История одной попаданки (ч6)
Полцарства за чашку кофе. Сашка опять не спала всю ночь. Ну интересно же увидеть первые шаги сокровища на сцене! Пусть даже сцене пионерского лагеря. Но кофе в пионерском лагере не наливают, зато в её распоряжении целое ведро какао. Натурально ведро, эмалированное, из которого тётя Глаша большим половником разливает горячий напиток в гранёные стаканы. Какао на удивление вкусное, гораздо вкуснее какого-нибудь «Несквика». Сашка наблюдает, как Севушка уже второй раз за добавкой идёт, и думает, откуда оно тут бралось в таких количествах, натуральное какао-то? Импортная желтая банка с кроликом стоит как крыло самолёта, а на такое ведро их штуки три надо. Хороший натуральный какао ещё дороже, Сашка иногда берёт Всеволоду Алексеевичу. Если варить без сахара, то вполне подходящий для него напиток. Плюс молоко, тоже в огромных количествах. Пусть даже его разводят водой, хотя по вкусу не похоже, чтобы разводили.
Из медпункта Севушка слинял рано утром, чтобы успеть на утреннее построение вместе со всеми. Сашка, как и обещала, перебинтовала ему ногу всего в один слой, чтобы ботинки налезали. Сам он уже и думать забыл обо всех немочах, спокойно на ногу наступал. Теперь его волновал исключительно предстоящий концерт.
- А вы придёте? – поинтересовался он, уже выходя из медпункта.
Пришлось клятвенно пообещать, что придёт. Ну а как не прийти-то? Зря, что ли, ночь не спала?
Концерт назначен на два часа дня, а родители начинают подтягиваться сразу после завтрака, с первой электричкой. Белый халат Сашка оставила в медпункте, и теперь гуляет по территории в «штатском», каком-то убогом крепдешиновом платье, найденном в шкафу. Забавно, но она уже не чувствует себя по-идиотски в этих цветастых тряпках и тупоносых туфлях. Во-первых, привыкать начала. Во-вторых, почти все женщины её возраста и даже старше так одеты.
Её возраста… Да… Ну правильно, она сейчас даже старше, чем могла бы быть мама Севы. Ужас какой. Если в отряде Севы дети восьми-девяти лет, то их родителям примерно тридцать-тридцать пять. Что ж они все выглядят-то такими старыми? Вот эта женщина, например, с большой и явно тяжёлой сумкой в руках и платочком на голове, которая медленно идёт по дороге от станции. Сколько ей лет? Сашка старается её разглядеть со своей лавочке, на которой устроилась с книгой, взятой для прикрытия. А что прикажете делать, если смартфонов с социальными сетями не изобрели и бедному интроверту уткнуться некуда, дабы от окружающих отгородиться?
Лицо у женщины усталое, глаза потухшие. Морщинки Сашка даже со своего места видит. А ей может и сорока не быть. Нет, ну а что она хочет? На молодость этого поколения пришлась война, а не гламур нулевых. Хлеб по карточкам вместо банановых смузи и две смены на оборонном заводе вместо фитнес-клуба. Ну хорошо, это внешность. Но откуда такая печаль во всём облике? К ребёнку приехала, соскучилась наверняка. Не повинность же она отбывает. Только что мимо Сашки мужик проходил, так на нём сразу двое пацанов висело, братья, погодки. С Севушкой в одном отряде. И отец, и сыновья выглядели счастливыми, живо обсуждали предстоящий концерт и победу «Динамо» в очередном матче.
Женщина доходит до Сашкиной лавочки, останавливается, чтобы передохнуть, ставит на лавочку сумку. Сашка невольно бросает взгляд на сумку, замечает яблоки и пирожки, лежащие сверху. Что ж там такого тяжелого-то? Не десять килограммов яблок же она тащит любимому сыночку. Или доченьке.
- Компот сварила, домашний, - вдруг сообщает женщина, как будто они с Сашкой давно знакомы. – Из вишни. Вишни в этом году много уродилось. Муж говорит, возьми, отвези. Тут, поди, такого компота не дают. А банка трёхлитровая, тяжёлая, зараза.
От железнодорожной станции до лагеря почти километр. Можно, конечно, автобуса дождаться, но он ходит три раза в день, и все предпочитают пешком. Но по жаре с трёхлитровым баллоном – то ещё удовольствие.
- Ну что вы, - Сашке становится искренне жаль тётку. – Ну зачем? И компот тут каждый день, и кисель, и какао. И кефир перед сном. О детях советская власть хорошо заботится.
Господи, где она этого набралась? В любимых книжках своего детства, что ли? С другой стороны, ну правда же заботится. Какао вот вкуснее любого Несквика, кормят пять раз в день, если считать полдники и булочку с кефиром перед сном. На речку водят, концерты организовывают. И всё бесплатно, между прочим.
