***
- Господи, как же хорошо!
Всеволод Алексеевич с видимым удовольствием вытягивается на кровати. Только что из душа и волосы он, конечно же, не высушил. И даже полотенце на подушку не кинул. Промокнет же подушка. И утром у него будет причёска домовёнка Кузи, придётся заново мочить волосы, чтобы уложить. Но замечания ему делать Сашка, конечно же, не собирается. Садится рядом, чтобы подсоединить дозатор инсулина.
- Ай, у тебя руки холодные! – возмущается он.
- Нормальные у меня руки. Это у вас пузо распаренное, - хихикает Сашка, но всё же старается растереть ладони. – Что вас так расплющило-то?
- Что? – вопросительно поднимает брови.
- Говорю, кровать вроде вот она, никто не забирал. У вас на лице такое блаженство, как будто вы месяц по гастролям мотались, и спали там на чём придётся.
- Просто люблю ложиться чистым в чистую постель. Отдельный вид удовольствия.
- Доступный хоть каждый день, - хмыкает Сашка. – Вы и так из душа не вылезаете. А постель я тоже могу менять каждый день, если хотите. Как в хороших отелях.
- Ну конечно, мало тебе забот по дому, ещё ежедневную стирку туда добавим.
- Так не я стираю, а машинка. Всё, укрывайтесь.
- Тоже верно, - он натягивает махровую простыню, которая у них сейчас вместо одеяла, до груди и устраивается поудобнее. – Как просто стало, Сашенька. В кране всегда горячая вода, бельё стирает машинка. Можно жить и радоваться. А когда я был ребёнком, мы мылись один раз в неделю. Каждую субботу ходили с отцом в баню. Там батя тебя отдраит, выдаст чистое бельё, и всё, до следующей субботы. Дома только умывались, центрального водопровода-то не было, воду из колонки таскали, сколько принесёшь – столько потом грязной вынесешь, то ещё удовольствие.
- Представляю, как вы мучились, с вашим-то чистоплюйством, - вздыхает Сашка, залезая на свою половину кровати и устраивая щёку у него на плече.
- Ты знаешь, нет, - усмехается Всеволод Алексеевич. – Чистоплюем, как ты выразилась, я стал гораздо позже, уже получив известность. Сцена всё же обязывает следить за собой. А пацаном даже не обращал внимания, чистая у меня рубашка или грязная.
- Да ладно! Я видела какую-то передачу, где вы школьные годы вспоминали. И вы с таким ужасом на лице рассказывали, что одни и те же форменные брюки носили пять лет, так что они в итоге протёрлись на самом важном месте.
- Так уж на самом важном, Сашенька? Там-то они как могли протереться?
- Да тьфу на вас! Хотела корректно выразиться. На заднице они протёрлись. Вы, по-моему, тогда так и сказали на камеру. А у самого чуть ли не слёзы в глазах стояли.
- Поверила? Никакие сомнения не одолевают?
А взгляд хитрый-хитрый. Вот ведь засранец!
- Саш, дети растут, ты не знала? И очень быстро растут. Пять лет в школе носить одни и те же брюки не получилось бы ну никак! Они бы треснули по швам.
Сашка мрачно на него смотрит, ждёт продолжения. Сомнения её, конечно, одолевали, но мало ли! Может, эти несчастные штаны ему перешивали. Она послевоенные годы только по фильмам представляет, и про перешитые вещи вроде в каком-то кино было.
- Ой, вы могли год-другой и прибавить, к художественным преувеличениям в ваших интервью я привыкла.
- Но в сыгранную драму всё-таки поверила, - резюмирует он. – Ну не дуйся! Времена действительно были суровые, но все так жили. Мы одалживали у отцов ботинки, чтобы пойти на выпускной. Работали летом в колхозах, чтобы накопить на первый пиджак. А про трусы я тебе рассказывал?
- Какие ещё трусы?
- Батины, - усмехается Всеволод Алексеевич. – Я же говорю, с одеждой было туго. А отец-то на военной службе, на полном государственном обеспечении. И ему выдают не только форму, но и нижнее бельё, уставное. В том числе трусы. Синие такие, сатиновые трусы, сейчас их семейными называют. И отец мне одни выделил, чтобы я в них в школу на физкультуру ходил, вроде как экономия. Я сначала обрадовался, дурак. Ребята кто в трениках заношенных, кто в кальсонах. А у меня новьё, практически шорты, как у настоящих спортсменов. А потом заметил, что девчонки хихикают и как-то странно на меня смотрят. Размер-то у меня… А на физкультуре то бегать надо, то прыгать… Словом, в кальсонах было бы лучше.
Всеволод Алексеевич улыбается собственным воспоминаниям, да и в голосе у него явно звучит смех. А вот Сашке совершенно не смешно.
- Отец не понимал, что ли? Это же психологическая травма для ребёнка! Тем более, для подростка! Когда одноклассники ржут, потому что ты не такой, как все.
- Саш, да ты чего? – Всеволод Алексеевич приподнимается на локте. – Да не было никакой травмы. Ну поржали и поржали. Я бы на их месте плакал от зависти, и не к трусам. Саша! Ты своё детство вспоминаешь, что ли?
Сашка мотает головой, и щёлкает выключателем. Всё равно спать пора, а в темноте он не заметит, что у неё глаза на мокром месте.
- Нет. Не обращайте внимания.
- Саша! Если я не вижу в темноте, это не значит, что не слышу. По твоему голосу уже всё понятно.
- Да ничего не понятно. Просто ваши рассказы о детстве на меня так влияют. Мне вас всё время жалко.
- Меня? Да чего меня жалеть, Саша? Я был крепкий здоровый парень, силы хоть отбавляй, дури ещё больше. Жил в своё удовольствие, учился через пень-колоду, пока в армию не забрали вообще дурак дураком.
- Это всё потом было. Я про раннее детство. Как представлю… Маленький мальчик, практически сирота, без мамы. Холодно, голодно. Печку надо топить, воду таскать, баня раз в неделю, рубашки грязные… Никто лишний раз доброго слова не скажет. Я иногда вообще поражаюсь, как вы выжили, без заботы, без лекарств, в конце концов.
- Каких лекарств, Саш? У меня тогда ни диабета, ни астмы ещё не было.
- Да каких угодно! Сколько всяких детских болезней: свинка там, корь, ветрянка. Мамы нет, а отец что? Всегда на службе!
- И отец врач, если ты не забыла.
- Ой, вы сами рассказывали, как он вас с температурой в школу отправлял. Врач!
- Саша! – Всеволод Алексеевич переворачивается и опирается на руки, нависая над ней. – Ну-ка в глаза мне смотри, несчастное создание.
Комнату освещает только ночник, но силуэт его Сашка видит прекрасно.
- Прекрати искать драму там, где её нет. Детство закончилось, и сейчас я помню только отдельные отрывки, далеко не трагические. Я, конечно, понимаю, вы, девочки, так устроены, вам, чтобы любить, надо жалеть. Но посмотри на меня. Большой дядька, проживший счастливую жизнь, объездивший весь свет, получивший всё, чего хотел, начиная со славы и заканчивая государственными наградами. Ты уверена, что я хороший объект для жалости?
Сашка решает за благо промолчать. Когда он вот такой, весёлый, нормально себя чувствующий – нет, конечно. А когда ему нездоровится, когда стелется по кровати тряпочкой и смотрит на неё грустными глазами – тут можно поспорить.
- И ещё, Сашенька. Мне кажется, если бы ты познакомилась со мной годиков так семьдесят назад, тебе бы это знакомство совсем не понравилось!
