Мирон больше смотрел на Охру, чем на Шока, торчащего по пояс из воды. Шокк неуклюже размазывая связанными руками слезы и сопли по лицу, клялся и божился, Охра – наблюдал с каменным лицом. Но Мирон очень хорошо знал Охру и знал, что тот получает извращенное удовольствие именно от того, что этот человек находится в этом месте – в тазике с цементом на берегу залива.
Короче, тема такая. Тут до меня позадорней расписывали.
Туристическая мекка, белый день, пляж. На пляжу стоят мэр города и Охра в шарфе. Либо они мокрые по сиськи, раз втащили таз хотя бы на глубину, где волна человека захлестнуть может, либо Шокк стоит у бережка и море мочит ему ножки. Тут вокруг, видимо, детки бегают, кукурузу с лотка продают, в мячик играют, парочки загорают. Шокк орет дурнищей на все село. Рыдает. И гонор, и выебоны, и гордость последнюю, и буквально себя самого растерял, и даже буковку "к" вторую от ника. И вот Шокк типа тонет. Но типа не очень. А Охра с Мироном типа стоят. А рядом с ними никто не стоит, ни охранники, ни маскишоу, ни веселая зондер-команда на частной оплате. То есть это Охра сам руками Шокка ловил, потом сам его в цемент закатывал, потом на своем горбу на пляж пер, а там в морько грузил. Красава.
Иногда он думал о том, что Слава Карелин, еще один юный борец, вооруженный светлыми идеалами, забывает простую истину – убивший дракона становится драконом. Только пройдя этот путь, узнаешь его цену… когда становится слишком поздно. У некоторых на осознание этой простой истины уходит вся человеческая жизнь. Впрочем, драконам сантименты неведомы.
Мы никогда не узнаем, какого дракона убил сам Мирон. Потому что не узнаем. Потому что кому не похуй. Потому что зачем.
- Ваня, еще долго? – спросил он, морщась и массируя висок.
Охра медленно перевел на него взгляд, как будто смотрел не на Мирона, а сквозь него. Должно быть, мысленно он провалился во времена, когда они, еще почти мальчишками мечтали трахнуть прогнившую систему, сменить парадигму существования, встряхнуть тухлый городок, погрязший в преступности, и выстроить что-то новое, что-то по-настоящему хорошее. Как писали в туристических проспектах – «эталон комфортного отдыха».
А в проспектах не писали, что вы в лягушатнике посередь пляжа Высокий Берег мамбетов топите, нет?
И, наверное, Охра видел сейчас перед собой не Мэра, которому преданно служил почти десять лет, разгребая всякое дерьмо, а своего друга детства Мирона. А в воде, скрытый по пояс волнами, верещал от ужаса еще один их общий друг Дима, которому очень не хотелось умирать.
Анон пиздец как не любит Шокка, но ситуация - ебанистический ненужный и всратый ООС. Во-первых, у Шокка все-таки все в полном порядке, и с гонором, и с выебонами. Не железный воин, но очень на вряд ли бы пускал слюни с соплями и трепетно умолял не погубить. В конце концов, мы видели Шокка под вполне реальным прицелом у вполне реальных братков, и в такой хуйне он как-то был не замечан, даже при том, что на колени встал и на камеру извинился. Жить Дима хочет, со страхом у Димы все в порядке, но это просто карикатурная дешевая параша. За два абзаца в нули просирается длинная, насыщенная и разноплановая история их отношений с Мироном: пусть сколь угодно ебнутых и тяжелых, Димиными силами. Это не Дима Шокк. Это не Окси. Вообще никак. Вообще ни с какой стороны. Вообще ни на секунду. Ну и во-вторых - с тембром голоса Шокка представить себе его "верещащим" пиздец как сложно. Это где-то рядом Леонард Коэн и Тиль Линдман заверещат.
Дальше я специально копирую без вырезок крупный фрагмент, чтобы вы прочли его целиком.
Мирон по этому поводу не испытывал ничего особенного – все давно отболело, а вот Охра, наверное, до сих пор не мог простить предательства Шокка. Возможно, не только потому, что их жизни висели на волоске, когда однажды их поставили на колени и только чудом не пристрелили, а потому что Шокк вдребезги разбил их слепую веру, что они втроем против всего мира, как мушкетеры, что они все преодолеют и что их дело правое, когда Шокк так легко отказался и сбежал. И это едва не сломало их.
