Ещё один Глютик - снова AU, в этот раз - русреал и колхоз.
- Молодой, значит, специалист. По распределению.
Марфа Васильевна выбила ногтями по лакированной столешнице начальные такты "Прощания славянки" и тяжело вздохнула. Молодой специалист, переминаясь с ноги на ногу, стоял перед ней, потупившись.
- Мы кого просили? - спросила Марфа Васильевна, строго глядя на гипсовый бюстик Карла Маркса. - Мы просили рабочие руки. Инженеров. Механизаторов. Агрономов. А кого нам прислали?
Молодой специалист с опаской покосился на бюстик, будто тот сейчас мог отворить гипсовые уста и ответить.
Молодого специалиста звали Юлькой, и он ничуть не меньше председательницы колхоза был расстроен своим распределением. Юлька родился и вырос в городе-миллионнике, выучился в Ленинграде, мечтал работать в Большом - но вместо этого его сослали в самую настоящую глушь. И за что!.. Подумаешь, закрутил роман с профессорской дочкой - с кем не бывает? Что ж ему теперь, жениться на каждой хорошенькой девчонке, с которой перемигнулся? Ладно, допустим, одними перемигиваниями дело не ограничилось, но разве так следует поступать с молодыми талантами?.. Разве молодости не свойственна горячность чувств и здоровое легкомыслие? Разве безобидное амурное приключение должно караться с такой жестокостью?..
Он тоскливо вздохнул.
Марфа Васильевна взяла со стола пачку "Казбека", раскрыла. Потрясла коробок спичек.
- Вы что заканчивали? - сурово спросила она, чиркнув спичкой. Сизый табачный дым окутал её лицо.
- Консерваторию, - несчастным голосом ответил Юлька. - По классу старинных музыкальных инструментов. Лютня, арфа...
- Да хоть цимбалы, - прервала его Марфа Васильевна и затушила спичку пальцами. - Что мне делать-то с вами?
Молодой специалист пожал плечами и с робкой надеждой посмотрел на председательницу. Если его отправят назад, он ещё успеет подать документы в Большой до начала сезона...
- Ладно, - резко сказала она. - У нас каждая голова на счету, вашей тоже найдём применение. У нас для колхозников работает вечерняя школа. Зайдите туда, поговорите с Карлом Себастьяновичем. Будете у нас по культурной части.
- Но я же не педагог... - горячо начал Юлька.
- А кто педагог? Я? - оборвала та. - Может, у нас тут педагогический институт под боком имеется? Может, люди к нам так и рвутся работать? Может, у нас отбоя от педагогов нет?
- Для такой работы нужен особый подход, - ещё раз попытался Юлька.
- Вот и найдите, - приказала та. - Хоть подход, хоть подкат. Хоть в обход идите. Или могу вас на сенокос поставить, - угрожающе предложила она.
Юлька подхватил чемоданчик:
- Нет-нет, на сенокосе от меня никакого толка не будет. Уж лучше в вечернюю школу, товарищ председатель. Я освоюсь.
Марфа Васильевна откинулась на спинку стула, выпустила из ноздрей сизый дым. Казалось, ей нестерпимо хочется закинуть ноги на стол.
- Жилья у нас мало, - твёрдо сказала она. - Избы, как грибы, за ночь не вскакивают. Выделим вам комнату у нашего завлесхозом.
- А я его не побеспокою? - скромно спросил Юлька.
- Да он там почти не ночует. Вы леса наши видели? Двадцать гектар, кто только не водится.
Она вдруг нахмурилась, глянула из-под бровей:
- Кстати, углубляться в лес вам не советую.
- Что там - волки? - с опаской спросил Юлька.
- Иногда волки, - туманно ответила так. - Иногда нет.
- Спасибо за совет, товарищ председатель, - искренне сказал Юлька. - Так я пойду? Куда мне...
- От крыльца по дороге сразу направо, - отозвалась Марфа Васильевна, не дослушав. - У Геральта Анджеевича изба у самой опушки, с подсолнухами. Не пропустите.
Подсолнухи стояли высокие, в человеческий рост. Огромные, чёрно-жёлтые, как расписные подносы с выставки народного творчества. Рядом с ними на привязи паслись козы. Юлька обогнул их, на всякий случай погрозив кулаком - но козы флегматично жевали, помахивая короткими хвостиками, и нападать не планировали.
