Господин Саурон держит в ладони кольцо.
Не надевает.
Берет его щепотью пальцев и поднимает к самым глазам, вглядываясь в прозрачную глубину кристалла. Смотрит неторопливо, вдумчиво, точно в магический шар. Смотрит, любуясь цветными переливами на гранях камня.
Вот венец – переплетение облиственных ветвей, скованное из серебристого металла. Листья усыпаны росой алмазной крошки. Саурон, склонив голову, медленно проворачивает в пальцах изящный обруч, и острый блик света, пойманный венцом и брошенный на стену, бежит вверх, еще выше, еще дальше, через потолки, покуда совсем не теряется в их черной высоте.
Свет слаб.
Вот лежат доспехи, тонкие и прочные, изогнутые причудливо, украшенные изящными рисунками и письменами – возможно ли отковать столь тонкую вязь? Не сотворена ли она заклинанием?.. Должно быть, некогда этот доспех облегал тело своего хозяина с той же заботой, с какой морская раковина хранит своего обитателя. Впрочем, негоже сравнивать перворожденных со студенистыми безмозглыми тварями.
Хотя порой у паршивой улитки случается побольше мозгов, чем у эльфов.
Прекрасную кирасу, зеленоватую с золотом, не портит даже то, что она разрублена наискось, рассечена от плеча до самого низа. Так сломанное в полном цвету весеннее дерево приобретает еще большую, странную прелесть.
Красота хрупка.
Вот несколько кинжалов, разных, но одинаково совершенных в своей застывшей красоте. Один из них похож на широкий лист растения, и вокруг рукояти его обвилась цветущая тонкая ветка, и такие же цветы холодным узором стекают по лезвию. Саурон усмехается, повторяя пальцем завитки рисунка, – как это по-эльфийски, украсить цветами орудие убийства. Неужели мастер надеялся откупиться красотой от погибели? Слишком наивно даже для эльфа.
Смерть не знает пощады.
Саурон лично проследил, как убивали того, кто владел этими клинком (владел виртуозно, признаться). Но тем не менее – вот лежит кинжал, и где ныне те пальцы, чьей воле он повиновался?..
О, эльфы. О, дивный народ. Возлюбленные дети того, чье имя больше никогда не звучит под этими сводами.
Что ж, сама эта крепость с ее колоннами и резными сводами – воплощенный замысел эльфов. Господин Саурон ничего не имеет против того, чтобы пользоваться плодами эльфийских трудов. И даже звучание прозвища, данного ему эльфами же, доставляет некое удовольствие: творения мастеров, властных не только над материей, но и над словом, воистину достойны уважения.
Уважение – это чтобы не сказать большего. Его лорд, узнай он о странной тяге своего вассала, наверняка очень и очень не одобрил бы подобного.
(Если только принужденное пребывание в волчьей шкуре подле правой ноги хозяина можно считать проявлением высочайшего недовольства.)
О, ясноокие глупцы, прекрасные и глупые, как певчие птицы, не способные узреть истинной силы. Они смотрят, но не видят. Мелкие, жалкие, зависимые дети.
Господин Саурон беззвучно смеется, прижимая к губам прохладное лезвие. Кто-то, раскидывающий пути для живущих, нынче явно решил устроить праздник для него, и только для него одного.
Эльфы, перерядившиеся в орков, – пожалуй, он хохотал бы до колик… Если бы до сих пор сохранил способность веселиться.
Но все равно представление обещало быть сказочно щедрым.
***
Спутники подавленно молчали. В каземате было холодно, как в зимнем лесу, дыхание выбивалось изо рта белесыми клубами, оседало изморозью на волосах. Ветром, сырым и затхлым подземельным сквозняком, по полу таскало мелкий сор, солому, клочья шерсти. А сверху изредка просыпалась ледяная крошка, не то снежная крупа? Откуда? Когда здесь успели настолько прохудиться крыши?
Или это всё попытки запугать?
За стенами выл не ветер, нет – вой был живым и таким ненавидящим, что кровь замедляла бег по жилам. Можно было думать о волколаках и солдатах врага снаружи, можно – о том, что их с Береном поспешный план провалился с оглушительным треском. Можно было вовсе ни о чем не думать, а отдаться на волю холода и погрузиться в бездумное оцепенение. Но Берен смотрел на него выжидающе, и отряд был еще жив.
Нужно было что-то сделать. Даже отказавшись от короны, он продолжал отвечать за тех, кто последовал за ним в эти мерзлые края.
– Государь мой.
Фелагунд поднял голову – самый младший в отряде, Гелирон, глядел на него в упор, и в глазах его стояла прозрачная вода. Две тяжелые капли сорвались с век и скатились по щекам.
Гелирону было не более пяти сотен лет.
– Государь, я не хочу… в темноту.
И к концу фразы голос его совсем угас. Эдрахиль искоса взглянул на говорившего – и отвернулся, как будто смущенный слабостью товарища. Прочие эльфы прятали глаза в порыве удивительного единодушия. Берен смотрел на них молча, и по лицу человека невозможно было догадаться, о чем тот думает.
Чувства вихрем пронеслись сквозь грудь Финрода, оставив за собой хаос: так молодые олени бегут через весенний лес, ломая подрост. Неизвестность страшит, слабость постыдна, но стыд отступает перед ужасом, и страшнее всего – остаться во мраке одному. Вдобавок неуместная злость на товарищей поднялась в его душе.
Финрод шагнул вперед, обхватил Гелирона за предплечья и прижал к себе – может быть, слишком порывисто, и тот благодарно спрятал лицо на плече своего государя. Всхлипа, заглушенного одеждой, не было слышно.
Финрод положил руку на его затылок, привлек ближе – укрывающим, отеческим жестом. Позволяя выплакать первую, самую острую боль, осторожно погладил темные волосы. Снежные крупинки таяли под пальцами.
– Плачь, дитя мое, – негромко промолвил он. – Плачь, потому что воистину прекрасна эта земля, и больно оставлять ее, не познав всей красоты мира. Плачьте все, друзья, потому что гибель наша, скорее всего, неизбежна. И она будет страшной. Но это будет всего лишь смерть тела – шаг из множества шагов.
Произнося это, Финрод смотрел на них всех. Почти не моргая. Заставляя слушать – и услышать.