И то, что Шокк попал в руки Охры – стало самой большой, но последней ошибкой для Димы. Мирону было скучно и не особо приятно присутствовать – он предпочел бы оказаться в своем кабинете, или в каком-нибудь уютном ресторанчике, с бокалом вина и лососем под соусом Дор-блю, а не зябко кутаться на пронизывающем ветру в тонкий пиджак. Мирон даже не помнил, когда последний раз присутствовал на подобных «мероприятиях».
Конечно, имелась необходимость время от времени выдергивать из ухоженной грядки вредителя, поддерживать порядок на своем огороде, так сказать, но Охра самостоятельно справлялся. Однако на этот раз он настойчиво потащил Мирона с собой, и поглядывал на него со скрытой гордостью, словно верный сторожевой пес, ожидающий похвалы.
На что я, блядь, смотрю?
- Мы никогда не узнаем, кто и за что в этой версии реальности кого поставил на колени.
- Мы не узнаем, какие отношения были у этих людей, с хуя ли они мушкетеры и кем Охра приходился Дима (в реальности - "пидором в рваных лосинах", Охра появился при Мирона после того, как Шокк с Мироном разосрались).
- Мы не узнаем, в чем его предательство, если он просто съебал ПОСЛЕ того, как их опиздюлили, то есть после завершения критической ситуации.
- Хуй пойми, почему он вредитель, если после этого он жил себе и просто "попалася" Охре (на пляже встретились).
- Хуй пойми, как и зачем Дима с ним встретился и почему просто не съебнул из села. Мы никогда об этом не узнаем.
- Мы никогда не узнаем, почему между Диминым съебом и этим моментом прошло несколько лет, чем эти несколько лет занимался Охра, почему Диму мочат сейчас и почему не замочили раньше.
- На кой Мирону его мочить, мы тоже не узнаем.
Мы не узнаем более ли менее нихуя, потому что Даша для этого слишком тупорыла и печатает, не приходя в сознание.
Реальная история Шокка с Мироном:
▼Скрытый текст⬍
Познакомились на форуме Хип-Хоп.ру два эмигрантских гаврика, Дима Хинтер (Шокк) и Мироша Федоров (Окси). Они любили одних и тех же немецких рэперов, пиздато и борзо выебывались, шутили шутейки, крепко друг друга полюбили. Потом они встретились, и полюбили друг друга еще крепче. Потом фитанули. Потом образовали дуэт Вагабунд (скиталец), тусили в Германии у Шокка и в Лондоне у Мирона. Дима был постарше и со стажем побольше, плюс у Димы были уличные понты и пацанская бычка, с чего Мирон горел и радостно рассказывал в твиттере, какой же Димочка распиздатый, аж на пятерых немцев навыебывался на тему пойдем-выйдем, мужик-мужик. Дима учился правильно писать по-русски, слушал умного Мирона и горел с того, какой же Мирон всесторонне одаренный и начитанный. Они звали друг друга братьями, Дима на концертах промокал ему пот со лба полотенчиком, говорил, что "он меня делает умнее, а я из него делаю мужчину", Мирон весело смеялся, нахваливал его на все лады, они писали треки про то, как весь рэп, кроме них, хуйня, выебывались на Касту, рэп-фест и Рому Жигана, победившего в шоу Битва за Респект и получившего награду лично от Путина. И последнее прошло так себе, потому что когда они отправились в тур по России и были в Москве, к ним влетели братки с травматами, избили, Жиган поставил их на колени под камеру, надавал лещей и заставил просить прощения. Они попросили. Такими же битыми полетели на концерт в Питер. А утром Мирон проснулся и обнаружил, что Дима в Берлине, а в интернетах от Димы видео, где он кроет Жигана хуями, обещает ему расправу от европейских судов и еврейской мировой общины, объявляет блядскую войну и говорит, естественно, за них обоих. Мирон прикинул, что браткам с травматами до Питера ближе, чем до Берлина, а Дима маленечко охуел, после чего записал видос о том, что он не при делах, претензий к Жигану не имеет, а Вагабунда больше нет. Дальше говно полезло из всех щелей и оказалось, что в дуэте и раньше были трения, недоговоренности по бабкам, конфликты, Дима слишком дохуя о себе думал и давил, Мирон бомбил и заебывался с ним. С тех пор, так или иначе, Мирон с Шокком дел не имел и о Шокке не пиздел. А вот брошенный Дима высерается на Мирона каждый день, как по часам, уже шесть лет. То хуй соси, залупоглазая кукуха, то я его любил, как мог, то мне на все похуй, то вернись, гондон, я все прощу. А теперь внимание вопрос: какое отношение это имеет к Дашиной истории, в любом приложении, и нахуя это там, если не имеет никакого?
