Итак, у нас таймскип на пять лет, и Федя учится в военном училище. Он второй ученик с кучей регалий, и женераль на него неприкрыто дрочит.
Из длинного, немного сутуловатого гимназиста, ходившего, неуклюже расставляя носки и опустив голову, мечтательного и ласкового, с непокорными длинными вихрами волос, упрямыми золотистыми завитками сбившихся на лоб, с румяными щеками и пухлыми губами, он обратился в стройного высокого юношу. Голова его всегда поднята кверху, гордо глядит стальной взгляд, в котором сквозит воля, и только в улыбке видна та мечтательная нега, которая делает его похожим на мать. Он ловок, развязен и смел в движениях, но застенчив в разговоре. Он лучший фронтовик, солдафон и служака, любимец ротного командира и друг фельдфебеля.
Он не курит, потому что ротный командир сказал, что нехорошо курить, и мама не хотела, чтобы он курил. Он не пьет, потому что от водки пахнет, а если это заметят, посадят в карцер, он не знает женщин, потому что не ищет их и ему некогда ими заниматься.
А мужчин?
Ему двадцать лет. Над верхней губою его отчетливо, темною тенью пробились усы, и щеки приняли матовый оттенок спелого персика. Он хорош собой, и начальство наряжает его во все караулы во дворце и при высочайших особах. Он краса Государевой роты.
Женераль, прикройтесь хотя бы, нельзя же так открыто наяривать свой детородный орган, пусть и ментальный.
Феденька самый лучший мальчик в своем взводе, ему доверяют все, от обучения младших танцам до муштрования отстающих.
Учиться нелегко, кадетов гоняют в хвост и в гриву, но Феде нравится, а за обедом можно даже расслабиться и тут женераль внезапно додает слэша.
За другим столиком Федя и толстый Бойсман ухаживали за хорошеньким, изящным, как девушка, юнкером третьей роты Старцевым.
— Старцев, мазочка, помпонь! Скушайте пирожное, — приставал потный прыщавый Бойсман с маслянистым лицом и щурил свиные глазки.
Старцев ломался, выгибал мизинный палец, доставая с тарелки печенье, и картавил.
[...]
— Мазочка! Да разве звезды бывают серыми?
— Кусков, я просил вас меня так не называть! — сказал, капризно надувая губы, Старцев.
— Но вы помпонь… на цыпочках! — сказал Федя.
— Оставьте, Кусков! Это вам не к лицу!
Федя покраснел. Его влекло к Старцеву то, что Старцев напоминал ему семью. С ним уходила прочь однообразная обыденщина училищной жизни, они уносились в какие-то красивые мечты стихов. Старцев напоминал ему Ипполита и Лизу вместе, но Ипполита и Лизу младше его, которых он не боялся и кому мог даже покровительствовать. И не столько тянуло Федю к Старцеву, что Старцев был хорошенький и чистый, как девушка, что он носил на пальцах кольца, имел длинные холеные ногти и незаметно влек к себе своим женским грудным контральто и манерами, напоминавшими манеры Лизы, сколько то, что Старцев был из культурной семьи, говорил по-французски, по-немецки и по-английски и бывал в хорошем обществе. Он казался Феде человеком другого мира, высшей культуры. Он не был груб, как было грубо большинство юнкеров, не щеголял сквернословием и, когда кто-нибудь при нем говорил худое слово, Старцев краснел, как институтка.
Совершенно не потому,что как девушка
Бойсман иными глазами смотрел на Старцева. Он стремился видеть в нем не юношу, но женщину. Ему доставляло удовольствие раздразнить Старцева, заставить его кокетничать по-женски, и тогда его масленые глаза блестели. И неприятно было это и Старцеву, и Феде.
Ну да, то ли дело, смотреть невинно, как Феденька.
