Гомолорд и долбоеб идут в спальню и пафосно трахаются на прощание
- Ванда не должна почувствовать ее смерть – я заблокировал все энергетические потоки возле монастыря, - великий магистр залпом выпил вино, как обычную воду, и налил себе еще, хотя обычно пил очень мало. – Они по-прежнему будут уверены в том, что держат меня в руках
.
Шо ж ты раньше-то ничего не предпринимал, страдалец?
Идите ко мне, Горуа, - где-то над самым ухом, а, может быть, с неба раздался его обреченно страстный, словно догорающая на ветру свеча, шепот. – Я хочу, чтобы вы любили меня. Любили так, как еще ни разу в своей жизни – как в первый и последний раз, как перед смертью, перед казнью, перед светопреставлением. Как за мгновение до того, как навсегда погаснет это солнце.
В первый раз обычно получается неловко...
Потом они валяются, пьют кофе и читают стихи. Сюжет, попытавшийся было прийти в себя, опять с размаху бьют по голове рессорой от "Беларуси"
Звезда на груди великого магистра то и дело вспыхивала нежным голубым светом – так было всегда, когда он волновался. Да, он великолепно умел скрывать свое волнение, и лицо его чаще всего всегда оставалось насмешливо-бесстрастным, но звезда… Звезда его выдавала с головой. Может быть, именно потому он оставался обнаженным только, когда мы любили друг друга, а потом почти сразу же набрасывал на себя простынь.
Гомолорд хорошо умел скрывать стояк
Когда погаснет солнце
И высохнет лоза,
Во тьме звезда зажжется –
Нет, ваши то глаза.
Нет, ваша то улыбка
Ведет меня сквозь тьму.
Подвешен мир на нитке –
Зачем и почему?
Мой друг на секунду задумался, а затем так же негромко, не сводя с меня любящих и печальных глаз, продолжил:
Один лишь взмах ресницы,
И ниточке конец.
И над убитой птицей
Заплачет бог-творец.
Заплачет и забудет
В предвечной чистой мгле
О том, что жили люди
Когда-то на Земле.
Не знаю, как творец, а я плачу.
Тут приезжает Отченатор в секси-шмекси сапогах, а долбоеб прячется в шкаф
Отец Дрие вошел. Сейчас он ничем более не напоминал священника, он был в строгом, но изящном костюме для верховой езды и высоких, доходящих до середины бедра, ботфортах
И обязательно на шпильках
Отченатор говорит, что гомолорду скоро на коронацию, так что пусть поджимает булки и делает клизьму и не выебывается.
-И вы решили покориться? – неуверенность в голосе Дрие смешалась с удивлением. – Против своей воли?
- Ну, покорялся же я против воли вам и вашей страсти. Против воли усваивал уроки Ванды. Против воли изображал и изображаю из себя демона-искусителя. Да, теперь уже, наверное, и буду изображать. Что поделать, Дрие – такова жизнь. Вы приперли меня к стене, и мне приходится покоряться.
Ну вы понели. Отченатор надеялся, что его сейчас будут соблазнять, но облом-с. Гомолорд троллит Отченатора, никто нихуя не понимает, пафос нагнетается
С тех пор, как вы меня выгнали, я брежу вами. Десять лет вы позволяли мне обладать вами. Вы можете мне не верить, но я помню все – я помню каждую нашу ночь, каждую линию вашего тела, я помню сиреневый аромат вашего дыхания, вкус ваших губ – смесь меда и диких лесных ягод, и прохладу ваших волос на моей груди… Признайтесь, вам ведь тоже было хорошо со мной, Монсегюр? Я же видел – вы получали удовольствие от наших встреч, вы наслаждались нашей близостью…
Аминазину всем за счет заведения.
В общем, краткий пересказ этой херни - Отченатор согласен помогать гомолорду, если тот подставит жопу, гомолорд отказывается, Отченатор обещает, что при деньгах или босой - гомолорд все равно будет его сладкой сучкой.
Великий магистр вдруг рассмеялся – негромко, с горькой издевкой, так, словно на цветущем вишневом дереве вдруг показались острые шипы.
Мичурин курит в уголке.
Потом они ужинают и снова трепятся ни о чем. Синеглазка и Отченатор метают в друг друга взгляды и ревнуют гомолорда друг к другу. Одна собашка радуется жизни.
