Медленно, словно под водой двигаясь, подошла к зеркалу, посмотрела на себя с прищуром, как будто ожидала увидеть на лице глубокие морщины и беззубые впалые губы. Выдохнула. И возле глаз нет морщин, и шея, - главный враг возраста, - еще гладкая и ровная, а все равно, никто больше не обманется, не назовет девочкой. Разве что Джирайя, из жалости. Впрочем, никто кроме него, никто и не называл ее девочкой. Цунаде никому из деловых партнеров, ну, почти никому, не считая ядовитых друзей детства, не позволяла фамильярности, берегла репутацию. Разве можно быть мягкой? Все равно что обречь клан, причем своими же руками. Попробуй, покажи слабость, когда на тебе столько душ.
Можно было бы посоветовать Цунаде вместо «Очарования женственности» курить «Миф о красоте», но тут уже поздно что-то делать. Так наша сильная и клёвая Цунаде оказалась подпичсицей вумен.сру, котрой надоело быть сильной женщиной, а хочется чтобы ей делали сомнительные комплименты и покупали платьица. Каким-то непостижим образом Цунаде умудрилась переломать все ногти, причём один она сломала когда просто взяла в руки фотографию, а ещё она болеет, скорей всего раком.
А ещё она тупая сука.
Цунаде вдруг вспомнила покойного Миямото, порозовела вдруг. Миямото жалко с одной стороны, он был большая умница, толковый мужик, но с другой – нет свидетеля постыдного обнажения, и слава богам. Наката давно мертв, Какаши…а Какаши - маленький и верный.
Звонит Шизуне, спрашивает кагдила, Цунаде почему-то бурчит на неё, Шизуне сопит и рассказывает, что Генма переехал в Дом. Но до этого он жил у Шизуне, которая тоже по идее живёт в Доме. Ничего не понимаю.
Джирайя не раз намекал ей, что она видит все не так, как оно есть на самом деле. Орочимару, словно из-под колоды выползший, открыто критиковал ее видение мира, ядовитой слюной оплевывал то, что она считала важным и правильным. Но все же дурочкой она не была. Генме не место в доме: Генма – хорошо воспитанный, послушный мальчик, его сразу же обидят, а то не дай боги, изобьют какие-нибудь грубияны, которых Джирайя спокойно приглашает ходить по дому. Заболеет Генма, или сляжет, как раз когда ей так нужна плазма, где она потом будет искать нового донора, когда сама еле ходит от слабости?
Вот это поворот! Помните в «Добро пожаловать или Посторонним вход воспрещён» было про 33 группу крови товарища Дынина? Вот видимо девы вдохновлялись сном пионера. К слову, плазма и группа крови строго определённого резус-фактора и группы – слегка разные вещи. Для плазмы подойдёт любая кровь. Так что надо Цунаде? Потом звонит дохтур Кацуя и говорит, что результаты готовы. Сцена трагически обрывается.
Какаши делает уроки, потом хочет жрат и идёт на поиски пропитания. Внезапно он нарывается на очередного тупого пиздюка, который смешно ругается. Но Какаши быстро навалял ему люлей и забыл. Для истории продемонстрирую реплики этого апасного парня.
- Пиздюк, блядь, к тебе, низкожопый, обращаются!
- Ты что, гондончик мелкоразмерный, - хмуро спросил парнишка, заправил волосы за уши нервным жестом, поразившим Какаши, - шлангом, блядь, прикидываешься? Игнорируем, да?
- Ты откуда тут такой минипиздюрочный взялся? – долговязый склонился, дернул Какаши за край маски, раскрывая лицо.
- Ты что, падла? – заорал и попробовал свалить Какаши, но тот вовремя отпрыгнул из зоны досягаемости длиннющих рук.
- Я тебя поймаю, мудилка, я тебе глаза на очко натяну, блядь! – не унимался парнишка, еле сел, прижал ладонь к ребрам.
Что это было? Нет, серьёзно, кто может испугаться чувака, который использует слова «гондончик» и «мудилка»?
- Где тебя высадить? – Спросил негромко водитель, лысый парень с очень выразительными глазами. Какаши не знал, как его зовут, но парень ему нравился: он не лез с вопросами, помог поставить катану в чехол, и вообще сидел тихо, хотя в салоне было шумно, парни болтали и смеялись.