Вообще в самой ситуации нет ничего странного - если взять и запереть вместе стадо половозрелых здоровых парней и начисто лишить их общения с женщинами, то резьбу сорвет даже у самого гетеросексуально пацана. Скорее, от женераля я ождал чего-то вроде "эту мерзость принесли жиды, но у по-настоящему православных кадетов даже не трунькало, а все мысли были только о молитвах и учебе". Хотя погодите, Бойсман же... да блин!
Два раза в неделю Федя ходит домой в отпуск, где уже не так весело
Mademoiselle Suzanne ушла в дом престарелых женщин кастеляншей. Лиза уехала учительницей в деревню. Прежняя квартира стала велика.
За обедом Михаил Павлович снова недоволен - Федя будущий солдат, а Михаил Павлович пацифист.
Варвара Сергеевна незаметно подкладывала Феде лучшие куски, но Михаил Павлович видел это и ворчал:
— Кричали женщины ура и в воздух чепчики бросали! Обаяние военного мундира… От времен Марса и до времен Маркса… Интеллигентная семья… Я, профессор, мечтавший о вечном мире, о разоружении народов, и сын — солдат. Ерунда! Ерунда!
Ну, тут только посочувствовать, но да, не всегда дети становятся теми, кем хотят их видеть родители.
Липа внезапно вступает в разговор.
Липочка вдруг вступилась за брата. Она говорила порывисто, злобно, и краска заливала ее бледные щеки пятнами, как у матери.
— Ты бы, папа, лучше молчал. Пусть хотя один из нашей семьи выбьется на дорогу, и не будет висеть у тебя на шее.
— Ты что понимаешь! — фыркнул Михаил Павлович.
— Я понимаю все! Где моя молодость?.. Радости жизни? Счастье? Для чего я училась? Для чего была на курсах? Очень нужна я, ученая женщина? Часами в комнате за цифрами и так… на всю жизнь… А вы… вечный мир… счастье народов!.. Идеалисты!.. Маниловы!
Тут сложно. Женщинам тогда вообще было нелегко, но тут по крайней мере, хоть какой свой доход и независимость. И вообще,Сюзанна перед смертью Андре устраивалась в газету к Бродовичам, неужели Липа не могла бы попросить их найти место? По тексту дальше выходит, что у них до сих пор неплохие отношения. Или это женераль намекает, что образование женщине ни к чему, бесполезно? (и тут анон вспомнил Груню и заплакал).
Так или иначе, Михаил Павлович говорит, что людям нужен авторитет, кто-то наподобие Христа или Будды, кто будет подавать идеи.
Христос пошел на муки. Как Бог он мог сойти со креста и чудом поразить народ. И пали бы ниц все члены синедриона, судьи, архиепископы и цари и Христос был бы во всей славе своей… И вот — принял страшные муки во имя идеи… Так и эти люди — эта надстройка над нациями будет давать идеи и в конце концов овладеет умами народов и подчинит их себе.
— Ты веришь в это, папа? — насмешливо спросил Ипполит.
— Верю? Гм… Надо верить!
— Но прошли тысячелетия и умирали Сократ, Христос и Будда, а народы гибнут все так же в братоубийственных войнах и ничто их не остановит.
— Да, пока есть… Феди…
— Оставим Федю в покое, — примирительно сказал Ипполит. — Не он создавал этот проклятый порядок и не он, так кто-нибудь другой все равно пошел бы поддерживать и отстаивать его. Это, папа, утопия!
Во-первых, либерал, который хочет сильной руки - ну, такое себе. Хотя да, мы уже выяснили, что от либерала там одно название. Во-вторых, да, люди убивали и продолжают убивать друг друга, невзирая на на любые идеи, зачастую во имя Христа/Будды/левой пятки, подставьте нужное, а излишняя милитаризация и романтизация армии только усиливает агрессию. Но в случае с Федей мне кажется, ему просто нравится красивый мундирчик. И Старцев
Позже Федя разговаривает с Ипполитом.