- Я к тому, что тяжести таскать не обязательно, - поспешно сбавляет пафос Сашка.
Тётка как-то неопределённо пожимает плечами.
- Домашний-то всяко лучше. И пирожки вот, только утром напекла. С капустой, с картошкой, даже с яйцом и рисом. Яиц мало было, так у соседки заняла. Говорю, потом отдам, дитю в лагерь надо. Он с рисом и яйцами очень любит. Ты возьми пирожок-то, - вдруг спохватывается тётка. – Сверху, вроде, с капустой лежали. С капустой будешь?
Сашка так растеряна, что не успевает отказаться, машинально берёт пирожок. Потому что терзают её смутные подозрения.
«Сашенька, а давай пирожки испечём? Из твоей хитрой муки, которую мне можно. Так пирожков хочется. Почему обязательно с мясом? Нет, с мясом – банально. С яичками. Варёными, вкрутую. Ещё бы риса туда, но ты же ругаться будешь… Не будешь? Немножко можно? Ну тогда с рисом и яичками. Мои самые любимые в детстве были. В детстве-то с мясом откуда…».
Сашка успевает два раза откусить от пирожка, вкусного, ещё даже тёплого, из нормальной муки с глютеном, когда на тропинке появляется Севушка. Бежит, уже и забыв про ногу, запыхался. Резко тормозит у их лавочки, подняв вихрь пыли. Хорошо хоть в ботинках.
- Мама!
И сам кидается на усталую женщину с объятиями. Сашка едва не давится пирожком. Мама?! Нет, она уже начала догадываться, но «мама»? Так быстро? Если Сашка ничего не путает, Екатерина Михайловна только-только появилась в семье Тумановых. Сашка знала только год, и то примерно, Всеволод Алексеевич не вдавался в подробности. По чесноку разобраться, Сашка вообще ничего о его мачехе не знает, кроме того, что она была. И что один раз отшлёпала его за измятую простыню. И «мама»?!
- Здравствуй, сынок.
Крепкая, явно крестьянская рука ложится на выгоревшую макушку Севушки, но треплет как-то дежурно. И ответ тоже дежурный. И улыбка вымученная.
- Я тебе пирожки привезла. Ты прошлые-то съел?
«Прошлые», значит. То есть вот чей пирожок Сашка нашла в тумбочке. То есть ребёнок не брошен, к нему приезжают. Просто не папа, а мама. Новая мама. А скучает он, видимо, по отцу. Но ведь сам бросился обниматься, и вроде бы рад, что к нему приехали.
- Съел, - кивает Севушка. – А ты на концерт останешься?
- На концерт?
- Да. В два часа будет концерт для родителей. Я пою «Орлёнка».
- Ну пой, бог с тобой. А мне обратно надо, я ещё ужин не готовила, вечером отца чем кормить? И на неделю вперёд постирать надо, мне завтра-то на смену.
И сразу Сева скисает, появившийся было огонёк в синих глазах моментально гаснет.
- Ты бери пирожки-то. И компот. Вот, баллон целый. Баллон не разбей смотри. Домой потом привезёшь, трёхлитровые пойди найди. А мы ещё варенье на зиму закатывать будем. Понял?
- Понял, - без всяких эмоций кивает сокровище. – Привезу. Спасибо.
Забирает гостинцы. Все сразу они в руки не помещаются, а сумку надо освободить. Вряд ли у мачехи их много.
- Давай я помогу, - предлагает Сашка. – Баллон донесу.
Кивает. Молча, безэмоционально. Всё, закрылся. Взрослый тоже так делает. С Сашкой редко, разве что в начале их отношений, когда ещё прибегал к эмоциональному шантажу, чтобы заставить её не работать. А в лучшие свои годы Туманов часто отгораживался стеной. Один неудобный вопрос журналиста, и господин артист делает непроницаемое лицо, и всё оставшееся интервью незадачливому интервьюеру придётся долбиться в стену, получая в ответ только «да» и «нет».
- Спасибо, что приехала.
Разворачивается и идёт к корпусу, не оглядываясь. Однако… Сашка стоит с баллоном в руках, смотрит на Екатерину Михайловну. Накосячила мачеха, а неловко Сашке. Но по женщине в платке не заметно, что она расстроена. Спокойно поднимает руку и крестит воздух вслед Севушке, потом кивает Сашке и уходит. Ну да… Ей же ужин готовить надо и рубашки стирать. Самое главное, чтобы все накормлены были и обстираны, и старший, и младший. А то, что младшему надо, чтобы с ним разговаривали, чтобы его слушали, чтобы его любили, в конце концов… Хотя, может быть, в её картине мира накормлен и обстиран и есть «любили». Это Сашка знает, что пирожков недостаточно, пусть даже и с «яичком». Чёрт… Что ж всё так сложно-то… Севе сейчас жизненно важно было, чтобы мачеха осталась на концерт, посмотрела на его достижения. А взрослый Туманов будет как раз крайне скептически относиться к тем, кто проезжает тысячи километров ради его пения. Но это потом, когда он состоится в профессии, когда ему станет неинтересно собственное творчество.
