Егора (Алина Михаевна), а также дату и место рождения самого́ Егора: 1 июня 1968, Севастополь. А также то, что четыре года назад Егор удирал из дома. На чём, собственно, глава и завершилась.
Дальше фокал переключается на Егора и следующий примерно час описывается нам кратко, но исчерпывающе. Процитируем полностью, тут есть кое-что существенное:
Слушать писателя Егор больше не пошёл, сумка была при нём, раздевалку уже открыли, и через полчаса он оказался дома.
Едва успела мать скормить ему обед, как позвонил некий Гриб, человек не из «таверны», но знакомый Курбаши и к компании Больничного сада благоволивший:
— Кошачок! По агентурным данным ЦРУ, ты располагаешь кассетой с «Викингами». А?
Егор сказал, что кассета Копчика и Копчик не велел давать её ни одному смертному. А связываться с Копчиком ему неохота, у того не характер, а одна истерика.
— И не давай, и не связывайся! Мне только послушать хотя бы начало! Чтобы знать, стоит ли игра свечек! Из твоих рук, а? Кошачок, за мной не пропадёт!
Егор с полминуты поломался, чтобы набить цену, потом прихватил «Плэйер» и спустился во двор, к заброшенной песочнице, у которой был «сходняк» местного молодого населения.
Гриб — прыщавый тип семнадцати лет и непонятных занятий — стянул громадную грузинскую кепку и почтительно водрузил на нечёсаную башку дужку с наушниками. Зажмурился. Они сели рядом, Егор не выпускал «Плэйер» из ладоней. Больше никого кругом не было. Гриб сидел и внимал. Егор ёжился и скучал: было пасмурно и зябко. Прошло минут семь. Егор глянул в конец двора, окружённого П-образным двенадцатиэтажным корпусом. Глянул и машинально даванул кнопку «стоп» и клавишу перемотки.
Тайминг прикинем. Через полчаса после выхода из директорского кабинета был дома, там пообедал, потом поговорил с этим Грибом (забегая немного вперёд, Гриб является типичной неписью), потом спустился во двор, и минут семь там кассету слушали. Сколько это времени успело пройти после школы? Час-полтора, не больше.
А что потом? А вот:
От уличной арки по дорожке среди жухлых газонов и унылых кустиков шёл недавний знакомый — старший сержант.
Тошновато стало Егору. Что же это, просчитался он? Ничего не кончилось? Ох прижали, кажется, хвост Кошачку…
Егор спрятал магнитофон и наушники за пазуху.
Милиционер подошёл. Сапоги по склизкому асфальту «хлюп-щёлк, хлюп-щёлк». А на коричневом лице улыбка: зубы белые в щели потрескавшихся губ. И в глазах синий насмешливый блеск.
— Вот, опять пришлось встретиться, — вздохнул старший сержант.
— Вижу, — хмуро усмехнулся Егор (в груди неприятно холодело). — А говорили: по другому делу…
— Обстоятельства меняются, Егор… Мама дома?
Егор встал.
— Не вижу смысла скрывать. От милиции не спрячешься. Мама дома.
— Проводишь?
Это же ведь выходит, что директорша Михаилу ещё и домашний адрес Егора выдала! Вообще говоря, ему и так было известно достаточно, чтобы адрес тот выяснить самостоятельно…
Во-первых, он мог бы «передумать» отмечать командировку в школе, зайти за этим в местную инспекцию ПДН и там поинтересоваться, залегендировав свой вопрос любым подходящим способом. (Да блин, тут один мой бывший подопечный, хвала небесам, вставший на путь истинный, ищет парнишку, с которым когда-то познакомился в интернате/приёмнике — помогите по-человечески, а?) Благо это как раз по его профилю работы, не подкопаешься.
Во-вторых, он мог бы сделать это совершенно легально, общедоступным способом, через адресный стол. Ему известно ФИО матери Егора (причём сочетание имени с отчеством у неё весьма редкое) и примерно год её рождения. Известно ФИО самого́ Егора и точная дата рождения. Подавай запрос, найдут без проблем…
Но оба эти способа, конечно, в час-полтора не уложатся. Так что — директорша раззвонила, иначе не получается. Повторюсь: пришёл в школу какой-то хрен с бугра, спросил про дела, никоим боком его не касающиеся, — а ему тут же радостно всё и выложили. Прэлэстно…
К чести Михаила, он пока хотя бы не пытается давить Егору на психику с воспитательными целями…
Когда подошли к подъезду, [Михаил] поинтересовался:
— Ты решил, что я из-за Ямщикова пришёл?