В отношениях между братьями была прикрытая наружною грубостью нежность. Федя не понимал Ипполита. Он чувствовал, что они по-разному смотрят на свой долг, но авторитет Ипполита всегда стоял у него так высоко, что осудить его он не мог.
"Быть может, — думал он, — мы стремимся к одной цели, но только идем разными путями. Не может Ипполит не любить Россию, не может жидов предпочитать русским".
Очень даже может. Человек вообще не обязан быть патриотом, главное оставаться адекватным. Ну и как же не пнуть жидов, да, Феденька?
Ипполит спрашивает, каково Феде в училище
— Да. Ведь, поди, тяжело все это? Казарменная жизнь? Грубая пища, окрики начальства, отдание чести?..
— Тяжело?.. Нет, Ипполит. Это не то. У нас все это как-то скрашено… Я не сумею объяснить как… Не знаю, поймешь ли?
— Попробую понять.
— У нас все это скрашено любовью… Понимаешь, в Евангелии сказано: "Научитесь от Меня… Ибо Мое благо и бремя легко есть".
Порют солдат и сквозь строй пропускают тоже наверняка с любовью.
Разговор заходит про их гимназию и Федя размышляет, почему же ему и Ипполиту было там так тяжело. Что ж, вы все правильно поняли
— Ты знаешь, Ипполит, я думал не раз об этом. И мне кажется, что в этой ненависти и презрении к России виноваты… Я боюсь тебе это сказать…
Федя замолк.
— Ну, кто? — спросил Ипполит.
— Жиды! — крикнул Федя.
Если в кране нет воды - значит, выпили жиды. Если в кране есть вода - значит, жид нассал туда
— Ты с ума, Федя, сошел! — воскликнул он. — Вот то, чего я так боялся. Натравливание одной народности на другую, создание ура-патриотов, развитие погромной жажды — вот она, русская школа Ванновского и Александра III.
Говорю же, Ипполит умный, когда не генерирует идеи об истреблeнии.
— Нет, Ипполит, нет, — горячо заговорил Федя. — Никто мне ничего про евреев не говорил. Боже сохрани!.. Это я сам. Передумывал, переживал гимназическое прошлое и понял. Бывало, как только зашевелится в сердце горячая вера в Бога, подступят к глазам слезы при чтении "Тараса Бульбы" — Канторович, Бродский, Слонович жестко, грубо высмеивают в нас это движение. Точно высекут по самому сердцу. Они везде первые ученики. Ты помнишь, как мы ненавидели фискалов, как мы горою стояли друг за друга. А вспомни историю Аронсона. Весь класс решил не отвечать латинисту. Аронсон сказал: "Это глупо, я буду отвечать". И ответил, и сорвал себе пятерку, потопив класс. Если бы это сделал Волошин, первый ученик, его избили бы, его уничтожили бы презрением, а перед Аронсоном смолчали. Весь класс покорился жиденышу… Мы смеялись над жидами. Мы им складывали полы мундира и показывали свиное ухо, мы издевались над ними. Но это они незаметно внушали нам нелюбовь к гимназии, к науке, к России, к Богу!..
То есть вы над ними издевались, а потом ты удивляешься, что они вас высмеивали?
И как они умудрились вам что-то внушить, будучи загнанными под плинтус?
Аронсон молодец, не повелся,зуб даю, он еще и чернокудрая лисица.
А вообще если всего четыре человека, притесняемых еврея, смогли внушить целому классу нелюбовь к Богу и прочее, то мое почтение, вы и правда ебать какие тупые, ведущиеся на самые примитивные манипуляции, так кто ж вам ССЗБ? И как говорил Шниперсон "Что вы за нация такая, что вами так легко управлять".