Шерсть лежащей у наших ног Флер отливала розовым – розовыми были кончики ее ушей, а оскаленные в блаженной полуулыбке клыки казались розовыми жемчужинами.
Бедная псина! Зачем ее в розовых соплях испачкали! А вдруг у нее аллергия? Или налижется и заболеет?
И вот они едут на коронацию, где спецэффекты уже готовы и софиты выставлены
Однако сегодня здесь не было темно. Все вокруг – дорога на подступах к руинам, опушка леса, черное плоскогорье, украшенное сонными исполинами, каменная площадка на краю обрыва – все было словно пропитано льющимся откуда-то сверху ярким золотым светом. Казалось, что вышедшая из-за облаков луна вдруг в десять раз увеличилась в размерах и обрела яркость и силу солнца. Ночь сияла – торжествующе и зловеще.
Золотой свет, конечно, крайне зловещ.
Тут к ним приходит гадалка в черкизон-гламур-стайл наряде
Сегодня она была не в своем излюбленном изумрудном платье. Сегодня на ней было надето что-то наподобие змеиной кожи – тонкое, серебристое, облегающее, с глубоким разрезом до самого бедра (должно быть, именно так одевались когда-то легендарные амазонки). И на все это великолепие был накинут длинный бархатный плащ, расшитый драгоценными камнями, которые сверкали в полумраке не хуже звезд.
И люрекса, люрекса побольше.
Вокруг нее стоит много-много клонов, размноженных копипастой
Рядом с ней высились четыре фигуры в таких же плащах: мощные торсы, обхваченные такой же серебристой, сверкающей в лунном свете кожей, лица скрыты под черными капюшонами, а руки сжимают усыпанные бриллиантами рукояти древних мечей. И на каждом мизинце каждой руки (прекрасной, белоснежной руки, словно рука святого на иконе) горел перстень с рубиновой звездой, точно такой же перстень, который был спрятан у меня на груди рядом с крестом – знак ангела, печать вампира.
Я пригляделся. Точно такие же величаво-неподвижные фигуры высились на дороге вдоль реки: оцепив черным кольцом лунную площадку, они и сами были похожи на камни – прекрасные черные монолиты, рухнувшие на землю вместе с осколками чужой галактики.
Атака клонов нумер два
Добро пожаловать, Александр Прекрасный, Единственный, Бес-смертный и Всемогущий,
..чьи сапоги выпирают из Вселенной
У алтаря уже стоят будущие фаворитки гарема
Один был невысокий, смуглый, черноглазый, с гладко выбритым лицом и маленькими изящными руками, сжимающими кривой в форме полумесяца меч. Его яркие восточные одежды в полумраке отсвечивали алым, словно оперенье экзотической птицы.
«Арабский шейх!» - догадался я, с интересом скользя глазами по изящной, словно фарфоровая статуэтка, миниатюрной фигуре араба. И тут же перевел взгляд на другого – он заинтересовал меня куда больше
.
Что-то я не помню миниатюрности у арабов
Это был детина огромного роста, я отродясь не видел таких гигантов – широколицый и голубоглазый с длинными золотисто-русыми волосами и аккуратно подстриженной клинышком русой бородой. Одет он был богато, но уж очень необычно – длинный, почти до колен расшитый золотом кафтан, украшенный алой бахромой пояс и такой же алый короткий плащ, сколотый на груди медной брошью. Клинок его был широким и коротким, как и вся его узловатая лапа-ручища.
Как и Арагорн. это штанов не носил.
Ну, а третий – третий вообще был что-то из ряда вон выходящее!.. Невысокий, поджарый, словно молодой олень на выгоне, с узким, смуглым аж до красноты лицом – он был красив какой-то особенной, дикой, первозданной, почти непорочной красотой, словно одно из незнакомых явлений незнакомого мира, внезапно открывшееся моим любопытным глазам. А, впрочем, так, должно быть оно и было. «Новый Свет», - вот что сказал об этой стране мой друг – четвертая сторона света, о которой пока что знают только маги и ангелы.
Ну и куда же мы без индейцев!
В общем, на любой вкус фаворитки, да.
Гомолорд тоже принарядился:
Великий магистр сбросил мне на руки свой белоснежный плащ. Сегодня он был в черном – черная кружевная рубашка, украшенная бриллиантами, узкая в талии, с неимоверно расширенными книзу рукавами, и узкие черные брюки из неизвестной мне мягкой эластичной ткани, плотно, словно вторая кожа, обхватывающие его изящные ноги и бедра.