- Да глупости! – фыркает Сашка. – Я, может, мечтаю о машине времени. Как в этих тупых книжках про попаданцев, знаете? Ну где какая-нибудь дура или какой-нибудь дурак вдруг проваливаются во времени и оказываются, скажем, в сорок первом году. И тут же бегут спасать страну. Ищут Сталина, чтобы рассказать ему, когда немцы нападут. Как будто он им поверит, ага. И одна кухарка перевернёт ход истории. Я пару таких книг читала, потом на мангале их сжигала, ритуально. За тупость. Мне главных героев всегда прибить хотелось. Ну какой Сталин? Меня бы в те годы!
- И что бы ты делала? – усмехается Всеволод Алексеевич, снова уютно устраиваясь на своей половине. – Искала бы меня?
- Конечно.
- А дальше? Охмурила бы моего батю и таскала за мной горшки? Десятилетия проходят, а твои сексуальные фантазии не меняются, я смотрю. Саша и горшок Туманова.
- Всеволод Алексеевич! Обязательно всё опошлить?
- Конечно! – хмыкает он. – Иначе жить скучно. Спокойной ночи, Сашенька!
И поворачивается на бок, под который Сашка тут же привычно заползает. Спокойной ночи, сокровище.
***
Чёрт побери, как же холодно! Он опять оставил открытым окно? Вот же любитель свежего воздуха, порой даже слишком свежего. Ночью в горах резко падает температура, даже летом. Сашка со вздохом открывает глаза и упирается взглядом в стену. Деревянную. Там, где ещё вчера были бежевые обои с золотыми вензелями, теперь доски. Нет, они давно собирались делать ремонт, в их влажном климате обои быстро теряли товарный вид, да и раздражали Сашку эти вензеля, но со Всеволодом Алексеевичем любой ремонт – как отдельный вид катастрофы. Словом, так и не собрались. Но доски-то тут откуда взялись? Ещё и старые, неровные, даже не крашеные?
Сашкин взгляд скользит дальше. Деревянный комод, накрытый белой кружевной салфеткой. Мраморные слоники, семь штук, стоят друг за дружкой. От самого большого к самому маленькому. Этажерка с книгами, старыми, потрёпанными. Круглый стол с тремя стульями, скатерть тоже кружевная. Окно. Окно, кстати, закрыто. И не просто закрыто, а ещё и заклеено бумагой. И на стекле тоже бумага, крест-накрест. Что?
Сашка резко садится на кровати, и пружины под ней жалобно скрипят, прогибаясь. Пружины? У них ортопедический матрас из какого-то там кокоса с примесью бамбука. Там нечему скрипеть. Впрочем, кровать тоже сильно изменилась со вчерашнего вечера. Узкая, односпальная, со спинкой из железных прутьев. Сашка последний раз такие в «Утюжке» видела. И в советских фильмах про войну. Стоп.
Накомодные слоники. Салфетки. Полосы на окнах. Холод собачий. Сашка встаёт. Пол тоже холоднющий. Так она ещё и в носках, вязаных, но даже они не спасают. Возле кровати коротко обрезанные валенки. Это вместо домашних тапочек, что ли? Мило. На спинке кровати халат висит, затасканный, когда-то в прошлом синий в жёлтую ромашку. Сашка берёт его, натягивает, завязывает пояс. Всё лучше, чем линялая ночнушка, в которой она проснулась. Впрочем, не проснулась же. Вот сейчас самое главное не проснуться, но осознаться. Надо же, получилось наконец-то! Сколько она книжек про осознанные сновидения читала, сколько техник пробовала. А получалось всего пару раз и на считаные минуты. Да и когда она последний раз практиковала-то? Ещё на Алтае дело было, ещё до возвращения Туманова. Она потому и увлеклась ОСами, чтобы хоть так до него дотянуться. Узнать, чем живёт, как себя чувствует. А когда сокровище само на пороге нарисовалось, бросила всякой ерундой заниматься, не до того было.
Так, что там в умных книжках писали? Надо осознаться. То есть понять, что ты спишь, но можешь при этом мыслить. Надо увидеть свои руки, потереть их, потом открыть холодильник и достать яблоко. А потом уже можно перемещаться, куда там тебе надо…
Стоп. Какой, к чёрту, холодильник? Накомодные слоники были популярны в тридцатых… Ну в сороковых. Полосы на окнах – это война. Значит, сороковые. Придётся, Сашенька, обойтись без холодильника. Да в такой мороз он и не нужен никому. И яблоки ты тут вряд ли найдёшь. Тут туалет найти хотя бы… И желательно побыстрее.
Сашка толкает дверь и с удивлением обнаруживает, что она закрыта на цепочку. Снимает цепочку и выходит в коридор. А тут ещё холоднее, сквозняк гуляет. Чёрт возьми, они топить не пробовали? А кто они? Куда её вообще занесло-то, недомастера осознанных сновидений?
Напротив её двери ещё одна, и за ней какой-то шум, возня. Сколько времени, интересно? За окном рассветало. Люди, наверное, на работу собираются. Значит, в туалет может быть очередь. То, что квартира коммунальная, сомневаться не приходилось, иначе зачем цепочки на дверях? Да и откуда другие в это время?
- Да иди ты отсюда, Лёша! – вдруг раздаётся из-за двери с таким надрывом, что Сашка вздрагивает.
И следом за этой фразой протяжный стон, подозрительно знакомый. Где-то Сашка уже слышала подобное, и точно не в порнофильме. На акушерской практике, будь она неладна. Сашку потом ещё месяц тошнило, она тогда дала себе клятву держаться как можно дальше от сего раздела медицины. В ту же секунду дверь распахивается. На пороге возникает мужик. Высокий, под два метра. В военной форме. Окидывает Сашку пристальным взглядом. Подозрительно знакомым взглядом… Подозрительно знакомых голубых глаз.
- Ну хоть кто-то не спит! Вы наша новая соседка, да? В комнату Тамары Михайловны заехали? Алексей Алексеевич, будем знакомы! Вас не затруднит нагреть воды? Жена рожает. Ещё и меня гонит, бестолковая…
- Так не для мужских глаз зрелище, - замечает Сашка, сама удивляясь собственному спокойствию. - Идите лучше вы за водой, а я пойду к вашей жене. Я врач.
- Я тоже, - с подозрительно знакомой насмешливой интонацией сообщает мужик. – Но от вашей помощи не откажусь, мне нужна вторая пара рук. И вода, чёрт бы её побрал!
Из комнаты доносится ещё один стон, от которого Сашку внутренне передёргивает.
- Хорошо, сейчас нагрею!
Сашка разворачивается, ловя себя на мысли, что даже не знает, где здесь добывают воду. Судя по обстановке, на центральное водоснабжение рассчитывать не приходится. И тут до неё доходит.
- Как вы сказали, вас зовут?
Мужик уже почти скрылся за дверью, но вопрос услышал.
- Алексей Алексеевич. Туманов. А вас? – кричит он из комнаты.
- Александра. Тамарина. Вашу ж мать…
***
Всё оказывается даже проще, чем она ожидала. Последняя комната по коридору – кухня, довольно просторная, с огромной плитой, возле которой обнаруживается сразу несколько жестяных вёдер. Догадаться, что они предназначены для воды, не трудно. Кранов не наблюдается, значит, колонка. Вероятнее всего, во дворе. Возле входной двери вешалка с тремя тулупами. Сашка выбирает самый маленький, он приходится впору. Ну и отлично. Лестница деревянная, скрипит, ступеньки прогибаются. Дерево прогнило, скоро ломаться начнёт. Но в целом ничего ужасающего. Всё это Сашка уже видела, пока на Алтае жила, всё уже проходила. И воду из колонки, и вёдра по десять литров, и холод собачий. Вспомним лихую молодость. Ради такого события можно и потерпеть. Не каждый день увидишь, как главный человек твоей жизни на свет появляется. Хотя, иные вещи может лучше и не видеть. Сашка бы предпочла, чтобы таинство рождения оставалось для неё таинством, без анатомических подробностей, особенно в антисанитарных реалиях сороковых. Но выбирать уже не приходится.
