Крапивин

Анон · 2015-04-12 11:56:53

Давайте перетрем за Крапивина :chearleader:

Как подсели? Как соскочили? Что вызывало любовь и ненависть? Изменилось ли с годами впечатление от прочитанного? Хотели вступить в Эспаду или бороться с мировой несправедливостью? Были "Крапивинским мальчиком/девочкой" или антиподом? ВПК бойлавер или как?

Анон недавно прочитал последнюю на данный момент вышедшую книгу "Переулок капитана Лухманова" и ностальгически расстроился. Мог же когда-то ВП, а сейчас вместо проглатывания строчек одно чтение по диагонали. Плоско, блекло, расплывчато и ни о чем.

▼Чтения⬍

Крапивин-бинго

Анон · 2022-07-10 19:12:13

Анон пишет:

Просто всегда кажется странным, когда обычный здоровый ребенок вдруг заболевает посреди жаркого лета. На самом деле ничего удивительного. Достаточно перекупаться, посидеть на сквозняке, попасть под дождь и вымокнуть, напиться холодного, получить тепловой удар, свалиться от переутомления. Мозг этого толком не замечает — ну что будет от стакана ледяной воды? Наоборот освежает. А организму все равно, где и как простудиться или заболеть иным образом. Что-то такое скорее всего с Толиком и произошло.

Толик под дождь попал, когда к лесопилке бежал. Плюс его сквозняком просифонило, когда он грозу пережидал.

Анон · 2022-07-10 20:43:27

Вот да. Обычно летом для ребенка происходит столько всего, что не упомнишь, где и когда залез в холодную речку, выпил ледяную воду или побыл в погребе, когда доставал еду.

Анон · 2022-07-10 20:52:19

Анон пишет:

От девочек-ПТУшниц по специальности «Машинопись и основы делопроизводства» требовали экзаменационную скорость не меньше 180 зн/мин на механической машинке, чтец не поленился выяснить. От девочек-десятиклассниц, ходивших в выпускном классе на курсы машинописи при школе (два урока в неделю и час самоподготовки) для получения справки об успешном окончании требовали на «механике» не меньше 150 зн/мин.

И не более то ли 5, то ли 2 ошибок на странице.

Анон · 2022-07-17 09:11:42

«Острова и капитаны»

Том 1 ОСЕ, часть 3 «Чёрная речка»

▼Глава «Т.О.Л.И.К.»⬍

Это вводная глава третьей части, и в ней не столько что-то происходит, сколько описывается, докуда дошёл сюжет в своём новом логическом фрагменте, и какая в этом фрагменте будет атмосфера.

Ну, собственно, короткая версия: на август Толик оказался в пионерском лагере. Это именно августовская, последняя смена: вспомним, робингудовский концерт был 20 июля, потом через пару дней злосчастный поход к самолёту, потом Толик немного приболел — вот оно как раз и начало августа.

Причины отъезда в лагерь нам озвучиваются в виде разговора Толика и Курганова. Там много воды с очередным заходом на тему самоубийства Головачёва, а суть вот:

— А что это ты так неожиданно в лагерь собрался? Вроде бы речи не было…
— Маминой знакомой сыну путёвку дали, а у него что-то с анализами не получилось. Вот маме и сказали, чтобы я ехал.
— Рад?
— Ага… — не очень уверенно сказал Толик.
Ещё ни разу в жизни он не покидал надолго свой дом. (…) Хочется ли ему в лагерь? Если верить «Пионерской зорьке» и «Пионерской правде», лагерь — это сплошные походы, палатки, костры и приключения. А знакомые ребята рассказывали всякое. (…)
Да, надо ехать. От жизни не спрячешься. Да и вообще всё одно к одному сложилось: мама сказала, что ей и Варе до зарезу нужно дней на десять в Среднекамск. По важным делам, насчёт Вариной работы. Варю после института зовут в лабораторию при Сельмаше, надо всё заранее прикинуть, посмотреть…

Про Варину работу немного недосказано, но вполне объяснимо. В советские времена, конечно, предприятия к перспективным студентам присматривались, и к себе зазывали. И всякие плюшки в виде подработки на время обучения предлагали. Это да. Но Варя-то ещё только первый курс закончила, рановато как бы. Можно предположить такой вариант: позвали поработать каким-нибудь лаборантом с переходом в инженеры после окончания обучения. Пообещали при этом комнату в общежитии прямо сейчас. Перспектива хорошая: это и жить лучше, чем в институтской общаге, и после выпуска на работу остаться в крупном городе недалеко от родительского дома (а так-то по распределению куда угодно загреметь можно). С мамой посоветоваться — ну, святое дело, девчонке-то всего девятнадцать лет. Реальный вариант…

Давайте лучше поговорим про то заведение, куда на август попал Толик. Пионерские лагеря были неотъемлемой частью советского быта, и о них стоит рассказать подробнее. Тем более, что чтец их ещё сам застал.

Почти любое сколько-нибудь крупное советское предприятие (или организация) имело свои детские садики и лагеря (в особо крутых случаях лагерь мог иметь «дачное отделение» для детей из садика). Частично они финансировались государством, поэтому часть мест в них отдавались государству. Вспомним, в тех же «Сказках о рыбаках и рыбках»: шикарный заводской лагерь, и в него едет группа детдомовцев. Это абсолютно реальная деталь, в СССР так оно и делалось. Кроме того, практиковался и расчёт путёвками по всяким взаимозачётам между организациями.

Путёвка на одну смену (обычно это было 22–25 календарных дней) стоила достаточно символических денег, в районе 10–12 рублей, на закате СССР чуть дороже, до 15. Технически туда ещё шла часть профсоюзных взносов родителя, но это совсем немного, порядка 2–3 рублей в год. В общем, не то чтобы копейки, но совсем немного.

В сети есть такой вот интересный снимок лагерного агитплаката от 1985 года под названием «Сколько стоит бесплатно?». Плакат интересный.

Сейчас трудно говорить за все приведённые здесь цифры, но три момента на этом плакате указаны абсолютно правильно.