Латекс? Да вы шалунишка, гомолорд!
И тут происходит неведомая пафосная хуйня коронация.
Мать Вечность и отец Абсолют, - заговорила она, медленно и четко выговаривая каждое слово, так, словно намертво прибивая каждую букву к вратам вечности. – Вашей силой и вашей волей вручаю власть над этим миром избранному вами. Фрест тальма инфинити!
Как я люблю транскрипцию русскими буквами.
- Венец Предвечного. Корона бога. Амине. Амине. Амине.
Венец представлял из себя тонкий голубой обруч, мерцающий так, словно это был кусочек лунного луча, или осколок погибшей звезды. Приглядевшись, можно было заметить, как по всей его сияющей окружности то и дело вспыхивают алые огоньки каких-то неведомых, незнакомых человеческому глазу знаков.
Аш назг дурбатулук, аш назг гимбатул...
И тут гомолорд внезапно херит все планы.
- Я, Александр Вестник, Ангел Первого Звена Предвечного, - в разлившейся над землей тишине его голос звучал с ужасающе надрывной певучестью сорванного со звонницы вихрем и летящего в бездну колокола, - я, избранный богом-императором этого мира, властью мне данной и жизнью мне дарованной, клянусь: все свои силы и всю свою власть использовать ради свободы, блага и процветания этого мира. Ради свободы и блага людей, населяющих этот мир. И ничто на свете никогда не заставит меня сделать что-либо, что нанесет Земле и ее жителям какой-либо вред или урон, что-либо, что ограничит свободу их выбора, станет поперек их доброй воли. Да будет моя клятва так же крепка и неизменна, как сила, давшая мне власть
ВОТ ЭТО ПОВОРОТ!
Я, Александр Прекрасный, бог-император этого мира, вызываю тебя, Ванда Ясная, на поединок.
Ну да. Почему прекрасный? Почему не Похотливый? Почему не Розовострадашковый?
И они машутся на мечах. Простите за простыню, но я приведу это целиком
Легкое движение, толчок, прыжок, нет, полет к центру площадки – и их мечи зазвенели, запели, как, сталкиваясь, поют над землей свою смертельную песню молнии. Это не был бой двух противников – нет, это был поединок двух стихий. Ужасный по своей силе и противостоянию поединок, подобный тому, в результате которого миллиарды световых лет назад родилась эта Вселенная.
Мечи скрещивались, роняя золотые звезды, которые с глухим шипением падали в траву, а сама трава под ногами напоминала серебристую гладь горного озера, в котором отражались сгорающие высоко над землей кометы.
Оба противника парили в воздухе в стремительно-замедленном танце-полете, практически не касаясь земли. Черные волосы графа, взметнувшись черной тенью водной точке пространства, тут же, уронив свою тень, перелетали, перемещались в другую точку. Иногда они едва заметно задевали, касались серебристой чешуи Ванды, и тогда между ними вспыхивало пламя и сыпались искры.
Несколько раз меч женщины почти касался лица мужчины; несколько раз меч магистра был в миллиметре от груди посланницы звезд, и бесчисленное количество раз звенел воздух, разрезаемый лезвиями, словно золотое лунное желе.
А потом… Потом вдруг невидимые чаши весов в руках не видимого свидетеля покачнулись, и одна из них под тяжестью одной-единственной, почти не заметной глазу оплошности (ведь это не ошибка, а просто досадная оплошность – не разглядеть запятую в поэме звезд!) стремительно полетела вниз. В это же мгновение меч в руках женщины, слегка отклонившись в сторону, не успел ответить на сокрушительный удар магистра…
Я чудом не ослеп от серебристого сияния метафор.
Они снова трепятся. Гадалка говорит, что она еще страшно отомстит, потом пространство схлапывается и все заканчивается
Я закрыл глаза, а, когда открыл их – все исчезло. Ночь, алтарь, рвущиеся к небу руины древнего храма, лунный луч, напоминающий золотую дорогу в бесконечность и черные тени вокруг алтаря – все растворилось, рассыпалось, распалось, словно карточный домик, как будто никогда и не было…
Вобщем, гомолорд - универсальная мерисью, так что большого количества персонажей не нужно. Достаточно небольшой, дружно фапающей массовки.