Наши герои наконец перестают везде таскаться вместе, и разделяются:
Коренев лежал, больной тяжелым нервным расстройством, у Стольникова. Эльза и дочери хозяина ходили за ним. Клейст и мисс Креггс уехали в Санкт-Петербург. Клейст получил от Стольникова рекомендательные письма к химику Берендееву и поехал знакомиться с новыми изобретениями. Мисс Креггс помчалась открывать отделение своего общества. Напрасно Стольниковы говорили ей, что государство Российское так поставлено, что в нем пролетариата нет, что все имеют носовые платки, мисс Креггс заявила, что их общество "Амиуазпролчилпок" имеет десять тысяч филиальных отделений и потому оно должно развить свою деятельность в России, стране, которая, в силу своего образа правления, должна быть отсталой. Дятлов устроился при школе изучать школьное дело и тайно надеялся пропагандировать учителя, для чего в ранце своем имел маленький подбор социалистических брошюр. Курцов нанялся ехать с обозом в Псков. Бакланов остался у Шагина.
Мисс Креггс могла бы претендовать на звание второго адекватного человека в романе, но беда в том, что она совершенно не раскрыта, слов ее мы не слышим и вообще для сюжета она не важна.
Бакланов обнаруживает, что
Свободная во всем, девушка была связана целым рядом обычаев и без разрешения отца и матери не могла распорядиться своей судьбой.
Вот где, в чем она свободна? 
Если она не может распорядиться своей же жизнью, это автоматом значит, что она не свободна.
Дальше следует длинной, нудное и слащавое описание сватовства, примечательное разве что этим диалогом:
--Религия — опиум для народа, — говорил он. — А эти обычаи — это какой-то кокаин, с ума сводящий и анестезирующий.
--Но, милый Дятлов, — говорил размягченный Бакланов, — разве там у них, в демократической республике, люди, чтобы жить, не отравляют себя опиумом и кокаином, не ходят по нахт-локалям, не ищут забвение в изломах страсти и вине... Куда же этот наркоз — если этот наркоз — только здоровье. От него такое сладостное и приятное пробуждение.
Алкоголь, кстати, и здесь есть — чем-то же Бакланов напился на первом обеде у Шагиных. Что такое "нахт-локаль", ответить затрудняюсь — гугл знает только неоадъювантную химиотерапию. И почему именно ищут забвение — что, нельзя для своего удовольствия пить?
Выглядит так, будто автор сливает вместе понятия "наркоз" и "наркотическое опьянение". Может, в его время это было одно и то же, но сейчас глаз царапает.
Очухавшийся Коренев стоит на крыльце и смотрит на звезды.
"Звезда северная, — подумал он. — Так вот кто был тот призрак, который настойчиво звал меня на восток, на родину. Звездочкой явилась, звездочкой упала и сейчас висит русской северной звездой.
Так вот что нашел я на родине! Сытость, счастье, радость и довольство, серебряный смех и невинные шутки, как было всегда на Руси, пока не знала она "свобод", революции и III Интернационала..." Он дома... Дома ли?
Как было всегда... АААААААА! 
Всегда было, блин! Ладно, это не авторская речь, можно списать на субъективное суждение ввиду однобокости имеющейся информации.
Коренев ударяется в размышления о российской истории:
Русские оказались сильнее, могучее, талантливее народов Европы. Они стали побеждать и покорять. Народы Европы сначала недружно, поодиночке, стали стараться загнать смелый народ опять в московское подполье. Русь вышла на эту борьбу не готовая. Туманила русским барам головы Европа, кружили мозги немецкие философы, разбивали сердца молодым боярам польки, венгерки и француженки.. . Народ ждал от своих бар науки, а наука приходила гнилая, непригодная для русских мозгов: народ оставался московским, русским, и вожди его теряли родину, искали новых путей, путались в философии и политике, и бездна разверзалась между народом и его учителями. Город ушел от деревни. Деревня осталась все такая же дикая, какой она была до Петра, — город опередил Европу.
И когда ударила мировая война, когда потребовалось тесное содружество города с деревней, когда народ увидел своих вождей во всем европейском разврате их, — он ужаснулся. Все полетело прахом. Дикий зверь проснулся в народе и с воплем: "Га, мало кровушки нашей попили!.." — народ упился кровью своих вождей и залег на пожарище, охватившем всю Русь, одинокий и погибающий, как стадо без пастыря.