Во-первых, цена путёвки — 10 руб. 40 коп. — абсолютно реальная цена. Во-вторых, то, что половина путёвок была бесплатной. Половина или не половина, тут от хозяина лагеря зависело, но да — часть бесплатных путёвок шла своим сотрудникам (в неполные и многодетные семьи, всё такое, льготники, одним словом) и часть государству. В-третьих, если лагерь рассчитан на смену 320–340 человек (как мы видим, указана тысяча на всё лето, это большой лагерь), то трёхмесячная зарплата его сотрудников в реалиях СССР-1985 действительно составит около 25 тысяч тогдашних рублей, это прикинуть нетрудно. Во времена детства Толика цены, понятно, были другими, но принципы теми же.

Итак, Толик едет в лагерь, а Курганов… Курганов тоже временно уезжает из города. Причём туда же, куда мама Толика:

— Едешь? Хорошо… А я тоже еду, в Среднекамск. Там областное издательство, там покажу повесть. А что? Пора уже! Что скажут, пусть… Будь что будет… Впрочем, я надеюсь. Да, на лучшее надеюсь. Потому что без этого как? А?
— Да всё будет хорошо, — сказал Толик бодро и слегка покровительственно. Потому что в самом деле был уверен.
— Да? Мне бы такую уверенность…
— Вы не бойтесь. Повесть-то хорошая получилась!

Понятно, почему Курганов везёт повесть лично: у него просто другого выхода нет. Остался единственный экземпляр, даже без черновиков. А рукописи, присланные почтой, редакции не возвращали, это типовая издательская практика тех времён. Если послать и не примут — всё, привет, повесть пропала. Да и почта может фортель выкинуть с пропажей отправления, это совсем уж обидно. А если отвезти лично… придётся, конечно, лично пробиваться в издательство, но это задача вполне решаемая…

Итак, Толик с Кургановым разъехались на остаток лета, но Курганов успел ещё немножко повлиять на жизнь Толика довольно неожиданным образом:

Арсений Викторович улыбнулся. Кажется, обрадовался, что может изменить разговор.
— Вспомнил один самодельный прибор, я им в мальчишечьи годы развлекался. Вычитал про него в тогдашнем детском журнале — не то в «Светлячке», не то ещё в каком-то… Это простая штука, легко сделать. Тебе интересно?
— Конечно. Я, может быть, в лагере сделаю…
Курганов на листке за минуту набросал чертёж.

Девайс коротко, но вполне исчерпывающе описывается в тексте: «узкий дощатый ящик с застекленным донышком». Чтобы частично погрузить в воду и без бликов-отражений наблюдать подводную жизнь. Чтец подтверждает, он описание такой поделки в журналах видел неоднократно…

Толик действительно сделал и пользуется, и именно эта штука даёт название всей главе.

Стекло акваскопа было как окошко в «Наутилусе». Или в подводной лодке «Пионер» из книжки «Тайна двух океанов»…
Может, со временем Толик окажется у настоящего иллюминатора в настоящей подводной лодке, которая пойдёт на изучение глубин. Потому что если где-то на планете Земля остались тайны, то это прежде всего на дне океанов… И «Пионер» с Толиком до этих тайн доберётся… Нет, лучше не «Пионер», а «Крузенштерн». Иван Фёдорович Крузенштерн ведь тоже изучал океанские глубины. (…)
Толик уже ясно представлял себе чудесный подводный аппарат. Плывёт такая серебристая рыба, шевелит рулями-плавниками и усиками антенн, поблескивает глазами-объективами. (…)
Толик поправляет антенны, меняет аккумуляторы, протирает объективы… И опять плывёт в глубине открыватель подводных миров — Тайный Океанский Лазутчик Имени Крузенштерна.
«Лазутчик» — слово не очень удачное. Лучше бы — «разведчик» или «исследователь». Но хочется, чтобы начиналось с «Л». Тогда первые буквы всех слов сливаются в имя — Т.О.Л.И.К.

Лирика. Но не будет большим спойлером сказать, что здесь Крапивин делает большой намёк на будущее. Во втором томе увидим.

А в этой главе нам осталось рассмотреть только лагерное бытие Толика. Для чего нужно сказать о детским бытии в советских пионерлагерях вообще.

По тогдашней идеологии декларировалось «детское самоуправление». Типа, «Дети — хозяева лагеря!». Типа, взрослые обеспечивают бытовую лагерную жизнь, а сами дети какбэ проявляют инициативу и насыщают свою духовную жизнь позитивом, общественной пользой, самосовершенствованием и вот это всё такое. Для чего в каждой смене создавалась «пионерская дружина» с полагающимся ей активом, сиречь «советом дружины». Вот этот-то актив какбэ инициативами и рулил.

Идея была изначально идиотской. При том, что очень значительную часть приехавших детей никто раньше в глаза не видел, и сами они друг друга не знали, более или менее адекватно выбрать этот «совет» было просто нереально. Поэтому в него тупо сверху назначали прикормленных… тьфу, проверенных начальственных детишек, и дальше было два варианта.

В хорошем варианте лагерное начальство не давало этим, с позволения сказать, активистам ничего, кроме протокольных функций — озвучить своими устами распоряжение того же начальства какбэ в виде инициативы, крикнуть на линейке «Будьте готовы!» и т.п. Этот вариант можно видеть в знаменитом фильме «Добро пожаловать или Посторонним вход воспрещён!». Всем рулит единолично товарищ Дынин, и при всём показанном самодурстве лагерь-то у него действительно неплохой — детей туда можно отдавать совершенно спокойно, они там как за каменной стеной.

В плохом варианте такие «активисты» могли втихаря творить любой беспредел, такое тоже бывало. Да у того же Крапивина в тех же «Сказках» мы видели, что «актив» в лице Ласьена и его дружков натуральным образом домогался до младших в сексуальном смысле, а заведующего воспитательной частью Мухобоя это вполне устраивало — порядок-то держать помогают, а домогаются-то до тех, с чьей стороны всё равно неприятностей не будет…

Толику не повезло, он попал на второй вариант. Причём не только с вариантом не повезло, но и с «активом».

Если бы он знал, что в том же лагере «Рассвет» окажутся на третьей смене сразу три робингуда: сам Олег Наклонов, Семён Кудымов и Шурка Ревский.
Ну, Шурку можно не считать, от него никакого вреда. Но Олег и Семён… Особенно Олег!
Олега здесь знали все, он в «Рассвет» каждый год приезжал. Лагерь-то папиного треста. И конечно, сразу Олег оказался в совете дружины. А самая большая беда, что в одном отряде с Толиком, во втором. И Семён тоже (а Шурка в третьем, но всё равно ходил за Олегом по пятам).
В первый день, увидев Толика, Олег лишь усмехнулся. Не подошел, ничего не сказал, будто незнакомы. Толик даже слегка успокоился: может, и дальше так будет?