– Но я знаю, что наша смерть не будет напрасной.
Нет, он не знал этого наверняка. Но его эльфы ободрились, глядя в глаза своего государя, слыша его уверенный голос, но молодой Гелирон успокоился перед ликом смерти и теперь был готов встретить ее достойно.
Но он сам, Финрод Фелагунд, следовал своему зароку и выполнял возложенные на него обязательства, и уже потому мог быть спокоен.
И целых десять ударов сердца в их промерзлой камере было спокойно.
А потом что-то изменилось.
Еще более холодным воздухом короля окатило с головы до ног, и он явственно ощутил постороннее присутствие. Чье-то сухое любопытство, ничем не сдерживаемое, неприличное в своей откровенное внимательности, коснулось волос, потом лица. Как паутина.
Финрод оттолкнул Гелирона в сторону, к остальным, уберегая от этого клейкого касания, и вышел на середину темницы. Внимание незримого струйкой потекло вдоль по шее, в воротник, и Фелагунд вдруг почувствовал себя раздетым, даже плотный плащ не спасал от мерзостного ощущения. Но Финрод не стал ежиться, запахивать полы плотнее, – напротив, развернув плечи, он выпрямился навстречу мертвенному сквозняку.
«Тебе не испугать меня».
Ощущение чужого взгляда, ползающего по коже, как надоедливая муха, усилилось. И в шелесте ледяной крупы по серым камням послышался сдержанный смешок.
«А если я постараюсь?»
Финрод пожал плечами – ветром отвернуло левое крыло плаща, холод проник еще глубже, почти к самому сердцу подкрался.
«Хочешь убить – убивай, но ты не испугаешь меня ничем».
В близкой темноте сырых углов заворчало и заворочалось нечто, кто-то живой, чернее темноты, перебежал там с места на место, заклацав длинными когтями о гранит. Финрод усмехнулся, надеясь, что на его лице отразилось достаточное презрение. Кончики ноющих от холода пальцев начинали неметь.
«Кто ты такой, златокудрый храбрец, а? Как тебя зовут?»
«Я твоя погибель».
Смех повторился, усиливаясь, превращаясь в рык. Налетевший порыв хлестнул его по лицу, опять колыхнув застоявшуюся подземельную сырость, и все стихло. И чувствовать себя бабочкой, распятой на бумажном листе, Финрод перестал. Кем бы ни был невидимый наблюдатель, сейчас он ушел. Эльф наконец позволил себе укутаться плотнее и спрятал руки под мышки, отогревая замерзшие кисти.
За спиной раздались шаги – его спутники, не дававшие о себе знать все это время, но наблюдавшие за беззвучным разговором своего предводителя с неизвестным противником, наконец ожили.
Они приблизились к Финроду, окружив его.
– Что это было, государь?
– Полагаю, наш не слишком радушный хозяин, – чуть помолчав, Фелагунд тихо дополнил: – Очень сильный, кем бы он ни был. Жесткий и холодный, будто обледеневшая вершина.
Берен нахмурился сильнее, хотя казалось, что его бровям некуда сходиться ближе.
– Тот самый наместник Врага?
– Похоже, теперь можно с уверенностью назвать его имя, – кинул Финрод. – Саурон.
И волна дрожи, которую он все-таки не сумел сдержать, пробежала по его спине, заставив сгорбиться. Эдрахиль, стоявший за правым плечом, тронул Финрода за рукав.
– Государь, позволь помочь тебе.
И не дожидаясь ответа, он настойчиво и бережно потянул его за руки, принуждая вытащить их из-под плаща, и забрал ладони Финрода в свои. И тепло этих дружеских рук было как неожиданный и дорогой подарок.
И тогда все остальные молча собрались вокруг, – подданные короля Фелагунда, его дети и друзья, последние верные птицы гнезда его. Они стояли рядом, обступив его кольцом, прикасаясь, обнимая, пытаясь обогреть и его, и друг друга, и от тепла их присутствия и дыхания как будто отступил холод, все еще пронизывавший Финрода до костей. И среди эльфов, как равный, как брат, стоял тот, ради которого король отступился от королевства.
***
Откинувшись на спинку стула, посмеивался господин Саурон. Он остался доволен – неожиданные гости оказались забавными. Особенно этот их… главный, светлоголовый, с горделивой осанкой вожака.
Что он там думал об эльфийском здравомыслии? Дерьмовая ведь идея – прикинуться орками. Вообще любая мысль о том, что можно победить его в чародейском состязании, отвести глаза ему, самому Саурону, моментально становится дерьмовой, едва возникнув. Поэтому лжецы были обречены на провал в то мгновение, когда только придумали этот хитрый план.
Саурон опустил тяжелые веки. Образ златоволосого обманщика тут же возник перед внутренним взором, не давая покоя.
Определенно, красота слаба, но ядовита. Как змея, затаившаяся в весенней траве. Нет… как сорный золотой чистотел, расцветший среди камней. Красота беспокоила. Еще не терзая, она смущала.
С этим необходимо было что-то делать. Чем скорее, тем лучше.
Темный поднялся на ноги, неторопливо, с удовольствием потянулся. Земные тела из костей и мышц, удерживающие форму и не способные меняться, ему даже нравились. Внутри этого слабого каркаса временами было почти уютно.
Саурон подумал. И сделался чуть ниже ростом. С этим эльфом хотелось говорить не с высоты колоннады, а глядя глаза в глаза, как будто всматриваясь на просвет в камень перстня.
На плечах орков-конвоиров мышцы бугрились так, будто под темной шкурой перекатывались булыжники. Финрод усмехнулся: не то Саурон весьма своеобразно проявил уважение, прислав эдакий эскорт, не то опасается новых фокусов с его стороны. Что ж, во втором случае враг явно перемудрил: драться с такими обломами голыми руками – сумасшествие.
В коридорах вой слышался еще отчетливее. И в нем было столько холода и злой тоски, точно сама бездна отрастила себе множество глоток и теперь трубила о бесприютности, о неприкаянности, о невозможности согреться. И о терзающем ее голоде.
Охранники быстро перебирали кривыми ногами, на поворотах подталкивая короля в нужном направлении, не давали осмотреться толком. Лапищ все же не распускали – похоже, хозяин дал им четкие распоряжение насчет пленника.