Эти новые вожди подошли к отправной точке — к допетровскому времени, вошли в деревню и, ничего не ломая, стали строить новую Русь по русскому обычаю, для которого немецкий порядок непригоден... И как будто хорошо вышло.
Здесь прекрасно всё. И самые-самые крутые русские, которые всегда всех побеждали. И гнилая европейская наука и философия. И аналогия со стадом и пастухом. И возвращение на двести лет в прошлое.
Коренев наблюдает за песнями-плясками приехавших на сватовство гостей.
Свадебные обряды, песни, торг невесты, невинные шутки поразили его не пустотой своей, но глубоким значением — стремлением наполнить жизнь пустячками и придать пустякам значение. "А жизнь, — думал Коренев, — не пустяк?" Но "жизнь-пустяк" без ее пустяков становится пустой и нестерпимой, доводит до самоубийства. "Они, — думал Коренев про новых русских, — наполнили жизнь непрестанными мелкими заботами и создали красоту. Этим девушкам не придет в мысль искать выхода из жизни, нюхать эфир и кокаин и умирать на мокрых бульварах Москвы".
То есть значение обрядов в том, чтобы придать обрядам значение? Что за замкнутый круг? 
Ну да, если вкалывать от заката до рассвета без каникул и выходных, из жизни можно выйти и раньше, чем об этом подумаешь.
Вот пятнадцатилетняя девочка тихонько, не отрывая глаз от певицы, подвинула печатный пряник хорунжему, а тот отыскал ответ в куче пряников и двинул ей, и она смешливо пожала плечами и показала глазами на певицу. Это шел флирт, но флирт здоровый, и на страже девушки стояли все эти строгие обычаи и обряды брака...
Да, только обычаи и хранят девушку. А не порядочность окружающих, адекватность родни или собственная смелость. 
Ну в 15 лет флирт со взрослым мужиком — такое себе, если честно. 
Старики, глядя на танцы, вспоминают прошлое:
--А помните, — говорил старик Шагин сидевшему рядом с ним старому мужику, матросу кровавой "Авроры", — в дни Интернационала мы больше "ки-ка-пу" и "дри-тя-тя" танцевали.
--Поганые танцы, прости Господи, — сказал отставной матрос. — А то еще этот фокстрот наши девицы любили...
--Да... наваждение было... экую красоту забыли. Дятлов смотрел красными воспаленными глазами на танцующих, и странные чувства боролись в нем... Он не мог отрицать того, что танец был красив, жизнен и говорил совсем другое, чем меланхолично-развратные уанстеп, фокстрот и чарлстоун, которые отплясывал он в дилэ с толстыми накрашенными девицами с обесцвеченными водородом волосами, пахнущими потом, рисовой пудрой и скверными духами. Но был ли это демократический танец, он не мог решить. А если на нем тоже штамп "его императорского величества"?
Вот что развратного в этих вот танцах? То, что их парами танцуют? Офигеть разврат. Девицы, конечно, толстые и крашеные. При том, что Груня тоже описывается полной, но это ж Груня. И почему, если танцевать одно, забудешь другое? Что мешает танцевать разные танцы?
На следующий день Дятлов беседует с местным учителем:
--Скажите, Алексей Алексеевич, — заговорил между затяжками дыма Дятлов, — что эта за комедию ломают все эти дни Шагины с Баклановым? Стольников, видимо, человек большого образования, и Шагин неглупый мужик, а разводят китайские церемонии и ходят друг подле друга, как котенок подле большого жука.
--Сватовство, рукобитие, "подушки", — сказал учитель, доставая синего цвета щепочку и показывая ее Дятлову. — Не правда ли, похожа на цвет сливы там, где налет обтерся. Я это синее дерево из Санкт-Петербурга выписал, только там, у братьев Леонтьевых в Гостином дворе, и есть.
--Подушки, — повторил Дятлов, — какая ерунда. Комедия.
Вместо того, чтобы нормально ответить, его собеседник переводит разговор на щепочки.
--Глупо это все, — сказал Дятлов, нервно бросая
папиросу на чистый деревянный подоконник. — У вас и пепельницы нет.
--Никто не курит. Я вам выточу как-нибудь лоханочку. Не говорите: глупо. Вы заметили, что у нас нет благотворительных учреждений. Ваша американка напрасно поскакала в Санкт-Петербург. Ей там нечего делать. Строй нашего государства таков, что мы не нуждаемся в общественной помощи со стороны.