- Компотом с ребятами поделись, - советует Сашка, когда они заходят в спальню. – А то забродит.
«И будет у тебя вино. Домашнее, вишнёвое. А тебе ещё рано», - мысленно добавляет и мысленно же усмехается, вспоминая рассказы Всеволода Алексеевича, как они в детстве со всех рюмок после взрослого застолья сливали алкоголь в один стакан и пили. А вот Севушке, похоже, совсем не смешно.
- Поделюсь, - кивает он и суёт свёрток с пирожками в тумбочку.
Садится на кровать, ноги до пола не достают. Локти на коленки поставил, на руках голову умостил и сидит. Видимо, думает, как жить дальше. Сашке становится неловко. Уйти, оставить его наедине с мыслями? Или сесть рядом и поговорить? Со взрослым она бы не церемонилась, но для маленького Севушки она не настолько близкий человек, чтобы в душу лезть.
- Тебе переодеваться не пора? Скоро концерт начнётся, - осторожно замечает она.
Сева поднимает на неё грустный взгляд.
- Не пойду.
- То есть как не пойдёшь? У тебя сольный номер!
- Ну подумаешь, одним номером больше, одним меньше. Не хочу я петь. Глупости это всё. Лётчиком буду. Или футболистом.
Ага. И тогда, может быть, родители обратят на тебя внимание? Нет, малыш, это так не работает. То есть они-то обратят, когда ты станешь успешным, знаменитым, и неважно, лётчиком или певцом. Дело не в том, одобряема ими твоя профессия или нет, успех они в любом случае одобрят и заметят. Но если у тебя не было в детстве их поддержки, то их признание, когда ты сам всего добьёшься, тебя не спасёт, и твои душевные травмы не вылечит. Поверь, солнышко, тётя Саша всё уже проходила.
- Сева, у тебя ещё много времени решить, кем ты будешь. А пока что ты октябрёнок, и не должен подводить коллектив. А подведёшь ты целый отряд, если не выступишь! Давай-ка быстро, одевайся, причёсывайся и дуй на концерт.
- Не хочу. А когда я не хочу, у меня голос не звучит.
Ух ты господи! Ты где ж такого набрался так рано-то! Лет в пятьдесят да, ты по любому поводу начнёшь ныть, что голос не звучит, связки устали, и вообще артист простужен и не в настроении. Потом, кстати, к семидесяти годам все немочи, связанные с голосом, волшебным образом пройдут. Их вытеснят настоящие проблемы, и уже не придётся выдумывать поводы привлечь внимание.
- Вот это да… Ну, значит, артист из тебя точно не получится. Значит, пойдёшь на завод, - спокойно констатирует Сашка и поворачивается к выходу.
Разумеется, не успевает и трёх шагов сделать, как звучит вопрос:
- Почему не получится? Почему на завод?
- Потому что и лётчики, и артисты, и даже футболисты должны уметь контролировать свои эмоции. Вот представь, что тебе предстоит боевой вылет, а ты с другом поссорился. Или девушка тебя бросила… кхм… Ладно, короче, поссорился с другом. И что? Ты не полетишь? Да за такое сразу под трибунал и расстрел. Или футболист ты, за сборную Союза играешь. Что ж ты, на поле не выйдешь? Или выйдешь и будешь голы пропускать?
- Я нападающим хотел. Не вратарём.
- Неважно! Важно, что ты должен быть профессионалом. То же самое с артистами. Они выходят на сцену каждый день. И если концерт запланирован, его нельзя отменить, даже если артист заболел, даже если у него кто-то умер, понимаешь? Ты потом поплачешь, погрустишь. А свои два часа ты должен отработать, и так, чтобы никто не догадался, что у тебя что-то произошло. Вот что называется профессионализмом. Знаешь такую певицу Лидию Русланову?
Смотрит на Сашку во все глаза, ресницами хлопает. Кивает неуверенно. Пропевает:
- «Валенки, валенки, не подшиты стареньки».
- Точно, - кивает Сашка. – Знаешь, что она всю войну прошла, во фронтовой бригаде? Пела для солдат в госпиталях, иногда и на линии фронта концерты давала перед наступлением. А весной сорок пятого спела на ступеньках Рейхстага.
