Встречает нас эпиграф, который традиционно не нужен тексту, но Даша считает иначе.
...всю ночь не отходила, смотрит грустно. Приятель так проникся, какой чуткий и заботливый у него питомец. Однако палец у него не проходил и к тому же опух. Он игуану в охапку — и к доктору. Там и выяснилось, что этот вид игуан ядовит, только яд у них очень слабый, поэтому они сначала кусают, а потом тупо таскаются за жертвой и ждут, пока та сдохнет. (с)
На Черепа приятно смотреть. Особенно в такие моменты, когда он весь — как на ладони.
Хотя Черепа сложно назвать привлекательным: у него перебит нос, коротко острижена голова — что его не красит, на подбородке розовеют царапины. Череп обаятельный, люди идут за ним, но с внешностью ему совсем не повезло.
И с порога нас встречает старое-доброе:
"- Ты такой классный, все влюбляются в тебя. Зачем тебе быть со мной?
- Ты так себе, никто не влюбляется в тебя. Почему бы тебе не быть со мной?"
А вот сейчас и узнаем, почему.
Седой любит на него смотреть, потому что Череп — его. Его и Ведьмы, но, в сущности, это одно и то же. Череп неглуп, — дураки вообще не становятся вожаками, — но в высокие сферы он не забирается: ему нет в этом нужды, для этого у него есть Седой, мудрец и шаман. Череп думает о своей стае и о благополучии Дома. Но, возможно, если бы он забрался, если бы он задумался, может, и понял бы, что совершенно напрасно разрывается между ним и ней. Можно подумать, парочка василисков не в состоянии бескровно поделить между собой одного-единственного Черепа. Они — поделили.
>дураки вообще не становятся вожаками
Так, стоп, но Черный же в том фике стал...
Бессвязным языком алкаша с нарушениями речи Седой пытается донести до нас, что тройничок норм только для двоих, Череп же почему-то грузится. И да, я очень хочу подойти к Даше и бете и попросить пояснить за тире между подлежащим и сказуемым. Я видел много некоторого дерьма, но именно этот знак отчего-то поразил меня в самое сердце.
Седой знает, он читал книгу, что Череп не переживет выпуск. Это знание поселилось давно, оно живет в нем с первой ночи с Черепом. Он заставил себя смириться с безысходностью. Еще он знает, что никого и никогда не будет любить так, как любит Черепа. Может быть, он тоже не переживет выпуск, но… Седой надеется сбежать раньше. Пусть он — смерть, пусть он — чудовищный змей, чего, кстати, Седой за собой совершенно не чувствует, но умирать ему ужасно не хочется. Жизнь слишком прекрасна, даже если у тебя нет ног, даже если ты — мифическое существо, и даже — если ты альбинос, патология среди себе подобных.
Передающиеся половым путем прозрения радуют отдельно. Почему Седой надеется сбежать раньше? Потому что так в книге. Все, на этом хватит обоснуя.
Седой пытался представить себя рыжим и темноглазым, но чуждый образ всякий раз ускользал от него. Не удавалось ему соединить свою бледную кожу, сквозь которую просвечивали вены, свои алые глаза, молочные волосы — с навязанным и невесть кем придуманным шаблоном. Одно Седой знает точно — не стоит смотреть ему в глаза.
Во тьме ночной, при свете дня, искал я логику с фонариком и не нашел. Что он должен увидеть в глазах? Отражение? Жалость? Все выпуски "Ну, погоди"?
И дальше там говорят, что Череп — смотрел, и между строчек отчетливо сквозит рефреном "ОЙ И НА КОГО Ж ТЫ НАС ПОКИНУЛ, СОКОЛ ЯСНЫЙ". Крч, хоронят парня заранее.
Плечи Черепа трогательно покрыты веснушками. Их не видит никто, кроме Седого, потому что Череп никогда не появляется без футболки или рубашки, но у него целые россыпи милейших рыжих веснушек, которые спускаются по спине до самых лопаток, а спереди — почти до сосков.
Седой впивается в эти сильные, веснушчатые плечи ногтями и пытается подавить ухмылку. Младшие, бестолковая мелюзга, почти боготворят Черепа. Послушать того же Кузнечика — Череп прямо боженька во плоти, и там, где он ступает, начинают бить родники и сам собой воскуривается фимиам. Видели бы они своего бога! Видели бы они его таким — потным, рычащим, покрытым веснушками, больше похожим на животное, чем на человека
Очередные игры со временем. В какой точке времени происходит повествование? А хуй его знает.