Лысый молчаливый парень с очень выразительными глазами. Чтобы вы понимали, очень выразительные глаза это как Хорошая Микроволновка. Только глаза. Чтец думал-думал и смог припомнить только Кевина из Адской кухни.
Ах. Никому он кроме меня не нравится.
Какаши прибегает в столовку и натыкается там на того косноязычного дебила, что доёбывался до него. И оказывается, что это Генма. Какаши даёт лучшую характеристику этому персонажу:
- Генма, это Какаши, - хмыкнул Минато, - он не очень дружелюбный, но нормальный парень.
- Я дружелюбный! – возмутился Какаши, – это Генма ваш ебнутый!
Какаши, тут все ебанутые. И ты в том числе. Потом Генма снова начинает возбухать:
- Это кто такой вообще, блядь? – спросил хамски, - наш домашний доктор?
- Какаши не доктор, - возразил Минато.
- Он силовик, - поддакнул Микуме, и улыбнулся.
- Это соплябля? – не поверил Генма, в воздухе что-то взметнулось, сверкнуло рядом.
- Стаааааять! – Заорал Минато прямо на ухо Генме.
Генма подпрыгнул, оглянулся. Пряди над левым ухом тихо зашуршали, отдалились и упали в тарелку.
Доктор, мы с моими волосами в последнее время отдалились друг от друга. А ещё они упали в тарелку. Аноны, мне хочется кричать от того, насколько эта хуйня беспомощная.
Беловолосый мальчишка сидел на столе в лотосе, показушно чистил ногти кунаем.
Микуме всплеснул руками, покусывая губу.
В страшной, напряженной тишине Генма вдруг громко засопел, как будто хотел расплакаться, но не заплакал, а заорал так, что окна задребезжали.
- Мои волосы! Аники! Аники, блядь! Мои волосы! Ах ты сука драная!
Как прекрасно. Тут и Какаши-Дюймовочка, и сопение, и сука драная. Школьники дерутся, но их разанимает Минато.
Одно ухо у Генмы бодро и любознательно торчало спелым фиником, Минато фыркнул, сел за стол, обхватив голову. И как только Шикаку справляется?
- Ой! – Сказал вдруг Какаши, стащил футболку, принялся ползать вокруг стола, вытирая пыльные следы кроссовок со столешницы. Свернул футболку жгутом, поежился.
- Кожа и кости, - вздохнул Микуме.
Какаши похлопал себя по животу, как по барабану.
- Это я отъелся, - сообщил гордо.
Генма сел рядом с Минато, растерянно потрогал оттопыренное ухо.
- Как жить? – Спросил горестно. – Как теперь жить, блядь?
"Без женщин мужчинам трудно, они теряют перспективу"
(с) Хайнлайн Р
А геи и асексуалы и не знают.
Пейн и Конан сидят на веточке и целуются. Вернее, торчат у Пейна дома, на улице дождь, естественно, джентльмен уговаривает даму остаться. Далее почти по Масяне:
- Оставайся, - предложил он, погладил ее по плечам, притянул к себе.
- Отец ругаться будет, - Конан посмотрела в сторону, сморгнула. Пейн засмотрелся на ее ресницы, длинные и чуть загнутые вверх.
- Я ему позвоню, - тихо проговорил Пейн, - мои ничего не скажут. Оставайся.
https://www.youtube.com/watch?v=yb0hEebmZeA
Пейн переживает, что прошло уже три дня или сколько там, а Конан до сих пор ему не дала.
Конан отчего-то избегала близости с ним, находила множество причин ему отказать.
Девы очень правдопободно рисуют портрет Тупого куна. Следи за руками, идиот, твою девушку твой друг поматросил и бросил. Она тебе прямым текстом сказала что теперь переживает, так как бабки на лавке будут считать её шлюхой. А теперь попробуй сложить дважды два и понять, почему она тебе не даёт.
Пейн начал бы сомневаться в своей мужской привлекательности, обязательно начал бы, если б не Минато, регулярно вытаскивавший его на всякие вечеринки с девочками. Платил девочкам обычно тоже Минато, не всегда в прямом плане платил, чаще в косвенном – покупал дорогую выпивку, делал подарки.
Ах ты конечное хуйло. Конан, блядь, не даёт ему, блядь. Ну охуеть теперь.
- Ты грустишь? – тихо спросила Конан, платье ее прошуршало тихо.
- Конечно, грущу, - в Пейна словно вселился Минато, нахальный и задорный, - ты мне не даешь, хотя мы вместе уже больше двух месяцев.