Юлька постучал в дверь. В доме была тишина. Он толкнул пальцами - дверь без скрипа отворилась в прохладу и полумрак. Оттуда пахло деревом, сеном, шкурами. Где-то неподалёку квохтали куры.
Он прошёл через сени, головой задевая подвешенные под потолком пучки зверобоя и крапивы, вышел в большую комнату с крашеным полом. Здесь у стены стояла железная печь, возле окна - стол, покрытый изрезанной ножами клеёнкой. В старом массивном буфете с застеклёнными дверцами стояли тарелки. Из умывальника тихонько капало в железную эмалированную раковину.
Юлька на цыпочках прошёл дальше по скрипучим половицам, будто опасался потревожить хозяев. Тикали ходики. Комнаты были залиты той особенной тишиной, по которой всегда можно определить: никого нет дома.
В дальней комнате было нарядно: на окнах висели кружевные занавески, стоял шкаф с книгами за стеклом, радиола, даже письменный стол обнаружился перед окном, выходящим в сад, на яблони и грядки с цветами. Высокая железная кровать была аккуратно заправлена, на стене над ней висел гобеленовый ковёр со сценами из жизни царя Салтана.
Юлька поставил чемодан на пол и огляделся. Не гостиница "Англетер", конечно, - но жить можно.
Кто-то грубо пихнул его в плечо.
-Эй.
Юлька заворочался, натянул на голову одеяло. После нескольких суток в поезде и тряской дороги в кузове попутной полуторки он не собирался расставаться с тёплой мягкой постелью даже в случае пожара.
- Эй, ты.
Одеяло сдёрнули, по глазам ударил свет. Юлька съёжился, закрываясь руками, инстинктивно опасаясь, что сейчас будут бить. Глянул из-под руки - кто.
У постели стоял мрачный седой мужик с топором на плече, и светил в лицо электрическим фонарём.
Поймите правильно, Юлька был не робкого десятка, но когда в глухой ночи вас будит громила с топором, первая и естественная реакция - заорать во всю глотку. Что Юлька и сделал. А голос у него был отменный, громкий, закалённый годами солирования в самодеятельности, так что выдать в одном вопле весь объём лёгких для него не составляло совершенно никакого труда.
Мужик поморщился, будто ему резануло уши.
- Ты кто такой? - недружелюбно спросил он.
- А ты кто такой?! - выпалил Юлька, от ужаса перепутав наглость с благоразумием. - Я здесь живу! Отдай одеяло!!
Мужик отдал. Юлька закутался, на всякий случай край одеяла даже на голову накинул, подумав, что мягкую вату рубить топором - раньше устанешь, так что он вроде как в безопасности.
Мужик огляделся - будто проверял, не зашёл ли в чужой дом. Повернулся, терпеливо сказал:
- Это я здесь живу.
- М-марфа Васильевна сказала... тут свободная комната, - наконец вспомнил Юлька.
Мужик склонил голову набок, хмыкнул.
- А Марфа Васильевна не сказала, на кой хер ты мне здесь сдался?
- Я п-по распределению, - увереннее сказал Юлька и приободрился, вспомнив, что у него были все права занимать жилплощадь в этом доме. Так что если хозяин дома имел какие-то возражения, он прямо сейчас мог пойти к председателю.
- И кто тебя на мою кровать распределил? - с явным сарказмом спросил хозяин.
- Меня не на кровать распределили, - обиделся Юлька. - А в школу. И в Дом культуры.
Мужик задумчиво провёл ногтями по щеке, с хрустом почесав щетину. Шевельнул бровями, будто внутри себя вёл какой-то разговор.
- В школу, - он с сомнением оглядел Юльку, и неожиданно сочувственно хмыкнул. - Ну-ну.
Сочувствие стало вполне объяснимо, когда Юлька познакомился с учениками вечерней школы. Все они были выше его как минимум на полголовы, на десяток лет старше и шире в плечах раза в полтора.
