После свадьбы Бакланова и Груни Дятлов и Коренев собираются в Петербург. Коренев хочет поступить в академию живописи, Дятлов — писать в газетах. Стольников заявляет, что писать в газетах труднее, чем картины, и интересуется конкретными намерениями Дятлова:
— Я считаю себя обязанным информировать товарищей по каждому текущему моменту. Войти в тесный контакт с рабочими кварталами, ориентироваться во всех дефектах жизни, которая под царским режимом должна быть одиозна. Я соберу нужные мне анкеты, и, базируясь на них, я укажу публике всю бездну нашего социального падения. Инкриминирую народу его легкое подпадение под власть царизма и зафиксирую все это в своих статьях. Нездоровыми темными рабочими кварталами, где доминирует тайный порок, где капиталист сосет кровь пролетария, жалкими крестьянскими полосками, нивами несжатыми, бедняцким хозяйством, угнетаемым кулаками, я подойду к читателю и внесу в его сердце необходимый корректив для оценки его социальной проблемы. В классовой борьбе под красными знаменами революционного Интернационала к кровавым всплескам мятежа против насилия я буду звать трубным голосом священно-смятенной души. Я опытный политический журналист, и мне мое метье хорошо знакомо.
Что сказать — человек с планом действий лучше, чем человек без плана. Идея узнать подробности жизни простых людей у них самих, а не с чужих слов, выглядит здравой.
--Баю-баюшки-баю! — неожиданно и совершенно спокойно сказал Стольников.
--Что-с? — обиделся Дятлов. — Простите, я вас не понимаю.
--Няниной сказкой, — в тон его длинной, нескладной речи заговорил Стольников,— страшными рассказами о далеком прошлом, о кровавом начале двадцатого века, о политической розни веет от ваших слов... Таких газет у нас давно нет. Припомните развитие газетного дела в России. Почти полная свобода слова во времена первой Империи. Газеты во время войны с Германией, подготовившие смуту... Полная разнузданность так называемой левой печати в первые месяцы бунта 1917 года, преследования газет, позволявших себе сметь говорить правду при Керенском. Вы, если вы изучали историю газетного дела в России, вероятно, помните закрытие бурцевского "Общего дела", обличившего изменника и предателя Ленина. Потом четыре года несчастная Россия ничего не читала, кроме кликушеских выкриков "Правды" и "Известий". Статьи из этих газет преподают теперь в средней школе как образец безграмотности литературной и государственной. Это страшное время охладило читателя к газете, и у нас выработался совершенно новый тип газеты. Вот, посмотрите наши местные "Псковские областные ведомости".
Я тоже не понимаю, что это за заход со "сказками". Это же история, ваша история. Вы даже вроде как на ней учиться пытаетесь, что она вдруг "сказкой" стала? Ну свободу слова в идеальный мир традиционно не завезли.
И да, Дятлов изъясняется, конечно, пафосно и нескладно, но это свойственно всем персонажам данного произведения.
По внешности газета была безупречна. Но чем больше он смотрел, тем менее что-нибудь понимал. Он даже побледнел и осунулся, пробегая глазами эту, "с позволения сказать", по его мнению, газету.
"Высочайшие приказы". "Назначается, производится, увольняется". Прекрасно исполненный портрет мужчины лет пятидесяти, с седой окладистой бородой, в длинном черном архалуке, с Владимиром на шее. Подписано: "Избранный городским головой города Великие Луки и высочайше утвержденный почетный гражданин Николай Саввич Заюшников". Внизу краткая биография: "По окончании курса высших торговых наук в городе Пскове в 19** году занялся торговыми предприятиями... основал фабрику бус в Великих Луках... изобрел новый способ выделки самоцветных камней... имеет магазины стеклянных галантерейных изделий в Спасском, Покровском, Рождественском... член "Общества любителей русской старины"... основатель школы прикладной живописи в родном своем селе Широкие Логи..."
Это отечественные новости, а вот зарубежные:
"Англия. Лондон. Во время вчерашней свалки между синфейнерами и представителями английской народной партии отрядами Красного Льва подобрано восемь тысяч трупов и более двадцати одной тысячи раненых, из них одиннадцать тяжело. Под руководством лидера рабочей партии Ройд-Моржа взорвано здание оперного театра, где шел детский спектакль. Погибло около шести тысяч детей местной буржуазии. Забастовка углекопов продолжается".
