
Кигель подъезжает к концертному залу, думает о том, что вроде бы и надо уже уйти со сцены, но как же он без неё и она без него?
А сколько раз порывался уйти. Не потому, что тяжело, не из-за проблем с голосом. Ему не тяжело, и с голосом никаких проблем он не ощущал, в отличие от коллег, постоянно на что-нибудь жалующихся. Просто посещали иногда мысли, что надо дать дорогу молодым, что он мог бы больше времени уделять внукам, бизнесу, общественной деятельности, наконец, чаще путешествовать с женой. Они практически нигде не были вместе, кроме как на его гастролях. С гастролями да, полмира объездили, но он видел только концертные залы, где выступал, а она – гостиничные номера, которые пыталась хоть как-то обжить к его возвращению. Кигель перед каждым юбилеем обещал себе, что закончит карьеру. Отклонял приглашения в течение двух-трёх недель после праздника. А потом обязательно находилось предложение, от которого нельзя отказаться – круглая дата со дня основания легендарного завода или вывода советских войск откуда-нибудь, благотворительный вечер в пользу детей, инвалидов или ветеранов, День города, строителя, медика и кого-нибудь ещё. И Андрей Иванович соглашался, потому что не согласиться было нельзя. И втягивался в привычную концертно-гастрольную кутерьму, и чувствовал себя живым и счастливым. В отличие от тех нескольких недель, когда он, якобы, должен был наслаждаться покоем.
Фоткается с поклонниками, потом узнаёт, что у них с Волкотряпкой будет одна гримёрка на двоих (слэшеры, молчать!
)
Андрей Иванович без стука толкает дверь и усмехается: Лёнька сидит за гримировальным столиком без штанов, чтобы не помять раньше времени, зато в рубашке и бабочке, и что-то жуёт.
- Ты опять жрёшь, что ли? – протягивает руку и крепко сжимает мягкую кисть Волка.
- Здравствуй, Андрей. Да только с самолёта, ты понимаешь. Из Америки прилетел. Там три концерта, успех бешеный. Но ни поспать, ни поесть сегодня не успел. Глаза вообще не открываются, голос не звучит. Ну семь часов перелёт…
- За семь часов ни разу не покормили? На международном-то рейсе? Или ты опять на бизнес-классе сэкономил?
Лёнька удивлённо моргает, не знает, что сказать, и Андрей Иванович мысленно укоряет себя за колкость. Сколько раз обещал себе не задевать «младшенького». Разница в возрасте у них небольшая, у всех троих. Но как-то так повелось, что Лёнька «младшенький», которого надо опекать. Собственно, он и Марата опекал, как мог. Особенно раньше, в советские времена. Это теперь они все трое легенды, Народные, обеспеченные. Что не мешает Лёньке жрать всё, что не приколочено.
Кигель говорит Лёньке, чтоб не забыл поздравить Марика, а лучше - приехать лично. Выпроваживает на сцену, попросив не забыть надеть штаны.
Андрей Иванович с олимпийским спокойствием наблюдает, как уважаемый Леонид Витальевич, такая же легенда, между прочим, как и он, спешно надевает брюки, дожёвывая бутерброд, поправляет бабочку, впихивается в пиджак и вылетает из гримёрки. Да уж... Лёнька всегда был со странностями. Ну и как такого не опекать? Особенно трогательной казалась его привычка постоянно жевать. Родом из голодного детства, между прочим. И не менее голодной юности. И тут Андрей его отлично понимал. Его собственная юность тоже была не особо сытой.
Блин, мне одному кажется, что как только речь заходит о Волке - Юля сразу оживляется?

Запеканка поступает с первого раза.
Андрей поступил с первого раза. Во что потом, когда пришло время давать интервью и делиться воспоминаниями о молодости в гримёрках, никто не верил. Без блата, без гениальности Марика или абсолютного слуха Лёньки? Без начального музыкального образования, не считая хора? Просто захотел и поступил, подав документы в последний день? Позже Андрей и сам не понимал, как у него получилось. Наверное, очень хотел. А когда он чего-то хочет, препятствиям лучше уйти с дороги – он их проломит собственным лбом, если потребуется.
Мама рада, но переживает, что сыну будет не в чем ходить в институт, поэтому где-то находит ткань и шьёт ему костюм.
Осенью студенты едут на картошку, а Кигель знакомится с чудиком, который почему-то переживает не за голос, а за руки.
- Говорят, в бараках будем жить, - сокрушался парень в квадратных очках. – Удобства на улице наверняка. Целый день в грязи, а вечером и помыться негде. А у меня руки.
- Руки? – удивился Андрей.
