Снег падал крупными липучими хлопьями и заметал все тропки.
Тропки в лесу, блядь, а не посреди города.
Первые дни снегопада все разговоры были только о погоде, и о том, что снега не было уже лет десять, и не наступил ли Конец Света, но потом начали находить замерзших людей, так что разговоры и шуточки как-то быстро прекратились.
Водолей явно не в курсе, что как раз в такие моменты говорить об конце света начинают в десять раз активнее.
Снег наметал заносы, оттаивал и снова схватывался ледяной коркой, поверх которой насыпались новые сугробы. Даунтаун побелел и покрылся угольными проплешинами костров, но это не помогало.
Беление и проплешины костров и в самом деле не очень помогают от снегопада.
Утром снегопад прекращался на несколько часов, глаза ломило от белизны, но к обеду ослепительно-синее небо заволакивало серыми тяжелыми тучами, из которых, словно сахар из разорванного мешка, неудержимо сыпал снег.
Я пытаюсь вообразить себе метеорологические условия, в которых это возможно, но пасую. БТВ, дело разве не происходит в Корее? Средняя ночная температура даже в самый холодный месяц — -4. Не, подмерзнуть там конечно может, но Даша совсем какой-то адок описывает.
В одну из первых студеных ночей Шень едва не отморозил пальцы на ногах, после чего тем же утром собрал свои скудные пожитки и поставил Волка в известность о том, что переезжает к нему.
Семья у них, короче.
Шень думал, что «Гунмэнь» теперь опустеет и закроется, но ресторан работал и днем, и ночью, почти не закрываясь. Под «Гунмэнем» развели костры, которые не гасли, на кухне постоянно кипятили воду в огромных котлах, заваривая чай и суп.
Суп вы тоже заваривали, дебилы?
У костров вперемешку грелись люди всех кланов, временно оставив распри - было слишком уж холодно, чтобы враждовать.
Никто под шумок, конечно, не попытался отобрать у соседа теплое местечко.
Сначала Шень не мог понять, откуда такая толчея, но потом до него дошло, что люди боятся умирать в одиночестве, каждый день ширились слухи о знакомых знакомых приятелей, которых находили мертвыми в промерзших домах.
«Наверное, это в природе человеческой, - рассудил Шень. - Все мы независимые индивидуалисты, пока дело не доходит до страха смерти».
Кроме тебя. Ты просто дебил.
Шень не мог дождаться, когда Ба-чан довяжет и ему носки из колючей, почти бесцветной от частых стирок пряжи.
А нахуя часто стирать пряжу... Ну то есть я понимаю, что имеет в виду Даша — видимо, из ниток что-то вязалось, а потом распускалось и вязалось снова, но написано это так уебищно, что ой.
В самом «Гунмэне» уже не хватало места, туда пускали только тех, кто мог заплатить, и, по распоряжению По, пускали посидеть маленьких детей и парочку беременных женщин.
Шень впервые за все годы своей ссылки увидел в Даунтауне беременных, он, конечно, понимал, что новые люди откуда-то берутся, но не мог поверить, что в таких условиях кто-то может выносить и родить жизнеспособного ребенка. Оказалось, человек такая живучая скотина, что способна плодиться, словно таракан, в любых условиях. Хотя Шеню было как-то не по себе, старая психологическая травма и жуткий страх, пополам со жгучей виной, никуда не делись, он по-прежнему боялся даже смотреть на пузатых.
И это третий и предпоследний раз, когда за все девяносто с хуем страниц Шень вообще вспоминает, что он ващет беременную женщину убил.
Шеню временно пришлось переквалифицироваться в официанты, потому что рабочих рук не хватало, а кормить его только за красивые глаза По не стал бы, так что он бегал, как заведенный, раздавая чай и миски с супом.
Бедняжечка. Утомился-то как.
Шень допил чай, старясь не торопиться, перевести дыхание, но в конце концов замерз и ушел внутрь. Он заглянул на кухню, убедился, что опустевший котел наполнили чистым талым снегом и поставили на огонь, потом вышел в зал.
А можно узнать, откуда у них чистый снег, если все топится углем и деревом? Это охренеть какой осадок выпадает. В моем родном городе Зажопинске, где все топилось угольными котельными, пока я еще был мелкий, сугробы были слоистые: слой черной сажи, слой белого снега.
Старичок Угвэй преставился еще до того, как пошел снег. По неделю ходил сам не свой, потемневший и мрачный, и Пинг был какой-то потерянный, должно быть, они действительно любили своего старика, хотя последнее время он впал в глубокий маразм, путал сына и внука и лепетал невесть что.
Любили несмотря ни на что! Другие-то впавшего в маразм старикана нахуй послали бы!
