— Уму непостижимо! — раздражённо вскидывает руки Флегетон, будто жалуясь некоему невидимому высшему суду. Тонкая работа обеспечения того, чтобы нужные вещи оказывались в нужных местах и приводили нужных людей по нужной дорожке всегда негласно ложится на него, и подобные — нечастые, разумеется, но всё же случающиеся, ибо никто не совершенен, даже они, — неудачи он воспринимает как личное оскорбление. — Ведьму и ту упустили!
— Ну ладно, ладно тебе, родной, — примирительно пожимает плечами Коцит, потирая костяшками до сих пор ноющую щёку, просевшую рыхлым тестом. С резко сократившимся обзором не очень удобно, но, по крайней мере, хотя бы выбитый глаз уже не болит и не чешется. — Нашлась проруха... красноглазая, что ж попишешь. Главное, — что надо, сделали, Грома отвлекли, а уж достать их обоих можно будет и потом, в любое время.
— Ага, «в любое время», — скривив губы, передразнивает его Флегетон. — Шиш нам теперь, и ты сам отлично знаешь!
Коцит вздыхает.
Так-то Флегетон прав: момент, когда удобнее всего было посеять в сердце Грома безотчётный страх, который пауком засел бы там на всю его оставшуюся жизнь, они благополучно упустили — не только из-за вмешательства этого призрачного выскочки (разве хромая девчонка не должна была о нём позаботиться?) но и не в последнюю очередь из-за собственной самоуверенности. Заигрались, увлеклись, как молодняк, будто в первый раз на охоту на поверхности вылезли. Стыдно. И досадно.
Со взрослыми и так часто сложнее, чем с детьми — много ли надо, чтоб ребёнку запомниться, мутной пугающей тенью поселиться на долгие десятилетия в его разуме? А потом ребёнок растёт, вместе с ним растёт и старательно подкармливаемый страх, подтачивая душу изнутри, подготавливая к отдалённому, но неизбежному пиршеству. И даже если что-то узнает, поймёт о слабостях своих ночных кошмаров — ему это не поможет. Подспудный страх успеет пропитать всё его существо, превратив в отменный ходячий припас, с годами становящийся лишь вкуснее и питательнее.
А уже успевшие пожить людишки так легко далеко не всегда поддаются, особенно в последний век. Стряхнув первоначальный, вполне понятный страх перед странным противником со сверхъестественными силами, они, сволочи такие, вместо того, чтобы проникнуться безотчётным ужасом, заставляющим проверять дверцы шкафа и пустое пространство под кроватью, задёргивать шторы и просыпаться среди ночи, обливаясь потом и не осмеливаясь открыть глаза — видите ли, осмысляют его. Применяют к нему рациональность и здравый смысл. И, если не употребишь их сразу как есть, пока не успели прочухаться и успокоиться, или не дожмёшь с запугиванием как нужно, в следующий раз в лучшем случае могут ждать безуспешные, но всё равно утомительные попытки отбиться человечьим оружием, в худшем же... Что ж, убить тот мешок освящённой соли Ахерона, конечно, не убил, но отлёживался он долго. Они, разумеется, позаботились о несостоявшихся охотниках на нечисть, приготовив роскошный ужин для раненого близкого, но хлопот это добавило изрядно.
Гром был бы отличным вариантом, не сорвись он с крючка — в последний момент, что самое обидное! Коцит уже чувствовал, как к его сердцу подступает отчаяние, осознание безнадёжности борьбы, самое время заронить семена сомнения в реальности и страха, что со временем липкими корнями оплетут душу, — но этой немёртвой заразе нужно было испортить всю малину!
А теперь псих будет готов. И девка его, шибко умная, будет готова. Даже если очередной план их нынешнего человечка выгорит — что маловероятно, откровенно говоря, лично Коцит поставил бы на другого психа, со стишками, — иметь на их шеях невидимый поводок, за который можно дёрнуть в удобный момент, было бы чрезвычайно полезно.
Было бы.
Но Флегетон прав, и даже далеко не критичный промах, пустяковый, прямо скажем, в большом масштабе, не перестаёт был досадным.
Однако осознание, что он всерьёз расстроил близкого — вот что ещё досаднее.
Он протягивает руку к Флегетону, но тот демонстративно отдёргивает плечо, разворачивается и, сцепив ладони за спиной, направляется на другой конец бережка. Под лёгкими шагами влажно хлюпает болотная трава.
— Ты ж его знаешь, — Ахерон кладёт сзади руку на плечо. — Поворчит и отойдёт, куда денется.
Остановившийся на приглянувшемся участке Флегетон громким хмыканьем даёт понять, что всё слышит.
Символично очертя полукруг носком, он, по-прежнему не поворачивась, складывает на груди руки, опускает голову. Последний вздох смешивается с порывом холодного ветра, взъерошившего его спутанные волосы.
И в эту же секунду плоть и кровь человекообразного облика обретают свой изначальный вид — столба мутной воды, что сразу же под собственной тяжестью обрушивается на мокрую склизкую землю. Мгновенно впитавшись в болотную зелень и уйдя вглубь — словно не желая и лишней секунды провести с братьями.