Кивает, хотя по глазам понятно, что Сашка ему Америку открывает.
- А где она сейчас, знаешь?
- Нет.
- В тюрьме.
М-да… Удачный вы пример выбрали, Александра Николаевна. Как обычно… То у вас Космодемьянская, повешенная перед всем честным народом, в качестве сказки на ночь. Теперь попробуй объясни восьмилетнему ребёнку, как Русланова в ГУЛАГ угодила, и что это такое.
- Почему в тюрьме?
- Неважно, Севушка. Раз посадили, значит, за дело.
Ага, угу. Но давайте вспомним, что на дворе пятидесятый год. Рассуждать о справедливости, гласности и демократии как-то рановато.
- Важно, что там, в трудовом лагере, она снова даёт концерты! И знаешь что? Зрителям, таким же заключённым, запрещено ей аплодировать. Наказание такое. Но она всё равно не сдаётся, всё равно выступает, ещё лучше прежнего. Потому что она – артистка!
Сидит. Качается взад-вперёд. Впечатлился ребёнок.
- А теперь иди и выступи так, чтобы никто не догадался, что ты расстроен! Как положено советскому артисту!
Кивает. Встаёт, идёт к тумбочке за парадной рубашкой. Сашка деликатно выходит из спальни. Уже с крыльца наблюдает, как он, нарядный, бежит к деревянной эстраде, где уже расселись родители в ожидании концерта, а мальчишки постарше затаскивают на сцену пианино. Сашка занимает место в последнем ряду. Концерт, за исключением номера Севы, её мало волнует, и пока дети выстраиваются в акробатические фигуры и читают стихи про Сталина, размышляет. Правильно ли то, что она сегодня ему сказала? Да, правильно, но в картине мира взрослого Туманова, который, как и многие артисты его поколения, и, уж тем более, поколения предыдущего, не отменял концерты ни при каких обстоятельствах. Они выходили на сцену больными, они выступали в минус двадцать на открытых площадках, они летали в Афганистан, они пели в Чернобыле для ликвидаторов. То есть плевали на здравый смысл и постоянно находили место подвигу. Всеволод Алексеевич хоть какие-то тормоза имел, а тот же Рубинский мог и пять концертов в день спеть, причём начать в Калининграде, а закончить во Владивостоке. Ну и ради чего это всё? Может быть, если бы Туманов бережнее к себе относился, к старости меньше проблем со здоровьем было бы? Зачем она ему саморазрушительные установки даёт? А с другой стороны, стал бы он без них Тумановым? Или сошёл с дистанции как многие его коллеги? Сколько их таких было, молодых, талантливых, выстреливших на каком-нибудь конкурсе, с песней, тут же ставшей шлягером. Кто-то спился, кто-то эмигрировал, кто-то пошёл петь в ресторан, а кто-то и вовсе таксовать. И далеко не все сломались в девяностые, некоторые отступили ещё раньше, потому что вышла разгромная рецензия в газете, потому что бросила жена, потому что любимый композитор нашёл себе нового фаворита. А Туманов пёр, не останавливаясь и не оглядываясь. Он не отменил концерт, даже когда у него отец умер. Он никогда не жалел себя, но зато и не жалел других. Жёсткий, иногда жестокий, очень циничный и очень трезвый по отношению к жизни. И только по отношению к Сашке стал чуть-чуть помягче. Но это и произошло на закате карьеры.
А ещё Сашка размышляет над странным поведением маленького Севы. Почему «мама»? Почему так быстро? Очень хочет нормальную семью? Устал от холодности отца? При том, что мачеха держится отстранённо. Её ласка и забота какие-то дежурные, как будто отрепетированные. Она печёт ему пирожки и гладит по голове, но не даёт ему искренних эмоций. А он же эмпат, он же всё чувствует. Ему очень важно, чтобы любили по-настоящему.
Сева выходит на сцену спокойно, уверенно. Встаёт возле инструмента и поёт своего «Орлёнка». Чистенько поёт, звонко. И сдержанно. Видимо, он старался собрать волю в кулак, чтобы выйти на сцену, но его «Орлёнок» от этого только выиграл, и теперь звучит не жалостливо, а трагично, как и должен. Почти как у взрослого Туманова, если бы он решил исполнить столь странный репертуар. Растроганные родители хлопают.
- Здорово поёт мальчишка, да? – обращается к Сашке её соседка, полная тётка лет пятидесяти. – Прямо артист.
- Артист и есть, - усмехается Сашка.
- А кто его родители, не знаешь?
Сашка пожимает плечами. Ей не хочется вдаваться в подробности. Какая разница? Артистом Туманов станет не благодаря им, а вопреки. Но обязательно станет.