Не-е-е-е, дальше так не было. Щазз. Дальше было то, что нынче называется коротким словом «буллинг».

Поскольку книга написана в советские времена, Крапивин пока ещё не расписывает это дело совсем уж подробно и со смакованием. Но всё равно, эти страницы душноваты, и тащить сюда детали не хочется. Олег Наклонов мудак, нам это доводят уже прямым текстом, вот и всё.

Но один фрагмент процитировать всё же нужно, ибо он чудным образом показывает, как ловко пионерский активизьм сочетается с буллингом. Начальник лагеря по имени Геннадий Павлович узнал о случившемся и пытается как-то повлиять:

— Почему вы в отряде так относитесь к Нечаеву?
«Сейчас отопрётся, гад, — подумал Толик. — Начнёт: мы к нему нормально относимся, он сам…»
Наклонов встал ещё прямее.
— Я понимаю, что это не по-товарищески, Геннадий Павлович. Мы исправим. Надо Нечаева больше в общественные дела втягивать, чтобы он не оставался в стороне… Вот скоро концерт будет, мы его попросим свои стихи почитать. Хорошо, Толя?
Толик не смог даже разозлиться. Какое-то утомление на него навалилось, на всё стало наплевать.(…)
Он молча ушёл из комнаты начальника лагеря. И с того момента стал жить один.
Нет, он не прятался, маршировал со всеми на линейках, ходил на костры и в лес, но был теперь поодаль от остальных и первый ни с кем не заговаривал. А при удобном случае уходил на луга за лагерем.

Вообще, слабым местом советских пионерлагерей было как раз то, что они принципиально не рассчитывались на детей, которые прекрасно могли отдохнуть и провести время наедине с книжкой, музыкальным инструментом, альбомом для рисования и т.п. — с чем угодно, кроме пресловутого «коллектива». Позиционировать себя как художника или музыканта было даже чревато, ибо тут же запрягали по полной программе заниматься всякой хренью… чтец мог бы расписать про это целый трактат, но оффтопик.

Вот во время таких уединений Толик и соорудил для себя подводный ящик-смотрелку, и было ему вполне хорошо.

На маленьком, укрытом за старыми деревьями пруду, всегда было безлюдно. Купаться и рыбачить ходили на озеро с чистым песчаным дном. А здесь что? Осока, тина да головастики. И никто не мешал Толику заниматься исследованием глубины.
Глубина была так себе, да и акваскопа хватало всего на полметра. И подводный мир, прямо скажем, был небогат. Но всё равно! Когда на стеклянном экране появлялись водоросли, когда срывались с них вверх цепочки пузырьков, проплывали мальки и личинки, Толик задерживал дыхание.

Но думать, что оставят в покое, было бы крайне наивно…

Толик пристроил акваскоп поудобнее и радостно замер: прямо в середине экрана остановился крошечный, как пятак, карасик — уставился на Толика весёлым глазом… Но в этот миг запрыгали, захлюпали по воде от твёрдого топота доски. Вода из щелей длинными языками выплеснулась Толику на брюки.
Толик судорожно толкнул акваскоп на глубину — он забурлил, заглатывая воду. Рывком Толик отправил его под мостик (знал, что сейчас тяжелый деревянный кожух нехотя всплывет и притаится под досками). Потом оглянулся.
Можно было и не пугаться, опасности не было.
А был Шурка Ревский…

Анон · 2022-07-17 09:36:24

Чтец, спасибо! :heart:
Я застал уже пост-советские лагеря, скорее просто летние, чем пионерские. С организацией там было хуже, но зато это давало возможность прятаться от коллектива интровертам. Я сам нормально хожу строем но всеми, но моя подруга как раз была из тех, кто не мог и не хотел. И ее не трогали, только проверяли, не потерялся ли подросток.

Отредактировано (2022-07-17 09:37:37)

Анон · 2022-07-17 12:02:09

Буллинг в советском лагере — адовая вещь. Анон помнит.

Анон · 2022-07-18 12:17:53

«Острова и капитаны»

Том 1 ОСЕ, часть 3 «Чёрная речка»

▼Глава «Волчья яма»⬍

Итак, уединению Толика лицом к лицу с подводным миром помешал Шурка Ревский. И понятно, что явился он, скорее всего, с не самыми приятными целями.

Разговор, который сейчас произойдёт, является одним из наигнуснейших мест всей книги, и его надо обязательно привести здесь целиком, хоть он и довольно длинный. Я только опущу авторские ремарки к репликам.

— Толик, тебе готовят ловушку.
— Кто? Наклонов, что ли? Подумаешь… Он мне и раньше каждый день их подстраивал. Он же у нас самый остроумный…
— Да нет! Они настоящую ловушку готовят! Он, и Семён, и Жорка, и ещё несколько человек. (…)
— Ну и пусть…
— Они хотят заманить тебя в волчью яму.
— Многого хотят. Я им не слепой телёнок… А что за яма?
— Она в лесу. Тайная. И такое устройство из волейбольных сеток. Ты идёшь, ступаешь туда, и трах! — сразу как в большой авоське. И висишь в ней над ямой на перекладине.
— Они что, на тебе испытывали? (…)
— Да… Это очень неудобно так висеть, весь запутанный. А с тобой что хотят, то и сделают.
— Ничего не сделают. Я не дурак, чтобы на их приманки клевать.
— Но если бы ты не знал про яму, ты бы клюнул.
— Фиг!
— Нет, клюнул бы. (…) Они подложат письмо: «Приходи после отбоя в лес, к двойной берёзе у родника. Есть важный разговор. Докажи, что ты не трус, и приходи…»
— Нашли дурака…
— Я думаю, ты пошёл бы… (…)
— Шурка… Я пошёл бы.
— Вот. А там западня.
— Ну а потом что? Оставили бы висеть до утра?
— Нет! Потом самое главное. Олег скажет: «Раз ты не испугался и пришёл, мы принимаем тебя снова в «Красные робингуды».
— Больно надо!
— Тебе не надо, а они хотят… Он Жорку и других тоже в отряд записал.
— А я-то ему зачем снова?
— Ни за чем… Но он скажет, чтобы ты клятву дал.
— Какую?
— Такую же… как я тогда. Что больше не изменишь отряду. (…)
— А если не дам клятву?
— А им этого и надо. Обрежут веревку — и ты в яму.
— Ну и глупо. Если разобьюсь, они же отвечать будут.
— Не разобьёшься, там неглубоко. Но там… Они коровьи лепешки навалили. Полным-полно… (…)
— Сволочи… (…)
— А если дашь… клятву… все равно обрежут веревку. Они так договорились. (…) И это будет месть.
— А тебе?
— Что?
— Тебе ведь тоже будет месть. (…) Шурик… Если Олег узнает, он же тебя… Ты же тогда клятву давал, тебя не простят. (…)
— Конечно, он узнает… Я про клятву целую ночь думал. Нарушать нельзя, а с тобой… тоже так нельзя. Как же быть?
— Шурик… А если бы ты Олегу прямо сказал: «Не делайте ловушку, я всем расскажу!» Он бы не стал. И тебе не пришлось бы клятву ломать.
— Я думал. Ничего не вышло бы.
— Почему?
— Они этот план отменили бы, разумеется. И придумали бы другой, без меня. И тогда было бы совсем плохо. Пускай уж лучше мне попадёт.