А зачем он пришёл? Может, что в «таверне»? Может, насчёт мопеда раскопали, который увёл у кого-то Валет с мышатами? А при чём тут он, Кошак? Или станут домогаться насчёт бизнеса Курбаши с пластинками?.. Хуже всего, когда не знаешь…
— Я думаю, вы пришли агитировать меня в отряд «Юный дзержинец», — собрав остатки храбрости, съязвил Егор.
— Я совсем по другому делу…
Интересные подробности про «таверну». Мы уже знаем, что там есть некий Копчик, промышляющий угоном мопедов. Есть ещё некий «Валет с мышатами» (кстати, погоняло это в первой главе тоже мелькало), тоже промышляющий мопедами. Глава «таверны» Курбаши, оказывается, что-то крутит с пластинками…
«Пластинки» — это, конечно, винил имеется в виду. Самый качественный (на тот момент) способ дистрибуции аудио из общедоступных. Да, это в восьмидесятых был целый подпольный бизнес: в Болгарии штамповали копии западных дисков, везли их контрабандой в СССР, тут ими торговали из-под полы по бешеным ценам… Тема интересная, но в контексте «ОиК» она никак не сыграет, посему не будем на ней останавливаться.
Поднялись на седьмой этаж. Егор открыл дверь своим ключом и в прихожей громко сказал:
— Мама, к нам тут представитель органов охраны общественного порядка… Я не звал, он сам.
Мать вышла, шурша халатом, округлила глаза. Егор скинул башмаки и, не снимая куртки, ушёл в комнату. Слышал за собой обрывки разговора. Речь милиционера звучала приглушённо, а слова матери Егор различал ясно.
«…что-то натворил?.. Да-да, я понимаю, разговор необходим… Конечно, лучше без него. Там, в комнате… Ну и что же, что сапоги? А вот вы наденьте сверху эти лапти, я их специально для таких случаев плела, меня одна знакомая научила…»
В наше время это называют бахилами…
Сейчас они войдут. «Горик, иди пока к себе, нам надо поговорить…»
О чём? (…)
Егор выложил «Плэйер» на подоконник за шёлковую портьеру и нажал кнопку записи.
И здесь в главе происходит разрыв повествования, но мы давайте-ка прикинем, чего нам сообщается про квартиру, в которой живёт Егор.
«Ушёл в комнату» — это явно подразумевается большая гостиная, иногда называвшаяся «залом». Туда обычно и вели гостей. Помните, в первой главе упоминается, что родители «книжек накопили немало»? Там эти книжки наверняка и стояли. Егор пошёл туда явно из соображения «если речь пойдёт обо мне, то могут потребовать присутствовать».
Но ему говорят «иди к себе», то есть у него есть своя комната. А ещё ведь должна быть родительская спальня, значит, квартира минимум трёхкомнатная…
Ладно. После слов «…нажал кнопку записи» в тексте идёт отбивка, а потом уже фокал повествования перескакивает на Михаила в Среднекамск.
Следующие два дня Михаил прожил в таком сумбуре мыслей, в такой путанице чувств, что порой заходилось сердце — как в стремительно теряющем высоту самолёте. Было у него и ощущение потери, и обида, и надежда, что потеря — не окончательная, и, несмотря ни на что, вспышки радости, которую тут же гасили трезвые и горькие мысли…
Мама сказала наконец:
— Миша, да что с тобой? Ну, напиши ей сам или позвони в конце концов. Нельзя же так изводить себя.
Михаил сказал сперва правду: что изводится совсем по другой причине. А потом соврал, что расстроился из-за статьи в «Среднекамском комсомольце». Статью в редакции и в самом деле изуродовали.
Здесь нам сообщили две детали: во-первых, есть в жизни Михаила некая «она», переписка с которой, очевидно, является сложным моментом. И, видимо, это про ожидание письма от «неё» шла речь парой глав раньше. А во-вторых, Михаил пытается что-то писать в местную прессу, но без особого успеха.
Субботу Михаил провёл дома, а в воскресенье пошёл в приёмник, хотя дежурства у него не было.