. Впрочем, восхищение зачастую иррационально. И, наверное, они, эта восторженная желторотая мелочь, все равно бы ничего не поняли: что делает с ним Череп и зачем. Хотя… дети Дома быстро взрослеют, наблюдая за чужими взрослыми играми.
Что тут непонятного, если два обнаженных человека катаются по разворошенной постели, пытаются задушить друг друга, хрипят и скалятся, пока не находят единый ритм, простой, словно удар сердца, который легко повторить, который повторяется сам собой, становясь все быстрее и быстрее, пока не достигает кульминации — и тогда обрывается резко, и все звуки затихают на несколько совершенно сумасшедших, пронзительно сладких секунд…
А это, а душить обязательно? И зачем вам мелкота как свидетели процесса? Чтобы потом было кому торжественно пронести по коридору простыню с пятнами крови?
Оказывается, ебутся они прям щас, а в процессе Седой и размышляет. Смотрю, ему очень интересно.
— На меня смотри, ну! — прорычал Череп.
Выпрямился на локтях и остановился, подрагивая от нетерпения. Обезьяний черепок, отполированный годами непрерывной носки, болтался на цепочке, раскачивался, словно маятник.
... Об кожу отполировался? Что, так можно?
Седой завороженно проследил его движение, потом перевел взгляд на Черепа и облизнул губы.
— Тебе что, не нравится? — спросил тот. — Ты сейчас не обо мне думаешь… а о ком?
Седой чуть поерзал, устраиваясь удобней. Одеяло под лопатками сбилось, какие-то крошки царапали спину.
— Как мило, что ты заметил, — ядовито пропел он. — Обычно тебя мало интересует, нравится мне или я все-таки против.
Сучка стандартная. Если выкинуть из текста имена и детали, то я бы не отличил навскидку его ни от Курильщика, ни от другого пассива у Додо. С таким же успехом это может быть, например, Локи под магеей.
Оказывается, что в глазах Черепа таки не мультики.
У Черепа дернулась левая бровь. У него были потрясающие глаза в крапинку, в них невозможно было долго смотреть и не влюбиться по уши в их обладателя. Седой и не любил смотреть — он терял волю, а Череп терял жизнь. И пусть он уже был обречен, и давно, но Седой все-таки хотел, чтобы это длилось как можно дольше. Это. То, что между ними.
Если кто не понял, это он так пытается сказать "любовь". Ну, наверное. Если судить по шапке.
— Бунт? — мягко спросил Череп.
— А если да, то что?
Череп замер и медленно отстранился, опустил шершавые, мозолистые от гитары пальцы на внутреннюю сторону бедер, туда, где кожа Седого была такой тонкой, что казалась белоснежным листом бумаги. Седой вздрагивал, теплые, неторопливые ладони чувственно поднимались выше — до колен, которые практически лежали у Черепа на плечах, и еще выше, пока не замерли на культях.
Седой ненавидел показывать свои ноги, свои жалкие обрубки. Другие подворачивали штанины для удобства, он — никогда. Он носил штаны так, словно ноги у него были на месте — длинные, с голенями и ступнями, как у других.
Но Череп поставил жесткое условие, и когда они были вдвоем, когда никто, кроме Кусливой Собаки и Сиреневого Крысуна, их не видел, они были совершенно голыми: никаких тряпок, ничего лишнего. Только амулеты болтались у обоих, но амулет — это не такая штука, которую можно снимать и надевать, когда захочется.
Кто такие Собака и Крысун? Нет, это не гг этого фика. Даже по книге непонятно, кто это, потому что об их присутствии мы узнаем только из надписей на двери спальни, где живет Седой.
И да, что же это тут у нас? Это же все та же песня про "мои ноги", что мы видели раньше. Эти два фика по Дому напоминают мне змей, жрущих друг друга.
Седой знал, что Череп любит его ноги. Любит трогать их там, где проходит почти заметная глазу граница теплой и холодной кожи, где нервные окончания обострены и сходят с ума от самых слабых прикосновений.
Аноны-эксперты, такое что, возможно? Ну, вся эта мешанина с кожей и нервными окончаниями.
И наконец-то Водолей признается в том, что мы сами вычленяем путем разбора её фикла:
Седой знал, что Череп любит его беспомощность, его физическую неспособность отбиться и защитить себя. Конечно, об этом они не говорили вслух, и Седой точно знал, что Череп об этом никогда не скажет, и наверное, даже будет отрицать, если припереть его к стенке. Не потому, что это неприлично и гадко, а потому, что… потому что о таком не говорят.