Пока неясно, как эти "китайские церемонии" связаны с отсутствием благотворительности. И почему она не нужна? Окей, допустим, нищих у вас нет (хотя сомневаюсь). Но ведь случаются и внезапные болезни, и стихийные бедствия, и неурожаи. Как со всем этим предполагается справляться без помощи со стороны?
--Ну уж и государство, — проворчал Дятлов. — Какой же это строй, когда у вас нет партийной жизни?
--России пришлось слишком много перестрадать от партийной борьбы. Опыт социализма ей обошелся более ста миллионов человеческих жизней.
--Потому что Европа не поддержала. Не может существовать коммунистическое государство рядом с государством капиталистическим. А у вас, в России, что? Мещанство!
--У нас — семья, — отодвигая работу и издали, прищуривая глаза, разглядывая пестрые кусочки дерева, сказал учитель. — Вся жизнь у нас зиждется на семье. Вот почему в Бозе почивший император так настойчиво вводил в воспитание все старорусские допетровские обычаи: смотрины, и сватовство, и сговор, и девишник, и подушки. Государь император Всеволод Михайлович и императрица Елена Иоанновна личным примером святой жизни и настойчивым проведением через православную церковь подняли значение брака как великого Таинства Церкви и оздоровили душевно и телесно народ.
А что, без допетровских обычаев семья уже не получается? И как повышение значения брака способствует оздоровлению народа (особенно телесному)?
Позвольте я вам нарисую, что вытекает из того, что у нас впереди всего семья. Родился ребенок — у него есть отец и мать. А раньше сплошь да рядом у него была только мать. Если Бог сохранил родителей — есть дед и бабка, есть посаженые отец и мать, есть дружки, которые тоже входят в семью. Есть крестный отец и крестная мать, есть кум и кума, есть священник, который крестил. Я не беру боковых линий, дядей и теток, двоюродных дядей, тестя и тещи и их родных, — образуется то, что у нас называется родней. Случись с кем-нибудь несчастье, болезнь, пожарное разорение, — не приходится метаться по больницам, искать благотворительности: всегда поможет родня. В родне самой скромной семьи — сотни членов. Благодаря прекрасной и очень дешевой почте и обычаю поздравлять друг друга со всеми семейными празднествами — днем рождения, именинами, днем свадьбы, с большими праздниками, с Новым годом — связь между родными не остывает. В каждом городе найдется кто-нибудь свой, который и выручит в беде.
Хм. И как они мотивируют эту родню помогать, особенно если у нее самой с деньгами туго? Тем более, если эта родня их только по письмам и знает — с чего вдруг кидаться на выручку едва знакомым людям? Только потому, что кто-то там когда-то на ком-то женился? Записывание в члены семьи священника — вообще улет. Это ж сколько семей будет на одном попе висеть?
--Китай какой-то, — сказал Дятлов. — Затхлью мышиной, амбарными мусорами, детскими пеленками непроветренных спален, няниными сказками, изукрашенными царь-девицами да коврами-самолетами, вздором эгоистическим, сытым желудком и ожиревшим, бесчувственным сердцем несет от такой родни. Поди, и письма вы пишете, полные поклонов и приветов, боясь пропустить какого-либо дядю богатого или тетку знатную.
--Нет, — серьезно сказал учитель, — скорее масонством от этого веет. Но у масонов тайное подчинение кому-то неведомому и исполнение его планов, направленных на разрушение, у нас общество, основанное на семейном начале, имеет главой государя всем известного, Богом благословенного человека, жизнь которого чиста, как хрусталь, и все помыслы его одно — благоденствие его народа и величие России!
Янихуянепонял.жпг Учитель только что сравнил семью с масонами? И ставим галочку за непременное желание масонов все разрушить. Император, конечно же, чист как хрусталь и думает только о благе народа, никак иначе! 
Дятлов пожал плечами.
--А как же, — сказал он, — тем, у кого ни рода, ни племени? Как же, например, быть таким пришлецам, как я, как Бакланов или, скажем, Коренев?
--Мне кажется, вам не приходится жаловаться на наши русские обычаи, — сказал, краснея, учитель. — Коренева как родного приняли Стольниковы. Павел Владимирович и Нина Николаевна ему и Эльзе Беттхер стали как отец и мать. Бакланов на днях законным зятем войдет в семью Шагина... Вы... вы странный человек, господин Дятлов, без крещеного имени, сухой и надменный... Я предлагал вам дружбу, я устроил вас, но вы от меня отходите... Вы не любите людей, Демократ Александрович.