Апофегей наказательных сценариев Олега Наклонова. Чтец не психолог и не психиатр, но тут любой нормальный человек пальцем у виска покрутит. Это реально уже патология какая-то.

Вернёмся, однако, к Шурке Ревскому. То, что он Толика о таких вещах предупредил, это замечательно и похвально, конечно, однако… Его мотивация — это, как говорится, отдельное что-то с чем-то. Держитесь крепче.

— Шурка, я до самой смерти не забуду, как ты из-за меня на такую опасность…
Шурка ответил виновато и прямо:
— Толик, я, наверно, не из-за тебя. Я из-за Олега.
— Как… из-за Олега? — остывая, пробормотал Толик.
— Потому что я не хочу, чтобы он так делал. Он всегда честный был, а сейчас не понимает… Он потом поймёт…
Уже досадуя на себя за расслабленность, за признание в благодарности, Толик сказал жёстко:
— Это ты не понимаешь. Он всегда был такой.
— Нет! Я лучше знаю!
— Я тоже знаю. Насмотрелся… Не командир, а… — И Толик выпалил словечко, какие раньше употреблял крайне редко.
У Шурки заалели уши (да и у самого Толика горели тоже). Шурка произнёс, глядя Толику в глаза:
— Ты не смей так говорить.
— Это почему «не смей»?
— Потому что он мой друг, вот почему…
«Не друг, а рабовладелец», — едва не ответил Толик. Но спохватился: зачем? От этих слов Шурка Олега не разлюбит.

Ы?! В 1985 это писано, почти сорок лет назад. Ещё сло́ва-то такого — «фанфик» — никто слыхом не слыхивал, оно только лет одиннадцать спустя в русский язык войдёт через интернеты… а нынешним слэшерам-юстерам, право слово, есть чему поучиться! Да ещё прямым текстом: «не разлюбит!» А дальше там ещё интереснее будет, недолго уж осталось…

Ну ладно. Страшная мстя назначена на следующую ночь: незаметно подбросить письмецо можно только во время сна, а гарантированно прочитано оно будет только утром. Так всё и получается. И есть ещё время подумать.

После побудки, прыгая в широкие брюки, Толик ощутил в кармане бумагу. Достал сложенный треугольником лист. В письме — всё то, что говорил Шурка.
Ну что ж…
Он пойдёт! Пускай даже ничего не придумает, всё равно пойдёт! Там, на месте, видно будет, что делать. Может, достаточно окажется слов: «Эх вы, а ещё робингуды!» А может, одному придется кинуться в отчаянный бой (при мысли об этом холодно, но не страшно)… А если окажется всё-таки в ловушке — стиснет зубы и будет молчать. Ни на один вопрос не ответит, не застонет даже. Пускай хоть в болоте топят, хоть огнём жгут, хоть щипцами за язык тянут!
Вот тогда они затанцуют! «Что с тобой? Ну, скажи хоть полслова! Ребята, а может, он… может, у него разрыв сердца? Толик! Нечаев! Ну, ты чего? Мы же пошутили!»
Они ещё не знают, что такое стальное молчание…
Приняв гордое решение. Толик почувствовал себя сильнее. Скорей бы ночь!
Но день только начинался. И не простой день, а родительский.

Идея достаточно интересная и не самая плохая, но до неё не доходит, просто потому что не судьба. И именно потому, что день родительский. К Толику приезжает мама, и тут происходит кульминация всего первого тома, влекущая за собой события двух последующих томов. Заметим себе, кстати, что на дворе где-то начало десятых чисел августа: мама ездила в Среднекамск «дней на десять».

Кульминация трагическая. Если опустить обычные слова, говорящиеся в таких случаях при встрече с мамой, то…

— Печальная весть, Толик. Арсений Викторович. Вчера похоронили.
Вот так… Вот какие волчьи ямы роет людям судьба. Это не ловушка Олега Наклонова. Ответную хитрость здесь не придумаешь. Ничем не поможешь, ничего не сделаешь. Ни-че-го.
— А почему он умер? — спросил Толик насупленно. — Из-за бронхита?
— Видимо, разрыв сердца. Ночью. Утром соседка зашла, а он лежит, словно спит.
— Но ведь… — начал Толик, думая сказать, что на сердце Курганов никогда не жаловался. И замолчал, разом осознав бесполезность слов. Ничего не изменишь, сколько ни говори. (…)
— Толик… Ты не плачь, не надо. (…)
— Мама, но книжку-то его напечатают? Он успел отвезти её?.. Мама…
— Не знаю, напечатают ли… Её не приняли.
— Откуда ты знаешь?
— От Арсения Викторовича и знаю. Из Среднекамска мы ехали в одном вагоне… Будто нарочно судьба так устроила, чтобы он успел рассказать…
— А что он рассказал?
— Сначала ему повезло. Обычно рукописи лежат в издательстве подолгу: пока их прочитают, пока ответят автору… А тут у них что-то с планом случилось, нужно было срочно вставить в него какую-нибудь повесть. Вот один редактор и взялся прочитать за двое суток. (…) Арсению Викторовичу не сказали, что повесть плохо написана. Сказали, что не о том…
— О чём «не о том»?
— Сказали: «Вы всё вывёртываете наизнанку. Знаменитого Резанова превратили в отрицательного героя. Вместо того чтобы писать о героизме русских моряков, копаетесь в нетипичных случайностях, выискиваете мелкие недостатки и нацеливаете на них читателя…» Это, мол, очернительство действительности. (…)
— Но он же написал про то, что было! Всё правильно! И про подвиги у него есть!
— Толик, — осторожно сказала мама. — Не я же вернула Арсению Викторовичу рукопись.
Толик обмяк. Проговорил тихо:
— Значит, он расстроился. И от этого — сердце…
— Не знаю… В вагоне он не казался очень расстроенным. Скорее, сердитый был. И решительный. Говорил, что в Среднекамском издательстве сидят невежды и он поедет в Ленинград. Отдаст рукопись какому-то профессору для отзыва. Только, говорит, надо перепечатать заново, а то единственный экземпляр, да и тот из-под копирки… Я дала ему новый номер телефона в нашем машбюро, у нас его сменили недавно… А через день соседка и позвонила по этому номеру, нашла его в блокноте на столе. Больше-то некому было звонить…