Вёдра она благополучно набирает, попутно оглядываясь по сторонам. Вот такая Москва ей даже нравится. Никто никуда не спешит, витрины с Версаче не сияют, вейпы не дымят. Деревянные двухэтажные домики, тихая улица, вдалеке церковь виднеется. Не взорвали ещё, надо же. Или эту и не взорвут? Что-то такое Всеволод Алексеевич ей рассказывал, про церковь. Господи, Всеволод Алексеевич… С водой надо поторопиться, хватит декорации рассматривать. А то твоего чистоплюя даже помыть будет нечем. Он тебе это потом припомнит. Лет через восемьдесят.
Сашка дотаскивает вёдра до кухни, водружает на плиту. Спасибо тебе, алтайская закалка. Там она долго грела воду тем же способом. Только там был камин с варочной поверхностью, а тут плита, пошире и побольше. Но смысл тот же самый. Дрова сложить столбиком, между ними бумажку. Поддув открыть, спичку просунуть. Ещё лучше, чем на Алтае загорелось.
Пока вода греется, Сашка отыскивает то, что искала до блистательного появления старшего Туманова. Ну хоть туалет в доме, а не на улице, и то хорошо. Ополаскивает руки, черпая ещё ледяную воду из ведра, и идёт узнавать, как там дела у Алексея Алексеевича и ещё не представленной ей Оксаны Михайловны. Деликатно стучится в дверь.
- Саша, это вы? – кричит Алексей Алексеевич. – Заходите. Вы как раз вовремя.
- Вода греется, печка-то не топлена была, - сообщает Сашка, переступая порог.
Интерьер тут особо не отличается от того, что Сашка уже наблюдала сегодня в собственной комнате. Слоников, правда, нет. Кровать одна-единственная, такая же узкая, как у неё. И как они вдвоём на ней спали? Да ещё и Всеволода Алексеевича сделать умудрились? Такой же круглый стол, только без скатёрки. Коврик на полу из лоскутков. А он тут откуда взялся? Что за деревня стайл в центре Москвы? Ладно, на окраине. Неважно! А детская кроватка где? Вы новорожденного куда класть собрались? В ящик комода? Пелёнки где, распашонки? Никакой готовности к появлению Народного артиста!
Оксана Михайловна выглядит, мягко говоря, не очень. Впрочем, Сашка вообще не замечала, чтобы женщин радовал и бодрил процесс деторождения. Но контраст между теми двумя фотографиями мамы Всеволода Алексеевича, которые сохранились в архивах, и измученной, бледно-зелёной женщиной на кровати, был весьма разительный.
- Иди сюда. Ничего, что я на ты? Возьми на столе бутылку, это спирт, - командует Алексей Алексеевич. - Руки обработай. И подходи. Ксюша, это соседка наша новая. Тоже доктор. Она мне поможет, хорошо?
- Слава богу! – выдаёт женщина. – Вот она пусть и помогает. А ты иди отсюда!
- Ксюша, я медик. И я, в конце концов, твой муж!
- Вот именно! Иди, говорю. Ох…
Мысленно собравшись, Сашка заглядывает туда, куда меньше всего хотела смотреть. Хм… А дело-то уже близится к финалу.
- Правда, Алексей Алексеевич, давайте, я сама. Всем проще будет. Дышите, Оксана…
- Ксюша. Что ты выкаешь-то как не родная?
Да действительно. Роднее ж и некуда.
- Дыши, Ксюша, на раз и два. А теперь тужимся… Вот так. Теперь дышим. Не нервничаем, всё будет отлично. Ещё немножко и родится у нас здоровый сынок.
- Может, доченька, - хрипло, между схватками возражает без пяти минут счастливая мать. – Я так девочку хочу.
- В смысле девочку? – Сашка от неожиданности даже про неловкость забывает, и руки сами ложатся туда, куда нужно, помогая и направляя. – Зачем девочку? А мальчика не хотите? Не хочешь, то есть?
- Девочка помощницей будет… А мальчиков рожать страшно. Ох ты ж, господи, больно как…
Сашка кусает губы от досады. Спинальную анестезию изобретут ещё лет через двадцать, а у нас начнут применять через все пятьдесят. Хоть бы без разрывов обошлось, чем она тут шить-то будет. Впрочем, там за дверью военный хирург стоит… Так что ещё не худший вариант. Если у него, опять же, есть шовный материал… Как этот материал в сороковых выглядит, интересно…
- Почему страшно?
- Потому что война, не понимаешь, что ли?
- Война скоро закончится. Он её даже не запомнит.
- Кто «он»?
- Ребёнок.
- Эта закончится, другая начнётся. Соседке, что до тебя в твоей комнате жила, похоронка на сына пришла. А через три дня она померла, горя не выдержала. Вот и рожай сыновей.
- Успокойся. И дыши на счёт, ну! Раз, два, три… Что ж вы все на счёт-то дышать должны, семейное это у вас, что ли… Тужься. Не будет больше никаких войн. А те, что будут, его не коснутся.
- Ты что ли будущее видишь? А говоришь, доктор. Знахарка ты? У нас в деревне тоже знахарка была. Даже чем-то на тебя похожая. Всё про всех знала. Мне нагадала, что я Алексея встречу.
Сашка машинально кивает. Знахарка так знахарка. Знахарки вроде же лечат, а не гадают? Гадают гадалки? Хотя, кто их там разберёт. Она вообще думала, что советская власть всю эту дурь из голов простых граждан вытравила вместе с религией. А вот поди ж ты…
- А больше ничего не нагадала? Ну, кроме будущего мужа, - осторожно интересуется она.
- Так я больше ничего и не спрашивала. Мне тогда шестнадцать лет было. Я только о любви и мечтала. Ох…
- Терпи, терпи, моя хорошая. Уже почти всё. Нет-нет, сейчас не надо тужиться. Просто дыши. Вот он у нас какой. Я же говорила, пацан!
«Предсказываю пол ребёнка без аппарата УЗИ, регистрации и смс». Можно неплохую карьеру сделать. Туда-сюда во сне мотаться. Матерь божья, Всеволод Алексеевич, на что ж вы похожи… А что молчим? Это мне что, по жопе вам дать придётся? Моему персональному божеству, по жопе?
- Ну давай, порази нас всех своим бархатным баритоном!
Сашка постаралась сделать шлепок максимально нежным и даже где-то вежливым. Почтительным. Помогло, ребёнок обиженно заорал. Отнюдь не бархатным баритоном.
- Ужас какой… А говорил, у него был приятный дискант. Опять наврал, ничего приятного. Алексей Алексеевич! Идите к нам, и лучше с водой. И с ножницами какими-нибудь, что ли… А ты, мама, готовься обеспечить нам обед. Это сокровище очень обижается, когда его вовремя не кормят.
Ну а что? Оксана Михайловна всё равно сейчас в эйфории, вряд ли вслушивается, что там «знахарка» бормочет. Да и вряд ли запомнит. А Сашке, когда она язвит, хоть не так страшно.
- Надо же, сын, - Алексей Алексеевич улыбается, ловко перевязывая пуповину. – А говорила, девчонка будет.