У нее история Мирона с Шокком не показывает перемены в характере Мирона, не демонстрирует его рост или наоборот его изменения к худшему, Шокк не становится "драконом, которого Мирон убил", он не становится вообще никем, потому что Даша о нем не знает ничего, кроме имени. Нет истории, где Мирон сначала был ведомым, а потом сожрал "старшего брата", нет истории тандема, которого больше нет, и это место некем заполнить, нет ни преодоления, ни призраков, ни потери, ни противостояния. Нихуя нет. Только Даша, побулькивающая в собственном говне.
Он испытал неописуемое наслаждение, когда голова Шокка исчезла под водой, но не потому что у них были счеты, старые обиды и предательство, разрушившее дружбу, а потому что вопли наконец-то смолкли. Возможно, Охра сумел привыкнуть к тому, что люди орут от страха и боли, возможно, он научился получать от этого удовольствие, но для Мирона это было по-прежнему тяжело, ему это было неприятно… за исключением редких наглых неугомонных двухметровых случаев.
Как не странно, Охра здесь куда как приятнее ебаната-мэра, потому что Охра просто всратый садист, а Мирону нравится делать хуево исключительно тем, на кого у него хуй стоит. А без этого - не стоит. Застудил в окне.
Он молча смотрел на водную гладь, наблюдая за пузырями воздуха, которые сначала вырывались на поверхность, но потом измельчали и прекратились.
Зрение от иисуса, я так понимаю, если учесть, что это не стоячая вода, а он стоит на берегу сухой, то есть за линией прибоя (полагаю, они все-таки ждали прилив. А Шокк все это время орал. А туристическая мекка. А белый день).
Мирон столько лет ждал этого, и когда, наконец, свершилось своеобразное правосудие, он ощутил…ничего. Ни ностальгии, ни грусти, ни жалости, ни облегчения, полнейший вакуум в груди и эгоистичное облегчение, потому что больше никто не верещит, тыча в голову раскаленным гвоздем визга.
Опять-таки: мы никогда не узнаем, за что Мирон мстил и почему мстил, не узнаем, почему прошли годы, а Шокк ходил не опездюленный, не узнаем, что у них за конфликт. И он не дублирует реальную ситуацию ни с какой стороны, так что знание канона вам вообще не поможет въехать в ту парашу, которая здесь творится.
Охра подошел и присел на корточки, неторопливо размотал шарф и потрогал двумя пальцами длинный старый шрам на горле, провел по контуру от края до края, поднявшись до подбородка, и негромко кашлянул.
- Счастлив? – спросил Мирон, поглядывая на него.
Охра вскинул взгляд.
- А по мне не заметно? – с мрачным весельем спросил он, заматывая шею обратно.
Мирон улыбнулся.
- А ты? – вдруг спросил Охра.
Мирон уже собирался честно ответить «да мне наплевать, других дел полно», но он прикусил язык, зная, что Охру такой ответ огорчит. Охра за них двоих старался.
- Да, очень! – воодушевленно ответил Мирон.
Диалог ебейший, показалось на секунду, что Мирон в заложниках у неадекватного маньяка и вслепую пытается угадывать, какой ебнутой реакции тот от него хочет, чтобы подыграть и не получить ножом в бочину. Про то, откуда шрамы - и почему они у Охры - мы тоже не узнаем. Как и о том, нахуя он прячет лицо, если они на горле.
Охра поглядел подозрительно, поэтому Мирон постарался придать лицу самое кровожадное и довольное выражение. На ум почему-то пришел Гнойный, шмыгающий сломанным носом и облизывающий окровавленный рот, так что губы сами расползлись в усмешку.