— Всё равно, — хмурится Коцит. — Нехорошо так... ложиться, затаив зло.
Слишком по-человечески. Таким «по-человечески», что не стоило бы перенимать.
— Всё наладится, — приобняв его напоследок, Ахерон отходит. Коцит слышит за спиной всплеск и, обернувшись, видит только Стикса, который сидит на земле, вытянув длинные ноги и следит за ним обычным бесстрастным взглядом.
Коцит присаживается рядом, достаёт телефон.
— Я пока понаблюдаю за прогрессом нашего человечка. Ты не жди.
— Хорошшшо, — Стикс кладёт ладонь на его щёку, проводит кончиками пальцев по изгибу брови, и Коцит выдыхает, подавшись навстречу прохладному прикосновению. — Не затягивай.
Отнимает руку, ложится — и сразу же словно проваливается сквозь землю, Коцит, как обычно, едва успевает засечь долю секунды, когда Стикс обращается водой. Всё же такое чувство, что ему из них всех это даётся легче и быстрее всего, будто он так до конца и не вживается в плотский облик, готовый в любой момент перекинуться в мутный поток, которым был когда-то.
Коцит ещё пару секунд смотрит на опустевшее место, затем поднимается.
Затягивать действительно не стоит, обезоруживающее, давящее невыносимым грузом ощущение одиночества накатывает всегда быстро. Но ему важно узнать исход безумного плана их пока ещё лидера, так что некоторое время он прохаживается туда-сюда, уткнувшись в телефон и периодически что-то набирая.
Где-то пару часов спустя он вкладывает телефон в карман и с хрустом потягивается. Как раз вовремя — под сердцем уже начало скрести.
— Что ж... было весело, — усмехается он в безответную пустоту и складывает руки за головой. Выпрямившись и чуть оттолкнувшись каблуками, закрывает глаза и падает спиной вперёд.
О землю ударяется уже вода, мутная, почти чёрная — и сразу впитывается, спеша в глубь, в самые недра, чтобы уже там соединиться с другими столь же мутными водами.
*
В городской квартире остались кое-какие вещи, которые стоило бы захватить с собой, так что первым делом они направляются туда.
Щёлкнув выключателем и не дождавшись реакции от лампочек, Флегетон со вздохом достаёт спички, зажигает установленные возле входной двери специально для таких случаев свечи. Не то чтобы свет прям необходим, но с ним легче — и, что уж таить, привычнее и приятнее.
— Ну да, не номер люкс, — беззлобно фыркает Коцит, взяв один из подсвечников и прошмыгнув мимо него в спальню. — Уж прости, что пришлось призастрять с нами в такой дыре.
Распахнув шкаф, он быстро пробегается по полкам, сгребает, что нужно, в охапку. Разворачивается — и встречается взглядом с выжидательно усевшимся на кровати Флегетоном.
Из-за блестящих в свете свечи, которую Флегетон держит у самого лица, очков не видно глаз, а волосы кажутся отлитыми из золота.
— Как мы только умудряемся выносить тебя, братец? Ты ж просто дрянь временами, — покачивает он головой, и уголок тонких губ предательски дёргается, хотя ему почти удалось сохранить серьёзный тон.
— Ну, — так же серьёзно начинает Коцит, сгрузив барахло на столик рядом со шкафом. Подходит к кровати, забирает у Флегетона подсвечник и ставит его вместе со своим на тумбочку. — Наверное, весь секрет в том, что я ваша дрянь, и вас никто, кроме меня, не вынесет, не?
Они смотрят друг на друга.
И затем Флегетон чуть склоняет голову, позволив приспавшим очкам приоткрыть горящие розовым глаза и растягивает губы в уже полноценной улыбке.
Коциту не нужно иного приглашения. Он запускает пальцы в золотые волосы и от души их взъерошивает, второй рукой едва успев снять и кинуть на тумбочку очки, и Флегетон, обычно такой требовательный к сохранности своих стёкол, даже не обращает внимания, отодвигается на середину кровати и тянет за галстук Коцита. Тот и сам спешит последовать, прижимается щекой к шее, вдыхая родной запах, от которого тут же наполняется слюной рот, запускает руки под рубашку, даже не пытаясь озаботиться её расстёгиванием. Флегетон лишь хихикает, когда пуговицы с треском отскакивают и по обнажившийся коже скользят заострившиеся когти, выгибается, скидывая рубашку. Коцит тоже торопится сбросить всё лишнее — обычно одежда не мешает, но сейчас хочется максимального единения, без каких-либо преград, даже несущественных.
— У вас тут частная вечеринка, или можно присоединиться? — насмешливо интересуется от двери Ахерон, хотя все они знают ответ. Впрочем, он его и не ждёт — и вот уже к двум подсвечникам присоединяется третий, кровать прогибается под новым весом, а шею обжигает сзади горячим дыханием. Какое-то глубинное чутье подсказывает Коциту сменить положение, он отрывается от нетерпеливо хныкающего Флегетона, вместо этого устроившись за ним, и подталкивает его к Ахерону — уже обнажённому, и как только успел. И по замершему вдоху, когда Ахерон, быстро избавив того от остатков одежды, пристраивается, подхватывает под колени, понимает, что чутьё не ошиблось. Он довольно улыбается, облизнувшись, проводит когтями снизу вверх по груди, наслаждаясь реакцией в виде жадного выдоха.