Сашка исподтишка наблюдает за ним. Когда улыбается, сходство со Всеволодом Алексеевичем почти портретное. С молодым Всеволодом Алексеевичем, конечно, каким его Сашка только на фотографиях видела. Но когда серьёзен, то совсем другой человек. Всё-таки Всеволод Алексеевич намного мягче в чертах, жестах, словах. Будет. Пока что он орёт благим матом, и Сашка гасит нарастающее раздражение только мыслью, что это Туманов, а не рандомный бесячий младенец.
- Ну я пойду, - Сашка встаёт, уступая место на краю постели счастливому отцу. – Если что, зовите.
- Куда собрались, Сашенька? – удивляется старший Туманов.
И от его «Сашенька» мороз по коже продирает. Точно такая же интонация. Один в один.
- Сейчас чай пить будем. С сахарином! Я паёк только что получил. И даже сгущёнка есть!
- Сгущёнку вы маме отдайте, чтобы молока было больше, - замечает Сашка, понимая, что от приглашения отвертеться не удастся.
Да и надо ли? Стоит признать, любопытство в ней сейчас берёт верх над привычной нелюдимостью. Она и так уже увидела всё самое сокровенное. Так почему бы не попить чай с Алексеем Алексеевичем? Главное, чтобы Всеволод Алексеевич прекратил наконец верещать, а то в этом лохматом году из таблеток от головной боли только цитрамон. И то не факт.
- Покорми же уже ребёнка, - вздыхает Сашка, глядя на неловкие попытки Оксаны укачать младенца.
- Так у меня молока нет.
- Приложи ребёнка, в процессе появится.
Мелькает нехорошая мысль, что образ его мамы Сашка как-то слишком идеализировала. Как в лучших христианских традициях, мать персонального божества должна была быть тоже почти божеством. Самой мудрой, самой красивой, самой умелой. А тут обычная деревенская девчонка, простая, как три копейки. Понятия не имеет, что с младенцем делать. Одна надежда на Алексея Алексеевича.
А тот на стол накрывает. Чайник принёс, хлеб порезал, теперь какую-то тряпочку разворачивает. В тряпке оказывается кусок сала, который старший Туманов режет большими ломтями. Сашка наблюдает за ним исподтишка. Хозяйственный, решительный, спокойный. Всеволод Алексеевич в такой ситуации уже бы истерил. Да что там, он уже в обмороке бы лежал от вида крови. Кстати, постель надо сменить, тряпки эти все как-то отстирать. Без Ваниша, между прочим.
- Садитесь к столу, Саша, угощайтесь. Ксюша, тебе хлеба и сала дать?
Алексей Алексеевич подносит жене кружку с чаем, куда по Сашкиному совету добавил несколько ложек сгущёнки. Сашка уже открывает рот, чтобы возразить. Ну какой хлеб с салом? Она десять минут назад человека родила, самое время пожрать хлеба и сала. Вы бы ещё сто граммов предложили. Но вовремя затыкается. Во-первых, он тоже врач, получше тебя, если верить рассказам Всеволода Алексеевича. Во-вторых, другой еды нет. В-третьих, Оксана радостно согласилась на предложение. И вскоре они закусывали уже все вчетвером: будущему народному артисту наконец-то дали грудь, и судя по довольному сопению, не пустую. Сашка старалась в ту сторону не смотреть. Никакого умиления у неё ни эта сцена, ни издаваемые звуки не вызывали.
- Так вы, получается, только вчера заехали? – интересуется Алексей Алексеевич, прихлёбывая чай из кружки.
Кружки, между прочим, алюминиевые. Нагреваются моментально и обжигают губы. Их даже в руку взять просто так невозможно, Сашке пришлось приспособить рукав халата.
- Да, - соглашается Сашка, надеясь, что расспросы прекратятся.
- Быстро ордер выдали. Я думал, до конца войны никого не заселят. А вы, Сашенька, где служите?
Сашка поспешно откусывает кусок побольше от импровизированного бутерброда, чтобы было время подумать, пока прожуёт. Чёрт возьми. Она же сказала, что врач. Молодая, врач, почему не на фронте? Не в госпитале каком-нибудь? Он-то, если верить семейной легенде, приехал в увольнительную на один день, аккурат к родам жены. Так что завтра, надо полагать, вернётся в расположение части, где служит. А она?
- Не могу распространяться, - с самым серьёзным лицом выдаёт Сашка.
- О как…
Нянькой я служу, Алексей Алексеевич. У вашего наследника. Тот ещё фронт, надо сказать, то вспышка справа – астма, то вспышка слева – диабет. Сказать ему, что ли, чтобы следил за питанием ребёнка с самого детства? И за своим заодно, диабет-то у них наследственный. Да, и что они сделают? Можно подумать, тут на каждом шагу гастрономы, забитые продуктами, только выбирай. И Сашка даже не уверена, что может что-то изменить. Она же просто сновидец, пусть и осознанный.
- Пора мне, Алексей Алексеевич, - Сашка решительно поднимается из-за стола. – К себе пойду, в сон что-то клонит. Ваши тоже уже спят. И вы бы прилегли.
Старший Туманов тоже встаёт, протягивает ей руку. Внезапно. Ну да, времена активного равноправия. Здесь она была бы товарищ Тамарина. Носила бы кожанку и красную косынку, материлась в своё удовольствие, курила махорку в самокрутках и пользовалась уважением мужиков на фронте как надёжный боевой друг. А то, что она была бы на фронте, Сашка даже не сомневалась. Кстати, это идея. Где-то должен быть призывной пункт или как его там… Завтра же с утра туда!
- Саша, я вас хотел попросить. Я завтра отбываю в часть, - сообщает Алексей Алексеевич. – Оксана остаётся одна. Ну то есть теперь уже не одна, конечно, с сыном. Часто приезжать не смогу, сами понимаете. Присмотрите за ними, пожалуйста.
- А другие соседи? – уточняет Сашка, слегка ошарашенная просьбой.
- Так нет никого больше. Кто на фронте, кто в эвакуации ещё с того года, так и не вернулись. Вы не думайте, Оксана у меня боевая. Я не удивлюсь, если она к вечеру уже встанет и начнёт порядки наводить. Вот вы и следите за ней, пожалуйста. А то сейчас возьмётся вёдра таскать, дрова… Вы же медик, понимаете…
- Понимаю.
- Ну и за мальцом присмотрите, пожалуйста. Так-то вроде здоровый, тьфу-тьфу.
Алексей Алексеевич стучит по столу. Обалдеть. Нет людей более суеверных, чем врачи, вот уж воистину.
- Всё будет в порядке, Алексей Алексеевич, - улыбается Сашка, впервые, за этот странный день. – Я обязательно за вашим сыном присмотрю.
Лет через восемьдесят.
Сашка уходит в свою комнату и, даже не сняв халат, валится на постель. Как же хочется спать, чёрт побери. А ведь ещё даже не вечер. Вот не зря она всегда акушерство не любила. Какой же муторный и выматывающий этот процесс, рождение новых людей. Ужас. А кому-то нравилось акушерство, девки вон чуть не дрались за место в ординатуре. Дуры-то ещё. Всё, спать. А о том, что ей теперь нянькаться с новорожденным, она подумает завтра.
Маленькое вступление. Это всё те же спин-оффы к "Фанатам 2", которые уже грозят перейти в "Фанаты 3". И маленькая (а может и большая) шалость автора, который, начитавшись попаданцев в рамках Бесячего марафона, вдруг подумал... Да-да, именно это он и подумал. Что получилось? Давайте почитаем вместе.
***
- Господи, как же хорошо!
