Итак, к костру подошёл незнакомый мальчик… Описание типовое:
Судя по внешности, это был городской мальчишка — наверно, житель одной из ближних дач. Лет двенадцати или тринадцати. В белой майке с синим парусным кораблём и надписью «Fregatte» на груди, в помятых шортах со множеством блестящих заклепок на поясе и карманах (они сверкнули при огне), в сандалиях-плетёнках на босу ногу. Будто ненадолго вышел из дома погулять. Ноги были в порезах от осоки, светлые, стриженные «по ушам» волосы растрёпаны, в них запутались травинки и листики.
На этом месте компьютер чтеца решил тоже внести вклад в чтение и так удачно разбил текст на страницы, что чтец впал в изрядный когнитивный диссонанс, прочитав внизу листа насчёт того, что «ноги были в порезах от осоки, светлые, стриженные „по ушам“»… А эти «сандалии-плетёнки на босу ногу», похоже, в девяностые-нулевые стали у Крапивина каким-то фут-фетишем, и он постепенно довёл свой кинк до абсурда: в «Гваделорке» те «плетёнки» уже поминаются к месту и не к месту буквально через каждые несколько страниц…
Ну ладно. Это место примечательно ещё вот чем: Крапивин здесь, судя по всему, стебётся над тем, во что его многократно тыкали носом: над неестественной вычурностью речи персонажей. Во всяком случае, иначе чем стёб, это место квалифицировать трудно: сначала сообщается, что гость говорит с акцентом вроде прибалтийского, а дальше идёт такой вот диалог:
— Здравствуй. Как ты здесь оказался?
— Признаться, я и сам пока отчётливо не представляю…
— А может, ты этот… инопланетянин? Правда или понарошку?
— Кто, я? А! Ну, может быть. В известной степени…
— Садись с нами… Ты что, заблудился?
— Заблудился?.. Пожалуй, следует сказать, что да… Меня, разумеется, найдут. Друзья… Но искать будут прежде всего там, где люди… Можно, я побуду с вами?
— Да ради Бога! Послушай, скажи честно. Может, ты грешным делом удрал из дому?
— Ну посудите сами! Разве убегают из дому так налегке? И не куда-нибудь, а в болото!
Если это не стёб, то это уже диагноз, но всё-таки в 1990 Крапивин настолько ещё не скатился. Причём дальше говорится, что акцент у гостя быстро исчезает…
А вот история у него какая-то мутная:
— Видите ли, я живу в посёлке Лесной Шорох… Не слышали? Про него почему-то мало знают. Он маленький… Под вечер я пошел за рощу: показалось, что там эти самые… инопланетяне. Хотел посмотреть. Но не рассчитал время, стало темно, я заплутал в кустах. Потом это болото… Вот так…
— Но тебя же, наверно, весь посёлок с фонарями ищет! — воскликнул Валентин.
— Вовсе нет. Мы жили на… даче одни, без взрослых. С приятелем. Родители его уехали. Ребята, наверно, думают, что я отправился домой, в город, я сегодня говорил им, что собираюсь. Так что хватятся меня не раньше чем завтра к вечеру. Да и то не испугаются сразу…
Из маленького посёлка, про который почему-то никто не знает, и там его хватятся не скоро. А когда позднее ему предложат позвонить родителям, он тоже отмажется: дескать, позвонить-то можно, но никто не ответит, мама с папой меня отвезли на дачу, а сами уехали в дом отдыха, квартира пуста… Мутно, в общем.
Ну и формальное завершение знакомства, уже непосредственно перед тем, как идти спать:
Залили костер. Луна сделалась ещё ярче, раскидала по траве длинные тени.
— Как тебя зовут? — спросил у мальчика Валентин.
— Юр… Юрик.
Следующие два дня проходят обыденно и неинтересно. Но Крапивин начинает назойливо продавливать тему, которую и ранее уже упоминал. Сначала:
Только Илюшка Митников был невесел и один раз озабоченно спросил:
— Валентин Валерьевич, а вы точно уверены, что мы уедем отсюда вовремя?
— Совершенно уверен, — бодро отозвался Валентин. И подумал, что почему-то не очень уверен…
Это тот самый, почти усыновлённый, трясущийся за характеристику и что не возьмут. И буквально через несколько страниц, вечером одного из следующих дней:
Когда Валентин шёл обратно, его встретила у крыльца спальни Алёна.
— Валентин Валерьич, Илюшка Митников не спит, плачет…
Илюшка плакал тихонько. Подрагивал под натянутой простыней плечами, всхлипывал в подушку. Валентин присел на краешек его кровати. Положил руку Илюшке на голову. Тот притих. Валентин поднял мальчишку, посадил к себе на колени, будто малыша (и ощутил на расстоянии, как ревниво напрягся в своей кровати Сопливик; ничего, потерпишь).
— Ну, что ты, Илюшка… Чего ты так боишься? Никто от тебя не откажется из-за опоздания… Они, наоборот, беспокоятся за тебя сейчас…
Все эти сажания на колени и ревности комментировать не буду, а вот за явные спойлеры автору незачёт. После стольких повторений уже совершенно очевидно, что проблема таки встанет.