Здесь нужна веселая семейка из Техасской Резни Бензопилой. Кровожадное выражение особенно меня радует.
Тут из города припидоривает безымянный картонный чувак на байке и привозит Охре "Панч". Позвонить Охре он не может. В прошлой главе гномы-хуекрады спиздили интернет, здесь - мобильную связь. Общаемся гонцами.
- Наслаждайся, - хмуро сказал он, помахивая очень знакомой газетенкой.
Мирон осторожно взял свежий выпуск «Панча», стараясь не испачкать пальцы краской. У него засосало под ложечкой, потому что если даже Охру проняло, значит, Гнойный превзошел сам себя. Вот ведь… неугомонный.
По моему внутреннему ощущению, Охра маленько охуел, кто здесь мэр, собственно?
Машина мягко тронулась, шурша шинами по мокрому асфальту, Мирон читал, и на спине у него выступал холодный пот.
- Номера собрать, - отрывисто сказал он, прервавшись на секунду.
- Уже распорядился, - лаконично ответил Охра.
Мне каждый раз интересно, как они это "собирают". Ну, то есть. Если листовку раскидали/раздали, а люди бросили ее лежать в говне не улицах, то очевидно, что они уже вряд ли поднимут и прочтут. А те, кто разобрали бы, уже разобрали, до вашего охуенного приказа, и хуй вы определите, кто подобрал копию, чтобы ее изъять. И тут, короче, высаживается десант шпионов кардинала, которые спешно начинают собирать по всему городу листовки. Ну нихуя внимания не привлекают, не на что тут смотреть.
Тот снова натянул шарф до носа и дремал - Охра умел ловить момент, отдыхать в редкие свободные минуты, и никогда не паниковал раньше времени. На черном шарфе был узор в белую полосочку, но из-за того, что Охра опустил голову, уткнувшись подбородком себе в грудь, и шарф измялся, казалось, что это острые белые зубы, здоровенные клыки, как у хищного зверя. Впечатление было такое достоверное, что Мирон встряхнул головой и продолжил чтение.
П: пасхалочка.
В листовке - который газета - который листовка - журналист с высшим образованием не видит разницы - написана история изнасилованной девушки. Мирон реагирует примерно так:
Десять минут назад в холодной воде залива утопили его давнего друга, который стал врагом. Но Мирон думал вовсе не об этом, он думал о почти незнакомой девочке, и мысли о ней вызывали что-то вроде… стыда, что ли. Эта история словно… словно мелкий камушек в ботинке, который нет возможности снять: и наступать больно, и вытащить не получается, и раздражает так, что нет сил терпеть.
Может, я чего не понимаю, но сдается мне - сколько-нибудь человечный персонаж отнесся бы к этому иначе. Блядь, да даже мэр Кейн из Босса отнесся бы к этому иначе. Прям вот совсем. Причем по ряду причин. Начиная от того, что вообще ничем не провинившаяся перед ним девушка из его эскорта изнасилована и изуродована его людьми, заканчивая тем, что это неебический подсер со стороны этих людей, они творят вообще чо хотят, он нихера не контролирует, и теперь он влетел из-за них в масштабный скандал. Но нихуя. Камушек в ботинке. Крутые суровые мужики. Дерзкая разводящая.
Ох, в пизду, серьезно.
Даша может обложиться покровительственным дерзкочиковым говном и обоссать себя сверху, но проблема в том, что она просто хуевый человек. И герои у нее хуевые люди. Они хуевые - не как в фильмах Тарантино или в сериалах HBO со Старз. Не амбивалентные герои, которые имеют массу негативных черт и совершают поступки, от которых зритель впадает в ахуй, но в то же время обнаруживают в себе неожиданные грани характера, светлые стороны и сильные привязанности. А они просто хуевые люди. От а до я. Они, по хорошему, в реальном мире и какого-то выдающегося говна сделать бы не смогли, потому что кривожопые, трусливые и скорбные башкой. Но в них нет ни совести, ни жалости, ни смелости, ни душевной вовлеченности. Нихуя в них нет такого, чтобы они хоть как-то, хоть за что-то вызвали хотя бы секундное уважение или симпатию. Они в любой момент своей жизни - засохшая ебаная блевотина, на которую брезгливо смотреть. Прям как Дарья Танкистовна.