"Франция. Париж. На вчерашнем заседании палаты депутатов лидер крайних левых Сегаль в девятичасовой речи настаивал на присоединении Франции к III Интернационалу. Результат голосовании неизвестен".
"Германия. Берлин. Грандиозная демонстрация независимых в Люст-Гартене по случаю убийства Роллера. Лес красных знамен. Речи депутатов рейхстага".
"Все то же", — подумал Дятлов.
"Голландия. Амстердам. В последний день всемирной Спартакиады. Вейсей на пятом круге мощным ударом кулака в висок своему сопернику Лейсею уложил его насмерть. Толпа в двести тысяч зрителей восторженно приветствовала победителя. Футбольный матч окончился неожиданной победой германской рабочей команды. Разъяренная толпа кинулась на победителей. В происшедшей свалке задавлено и помято триста человек".
"Женева. Лига наций. По поводу войны между Мексикой и Соединенными Штатами было суждение под председательством представителя республики Монако. Война объявлена вне закона. На республику Эквадор возложено обуздание Северо-Американских Штатов как командующей стороны. Вооруженные силы республики состоят из пяти старых ветеранов. Лига наций считает, что важно моральное воздействие".
"В Центральной Африке, — читал он далее, — племя людоедов Уистити образовало самостоятельную демократическую республику, коммунистическое Конго двинуло против нее красных вооруженных рабочих. Сражение началось".
И снова отечественные:
"Внутренняя жизнь Российской империи", — прочел он заголовок. — "Выставка скота в Санкт-Петербурге..." Портрет коровы... В Вологде добились особого скрещивания коров... Удой молока достигает... Количество сливок..." Дальше, дальше. "Парад в Москве по случаю освящения памятника чинам городской полиции, убитым во время бунта 1917 года. Фотографии и сцены парада... Приезд императора. Московский посадник подносит хлеб-соль. Приезд патриарха... Молебен... Сотня 1-го Донского казачьего генералиссимуса Суворова полка проходила рысью... Громовое "ура" провожало коляску императора... В Кинешме открыта школа лесоводства... Сарапулский крестьянин Мехоносов изобрел усовершенствование к сенокосилке... Портрет Мехоносова... Улов рыбы на Волге..."
Дятлов нетерпеливо перевернул газету. Критика и библиография следовали дальше.
"Государственный историк Каразин выпустил IV том "Истории государства российского новейших времен". Бунты Родзянки и Керенского. Самоистребление..."
"Ерунда", — подумал Дятлов.
"Новый роман Щербачева. Маститый шестидесятипятилетний автор нашумевшего в 19** году романа "За Русь Святую" выпустил свой двадцать пятый том, "Старики"... Портрет Щербачева... "Прекрасное описание русского помещичьего быта, знание народного языка..." "Театр и музыка. Вечер пения г-жи Александровой". Ее портрет. "История русского романса..." "Гурилев, Варламов, Даргомыжский, Глинка..." Тысячное представление "Ревизора" Гоголя. "В роли городничего..." дальше... "Скачки и состязания..." Фотография лошади... "На десятиверстной скачке с препятствиями первой, легко, в руках, кобыла Жар-Птица Государственного Ново-александровского завода под своим ездоком, сотником первого лейб-драгунского Московского полка Щепкиным... Состязания в свайку... "Зрелища"... "Расписание рейсов воздушных кораблей". Линия Русского общества пароходства и торговли устанавливает новые рейсы Санкт-Петербург — Ташкент, Пржевальск на озере Иссык-Куль, Кульджа, Иркутск, Владивосток, Татьянск-на-Камчатке. Рейс в течение двадцати дней. "Расписание поездов железной дороги Псков — Петербург"... "Издание печатной палаты Псковского Воеводства"... все... все.
То есть что мы видим? Зарубежные новости — исключительно конфликты и войны. Отечественные — сплошное благолепие. Посмотрите, дескать, как плохо все у них и как хорошо у нас. Отдельно стоит отметить масштаб новостей. Главное событие в Псковской области — назначение мэра. Главные события страны — выставка скота, освящение памятника (даже не открытие), приезд императора и патриарха. Отдельно прикопаюсь к памятнику — что, его только через 50 лет додумались поставить? Или раньше денег не было? 