Опять длинная цитата, но без неё никак. У чтеца здесь некоторые сомнения вызывает пассаж насчёт «знаменитого Резанова превратили в отрицательного героя» — как-то сомнительно, чтобы в сороковые годы про царского чинушу, который даже на царской службе ничего толком не добился, такое сказали. В восьмидесятые, во время написания «Островов», когда пресловутое «ты меняааааа на рассвете разбууууудишь…» было шлягером — тогда да. Тогда вполне могли так возмутиться. А в сороковые — чтец без понятия, и узнать уже не у кого.

Впрочем, для книжного сюжета сие совершенно непринципиально. Курганов умер, его книгу отвергли. На фоне этого текущая проблема с наклоновской «волчьей ямой» действительно выглядит сущей ерундой, и Толик от неё просто отмахивается:

— Пойдем в лагерь, мама. Надо кладовщицу разыскать, а то уедет в город, выходной ведь…
— Зачем тебе кладовщица?
— Чемодан-то мой на складе. В палате не разрешают держать.
— Постой… Ты что, собрался уезжать?
— А… как ещё? — Толик смотрел недоумённо. Неужели можно ему оставаться в лагере, когда так все поломалось, перевернулось? Это было бы… ну, всё равно, словно он предал Арсения Викторовича.
Мама не стала уговаривать. (…)
— Мама, тебе надо зайти к Геннадию Павловичу, заявление написать, что забираешь меня.

Анон · 2022-07-18 12:39:06

Анон пишет:

пассаж насчёт «знаменитого Резанова превратили в отрицательного героя» — как-то сомнительно, чтобы в сороковые годы про царского чинушу, который даже на царской службе ничего толком не добился, такое сказали. В восьмидесятые, во время написания «Островов», когда пресловутое «ты меняааааа на рассвете разбууууудишь…» было шлягером — тогда да. Тогда вполне могли так возмутиться. А в сороковые — чтец без понятия, и узнать уже не у кого.

После того, как анон прочитал перевод диалога Федерико и Кончиты ("Я написал для тебя балладу"... ..."До завтра, любовь моя"), "знаменитый Резанов" превратился для него из унылого зануды в законченного подонка вместе со своими рассветными побудками, так что кургановскую точку зрения анон разделяет

Отредактировано (2022-07-18 12:39:21)

Анон · 2022-07-18 13:12:08

Анон, а что там в диалоге?

Анон · 2022-07-18 13:30:13

Анон пишет:

Анон, а что там в диалоге?

Юные романтичные мальчик и девочка, первая любовь, мальчик написал девочке балладу и назавтра пойдёт просить её руки, но тут появляется этот хм с горы, и всё летит в пропасть.
Из либретто:

▼Скрытый текст⬍

Анон · 2022-07-18 14:02:49

Блин, да, как-то не героически :( Спасибо, анон.

Анон · 2022-07-18 14:37:14

Анон пишет:

Блин, да, как-то не героически :( Спасибо, анон.

▼Скрытый текст⬍

Анон · 2022-07-18 18:51:59

Анон пишет:

Блин, да, как-то не героически

Почему? Нормально.
В романтических произведениях базовый штамп, что изначальные пары должны разойтись и сойтись совсем с другими.

Иначе вообще зачем такое романтическое произведение? "Иванова решила выйти за Петрова. И вышла. Конец". Так что ли?

«Отбить!» (Пельтцер из Формулы Любви)

Анон · 2022-07-19 17:31:04

«Острова и капитаны»

Том 1 ОСЕ, часть 3 «Чёрная речка»

▼Глава «Часы должны идти!»⬍

Это очень короткая глава, почти окончательно закрывающая — в рамках данного тома! — сюжетную линию с кургановской рукописью. Как мы уже знаем, в областном издательстве её отвергли, Курганов собирался везти её куда повыше и кому поумнее, но психологического удара не перенёс и умер.

Толик после возвращения из лагеря заходит на кургановскую квартиру.

Комната была залита солнцем. Но свет казался неуютным, жёстким — наверно, потому, что не было на окнах привычных марлевых занавесок. Кровать стояла голая, даже без матраца. Голыми были и книжные полки, со стены исчезла карта. Лишь портрет Крузенштерна, забытый всеми, висел над камином.
У камина возились с большим чемоданом женщина и мужчина. Женщина была крупная, с большой светлой причёской и пухлыми локтями, которые нетерпеливо двигались. Мужчина — невысокий, лысоватый, в потёртом кителе железнодорожника с новыми серебряными погонами.
— Здравствуйте, — сказал Толик тихонько. (…)
— Тебе что, мальчик? — спросила женщина. У неё было круглое лицо — усталое и помятое. Это и понятно: горе никому красоты не прибавляет. В глазах её угадывалось еле уловимое сходство с Кургановым, и Толик понял, что это его дочь, Елена Арсеньевна.
А мужчина, видимо, её муж.
Он тоже вопросительно смотрел на Толика.
А что мог Толик объяснить? Колючие крошки уже заскребли горло. И, глядя на Крузенштерна, он шёпотом произнес:
— Можно, я возьму портрет? Вам он, наверно, не нужен…

Его не сразу понимают; Толик объясняет, что портрет был нарисован им в подарок Курганову; портрет, конечно же, отдают.