Занятия проходили в зале колхозного Дома культуры (справедливости ради, его стоило бы называть Избой культуры, но, с другой стороны, разве изба - не дом?), где раз в неделю крутили кино, а по субботам, растащив мебель по углам, устраивали танцы. Заведовал школой Карл Себастьянович - молодой человек, едва постарше Юльки, приехавший в колхоз не по распределению, а по зову сердца. Карл считал, что нести светоч знания - смысл всей его жизни, так что старался быть терпелив к своим великовозрастным ученикам. Ученики этому всячески противились.
В основном это были личности колоритные, но настолько же незаурядные, насколько необразованные. За первую парту обычно втискивался местный пастух, Игнат Колотитьевич. По его собственному убеждению, он обладал редким музыкальным талантом на ходу подставлять в куплеты все, что попадалось на ум, и вольно менять мелодию, так что, скажем, привычные "Шаланды, полные кефали" в его исполнении повествовали о фрегатах, Париже, Коко Шанели и прочих абстракциях, оторванных от социалистической действительности. Фантазия у Игната была удивительно бурной, он даже из собственной фамилии сделал настоящий детектив, напустив туману насчет своей биографии. То ли он приходился сыном какому-то московскому профессору, то ли стал жертвой вивисекторского эксперимента, никому понять так и не удалось, но историю про его приятеля Шарикова знала каждая колхозная собака.
Фамилия у Игната была Преображенский.
На последнем ряду обыкновенно сидели два не разлей вода тракториста, Василий Ипатьевич Седмицын и Виктор Маркович Магнум. Как и полагается несознательным элементам, эти двое появлялись на занятиях исключительно потому, что иначе Марфа Васильевна грозила лишить их всяческого довольствия. Чтобы скрасить себе тяготы разгрызания гранита наук, Вася с Витей обычно втихаря играли в подкидного, прикрываясь географическим атласом. И это в лучшем случае, потому что в худшем эти два фрукта порой превращались в два натуральных овоща. Взять хоть ту историю, когда они повадились составлять на полях неприличные слова, чтобы аж из самолета было видно. Еще и соревновались, кто затейливей выразится. Пшеницы в тот сезон перепортили - едва ли не весь урожай. В общем, в худшем случае Вася с Витей в самом начале урока усасывались самогоном, и их приходилось выдворять из класса через окошко, благо лететь до земли через подоконник было недолго.
Геральт Анджеевич на этих занятиях никогда не присутствовал - то ли был слишком занят колхозным лесным хозяйством, то ли был достаточно образован, чтобы не нуждаться в дополнительных знаниях об устройстве Вселенной и всего вообще.
С Карлом Себастьяновичем Юлька почти мгновенно нашёл общий язык. Честно говоря, язык даже искать не пришлось - Карл сразу сказал, что страшно рад его приезду, и что поручит ему вести гуманитарные специальности - ИЗО, литературу, пение, и раз в неделю - политинформатику.
Они сидели в пустом классе, пропахшем чернилами. Портрет Пушкина ехидно смотрел на них с почётного места над зелёной классной доской.
- И приходите к нам в ансамбль самодеятельности, - горячо предложил Карл. - Нам как раз не хватает людей.
- С удовольствием, - обрадовался Юлька. - А много у вас музыкантов?
- Хватает. Витя, наш тракторист, замечательно играет на пиле, - с гордостью заявил Карл. - Кузнец прекрасно поёт, а директор Дома Культуры в совершенстве обращается с гуслями.
- А лесник ни на чём не играет? - с надеждой спросил Юлька.
- Кто? - переспросил Карл.
- Завлесхозом, - поправился Юлька. - Геральт Анджеевич.
Карл неодобрительно поджал губы:
- Разве что на нервах всех окружающих.
Несмотря на краткость ответа, Юльке показалось, что Карлу есть что добавить к этому определению - был бы повод. Он, конечно, не любил сплетни и разговорчики за спиной, но если из самого человека ничего не вытянешь, приходится изворачиваться.
- Нелюдимый он, - с преувеличенным сочувствием вздохнул Юлька.
- Сердечная рана, - вполголоса пояснил Карл. - Была тут одна городская.
- О-о, - понимающе протянул Юлька.
- Вроде у них что-то как-то... - Карл неопределённо покрутил рукой, - завязывалось. По речке гуляли, он ей сирень под окно таскал - вот такими вёдрами!
- А она что?
Карл с укором посмотрел на него.
- Что-что. Известное дело.
Юлька понимающе закивал.
- Бросила?..