А теперь вообще никогда не даст и правильно сделает. Если только по ебальнику.
- Вот как ты обо мне думаешь, - проговорила она, наконец, едва заметно покусывая губу. Смотрела вниз, и не было видно выражения ее глаз, только ресницы бросали тень на щеки.
- Не так я о тебе думаю, - принялся оправдываться Пейн, поднялся, не в силах сидеть без движения.
Косноязычный долбоёб ходит по комнате, заламывает руки и рефлекисирует.
Чувствовал, с одной стороны, собственную правду, потому что, черт побери, он давно уже не мальчик, чтобы дрочить в уголке. Пейн вцепился себе в волосы, потянул пряди, подошел к окну. С другой стороны, все эти разговоры про взрослые мужские потребности, про каждодневный трах и прочее блядство – это все влияние Минато.
А как связаны регулярный секс, блядство и мужские потребности? И при чём тут Конан тогда? Снимайте шлюх, дегенераты. А теперь – клёвый юст.
Однажды упоролся в туалете какой-то дряни, причем в женском же туалете, ебаный стыд. Пейн, стиснув зубы, потащился за ним, толкнул зеркальную дверь. Подобрал бесчувственного Минато с пола, потянул в зал, еле доволок до диванчика. Хлопал его по щекам, пытаясь привести в чувство, а Минато, бормоча какую-то несусветную чушь, пытался раздеть его, расстегивал тугие пуговицы, совал руку за линию джинсов. Пропихнув вторую руку под рубашку, влажно и сочно целовал в щеки, промахиваясь мимо губ, потому что Пейн отчаянно уворачивался, не желая этих поцелуев. Минато дышал алкогольными парами, глядел на него блестящими синими глазами, будто все понимал. И тут же принялся хлопать его, обшаривать руками, ища грудь. Зацепился ногтем за штангу в соске, потеребил, и Пейн тут же замер напряженно, уже чувствовал, как натягивается и рвется плоть, почувствовал уже эту пронзительную боль, замер, застыл. Весь зависел сейчас от его сильных, теплых, чуть мозолистых пальцев, покручивающих сережку.
- Какая ты красивая… только не кричи, - бормотал на ухо, хотя Пейн молча отпихивал его, - тихо, моя девочка. Тебе… тебе понравится.
Пейн сходил с ума от стыда и гадливости, но никак не мог найти в себе сил, не в состоянии был оттолкнуть эти жаждущие руки, жаркие губы.
- Это ты моя девочка, - проговорил Пейн, пользуясь его состоянием.
Минато поглядел на него недоверчиво, растерянно потрогал себя за грудь. Сунул руку в ширинку, погладил напряженный член, очертания которого были заметны через ткань. Выдохнул и откинулся на спину дивана, постепенно приходя в себя, ласкал его ненавязчиво.
Когда он заметно оклемался, поостыл, начал осмысленно озираться по сторонам, Пейн так ему врезал, что едва не своротил челюсть. Заказал такси, потому что Минато не смог вести машину.
На следующий день Минато пришел к нему, как ни в чем не бывало – и полетел вниз со ступенек. Пейн харкнул ему вслед, не смог удержаться. Не собирался такое прощать. Пейн уже не был маленьким невостребованным мальчиком. Не хочешь – не надо, катись к херам со своей дружбой, только мозги не еби. Знал же, блядь, все знал…
Ты же сам сказал, что Минато был упоротый. Что он знал? Пейн до такой степени обиделся, что подстригся. Потом перестал ходить в универ.
Кому-то хихи-хаха, упороться, потискаться и забыть, а у кого уже и вся душа выварилась, стала серой, как перекипевший суп.
Даже не буду спрашивать откуда мажор-якудза знает о цвете перекипевшего супа.
Как-то раз в клубе подцепил мальчишку, хорошенького, красивого, как модель. Прямо не отличишь. Пейн, порядком навеселе, и не отличил с первого взгляда, начал ласкать, как девочку. Обнаружив суть, дал выход своей безотчетной ярости, разнес к херам тонкие панели, разбил стекло, оставив новые шрамы на ладонях. Едва не убил этого несчастного мальчишку, еле успокоился. Потом еще долго казалось, что все знают об этом случае. Что все знают и подсмеиваются над ним.
У Пейна тоже синдром бабки на лавке. Дорогуша, читай по губам – всем похуй. Нашлось место и для Конан.