Стражник, идущий первым, толкнул створки дверей, и двое охранников, подгоняя с боков, впихнули Финрода в высокую залу. В глубине ее, в стороне от пляшущего света факелов, высился трон. На троне сидел некто. Кто-то, кого вполне можно было принять за эльфа или человека, особенно издалека.
– Сюда его, – негромко, но очень слышимо повелел сидящий. Казалось, голос его, низкий рокот, прокатился подземным ходом, потревожив мозаику на полу, и коснулся ступней прежде, чем дошел до слуха. Старший орк, почтительно качнувшийся в поклоне, попытался перехватить Финрода за локоть и потащить за собой. Король отдернул руку и сам сделал шаг. С боков мгновенно заурчали.
– Ничего, пусть идет, – благостно разрешил Темный. – Остальные прочь, по местам.
Охрана спешно покинула залу. Надо же, сколько чести – прием с глазу на глаз. Шаги Финрода гулко отразились от стен; он остановился перед троном, вскинул голову, всматриваясь в лицо врага. Ничего особенного. Облик воителя. Крупные черты, темные глаза, где радужка цветом не отличалась от белка, отчего взор казался пустым. Блики, пляшущие на вороненых доспехах. Тяжелые складки плаща, застывшим водопадом спускающиеся до плит пола.
Показной блеск.
И еще было в облике Саурона нечто, определенно роднившее его с сыновьями Феанаро, и в первую очередь с Неистовым. Вероятно, надменность и уверенность в своей вечной правоте.
Темный, покачивая ногой, заброшенной на колено другой, рассматривал его с очевидным интересом и как будто ожидал чего-то. Не дождался. Финрод твердо вознамерился молчать, а дальше… дальше видно будет.
Саурон неторопливо поменял позу. Чуть наклонился вперед, подперев щеку, приподнял брови как будто в немом вопросе. И улыбнулся почти приветливо.
– Хотел бы я знать имя твоего отца, – начал он ровно. – Не знаю, кем он был и чем занимался, но тебя смастерил отменно.
И снова взгляд – такой оценивающий, как будто Саурон бродил по ярмарке и увидел подходящего коня. А теперь гадал, так ли хорош скакун, как показалось сперва.
– Полагаю, ты догадался, кто я, эльф, – добавил Темный после непродолжительного молчания. Снова этот рокочущий гул, идущий словно бы сразу отовсюду, неприятно отзывающийся под ногами. Фелагунд переступил на месте, Темный, заметив это, ухмыльнулся.
– Другое дело, кто ты, – продолжил он, и на этот раз звук его голоса ничем не отличался от эльфийского. Проклятый балаганный трюкач. – Так как же тебя зовут, дивное видение, и какого рожна ты позабыл в моем замке?
– Уверен, что два последних слова – истина? – к счастью, собственный голос Финрода не подвел. Саурон сощурился и насмешливо фыркнул.
– Ничего личного, светоносный. Война есть война. Я наслаждаюсь трофеями. Ты бы все же представился нынешнему хозяину этих чертогов.
– Дунгалеф.
Улыбка Саурона стала шире и добродушнее. В черной глубине глаз зародилось хищное мерцание. Кажется, враг сложил воедино все, что уже было ему известно, и получил нужный результат.
– Не старайся казаться глупее, чем ты есть, эльф. И меня за дурака не держи. «Дунгалеф», страдания по утраченному… С возвращением, король. Ведь так они тебя называют?
Опять это поганое ощущение. Как будто стоять нагишом на открытой всем ветрам городской площади. Хотя случись подобное в его городе, жители милосердно отвели бы взгляд. Да и плащ для короля уж точно нашелся бы.
Саурон глядел на него так, точно пытался утопить в меду.
– Хочешь стать моим питомцем, а, эльф? – выговорил он, будто предлагая выгодную сделку, и сладости в его голосе оказалось ничуть не меньше, чем во взгляде. – Любимым питомцем. Как тебе нравится мысль о дорогом ошейнике? Мы украсим его любыми самоцветами, какими только пожелаешь. Серебряная цепь или кожаный повод – в обмен на свободу твоих ушастых братьев, король?..
Финрод усмехнулся. Нет, в этот миг ему действительно было очень смешно. Враг поймал его взгляд и понимающе кивнул.
– Мда, что-то я увлекся. Короли ведь не едят из рук, верно? – Саурон соединил кончики пальцев, опустил на них подбородок и мечтательно возвел глаза, точно перед его внутренним взором предстало необычайно притягательное зрелище. И замурлыкал дальше: – Так и быть, ты воссядешь на троне. Конечно, не на таком, как мой, но ничуть не хуже, уверяю. Мы зальем тебя воском, чтобы навсегда сохранить нетленной твою великолепную, твою неподражаемую… красоту.
Последнее слово прозвучало со свистом и оттяжкой, как удар хлыста.
– Или достаточно будет всего лишь пары слов? – Саурон по-прежнему прикидывался размышляющим. Или и в самом деле обдумывал варианты? – Знаешь, ведь мои чары сильнее твоих, эльф. Мне довольно молвить слово – и ты на долгие эпохи останешься неподвижен, чтобы, не дай вал-л-лары, не повредил нечаянно своей беломраморной коже или этим, – он покрутил пальцем перед собственными глазами, – небесным очам. Но я не настолько бесчувствен, чтобы лишить тебя возможности видеть, слышать и сознавать. Ты только шевелиться не сможешь, моя прекрасная и немая статуя.
Финрод, все это время смотревший в сторону, медленно перевел взгляд на глумящегося.
– Вражья шавка, – спокойно произнес он. Никаких надежд на чудесное спасение король не питал; впереди были только боль и унижение, сквозь которые следовало пройти, сохранив, насколько удастся, всё возможное достоинство живого создания.
Саурон огорченно вздохнул, как будто оскорбление в самом деле затронуло его, покачал головой.
– Такие гнусные слова – из таких уст. Может, для начала стоило бы вырвать тебе язык, чтобы он одним своим присутствием не осквернял твоего благородного рта?
Фелагунд пожал плечами, ничего не ответив, и снова уставился в пространство, представляя, что стены замка прозрачны и позволяют увидеть леса, раскинувшиеся внизу. Он хорошо помнил, как красивы они, если смотреть на них с высоты здешних окон – поутру, в матовой дымке тумана, волны леса походят на замершие гребни темного моря.