Карл вздохнул, посмотрел через окошко в поля.
- Оказалось, у неё имеется маленькая анатомическая несуразность. Медицина, как говорится, была бессильна.
- Какая несуразность? - не понял Юлька.
- Сердца у неё не нашлось в положенном месте, - с явной обидой за Геральта Анджеевича сказал Карл.
Окошко распахнулось от удара снаружи, в нём возникла голова тракториста Вити.
- Карл! - оживлённо позвал он, но, заметив Юльку, тут же насупился. - Что у вас тут - педсовет?
- Подожди, пожалуйста, на крыльце, как все люди, - сурово, но нежно попросил Карл.
Тракторист скривился, уложил локти на подоконник и навалился на них всей грудью, явно собираясь ждать прямо тут, а ни на каком не на крыльце.
- То есть он, переживает, - торопливо подытожил Юлька, чтобы не затягивать разговор.
- Переживает, - подтвердил Карл. - И мы за него переживаем. Вы, Юлий, человек тут новый, а у нас коллектив маленький, всё на виду.
- Карл! - нетерпеливо позвал Витя. - Я там шахматы поставил.
- Подожди на крыльце, - тем же суровым тоном отозвался Карл, не поворачиваясь. - Знаете, Юлий, я так считаю - нехорошо человеку ломать себе жизнь из-за одной неприятности. Я в некотором роде несу ответственность за моральный облик наших товарищей. Примите от меня партийное задание...
- Я ещё не в партии, я комсомолец, - несчастным тоном поправил Юлька.
- А это вам не помешает, - возразил Карл. - В общем, поручаю Геральта Анджеевича вашим заботам. Подружитесь с ним, найдите общий язык. Если человека что-то грызёт, человек от этого становится рассеянным. А мы никак не можем допустить, чтобы нашим лесным хозяйством занимались абы как. У нас двадцать гектар леса, за ним глаз да глаз.
- Карл Себастьянович!.. - позвал Витя тоном человека, прождавшего уже целый час. - Шахматы стынут же, ну!..
- Я на вас рассчитываю, друг мой, - сказал Карл, вставая.
Комсомольское задание проще было поручить, чем выполнить - дружба с лесником у Юльки не клеилась. Тот приходил в ночи и уходил с рассветом, а если не был занят обходом вверенных ему лесных угодий, то пропадал на рыбалке, причём рыбы толком не добывал - сидел себе с удочкой, смотрел на воду. С деревенскими он большой дружбы не водил: в баню не ходил, с трактористами водку не пил, в шахматы не играл, на танцах не появлялся. В общем, пропадал человек.
Но Юлька был не из тех, кто легко сдаётся. Он рассуждал так: к каждому человеку можно найти свой подход, если как следует поискать. Подход к леснику следовало искать, разумеется, прямо в лесу.
Дикую природу Юлька любил, как и всякий городской человек, по книжкам и картинам Шишкина. Советский лес - это вам не джунгли Амазонки и не саванна, никаких ядовитых пауков, пантер и крокодилов ожидать не приходится. А волки и медведи, по его представлению, водились исключительно в непроходимых чащах, куда он точно не собирался забредать. Потеряться он тоже не боялся: если не сворачивать с тропинок, не потеряешься.
А леса вокруг стояли красивые: шелестящие берёзовые рощи сменялись молодым сосняком, под ногами пружинил белый мох, на полянках проглядывала земляника. Юлька битый час ползал на коленках от одного кустика к другому, торопливо закидывая ягоды в рот и постоянно оглядываясь на тропинку, чтобы не потерять её из вида.
Как так вышло, что он её потерял - он сам не понял. Ведь только что виднелась между деревьями! Не заросла же она с такой скоростью? Он навернул несколько кругов вокруг поляны, пытаясь вспомнить свою траекторию, но только окончательно потерял представление, откуда пришёл.
- Надо рассуждать логически, - сказал себе Юлька, стараясь не ударяться в панику (хотя очень хотелось). - Север - это там, где на деревьях растёт мох. Это точно. Север... - покрутившись между соснами, он прикинул количество мха с разных сторон и определился: - Север - там.
Как ни странно, это открытие ему ничуть не помогло. Потому что он совершенно не был уверен, нужно ли ему идти на север, чтобы вернуться в деревню.