Конан была красивая, Пейн это мог говорить постоянно. У нее была масса других достоинств, но Пейн для себя знал, что первым делом клюнул из-за внешности. Для того чтобы создать контраст в ее глазах между собой и Минато, вел какие-то беседы, разговаривал об искусстве, хвалил ее вкус, но при этом отлично сознавал – вкус дело двадцатое. В свое время, как только начал встречаться с Конан, Пейн чувствовал себя таким бесконечно сильным парнем рядом с ней. Мужчиной, а не бесплатным рыжим приложением. Конан слушалась, умела чувствовать его настроение, задавала нужные вопросы, и меняла тему, если чувствовала его недовольство. Но, видимо, пообщавшись поближе, Пейн потерял в ее глазах имидж крутого парня, просочилась его проклятая неуверенность в себе, скромность, желание оправдываться по поводу и без. Доскромничал в итоге…
Бесконечно сильный парень, вау.
Вежливость, скромность, дребезжание хвостом – для лохов.
С позиции сильного сужу я, как бы говорит нам Додо.
- Ну так что? – спросил он безразлично, уселся на кровать, широко расставив ноги.
Пейн, котик, гетеросекс – немного другой. Тебе широко расставлять ноги не надо, конечно если ты не хочешь, чтобы тебя отстрапонили.
- Ты настаиваешь? – спросила Конан, взглянула на него и коснулась застежки платья.
- Настаиваю, - выговорил Пейн, не глядя на нее. Чувствовал себя каким-то ущербным. А, в первый раз, что ли чувствовал? Не привыкать…
- Как ты скажешь, - звенящим голосом ответила Конан, пальцы ее чуть подрагивали. Запуталась с застежкой, которая сверкала камушками меж пальцев, а Пейн осознал, что у него не стоит. В голове вихрились какие-то мысли совсем не о том.
- Давай потом, - он махнул рукой.
- Что значит потом? – воскликнула Конан, прижала пальцы к губам.
- Я сейчас не хочу, - признался Пейн, поглядел ей в глаза. Провел ладонью по волосам.
- Понятно, - выдохнула Конан, застыла ледяной фигуркой в углу кровати. Пейн вновь прошелся по комнате, потом, неожиданно для себя, подскочил к ней, поцеловал в шею.
- Давай кино какое посмотрим, - пробормотал ей на ухо, не отпуская от себя, - хочешь?
- Хочу, - согласилась Конан, легко коснулась его щеки губами. Пейн встал, боковым зрением заметил, как она утирает глаза украдкой, и в груди застучало гулко, и одновременно отпустило.
Детки смотрят «Техасскую резню бензопилой», Пейн снова рефлексирует.
Пейн ловил себя на том, что смотрит на нее и не может оторваться, а что она там говорит – дело двадцатое. Хотя обычную девчоночью чушь она порола редко – с той самой беседы около университета он ни разу не слышал от нее подобного. Либо Конан действительно не увлекала извечная девичья игра «ты меня любишь?», либо прятала глубоко в себе.
Суровая Конан обосралась от просмотра «Резни», потом оказывается, что ей приснился страшный сон про бабушку, потом они тискаются и наконец начинают трахаться. Предупреждаю, сцена длинная.
▼Скрытый текст⬍
Свет выключил скорее для себя, нежели для нее, застеснялся рыжих курчавых волос. На золотистой от загара груди их не было, слава небу, но вот ноги, и без того бледные, худые, с просвечивающими синими венами, с россыпью мелких веснушек, с кучерявыми волосками выглядели совсем невзрачно. И ведь не сбрить, давно бы сбрил и не мучался, но какой мужик ноги бреет? Пейн прикрылся штанами, пряча непрезентабельные ноги, но потом сообразил, что в полумраке скрывать нечего. Сложил аккуратно, перекинул через спинку стула, и разлегся на кровати во весь рост. Обхватил Конан, ощутил буквально, как собирает ее тепло кончиками пальцев. Неловкость, которую не удалось выставить за порог, словно ожила, начала тыкаться в горло, под самым кадыком, отчего пальцы замирали и разве что не подрагивали. Пейн прихватил зубами стальной стерженек в нижней губе, выдохнул сквозь зубы. Обычно с девочками он не чувствовал себя таким зажатым, но то были совсем другие девочки. Пейн соображал, трезво соображал, что такое товарно-денежные отношения, и никогда не стремился постичь душу тех, кого пялил напару с Минато на одном диване. Но сейчас все было иначе, отчетливо иначе.