Саурон медленно встал со своего резного кресла. Приблизился вплотную, обошел неподвижного эльфа по кругу, остановился сбоку. Нет, он не пытался дотронуться и молчал, но глаза его говорили так громко, что никаких слов не требовалось. Во взгляде изменника-майа, точно в тигле, в неразделимую смесь сплавлялись презрение, насмешка, превосходство и что-то очень странное, весьма отдаленно похожее на восхищение. Но даже если враг и способен был восхищаться живым творением Единого, в самой основе этого чувства лежало темное желание – жажда обладания.
Впервые ощутив это так близко от себя, в первый раз действительно осознав глубину бездны, Финрод против воли содрогнулся, нарушая данное самому себе обещание. Саурон как будто ощутил эту плеснувшуюся волну омерзения и ужаса – и сладко ощерился, протягивая руки навстречу ей, точно первому весеннему дождю.
– Неужели я все-таки нашел слабое место в твоей защите, а, эльфийский король? То-то же!..
И он медленно проскользил кончиками пальцев по щеке Финрода, наслаждаясь брезгливым выражением, возникшим на лице того.
– Неужели вельможному господину вроде тебя были чужды небольшие телесные удовольствия, а, строитель и певец? Неужели подданные не давали своему королю… немного радости?
Вслед за движением вражьей руки кожа немедленно начала гореть, точно по лицу проволокли шершавым камнем для заточки ножей. А потом Саурон внезапно и сильно сжал пальцы, будто желая раздавить лицо Финрода одним захватом.
– А хочешь, я окажу тебе такую услугу? Хочешь, я отдеру тебя как последнюю потаскуху, прекрасный лорд? – зашипел он, еще страшнее сузив глаза, и красный пламень заплескался в них. – Ты подавишься своими криками, как никогда не захлебывался песней. Я истерзаю твое тело, будь уверен, до кровавых лохмотьев изорву. А потом отдам то живое, что останется, первой же смене караула. Почти уверен, они побрезгуют тем, что останется.
Эльф долго смотрел на него – безумные алые сполохи плясали в глазах Саурона, и казалось странным, что они не бросают багровых отсветов на лицо Финрода. Наконец Темный с силой оттолкнул его голову и вытер ладонь.
Финрод участливо произнес, не пытаясь растереть пострадавшую щеку, хотя безжалостные пальцы, кажется, продавили плоть до самых костей:
– Неужели Бауглир держит тебя на таком коротком поводке, пес? Наверное, да, если ты с такой страстью говоришь мне о том, что благородные духом не выносят на чужой суд.
Если бы Саурон пребывал в волчьей шкуре прямо сейчас, шерсть на нем поднялась бы от загривка до кончика хвоста. Пока что он ограничился только звериным оскалом – и показалось, что весь образ его поплыл, размываясь, вылепливая новые очертания… Однако искаженные гневом черты продолжали оставаться человеческими.
– Я не трону твоего лица, эльф, – хрипло пообещал он. – Я повешу твою голову прямо здесь, напротив трона. Ты ведь улыбнешься в тот миг, когда я буду отрезать ее? Потому что я хочу всю грядущую вечность любоваться твоей улыбкой.
Фелагунд собрал все силы – одно только вражье присутствие пожирало их жадно, как оголодавший волк, дорвавшийся до свежего мяса. И растянул губы в улыбке, холодной и неживой.
– Начинай любоваться, трупоед. Я умру раньше, чем ты успеешь насладиться.
Короткий злой рык ему не послышался. Но Саурон все же сумел взять себя в руки и сумел нежно улыбнуться пленнику.
– Неправда твоя, сияющий. Сначала я тебя сломаю, так и знай.
И, тяжело рухнув на сиденье, он рявкнул оглушительно, так что вспугнутое эхо заметалось под сводами:
– В яму его! Всех в яму!
Когда незамедлительно явившиеся на вопль хозяина орки утащили невыносимого пленника, Саурон позволил себе сокрушенно вздохнуть. Он ведь и в самом деле не хотел срываться, но эльф оказался воистину несносным собеседником. Сколько презрения, сколько самодовольства, сколько несокрушимой убежденности в своем превосходстве. И ведь не майя первый начал швыряться оскорблениями.
Кажется, эти существа не склонны ни к разумной беседе, ни к сотрудничеству. Что ж… Саурон попытался. Теперь он убьет их всех, одного за другим, растягивая хотя бы это удовольствие на несколько дней.
Волки – его стая – голодны; они голодны постоянно, такова уж их натура. В пользу того, чтобы накормить любимых волколаков эльфийским мясом, говорил и следующий довод: эльфы – не просто мясо. Это еще и воплотившийся свет, как брезгливо изрекает владыка. Вполне вероятно, что, поглотив этот самый свет, оборотни приобретут полезные качества.
А потом, когда яма опустеет, Саурон переплавит все перстни и диадемы, которые без толку валяются в его сокровищнице среди прочих, действительно полезных трофеев. На что именно пойдет металл, придумать еще успеется. Но, несомненно, из него можно выковать что-то куда более нужное, чем побрякушки для красавиц. Или красавцев.
Ах да, в самом деле – не забыть бы про голову этого короля.
Опустив подбородок на кулак, господин Саурон горестно вздохнул. Забудешь такое, как же. Из трупа можно сделать что угодно – куклу, чучело, обтянутый кожей щит, но все равно это будет в первую очередь кусок неживой материи.
Как будто раньше это его останавливало.
Убивать желтоволосого наглеца не хотелось.
На всякий случай Саурон проверил свои размышления на предмет их открытости своему великому сюзерену и принялся думать дальше.
***
В яме, куда их отправили немедленно после разговора с Сауроном, было еще темнее, чем в предыдущем каземате, хоть подобное и казалось невозможным. Однако сюда не задувал морозный ветер, и воздух оказался чуть теплее. Несколько охапок прелой соломы, брошенные на пол и долженствующие послужить заключенным подобием постели, выглядели скорее милостью, чем насмешкой.
И еще здесь сильно пахло псиной.