--Напротив. Но я люблю не "своих", а весь мир... Я люблю все человечество... А вы... вы... только семью, только родню. Тягостным путем прогресса, изучением государственного быта, стремлением создать истинное братство людей мы, социалисты, познали, что то, что предлагаете вы, есть рабство. Мы жаждем свободы.
Ну, анон бы тоже не рвался сближаться с людьми, которые смотрят на него, как на говно, и говорят, как с умственно отсталым (см. отношение к Дятлову в прошлых частях). Да и учитель тоже в списке "странностей" Дятлова называет его "нехристианское" имя. Хотя имя он себе не сам выбирал, скорее всего.
А что не всякую родню стоит любить, тут анон снова согласен с Дятловым.
--Но опыт был...
--Опыт... Его не дали довести до конца. Надо весь мир, понимаете, весь мир довести до сознания свободы... Невинная девушка!.. Святость брака... Исповедь... Причащение... Крещение водой... Волосики в воск!.. Ха... ха... ха... Простите меня, Алексей Алексеевич, но это бред, над которыми в Европе и Америке дети смеяться будут. Это попы и пасторы придумали. Это царская власть сочинила, чтобы эксплуатировать народ.
--Вы ничего не знаете и ничему не научились, — сухо сказал учитель.
Может, Дятлов ведет себя и не слишком вежливо, но как по мне, местные сами не сильно лучше. 
--Все слова на "ны" требуют выпивки, например: "крестины", "родины", "именины", за исключением слова "штаны", которое требует починки... Вижу, Алексей Алексеевич, борется в вас христианское чувство прощения с отвращением ко мне. Вытолкали бы меня, да вот кротость братская не позволяет. Люби ненавидящих тебя — так, что ли? Обставить жизнь свою обрядами и суевериями, спрятаться от суровой социальной борьбы за праздниками и пошлыми полуязыческими, полухристианскими играми, искать успокоение духа в охоте, может быть, и войну кому-либо объявить во имя распространения веры Христовой. Эх, вы! Опустились в средневековье.
Бесов изгоняете, в уголек веруете, святой пятница кланяетесь. Вон, я заметил: обуваетесь вы, так все с правой ноги начинаете, а с левой боитесь... Душно мне... душно у вас в раздолье степей, в чудном воздухе полей, в медвяном аромате лесов. Душно! Черт меня подери, поеду в город. Посмотрю, что там, а у вас — обывательщина, мещанство. .. Смотрины, сватовство, рукобитье, подушки... Тьфу, пропасть! Отбуду канитель эту свадебную, посмотрю, что делается в городах...
Наконец-то хоть что-то в этом опусе заставляет улыбнуться.
И Дятлов снова прав — для вроде как продвинутой страны в середине 20 века количество суеверий просто зашкаливает, при том что наука, опять же, вроде как есть. Да и насчет возвращения в средневековье и войны — в точку (хотя это немного спойлер).
— Там то же самое, — тихо сказал учитель.
— Ну, тогда... тогда... буду бороться. В борьбе обретать право свое...
— Какое право? Какая борьба? — сказала учитель. — Сумасшедший вы человек. Мир, счастье и радость кругом.
— Пошлость, мещанство, обывательщина. Мой долг перед партией — пробить эту затхлую кору! — вставая, сказал Дятлов.
— Куда вы? Скоро чай пить будем. Анна Григорьевна придет. Поболтаем.
— Увольте. Об ученических тетрадках? О том, что буква "ер" не дается Вере Сониной... Это тогда, когда мы давно повалили вашу проклятую "ер", на церковку старую, на погосте поставленную, похожую... Пойду проветрюсь немного. И никого, никого в этом проклятом царстве с духом протеста. Все сыты, все довольны, все благополучны!.. О, черт!..
Дятлов вызывает уважение своим упорством и адекватностью. Вот смотрите: ему все вокруг твердят, что он неправ, что ничего другого он здесь не увидит, что его действия бессмысленны, что он дурак и ничего не понимает. Но он все равно намерен сам во всем разобраться, все выяснить, все сам увидеть-услышать-обдумать. А все остальные (ну, Эльза и мисс Креггс с приезда вообще рты не раскрывали, но это скорее от неумения автора прописывать женских персонажей, а не мебель в кружевных чехлах), включая вроде как атеиста и ученого Клейста с его немецко-националистским настроем, сходу поверили и критическое мышление включать даже не пытаются.