Полцарства за чашку кофе. Сашка опять не спала всю ночь. Ну интересно же увидеть первые шаги сокровища на сцене! Пусть даже сцене пионерского лагеря. Но кофе в пионерском лагере не наливают, зато в её распоряжении целое ведро какао. Натурально ведро, эмалированное, из которого тётя Глаша большим половником разливает горячий напиток в гранёные стаканы. Какао на удивление вкусное, гораздо вкуснее какого-нибудь «Несквика». Сашка наблюдает, как Севушка уже второй раз за добавкой идёт, и думает, откуда оно тут бралось в таких количествах, натуральное какао-то? Импортная желтая банка с кроликом стоит как крыло самолёта, а на такое ведро их штуки три надо. Хороший натуральный какао ещё дороже, Сашка иногда берёт Всеволоду Алексеевичу. Если варить без сахара, то вполне подходящий для него напиток. Плюс молоко, тоже в огромных количествах. Пусть даже его разводят водой, хотя по вкусу не похоже, чтобы разводили.
Из медпункта Севушка слинял рано утром, чтобы успеть на утреннее построение вместе со всеми. Сашка, как и обещала, перебинтовала ему ногу всего в один слой, чтобы ботинки налезали. Сам он уже и думать забыл обо всех немочах, спокойно на ногу наступал. Теперь его волновал исключительно предстоящий концерт.
- А вы придёте? – поинтересовался он, уже выходя из медпункта.
Пришлось клятвенно пообещать, что придёт. Ну а как не прийти-то? Зря, что ли, ночь не спала?
Концерт назначен на два часа дня, а родители начинают подтягиваться сразу после завтрака, с первой электричкой. Белый халат Сашка оставила в медпункте, и теперь гуляет по территории в «штатском», каком-то убогом крепдешиновом платье, найденном в шкафу. Забавно, но она уже не чувствует себя по-идиотски в этих цветастых тряпках и тупоносых туфлях. Во-первых, привыкать начала. Во-вторых, почти все женщины её возраста и даже старше так одеты.
Её возраста… Да… Ну правильно, она сейчас даже старше, чем могла бы быть мама Севы. Ужас какой. Если в отряде Севы дети восьми-девяти лет, то их родителям примерно тридцать-тридцать пять. Что ж они все выглядят-то такими старыми? Вот эта женщина, например, с большой и явно тяжёлой сумкой в руках и платочком на голове, которая медленно идёт по дороге от станции. Сколько ей лет? Сашка старается её разглядеть со своей лавочке, на которой устроилась с книгой, взятой для прикрытия. А что прикажете делать, если смартфонов с социальными сетями не изобрели и бедному интроверту уткнуться некуда, дабы от окружающих отгородиться?
Лицо у женщины усталое, глаза потухшие. Морщинки Сашка даже со своего места видит. А ей может и сорока не быть. Нет, ну а что она хочет? На молодость этого поколения пришлась война, а не гламур нулевых. Хлеб по карточкам вместо банановых смузи и две смены на оборонном заводе вместо фитнес-клуба. Ну хорошо, это внешность. Но откуда такая печаль во всём облике? К ребёнку приехала, соскучилась наверняка. Не повинность же она отбывает. Только что мимо Сашки мужик проходил, так на нём сразу двое пацанов висело, братья, погодки. С Севушкой в одном отряде. И отец, и сыновья выглядели счастливыми, живо обсуждали предстоящий концерт и победу «Динамо» в очередном матче.
Женщина доходит до Сашкиной лавочки, останавливается, чтобы передохнуть, ставит на лавочку сумку. Сашка невольно бросает взгляд на сумку, замечает яблоки и пирожки, лежащие сверху. Что ж там такого тяжелого-то? Не десять килограммов яблок же она тащит любимому сыночку. Или доченьке.
- Компот сварила, домашний, - вдруг сообщает женщина, как будто они с Сашкой давно знакомы. – Из вишни. Вишни в этом году много уродилось. Муж говорит, возьми, отвези. Тут, поди, такого компота не дают. А банка трёхлитровая, тяжёлая, зараза.
От железнодорожной станции до лагеря почти километр. Можно, конечно, автобуса дождаться, но он ходит три раза в день, и все предпочитают пешком. Но по жаре с трёхлитровым баллоном – то ещё удовольствие.
- Ну что вы, - Сашке становится искренне жаль тётку. – Ну зачем? И компот тут каждый день, и кисель, и какао. И кефир перед сном. О детях советская власть хорошо заботится.
Господи, где она этого набралась? В любимых книжках своего детства, что ли? С другой стороны, ну правда же заботится. Какао вот вкуснее любого Несквика, кормят пять раз в день, если считать полдники и булочку с кефиром перед сном. На речку водят, концерты организовывают. И всё бесплатно, между прочим.