Само собой, это узилище появилось здесь уже после того, как враг захватил крепость. Финрод не мог бы сказать, в какой части крепости оно находится, но звериные звуки снаружи усилились: теперь можно было услышать еще и рык, и лязг зубов, и звуки стычек. А вой в такой близи стал и вовсе непереносимым. Когда волки принимались в голос жаловаться на судьбу, оглушительно и злобно, пленникам приходилось зажимать уши, чтобы не оглохнуть.
Эдрахиль и еще пара воинов уже успели обежать свою новую темницу, исследуя ее. Признаться, времени на это потребовалось не слишком много. Два десятка шагов по кругу, гладкие, не ухватиться, стены, уходящие далеко вверх, наверху – редкая решетка, над которой тускло мерцал факельный свет. Хорошо, что стража не просто побросала их на дно – покалечиться, падая с высоты, казалось более чем возможным. Эльфам позволили воспользоваться лестницей из веревок (и лучше было даже не пробовать присмотреться, чем перепачканы эти веревки).
В круговой стене был проход, тоже забранный решеткой с прутьями, так тесно подогнанными один к одному, что даже кисть руки не проходила. Оттуда потягивало сквозняком, и с каждым приливом ветра запах зверинца становился еще сильнее.
Пахло волками. Не просто пахло, а смердело; не просто дикими зверями, а матерыми тварями ростом с хорошего жеребца, каждая из которых пострашнее лесной стаи. Про ручных волколаков врага ходили неясные слухи – неопределенные, как и вообще все истории, что связаны с врагом. И вот, кажется, отряду предстояло проверить подлинность этих страшных историй на себе.
Из оскалившегося решеткой провала пахло застарелой кровью. Ужасом.
Собрав трухлявую солому в одном месте у стены, Финрод полусидел на ней, позволяя себе передохнуть – после сердечной беседы с Темным даже душа болела так, точно по ней прошлись сапогами, что уж говорить о теле. У его ног устроился Гелирон, теплый, как кот. Он изредка дотрагивался до руки государя; потом, будто отчаявшись от безответности, перебрался повыше, старательно не ища глазами взгляд короля. Вот так же и кот пытается влезть на колени к занятому чем-то хозяину. Финрод нашел силы ободряюще улыбнуться ему.
Эдрахиль оставил свои метания, подошел и склонился перед Фелагундом; тот поморщился и жестом велел ему присесть рядом.
– Бесполезно. Ничего не нашли. Но я могу помочь тебе чем-то еще, государь?
Финрод хмыкнул, припоминая подробности разговора:
– Можешь. Разбей мне лицо.
– Государь?
Брови Эдрахиля удивленно взлетели. Искренне позабавившись глубиной его изумления, Финрод продолжил:
– Темный чудит. Ему приглянулась моя голова – настолько, что он готов найти для нее место на стене, рядом с оленьими. Вот я и хотел бы испортить ему радость.
Гелирон тихо охнул, тут же прижавши пальцы к губам, Эдрахиль покачал головой. Берен смотрел и слушал, по-совиному округлив глаза, но в разговор не вмешивался.
Эдрахиль справился с возмущением, вернул брови на место и зло проговорил:
– Для порождения мрака он слишком хорошо разбирается в… красоте.
– Мы не отдадим тебя на муки, государь! – яростно кивнул и Гелирон тоже.
Финрод грустно улыбнулся им обоим.
– Спасибо, други. Ты же, сын мой, не давай обещаний, что не сможешь выполнить. Особенно стоя на пороге между мирами. А что до мрака – не забывайте, когда-то Саурон носил совсем другое имя и видел немало красоты, о которой нам с вами в этой жизни можно было только мечтать.
Младший эльф опустил глаза.
– Скоро мы ее увидим, государь Финрод, – прошептал он. Король, не глядя, мягко опустил руку на его плечо, погладил волосы, вновь утешая.
– Нет, дитя. Боюсь, той первозданной гармонии не узреть более никому из живущих.
И в этой скорбной тишине вдруг раздался голос человека, хриплый от долгого молчания.
– Тогда расскажи о ней, мудрый. Поведай о Деревах. О том, как сияло утро первотворения, – голос Берена, припоминающего всё, что он слышал о Друге людей от отца и прочих родичей, понемногу креп и набирал звучность. – Ибо кому, как не тебе, Ном, знать и рассказывать о начале мира. Расскажи о светоносных камнях, сохранивших в себе часть того времени. И о Черном Враге, прошу, скажи свое слово.
Эльфы молчали, удивленно поглядывая на разговорившегося Берена. Финрод тоже внимательно посмотрел на него, и улыбка – живая, одухотворенная, – медленно проступила на лице короля.
– Жаль, арфы нет. Просиди мы здесь подольше, я, пожалуй, сплел бы струны из собственных волос… но терпение и любезность Саурона не настолько велики. Слушайте, друзья. Слушайте.
И он повел речь о прежних днях – таких далеких, что время там утрачивало свое значение, – и его мелодичный тихий голос постепенно перешел в напев. И глазам слушателей представало дивное: вот звезды юных небес сложились в сеть и корону, вот небесный венец отразился в глубочайшем из озер; и золотистый плод созрел на дереве и был наречен Анором, и свет сотворенного Итиля отразился в ледяной глади. Шелестела листва. Поднимались стены потаенных городов. Звенела музыка потоков.
И один за другим в негромкую песню Финрода начали вплетаться голоса остальных.
Даже волки примолкли, удивленные странной смелостью узников.
Начальник стражи, представший перед черным троном, смущенно перевалился с лапы на лапу.
– Господин Саурон. Пленные… Поют они.
Саурон едва в ладоши не хлопнул от удовольствия – проблема волшебным образом не решилась, однако подоспело новое развлечение. Несмотря на свою глупость (а может, и благодаря ей), эльфы богаты на сюрпризы!
– Что поют? Заклинания?
– Неа, господин Саурон. Белиберду эльфийскую. И государя Мелькора хулят, – орк опасливо втянул голову в плечи (особенно стараться ему не пришлось). – Прикажете заткнуть?
– Отнюдь! Пожалуй, я даже пойду послушаю.
И в самом деле – пели. Слышалось пение еще издалека, хотя было вроде и негромким – ох уж эта игрушечная магия светлых. Стройными, удивительно слаженными голосами эльфы выводили что-то неоправданно наивное. Почти нежное. Столь же уместное в этих стенах, как, например, шелковая лента на шее вожака стаи.