Конечно, потому что в ответочку тебя хорошо если мудаком назовут.
Минутка диванной феласофии:
Сильнее тот волк, которого ты кормишь — это так. Но и тот, другой волк, он тоже существует, и отрицать его — значит отрицать самого себя, а это глупо. Это опасно — отрицать в себе голодного и обозленного зверя. Вдвойне опасно, если ты — кто-то вроде Черепа: кто-то, кто всегда должен быть сильным, справедливым и добрым, кто-то, на ком держится Дом, кто не может допускать ошибок.
Череп и был сильным, и справедливым, и добрым, и лидером, и предводителем банды, и бог весть кем еще. Но только с Седым он был настоящим, полноценным. Тем, кто не погнушается насильно развести чужие колени, даже не пытаясь уворачиваться от ногтей, с бессильной злостью раздирающих лицо. Тем, кто приходит брать приглянувшееся по праву сильного; тем, кто считает, что заслужил получить то, чего ему захотелось, лишь потому, что у него сильные руки и здоровые ноги, а у кого-то этого нет и этот кто-то — слабый и беззащитный, и с ним можно это сделать. Все это. Все, что угодно. Что захочется.
Черный, залогинься! Краткий пересказ абзаца: Череп был весь такой справедливый и добрый, но как беззащитных ебать, так это он первый в очереди с хуем наперевес.
Краткий пересказ следующего абзаца: Ненавязчиво указать ... Кому, такому беспомощному, можно развести колени, раздев до нитки на шее, навалиться сверху, украсить белую кожу своими следами, которые не сходят месяцами. Это была тончайшая манипуляторская игра, и Седой искренне ей гордился.
Сасайте, политики и дипломаты, все ваши усилия хуйня. То ли дело вот сомца захомутать.
Седой поглядел на часы.
— У тебя десять минут, — скучающе сообщил он. — Ко мне придет… юный падаван.
Череп ухмыльнулся.
— Серьезно, мой шаман? — спросил он. — Ты взял ученика? Передаешь ему мудрость?
— И безграничное терпение, — ответил Седой, не сдержав усмешку.
Если он все правильно понял про Слепого и Кузнечика, — а Седой всегда и все понимал правильно, он был самым умным человеком в Доме, — то Кузнечику когда-нибудь потребуется терпение. Без этого в общении с вожаками никак.
О Т С Ы Л О Ч К А, да не та. Кайлаксеры, вас прямо дразнят изо всех сил.
И да, вот он тот самый обещанный намек на Слепой/Сфинкс. Правда, в этот момент им было, кажется, лет по десять, но, похоже, рыбак рыбака видит издалека.
А кроме терпения не забудь ещё резиновый анус передать. Ему пригодится.
А пока палочки Твикс собираются ебаться снова, входят животные сравнения:
Иногда в его улыбке проступало что-то волчье. Василиски не боятся волков… но все-таки и Седому становилось не по себе.
Следом входит НЦа:
Череп подхватил его под коленками, согнул пополам и навалился сверху. Седой сдавленно ахнул, он с трудом мог дышать и совсем не мог пошевелиться. Он вцепился ногтями Черепу в плечи, впился до крови, но только раззадорил его пыл, и так подогретый сопротивлением и испугом. Движения Черепа стали злыми, жестокими и резкими. Он сгорбился, позволив рвать себе спину, намотал на кулак спутанные белые волосы и всмотрелся в искаженное страстью, болью и удовольствием лицо Седого. Прямо в глаза.
— Не смотри, — простонал Седой, дрожа под ним всем телом. — Не надо.
Череп усмехнулся, нагнулся еще ниже и поцеловал в приоткрытые губы. Поцеловал нежно и любяще, совсем не так, как имел его тело, с чувством, словно очень хотел порадовать и наградить.
Седой, отвечая на поцелуй, торопливо просунул ладонь между их телами, сжал себя, двинул кулаком раз и другой, и выгнулся. Вонзил ногти в плечо Черепа так глубоко, словно в самом деле собирался вырвать клок мяса. Череп застонал и свалился сверху. Седой обнял его за шею и ощутил, все еще переживая сладкие судороги, что и Череп обнимает его, очень крепко и очень осторожно.