Всеволод Алексеевич с видимым удовольствием вытягивается на кровати. Только что из душа и волосы он, конечно же, не высушил. И даже полотенце на подушку не кинул. Промокнет же подушка. И утром у него будет причёска домовёнка Кузи, придётся заново мочить волосы, чтобы уложить. Но замечания ему делать Сашка, конечно же, не собирается. Садится рядом, чтобы подсоединить дозатор инсулина.
- Ай, у тебя руки холодные! – возмущается он.
- Нормальные у меня руки. Это у вас пузо распаренное, - хихикает Сашка, но всё же старается растереть ладони. – Что вас так расплющило-то?
- Что? – вопросительно поднимает брови.
- Говорю, кровать вроде вот она, никто не забирал. У вас на лице такое блаженство, как будто вы месяц по гастролям мотались, и спали там на чём придётся.
- Просто люблю ложиться чистым в чистую постель. Отдельный вид удовольствия.
- Доступный хоть каждый день, - хмыкает Сашка. – Вы и так из душа не вылезаете. А постель я тоже могу менять каждый день, если хотите. Как в хороших отелях.
- Ну конечно, мало тебе забот по дому, ещё ежедневную стирку туда добавим.
- Так не я стираю, а машинка. Всё, укрывайтесь.
- Тоже верно, - он натягивает махровую простыню, которая у них сейчас вместо одеяла, до груди и устраивается поудобнее. – Как просто стало, Сашенька. В кране всегда горячая вода, бельё стирает машинка. Можно жить и радоваться. А когда я был ребёнком, мы мылись один раз в неделю. Каждую субботу ходили с отцом в баню. Там батя тебя отдраит, выдаст чистое бельё, и всё, до следующей субботы. Дома только умывались, центрального водопровода-то не было, воду из колонки таскали, сколько принесёшь – столько потом грязной вынесешь, то ещё удовольствие.
- Представляю, как вы мучились, с вашим-то чистоплюйством, - вздыхает Сашка, залезая на свою половину кровати и устраивая щёку у него на плече.
- Ты знаешь, нет, - усмехается Всеволод Алексеевич. – Чистоплюем, как ты выразилась, я стал гораздо позже, уже получив известность. Сцена всё же обязывает следить за собой. А пацаном даже не обращал внимания, чистая у меня рубашка или грязная.
- Да ладно! Я видела какую-то передачу, где вы школьные годы вспоминали. И вы с таким ужасом на лице рассказывали, что одни и те же форменные брюки носили пять лет, так что они в итоге протёрлись на самом важном месте.
- Так уж на самом важном, Сашенька? Там-то они как могли протереться?
- Да тьфу на вас! Хотела корректно выразиться. На заднице они протёрлись. Вы, по-моему, тогда так и сказали на камеру. А у самого чуть ли не слёзы в глазах стояли.
- Поверила? Никакие сомнения не одолевают?
А взгляд хитрый-хитрый. Вот ведь засранец!
- Саш, дети растут, ты не знала? И очень быстро растут. Пять лет в школе носить одни и те же брюки не получилось бы ну никак! Они бы треснули по швам.
Сашка мрачно на него смотрит, ждёт продолжения. Сомнения её, конечно, одолевали, но мало ли! Может, эти несчастные штаны ему перешивали. Она послевоенные годы только по фильмам представляет, и про перешитые вещи вроде в каком-то кино было.
- Ой, вы могли год-другой и прибавить, к художественным преувеличениям в ваших интервью я привыкла.
- Но в сыгранную драму всё-таки поверила, - резюмирует он. – Ну не дуйся! Времена действительно были суровые, но все так жили. Мы одалживали у отцов ботинки, чтобы пойти на выпускной. Работали летом в колхозах, чтобы накопить на первый пиджак. А про трусы я тебе рассказывал?
- Какие ещё трусы?
- Батины, - усмехается Всеволод Алексеевич. – Я же говорю, с одеждой было туго. А отец-то на военной службе, на полном государственном обеспечении. И ему выдают не только форму, но и нижнее бельё, уставное. В том числе трусы. Синие такие, сатиновые трусы, сейчас их семейными называют. И отец мне одни выделил, чтобы я в них в школу на физкультуру ходил, вроде как экономия. Я сначала обрадовался, дурак. Ребята кто в трениках заношенных, кто в кальсонах. А у меня новьё, практически шорты, как у настоящих спортсменов. А потом заметил, что девчонки хихикают и как-то странно на меня смотрят. Размер-то у меня… А на физкультуре то бегать надо, то прыгать… Словом, в кальсонах было бы лучше.
Всеволод Алексеевич улыбается собственным воспоминаниям, да и в голосе у него явно звучит смех. А вот Сашке совершенно не смешно.
- Отец не понимал, что ли? Это же психологическая травма для ребёнка! Тем более, для подростка! Когда одноклассники ржут, потому что ты не такой, как все.
- Саш, да ты чего? – Всеволод Алексеевич приподнимается на локте. – Да не было никакой травмы. Ну поржали и поржали. Я бы на их месте плакал от зависти, и не к трусам. Саша! Ты своё детство вспоминаешь, что ли?
Сашка мотает головой, и щёлкает выключателем. Всё равно спать пора, а в темноте он не заметит, что у неё глаза на мокром месте.
- Нет. Не обращайте внимания.
- Саша! Если я не вижу в темноте, это не значит, что не слышу. По твоему голосу уже всё понятно.
- Да ничего не понятно. Просто ваши рассказы о детстве на меня так влияют. Мне вас всё время жалко.
- Меня? Да чего меня жалеть, Саша? Я был крепкий здоровый парень, силы хоть отбавляй, дури ещё больше. Жил в своё удовольствие, учился через пень-колоду, пока в армию не забрали вообще дурак дураком.
- Это всё потом было. Я про раннее детство. Как представлю… Маленький мальчик, практически сирота, без мамы. Холодно, голодно. Печку надо топить, воду таскать, баня раз в неделю, рубашки грязные… Никто лишний раз доброго слова не скажет. Я иногда вообще поражаюсь, как вы выжили, без заботы, без лекарств, в конце концов.
- Каких лекарств, Саш? У меня тогда ни диабета, ни астмы ещё не было.
- Да каких угодно! Сколько всяких детских болезней: свинка там, корь, ветрянка. Мамы нет, а отец что? Всегда на службе!
- И отец врач, если ты не забыла.
- Ой, вы сами рассказывали, как он вас с температурой в школу отправлял. Врач!
- Саша! – Всеволод Алексеевич переворачивается и опирается на руки, нависая над ней. – Ну-ка в глаза мне смотри, несчастное создание.
Комнату освещает только ночник, но силуэт его Сашка видит прекрасно.
- Прекрати искать драму там, где её нет. Детство закончилось, и сейчас я помню только отдельные отрывки, далеко не трагические. Я, конечно, понимаю, вы, девочки, так устроены, вам, чтобы любить, надо жалеть. Но посмотри на меня. Большой дядька, проживший счастливую жизнь, объездивший весь свет, получивший всё, чего хотел, начиная со славы и заканчивая государственными наградами. Ты уверена, что я хороший объект для жалости?
Сашка решает за благо промолчать. Когда он вот такой, весёлый, нормально себя чувствующий – нет, конечно. А когда ему нездоровится, когда стелется по кровати тряпочкой и смотрит на неё грустными глазами – тут можно поспорить.
- И ещё, Сашенька. Мне кажется, если бы ты познакомилась со мной годиков так семьдесят назад, тебе бы это знакомство совсем не понравилось!