Караульный орк, вынужденный слушать всю эту музыку, тоскливо ковырял ятаганом булыжины под ногами. (Сколько раз олухам было сказано – никогда не оставлять в карауле меньше двух голов! Разводящего на кухню: проштрафился – пойдет на дневной рацион.)
При виде господина Саурона, почтившего своим присутствием самую грязную из камер, стражник подпрыгнул и отсалютовал лезвием. Саурон небрежным жестом отмахнулся, приблизился вплотную к круглому люку, высоко выступающему из пола. Склонился над ним, опираясь на решетку. Охранник немедленно сунул факел чуть ли не в лицо господину, дабы тот смог осмотреть внутренность ямы. Саурон вздохнул, но не рявкнул на чрезмерно услужливого орка, как хотелось бы, – не пожелал обнаружить перед пленными своего присутствия.
– Сгинь, – только и бросил он, забирая факел, но не глядя на стражника. Орк обрадованно сгинул, и за спиной господина Саурона немедленно раздались звуки старательно приглушаемой потасовки – старший смены, догадывающийся, что за участь ему уготована, торопился напоследок раздать своим подчиненным заслуженные оплеухи.
Саурона это не занимало. Он всматривался в глубину каменного колодца и слушал. Мелодия, перевитая чужеродными словами, шелестела камышом под ветром, сквозняком в тростниках, позванивала ровным перебором оживших струн.
Язык перворожденных, голос искусного певца.
Факел пылал неровным огнем, потрескивая и роняя капли раскаленной смолы, и свет его почти не проникал в глубину шахты, как будто не мог пробиться сквозь толщу мертвой воды. Но даже при столь убогом освещении золотые кудри Финрода светились мягким сиянием, выгодно выделяя короля посреди темноголовых соплеменников. Глаза его были закрыты, и сверху казалось, что на бледном лице уже проступили черные провалы – набросок мертвой головы. Но выражение этого лица было вдохновенным и нездешним. Будто и не на вонючей соломе эльф сидел, ожидая неминуемой погибели, а в каком-нибудь из своих блаженных лесов присел отдохнуть под древесной сенью.
Саурон и сам прикрыл глаза. «Если он подохнет, мне будет жаль», – наконец понял он, впервые назвав чувство, что тревожило его все это время, и, пораженный собой, отступил на шаг от люка. Встряхнулся всем телом, как выбравшийся из воды зверь, – раньше это всегда помогало прийти в себя, когда он бывал воплощен. Сейчас не слишком помогло.
Неужели таково действие эльфийского чародейства – глупой, слабой, наивной магии?..
Нет. Едва ли. Все дело в его собственной, Саурона, голове.
Кажется, он слишком много времени провел в облике земного дитяти, раз уж низкие чувства начинают брать верх.
Хотя эльфу все-таки стоило дать еще один шанс.
А как объяснить свое поведение великому лорду Мелькору, он еще придумает.
Саурон поднес руки к вискам и молча обратился к эльфу.
«Слушай меня».
…Финрод узрел залитую ровным красным светом залу.
Не было стен у нее – далекий потолок удерживали могучие колонны, вырастающие прямо из скалы. И в проемах между ними, сколько хватало взгляда, открывались горные цепи: синие, серые, черные, окутанные не то туманом, не то дымом. Ближе к восточной части небес над зубчатой полосой горизонта занималось багровое зарево и окрашивало горы в тот же кровавый цвет, что царил вокруг.
– Смотри, – мягко произнес голос совсем близко, Финрод попытался взглянуть на обладателя этого голоса, но что-то удержало его голову цепко, точно в тисках, не позволяя повернуть ее. – Смотри внимательно, эльф.
Незримая сила подвела его к самому краю каменной площадки, и Финрод понял, что стоит на страшной высоте и под ногами его клубятся облака.
В этот миг, не иначе как волею говорившего, нечто странное случилось с его глазами – привычную эльфийскую зоркость вдруг сменила беспощадная остроглазость орлиных королей, даль вогнулась и приблизилась, точно искаженная линзами, и все сокрытое стало явным.
Фелагунд смотрел туда, куда указал его невидимый собеседник, – и облака редели, рассеивался белый туман, и серый дым множества кузниц послушно отползал в сторону. Перед глазами Финрода строились тысячные орды, точно выведенные на смотр, и возможно было различить каждый блик на доспехах или мелькнувшем клинке, каждую шерстинку на волчьей шкуре. Утоптанная до каменной твердости земля гудела под ударами сапогов и лап; голоса сливались в хриплый гул, тут и там взлетали злобные выкрики. Бугристые громады горных троллей возвышались над войсками подобно отдельным скалам посреди моря. Трубно ревели совсем уж невиданные звери – олифанты в тяжелой сбруе. Высоко в багровеющее небо возносил рогатую голову дракон.
– Ты видишь, эльфийский государь? – раздалось над самым ухом. – Ты узнаешь знаки истинной силы и власти? Ты догадываешься, кто вскорости будет править вашим миром, эльф?
Голове стало свободно, и Финрод обернулся.
Стоявший рядом Саурон не поменял обличья – он по-прежнему выглядел воином, может, чуть более рослым, чем привычные глазу короля бойцы. Но что-то проступало сквозь его земные черты – так вода, которую невозможно удержать в запаянном сосуде, прорывается наружу.
Мощь и гордость. Если где-то в воплощенном мире и существовал черный свет, сейчас именно он пробивался сквозь тело Саурона. Плащ струился по его плечам гибкими языками огня. И сейчас, пожалуй, можно было сказать, что враг и слуга Врага прекрасен.
Финрод пошатнулся от этой мысли, ибо красота по определению своему была частью совсем иного мира. К которому Саурон совершенно точно не имел никакого отношения ныне.
Сплошь черные, без белков, глаза Темного встретили его взгляд. Антрацит и бездна, глубочайшие копи, беззвездные ночи декабря. Чарующая и мертвенная чернота.
– Грядущее склонится перед этой армией, золотоволосый, – медленно и торжественно проговорил тот, кого очень давно звали Майроном. – Оставь свой обреченный мир. Будь с нами.
Его дыхание, раскаленное, но чистое, словно кузнечный жар, дотронулось до лица Финрода весомо, почти как ладонь.