— Федя, если бы тебе не было двадцать лет и ты не был бы портупей-юнкер роты Его Величества, — чуть заметная ирония прозвучала в этих словах Ипполита, — я бы сказал тебе, как говорил, когда ты был маленьким: "Ты глуп, Федя", — или сказал бы, как Липочка: "Сядь в калошу". Но в твои годы, мне кажется, ты должен с корнем вырвать это страшное заблуждение. Евреи — сильная и талантливая раса. Они не только в классе, они и в жизни первые. Великий учитель политической жизни народов, указавший путь раскрепощения бедноты, — Карл Маркс — еврей. Спенсер — еврей, и если хочешь, а по-нашему так и есть, Христос, великий учитель, преподававший самое высокое учение, — еврей.
— Он Бог.
https://www.youtube.com/watch?v=auJh1fLkgUo
— Это сложный вопрос. Может быть, потому, что они — древнейшая раса, что они в чистоте сохранили культуру многих веков. Но нельзя отрицать, что они душевно тоньше нас и потому, естественно, покоряют и поучают нас.
Ипполит, ну е-мое, тоньше надо троллить
— Ипполит, — сказал в волнении Федя. — Ипполит!., мне страшно за тебя… Ты во власти их!.. Они погубят тебя!..
Ипполит засмеялся. Нехорошим показался смех его Феде.
— Смешной ты, Федя. Помнишь Бродовичей? Разве не хорошо тебе бывало у Абрама? Ты играл его игрушками, восторгался его паровою машиною, тебе давали спирт, чтобы ты пускал ее в ход. А разве не нежна и не ласкова была к тебе Соня? А что ты был для нее — мальчишка! — Это правда. И Соня, и Абрам дали мне много ласки… — Федя задумался. — А знаешь, — быстро сказал он. — А счастья не давали… — Играю в игрушки Абрама и чувствую: не то, не то!..
И игрушки деревянные, и маца невкусная, и цимес прокисший. Только, видимо, ничего не жало тебе играть, да, Феденька?
Ипполит говорит, что договорится с Бродовичами и Федя сможет пойти к ним в гости. Вот без шуток, Бродовичи тут самые адекватные - успешные, дружные, с образованными детьми, а Соня вообще огонь. У другого автора могли бы стать отличными персонажами, но у нас тут женераль с жидомасонским заговором.
Ипполит уходит к Бродовичам
Федя сделал движение вперед, точно хотел удержать брата. Он и сам не понимал, почему он сделал это движение. Ипполит улыбнулся тонко с чуть заметным презрением, но была и нежность в его улыбке.
У Ипполита просто терпения вагон, будь у анона такой брат как Федя, анон бы его просто каждый раз пиздил за такие разговоры.
Федя идет к Липочке.
Липочка работает в каком-то комитете, собирающем статистику по деревням. Жизнь у нее тяжелая и унылая
— Трудно… нет. Это не то слово. А нудно. У меня такое чувство, что я в каменном мешке ворочаюсь. Понимаешь: дают ведомости… Ну хотя бы об урожае. Из волостей. И я знаю: они неверны… Так себе составлены. Мне Лиза писала, как их составляют. Темная деревня и в ней два светила… Два труженика: волостной старшина и писарь. И вот они присылают нам ведомость. В ней сотни граф и вопросов. На них ответы… И, Боже мой, какие вопросы и какие ответы!.. Мы, барышни, их разбираем, суммируем, а профессора, как мой папа, с важным видом строят на этом великие выводы.
С одной стороны, у анона по молодости была такая работа, где писались липовые отчеты, которые зачитывались потом начальству, и все знали, что данные взяты тупо с потолка и это была самая бессмысленная херня в моей жизни. Но опять же, радовало само наличие работы, дохода и возможность найти что-то получше. Анон понимает, что у Липы ситуация тяжелее, конечно, вряд ли сто лет назад для женщин былы открыты все карьерные двери. Федя предлагает ей поехать в деревню, но Липа не может бросить родителей.
Как же можно маму бросить?.. Ты бываешь здесь редко. При тебе отец сдерживается. Смешно!.. Он точно боится тебя! А без тебя! Бенефис каждый день. Ипполита он не трогает: к нему он проникнут уважением. С медалью кончил. Миша встанет и уйдет. Тетя Катя молчит, как каменная. И вот все на меня и на маму. Зачем я некрасивая, зачем замуж не выхожу. А как выйдешь замуж, когда никто у нас не бывает и мы нигде не бываем?