Ну, вот и всё. Надо было уходить. И Толик, прощаясь, ещё раз обвёл глазами комнату. Зря. Не надо было смотреть на эту сиротскую пустоту, высвеченную беспощадным солнцем. Надо было запомнить комнату прежней — где всё на месте и нет жутковатой, непривычной приглушённости.
Да, вот в чём дело! Запустение — не потому, что исчезли многие вещи. А потому, что молчит хронометр.
Глаза Толика метнулись по углам и полкам, по подоконникам. И у левого окошка, на табурете, он увидел знакомый ящик с латунными ручками.
Толик шагнул к хронометру. Секундная стрелка не двигалась — как в то февральское утро, когда он опоздал…
Толик опустился перед табуретом на колени. Открыл ящик. Глотком загнал поглубже слезы и сказал тихо, но решительно:
— Так нельзя.
— Что? — откликнулся муж Елены Арсеньевны.
— Это морской хронометр. Простые часы останавливают, если человек умер, а морские нельзя никогда.

Далее следует в некотором роде повторение февральского эпизода с пуском хронометра по сигналу радио. Не такая драматичная, но довольно пафосная и наполненная значимостью сцена. Извините, чтец совершенно не парусат и по-прежнему не видит необходимости читать соответствующую лекцию устами Толика. А равно и не видит необходимости цитировать её здесь.

До сигнала точного времени по радио есть несколько минут. Толик ждёт. И в ожидании интересуется:

— А рукопись Арсения Викторовича теперь у вас?
Дочь Курганова по-прежнему колдовала над чемоданом. Пухлые локти её на миг остановились — и опять… Но через несколько секунд Елена Арсеньевна спросила нехотя:
— Какая рукопись?
— Повесть, которую он написал. «Острова в океане». Она не потерялась? — Толик спросил это уже с тревогой.
Муж Елены Арсеньевны распрямился и смотрел на неё из своего угла. Она ответила, не разгибаясь:
— Впервые слышу.
— Арсений Викторович её столько лет писал!
Елена Арсеньевна сказала со сдержанной досадой — видимо, прежде всего не чужому мальчишке, а мужу:
— Отец всю жизнь что-то писал. И ничего, кроме неприятностей, от этого не было… Здесь у него всякие бумаги хранились, но старые, в беспорядке. Обрывки разные и письма. Я сожгла. А рукопись… не знаю.
«Надо же её найти!» — хотел сказать Толик. Но не посмел. Ощутил натянутыми нервами недовольство, раздражение женщины. Какое-то внутреннее сопротивление разговору. Почему? Не успел задуматься, из репродуктора донеслось:
— Товарищи, проверьте часы…

Собственно, здесь пуск хронометра и совершается. Толик читает мораль, как это важно и значимо, как надо с хронометром обращаться, всё такое. Результат получается немного неожиданный.

Муж Елены Сергеевны спросил негромко:
— Тебя зовут-то как?
— Толик… Анатолий.
— Вы что, друзья были с Арсением Викторовичем?
«Да!» — хотел резко и гордо ответить Толик. Но сумел лишь кивнуть. Еле-еле… И бывает же так, не вовремя — упала на стекло футляра капля, растеклась прозрачной плёнкой.
— Вот ты и заводи часы каждое утро, — услышал он. Вскинул лицо — так, что брызги с ресниц.
Невысокий человек в потёртом кителе сказал отчётливо и громко, словно уже не одному Толику:
— У нас дорога дальняя. Мы хронометр целым не довезём. А ты всё про него знаешь: как заводить, как беречь. Вот и береги. Это твоё наследство, Толик.
До той минуты Толик не думал, что хронометр может стать его. Просто в голову не приходило. Но сейчас он не удивился. Решение было самым правильным. Справедливым. Наверно, и сам Арсений Викторович решил бы так же.

Мужик, так ни разу и не названный по имени, решил правильно — тут, кроме одобрения, высказать нечего. Но вот общий тон этой главы…

При первом знакомстве с книгой — тогда ещё, в восьмидесятые — этот общий тон как-то неприятно удивил чтеца. Непарусатая родная дочь Курганова показана какой-то нервной особой, у которой доминирует одна-единственная мысль: кабы чего не вышло! И которая ради этого всё нафиг покидала в печку, чтобы нидайбох. Зато муж её, Курганову почти чужой человек, даже имени от Крапивина не удостоившийся, весь в белом, даже при своей непарусатости.

А если вдуматься? Дочь Курганова, во-первых, живёт в столичных условиях (напоминаю — Ленинград), а во-вторых, от отцовского творчества уже неприятности имела. Я к чему клоню: какое-никакое чутьё у неё всяко есть. А ведь на дворе, между прочим, 1948 год. Слабо вспомнить, что в это время в стране происходило?

А я напомню: в сфере культуры и пропаганды стремительно закручиваются гайки, совсем недавно грянуло постановление оргбюро ЦК ВКП(б) «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“». В его свете уже летят головы всяких идеологов и редакторов разных уровней, по какой-то причине не попавших в струю. Именно в 1948 начинают раскручиваться «дело врачей» и «борьба с космополитизмом», которые воспринимаются как заход на новый виток репрессий… Так что непарусатая тётка Елена Арсеньевна, сунувшая кучу бумаг в печку от греха подальше, поступила не столь уж и глупо. Как знать — может быть, этим она реально спасла себя и мужа от чего нехорошего…

Анон · 2022-07-19 17:41:48

Спасибо, чтец, интересно :iloveyou:

Анон · 2022-07-19 18:01:44

Эх.
А можно пофантазировать — достанься сейчас рукопись Толику, когда бы ее опублковали?

Анон · 2022-07-19 18:09:34

Анон пишет:

Эх.
А можно пофантазировать — достанься сейчас рукопись Толику, когда бы ее опублковали?

Очень хороший вопрос, но ответить без чисто конкретного знания-понимания тонкостей культурного бэкграунда пятидесятых и шестидесятых годов немыслимо. Поди сейчас найди кого-то, кто мог бы рассказать, как и под каким соусом тогда подавали события кругосветки, и насколько это совпадало с взглядами, изложенными Крапивиным от лица Курганова.

Анон · 2022-07-19 18:42:59

На эту тему, помнится, Егор Петров говорил с Ревским. Мол, почему Наклонов решился на плагиат только сейчас? Ревский отвечает, что возможно, был жив редактор, читавший повесть, мать Толика, тоже читавшая. А ведь мог не публиковать и по другим причинам, как раз по идеологическим.