- Это правда, - хмуро отозвался Охра. – Я ее помню.
- Ну и зачем? – негромко спросил Мирон. – Я не приказывал делать ей больно.
Охра пожал плечами.
- У тебя было плохое настроение, у меня было плохое настроение, у парней было плохое настроение, - невозмутимо ответил он. – Ей просто не повезло.
Мирон даже опешил от его открытого цинизма. Мимолетно подумалось, что Охра тоже превратился в чудовище, и никто не заметил. Возможно, в чудовище давно превратился и он сам, как пишет Гнойный, при таком-то Охре за плечом. Но Мирон тут же отогнал крамольную мысль.
Да, "плохое настроение" - это достаточно хорошая причина, чтобы обоссать своему боссу репутацию, наебенить ему проблем и испортить его имущество - ну если уж мы цЫничных категориях решили поговорить. Всегда так делай.
А жалкий, тупенький, трусливый садист-мэр, естественно, слушает это и хавает, и даже не говорит "какого, нахуй, хуя?". Он даже не говорит "раз по кайфу, Замай, без проблем - продолжай", потому что его слово здесь никакого веса не имеет и продолжат при желании без него. Он просто затыкает ебло и малодушненько думает, что Охра, конечно, чудовище, но он же здесь совершенно не при делах, правда?
- Были и другие случаи? – спросил он. – Ты что же, всех моих девок отдаешь своим орлам?
Охра отрицательно покачал головой.
- Нет, - сказал он. – Это была единичная акция.
Мирон помассировал переносицу. Голова болела все сильнее, и от этого разгоралась злость – на Охру, который его подставил, на себя, за что, что не уследил, на эту несчастную девку, попавшую в жернова
Какие, блядь, жернова? У тебя охрана рандомных баб насилует и по улице раскидывает. Это стихийное бедствие такое? Неизбежные жертвы системы? Какие жернова, сука?
- Найти его? – догадливо спросил Охра, всматриваясь в его лицо. – Хочешь с ним побеседовать?
Мирон кивнул, массируя ноющий висок. Он толком не знал, зачем ему сейчас Гнойный. Одновременно хотелось и оправдаться, сказать, пусть даже Гнойному, «я не виноват, я не такой, каким ты меня описываешь», а с другой стороны, он был зол и оскорблен, поэтому хотелось сохранить лицо и сказать Гнойному что-то вроде: «Ну и что? И что теперь? Я могу себе позволить быть мудаком, а ты нет, вот и вся разница между нами, неудачник».
Давайте просто запомним эту фразу, поскольку Дасенька у нас теперь отвечает ею в комментах. Это фраза чувака на тему "ну изуродовали левую женщину мои люди, ну изнасиловали, могу себе позволить, еба, какие вопросы". Потрясающе, Даша. Это именно тот герой в той ситуации, с которым стоит пиздато и дерзко себя ассоциировать. Можешь себе позволить. Лучше тебя самой тебе ебало все равно никто не обоссыт.
К мэру-дегроду привозят Гноя.
- Вот нахуя выдергивать посреди рабочего дня? – мрачно спросил Гнойный, сложив руки на груди. – Это вы, мажоры, хуи пинаете, делать вам нехуй, а у меня работа!
Поразительно, но этот уебок прав. Здесь реально никто, нихуя и ничем не занимается.
- Где эта девка? – спросил Мирон, помахав сложенным «Панчем».
- Уже нигде, - ответил Гнойный, щуря недобрые кошачьи глаза.
Мирон вскинул бровь и привычно заставил себя успокоиться. На одной агрессии они далеко не уедут, а перед тем, как начинать бить, надо бы все-таки поговорить.
- Не сучись, - мягко проговорил он. – Я помочь ей хочу.
Гнойный почти по-животному оскалился, вздернув верхнюю губу, посмотрел так презрительно, что Мирон снова обозлился.
- Уже не надо, - сказал Гнойный. – Ты как это себе представляешь? Одной рукой бьешь, а другой гладишь?
- Я ее не трогал, - покачал головой Мирон. – В том, что с ней случилось, нет моей вины.