Дятлов в недоумении:
--Где же статьи? — спросил он.
--Какие статьи? — спросил Стольников.
--Ну как! Передовая, подпередовая, фельетон какого-нибудь борца партии, известного публициста.
--О чем?
--Ну вот... Да о беспорядках в Англии. Как можно было бы остро и метко провести мысль о том, что в то время, как в настоящих демократических государствах льется потоками кровь за свободу народа, растет сознание необходимости борьбы, в России, под гнетом царизма, разводят коров и льется молоко в ведра удоя...
--Ха-ха-ха! — искренно и весело смеялся Стольников. — Ха-ха-ха!.. Не обижайтесь, Демократ Александрович. Читать никто не станет. Даже в рукописных журнальчиках, которые издают иногда школьники второго класса, таких вещей больше не пишут. Ведь это глупо. Поймите, у нас, "за чертополохом", где царит вера христианская, где все мы стараемся любить друг друга и поддерживать друг друга, никто читать не станет. Как глупо, детски-глупо кажется нам, что тысячи здоровых, сильных людей могут бросить дело, работу и идти с красными тряпками на улицу. У нас со стыда бы сгорели. Ведь это все равно, что мне с вами в пятнашки играть...
То есть о политике своего государства они не пишут? Типа, зачем холопам это знать.
А что у людей может быть причина для выхода на улицу, вам в голову не приходит? Ведь у всех забастовок и демонстраций причины были, и эти причины не в лени или ненависти друг к другу.
Кстати, о пятнашках. Как в этом дивном мире обстоят дела с заботой о здоровье граждан, и, в частности, со спортом? Есть ли уроки физкультуры в школе, спортивные и игровые площадки, возможность спортивной карьеры? Тут только "состязания в свайку" и скачки упоминаются. Но, опять же, непонятно, любительские это соревнования, или профессиональные.
Стольников сомневается в способности Дятлова угодить вкусам публики:
--Вот и боюсь я, Демократ Александрович, что не сумеете вы справиться с работой. Слог-то у вас какой! И говорите вы как-то не по-русскому. Выверта много. У нас любят простоту слога и четкость мысли... Однако... попробуйте. Вы должны бы знать рабочий быт Западной Европы. Изучите нашего рабочего, напишите повесть или роман из жизни рабочей слободки. Может быть, и издателя найдете. Только пишите правду.
--Правду?.. А если правда-то не согласуется с партийными догмами? Как тогда? Подгонять придется.
--Нет, неправды не пишите. Наш народ теперь — не темный народ. Он живо поймет. Критика отхлещет вас. Читать не станут.
С одной стороны, автор вроде бы подразумевает соответствие написанного идеям социализма. С другой, можно понять и так, что Дятлова интересует, позволят ли ему идти против государственной идеологии.
Дятлов пытается уточнить организационные вопросы, на что Стольников снова толкает экспозицию (это вообще основной смысл разговоров в книге — толкать экспозицию; автор не показывает, но рассказывает):
--Визу-то вы нам дадите? Паспорта? Мы слыхали: там полиция и жандармы.
--Да, и полиция, и жандармы есть. Но паспортов никаких не надо. Прописки нигде нет. У нас полная свобода.
--Полиция, жандармы... и свобода, — пролепетал Дятлов.
--Полиции и жандармы поставлены не против добрых дел. Если вы не замыслите ничего худого, не нападете на другого, не обидите, не обругаете, не толкнете нарочно, никто на вас и не посмотрит. А допустим, с вами случится что-либо? Кто вам поможет? Смело обращайтесь к нашему "хожалому" — он истинный защитник в несчастье.
--Не люблю я фараонов, — сказал Дятлов.
Больше на раздрай похоже, а не на свободу. Как они выясняют подлинность личности без документов (отпечатки пальцев тоже вряд ли берут) — загадка.