Анон · 2022-07-21 07:26:20

«Острова и капитаны»

Том 1 ОСЕ, часть 3 «Чёрная речка»

▼Глава «Прощание»⬍

Название этой главы двояко. С одной стороны, Толик символически прощается с Кургановым. Почему символически… ну вот, если вкратце:

Толик не пошёл на кладбище. Не потому, что оно было далеко за городом, и не потому, что боялся не найти могилу Курганова. (…) Душа его сопротивлялась мысли о смерти. Он помнил Арсения Викторовича живым. (…)
И всё же Толика точила совесть, что он никак не попрощался с Арсением Викторовичем. Он по-прежнему не хотел ехать на кладбище, но чувствовал: надо что-то сделать, чтобы легче стало на душе. (…)
Он вышел со двора на пустую улицу, прошагал до перекрёстка и там на мокрой искрящейся лужайке нарвал мелких городских ромашек и пунцового клевера. Перевязал маленький букет травяным жгутиком. (…) Через двадцать минут он был на Ямской.
Прохожих не встречалось, некого было стесняться. И Толик в этой утренней солнечной пустоте подошел к дому, (…) где смотрели на улицу два окна бывшей комнаты Курганова. (…) Быстро осмотрелся ещё раз и встал коленями в траву у кирпичного фундамента. (…) Почти сразу нашёл подходящее место — выемку от выпавшего кирпича.
Тогда Толик медленно вынул букетик, расправил лепестки ромашек и положил цветы в углубление.
Вот так он и попрощался с Арсением Викторовичем. Но, скорее, даже не с ним, а с частью собственной жизни.

Про второй смысл названия главы чуть позже, а пока отметим, что продолжается беспокойство о судьбе рукописи. Но поговорить об этом Толик может разве что с мамой, больше просто не с кем, а мама тут ничего не решает и ничего от неё не зависит…

Заодно здесь упоминаются некоторые реалии времени, про которые мы говорили в конце разбора предыдущей главы. Упоминаются довольно конкретно, но мельком — напомню, книга писалась в 1984–85, когда говорить об ужасах сталинизма уже было можно, но хаять советскую историю ещё отнюдь не приветствовалось.

Вот начало разговора про повесть Курганова:

— Ма-а… я вот ещё про что часто думаю. Неужели его повесть совсем никогда не напечатают?
Мама вздохнула:
— Никто даже не знает, где рукопись…
— А может, он её спрятал?
— Где? И зачем?..
«…А если опять сжёг? — подумал Толик. — Нет! Он же поклялся…»
— А если она в издательстве осталась? У того редактора?
— Едва ли. Если рукопись не приняли, какой смысл держать её в редакции? По-моему, он вёз её с собой. Недаром же просил перепечатать.
— Значит, никакой надежды…
— Может быть, и есть надежда. Но слабая… Чтобы добиваться книжки, надо рукопись искать, потом хлопотать, ходить по редакторам… Мы-то что здесь можем сделать? У нас никаких прав. Этим должны заниматься родственники. Дочь его…

Вот мама прямо говорит Толику то, о чём мы уже упоминали. Да Толик и сам отнюдь не дурак:

Толик вспомнил Елену Арсеньевну и понял, что она искать и хлопотать не станет.
— Она будто боится чего-то…
— Это немудрено… У отца было столько неприятностей. Ты ведь, наверно, догадываешься.
Толик даже не догадывался, а просто-напросто знал. Кое-что сам сообразил, кое-что проскользнуло в словах Курганова, да и в маминых разговорах ещё раньше были намёки. С Кургановым случилось то же, что, например, с мужем Эльзы Георгиевны или с отцом Валерки Шумилова — Толькиного соседа по прежней квартире. Кто-то шепнул кому-то, что человек ведёт неправильные разговоры, а может, и просто вредитель. Перед войной время было суровое, всюду чудились вредители. И оказался Курганов на Севере вовсе не по своей воле и ни в какой не в экспедиции. Ему повезло — не то что отцу Валерки или мужу Эльзы Георгиевны: наверно, в конце концов разобрались, что никакой Курганов не враг народа. Выпустили. Но след-то за человеком всё равно тянется, слухи всякие… Понятно, что дочь боялась: не случилось бы чего-нибудь опять.

Ну, насчёт «разобрались-выпустили» — это очень вряд ли. Мы по оговоркам в предыдущих главах насчитали пятилетний срок отсидки 1941–46, который тогда стандартно лепили за «контрреволюционную агитацию и пропаганду» по статье 58-13. За длинный язык, проще говоря. Скорее всего, сполна отсидел, заехал ненадолго в Ленинград, увидел, что вся библиотека за войну ушла в печку, и перебрался в Новотуринск из-под «минуса». И это ещё не самый худший вариант, между прочим…

А вот в разговоре подводится окончательный итог всей истории с рукописью в той части, которая касается лично Толика:

И вырвалось у него горько и для себя самого неожиданно:
— Значит, зря жил человек.
— Ну что ты. (…) Ну, почему же зря? Он много работал. Столько хорошего сделал в жизни…
— А главное дело всё равно пропало.
— Нет… — Мама подумала и заговорила тихо, но решительно: — Не пропало и главное. Ты же прочитал его повесть. Это тебе в жизни пригодится. А значит, и другим людям, если будет им от твоей жизни польза. Конечно, жаль, что книгу Арсения Викторовича не напечатали, но след она всё же оставила… А может быть, ты вырастешь и сам напишешь повесть про эту экспедицию, а? И посвятишь ее памяти Арсения Викторовича Курганова! А в предисловии расскажешь, что это был за человек. Вот и не забудется его имя.
Толику не хотелось спорить. Но он знал, что писателем не станет. Потому что он уже выбрал дело на всю жизнь… Но вообще-то мама правильно говорит. Если бы не Курганов, не додумался бы Толик до прибора — разведчика подводных тайн. Но он додумался и обязательно построит его. Тайный океанский лазутчик имени… имени Курганова, вот что! Крузенштерн и так знаменитый. А имя Курганова для морского аппарата — в самый раз. Когда конструктора Нечаева будут спрашивать, откуда оно, это имя, он расскажет про Арсения Викторовича.

Тут уже прямой намёк про то, чем Толик собирается в жизни заняться; во втором томе увидим.