Он бы ещё понял «у меня голос». Тут половина переживала за бесценные связки, за горло, которое можно простудить на сентябрьском ветру. Андрей к подобным разговорам относился с лёгким презрением. Что ему будет, голосу? Он или есть, или нет. А если нет, то хоть всеми шарфами обмотайся и в бункере запрись, он не появится.
- Ну да, я пианист. И композитор. Музыку сочиняю. Меня Алик зовут, кстати. Алик Зильман.
- Андрей Кигель, - усмехнулся Андрей и протянул ладонь. – А как ты на вокальном отделении-то оказался?
- На композиторское провалился, а сюда взяли. Я и пою, немножко.
- А крестиком не вышиваешь? Ладно, давай ко мне в бригаду, многостаночник. Придумаем, как твои руки беречь.
В общем, Запеканка берётся чудика опекать.
Жить им пришлось даже не в бараках, а в палатках, разбитых в чистом поле. Удобства за палаткой, куда дойдёшь. Ночи уже были холодными, и Андрей, посмотрев, как трясётся Алик в своём спальнике, пошёл к председателю колхоза, выбивать лишнее одеяло. Норму по картошке Андрей выполнял за него, но Алик тоже без дела не сидел – к возвращению работяг готовил обед и ужин из общих продуктов. И пока в соседних бригадах голодные и уставшие парни приплясывали у костра, изнемогая от ожидания и готовые грызть полусырую картошку прямо из чугунка, в бригаде Кигеля чинно рассаживались и с аппетитом уплетали стряпню Алика. Кто-то попытался возмущаться, мол, все пашут, а этот в палатке весь день прохлаждается, но Андрей быстро успокоил недовольного: план выполняется, их бригада впереди всех, чего тебе надо? Кушай свой ужин и не возникай. Недовольный умолк, то ли аргументы бригадира подействовали, то ли его внушительные бицепсы – днём Андрей работал без майки, и боксёрское прошлое сильно отличало его от в большинстве своём тщедушной творческой интеллигенции, с трудом поднимавшей лопаты.
В свободное от опеки чудика и от картошки время пишет письма Лильке.

Время идёт, Запеканка учится, и всё-то у него получается, но вот классическая музыка кажется скучной.
А, сходив на отчётный концерт старшекурсников, он и вовсе приуныл: оперные арии и романсы звучали, конечно, красиво, но очень уж оторвано от жизни. Ну да, Чайковский, Глинка, Мусоргский. Воспевание природы, родной земли и вечных ценностей. Сидели в своих имениях, смотрели в окно, как крепостные горбатятся, и воспевали. Каким-то пыльным казался Андрею этот репертуар. Новое время требует новой формы: чёткой, короткой и понятной. То есть песни. В песне за три минуты можно целую жизнь рассказать, причём жизнь настоящую, а не какую-то там мифическую, из прошлого века. «Смело, товарищи, все по местам. В последний парад выступаем!». Вот где живые эмоции.
Из-за этого Запеканка даже начинает сомневаться, а туда ли он поступил?
К концу полугодия Андрей даже начал задумываться, правильно ли он выбрал профессию. На кого он, собственно, учится? На академического певца, которым быть совсем не хочет. Может быть, стоило пойти в ГИТИС? Там учат артистов музыкальной комедии. Тоже не лучше. Кривляться в оперетте он точно не хочет. Да он бы и не поступил, играть Андрей не любил и не стремился.
От скуки Кигель ударяется в общественную работу и всё такое. Перед Новым Годом получает предложение поработать "на ёлках"
Андрей посмотрел на товарищей с недоумением и громко спросил со своего места:
- А что надо делать-то на этих ёлках? Деда Мороза играть, что ли?
Народ уже откровенно заржал. Толя ещё больше смутился.
- Да ну какого Деда Мороза, Андрей? Мы же всё-таки не культпросвет. У нас ёлки для взрослой публики. Концерты в районных Домах культуры. Но проблема в том, что к ним с серьёзным репертуаром не пойдёшь. Им эстраду подавай, песенки всякие, куплеты, танцы. Танцы от нас, к счастью, не требуются, но песни петь придётся.
Узнав, что Деда Мороза изображать не придётся, Кигель соглашается. И ещё кучу народа подключает, потому что Кигелю отказать никто не может, он ведь всем помогал.