- Ладно, - сказал он вслух, надеясь, что это придаст ему сил. - Я не мог уйти далеко. Если я запомню это место, и пойду строго вперёд, то через час я либо выйду к дороге, либо вернусь назад и от этого места пойду в другом направлении. Сначала на север... потом на юг. Ну и так далее... Ау-у! Э-эй!..
Последнее он добавил уже во всю громкость в надежде, что кто-то отзовётся. Но отозвался только дятел - трескучей дробью где-то вдали. Сосны шумели над головой, свистели птицы. Человеческих голосов было не слышно.
- Ладно, - сказал себе Юлька, и вздохнул для храбрости. - Потопали.
Избушка бревенчатая, с двускатной крышей, поросшей мхом. Возле печной трубы, как кокетливая шляпка, приютился молодой куст орешника. Всё это было настолько живописно, что Юлька трижды обошёл избушку по кругу, восхищаясь - вот же что делает слияние человеческого труда и природы, такую красоту нарочно не придумаешь.
Впрочем, радовался он не только поэтому. В избушке совершенно точно кто-то жил. Двор был обнесён редким частоколом, на кольях сушились глиняные горшки. Под стеной, в теньке, стояла огромная, выдолбленная из целого пня колода. Наверняка она служила для каких-то хозяйственных целей, но Юлька, даже заглянув внутрь, не смог определить, для каких - может, в ней стирали, а может, взбивали масло.
Двери избушки вдруг распахнулась, и на пороге показалась сгорбленная старуха. Поведя крючковатым носом, она повернулась к Юльке:
- Фу! Фу! Русским духом запахло!
- Здравствуйте, товарищ бабушка! - радостно отозвался Юлька.
Старуха явно нуждалась в регулярных визитах родни или соцработника: вся её одежда была в старых заплатках, подол длинной юбки истрепался, из него торчали нитки. В качестве головного убора она использовала серую от времени тряпку, завязанную узелком с двумя кокетливыми рожками. Лишь одна вещь на ней была новой: яркий шёлковый платок, расписанный золотыми цепями и пионами.
- Какая удача, что я вас нашёл! - Юлька подошёл ближе. - Не подскажете, отсюда колхоз в какую сторону?
Старуха, прищурившись, уставилась на него маленькими глазками снизу вверх:
- А ты куда, добрый молодец, путь держишь? Дело пытаешь аль от дела лытаешь?
- Пытать мы никого не пытаем, товарищ бабушка, - весело ответил Юлька. - Пытки Женевская конвенция запрещает. Я из колхоза. А вы что же, одна тут живёте? Никто вас не навещает?
- Одна, сахарный мой, одна, - протянула старуха, улыбаясь в ответ. - А ты - один тут гуляешь?
- У меня дело, - шепотом заговорщика сказал Юлька. - Можно сказать, партийное поручение.
- Всякому делу свой срок, - загадочно ответила старуха. - А ты присядь с дороги, я тебя накормлю, напою, там и расскажешь.
- Да я не голодный, мне бы только дорогу узнать.
- Сделай милость, уважь старую, - попросила та, и Юлька смутился. Явно ведь жила она одиноко. Внуки, если и приезжали погостить, то нечасто - а может, и внуков никаких не было.
- Неловко как-то с пустыми руками, - признался он, шаря по карманам. - У меня даже к чаю ничего нет, только вот конфет немного... Подушечки с вареньем.
- Садись, садись, - старуха, ухватив за рукав, потянула его в дом. - Я и самовар поставлю, и краюшку хлеба найду.
Пообещав себе, что злоупотреблять гостеприимством бедной женщины он не будет, Юлька сдался.
Избушка внутри выглядела, как музейная декорация - огромная выбеленная печь занимала почти всё пространство дома, под потолком сушились пучки трав, по полкам стояли горшки и склянки. Старуха оказалась словоохотливой, травяной чай - удивительно вкусным, и Юлька вспомнил о времени только тогда, когда за окошком стемнело.
- Засиделся я, - пробормотал он, чуть не свернув себе челюсть в зевке. - Как же я обратно пойду, мне в колхоз надо...
- А ты оставайся, - предложила старуха. - Утро вечера мудренее.
Юлька снова зевнул. В сон клонило немилосердно - наверное, сказывалась усталость.