Гнойный фыркнул и покачал головой.
- Ну, тогда можешь не проявлять милосердие Мэра, - с насмешкой сказал он. – Девочке ты уже не поможешь, она решила… что ей тут больше нечего делать. Как только «Панч» вышел, так и ушла.
- Он вышел только сегодня утром, - холодно сказал Мирон.
Гнойный неприятно засмеялся.
- Это ты так думаешь, - сказал он. – Это тебе так донесли.
- А на самом деле?
- На самом деле – раньше, - усмехнулся Гнойный. – Ты ничего не знаешь о городе, Окси. Ты только думаешь, что твои полицаи все контролируют… нихуя подобного! Ты вообще ничего не знаешь.
То есть девушка, я так понимаю, покончила с собой. Но на это всем насрать, оба героя в рот ебали, информация никому и ничего не дает, зато они за каким-то хуем выясняют, когда вышел Панч, хотя никакой роли это не играет: девушке ровным счетом ничего не мешало покончить с собой как сегодня утром, так и вчера вечером.
Разговор двух лоботомированных ебланов прерывается актом рандомной хуятины.
- Слава-Слава, - проговорил он звенящим от злости голосом. – До тебя никак не дойдет, что это мой город! Здесь все принадлежит мне!
Его захватило каким-то порывом, захотелось собственноручно сделать Гнойному больно, стереть вечную ухмылку с его лица, чтобы она больше никогда не появлялась.
- Я был к тебе добр, Славик, а ты не ценил мою доброту, - вкрадчиво проговорил Мирон, едва не дрожа от предвкушения. – Но я могу и по-плохому.
Давайте уточним:
- Окси узнал, что девушку из его койки зверски изнасиловали и изуродовали.
- Плюс это сделала его охрана, вообще без его приказа, самовольно и у него за спиной, а он нихера не контролирует.
- Об этом разошлась инфа по всему городу (и странно, что не разошлась раньше).
- Девушка покончила с собой.
- Он типа как бы себя до этого момента вроде и повинил, но на пол-шишечки, а теперь самое время кромсать Гною спину на ремни. Потому что сегодня четверг, а мэр не пьет таблетки, которые ему прописали.
- Знаешь, Слава, сегодня утром по моему приказу притопили одного борца с системой, - проговорил Мирон, наслаждаясь тем, что Гнойному некомфортно и откровенно страшно. – Будешь выводить меня из себя – поплывешь следующим, сечешь?
В этой истории Шокк ни с какого бока не был борцом с системой, но совершенно лишнее помнить, что ты писала в своей же главе тремя абзацами выше. Можешь себе позволить.
Он задумчиво осмотрел худую спину, примериваясь. Гнойный дергался, но держали его на совесть, и ему оставалось только захлебываться ором и размокшей бумагой. Мирон прищурил глаза, крепко взял нож и принялся размашисто, на всю спину, вырезать свои инициалы.
Гнойный заорал – он извивался и рвался, кровь размазывалась по спине, но Мирон никуда не спешил, пережидая, пока Гнойного утихомирят. Он старательно вывел три больших икса и под ними игрек. Гнойный глухо выл, пояс его джинсов насквозь промок от натекшей крови, но Мирон не думал останавливаться, он еще не закончил. Дождавшись, пока Гнойный затихнет, Мирон прочертил большой круг, заключив подпись в рамку. Теперь на Гнойном осталась его фирменная подпись, знакомая каждому человеку в Городе.
НУ ВЫ ПОНЯЛИ, ДА?
Оставим на секунду в покое то, почему у мэра Федорова Мирона Яновича вместо подписи - лого рэпера Оксимирона. Хуй с ним. Вот так вы и решаете все свои проблемы, мистер Лебовски. Хуй с ним.
У тебя громкий скандал, который ты сам оценил, как большую проблему, Охра тебя якобы им "подставил". Об этом написал подпольный журналист. Что нужно сделать? Срочно применить к журналисту репрессии, причем максимально беззаконные, всратые и лично с тобой линкующиеся. Для верности, собственной рукой надо расписаться у него по мясу, чтобы у него были стопроцентные и зримые доказательства твоей причастности, которые неизбежно привлекут внимание и вызовут еще больший скандал.