— Ну же, дорогой, — шепчет он. — Откройся нам.
И кожа под его рукой послушно расходится огромной пастью — тоже изголодавшейся, в нетерпении сочащейся слюной. Он проходится когтем по острым зубам, нежно касается свернувшегося кольцами языка, принимая прошедшую сквозь Флегетона дрожь восторга как лучший комплимент.
— Такой красивый, — он покрывает его лицо поцелуями, с удовольствием облизывает подрагивающие веки. — И весь наш. В вольное плавание он надумал, надо же. Как будто мы тебя снова отпустим.
Флегетон всхлипывает и выгибается всем телом, не в силах сфокусировать ошалелый от жажды взгляд. Длинный язык выбрасывается из пасти пружиной, слепо пытаясь зацепиться хоть за что-то, и Ахерон, не сбавляя темп, высвобождает одну руку и позволяет намотаться ему на запястье, сжимает пальцами хищно бьющийся кончик — и натягивает, отчего Флегетон издаёт какие-то совсем уж неприлично требовательные стоны.
— Связать тебя вот так, — продолжает Коцит между перехватывающими дыхание поцелуями, под яростный скрип кровати, — и оставить навсегда в логове, чтоб ни о каких своих глупостях больше не думал, чтоб только лежал и ждал нас... — Флегетона уже не просто бьёт дрожь, его ломает от невыносимости наслаждения. Чёрт побери, ну где Стикс, неужели придётся отвлекаться и звать его? Он знает, что Стикс чаще предпочитает смотреть, чем участвовать, такая уж у него природа, и они не в обиде, но первый раз после пробуждения — он всегда особенный, и...
И, будто откликнувшись на его мысленный зов, кровать прогибается снова. Подняв взгляд, он видит, как полулёгший рядом Стикс, властно обхватив за запястье, подносит к лицо одну из бессильно обмякших рук Флегетона, — и проводит языком по ладони, как умеет только он, призывая открыться ещё и здесь. Флегетона не нужно долго упрашивать, как всегда.
От вида двух страстно переплетённых, будто спаривающиеся змеи, языков, у него сами собой заостряются зубы. А в следующую секунду ноздрей ещё и касается пленительный запах выпущенной крови — Ахерон, уже на грани, в этот раз наносит первый укус, запустив клыки в шею Флегетона, нарочито неаккуратно, чтобы выплеснувшая струйка стекла в его же пасть, капала, дразня, на натянутый язык.
Как вовремя.
Он больше не сдерживается — выпростав одну руку, чтобы придержать Флегетона за затылок, запустив в растрёпанные волосы теперь уже когти, он вцепляется кровавым поцелуем, взрезая ему губы. По отдавшейся очередной волной дрожи тени движения он понимает, что Стикс последовал его примеру, вонзившись зубами в пасть, в юркий змееподобный язык.
Он всегда рад наслаждаться братьями, но в такие моменты своеобразного объединения через кровь друг друга он особенно остро чувствует правильность происходящего. Будто им и полагается делить кровь, как потокам бурной реки — делить между собой волны. Как будто на краткое время они возвращаются к беспамятному и почти позабытому, но блаженному состоянию полнейшего единения, что когда-то было для них естественным, а теперь доступно лишь в виде обрывков смутных воспоминаний.
Зажмурившись, он прижимает Флегетона ещё крепче, в ожидании самой яркой волны.
Эти мгновения никогда не длятся долго.
Тем больше поводов беречь их и повторять почаще.
Четыре почти догоревшие свечи тускло озаряют комнату с тумбочки, пока четверо, что принесли их, нежатся на кровати, сбившись в кучу, точно стая пытающихся согреться морозной ночью зверьков, и отбрасывая тени на озарённый потолок.
— Самара, — вдруг сонно выдаёт, не открывая глаз, Флегетон, устроившись на груди Стикса. Тот слизывает с его истерзанных губ вновь выступившие капли крови.
— Что Самара? — лениво уточняет из-под Ахерона Коцит.
— Можно поехать в Самару. Это побратим Сент-Луиса, а там я уже был.
— Это где ты фоткался в том соломенном блине?
— Сам ты блин, это был последний писк моды, — притворно возмущённый тон сильно смазывает смачный зевок в конце.
— Так, — звучно объявляет Ахерон, выпустив одно крыло и накрыв остальных. — Спать.
Пробормотав что-то насмешливо, Флегетон послушно затихает, сомкнув руки за шеей Стикса, и сам Коцит, тоже зевнув, прикрывает глаза. Слишком хорошо, чтобы о чём-то спорить, даже в шутку. Писк так писк.
Самара так Самара.
Главное, чтобы вместе. Как реки, что могут разойтись ненадолго, но всегда неизбежно сливаются воедино.
Всегда.
Спасибо. А можно дальше?
Но я всё равно не возьму, баббл, это же пиздец, самопальные свитшоты с али и то лучше