- Если дорога тут рядом, уж по дороге я точно дойду, - предположил он. - Тут идти-то километров семь, может, десять. Вы только скажите, в какую сторону.
- Скажу, скажу, - охотно согласилась старуха. - Всё скажу. Иди-тко сюда...
Юлька встал, протёр кулаком глаза.
Старуха отодвинула огромную заслонку с печи, золотые жаркие угли осветили избушку.
- Садись-ка, - она взяла лопату и приставила её к открытому печному зеву. - Я тебя накормила, напоила, теперь полезай в печь.
- В каком смысле - в печь? - не понял Юлька. - На печь, наверное? Но я же говорю, мне домой надо, не могу я остаться.
- На лопату, - повторила старуха, - и в печь.
- На лопа...
Сон слетел. Юлька испуганно оглянулся. Избушка, которая днём казалась живописным фольклорным архаизмом, в свете ярких углей из печи вдруг стала выглядеть как-то зловеще. Юлька попятился. - Я же комсомолец, товарищ бабушка. Каким образом вы меня в печь собираетесь затолкать? Нельзя живых людей в печки пихать, я там зажарюсь!
- Эх, что тебя жарить, - с досадой сказала бабка. - Костлявый ты, мясца мало, - она пощупала его жилистыми пальцами за плечо, ущипнула. - Полезай, говорю!
Юлька метнулся к двери. Избушка снаружи была очень маленькой, но сейчас ему показалось - стала огромной. Лавка подвернулась ему под ноги, сшибла на пол. Вздыбив шерсть, истошно заорал кот, сверкая глазами из угла. Стены вздрогнули, накренились.
- Полезай в печь! - приказала старуха. Она надвигалась на Юльку, чёрная юбка полоскалась у ног, будто её трепал ветер, длинные седые волосы выбились из-под платка. Крючковатый нос казался совиным клювом.
Юлька, путаясь в ногах, вскочил, бросился к двери. Вывалился наружу. Не разбирая дороги, кинулся в лес. Ветки били его по лицу, корни подворачивались под ноги.
- Не уйдёшь, - прошипел где-то рядом голос старухи.
Юлька прибавил ходу.
Когда среди деревьев замаячил огонёк - рванулся с удвоенной скоростью - и выскочил к частоколу. Избушка стояла с распахнутой дверью, вместо горшков на кольях сидели черепушки с горящими глазницами. Юльку пробрал холодный озноб. Старуха смотрела на него из провала двери.
- Не уйдёшь, - повторила она.
Юлька развернулся, кинулся назад от неё. Лес сгустился, навис над ним, каждая ветка норовила хлестнуть в лицо, каждая шишка - подвернуться под ногу.
- Не уйдёшь, - повторила старуха совсем рядом.
Юлька шарахнулся в сторону - запнувшись, полетел на землю. перекатился на спину, сел.
Изба стояла на прежнем месте, старуха, ухмыляясь, манила его к себе. Глазницы у черепов горели золотом.
- Иди сюда, сахарный, - ласково позвала старуха. - Иди ко мне.
- Вы чего? - завопил Юлька. - Что вам от меня нужно?!
- Я тебя съем, - ласково пообещала та. - А потом на косточках покатаюсь, поваляюсь.
- На каких косточках?! - заорал Юлька. - Мы же современные люди! Вам лечиться нужно!..
Она шагнула с крыльца, и Юлька вдруг с ясной обречённостью понял: съест. Он сидел на земле, смотрел, как она приближается - жуткая, совсем не смешная, уже почти не похожая на человека...
Он зажмурился. Вжал голову в плечи.
Было тихо. В острых верхушках елей шумел ветер.
Было тихо, будто он вдруг остался один.
Он подождал. Но никакая рука не протянулась из тьмы, чтобы схватить его за плечо костлявыми пальцами. Никакой голос не шептал, что ему не уйти.
Он приоткрыл один глаз.
Сначала он увидел ноги. Человеческие, уверенно расставленные ноги, обутые в высокие сапоги. Потом увидел знакомый топор в опущенной руке.
- Опять ты за старое, - усталым голосом сказал Геральт Анджеевич.
Юлька замер от ужаса и восторга.
- Он сам пришёл, - с торжеством сказала старуха. - Что ко мне пришло - то моё.