Все на месте: удобное положение для секса, не нанес телесных повреждений - не кончил, я твое тело имел, сжал эвфемизм вместо члена, сладкие судороги. Сразу видно, что писала дерзкая бисексуальная чика.
Тот редкий момент, когда сомца вроде как и интересует деятельность сучки вне постели, но по подтексту видно, что на самом деле не очень:
— Что за малявка? — спросил Череп, неохотно одеваясь.
Он выглядел потрепанным, пальцы подрагивали, поэтому Седой сам прикурил две сигареты и одну вручил Черепу. Тот взял ее губами из рук.
— Твой фанат, кстати, — улыбнулся Седой, вспомнив горящее энтузиазмом лицо Кузнечика. — Очень хочет стать таким же, как ты, только другим.
— М-м-м, — только и сказал Череп, сразу потеряв интерес.
- Что это?
- Я привил черенок от яблони к крокодилу.
- М-м-м.
- Куда ты идешь?
- Покорять Эверест без страховки и теплых вещей.
- М-м-м.
- Что ты делаешь?!
- Отпиливаю тебе член без наркоза, да ещё и ржавым ножом. А теперь заткнись.
- М-м-м!
Он натянул свитер, потом присел перед Седым на корточки и погладил по щеке.
— Ты не скучаешь здесь один? — негромко спросил он.
— Вот только и делаю, что ежеминутно дожидаюсь твоего возвращения, — ядовито ответил Седой. — Орошаю подушку горючими слезами и раскидываю картишки — не заглянет ли милый друг.
Череп поморщился.
— Ну чего ты, а? — огорчился он. — Я волнуюсь.
— А ты не волнуйся, — ответил Седой. — Я люблю свою комнату, свою тишину и покой. Так что оставь меня в моем забвении, будь любезен, и иди правь Домом!
Череп помолчал. Потом качнулся вперед, быстро и влажно поцеловал Седого в губы, поднялся и ушел.
Характер Седого: потрачено. То есть, не то чтобы по его образу в книге можно написать подробное сочинение на пятнадцати листах, но какое-никакое представление составить можно. И оно не такое.
Седой торопливо привел постель в порядок. Кузнечик был еще слишком маленьким, нечего ему даже намеки получать на то, что может быть между самым сильным и самым умным человеком в Доме.
А как же наверное, они, эта восторженная желторотая мелочь, все равно бы ничего не поняли: что делает с ним Череп и зачем?
Но вместо Кузнечика приходит Ведьма.
Гостья сняла с черных волос широкополую шляпу и принюхалась.
— Открыть окно? — предложила она. — Пахнет… Черепом.
— Будь добра, — серьезно ответил ей Седой, даже не подумав смутиться.
Она прекрасно знала, зачем Череп сюда приходит. Они честно поделили вожака: ей досталось его сердце, а ему — все остальное.
Не знаю, насчет честности, у меня ведь нет прайса с черного рынка органов.
Зачем приходит Ведьма? Хз, о снах поговорить, да камео Курильщика показать.
— Мне приснился странный сон, — вдруг сказала Ведьма и опустилась на матрас рядом с Седым. — Как будто на втором этаже появилось стекло… от пола и до потолка, очень-очень толстое. Я смотрела на него с порога спальни, только вот моя спальня совсем не там…
<...>
— Продолжай, — попросил он.
— Там был мальчик, — сказала она тихо. — Темноволосый мальчик-колясник… старшеклассник. Он сидел и смотрел на меня. И рисовал в альбоме.
— Кто? — заинтересовался Седой.
— Не знаю, — честно ответила она. — Никогда не встречала. Никого такого в Доме нет.
Седому очень интересно. Прямо вот очень.
Она замолчала. Седой с силой прикусил кончик языка, чтобы не ляпнуть: «И что?». Ведьма не была истеричной девицей, а он не был толкователем снов, и если она решила прийти сюда и рассказать что-то, значит, считала это важным. А она была тем человеком, с которым он считался.
— И что? — все-таки не выдержал Седой. — Что здесь странного?
— Не знаю, — повторила Ведьма. — Сон был… зеленый, не могу пояснить. И ты там тоже был, и я, и почему-то Мавр… может, мы умрем?
— А Череп? — быстро спросил Седой.
Она отрицательно покачала головой.
— Значит, не умрем, — утешил ее Седой. — Может… может, ты видела кого-то из прошлого? Или будущего, ну я не знаю! Почему тебя это так встревожило?