Никто не мог отказать Андрею. Даже приверженцы «высокого искусства», плохо сочетающегося с новогодними ёлками в домах культуры, помнили, что за кого-то Кигель копал картошку в колхозе, кому-то помог через студсовет комнату в общежитии получить, за кого-то заступился на комсомольском собрании, когда речь зашла об отчислении за «аморальное поведение», заключавшееся в ночных экспедициях на женскую половину всё того же общежития. Каким-то волшебным образом оказалось, что Андрей за несколько месяцев, прошедших с начала семестра, умудрился поучаствовать в жизни чуть ли не каждого человека с их курса. И теперь поучаствовать в ёлках пришлось всем, к кому он подходил.
Кигель становится руководителем этой шайки-лейки, но опять недоволен репертуаром.
Все подготовили по номеру, выбрав кто романс, кто популярные арии из опер. Когда стали утверждать репертуар, Андрей, прослушав третий подряд романс Чайковского, возмутился.
- Слушайте, мы концерты к Новому году готовим или гражданскую панихиду? Повеситься от тоски можно! Люди праздника хотят, а вы им романсы свои пихаете.
Ответом ему были недоумённые взгляды.
- А что нам теперь, танец маленьких лебедей плясать? Или клоунов изображать? Тогда не нас надо было привлекать, а эстрадно-цирковое, - заметил Денис, лирический тенор, которого Андрей как раз выгораживал после ночных походов к даме сердца.
Студенты недовольны и рассказывают, что за увлечение эстрадой могут даже отчислить.
Андрей посмотрел на ребят как на сумасшедших. Историю про ученицу он тоже слышал, но воспринял как глупую страшилку. Пожал плечами и ни в чём переубеждать не стал. Не хотят? И не надо, пусть поют свою тягомотину. А он подготовит несколько хороших номеров. «Подмосковные вечера», например, они сейчас из каждого окна несутся. Конечно, не дело чужие песни перепевать, но свои-то где взять?
Концерт намечен на первое января, все студенты с похмелья, мёрзнут в автобусе и жизнью недовольны. Вид концертного зала им тоже оптимизма не добавляет. Там холодно, пианино вот-вот развалится, короче, мрак, пиздец и Волкотищи.
Но когда они увидели сцену, стало ещё хуже. Дом культуры отапливался еле-еле, и первые зрители, которых уже запустили в зал, сидели в верхней одежде.
- Пианино здесь, наверное, со времён революции, - в ужасе шептал Алик, стоя в кулисах и разминая руки. – У какого-нибудь графа из дома вынесли. И зуб даю, его никто с тех пор не настраивал.
- Слушай, творческая интеллигенция, - возмутился Андрей, - хватит стенать! Ты ещё даже не пробовал играть, а уже зуб даёшь. Так беззубым останешься.
Нытьё коллег его уже начало раздражать. Ему хотелось проникнуться такой родной с детства, но уже подзабытой атмосферой закулисья. Почувствовать волнение перед встречей со зрителем. Настроиться в конце концов! А вместо этого приходилось слушать бесконечные жалобы.
- Я не буду переодеваться! – заявила ему Салтанат. – Здесь холод лютый и гримёрки без дверей!
- Давай, я постою спиной в дверях, чтобы к тебе никто не зашёл, - предложил Андрей. – Я широкий, никто подглядеть не сможет.
- Нет! Я простужусь и не смогу сдать экзамены! Человеческие условия надо для артистов создавать!
- Не стыдно? – не выдержал Андрей. – Утёсов и Шульженко на фронте выступали, под пулями для наших солдат пели. И то переодевались в концертное, чтобы создать людям праздник. А вы… Да ну вас…
Кигель выходит на сцену и зажигает, да так, что его аж со сцены не хотят отпускать.
- Ещё! Ещё! – раздавалось из зала вместе с аплодисментами. – На бис!
- Что вам спеть? – неожиданно для самого себя спросил Андрей, обращаясь к залу.
Ну действительно, какой смысл что-то там придумывать на ходу, когда можно просто спросить. И пусть люди сами скажут, что они хотят услышать.
- «Катюшу» можешь?
- «Артиллеристы, твёрдый дан приказ»!
- «Синенький скромный платочек»!
Устраивает концерт по заявкам, после чего всем остальным становится понятно, кто тут звезда.
Как ему хлопали! Андрею казалось, что волна аплодисментов собьёт его с ног. Он чувствовал невероятный душевный подъём, хотелось петь ещё и ещё. Но в кулисах ждали однокурсники со своими номерами. И Салтанат уже сверкала на него глазами, мол, закругляйся. И он ушёл за сцену, ошарашенный успехом.
- Ну ты даёшь, - фыркнула Салтанат, вернувшись после объявления следующего номера. – И как после тебя выступать? Всё, можно концерт заканчивать. Они больше ничего не будут воспринимать после твоих песенок. Тоже нашёлся, народный артист!