- А откуда ты знал, что это я? – с любопытством спросил Шень.
- По походке слышно, - ответил По.
Шень опустил голову и взглянул на свои красные ботинки - для гэта было слишком уж холодно, так и ноги недолго отморозить... все-таки удачно он тогда их прикупил.
Очень удачно все получилось, да, мы помним.
Он вздохнул и устроил подбородок на плече По, рассеянно наблюдая за снегопадом.
Ведь как мы помним, По он ненавидит и он паскуда.
- Нам бы сейчас не помешала помощь старого города, - буркнул По. – Но этим ублюдкам, конечно, насрать, что мы тут замерзаем до смерти.
- Они и сами замерзают, - неуверенно ответил Шень, который что-то смутно помнил о городской системе управления погодой.
Запомним этот момент.
- Где Шень? – спросил Волк у По.
- У меня под подушкой, - с холодной насмешкой ответил По. – Где ж еще?
Шень никогда не слышал у Волка такого голоса, с ним Волк разговаривал мягко, нежно, почти с мурлыкающими интонациями, и даже если был раздражен или злился на кого-то – никогда себе не позволял рычать, а на По практически зарычал.
Потому что они сомцы! Сомцы! За сучку дерутся! Сомцы!
По тоже почти месяц ходил с перебинтованными руками, а под бинтами оказались обширные уродливые ожоги, словно По голыми руками хватался за плиту.
Шень до чертиков жалел, что не увидел эту эпичнейшую драку, после которой кухню пришлось ремонтировать и заново закупать посуду, потому что во всем «Гунмэне» уцелели только те тарелки, которые были в зале, пока Волк и По решали свои разногласия. Учитывая неправдоподобные слухи, которыми все это обросло… должно быть, занятнейшее было зрелище!
Блядь, двое тупых уебанов переебали друг друга, потому что ты, дегенерат, ничем, кроме писечки торговать не можешь, и проблемы свои предпочел не решать, а высраться на всех и убежать страдать. Охуенное зрелище, жаль, что не видел. Какой Шень ущербный все-таки.
Голубки милуются и обсуждают, кто куда пойдет в студеную пору.
- Мы останемся ночевать здесь, - сказал Шень. – Я возьму у По плед, и займем какой-нибудь уголок.
Волк, услышав про По, поморщился и невольно оскалился.
- Все-таки надо было окунуть его башкой в кастрюлю, - проворчал он себе под нос.
Шень уставился на него с удивлением – у Волка нижняя челюсть отвердела, а в глазу мелькнуло такое непривычное и страшное выражение, которого Шень никогда раньше не видел. Он мысленно порадовался, что никогда не переходил Волку дорогу и что Волк относится к нему не так как к другим.
Потому что, конечно же, если твой сомец ебанат, который считает нормальным окунать кого-то башкой в кастрюлю, то именно с тобой он будет нежным и мягким.
- Мне пора возвращаться, - сказал Шень, решив, что вечером, перед сном, все-таки расспросит Волка, который обычно отмалчивался, что же там произошло на кухне. В любом случае, теперь Шень знал, откуда у По на руках такие страшные ожоги – видимо, По крайне не хотел, чтобы его окунали головой в кипяток.
А до этого ты думал, что Волк спалил его пламенем своего пердака?
- Ну вы еще потрахайтесь в комнате моего покойного дедушки! – возмутился заглянувший По. – Вы двое совсем охуели? Пошли нахер отсюда!
Шень улыбнулся, легонько оттолкнул Волка, скинул ему на руки куртку и спустился вниз. Его забавляло негласное соперничество за его внимание и за его задницу. Для себя он уже давно выбрал победителя, но все равно аккуратно поощрял обе стороны, не переходя границ. Волку полезно было соперничество, нечего расслабляться… и для отношений только в плюс, перчинка, страсть, ревность, и все такое…
По принялся ходить по залу и проверять, насколько удобно посетителям, он почти всех знал лично, для каждого находил какие-то слова.
«Неудивительно, что его все любят, - подумал Шень, наблюдая за ним. – На самом деле, главный в Даунтауне вовсе не Тигрица и не Гадюка, и не Обезьяна с Журавлем и Богомолом. Главный человек здесь По, хотя он такой простецкий и настолько в тени, что сразу об этом не догадаться».
Почти как женщина шея.
Шень остановился на пару секунд, переводя дыхание, сдул с лица упавшие пряди, выбившиеся из прически, и вдруг насторожился – привычный гул смолк, но не постепенно, а как-то моментально, в одну секунду, словно звук отсекли острейшим ножом. Шень машинально прикоснулся к ушам, испугавшись, что оглох, но тут же услышал шелест своей куртки, и надвинувшееся шуршание снега, и позвякивание посуды на кухне.