— Он долго смотрел, — сказала она. — А потом расплакался. Он так ревел, что мне жутко стало. И я проснулась… Седой, разве у тебя нет ощущения начала конца?
— Есть, — сознался он. — И начало конца, и пожалуй, даже его середина.
Похоже, Курильщик прочитал Дашины фики о Доме.
А насчет начала конца Седой не соврал, я скопировал этот кусок с пятой страницы вордовского документа. Хоть что-то радует.
— Я подумаю, — пообещал он. — Я подумаю над твоим сном. Хочешь вина? Или апельсин?
Она отмахнулась.
— Можно… можно, я тебя понюхаю? — попросила она.
Седой кивнул и расстегнул верхнюю пуговицу рубашки. Ведьма подвинулась к нему, прикрыла глаза и жадно вздохнула.
«Я пахну Черепом, — подумал Седой, сидя неподвижно. — Наверное, пахну сильно».
В шапке нет нахуеверса, так что Череп, походу, тоже не моется. Да ты ж ебанись. Вот там вонять должно, а.
Они нежничают, и:
Седой никогда и никому не собирался рассказывать, каким бывает Череп наедине с ним, как он сбрасывает напряжение и что ему нравится, но в эту секунду он твердо осознал, что никогда не расскажет именно ей. Пусть считает Черепа безупречным, пусть видит в нем влюбленного благородного рыцаря, вожака без страха и упрека. А остальное он, Седой, оставит себе, это его персональные сокровища.
Сомнительные сокровища. Лучше бы все-таки органы.
Он снова поцеловал ее в щеку, положил ладонь на голую коленку и повел выше, туда, где под юбкой было очень горячо и самую чуточку влажно. Он едва успел прикоснуться к влажному, скользкому пятнышку на ее трусиках, как Ведьма зачем-то посмотрела на него, заглянув в глаза. С такого близкого расстояния ее взгляд ударил жгучим кнутом.
Они оба громко вскрикнули и моментально раскатились в разные углы. Седой едва не своротил аквариум с рыбками, Ведьма споткнулась и расшибла коленку об угол тумбочки. Несколько минут они тяжело дышали, пытаясь стереть текущие едкие слезы. Ощущение было такое, словно посветил в зеркало красной лазерной указкой и сам себя ослепил.
Анус себе ослепи. Почему пятнышко скользкое? А, по анатомии Додолеюса у женщин вместо смазки выделяется слизь. Точно. Я и забыл.
Почему они так друг на друга реагируют? Долгий контакт приведет к аннигиляции, и я бы настоятельно советовал им смотреть друг на друга подольше. Готов даже лично посадить их в кресла и закрепить веки, чтобы глаза не закрывали.
Седой говорит, что сейчас придет Кузнечик, Ведьма просит его не обижать, так как его крестная, т.е. дала кличку, Седой говорит, что и без него охотников полно.
Она помахала ему напоследок и ушла, а Седой стащил очки и еще раз устало потер глаза, которые горели, словно в них насыпали песка. Как глупо, как неразумно они поступили; так и ослепнуть недолго, или друг друга… аннигилировать.
Нет, почему же, это единственное их разумное действие.
Седой хлещет винишко и принимается думать:
«Как странно, — подумал Седой, устроившись на своем привычном месте и завернувшись в плед. — Как странно все оказывается завязано на Кузнечика. Крестная и его кумир… и я. Слишком много совпадений, а я не верю в случайности и совпадения… какую роль в нашей судьбе играет этот мальчик?»
К счастью, никакую. Все страдания у него пока только впереди.
Он снова натянул очки, покормил рыбок полупрозрачным кормом и устроился поудобней. Сидеть было не очень приятно, между ног ощущалась липковатая влага, чуточку саднило там, где было грубовато и нетерпеливо растянуто.
...
... это сильнее меня.
https://www.youtube.com/watch?v=XprrscLFscM
Нет, серьезно, почему они все настолько забивают на гигиену? Это какой-то из пятидесяти оттенков серого?
Надо было привести себя в порядок, а уж потом одеваться… впрочем, это ерунда. Череп ушел, храня на губах отпечаток его поцелуя и в глазах — яд его взгляда, а он остался, храня внутри себя отпечаток Черепа.
Это ещё что за жопная телегония.
Седой допил остатки вина и щелкнул зажигалкой, прикуривая себе новую сигарету. Он ждал Кузнечика.
Гласит нам последний абзац, и фик заканчивается.