- У нас был уговор.
- Он сам пришёл.
- Я заблудился!.. - отчаянно крикнул Юлька.
Старуха исчезла. Только что она стояла на месте, ветер полоскал её юбку и цветастый платок - и вдруг пропала. Потом руки упали Юльке на плечи, потащили куда-то назад, в темноту. Он заорал. Геральт обернулся мгновенно - поймал его за ногу, дёрнул на себя. Юльке показалось, его дёрнули в разные стороны два железнодорожных локомотива.
- Вы меня порвёте! - закричал он. Это было глупо, конечно, просто вырвалось, хотя он точно знал - невозможно порвать живого человека пополам, такое только в фильмах бывает, со спецэффектами.
Геральт выбросил руку вперёд, и старуху смело под ближайшую ель голубоватой воздушной волной, Юлька задохнулся от удара ветра, закашлялся. Геральт схватил его за шиворот, вздёрнул на ноги, за пояс прижал к себе. Он был твёрдым и плотным, абсолютно реальным, он пах кровью и горячим железом.
- Что ко мне пришло - то моё, - повторила старуха, вставая.
- Не отдавайте меня, пожалуйста, - жалобно попросил Юлька, вцепившись леснику в руку.
- У нас был уговор, - повторил Геральт. - Думаешь, я не вижу, как ты путаешь тропы? Он не сам пришёл. Ты его привела.
- Я не сам пришёл!.. - зашептал Юлька. - Я сюда даже не собирался!..
Ели качались, скрипели над головами. В острых верхушках кружили вороны.
- Хочешь, чтобы как в прошлый раз было? - спросил Геральт, покачивая топором.
Старуха молчала, глядя на них со злым прищуром.
- Что было в прошлый раз? - шёпотом переспросил Юлька.
- Ничего, - сухо ответил Геральт. - Идём
Он крепко перехватил Юльку за запястье и повёл за собой, в ночной лес.
Они шли, казалось, совсем недолго - полчаса, не дольше. Деревья вдруг расступились, и Юлька увидел знакомое колхозное поле. Ветер пробегал по пшенице, в небе сиял тонкий месяц, освещая два трактора у дороги. Геральт отпустил руку Юльки, и тот машинально начал растирать запястье - от крепкой хватки разнылось запястье.
- Спаси... - начал Юлька, но Геральт развернулся к нему:
- Тебя предупреждали в лес не ходить?
- Никто не предупреждал, что там нечисть!.. - громко воскликнул Юлька.
Сказал - и сам обмер, осознав: в лесу, рядом с колхозом, в самом обычном лесу - водилось что-то немыслимое, сверхъестественное. Не объясняемое привычной наукой - только сказками.
- Этого же не может быть, - пробормотал он. - Так не бывает. Это какая-то... мистификация.
Геральт хмыкнул. Посмотрел Юльке в глаза.
- Не ходи в лес.
- Но ты же ходишь?!
Тот не ответил. Двинулся вперёд, Юльке пришлось догонять.
Они дошли до края поля, отыскали старое костровище. Геральт пошарил под колёсами трактора, достал заткнутую пробкой бутылку водки. Дал выпить. Они сели, Юлька притиснулся к нему ближе, сжался в комочек. Стуча зубами по горлышку и обливаясь, глотнул пару раз. Он никогда раньше не пил, но тут ему показалось - просто воды хлебнул.
- Не бывает такого в жизни, - повторил он, изо всех сил стараясь в это поверить. - Люди в космос летают... а тут средневековье какое-то. Ведьмы...
- Хочешь вернуться, проверить? - спросил лесник.
Юлька вздрогнул, замотал головой. Тот глухо хмыкнул.
Потом шевельнул рукой - из руки пыхнуло пламя, лизнуло потухшие угли, затрещало, заплясало на них. Ощущение нереальности было такое отчётливое, что Юлька даже не удивился. Просто смотрел в огонь. Потихоньку прикладывался к бутылке.
- Она что... - наконец спросил он, - она меня правда бы съела?..
- Правда, - флегматично ответил лесник.
Юлька пьяно хихикнул. Всё это казалось каким-то дурацким сном из тех, после которых полдня ещё повторяешь себе - ну, приснится же такое!..