- Я к тому, что тяжести таскать не обязательно, - поспешно сбавляет пафос Сашка.
Тётка как-то неопределённо пожимает плечами.
- Домашний-то всяко лучше. И пирожки вот, только утром напекла. С капустой, с картошкой, даже с яйцом и рисом. Яиц мало было, так у соседки заняла. Говорю, потом отдам, дитю в лагерь надо. Он с рисом и яйцами очень любит. Ты возьми пирожок-то, - вдруг спохватывается тётка. – Сверху, вроде, с капустой лежали. С капустой будешь?
Сашка так растеряна, что не успевает отказаться, машинально берёт пирожок. Потому что терзают её смутные подозрения.
«Сашенька, а давай пирожки испечём? Из твоей хитрой муки, которую мне можно. Так пирожков хочется. Почему обязательно с мясом? Нет, с мясом – банально. С яичками. Варёными, вкрутую. Ещё бы риса туда, но ты же ругаться будешь… Не будешь? Немножко можно? Ну тогда с рисом и яичками. Мои самые любимые в детстве были. В детстве-то с мясом откуда…».
Сашка успевает два раза откусить от пирожка, вкусного, ещё даже тёплого, из нормальной муки с глютеном, когда на тропинке появляется Севушка. Бежит, уже и забыв про ногу, запыхался. Резко тормозит у их лавочки, подняв вихрь пыли. Хорошо хоть в ботинках.
- Мама!
И сам кидается на усталую женщину с объятиями. Сашка едва не давится пирожком. Мама?! Нет, она уже начала догадываться, но «мама»? Так быстро? Если Сашка ничего не путает, Екатерина Михайловна только-только появилась в семье Тумановых. Сашка знала только год, и то примерно, Всеволод Алексеевич не вдавался в подробности. По чесноку разобраться, Сашка вообще ничего о его мачехе не знает, кроме того, что она была. И что один раз отшлёпала его за измятую простыню. И «мама»?!
- Здравствуй, сынок.
Крепкая, явно крестьянская рука ложится на выгоревшую макушку Севушки, но треплет как-то дежурно. И ответ тоже дежурный. И улыбка вымученная.
- Я тебе пирожки привезла. Ты прошлые-то съел?
«Прошлые», значит. То есть вот чей пирожок Сашка нашла в тумбочке. То есть ребёнок не брошен, к нему приезжают. Просто не папа, а мама. Новая мама. А скучает он, видимо, по отцу. Но ведь сам бросился обниматься, и вроде бы рад, что к нему приехали.
- Съел, - кивает Севушка. – А ты на концерт останешься?
- На концерт?
- Да. В два часа будет концерт для родителей. Я пою «Орлёнка».
- Ну пой, бог с тобой. А мне обратно надо, я ещё ужин не готовила, вечером отца чем кормить? И на неделю вперёд постирать надо, мне завтра-то на смену.
И сразу Сева скисает, появившийся было огонёк в синих глазах моментально гаснет.
- Ты бери пирожки-то. И компот. Вот, баллон целый. Баллон не разбей смотри. Домой потом привезёшь, трёхлитровые пойди найди. А мы ещё варенье на зиму закатывать будем. Понял?
- Понял, - без всяких эмоций кивает сокровище. – Привезу. Спасибо.
Забирает гостинцы. Все сразу они в руки не помещаются, а сумку надо освободить. Вряд ли у мачехи их много.
- Давай я помогу, - предлагает Сашка. – Баллон донесу.
Кивает. Молча, безэмоционально. Всё, закрылся. Взрослый тоже так делает. С Сашкой редко, разве что в начале их отношений, когда ещё прибегал к эмоциональному шантажу, чтобы заставить её не работать. А в лучшие свои годы Туманов часто отгораживался стеной. Один неудобный вопрос журналиста, и господин артист делает непроницаемое лицо, и всё оставшееся интервью незадачливому интервьюеру придётся долбиться в стену, получая в ответ только «да» и «нет».
- Спасибо, что приехала.
Разворачивается и идёт к корпусу, не оглядываясь. Однако… Сашка стоит с баллоном в руках, смотрит на Екатерину Михайловну. Накосячила мачеха, а неловко Сашке. Но по женщине в платке не заметно, что она расстроена. Спокойно поднимает руку и крестит воздух вслед Севушке, потом кивает Сашке и уходит. Ну да… Ей же ужин готовить надо и рубашки стирать. Самое главное, чтобы все накормлены были и обстираны, и старший, и младший. А то, что младшему надо, чтобы с ним разговаривали, чтобы его слушали, чтобы его любили, в конце концов… Хотя, может быть, в её картине мира накормлен и обстиран и есть «любили». Это Сашка знает, что пирожков недостаточно, пусть даже и с «яичком». Чёрт… Что ж всё так сложно-то… Севе сейчас жизненно важно было, чтобы мачеха осталась на концерт, посмотрела на его достижения. А взрослый Туманов будет как раз крайне скептически относиться к тем, кто проезжает тысячи километров ради его пения. Но это потом, когда он состоится в профессии, когда ему станет неинтересно собственное творчество.