- Да глупости! – фыркает Сашка. – Я, может, мечтаю о машине времени. Как в этих тупых книжках про попаданцев, знаете? Ну где какая-нибудь дура или какой-нибудь дурак вдруг проваливаются во времени и оказываются, скажем, в сорок первом году. И тут же бегут спасать страну. Ищут Сталина, чтобы рассказать ему, когда немцы нападут. Как будто он им поверит, ага. И одна кухарка перевернёт ход истории. Я пару таких книг читала, потом на мангале их сжигала, ритуально. За тупость. Мне главных героев всегда прибить хотелось. Ну какой Сталин? Меня бы в те годы!
- И что бы ты делала? – усмехается Всеволод Алексеевич, снова уютно устраиваясь на своей половине. – Искала бы меня?
- Конечно.
- А дальше? Охмурила бы моего батю и таскала за мной горшки? Десятилетия проходят, а твои сексуальные фантазии не меняются, я смотрю. Саша и горшок Туманова.
- Всеволод Алексеевич! Обязательно всё опошлить?
- Конечно! – хмыкает он. – Иначе жить скучно. Спокойной ночи, Сашенька!
И поворачивается на бок, под который Сашка тут же привычно заползает. Спокойной ночи, сокровище.
***
Чёрт побери, как же холодно! Он опять оставил открытым окно? Вот же любитель свежего воздуха, порой даже слишком свежего. Ночью в горах резко падает температура, даже летом. Сашка со вздохом открывает глаза и упирается взглядом в стену. Деревянную. Там, где ещё вчера были бежевые обои с золотыми вензелями, теперь доски. Нет, они давно собирались делать ремонт, в их влажном климате обои быстро теряли товарный вид, да и раздражали Сашку эти вензеля, но со Всеволодом Алексеевичем любой ремонт – как отдельный вид катастрофы. Словом, так и не собрались. Но доски-то тут откуда взялись? Ещё и старые, неровные, даже не крашеные?
Сашкин взгляд скользит дальше. Деревянный комод, накрытый белой кружевной салфеткой. Мраморные слоники, семь штук, стоят друг за дружкой. От самого большого к самому маленькому. Этажерка с книгами, старыми, потрёпанными. Круглый стол с тремя стульями, скатерть тоже кружевная. Окно. Окно, кстати, закрыто. И не просто закрыто, а ещё и заклеено бумагой. И на стекле тоже бумага, крест-накрест. Что?
Сашка резко садится на кровати, и пружины под ней жалобно скрипят, прогибаясь. Пружины? У них ортопедический матрас из какого-то там кокоса с примесью бамбука. Там нечему скрипеть. Впрочем, кровать тоже сильно изменилась со вчерашнего вечера. Узкая, односпальная, со спинкой из железных прутьев. Сашка последний раз такие в «Утюжке» видела. И в советских фильмах про войну. Стоп.
Накомодные слоники. Салфетки. Полосы на окнах. Холод собачий. Сашка встаёт. Пол тоже холоднющий. Так она ещё и в носках, вязаных, но даже они не спасают. Возле кровати коротко обрезанные валенки. Это вместо домашних тапочек, что ли? Мило. На спинке кровати халат висит, затасканный, когда-то в прошлом синий в жёлтую ромашку. Сашка берёт его, натягивает, завязывает пояс. Всё лучше, чем линялая ночнушка, в которой она проснулась. Впрочем, не проснулась же. Вот сейчас самое главное не проснуться, но осознаться. Надо же, получилось наконец-то! Сколько она книжек про осознанные сновидения читала, сколько техник пробовала. А получалось всего пару раз и на считаные минуты. Да и когда она последний раз практиковала-то? Ещё на Алтае дело было, ещё до возвращения Туманова. Она потому и увлеклась ОСами, чтобы хоть так до него дотянуться. Узнать, чем живёт, как себя чувствует. А когда сокровище само на пороге нарисовалось, бросила всякой ерундой заниматься, не до того было.
Так, что там в умных книжках писали? Надо осознаться. То есть понять, что ты спишь, но можешь при этом мыслить. Надо увидеть свои руки, потереть их, потом открыть холодильник и достать яблоко. А потом уже можно перемещаться, куда там тебе надо…
Стоп. Какой, к чёрту, холодильник? Накомодные слоники были популярны в тридцатых… Ну в сороковых. Полосы на окнах – это война. Значит, сороковые. Придётся, Сашенька, обойтись без холодильника. Да в такой мороз он и не нужен никому. И яблоки ты тут вряд ли найдёшь. Тут туалет найти хотя бы… И желательно побыстрее.
Сашка толкает дверь и с удивлением обнаруживает, что она закрыта на цепочку. Снимает цепочку и выходит в коридор. А тут ещё холоднее, сквозняк гуляет. Чёрт возьми, они топить не пробовали? А кто они? Куда её вообще занесло-то, недомастера осознанных сновидений?
Напротив её двери ещё одна, и за ней какой-то шум, возня. Сколько времени, интересно? За окном рассветало. Люди, наверное, на работу собираются. Значит, в туалет может быть очередь. То, что квартира коммунальная, сомневаться не приходилось, иначе зачем цепочки на дверях? Да и откуда другие в это время?
- Да иди ты отсюда, Лёша! – вдруг раздаётся из-за двери с таким надрывом, что Сашка вздрагивает.
И следом за этой фразой протяжный стон, подозрительно знакомый. Где-то Сашка уже слышала подобное, и точно не в порнофильме. На акушерской практике, будь она неладна. Сашку потом ещё месяц тошнило, она тогда дала себе клятву держаться как можно дальше от сего раздела медицины. В ту же секунду дверь распахивается. На пороге возникает мужик. Высокий, под два метра. В военной форме. Окидывает Сашку пристальным взглядом. Подозрительно знакомым взглядом… Подозрительно знакомых голубых глаз.
- Ну хоть кто-то не спит! Вы наша новая соседка, да? В комнату Тамары Михайловны заехали? Алексей Алексеевич, будем знакомы! Вас не затруднит нагреть воды? Жена рожает. Ещё и меня гонит, бестолковая…
- Так не для мужских глаз зрелище, - замечает Сашка, сама удивляясь собственному спокойствию. - Идите лучше вы за водой, а я пойду к вашей жене. Я врач.
- Я тоже, - с подозрительно знакомой насмешливой интонацией сообщает мужик. – Но от вашей помощи не откажусь, мне нужна вторая пара рук. И вода, чёрт бы её побрал!
Из комнаты доносится ещё один стон, от которого Сашку внутренне передёргивает.
- Хорошо, сейчас нагрею!
Сашка разворачивается, ловя себя на мысли, что даже не знает, где здесь добывают воду. Судя по обстановке, на центральное водоснабжение рассчитывать не приходится. И тут до неё доходит.
- Как вы сказали, вас зовут?
Мужик уже почти скрылся за дверью, но вопрос услышал.
- Алексей Алексеевич. Туманов. А вас? – кричит он из комнаты.
- Александра. Тамарина. Вашу ж мать…
***
Всё оказывается даже проще, чем она ожидала. Последняя комната по коридору – кухня, довольно просторная, с огромной плитой, возле которой обнаруживается сразу несколько жестяных вёдер. Догадаться, что они предназначены для воды, не трудно. Кранов не наблюдается, значит, колонка. Вероятнее всего, во дворе. Возле входной двери вешалка с тремя тулупами. Сашка выбирает самый маленький, он приходится впору. Ну и отлично. Лестница деревянная, скрипит, ступеньки прогибаются. Дерево прогнило, скоро ломаться начнёт. Но в целом ничего ужасающего. Всё это Сашка уже видела, пока на Алтае жила, всё уже проходила. И воду из колонки, и вёдра по десять литров, и холод собачий. Вспомним лихую молодость. Ради такого события можно и потерпеть. Не каждый день увидишь, как главный человек твоей жизни на свет появляется. Хотя, иные вещи может лучше и не видеть. Сашка бы предпочла, чтобы таинство рождения оставалось для неё таинством, без анатомических подробностей, особенно в антисанитарных реалиях сороковых. Но выбирать уже не приходится.