В «Гунмэне» тоже замолчали, испугавшись ненормальной тишины снаружи. В тишине было слышно, как по стенам и крыше ресторана шуршит снег. По, бледный и напряженный, с прозрачными горящими глазами, машинально задвинул Шеня себе за спину и шагнул к двери, но она и сама отворилась, впустив новых посетителей.
НАГНЕТЕНИЕ
КТО ЖЕ ЭТО?
КТО ЖЕ ЭТО КТО
КТО СКРЫВАЕТСЯ ЗА НАДВИГАЮЩИМСЯ ШУРШАНИЕМ?
Шень не поверил своим глазам, увидев крепких мужчин в черных костюмах, новых и отглаженных, аккуратно подогнанных по фигуре. Он даже не подозревал, насколько отвык от вида нормальных людей – чистых, ухоженных, модных, бритых, с аккуратными стрижками и одеждой без заплаток.
Мужчины в деловых костюмах расступились, пропустив маленькую черноволосую женщину в новеньком шелковом синем ханьфу, расшитом серебристым узором. В ее густых волосах, собранных в два тугих пучка, виднелась обильная седина. На усталом красивом лице алели яркие клановые татуировки.
Делегация из Нью-Сеула.
- Шень, - всхлипывала она и не могла выговорить от избытка чувств ничего, кроме его имени. – Ох, Шень.
- Мама, - проскулил он, прижимая ее к себе. – Мамочка! Мама!
Очень осмысленная и проникновенная сцена (нет).
Глаза, такие же миндалевидные, как у него, потухли, углы губ бесповоротно опустились.
Бесповоротно опустились. Поворотно опустились... Блядь.
Мать заговорила с ним, взволнованно и сбивчиво, но Шень ее не сразу понял. Язык, на котором говорила она, его родной язык, показался ему чужим и непонятным. Шень уже давно перестал на нем говорить, и постепенно и думать начал на низком, примитивном языке Даунтауна. Он забыл Высокое звучание, и теперь напряженно всматривался в нежное заплаканное лицо матери, пытаясь понять, о чем она ему говорит.
Я конечно не спец, но сколько он там времени провел? Лет шесть? Он попал уже взрослым, я очень сомневаюсь, что он мог забыть родной диалект, на котором говорил всю жизнь.
Все эти долгие одинокие годы, когда Шень был уверен, что о нем забыли и его бросили на произвол судьбы, отец оббивал пороги, добиваясь смягчения приговора. Ценой уговоров, взяток и угроз родители сумели выбить ему помилование.
...сам пошел в ссылку, хотя его пытались вытащить...
...все забыли и бросили на произвол судьбы...
- Что им надо? – процедил По, сузив глаза. – Чего они хотят?
- Моя мать хочет забрать меня, - прошептал Шень. – Меня помиловали… пожалуйста, дай мне уйти.
- Так и думал, - прошипел По. – Вовремя ты решил сбежать!
Потому что самое время сраться при куче вооруженных телохранителей.
- По, не надо, пожалуйста, - попросил Шень, пытаясь воззвать к гласу рассудка. – Дай нам уйти. Они ведь вооружены, они людей покалечат…
- Ты! Никуда! Не пойдешь! – почти прорычал По, шагнул к нему и с такой силой схватил за руку, что едва не сломал.
Шень заорал, извиваясь от боли, взвизгнула от ужаса мать, толпа загудела и надвинулась вплотную, а черные костюмы начали стрелять. По отшвырнуло в сторону, толпа взревела, сообразив, что ее убивают, и бросилась в наступление.
Блядь, да они все дегенераты что ли?
Шень увидел, что По стоит на полу на коленях, зажимая обеими руками живот, а между его пальцев ручейком течет кровь. Шень закричал, перепугавшись до чертиков: он вовсе не желал, чтобы все кончилось так. Он не желал По смерти - По был ему каким-никаким другом, и не самым плохим человеком в Даунтауне, и несмотря на все свои неоднозначные поступки, такого По точно не заслужил.
...да он вообще-то психанул и фактически натравил на толпу вооруженных людей толпу людей невооруженных.
В общем, чтобы спасти всех от бессмысленной гибели, Шень поскорее съебывает в транспорт.
- Звери, - выдохнула она. – Какие звери.
- Они не звери, - устало ответил Шень. – Они несчастные люди.
Потому что Шень сильно изменился за лето!
Мать посмотрела на него с изумлением, потом поморщилась и вытащила из его растрепанных волос потертый гребень, испачканный кровью.
- Какая гадость, - сказала она с отвращением и брезгливо бросила гребень на пол. – Ничего, милый, ты возвращаешься домой… все будет хорошо.