Ладно. На третий день начинает иметь место быть бардак. Автобус ожидается вечером, а жратвы только на завтрак, обеда уже нет. Ну, находят полмешка картошки на кухне, обходятся. Но и ожидаемый автобус не приезжает. Телефон не работает. Волынов принимает логичное решение: ложиться спать, а утром своими силами добираться до цивилизации и поднимать хай.
Утром телефон по-прежнему не работает. Протагонист отправляется поднимать хай и берёт с собой гостя-Юрика (тоже логично, чтобы на глазах был, а то мутно же, но Сопливик опять ревнует!).
В лагерной кладовой нашлись два велосипеда (на одном раскатывал в свое время Мухобой). Валентин подкачал колёса, подогнал для Юрки седло, и они покатили по просёлочной дороге — рядышком, по двум травянистым колеям.
По дороге гость выдаёт некоторое количество информации, которая почти ничего не говорит Волынову, зато читателю!.. Хотя нет, Волынов узнаёт от гостя (!) фамилию Сопливика.
Где-то на полпути притомившийся Юрик выдохнул:
— Давно не ездил на такой… бабкиной прялке… Это мой друг Филька Кукушкин так про свой велосипед говорит — «бабушкина прялка»… Он маленько на Женьку похож.
— Велосипед?!
— Филипп. Филька… — засмеялся Юрик.
— А… на какого Женьку? — не понял Валентин.
— Ну, на здешнего, на Протасова…
«На Сопливика!.. Значит, он — Протасов…»
Юрик сказал:
— Только Филипп побойчее… И не сирота…
— А у тебя какой велосипед? — спросил Валентин, чтобы сменить разговор. — Или никакого?
— У меня… боевая лошадь, — почему-то вздохнул Юрик. Видать, пошутил так.
Ехали они, ехали, и доехали до блокпоста (которого раньше там, естественно, не было). Откуда их весьма грубо, буквально под угрозой оружия разворачивают обратно. Аргументы известные и универсальные: «не положено», «сидеть в изоляции и не рыпаться», «наверху разберутся».
Разворачиваются обратно.
Минут десять ехали молча. Уже недалеко от лагеря вдруг затрещало в березняке и прямо из чащи выскочил на дорогу лёгкий мотоцикл. С пятнистым седоком. (…) Молодой парнишка с автоматом за спиной, с непокрытой головой и запылённым лицом. Сдёрнул с багажника, бросил на дорогу рюкзак.
— Возьмите, здесь еда… Для себя собирал… И мотайте из вашего лагеря! Как можно быстрее! Скоро будет поздно! — Синие глаза парнишки резко блестели в пыли и загаре. — Уходите прямо сейчас, через болото! Там нет постов…
С такими предупреждениями, понятно, не шутят, посему рекомендация выполняется со всей возможной скоростью. Берут еду и минимум самого необходимого и уходят. Ведёт Сопливик, по опыту своих одиночных и ночных гуляний те болота хорошо знающий. Но дорога, конечно, не шибко приятная…
Настюшка боялась и наконец объявила, что хочет обратно.
— Куда обратно-то, — сказал Крендель. — Гляди, лагеря почти не видать.
Все стали, оглянулись. Нет, лагерь был ещё виден — в большом отдалении, за верхушками камыша и редкой ольхи… И вдруг донесся оттуда негромкий, повизгивающий звук моторов. Над постройками возникла (будто родилась прямо в знойном струящемся воздухе) пятёрка вертолётов. Издалека они были похожи на летящих кузнечиков. Под каждым «кузнечиком» появились клубы лимонного дыма. Потянулись тяжелыми и распухающими колбасами. Дым этот (или газ? или аэрозоль?) начал быстро опускаться на лагерь «Аистёнок», сливаясь в сплошную ярко-жёлтую пелену. Алёна тихонько охнула.
— Валентин Валерьевич, что это?
— Наверно, химобработка, — сказал он. — От вредителей… А про нас забыли. Хорошо, что солдат предупредил…
— От вредителей? — усмехнулся Шамиль. — Или от инопланетян? И от нас заодно…
В общем, понятно, что обратной дороги больше нет, потому что кровавая гэбня. Поход через болота продолжается, превращаясь в превозмогание. Сопливик доводит всех до тех самых «песков», дальше начинаются странные локации с множеством брошенных тракторов, экскаваторов и валяющихся статуй — опытный читатель без труда узнает в описаниях Безлюдные Пространства, но тогда это название у Крапивина ещё не было введено.
По итогам превозмогания все выходят к какому-то пустому дому, торчащему буквально посреди ничего, но хоть какая-то крыша над головой. А пока по пути останавливались немного отдохнуть и подремать, Сопливик выдаёт вот чего:
Сопливик заулыбался, на четвереньках подобрался к Валентину. Комочком пристроился рядом. Валентин подавил желание отодвинуться. Впрочем, от Сопливика пахло сейчас только нагретым песком…
— Дядь Валь… Ой, Валентин Валерьич, — вдруг заговорил Сопливик жарким шёпотом. — Я вам признаться хочу…
— В чём?
— В одном… деле…
«Наверно, что кольцо от трубы стащил, — понял Валентин. — Вот ведь добрая душа. Всё же мается угрызениями…»
— Говори, не бойся. Честное слово, я не рассержусь.
— Ага… Ой… — Он вздрогнул. Потому что один за другим стали просыпаться ребята. — Я тогда лучше потом. Ладно?
— Ну, потом так потом…