Компания (Коренев, Дятлов, Эльза, Стольников) едет на вокзал. Завязывается беседа "о науке":
Вся скоропись у нас беспроволочная. Это провода громовой силы — световой, сельскохозяйственных приборов и дальнозоров, — отвечал Стольников. — Социалистическая советская власть мечтала устроить электрификацию, но вместо этого разорила и то, что было. Без Бога — не до порога. Молитвенный разум иеромонаха Сергиевской пустыни Святослава сделал новые открытия, и сейчас двенадцать монастырей заняты производством приборов для грозовой силы. Я не могу вам сказать, какое последнее их открытие, потому что не имел времени прочесть присланную мне книгу, заметил только, что оно касается медицины, предпоследнее, сделанное тридцать лет тому назад, — был прибор, вызывающий в любое время тучи на небо и дождь на землю. Теперь ни одно селение на юге России не обходится без такого прибора, и мы не знаем, что такое засуха.
Громовая сила — очевидно, электричество. Мне, конечно, импонирует практическое использование монастырей и священников, но откуда на условной электростанции медицинские открытия? Нет, объяснение дается, но такое, что лучше б его вовсе не было:
--Скажите, пожалуйста, почему вы, русские, за эти сорок лет так далеко шагнули в области науки?
--Причин несколько. Самая главная та, что раньше наука и религия, наука и Бог шли врознь. Ученый разум противопоставлялся Богу. В редком ученом кабинета вы могли видеть святые иконы, и не молитвой, постом и бдением готовился ученый к своему труду. Настоящей помощи Господа Сил поэтому не было. Теперь все наши ученые и изобретатели — прежде всего глубоко верующие люди, и силы бесплотные помогают им.
--Ханжи, — проворчал Дятлов.
Во-первых, не так уж далеко — в реальности к 70 году Советский союз уже успел не только на орбиту спутники и людей запустить, но и планетоход на Луну посадить. А эти господа в космос и не смотрят. Хотя самолеты у них есть, что мешает развить эту тему до космической программы? Идее покорения космоса дофига лет так-то.
Ну то, что все открытия не людьми совершаются, а боженькой посылаются — отдельный фейспалм. Я не говорю, что все ученые обязаны быть атеистами, но вот это...
--Другая причина, — продолжал он, — та, что раньше ученому приходилось часто жить в бедности. Теперь, когда восстановилась царская власть в полном ее блеске, вернулось то, что мы имели в великий век Петра и славный век Екатерины. Ученый попадает под покровительство царской власти, и с него снимаются заботы земного существования — его мозг свободен для высших дум. И, наконец, третья сила, способствующая развитию у нас науки и искусства, — это страстная любовь к родине. Быть русским — это все, о чем можно только мечтать. Прославить русское имя — это мечта любого ребенка. Пятилетние карапузы говорят в зависимости от своих склонностей: "Я хочу быть Пржевальским, хочу быть Менделеевым, хочу быть Яблочкиным, хочу быть Белелюбским, Айвазовским, Гоголем, Пушкиным..." Это, конечно, результат школы, воспитания.
Не, финансирование науки это, конечно, хорошо, а вот к такому воспитанию у меня вопросы. Почему дети хотят быть конкретными людьми, а не просто — поэтом, художником, ученым? Тут ведь какое дело — Пушкиным это ребенок не станет. Он может стать поэтом, писать не хуже Пушкина, писать лучше Пушкина, но Пушкиным он не станет.
Заодно автор снова нарушает принципы своей же религии:
--В самом прямом смысла: ангелы и души раньше умерших людей, которым открыто многое, чего мы еще не знаем.
--Но разве это правда? — сказала Эльза. — Разве не все кончается со смертью?
--И в этой области, — сказал Стольников, — у нас большие достижения. Я не знаток этого дела. Мое дело — сельское хозяйство, а не духовидство, но знаю, слыхал, что великая княжна Радость Михайловна, девушка святой, подвижнической жизни и необычайных дарований, имеет дар воплощаться в любом месте. Она может перенести свое тело, куда захочет, и только страшно слабеет при этом, так, что едва может говорить.
Во-первых, княжна жива-здорова, при чем тут смерть вообще? Во-вторых, как это магуйство уживается с христианством?
Оказывается (вот так сюрприз 
), что княжна — и есть "призрак", который видел Коренев.
--А что двигает ее на это?
--Особое внутреннее чувство христианской любви.
Почему христианская любовь княжны распространяется на одного Коренева, мы узнаем позже от неё самой. А пока нас ждет вокзал:
Были залы чистой и черной половин.