В приёмнике стояла тишь да гладь: малышню увели на прогулку, старших — на экскурсию в музей природы. Дежурила воспитательница Агафья Антоновна, которую и сотрудники, и ребята звали Агашей. (…)
Агаша дала Михаилу несколько писем, и он сел с ними в дежурке. В эту минуту заглянул сюда Старик — начальник детского приёмника-распределителя подполковник Рыкалов. Несмотря на выходной, он оказался на службе. Михаил встал:
— Здравствуйте, Иннокентий Львович.
Небольшой разговор с начальством — так, ничего особенного. Начальство вяло пеняет, что Михаил-де не блюдёт должным образом режим во вверенном ему подразделении и прочее бла-бла-бла. Очень вяло, чисто по обязанности, и аж целое замечание на этот счёт объявляет. Судя по контексту, этот начальник вполне адекватный тип. Проскакивает, однако, в их разговоре интересный момент:
— Есть получить замечание… Только можно завтра?
— Что завтра? — слегка опешил товарищ подполковник.
— Замечание завтра. Нынче я здесь всё равно неофициально. А завтра можно сразу выговор, заодно уж. Потому что вечером я буду рассказывать ребятам «Трудно быть богом», роман братьев Стругацких. Давно обещал.
Ну, в наши-то дни одну из самых известных книг Стругацких никому представлять не нужно. Интерес представляет употреблённый Михаилом глагол «рассказывать».
Действительно, было такое. Та же «ТББ» среди запрещённых книг никогда не числилась, её издавали и переиздавали, но тиражи очень сильно не дотягивали до читательского спроса. Поэтому самиздат или в отдельных случаях «рассказывание книги». Человек, хорошо помнящий содержание, пересказывал его для компании, такая вот живая аудиокнига с ретеллингом получалась. Ту же «ТББ» лично я в подростковом возрасте читал вслух для дворовой компании: одалживать ценную книгу кому бы ни было мне запрещалось категорически, хочешь поделиться ей — пожалуйста, читай из своих рук…
Чтобы эту тему закрыть — в те времена формат аудиокниги в нынешнем понимании был нереален. Ввиду отсутствия подходящих носителей. Собственно, ничего, кроме аудиокассет, просто не было. Громоздко и дорого, для «ТББ» при любом расчёте больше пятидесяти рублей за одни только кассеты вышло бы… но за такие деньги (и даже меньшие!) проще было сходить на книжную барахолку и купить там у барыги. Вот эту самую книжку я тогда читал, 1980 года издания, за тридцатник была куплена…
Ладно, я отвлёкся. Замечу только, что книжку Михаил выбрал грамотно — там же и подумать есть над чем, и приключенческая линия имеется хорошая, гни свой рассказ в любую сторону под запросы аудитории…
После ухода начальства Михаил читает переданные ему письма. От его бывших подопечных, как нетрудно догадаться. Общий тон читаемого скорее позитивный, что логично: кто, собственно, мог бы написать на работу менту-ПДНовцу? Либо те, кто из этого круга выбрался и хочет выразить благодарность — либо те, кто надеется выбраться и рассчитывает на какую-то хотя бы моральную поддержку.
Я здесь процитирую два таких письма.
«Здравствуйте, дядя Миша! Когда меня привезли в спецшколу, то не сразу поставили в отряд, а через две недели, и тогда пошёл мой срок. Но потом случилось одно дело, и я попал в больницу, состояние было тяжелое, даже маму вызывали, но теперь уже нормально. Я маме говорил про вас, а она говорит, что если бы я повстречался с вами раньше, то было бы всё на свете лучше. Но я думаю, что всё равно хорошо, что повстречался, и если вы в нашем городе будете, приходите ко мне в спецшколу, ладно? Дядя Миша, я ещё хочу спросить, как вы думаете, будет атомная война или нет? Больше писать пока нечего. До свиданья. Женька»
Типичный второй случай из упомянутых выше, но обратите внимание на выделенную фразу! Выделение моё.
А ведь да. В те времена… ну, скажем так, некоторые учителя начальных классов вообще рекомендовали родителям не смотреть и не слушать новости при детях. Чтобы, значит, детскую психику не травмировать, а то ж там постоянно было про буржуинские крылатые ракеты и нейтронные бомбы, нацеленные на мирные советские города. А годом позже, при Андропове уже, вообще был месяц, когда каждый день школьный первый урок начинался словами учителя «дети, не бойтесь, войны не будет…» Вот и у Крапивина художественное свидетельство…
Другое письмо.