Шень молча поднял гребень, который подарила ему Ба-чан, бережно обтер его рукавом свитера и убрал в карман куртки. Мать осеклась, она смотрела на него круглыми глазами и, кажется, немного его боялась.
Потому что Шень! Сильно изменился за лето! Не то что эти пиздуховные богачи.
Ну ладно, все не так плохо. Просто постоянная идея о том, какая мать Шеня ничего не понимающая элитка, подбешивает.
- Где отец? – спросил Шень. – Почему папа не приехал?
Мать поджала губы и помолчала.
- Он скончался два месяца назад, - тихо сказала она.
Не вполне понятно, как мертвому отцу удалось до конца довести дело об помиловании Шеня, ну ладно.
Шень так привык к облупленным полуразрушенным кирпичным пятиэтажкам без стекол, к улицам, загроможденным мусором, с разбитыми дорогами, что с недоверчивым восхищением смотрел на городской пейзаж на горизонте. Сияющие небоскребы, облитые светом, пылали словно свечи, пытаясь пронзить небо.
О эти метафоры. О эти сравнения.
Выходит, кстати, что этот район был заброшен очень давно, раз уж там только пятиэтажки?
А через несколько минут, когда бронетранспортер въехал в город, Нью-Сеул напрыгнул на Шеня, ослепил его и потряс до глубины души.
Напрыгнул, говорю, Нью-Сеул.
Шень покрутил головой, пытаясь сообразить, где остался Даунтаун, замерзающий в снегопаде. Он ничуть не удивился, сообразив, что здесь нет ни снега, ни даже намека на него, в Нью-Сеуле погоду всегда корректировали, сколько он помнил. Здесь было всего лишь прохладно, не более… даже вода не замерзла.
"Смутно что-то помнил о системе корректирования погоды" vs "Погоду всегда корректировали, сколько он помнил". Внимание, вопрос. Каким блядь образом в одном месте тепло и плюсовая температура, а через несколько километров — вьюга и гроб-гроб кладбище пидор?
Прислуга выстроилась в холле, кланяясь ему, но Шень чувствовал себя экзотической зверушкой в зоопарке, на которую с любопытством глазеют. Раньше он вообще не обращал внимания на слуг, на тех, кто делал его жизнь приятной и комфортной, но теперь он старался запоминать лица и раскланивался в ответ, хоть и понимал, что шокирует этим еще сильнее.
А схуяли, если в ссылке он, блядь, всех хуями крыл и по лицу лупцевал?
Он должен был испытывать радость и ликование, он ведь так мечтал вернуться домой, а испытывал грусть и думал о том, что больше никогда не увидит Волка, и не вернется в «Гунмэнь», и по его вине убили По, и что будет с Волком теперь, и остался ли он вообще жив?
Вот удивление-то. Люди, к которым ты привязался, в жопе и возможно мертвы, че ж ты не радуешься-то, странно-то как. Наверное, ты просто очень моральный.
Длинная светлая штора трепетала от порывов ветра, Шень поднялся и вышел на широкий, просторный балкон, обвивающий весь второй этаж.
Ну хоть беседки нет. И башенки.
Когда видео той страшной аварии просочилось в сеть и его начали травить, он подумывал покончить с собой, прыгнуть в воду с балкона, но струсил. Теперь бы, пожалуй, не струсил, но теперь прыгать было незачем – он искупил свою вину и вернулся домой…
ЧЕМ ТЫ ЕЕ ИСКУПИЛ? ЧЕМ? ТЕМ ЧТО ПРОДАВАЛ СВОЮ ЖОПУ, НА ВСЕХ ВЫСИРАЛСЯ И ВСЕХ ЗАЕБАЛ? От того что ты ПОСТРАДАЛ, мертвая женщина и ее ребенок менее мертвыми станут???
- Я вернулся домой, - осознал Шень. – Я выжил в аду, я вернулся!
Он расхохотался, пронзительно и безумно, ветер, напуганный его смехом, швырнул ему волосы в лицо.
Драматизм.
Шень смеялся, пока не охрип, и без сил опустился на колени, скорчившись под балконом.
Под каким балконом. если ты стоял на балконе. бля. нахуй.
Он обернулся на звук шагов и увидел, что мать, с белым лицом, наблюдает за ним из дверного проема. Она подошла к нему, тоже опустилась на колени и крепко обняла, не обращая внимания на то, что он по-прежнему в грязной старой одежде с чужого плеча, и волосы у него грязные и лоснящиеся.
- Ничего, милый, - тихо сказала она. – Ничего… ничего.
Конец главы.
Осталась всего лишь еще последняя!
Вот так же у Додо, видимо, и с косплеем: Юбка зеленая? Зеленая. На нагруднике шипы? Шипы. Сиська? Сиська!