--Однако, — сказал Дятлов, — классовое развитие у вас крепко проведено — дворянская и крестьянская половины. Белая и черная кость.
--Вы ошибаетесь, — сказал Стольников. — Это различие платья и денежной стоимости. Например: я был на охоте. У меня грязные сапоги, ружья, со мной собаки — не лезть же мне на бархатные диваны — и я сажусь на черную половину, хотя я и сельский начальник. А вот если бы Бакланов с молодой женой вздумали поехать в Петербург или Москву, он, вероятно, побаловал бы ее и взял бы место на чистой половине. Рабочий, который едет на работу, садится в колымаги черной половины, и тот же рабочий в праздник, со своей женой или невестой едут к родным в колымаге чистой половины.
Вероятно, побаловал бы?! Чистым вагоном?! 
--У нас, в демократических странах, иначе, — сказал Дятлов. — У нас для всех равно: пожалуйте-ка в третий класс. Никаких чистых, господских половин.
--Aber gar nicht (Но совсем нет (нем.)) — воскликнул Коренев. — Вы забыли, Дятлов, как в Западной Европе подают IV класс, и в него, как скотину, набивают бедняков всякого звания, главным образом, стариков, женщин и детей.
Простите, но если класс только один, почему он третий? Устоявшееся название, которое поменять не удосужились? И как же не пнуть Европу.
К перрону приближается поезд. С крыльями.
--Зачем над вагонами крылья? — спросила Стольникова Эльза.
--Наши почтовые поезда ходят по 190--200 верст в час. При такой скорости никакие колеса, никакие рельсы выдержать не могут, вот и придуманы крылья и воздушные винты, которые большую часть тяжести вагона берут на воздух, и вагон не идет по рельсам, а лишь слегка касается их. Это недавнее русское изобретение морского воеводы Кононова.
Во-первых, почему поезд изобретает морской воевода? Во-вторых, 200 верст — это где-то 213-214 км. Сапсан разгоняется до 250 км/ч. И рельсы как-то выдерживают. Окей, возможно, это уже придирка и автор этого знать не мог.
Поезд трогается, герои едут в Петербург.
На вокзале их встречает Клейст, у которого в планах встречи с военным министром и императором.
--Здесь монархия? Действительно монархия? — спросил Дятлов.
--Абсолютная, — ответил Клейст. — Но какая свобода! Какой государственный ум! Какой размах! Понимание дела. Истинно русская широкая натура.
--А царь? — спросил Дятлов.
--Земной бог. Царь и патриарх — все.
--Воображаю, — сказал Дятлов и пугливо покосился на жандарма.
Царь — земной бог. Но свобода. Но царь непогрешим и свят. Но свобода.
--А что мисс Креггс? — спросила Эльза.
--Совсем, бедная, с ног сбилась со своей благотворительностью. Тут бедных, нищих нет. Все разобраны. Кто по родным, кто по церковным приходам, кто по монастырям. Священник здесь — все.
Так бедных нет, или они разобраны? Автор, определись уже. 
Каждый человек имеет своего духовного отца, и, конечно, никакая благотворительность, никакая общественность не может с ними конкурировать. Наши союзы — это ерунда... А какие магазины, лавки, товары!.. Как едят...
Надеюсь, у одного священника может быть по нескольку "детей", иначе выходит, что там половина населения — священники. Кстати, а что там с евреями? Или они людьми не считаются? Или автор уже забыл, что они тут есть?
Если верить словам автора, прошло несколько месяцев. Клейст до сих пор не наелся?
Герои заселяются в гостиницу. Коренев смотрит в окно номера. За окном сплошное благолепие. И снег. Я до сих пор не понимаю, как тут идет время. 
Мы переносимся к Клейсту, который успел прожить в Петербурге два месяца. Узнаем, что в Берлине — 7 лямов жителей, а вот в Питере — меньше миллиона. Узнаем, что
были единоличные или, вернее, семейные "торговые дома", были "артели", всех субсидировал, всем помогал Государственный банк, имевший отделения не только в городах, но и в селах, и в деревнях.