– Будь со мной, – убедительно повторил Темный, и голос его откликнулся в самом сердце эльфа, отозвался тяжело, раскатисто и сладко, точно ребра стали стенками бронзового колокола. Майа улыбался, будто обещая одной этой улыбкой все земные сокровища, выжидающе смотрел полуночными глазами – и странный ответный пламень затлевал на дне души Финрода, жгучий и злой. Темный одобрительно кивнул, прозревая зарождение этого огня и приветствуя его.
– Как же ты прекрасен, – гулкий шепот, будто из земных недр поднимающийся, горячие пальцы ласково тронули щеку, коснулись пряди волос, – насколько прекраснее и сильнее ты станешь рядом со мной, коронованный огнем.
И Темный взял его лицо в ладони.
Над плечами Саурона развернулись дымные крылья – неторопливо, широко – и скрыли за собой половину небес. В порыве налетевшего ветра явственно послышались звон оружия, крики, безутешные рыдания.
Король Финрод выпрямился и отстранил чужие руки. Наваждение дрогнуло, искаженное пространство смущенно выправилось, и Саурон вновь выглядел так, как ему и было положено выглядеть – сильным и жестоким врагом.
Тщательно подбирая слова, выпуская их по одному сквозь стиснутые зубы, король заговорил:
– Я не для того отрекался от престола, чтобы сменить одну неволю на другую. Отойди от меня, Саурон.
Саурон коротко взвыл, в голосе прозвучала отчетливая досада и …отчаяние?
– Ублюдок! Ведь ты же почти согласился!
Крылья пропали, равно как и величественная осанка Саурона: он сгорбил плечи, ссутулился и вообще стал куда ниже. Обольстительная улыбка искривилась и замерла на полпути к оскалу.
– Мне попросить прощения за то, что обманул твои ожидания? – Финрод заставил себя ухмыльнуться. – Что ж, прости предателя, предатель. Тебе ли меня не понять?
Саурон качнулся вперед, весь вытянувшись в струну, придвинулся вплотную, будто намереваясь что-то шепнуть на ухо. И сомкнул зубы на плече Финрода – в том месте, где шея переходит в плечо. Так дико, так внезапно, что эльф никак не успел отреагировать. Да и каким может быть ответ сбесившемуся хищнику?..
Зубы у Темного оказались вполне волчьими – они прошли сквозь ткань, пронзили тело едва ли не до кости. Саурон сладострастно двинул подбородком несколько раз, вгрызаясь еще глубже, разрывая податливую плоть, перетирая ее между коренными. Острая боль. Тупая боль. И ярость больше боли.
Когда бесконечно безумное мгновение закончилось, Саурон отстранился, и рот его был выпачкан кровью. Финрод зажал рану рукой и зло уставился на врага. Тот нарочито медленно, рисуясь, облизнулся. И улыбнулся, ясно и доброжелательно, как дорогому другу.
– А мне понравилось, – произнес он. – Теперь я точно знаю, что с тобой сделаю. Свою удачу ты просрал, эльф.
Выплюнув последние слова, Саурон эффектно щелкнул пальцами перед самым носом Финрода, и мир вокруг того завертелся. Морок поплыл, распадаясь на куски, на пятна, на множество крошечных пылающих частиц, и эльф очнулся все в той же яме, лежа на трухе и уставившись в потолок невидящими глазами.
Над ним склонился взволнованный Эдрахиль.
– Ну наконец-то! Что ты, государь? Как ты?
Финрод моргнул – потолок замедлил кружение, и пляшущие стены наконец замерли.
– Ты умолк, и мы не могли тебя дозваться!
Плечо в месте укуса наливалось горячей тяжестью, будто расплавленным металлом. Пусть все произошло где-то между бредом и явью – укус был вполне реален. Липкая теплая влага сочилась между пальцами, пропитывала край одежды. Шейную вену Саурон все-таки не перекусил – наверное, не захотел. В том, что это не составило бы ему труда, Финрод не сомневался.
Под головой обнаружились чьи-то колени. Финрод приподнялся и сел – оказывается, это Берен удерживал его голову. Король выпрямился, оттянул воротник – на коже багровело четкое полукружие, вычерченное вмятинами в живом теле.
– Готовьтесь к худшему. К самому-самому худшему, – только и сказал Финрод, скрывая рану.
Однако никто из них не заметил, когда начала подниматься решетка. Железная преграда поползла вверх бесшумно, и только в самом конце подъема взвизгнула пронзительно и тонко, как будто посреди ночи вскрикнула потревоженная птица.
И тогда из мрака явился волк.
Сперва в темноте открывшегося провала тускло загорелись два багровых светляка – глаза его, потом вокруг них неотвратимо сгустился силуэт зверя. И волк, будто переступив невидимую границу между сумраком и полной тьмой, вошел к узникам.
В пляске теней и долетавшего сверху красного света он казался ужасен. Вздыбленная на холке жесткая грива добавляла к его росту, и без того немалому, еще пару ладоней. Торчащие клыки блестели неровными гранями, будто острые кремни. Шерсть вокруг его пасти и на груди слиплась в багровые иглы, а в глазах отчетливо светился разум – больной и дикий, но все-таки разум.
Зверь негромко заворчал. Точно гром заворочался в тесном горном ущелье, пока еще тихий, но угрожающий – предвещающий страшную грозу.
Рука Финрода привычно дернулась к рукояти меча; поймав пустоту, он не сдержал досадливого вздоха. Возгласы слева и справа свидетельствовали о том же разочаровании его спутников. Пока эльфы по старой памяти пытались нащупать отобранные у них клинки, Гелирон быстро сделал несколько шагов вперед. Обогнул государя, почти оттолкнув его со своего пути, потом все же остановился. Бестрепетно схватил Финрода за рукав и улыбнулся государю – просветленно и даже радостно.
– Я же говорил, что не позволю им терзать тебя, мой король? Мне выпало счастье сдержать свое слово! – заявил он и, приподнявшись на цыпочки, коснулся губ Финрода летучим сухим поцелуем. – Прощай, государь Фелагунд, – добавил он, уже бросаясь навстречу порождению темноты.