По небу, мигая, проплывали редкие самолёты. Звёзд высыпало - сумасшедше. Юлька опрокинулся спиной в траву, уставился на них. Голова мягко кружилась, звёзды качались над ним. То ли от пережитого страха, то ли от водки - безумно хотелось целоваться. Чтобы забыть про ночной лес, про угли в печи, про стонущие чёрные ели. Юлька закрыл глаза, закрыл руками лицо. Громко вздохнул.
Лесник сидел молча, щипал траву из-под ног, бросал в огонь. Смотрел, как она вспыхивает и скручивается кольцом. Спина у него была мрачной.
Пережитое всегда сближает, так что Юлька после спасения проникся к своему мрачному товарищу не просто дружескими чувствами, а самой настоящей комсомольской любовью. Он пристал к нему, как банный лист к заднице. Шёл ли тот на рыбалку - Юлька шёл с ним. Шёл ли проверять просеки - Юлька собирал ему обед в узелок. Стоило Геральту случайно обмолвиться, что ему нравится кинофильм "Мистер Икс" - Юлька специально ради этого скатался в город и привёз плёнку, чтобы крутить в Доме культуры.
Он с таким жаром кинулся вовлекать Геральта в общественную жизнь, что даже сумел вытащить на танцы. Танцев, впрочем, в колхозе не знали никаких, кроме народных, так что Юлька и тут вызвался нести культуру в массы.
Начали с вальса. За малочисленностью женского населения обучение у колхозников шло между собой: трактористы с педагогами, пастухи со счетоводами, и даже заведующий Домом культуры Иммануил Францевич (человек не просто городской, а столичный) согласился встать в пару с кузнецом.
Юлька заводил пластинки и крутился между танцующими, подпевая эстрадным артистам и считая на раз-два-три. Геральт Анджеевич, отказавшись обучаться вальсировать, стоял у окна и подпирал стенку, чтобы не завалилась. Юлька то и дело поглядывал на него, но, увлёкшись, упустил момент - оглянувшись в очередной раз, заметил, что место у окна пустует.
У него словно в сердце сразу стало пусто. Руки опустились, бодрый энтузиазм погас. Кто-то пихнул его локтём, извинился.
- Да-да, - машинально отозвался Юлька.
Кто-то врезался ему в спину.
- Простите!..
Юлька, пробравшись между танцующими, вышел на воздух. Постоял на крыльце.
- А что ж ты ушёл, - спросил Геральт из темноты.
Юлька развернулся, разглядел его под стеной - чёрный на чёрном, только плечи и угадывались.
- А вы что ж ушли, - отозвался он, сдерживая обиду.
- Душно, - коротко ответил Геральт. Но ответил так, что Юлька сразу поверил. Конечно, ему, привыкшему к лесному воздуху - поди подыши в помещении, где набилось человек двадцать, и все пляшут.
- А я думал, вам наши танцы не нравятся, - сказал Юлька.
Тот не ответил - но и не согласился. Спросил в ответ:
- А сам-то что не танцуешь?
- А мне и тут хорошо, - нагло ответил Юлька.
Тот хмыкнул, глянул в темноте. Отвёл взгляд.
- Смотри, нарвёшься, - туманно сказал он. - Глазищами-то не сверкай.
- На что это я тут нарвусь?
- А то не знаешь.
- Ничего я не знаю.
- Оно и видно, - Геральт смерил его долгим взглядом, и у Юльки всё забилось в груди от какого-то сладкого страха.
- А если б и знал, то что?
- Ничего. Хороший ты парень, - помолчав, сказал Геральт.
- Что ж плохого-то быть хорошим?
- Обидеть могут.
- А я не дамся.
- Ты-то? - Геральт хмыкнул. Тихо добавил: - Ну-ну.
- Кто меня тут обидит? - Юлька шагнул с крыльца.
Геральт сграбастал его за рубашку, дёрнул к себе - и поцеловал, ударив спиной в бревенчатую стену, смяв губы жёстким ртом. Юлька, обмерев от восторга, обхватил его за шею руками, ответил, прильнул. Из раскрытых окон выливалась музыка. Юлька держался за широкие плечи, зажатый между стеной и Геральтом. Целовался - отчаянно и самозабвенно, как только и можно целоваться в летнюю звёздную ночь.