Клейст спрашивает об этом у купца (это, если что, флэшбек):
— Это точно, и у нас кооперативами увлекались. Только ни к чему это вышло. Народа много, народ пришлый, толку мало. Знатоков нет. Он возьмется, к примеру, лавку устроить, где, когда купить, как улучшить, и не знает. Чужое им дело. Купеческое дело купца требует, в кооперацию лезли все, кому лень другим делом заниматься. К примеру, наше дело как пошло. Еще при императоре Александре I Павловиче мой пра-пра-прадед при Гатчинском полку апельсинами и сыром вразнос торговал. Нажил деньжонок и лавку открыл вот на этом самом месте. И с той поры от отца к сыну и пошло. Это наша гордость, чтобы все хорошо было, это родовая гордость, кооперация разве к сыну пойдет? Там все одно как чиновник.
Да-да, ведь способности к ведению торговли передаются генетически, этому нельзя научиться! Собственные желания и склонности? Нафиг, только преемственность!
Клейсту было предложено прочитать лекции о Западной Европе вообще и о Германии в частности в высшей школе.
Клейст составил программу. Программа была одобрена.
--Ничего не скрывайте, — ласково говорил ему старичок, — и о политических партиях подробно, и о столкновениях в Лустгартене, и о демонстрациях, и о красных знаменах — все... Мы теперь этой заразы не боимся. Я сам когда-то левым эсером был, на Марусю Спиридонову молился, с красным флагом по Ямской-Тверской шатался, большевиком был, "Карле-Марле" памятники ставил, а пошел как-то по Москве, поглядел на Кремлевские стены, снарядами разбитые, на Ивана Великого обезображенного, понял, что никогда не услышу меланхоличного перезвона часов на Спасской башне, и понял я, что я русский. .. И тогда и "Карлу-Марлу" побоку, и в старом стал искать спасения.
Не в новом, но другом, а именно в старом. Пофиг на естественное развитие, будем пинками загонять общество в прошлое. "Карла-Марла", очевидно, означает Карла Маркса. К чему это кривлянье?
А как увижу в печати ли, в рукописи букву "ять", — смеясь, договорил старичок, — так сердцу радостно станет. Жива, матушка! И точно символом стала она для нас старой святой Руси.
Офигенный символ — буковка, которая вообще хз зачем нужна, если "уже к концу XIX века в подавляющем большинстве великорусских диалектов его произношение почти не отличалось от произношения гласной Е" (с) Википедия.
Клейст читает лекцию. Реакция студентов:
--Премного довольны. Спасибо за повествование. У нас за государем императором, однако, премного лучше.
Клейст прочел двенадцать лекций. Последняя лекция была беседой. Студенты привыкли к нему.
--Как же, — спрашивали они, — идет народ на улицы с красными знаменами, поет "Интернационал". Неужели им самим не стыдно? В конце двадцатого века! Такая отсталость!
А то, что ваше государство живет прошлым, и никто этого даже скрывать не пытается — это не отсталость?
Ну и хочется процитировать Дятлова:
— Довели, значит, полицейский режим до совершенства. Молчать и не рассуждать.
Собственно, иллюстрацию мы видим выше.
Их поражало отсутствие семьи, уничтожение влияния матери и отца, поражала частая смена власти и глав семейства.
--Наш Ахлестышев, почитай, двадцатый год разрядом правит. Собаку съел на своем деле. На испытание приедет — насквозь ученика видит. Да... вот вам и Европа! Хорошо, что мы чертополохом от нее отгородились.
Не всякое влияние, в т.ч. родительское, полезно. 
И почему это ВЫ отгородились? Разве он там не сам вырос?
Мы возвращаемся в настоящее, где Клейст едет в гости к химику Берендееву.
Клейст знал, что городская стража были самыми уважаемыми людьми. Это были бескорыстные, верные стражи порядка и свободы. Здесь понимали, что появление нестройно орущих толп с красными знаменами не есть свобода, но, напротив, насилие над свободой, и борцам против насилия сочувствовали.
А если эти толпы с императорскими знаменами, всем будет пофиг, даже если они начнут буянить и драться? 
И такой еще вопрос — эти стражники только митинги разгоняют (которых, по словам местных, тут нет), или вообще за порядком следят? И что они делают, если, допустим муж жену бьет, или родитель ребенка?
буквально, она написала именно это
Особенно когда дети дошкольники.