Мы переносимся к Груне, которая перед свадьбой навещает могилу бабушки:
Старуха всегда ходила в черном, молилась целыми днями и ночами, стоя под образами. Она часто говорила Грунюшке: "Молись за меня, родная внучка! Вымоли мне прощение, сними с меня страшную кровь..." Незадолго до смерти бабушка передала в церковь дорогие бриллиантовые вещи, "господские" вещи... "Ох, — говорила она в ту же ночь Грунюшке. — Молись, Груня, за бабу. Хорошо ли сделала, что в церковь отдала? Кровь... Кровь на них..." Груня не знала, чья, какая была кровь на них. Когда была в школе и проходила "историю большевицкого и социалистического бунта в России в 1917 году", узнала, что не было в те времена человека в России, руки которого не были бы обагрены кровью. Но чья кровь мучила бабушку, этого Груня так и не узнала.
И не узнает. Эта книга не о семейных тайнах и скелетах в шкафах.
Из мыслей Груни мы узнаем, что Бакланова она все-таки полюбила. Когда, за что — хз.
Пекут каравай, поют песни, Дятлов возмущается:
--Ерунда! — воскликнул он. — Ни в одном демократическом государстве невозможна такая ерунда. Это черт знает что такое! Это... Это рабство!
Учитывая, что решение о браке принимали родители Груни (и не факт, что ее спросили), поспорить трудно. Кстати, а почему приняли именно такое решение? Вроде родители должны принимать решение о браке с учетом возможной пользы от такого мужа для дочери и родства с определенной семье. Семьи у Бакланова нет (или есть, но в Берлине), в деревне он впервые, т.е. работать не умеет и к местной жизни не привык. Особых богатств или талантов за ним тоже не замечено. Если бы решение о браке принимала сама Груня, то можно было бы сказать, что чувства для неё важнее, что для неё главное любовь, а остальное приложится (правда, какая любовь за меньше чем сутки ). Но мы не знаем, был ли у Груни хотя бы совещательный голос в данной вопросе, и потому все выглядит пиздец нелогично и поспешно.
Бакланов собирается в церковь, мы узнаем, что когда-то успело пройти аж два месяца:
За эти два месяца он познал всю прелесть религии.
Непонятно, от какого момента он эти месяцы считал. Через чертополох они рубились две недели, потом пару дней шли от чертополоха до пастуха Сени. Оттуда до села меньше дня, на обеде Бакланов познакомился с Груней, на следующее утро сделал ей предложение. Даже если считать от чертополохового прихода в трактире перед дорогой, все равно выходит недели три от силы. Откуда взялись два месяца? Автор проебал таймлайн или все эти свадебные мероприятия столько времени заняли?
Мы узнаем, что с религией в Европе все плохо, церкви отдают под кинотеатры, детей не крестят, иконостасами евреи украшают рестораны, а вместо кладбищ покойников отправляют в крематории. Что в принципе логично, если у них там живым-то места мало.
Бакланов ходит в церковь, ничего, впрочем, не понимая 
От него потребовали, чтобы он отговел перед свадьбой, и он, с полным усердием неофита, целую неделю посещал церковь, терпеливо выстаивал часы и вслушивался в малопонятные слова молитв, произносимых скороговоркой на славянском языке. Первый день ему было скучно. Бурные мысли о Грунюшке его отвлекали, он ничего не понимал, что читалось, и ему казалось, что читается какая-то тарабарщина.
Но, надо отдать ему должное, понять все же старается:
Вернувшись, Бакланов попросил Лидию Павловну, старшую барышню, растолковать то, что читали в церкви. Она достала свои учебники, псалтири и молитвословы на русском языке, и слово за словом рассказала ему весь смысл службы. С ним говели Коренев и Курцов. Коренев тоже прослушал урок молоденькой девушки.
--Корнюшка, милый, — сказал, выходя из церкви после исповеди, Бакланов, обращаясь к задумавшемуся, ушедшему в себя Кореневу. — Помните, в Берлине мы глубоко верили, что есть только тело и со смертью оканчивается все.
--Да, помню, — раздумчиво сказал Коренев.
--Здесь я начинаю чувствовать, что не одно тело есть у человека, но есть и душа. И душа бессмертна. Там у меня в мыслях преобладал пессимизм. Для чего жить, трудиться, стараться быть добрым, когда за гробовой крышкой только мерзость тления и ничего больше? Здесь меня все сильнее и могучее захватывает здоровый оптимизм. Если прекрасна, если удается эта жизнь — как дивно хороша будет будущая! И если эта не удалась, там, за гробом, найду радость и утешение.