А вот общий итог всех этих бесед с рассуждениями, раскрывающий второй смысл названия главы. Толик рассказывает маме про своё прощание с Кургановым, после чего…

— Я на Ямскую ходил, где Арсений Викторович… — И тут у него вырвалось то, что чувствовал: — Ма-а… Как-то странно всё кажется. Будто скоро уеду насовсем отсюда…
Мама вздрогнула. Потом пальцем приподняла его подбородок.
— Ты уже знаешь?
— Что? — удивился и немного испугался Толик.
— Что мы уедем.
— Мы? Я… не знаю! Куда?
— Уедем, — сказала мама. Притянула Толика, прижалась к его плечу тёплой щекой. — Там нам всем будет лучше… Варя наша выходит замуж, мы поедем к ней…
Толик с полминуты молчал, переваривая новости. Он чувствовал, что шумно удивляться не стоит, не к месту это. (…)
Вот что он узнал. Варя давно дружила со студентом Юрой, они на одном курсе. И наконец решили пожениться. Когда Толик был в лагере, мама не просто так ездила в Среднекамск, а чтобы с этим Юрой познакомиться и с его отцом. И очень Юра ей понравился…
— Ну, Варюха наша плохого не выберет, — вставил Толик.
— Да… Варя с Юрой после института останутся работать в Среднекамске, это уже решено, а жить будут в Юрином доме. То есть в доме его родителей. У них свой, большой. И нас туда очень зовут. (…) Ты, наверно, думаешь, что если у человека свой дом, то он обязательно какой-нибудь толстый хозяин, с коровой и огородом… А у них дом ещё от дедушки, он был известным врачом. И Юрин папа врач. Хирург Гаймуратов, о нем даже в газетах писали.

Запомним эту фамилию — Гаймуратов. Она нерусская, но, как поясняет мама, это единственное, чего в той семье есть нерусского: «Может быть, кто-то из дедушек-бабушек был татарин или башкир. По Юре и по отцу незаметно, отец на Чехова похож…»

Здесь можно обратить внимание ещё вот на какую деталь: «после института останутся работать в Среднекамске, это уже решено». Времена-то советские, учёба в институте заканчивается распределением — куда пошлют, там и придётся несколько лет отрабатывать полученное высшее образование. Чтобы гарантированно остаться в своём городе, нужно было распределяться льготно. Либо выкладываться на учёбе, так чтобы закончить в числе лучших (и тогда получить возможность выбрать самому из списка вакансий в числе первых, а то и обратить на себя внимание работодателя ещё в студенческие годы), либо… либо успеть создать семью с ребёнком до получения диплома. Такие семьи при распределении от родительского дома не отрывали. Судя по тому, что у Вари какое-то предложение от потенциального работодателя уже вроде бы имеется, учится она хорошо, и тут можно сманеврировать на любой из этих двух вариантов.

А Толик под занавес первого тома прощается буквально с куском своей жизни — и не только тем, который связан был с кургановской повестью. С родным городом он прощается, и по времени это получилось довольно удачно. Ему же всё равно предстоит идти теперь в другую школу после законченной «началки» и учиться там среди других людей — перемен так и так было не избежать, так уж чтобы всё сразу…

Анон · 2022-07-21 10:07:10

Что мне нравится в этой трилогии - как каждый из главных героев выбирает дело своей жизни, даже не взрослый. Это куда лучше "Буду кем-то романтичным, не знаю, кем, но не унылым бухгалтером!"

Анон · 2022-07-21 14:39:03

а что за фишка с непусканием детей на похороны?
Горьку тоже не пускали

Анон · 2022-07-21 14:43:02

В Пищеблоке советский лагерь хорошо показан

Анон · 2022-07-21 14:59:50

Анон пишет:

а что за фишка с непусканием детей на похороны?

А где здесь непускание? Толик в лагере был, ему приехавшая мама просто сообщила, что «вчера похоронили». Каких-то специальных табу на присутствие детей не припоминается, это индивидуально решалось. Могу даже припомнить обратное: на похоронах ветеранов войны именно детям (внукам, правнукам) давали нести подушечку с орденами и медалями. Сам так нёс. Но это уже в семидесятые было…

Анон · 2022-07-21 16:02:31

аноны, подскажите
В какой книге двойняжки кормили щенка дошираком?

Анон · 2022-07-21 16:03:59

Анон пишет:

Анон пишет:
а что за фишка с непусканием детей на похороны?
А где здесь непускание? Толик в лагере был, ему приехавшая мама просто сообщила, что «вчера похоронили». Каких-то специальных табу на присутствие детей не припоминается, это индивидуально решалось. Могу даже припомнить обратное: на похоронах ветеранов войны именно детям (внукам, правнукам) давали нести подушечку с орденами и медалями. Сам так нёс. Но это уже в семидесятые было…

Толику казалось что он там будет неуместен

Холиварофорум

Объявление

#1 2015-04-12 11:56:53

Крапивин

#33651 2022-07-10 19:12:13

Re: Крапивин

#33652 2022-07-10 20:43:27

Re: Крапивин

#33653 2022-07-10 20:52:19

Re: Крапивин

#33654 2022-07-17 09:11:42

Re: Крапивин

#33655 2022-07-17 09:36:24

Re: Крапивин

#33656 2022-07-17 12:02:09

Re: Крапивин

#33657 2022-07-18 12:17:53

Re: Крапивин

#33658 2022-07-18 12:39:06

Re: Крапивин

#33659 2022-07-18 13:12:08

Re: Крапивин

#33660 2022-07-18 13:30:13

Re: Крапивин

#33661 2022-07-18 14:02:49

Re: Крапивин

#33662 2022-07-18 14:37:14

Re: Крапивин

#33663 2022-07-18 18:51:59

Re: Крапивин

#33664 2022-07-19 17:31:04

Re: Крапивин

#33665 2022-07-19 17:41:48

Re: Крапивин

#33666 2022-07-19 18:01:44

Re: Крапивин

#33667 2022-07-19 18:09:34

Re: Крапивин

#33668 2022-07-19 18:42:59

Re: Крапивин

#33669 2022-07-21 07:26:20

Re: Крапивин

#33670 2022-07-21 10:07:10

Re: Крапивин

#33671 2022-07-21 14:39:03

Re: Крапивин

#33672 2022-07-21 14:43:02

Re: Крапивин

#33673 2022-07-21 14:59:50

Re: Крапивин

#33674 2022-07-21 16:02:31

Re: Крапивин

#33675 2022-07-21 16:03:59

Re: Крапивин

Подвал форума