Волколак вскинулся на дыбы навстречу ему, раскрывая многозубую пасть. Клыки лязгнули гаже, чем сталь скрежещет о сталь. Гелирон не пытался бросить прощальный взгляд на своих братьев – может быть, потому, что у него больше не было головы.
Волк не сожрал его на глазах у прочих – чудовище, пятясь, уволокло сломанное тело эльфа в темноту. На полу осталась широкая полоса.
Финрод все еще чувствовал легкое прощальное прикосновение. Будто летняя бабочка-однодневка тронула крылом его лицо и унеслась во мрак.
«Тебя я оставлю на сладкое», – предупредил вражеский голос в его голове.
«Не подавись только», – холодно заметил эльф. Ответом было молчание – такое каменное, точно все разговоры до того было исключительно плодом воображения Финрода.
Песен больше не было.
Потянулась одна бескрайняя ночь, через неравные промежутки времени в которой приходил зверь. Порой стражники сбрасывали вниз скудную еду и фляги с питьем, но зверь бывал чаще. Волк уносил его друзей, одного за другим, беспощадный, как чума, неотвратимый, как наступающий прилив, что подкрадывается к закопанному по горло в полосе прибоя.
Кого-то из эльфов он убивал быстро. Крики других, терзаемых клыками оборотня, долго не утихали, постепенно отдаляясь по подземному ходу.
Саурон больше не беспокоил Финрода своим присутствием – как будто вовсе забыл о существовании эльфа. Но когда тварь утащила Эдрахиля, а в яме остались всего двое – Финрод и человеческий сын, Темный наконец напомнил о своем присутствии.
– Не скучал без меня, мой высокий гость? – голос, звучный и вкрадчивый одновременно, раздался сразу со всех сторон, а решетку наверху перекрыл темный силуэт. Финрод поднял тяжелую голову – от скорби по товарищам, от скверного воздуха темницы, от голода перед глазами бежали зеленые круги, и взор его мутился.
Саурон продолжил вежливо глумиться; на гневно раздувающего ноздри Берена он не обращал ни малейшего внимания, говоря одному Фелагунду:
– Мой зубастый друг хорошо тебя развлекал в мое отсутствие?
– Спасибо, наш гостеприимный хозяин, – вглядываясь в темную высоту, прокричал Финрод, не узнавая собственного осипшего голоса. – Если придешь с ответным визитом к моим братьям, тебя развлекут не хуже! Но ведь ты не осмелишься?
Саурон хмыкнул.
– Знаешь, что я держу в руке, эльф?
– Неужели собственный хрен? – гаркнул Берен, взъяренный до крайности и всем произошедшим за эти дни, и тем, что Саурон даже врагом его не считает. – Было бы чем гордиться!
– Уйми своего убогого, и пусть он впредь не перебивает старших. Хотя ему осталось-то… – лениво ответил Темный, по-прежнему направляя слова только Финроду. – Так вот, в моих руках сердце твоего последнего воина. Еще теплое. Судя по нему, он сильно тебя любил, благословенный король. Хочешь сам посмотреть?
Саурон взмахнул рукой, и темный ком пролетел сверху вниз, звучно соприкоснувшись с полом. То, что совсем недавно было частью Эдрахиля, теперь куском неживого мяса легло у самых ног Финрода. Тот молча поднял мертвое сердце. А потом опять перевел глаза на Саурона и улыбнулся.
– Ничего нового, пес! Оно всегда было моим, пусть и билось в чужой груди.
– Ну что ж, – помолчав, заговорил Саурон, и в голосе его зазвучала почти непритворная печаль. – Тогда иди – время умирать, король.
«Кем бы ты мог стать!..»
«Больше того, кем я уже был однажды? Ступай смешить своего господина, шут».
Волк уже ждал у порога, переступая лапами, как огромная собака, ожидающая хозяйских слов.
***
Господин Саурон сидит у огня, мрачно разглядывая руки. Под ногтями запеклась багровая кайма – чужая кровь, и обшлага промокли.
Эльфа Финрода, певца и короля, он убивал долго. Так долго и страстно, как мог бы любить, если бы негодный нолдо согласился тогда, на вершине. Отогнав волколака и сам облекшись в шкуру вожака, Саурон трепал тело Фелагунда, как шторм треплет лодку, разнося его по частям, перекусывая кости и выдирая куски плоти. Но даже утирая лицо сломанной рукой, даже заходясь яростным кашлем, забрызгивая кровавой пеной черную землю, Финрод смеялся ему в лицо – в оскаленную морду. Золотые волосы быстро перестали быть такими, напитавшись кровью и грязью. Но взгляд потемневших от лютой боли глаз был насмешливым и злым, в те мгновения, когда становился осмысленным.
– Чему ты рад, эльф? – провыл зверь, пьяный от расправы. Эльф приподнялся на уцелевшей руке, грязный, жуткий в багровых разводах на лице, и показал зубы в широкой усмешке:
– Ты, никогда не знавший свободы, подаришь ее мне. Спасибо, враг мой!
А потом он просто перестал быть – погас, как задутая ветром свеча, оставив искалеченную оболочку, ушел в свои горние выси, проклятый, ненавистный и в самом деле оставшийся свободным. И в бессильной ярости Саурон разорвал его, заходясь хрипящим рыком, и оставил изувеченный труп своим волкам, и ушел прочь, не замечая собственного поскуливания.
И вот теперь сидел у камина, изучая окровавленные руки и чувствуя во рту неистребимый, досадный вкус поражения. Мысль о том, что можно было бы запугать эльфа обращением в орка, даже не посещала его ранее – теперь же было слишком поздно. Он увлекся.
А может, мысль и была, но ему просто не хотелось впускать ее сознание?..
По крайней мере, кое-что Саурон понял о самом себе – он слабеет.
Темный рывком вскочил. Кажется, он понял, на что можно пустить все те бесполезные и прекрасные эльфийские сокровища. Из их металла, благословленного знатоками красоты и омытого их же кровью, получатся замечательная, удивительная ловушка духа. Нечто, куда он вложит собственные досаду, разочарование и потаенную обиду отверженного. Что-то, что сможет ломать и гнуть гордые души детей Арды. И ловушка эта примет облик чего-то действительно прекрасного и неспособного принести беду в мир.
Она вполне может стать кольцом.
Со словами сбился по комментам, дело поправимое, а вот автор тогда не раскрывался.