Молча, медленно, спокойно подвинулся, приподнялся, отчего кровать скрипнула отчетливо. Оказался сверху и поцеловал Конан в шею, провел пальцами по границе волос. Конан пошла мурашками, поерзала, но не оттолкнула его. Что бы он только не сделал, лишь бы она не отталкивала, лишь бы лежала вот так, сжав колени. Пейн сморгнул, сообразил, что уже с минуту просто сопит ей в ухо, провел рукою по животу. Не стал просить, чтобы она раздвинула ноги, сам развел, преодолевая сопротивление, неохотное, почти незаметное, но оно было. Не стал сразу наваливаться, обнял Конан, прижал к себе, и она оттаяла. Подалась навстречу, прижимаясь колючей тканью лифчика к его груди. Видимо, пока он раздевался, она успела снять платье.
Конан кивнула, позволила ему повозиться с застежкой, но потом решительно и мягко отстранила его руки, расстегнула сама. Пейн обнял ее, сжал, чтобы выдавить из нее мысли о своем позоре с застежкой, принялся целовать, водить губами по коже, оставляя влажные следы. Конан вроде ожила, поглаживала его по спине, потерлась икрой по его щиколотке. Пейн задышал часто, ткнулся лицом между ее нежных грудок. В темноте не видел, какого цвета были сосочки, но на ощупь они были…розовые. Отчетливо розовые, маленькие и выпуклые, как кнопки на одежде. Пейн тут же потянул их в рот, прикусил, слишком сильно, видимо, потому, что Конан прерывисто вздохнула. Может быть, она думала о Минато? Может быть, она его представляла? Пейна как будто холодным дождем облило.
- О чем ты думаешь? – Спросил он жалобно, подхватив Конан под ягодицы. Убежал бы в окно голышом, если бы она заикнулась про Сенджу.
- Мне нравится, - сказала Конан, не подозревая, о его метаниях. – Мне приятно.
Пейн нащупал ее влажные губки, недостаточно влажные, на его взгляд. Нырнул вниз, но Конан удержала его за плечо.
- Не надо, Пейн, - попросила застенчиво.
Пейн даже обрадовался, вскочил, вытащил из ящика презерватив и быстро, неаккуратно разорвал упаковку.
- Хочешь? – спросил неизвестно зачем, раскатывая по члену скользкий презерватив. Член стоял крепко, большой, больше чем у Минато. Неизменный предмет гордости – Сенджу завидовал, отчаянно завидовал, хотя старался вида не подавать. И всем девчонкам его член нравился, каждый раз восторженно охали и удивлялись. Пейн уверенно подхватил ее под коленки, развел их в стороны.
- Тебе понравится, понравится, - забормотал на манер все того же Сенджу, не в силах вытравить эти словечки из памяти. Для себя бормотал, себя самого подбадривал. Коснулся пальцами, приласкал осторожно, поглядел ей в глаза – и Конан тут же отвела взгляд, закрыла лицо ладонью, тонкие пальчики подрагивали. Пейн ткнулся несколько раз наугад, но ничего не вышло, пришлось смочить пальцы и помочь себе ими. Медленно вошел, навалился всем телом, чувствуя, как нежная, узкая плоть подается под его напором. Тут же застонал ей в ухо от нахлынувшего ощущения удовольствия и какого-то счастья, что ли. Конан отозвалась, вздрогнула всем телом, всхлипнула в ответ, и Пейн обхватил ее хрупкие плечи, втолкнулся глубже несколько раз, ритмично двигая бедрами. С каждым движением по телу разливалось долгожданное ощущение блаженства, в груди тянуло гулко и сладко.
- А-ах! – выдохнула Конан, высоко и тонко, Пейн только этого и ждал – ждал этого крика перед ее оргазмом. Обычно девчонки всегда начинали кричать и извиваться под ним сразу после нескольких движений. Пейн вошел до конца, прерывисто дыша, замер на какую-то секунду, услышал еще один вскрик.
- Хорошо? – спросил тихо-тихо, буквально продышал ей в ухо. Огладил ее плечи, покрывшиеся мурашками.
- Кому? – поинтересовалась Конан, чересчур отстраненно и холодно.
- То есть? – Пейн замер, вглядываясь в ее лицо. – Кому хорошо?