Вёдра она благополучно набирает, попутно оглядываясь по сторонам. Вот такая Москва ей даже нравится. Никто никуда не спешит, витрины с Версаче не сияют, вейпы не дымят. Деревянные двухэтажные домики, тихая улица, вдалеке церковь виднеется. Не взорвали ещё, надо же. Или эту и не взорвут? Что-то такое Всеволод Алексеевич ей рассказывал, про церковь. Господи, Всеволод Алексеевич… С водой надо поторопиться, хватит декорации рассматривать. А то твоего чистоплюя даже помыть будет нечем. Он тебе это потом припомнит. Лет через восемьдесят.
Сашка дотаскивает вёдра до кухни, водружает на плиту. Спасибо тебе, алтайская закалка. Там она долго грела воду тем же способом. Только там был камин с варочной поверхностью, а тут плита, пошире и побольше. Но смысл тот же самый. Дрова сложить столбиком, между ними бумажку. Поддув открыть, спичку просунуть. Ещё лучше, чем на Алтае загорелось.
Пока вода греется, Сашка отыскивает то, что искала до блистательного появления старшего Туманова. Ну хоть туалет в доме, а не на улице, и то хорошо. Ополаскивает руки, черпая ещё ледяную воду из ведра, и идёт узнавать, как там дела у Алексея Алексеевича и ещё не представленной ей Оксаны Михайловны. Деликатно стучится в дверь.
- Саша, это вы? – кричит Алексей Алексеевич. – Заходите. Вы как раз вовремя.
- Вода греется, печка-то не топлена была, - сообщает Сашка, переступая порог.
Интерьер тут особо не отличается от того, что Сашка уже наблюдала сегодня в собственной комнате. Слоников, правда, нет. Кровать одна-единственная, такая же узкая, как у неё. И как они вдвоём на ней спали? Да ещё и Всеволода Алексеевича сделать умудрились? Такой же круглый стол, только без скатёрки. Коврик на полу из лоскутков. А он тут откуда взялся? Что за деревня стайл в центре Москвы? Ладно, на окраине. Неважно! А детская кроватка где? Вы новорожденного куда класть собрались? В ящик комода? Пелёнки где, распашонки? Никакой готовности к появлению Народного артиста!
Оксана Михайловна выглядит, мягко говоря, не очень. Впрочем, Сашка вообще не замечала, чтобы женщин радовал и бодрил процесс деторождения. Но контраст между теми двумя фотографиями мамы Всеволода Алексеевича, которые сохранились в архивах, и измученной, бледно-зелёной женщиной на кровати, был весьма разительный.
- Иди сюда. Ничего, что я на ты? Возьми на столе бутылку, это спирт, - командует Алексей Алексеевич. - Руки обработай. И подходи. Ксюша, это соседка наша новая. Тоже доктор. Она мне поможет, хорошо?
- Слава богу! – выдаёт женщина. – Вот она пусть и помогает. А ты иди отсюда!
- Ксюша, я медик. И я, в конце концов, твой муж!
- Вот именно! Иди, говорю. Ох…
Мысленно собравшись, Сашка заглядывает туда, куда меньше всего хотела смотреть. Хм… А дело-то уже близится к финалу.
- Правда, Алексей Алексеевич, давайте, я сама. Всем проще будет. Дышите, Оксана…
- Ксюша. Что ты выкаешь-то как не родная?
Да действительно. Роднее ж и некуда.
- Дыши, Ксюша, на раз и два. А теперь тужимся… Вот так. Теперь дышим. Не нервничаем, всё будет отлично. Ещё немножко и родится у нас здоровый сынок.
- Может, доченька, - хрипло, между схватками возражает без пяти минут счастливая мать. – Я так девочку хочу.
- В смысле девочку? – Сашка от неожиданности даже про неловкость забывает, и руки сами ложатся туда, куда нужно, помогая и направляя. – Зачем девочку? А мальчика не хотите? Не хочешь, то есть?
- Девочка помощницей будет… А мальчиков рожать страшно. Ох ты ж, господи, больно как…
Сашка кусает губы от досады. Спинальную анестезию изобретут ещё лет через двадцать, а у нас начнут применять через все пятьдесят. Хоть бы без разрывов обошлось, чем она тут шить-то будет. Впрочем, там за дверью военный хирург стоит… Так что ещё не худший вариант. Если у него, опять же, есть шовный материал… Как этот материал в сороковых выглядит, интересно…
- Почему страшно?
- Потому что война, не понимаешь, что ли?
- Война скоро закончится. Он её даже не запомнит.
- Кто «он»?
- Ребёнок.
- Эта закончится, другая начнётся. Соседке, что до тебя в твоей комнате жила, похоронка на сына пришла. А через три дня она померла, горя не выдержала. Вот и рожай сыновей.
- Успокойся. И дыши на счёт, ну! Раз, два, три… Что ж вы все на счёт-то дышать должны, семейное это у вас, что ли… Тужься. Не будет больше никаких войн. А те, что будут, его не коснутся.
- Ты что ли будущее видишь? А говоришь, доктор. Знахарка ты? У нас в деревне тоже знахарка была. Даже чем-то на тебя похожая. Всё про всех знала. Мне нагадала, что я Алексея встречу.
Сашка машинально кивает. Знахарка так знахарка. Знахарки вроде же лечат, а не гадают? Гадают гадалки? Хотя, кто их там разберёт. Она вообще думала, что советская власть всю эту дурь из голов простых граждан вытравила вместе с религией. А вот поди ж ты…
- А больше ничего не нагадала? Ну, кроме будущего мужа, - осторожно интересуется она.
- Так я больше ничего и не спрашивала. Мне тогда шестнадцать лет было. Я только о любви и мечтала. Ох…
- Терпи, терпи, моя хорошая. Уже почти всё. Нет-нет, сейчас не надо тужиться. Просто дыши. Вот он у нас какой. Я же говорила, пацан!
«Предсказываю пол ребёнка без аппарата УЗИ, регистрации и смс». Можно неплохую карьеру сделать. Туда-сюда во сне мотаться. Матерь божья, Всеволод Алексеевич, на что ж вы похожи… А что молчим? Это мне что, по жопе вам дать придётся? Моему персональному божеству, по жопе?
- Ну давай, порази нас всех своим бархатным баритоном!
Сашка постаралась сделать шлепок максимально нежным и даже где-то вежливым. Почтительным. Помогло, ребёнок обиженно заорал. Отнюдь не бархатным баритоном.
- Ужас какой… А говорил, у него был приятный дискант. Опять наврал, ничего приятного. Алексей Алексеевич! Идите к нам, и лучше с водой. И с ножницами какими-нибудь, что ли… А ты, мама, готовься обеспечить нам обед. Это сокровище очень обижается, когда его вовремя не кормят.
Ну а что? Оксана Михайловна всё равно сейчас в эйфории, вряд ли вслушивается, что там «знахарка» бормочет. Да и вряд ли запомнит. А Сашке, когда она язвит, хоть не так страшно.
- Надо же, сын, - Алексей Алексеевич улыбается, ловко перевязывая пуповину. – А говорила, девчонка будет.