А разве я виновата, Федя? И разве уж я такая некрасивая? Это работа, недоедание, недосыпание, скука, тоска, плохое платье меня такою сделали. В двадцать два года я молодости не видала!
— А у подруг по комитету бываешь? — Они такие же, как я. Все беднота собралась. Когда профессор наш на праздник подарил нам коробку конфет, так они руки ему готовы были целовать. Всю неделю только и разговора было, что об этом… Бедность съела гордость.
А общаться можно только с богатыми? Но нет, богатые Бродовичи ей тоже не нравятся
— Пойди. Как там? Хорошо. Только вот, как я понимаю, глупо очень. Равноправие женщины. Женщины должны идти в университеты, быть докторами, адвокатами. Государством должны управлять выборные от народа. Ну и женщины тоже. Ну, а кто же будет штопать чулки? Сидеть у домашнего очага…
Если тебе так нравится - сиди и штопай, в чем проблема-то? Ты будешь штопать, Соня пойдет в универсистет, все при деле.
— Но там, мне говорил Ипполит, половина жиды.
— Да. Большинство. Ляпкин, Алабин и Бродович на первом месте. Послушаешь их: хорошо. Все: "коллега, коллега", как будто ласково. Друг другу помогают. Я знаю, что Белову нечем было заплатить за университет — они заплатили. Штейн заболела тифом — они ей возили белые булки, свежую икру и дорогие вина… Иванов в тюрьму попал — они за него хлопотали. Понимаешь, ничего худого не скажешь! Хорошие люди.
Да вообще отличные люди.
А только — выйдешь оттуда и вздохнешь полною грудью. Там все так напряженно. Точно струна протянута сквозь все тело или вытянувшись на цыпочках ходишь. Они едят, пьют, шумят, смотрят — и все это не по-нашему.
Это как? Вилкой суп едят? Ложку ногой держат?
Иногда жутко станет. Посмотрела за ужином. Горят на столе высокие канделябры, блестит хрусталь, серебро, остатки дорогих блюд, накурено. Синий дым волнами ходит, по стенам висят картины, темный лак отсвечивает от них. Кругом, как в тумане, в волнах табачного дыма колеблются розовыми пятнами лица гостей. Черные, лохматые затылки, толстые горбатые носы, пухлые губы… Все говорят одновременно.
Да обычная вечеринка, чо такого-то. Или тебя так горбатые носы напугали?
Вот вспыхнет, думаю, песня, скажет кто-нибудь острое слово, покатится смех… Нет, все споры, все о том, что нужно сделать для блага народа. И не знаю почему, мне вспомнились «Бесы» Достоевского… Петр Верховенский, Ставрогин, Лямшин, и стало жутко. После ужина Ляпкин сел за рояль. У него длинные волосы по плечи. Стал импровизировать, а Соня вышла в древнееврейском костюме и танцевала с серебряным блюдом танец Саломеи. И музыка, и танец были странны. Мне чудилось, что кровью невинного Иоанна пахнет…
Ну да, древний еврейский ритуал, включающий в себя нож, тазик и русского Ваньку. Они так всегда к танцам готовятся.
И когда я вышла… Увидела звездное небо, гололедкой покрытые улицы, темные, чуть клубящиеся паром воды канала — я вздохнула полною грудью. Точно с того света вернулась.
Какие страшные люди - кормили тебя, развлекали, как же ты выжила в этом аду?
Липа говорит, что Ипполит увлечен Юлией Сторе, и Федя даже не знает кто это такая, хотя Ипполит ему точо про нее рассказывал еще в прошлых главах. Видимо, так Феде есть дело до братьев.
Приходит Варвара Сергеевна и Федя переключается на рассказы про свою службу.