После этого, кстати, Гноя отправляют в больницу. В больницу. Даже не к частному мэрову врачу. То есть подпись будет сиять всем на радость, проглядеть невозможно.
Мирон снова обошел его и полюбовался на творение своих рук. Такие шрамы не свести, это на всю жизнь. То, что надо. Несмываемое клеймо собственности Мэра. Мирон оскалился, с трудом сдерживаясь, чтобы не податься вперед и не слизнуть кровавый потек у средней буквы Х. Вместо этого он плотно прижался к изрезанной спине Гнойного и сцепил руки у того на груди. Гнойный снова заорал от боли, но Мирон нежно потерся подбородком о его плечо и поднялся на цыпочки, чтобы дотянуться до уха Гнойного.
- Слава, теперь ты точно мой, - промурлыкал он. – Никогда не забывай этого.
Он ощущал, как рубашка промокает горячим – чужой кровью и потом, и почему-то это было не противно, а наоборот заводило.
Он отодвинулся и щелкнул пальцами. Гнойного отпустили и тот сразу рухнул на пол, скорчился, как полу-раздавленный червяк. С трудом выплюнул разбухший бумажный ком на ковер. Руки у него дрожали, подламывались, он долго не мог приподняться, тихо всхлипывал от боли и падал обратно
Мелочь на фоне всего прочего, но абсолютно не понятно, что мешало Славе выплюнуть кляп раньше и нахуй вообще он был нужен, если учесть, что вы тут окровавленные тела не стесняетесь тоскать по коридорам и мордобой в кабинете устраиваете.
Мирон снова потрепал его насквозь промокшим от пота волосам.
- Может, чаю? – вежливо спросил он.
Гнойный с трудом посмотрел на него.
- С бергамотом, - сладко проговорил Мирон. – Ты же любишь, вроде? Угостить тебя чайком, Слава?
Гнойный ничего не ответил.
- Ну, как знаешь, - проговорил Мирон, пожав плечами. – Рад был повидаться. С нетерпением ожидаю твоих новых историй.
Он кивнул Охре.
- Уберите отсюда этого недоноска.
Это было начало большой любви.
А дома Окси выгнал тянку из постели и лег баиньки в обнимку с кровавой рубахой, ибо:
Мирон вздрогнул и убрал руку. Он поднялся, - с него полились потоки воды, - переступил через бортик ванны и, оставляя мокрые следы на полу, подошел к стулу. Ткань моментально намокла, Мирон повертел рубашку, пытаясь понять, что именно так сводит с ума – это просто кровь, чужая кровь и ничего более. Вернувшись в ванну, положил скомканную рубашку на подголовник и снова вдохнул запах.
Он словно наяву увидел Славу, большого и сильного, и такого беспомощного, извивающегося от боли. Его спину, белую и худую, особенно на фоне лохмотьев алой футболки и потоков яркой крови. Выпирающие, сведенные лопатки, ребра, обтянутые бледной кожей, позвонки, словно гребни динозавра, которые спускаются к ложбине поясницы. Оказывается, он так много запомнил, пока вырезал на Славиной спине свою метку. Тепло кожи, ее мягкость и нежность…
Мирон охнул, чувствуя подкатывающий оргазм.
Тут уже писали, но нехуйно Слава мутировал в шахтах.
Случается короткое явление Сонечки и Мирон ощущает, что Сонечка хороша:
Он и не заметил, что уже несколько минут торопливо двигает рукой, словно мальчишка, которого могут засечь. Он зажмурился, и чертов Слава, с его чертовой ухмылкой, встал перед глазами, словно живой. Мирон представил его лежащим в своей постели, в персиковой полупрозрачной ночнушке, с подушкой под затылком и под задницей. И вообще-то, это было смешно и нелепо, но Мирон понял, что вот-вот кончит от этой картинки – послушный, покорный Слава с раздвинутыми ногами и желанием в глазах. И чтобы смятый кружевной подол выше колен, и натянутая на стоящем члене персиковая шелковая паутинка, намокшая там, где головка члена соприкасается с тканью.
После чего идет баиньки.
Блядское шапито на этом заканчивается. До новых встреч.
Шедевр, особенно пахлава
Ей кажется, что она пишет жуткий, неприличный, стыдный разврат.