«Здравствуй, Михаил! У меня теперь другой адрес, после училища я работаю в СМУ-14 и живу в общежитии. Здоровье теперь самое то. А как твой позвоночник? И сделали ли операцию отцу?.. Михаил, всё теперь у меня нормально, но надо посоветоваться об одном деле. Можно, я как-нибудь приеду?»
Типичный первый случай. Тут уже взрослый человек пишет, который сам себе хозяин, за него явно можно радоваться. Этот, судя по всему, с Михаилом переписывался и раньше (вот, новый адрес упоминает), и про его дела точно кое-что знает. Вот же, упоминание про позвоночник — нам его расшифруют буквально на следующей странице.
И вот ещё одно письмо, в этой пачке явно неожиданное:
«Уважаемый Михаил Юрьевич! Я надеюсь, что Вы не оставили намерение восстановиться на четвёртом курсе со второго семестра этого учебного года. Буду рад помочь Вам и прошу в связи с этим зайти в деканат филологического факультета в удобное для Вас время, но желательно до праздника.
Проректор по заочному обучению,
профессор В.С. Платонов»
Откуда следует, что Михаил осилил три с половиной вузовских курса — большей частью, очевидно, заочно (логично, иначе бы с ним за десять прошедших после школы лет просто не успело произойти всё то, что довело его до жизни такой).
Но, как следует из дальнейших рассуждений, конкретно на этот счёт никакого оптимизма Михаил не питает.
Увы, придётся, видимо, огорчить милейшего Валентина Степановича: насчёт зимнего семестра и восстановления вообще пока ничего не ясно. Программы по литературе и педагогике, которые три с половиной года прилежно штудировал сержант-заочник, не дали ответа на главный вопрос: как сделать, чтобы не нужны стали детприемники и должность эвакуатора.
Не волнуйся, дорогой, тебя попрут с этой должности гораздо раньше, чем её упразднят. Старик-то тебя терпит, а зам по воспитательной части товарищ майор Курляндцев давно уже зубы точит. Анархист, мол. Поменьше бы, говорит, статейки писал да в душах копался, побольше бы думал о плановых мероприятиях и отчётности… А вытурить тебя, Мишенька, из органов — раз плюнуть. После первой же медкомиссии. И куда пойдёшь (хотя и сочинял в уме рапорта)? Думаешь, в редакции или в школе нужны недоучившиеся филологи? И думаешь, они хоть кому-то нужны? А доучившиеся?.. Ох, насколько же проще было в воздушно-десантных войсках. В той самой армии, которой почему-то так боятся многие нынешние мальчишки. Ясно было, отточенно, честно и прочно. Несмотря на то что до конца так и не избавился от страха, который останавливал дыхание перед каждым прыжком. Да наплевать на этот страх! Прыгал-то не меньше и не хуже других. И никто не виноват, что в том последнем прыжке захлестнуло стропы…
Пазл сложился, и теперь мы знаем биографию Михаила целиком. Значит, после школы попал он в армию, в ВДВ — возможно, сразу, возможно и так, что успел в вузе годик отучиться. Там сколько-то прослужил — судя по контексту, не менее полугода — и всё было нормально, но нарвался на проблему с парашютом. Травма позвоночника, лечение… Потом школа милиции, после которой его явно по состоянию здоровья сплавили в тихое тёплое местечко, никаких физических нагрузок не требующее. Прослужил несколько лет, выслужил одно повышение в звании, пытался продолжить образование. Как служба, так и попытка — без особого энтузиазма. Хотя на службе вроде проявил себя неплохо: вот же, помог кому-то, и достаточно многим, и пишут ему… Но начальство не сказать, что ценит.
И вот тут-то мы видим первую кульминацию книги:
— …Миша! Ты слышишь?
— А?.. Что, Агафья Антоновна?
— Мальчик тебя спрашивает. Там, у входа…
— Какой мальчик? Разве уже вернулись?
— Да не наш! — Агаша даже посапывала от любопытства. — Странный такой, приличный по внешности. Сперва адрес твой домашний просил, а я говорю: «Да он сам здесь». А он и говорит: «Скажите старшему сержанту Гаймуратову, что его ищет брат…»