- Тебе, наверное, - отозвалась она, уперлась ладонями ему в грудь, прикусила губу, - заканчивай поскорее.
- Мне хорошо, - забормотал Пейн, лизнул светлую кожу, прихватил губами, но тут же выпустил. – Я так быстро не кончаю.
В голове шумело удовольствие, застило разум, стучало горячей кровью куда-то в мозги. Пейн провалился в это ощущение блаженства с головой, довольно и прерывисто дыша, вынимал и вталкивался снова. Целовал страстно, прикусывая язык, отстранялся, чтобы вдохнуть, смахивал с губ тонкую серебристая нить слюны. Долго не продержался, позволил себе кончить, пока мозги не сплавились. Медленно, с глухим стоном вынул, благодарно поцеловал Конан в лоб и улегся рядышком.
Потом неловкие посткоитальные беседы. Конан говорит, что ей не понравилось и было больно, Пейн ноет, а потом происходит что-то странное.
Конан пустила его под покрывало, и Пейн послушно нырнул внутрь, устроился уютно. Прижался к ней лицом и лежал, вдыхая тонкий, почти бесцветный аромат ее тела. Закрыл глаза, словно плыл в теплых волнах. Все было хорошо, все можно было стерпеть и понять, все было хорошо, только отвлекал какой-то звук.
Пейн долго думал, что это за звук, потом все же сообразил – телефон надрывался, мешал спокойно лежать. Тихо ругаясь, Пейн вылез из теплой постели, нехотя поднялся на ноги, но в комнате не было прохладно, как ни удивительно. Дошлепал босыми ногами, снял трубку.
- Алло? – Спросила Конан холодным, сердитым голосом.
- Как ты доехала? – Пейн чувствовал какую-то смутную вину, как будто сделал что-то не так, хотя все было верно, он нигде не облажался.
- Глупая шутка, - сдержанно ответила Конан, хотя Пейн почувствовал нотки злости. – Минато, это не смешно.
Пейн онемел. Оглянулся, внезапно заметив, что сидит в спальне отца и Кабуто. С чего это он решил звонить отсюда, будто других телефонов не было? Отец очень рассердится, если застанет его тут.
Пейн беспокойно сжал трубку, Конан выговаривала сердито, говорила, наверное, важные вещи, но Пейн оглядывался и прислушался, не идет ли в спальню отец. Хотя какой идиотизм - ну, подумаешь, разговаривает в спальне.
- Пейн? – Позвал Минато за спиною, - Пейн, мне больно.
Пейн обернулся к нему, и тут услышал тяжелые шаги на лестнице. Отец раньше предпочитал ходить бесшумно, но сейчас его шаги были отчетливо слышны.
- Мне больно, - прошептал Минато, закашлялся кровью, забрызгав себя. Схватил его за майку, заскреб скрюченными пальцами по груди. Не удержался на ногах и свалился в шкаф, прямо на шелковые кимоно Кабуто.
Пейн, не раздумывая, положил трубку на рычаг, кинулся к Минато, у того только ноги торчали из шкафа. Наклонился, схватил безвольное тяжелое тело Минато за пояс и поднял. Заорал от ужаса, увидев, что голова Минато осталась лежать на лиловом кимоно.
- Пейн, - сказала голова укоризненно, - Пейн.
Пейн, умирая от ужаса, спиною прочувствовал прямо, как открывается дверь в спальню. По коже пробежал ветер.
Это оказывается сон и уже сейчас мы можем понять, что Минато в будущем грохнет именно Пейн. Ну я надеюсь.
- Пейн, проснись, пожалуйста, - сказала Конан, уставившись на него округлившимися синими глазами,
Пейн сел, схватился за голову.
- Что? – Спросил ошарашено, посмотрел в сторону своего шкафа, но тут же забыл, зачем смотрел.
- Ты дергался во сне, - призналась Конан, - и бормотал, я переживала. Тебе приснился плохой сон?
- Да! - буркнул Пейн, содержание забылось, но тяжкое чувство осталось, давило на мочевой пузырь. – Я отойду отлить.
Сообразил, что брякнул, когда Конан залилась румянцем.
- Ложись, рано еще, - сказал угрюмо, разыскивая дзори на холодном полу. Бросил взгляд на ее неприкрытую грудь - сосочки у нее были нежно-нежного розового цвета. Пейн криво улыбнулся и вышел из комнаты.