- Компотом с ребятами поделись, - советует Сашка, когда они заходят в спальню. – А то забродит.
«И будет у тебя вино. Домашнее, вишнёвое. А тебе ещё рано», - мысленно добавляет и мысленно же усмехается, вспоминая рассказы Всеволода Алексеевича, как они в детстве со всех рюмок после взрослого застолья сливали алкоголь в один стакан и пили. А вот Севушке, похоже, совсем не смешно.
- Поделюсь, - кивает он и суёт свёрток с пирожками в тумбочку.
Садится на кровать, ноги до пола не достают. Локти на коленки поставил, на руках голову умостил и сидит. Видимо, думает, как жить дальше. Сашке становится неловко. Уйти, оставить его наедине с мыслями? Или сесть рядом и поговорить? Со взрослым она бы не церемонилась, но для маленького Севушки она не настолько близкий человек, чтобы в душу лезть.
- Тебе переодеваться не пора? Скоро концерт начнётся, - осторожно замечает она.
Сева поднимает на неё грустный взгляд.
- Не пойду.
- То есть как не пойдёшь? У тебя сольный номер!
- Ну подумаешь, одним номером больше, одним меньше. Не хочу я петь. Глупости это всё. Лётчиком буду. Или футболистом.
Ага. И тогда, может быть, родители обратят на тебя внимание? Нет, малыш, это так не работает. То есть они-то обратят, когда ты станешь успешным, знаменитым, и неважно, лётчиком или певцом. Дело не в том, одобряема ими твоя профессия или нет, успех они в любом случае одобрят и заметят. Но если у тебя не было в детстве их поддержки, то их признание, когда ты сам всего добьёшься, тебя не спасёт, и твои душевные травмы не вылечит. Поверь, солнышко, тётя Саша всё уже проходила.
- Сева, у тебя ещё много времени решить, кем ты будешь. А пока что ты октябрёнок, и не должен подводить коллектив. А подведёшь ты целый отряд, если не выступишь! Давай-ка быстро, одевайся, причёсывайся и дуй на концерт.
- Не хочу. А когда я не хочу, у меня голос не звучит.
Ух ты господи! Ты где ж такого набрался так рано-то! Лет в пятьдесят да, ты по любому поводу начнёшь ныть, что голос не звучит, связки устали, и вообще артист простужен и не в настроении. Потом, кстати, к семидесяти годам все немочи, связанные с голосом, волшебным образом пройдут. Их вытеснят настоящие проблемы, и уже не придётся выдумывать поводы привлечь внимание.
- Вот это да… Ну, значит, артист из тебя точно не получится. Значит, пойдёшь на завод, - спокойно констатирует Сашка и поворачивается к выходу.
Разумеется, не успевает и трёх шагов сделать, как звучит вопрос:
- Почему не получится? Почему на завод?
- Потому что и лётчики, и артисты, и даже футболисты должны уметь контролировать свои эмоции. Вот представь, что тебе предстоит боевой вылет, а ты с другом поссорился. Или девушка тебя бросила… кхм… Ладно, короче, поссорился с другом. И что? Ты не полетишь? Да за такое сразу под трибунал и расстрел. Или футболист ты, за сборную Союза играешь. Что ж ты, на поле не выйдешь? Или выйдешь и будешь голы пропускать?
- Я нападающим хотел. Не вратарём.
- Неважно! Важно, что ты должен быть профессионалом. То же самое с артистами. Они выходят на сцену каждый день. И если концерт запланирован, его нельзя отменить, даже если артист заболел, даже если у него кто-то умер, понимаешь? Ты потом поплачешь, погрустишь. А свои два часа ты должен отработать, и так, чтобы никто не догадался, что у тебя что-то произошло. Вот что называется профессионализмом. Знаешь такую певицу Лидию Русланову?
Смотрит на Сашку во все глаза, ресницами хлопает. Кивает неуверенно. Пропевает:
- «Валенки, валенки, не подшиты стареньки».
- Точно, - кивает Сашка. – Знаешь, что она всю войну прошла, во фронтовой бригаде? Пела для солдат в госпиталях, иногда и на линии фронта концерты давала перед наступлением. А весной сорок пятого спела на ступеньках Рейхстага.