Какая знакомая песня... Действительно, зачем делать добро, если на том свете боженька не погладит тебя по головке? Какой смысл не делать зла, если на том же свете чертики не посадят тебя на сковородку? Ну и "здесь плохо, помру, хорошо будет". Смерть как избавление от мучений, конечно, не редкость. Но Бакланову-то жаловаться сейчас на что? Где тут ему плохо?
--Если даже, — как бы отвечая на свои мысли, сказал Коренев, — религия — опиум для народа, то какой здоровый она опиум и какие сладкие сны навевает она.
Бу-га-га 
простите. То есть если наркотик тебе сладкие сны навевает, то это уже хороший наркотик, здоровый? (как наркотик вообще может быть здоровым, если все они вызывают зависимость?)
После первого в их жизни причастия
Все за ним и за Кореневым ухаживали, прислуга, улыбаясь, поздравляла их, в окно светил мутный ноябрьский день, и неслись мерные удары колокола.
"Если даже, — думал Бакланов, — все это неправда, — то какая это хорошая, сладкая неправда... Да может ли быть это неправдой?.."
Вызывает ассоциации с сектой. "Атака любовью", или как там правильно называется. Ну и русская пословица "лучше горькая правда, чем сладкая ложь" явно не про наших таких русских героев. До правды докопаться только Дятлов пытается, остальные глотают уже пережеванное и в рот положенное.
Происходит-таки свадьба, где мы узнаем, что
--Расписаться надо... Паспорт... Стольников остановил его.
--Вам ничего не надо, — сказал он. — Священник после свадьбы внесет вас в книгу о брачующихся, а паспортов в императорской России нет.
--Как же без бумаг-то? — растерянно сказал Бакланова.
— Все то, что было, и то, что будет, — значительно сказал Стольников, — крепче бумаги. В Российской империи — люди, а не документы.
Какой простор для злоупотреблений и нарушений закона открывается! Назвался чужим именем, присвоил чужой дом/имущество — и пусть его хозяин доказывает, что не верблюд. Должны рабочему зарплату выдать — "а разве вы у нас работаете? что-то я вас не знаю" — и поди докажи, что деньги твои по закону. Плюс адвокатов тут тоже нет. Оно, конечно, излишняя бюрократия не есть хорошо, но это как бы тоже не лучше.
Все идут в церковь на венчание, потом едут на застолье, на котором первым делом пьют за императора и местного воеводу; Груня счастливой не выглядит:
Не те румяные, горячие губы, которыми целовала она его шутя, шаля, на "подушках" мягкие и влажные, отвечали на его поцелуи, а прикасались к нему сухие, тонкие, податые, холодные губы, трепет пробегал по ее лицу. Лицо было холодное, суровое.
На этом (на свадьбе то бишь) заканчивается первая половина книги.
а этого нам книжка об утопической россиюшке не поведает. Но мы, памятуя уроки истории и вооружившись цинизмом, можем достроить картину сами. Она простая- у кого оружие, тот и прав. У кого оружия нет- тот в касте рабов. Есть зачатки здравого смысла и хоть какое-никакое стремление к диалогу и равенству- помним пример Петухова.
у Дятлова хорошие отношения с отцом. Но даже если и не так, наезд на родителей в любом случае не верх вежливости.
. Нет, иконы висят. И ладно бы они какие старинные, особо редкие/ценные были и могли от дыма попортиться (хотя в таком случае их в музей под стекло надо, а не в кабинете на стенку), но нет — все дело в том, что они святые.
Я бы поняла еще, будь в этой роли сатанисты или атеисты — в этом хотя бы атом логики был бы. Но вот социализм не противопоставляет себя религии вообще и христианству в частности, идея социализма не в этом. И на Дятлова, который пытается это объяснить, смотрят "как на пустое место". Бедняга.
Никого они в подлинности императора не убеждали, просто "взяли под Империус" и притащили к черту на рога. Без альтернативы. И что это за списки богоугодных людей? Откуда они у тибетского монаха? Он же буддист, а не христианин.
Если ты работаешь во дворе, тебя могут увидеть. Не гости, так прохожие через забор. И что в этом стыдного? Чем он её искушает? 
спасибо!
Даже мамаверы старалась дочку одеть нарядно! Серьезно, блэт, даже Верочку одевали красиво - по меркам ебнутой матери, но даже там как-то старались додать.