Сашка исподтишка наблюдает за ним. Когда улыбается, сходство со Всеволодом Алексеевичем почти портретное. С молодым Всеволодом Алексеевичем, конечно, каким его Сашка только на фотографиях видела. Но когда серьёзен, то совсем другой человек. Всё-таки Всеволод Алексеевич намного мягче в чертах, жестах, словах. Будет. Пока что он орёт благим матом, и Сашка гасит нарастающее раздражение только мыслью, что это Туманов, а не рандомный бесячий младенец.
- Ну я пойду, - Сашка встаёт, уступая место на краю постели счастливому отцу. – Если что, зовите.
- Куда собрались, Сашенька? – удивляется старший Туманов.
И от его «Сашенька» мороз по коже продирает. Точно такая же интонация. Один в один.
- Сейчас чай пить будем. С сахарином! Я паёк только что получил. И даже сгущёнка есть!
- Сгущёнку вы маме отдайте, чтобы молока было больше, - замечает Сашка, понимая, что от приглашения отвертеться не удастся.
Да и надо ли? Стоит признать, любопытство в ней сейчас берёт верх над привычной нелюдимостью. Она и так уже увидела всё самое сокровенное. Так почему бы не попить чай с Алексеем Алексеевичем? Главное, чтобы Всеволод Алексеевич прекратил наконец верещать, а то в этом лохматом году из таблеток от головной боли только цитрамон. И то не факт.
- Покорми же уже ребёнка, - вздыхает Сашка, глядя на неловкие попытки Оксаны укачать младенца.
- Так у меня молока нет.
- Приложи ребёнка, в процессе появится.
Мелькает нехорошая мысль, что образ его мамы Сашка как-то слишком идеализировала. Как в лучших христианских традициях, мать персонального божества должна была быть тоже почти божеством. Самой мудрой, самой красивой, самой умелой. А тут обычная деревенская девчонка, простая, как три копейки. Понятия не имеет, что с младенцем делать. Одна надежда на Алексея Алексеевича.
А тот на стол накрывает. Чайник принёс, хлеб порезал, теперь какую-то тряпочку разворачивает. В тряпке оказывается кусок сала, который старший Туманов режет большими ломтями. Сашка наблюдает за ним исподтишка. Хозяйственный, решительный, спокойный. Всеволод Алексеевич в такой ситуации уже бы истерил. Да что там, он уже в обмороке бы лежал от вида крови. Кстати, постель надо сменить, тряпки эти все как-то отстирать. Без Ваниша, между прочим.
- Садитесь к столу, Саша, угощайтесь. Ксюша, тебе хлеба и сала дать?
Алексей Алексеевич подносит жене кружку с чаем, куда по Сашкиному совету добавил несколько ложек сгущёнки. Сашка уже открывает рот, чтобы возразить. Ну какой хлеб с салом? Она десять минут назад человека родила, самое время пожрать хлеба и сала. Вы бы ещё сто граммов предложили. Но вовремя затыкается. Во-первых, он тоже врач, получше тебя, если верить рассказам Всеволода Алексеевича. Во-вторых, другой еды нет. В-третьих, Оксана радостно согласилась на предложение. И вскоре они закусывали уже все вчетвером: будущему народному артисту наконец-то дали грудь, и судя по довольному сопению, не пустую. Сашка старалась в ту сторону не смотреть. Никакого умиления у неё ни эта сцена, ни издаваемые звуки не вызывали.
- Так вы, получается, только вчера заехали? – интересуется Алексей Алексеевич, прихлёбывая чай из кружки.
Кружки, между прочим, алюминиевые. Нагреваются моментально и обжигают губы. Их даже в руку взять просто так невозможно, Сашке пришлось приспособить рукав халата.
- Да, - соглашается Сашка, надеясь, что расспросы прекратятся.
- Быстро ордер выдали. Я думал, до конца войны никого не заселят. А вы, Сашенька, где служите?
Сашка поспешно откусывает кусок побольше от импровизированного бутерброда, чтобы было время подумать, пока прожуёт. Чёрт возьми. Она же сказала, что врач. Молодая, врач, почему не на фронте? Не в госпитале каком-нибудь? Он-то, если верить семейной легенде, приехал в увольнительную на один день, аккурат к родам жены. Так что завтра, надо полагать, вернётся в расположение части, где служит. А она?
- Не могу распространяться, - с самым серьёзным лицом выдаёт Сашка.
- О как…
Нянькой я служу, Алексей Алексеевич. У вашего наследника. Тот ещё фронт, надо сказать, то вспышка справа – астма, то вспышка слева – диабет. Сказать ему, что ли, чтобы следил за питанием ребёнка с самого детства? И за своим заодно, диабет-то у них наследственный. Да, и что они сделают? Можно подумать, тут на каждом шагу гастрономы, забитые продуктами, только выбирай. И Сашка даже не уверена, что может что-то изменить. Она же просто сновидец, пусть и осознанный.
- Пора мне, Алексей Алексеевич, - Сашка решительно поднимается из-за стола. – К себе пойду, в сон что-то клонит. Ваши тоже уже спят. И вы бы прилегли.
Старший Туманов тоже встаёт, протягивает ей руку. Внезапно. Ну да, времена активного равноправия. Здесь она была бы товарищ Тамарина. Носила бы кожанку и красную косынку, материлась в своё удовольствие, курила махорку в самокрутках и пользовалась уважением мужиков на фронте как надёжный боевой друг. А то, что она была бы на фронте, Сашка даже не сомневалась. Кстати, это идея. Где-то должен быть призывной пункт или как его там… Завтра же с утра туда!
- Саша, я вас хотел попросить. Я завтра отбываю в часть, - сообщает Алексей Алексеевич. – Оксана остаётся одна. Ну то есть теперь уже не одна, конечно, с сыном. Часто приезжать не смогу, сами понимаете. Присмотрите за ними, пожалуйста.
- А другие соседи? – уточняет Сашка, слегка ошарашенная просьбой.
- Так нет никого больше. Кто на фронте, кто в эвакуации ещё с того года, так и не вернулись. Вы не думайте, Оксана у меня боевая. Я не удивлюсь, если она к вечеру уже встанет и начнёт порядки наводить. Вот вы и следите за ней, пожалуйста. А то сейчас возьмётся вёдра таскать, дрова… Вы же медик, понимаете…
- Понимаю.
- Ну и за мальцом присмотрите, пожалуйста. Так-то вроде здоровый, тьфу-тьфу.
Алексей Алексеевич стучит по столу. Обалдеть. Нет людей более суеверных, чем врачи, вот уж воистину.
- Всё будет в порядке, Алексей Алексеевич, - улыбается Сашка, впервые, за этот странный день. – Я обязательно за вашим сыном присмотрю.
Лет через восемьдесят.
Сашка уходит в свою комнату и, даже не сняв халат, валится на постель. Как же хочется спать, чёрт побери. А ведь ещё даже не вечер. Вот не зря она всегда акушерство не любила. Какой же муторный и выматывающий этот процесс, рождение новых людей. Ужас. А кому-то нравилось акушерство, девки вон чуть не дрались за место в ординатуре. Дуры-то ещё. Всё, спать. А о том, что ей теперь нянькаться с новорожденным, она подумает завтра.
Где Юля будет неистово бомбить, что эти деды недостаточно стары, дедовская сексуальность автором просрана, и вообще только она дедов писать умеет. Это хотя бы можно будет посмотреть под попкорн, не то что нынешний бесячий марафон? Всё-таки Волкодав душу в своих "Фанатов" вкладывала, предполагая, что читатели вместе с ней будут рыдать над "стеклом", а мы над ними ржём и называем влажными фантазиями.
и пугает читателей примерами, в которых хуемразь разводится с нежной фиалкой через год после свадьбы и отсуживает кусок жилплощади.