Кивает, хотя по глазам понятно, что Сашка ему Америку открывает.
- А где она сейчас, знаешь?
- Нет.
- В тюрьме.
М-да… Удачный вы пример выбрали, Александра Николаевна. Как обычно… То у вас Космодемьянская, повешенная перед всем честным народом, в качестве сказки на ночь. Теперь попробуй объясни восьмилетнему ребёнку, как Русланова в ГУЛАГ угодила, и что это такое.
- Почему в тюрьме?
- Неважно, Севушка. Раз посадили, значит, за дело.
Ага, угу. Но давайте вспомним, что на дворе пятидесятый год. Рассуждать о справедливости, гласности и демократии как-то рановато.
- Важно, что там, в трудовом лагере, она снова даёт концерты! И знаешь что? Зрителям, таким же заключённым, запрещено ей аплодировать. Наказание такое. Но она всё равно не сдаётся, всё равно выступает, ещё лучше прежнего. Потому что она – артистка!
Сидит. Качается взад-вперёд. Впечатлился ребёнок.
- А теперь иди и выступи так, чтобы никто не догадался, что ты расстроен! Как положено советскому артисту!
Кивает. Встаёт, идёт к тумбочке за парадной рубашкой. Сашка деликатно выходит из спальни. Уже с крыльца наблюдает, как он, нарядный, бежит к деревянной эстраде, где уже расселись родители в ожидании концерта, а мальчишки постарше затаскивают на сцену пианино. Сашка занимает место в последнем ряду. Концерт, за исключением номера Севы, её мало волнует, и пока дети выстраиваются в акробатические фигуры и читают стихи про Сталина, размышляет. Правильно ли то, что она сегодня ему сказала? Да, правильно, но в картине мира взрослого Туманова, который, как и многие артисты его поколения, и, уж тем более, поколения предыдущего, не отменял концерты ни при каких обстоятельствах. Они выходили на сцену больными, они выступали в минус двадцать на открытых площадках, они летали в Афганистан, они пели в Чернобыле для ликвидаторов. То есть плевали на здравый смысл и постоянно находили место подвигу. Всеволод Алексеевич хоть какие-то тормоза имел, а тот же Рубинский мог и пять концертов в день спеть, причём начать в Калининграде, а закончить во Владивостоке. Ну и ради чего это всё? Может быть, если бы Туманов бережнее к себе относился, к старости меньше проблем со здоровьем было бы? Зачем она ему саморазрушительные установки даёт? А с другой стороны, стал бы он без них Тумановым? Или сошёл с дистанции как многие его коллеги? Сколько их таких было, молодых, талантливых, выстреливших на каком-нибудь конкурсе, с песней, тут же ставшей шлягером. Кто-то спился, кто-то эмигрировал, кто-то пошёл петь в ресторан, а кто-то и вовсе таксовать. И далеко не все сломались в девяностые, некоторые отступили ещё раньше, потому что вышла разгромная рецензия в газете, потому что бросила жена, потому что любимый композитор нашёл себе нового фаворита. А Туманов пёр, не останавливаясь и не оглядываясь. Он не отменил концерт, даже когда у него отец умер. Он никогда не жалел себя, но зато и не жалел других. Жёсткий, иногда жестокий, очень циничный и очень трезвый по отношению к жизни. И только по отношению к Сашке стал чуть-чуть помягче. Но это и произошло на закате карьеры.
А ещё Сашка размышляет над странным поведением маленького Севы. Почему «мама»? Почему так быстро? Очень хочет нормальную семью? Устал от холодности отца? При том, что мачеха держится отстранённо. Её ласка и забота какие-то дежурные, как будто отрепетированные. Она печёт ему пирожки и гладит по голове, но не даёт ему искренних эмоций. А он же эмпат, он же всё чувствует. Ему очень важно, чтобы любили по-настоящему.
Сева выходит на сцену спокойно, уверенно. Встаёт возле инструмента и поёт своего «Орлёнка». Чистенько поёт, звонко. И сдержанно. Видимо, он старался собрать волю в кулак, чтобы выйти на сцену, но его «Орлёнок» от этого только выиграл, и теперь звучит не жалостливо, а трагично, как и должен. Почти как у взрослого Туманова, если бы он решил исполнить столь странный репертуар. Растроганные родители хлопают.
- Здорово поёт мальчишка, да? – обращается к Сашке её соседка, полная тётка лет пятидесяти. – Прямо артист.
- Артист и есть, - усмехается Сашка.
- А кто его родители, не знаешь?
Сашка пожимает плечами. Ей не хочется вдаваться в подробности. Какая разница? Артистом Туманов станет не благодаря им, а вопреки. Но обязательно станет.