V-ХIII. Конец прекрасной эпохи
Я стараюсь не постить эпиграфы, но этот прекрасен:
Физиология физиологией, но рано или поздно хочется уткнуться носом в плечо тому одному,
и всю ночь бояться пошевелиться, чтоб он не проснулся.
И с улыбкой слушать его сопение или храп.
Потом треснуть тапком по морде, чтоб прекратил и снова мирно спать рядом!
(с) Тайные свитки башорга.
Может у Даши и в самом деле нездоровая любовь к сопению?
Пейн заходит в комнату к родителям, чешет пятку Кабуто и говорит, что тот ему нужен.
- Что случилось?
- У меня проблемы, - проговорил Пейн, повел плечами, вздрогнув от прохлады.
- У тебя проблемы? - поднял бровь Кабуто.
Нет, Кабуто, у меня проблемы, если я вас всех ещё не перебила нахуй. Оказывается, у Пейна проблемы с пинусом. На нём кровь и Пейн думает, что порвал уздечку. Но Кабуто говорит, что это или месячные, или кровь от девственной плевы. Интрига!
Мы снова перемещаемся к Цунаде. Она ходит по супермаркету и покупает орешки в сахаре. Естественно, на неё все смотрят.
В этом захолустном магазинчике на нее смотрели во все глаза, что злило. Слишком ухоженной она выглядела, слишком дорогой. По крайней мере, Цунаде понадеялась, что ее воспринимают именно так, а не «слишком нелепой».
Правда, уже через несколько минут прогулки идти стало неудобно. Люди пялились на ее одежду, таращили нескромно глаза, и она не могла никому тут приказать. А ведь одеваясь, Цунаде подбирала самое незаметное, самое скромное. Вот так живешь, и вдруг оказывается, что ты мамонт, обломок прошлого, раритет, а у мира уже новые стандарты.
Цунаде ведь помнила, что всегда была в курсе моды, всегда раньше подруг получала журналы, заказывала из Европы и Америки, раньше всех покупала новые модели. Где это легкое весеннее время?
- Цаца, - сказала громко подруге какая-то женщина, глядя на Цунаде завистливыми глазами. Цунаде поразилась невоспитанности, но смолчала, прошла дальше. Не станет же она ввязываться в уличную перебранку, это некрасиво и позорно. Не выдержала, обернулась:
- Корова безмозглая, - заорала вслед, и почувствовала себя довольной.
Ну ни дать ни взять Додо, которая избила девчонку в автобусе зонтиком. Цунаде приезжает домой, жрёт, пахан пырится на неё и понимает, что что-то тут не так.
- Я спать, - категорически сказала Цунаде, закрылась одеялом с головою.
Джирайя бесцеремонно отдернул одеяло, сел на край кровати.
- Рассказывай, - приказал. – Все рассказывай, не виляй.
Цунаде молчала, смотрела в подушку, кусая губу. Джирайя терпеливо ждал.
- У меня было подозрение на одну болезнь, - сказала Цунаде, не поднимая глаз. – Но оно не подтвердилось.
Он выдохнул, привлек ее к себе, погладил по волосам. Цунаде потерлась носом о его грудь. Засопела.
- Подтвердилось другое, - прошептала.
- Какое? – Спросил Джирайя, обнял ее за плечи так, будто она была статуэткой из хрупкого-хрупкого фарфора.
- Анемия у меня, - сказала Цунаде, - малокровие, - растолковала его непонятливому взгляду. - Это лечится, это не смертельно. У меня не смертельно, - поправилась.
Джирайя выдохнул.
- А у меня спина болит, - признался неохотно.
- Что же ты не сказал? – Возмутилась Цунаде, забыв о своей проблеме. – Где болит?
Джирайя усмехнулся, лег на живот.
- Ниже, - сказал, чувствуя, как она проводит пальцами по позвонкам. – Еще ниже, вот тут.
Цунаде погладила его по плечу.
- Старая развалина, - поддразнила.
- Сама старая развалина, - фыркнул он, ахнул, когда Цунаде ущипнула его за бок. – В сорок лет для мужчины все еще начинается.
И, словно в подтверждение своих слов, обхватил ее, прижал к кровати, подмял под себя. Цунаде с усмешкой подумала, что некоторые вещи не меняются.
Бессмысленная нудная пятая часть закончилась, ура!
даже у альтернативной анатомии должны быть пределы.
