Гриммсон сел на погрызенное кресло, в которое его подтолкнули.
— Ты дрожишь, — сказал Ньют с сочувствием, и Гриммсон, в чьих ушах стояли отзвуки ледяных ветров Азкабана, подумал, что ослышался. — Замерз? Хочешь поесть?
— Нет, — выплюнул он хрипло после долгой паузы.
Есть хотелось, не меньше хотелось пить, но дрожь засела у него в костях по иной причине. Суд с фантастически ненормальным, абсурдным приговором состоялся двое суток назад. Эти двое суток, до прибытия Ньюта Скамандера, которому его отдали с рук на руки, Гриммсон провел в прежней камере, как и четыре месяца до этого.
Он, помаргивая, обвел взглядом помещение, в котором сейчас находился — похоже, дом Ньюта, нет, его долбаный зоопарк, — тепло, запахи и краски подавляли. Его чувства приспосабливались к этому всему, все еще подсознательно убежденные, что мир вокруг снова будет высосан ледяными, бездушными чудовищами, оставляя обгрызающую душу мглу.
Гриммсон был сильным человеком. Он посвятил жизнь схваткам, в которых победа обычно означает выживание, и всегда побеждал. Последние бесконечные месяцы, в некоторые худшие часы, ему казалось, что на этот раз он проиграет. Поэтому когда на суде его, пособника поверженного Гриндевальда, в итоге приговорили к работе на Ньютона Скамандера, в сфере магозоологии, под его ответственность, он подумал, что это ошибка.
— Да, тут прохладно. Мне трудно сосредоточиться на бумагах, когда слишком жарко. Потерпи чуть-чуть: в жилой зоне теплее.
Но нет. Вот он, Ньют Скамандер, склонился напротив него. Его лицо отражало внимательное, заботливое сочувствие, которое Гриммсон уже видел: именно так этот придурок смотрел на диких тварей, которых следует убивать и разбирать на части, если на эти части находятся желающие. При взгляде на него самого, Гриммсона, на этом лице раньше застывало только органическое отторжение — как у хилой зверушки перед хищником. Изменения были... неприятными.
Когда Ньют вытащил палочку и повел ею в его сторону, Гриммсон неосознанно вжался в спинку кресла. Звякнула цепочка кандалов на запястьях: браслеты-блокираторы магии, соединенные стальными звеньями, делали его хуже, чем просто беспомощным. Его палочку, конечно, сломали, но несколько заклинаний он был способен сотворить и без нее, если бы не они.
— Тише, тише, просто смотрю, как ты. Ты многое пережил, Азкабан — страшное место. Если что-то не так, я помогу, не бойся. — Гриммсон чувствовал слабые, щекочущие касания то на животе, то на груди, на шее, по коже и под ней. Его обшаривали теплой магией.
— Зачем тебе это, — сказал он наконец и почти оскалился. Магия исчезла. — Спасаешь меня, да? Как своих тварей? И теперь я должен на тебя работать?
— Тебе собирались дать пожизненное, — с упреком произнес Ньют, отворачиваясь на секунду, чтобы взмахом палочки призвать с конторки кружку. — Другим присудили именно его. Ну, за исключением тех, кто получил Поцелуй.
Гриммсон переварил услышанное. На самом деле он не сомневался, что так и будет, и что он сам попадет в число не одних, так других, раз его оставили закону Англии. Но, кажется, за хилым придурком Ньютом Скамандером стояли силы, которые позволяют выдернуть преступника с самой грани смерти.
— Так бывает, когда убиваешь людей, Скамандер, — сказал Гриммсон с издевкой, с трудом слыша свои слова. Отогревающееся чутье подсказывало ему, что здесь, несмотря ни на что, очень опасно. Волоски на загривке поднялись дыбом.
Ньют помрачнел и повернул в пальцах полную кружку.
— Да, — сказал он наконец. — Людей. Держи, — он сунул ему кружку в руки. — Прости, покормить пока не могу, но выпей это.
Палочку из второй руки он не просто не убрал — он ее даже не опустил.
В кружке плескалась горячая темная жидкость, пахнувшая мятой и еще чем-то очень знакомым. Гриммсон не удержался и сделал глоток: травяной чай с маслом — такой он пил много раз, в Тибете и Карпатах, когда охотился там на троллей и угробов.
— Как мило с твоей стороны, — Гриммсон опустил кружку, обхватив ее двумя руками: дрожь ослабевала, но пока не исчезла. — Но знаешь, не хочу быть нахлебником. Где там у тебя лопаты, ведра, и что еще, расчески для милых маленьких нунду? Пора приступать к моей новой работе, верно?
— Допей, — мягко сказал Ньют и посмотрел ему в глаза.
Гриммсон зло прищурился в ответ, и впервые заметил, насколько чужой, всегда беспомощный взгляд может быть даже не цепким, а вплавляющимся, как выплеснутый из ковша металл. В конце концов под весом кипящего металла он не выдержал и опустил глаза. Пить все еще хотелось, так что руки приподняли кружку почти с охотой, но сразу же движение стало злым. Чай был горячим, а не кипящим, но, может, если прямо сейчас швырнуть кружку ублюдку в лицо, все равно можно выиграть секунду... не магии, а физической силы... и сбить его с ног, разбить голову, где не будет магии, могут быть руки и зубы...
Яркий, живой подвал нависал, обхватывая со всех сторон, чай был горячим и согревал изнутри, тело помнило пожирающий мрак и ожидало его. Руки подрагивали. Гриммсон медленно поднял кружку ко рту и допил до конца.
Ньют отошел на шаг спиной вперед.
— Я думал еще немного подождать, но, наверное, ты прав. Хотя мне жаль слышать в твоих словах издевку.
Гриммсон скроил косую ухмылку, какую смог, и тяжело поднялся вслед за ним, машинально одернув пиджак. Ему отдали костюм, который он носил в момент ареста, но теперь тот стал немного велик в ширине, а подогнать его магией он пока не мог; пиджак и рубашка висели свободнее, ремень пришлось затянуть на дырку туже.
Окончательным дураком этот придурок не был. Он вел, но шел не впереди, а сбоку, и Гриммсон, злясь, понимал, что не успеет напасть и выбить палочку. Еще несколько месяцев назад... но что об этом сейчас рассуждать. Нужно просто выждать и набраться сил. Он шел уже гораздо увереннее, чем когда его выводили из тюрьмы, в шаг вернулась тихая, смертельная пружнистость охотника. Во рту стояло послевкусие от чая.
— Где же, — пробормотал Ньют, сунув руку то в один карман, то в другой. — Не мог же я забыть. А, — он слегка посветлел и отвлекся, к сожалению, не настолько, чтобы убавить внимание. Как он умудрялся это делать?
Гриммсон отнес это к тому, что они, миновав лестницу и открытый коридорчик, уже пришли. Маленькая арка, венчавшая коридорчик, выводила в скалы.
— Заходи сюда, — Ньют снова повернулся спиной, вскидывая вторую руку, обводя пространство широким жестом.
Гриммсон недоверчиво миновал отсутствующий порог, сразу почувствовав, как температура поднялась на несколько градусов, а воздух стал суше. Они вышли на относительно плоский пятачок скал, полого ведущий выше; за небольшим перепадом дальше в скалах виднелась более крупная терраска. Тут и там тянулись светло-рыжие скалы, залитые вечерним солнцем, катящимся к горизонту высоко над головой. На голубом небе залегли золотые полосы — легкие, вытянутые облака, больше похожие на мазки. Время от времени дул легкий, освежающий ветерок.
— Мило, — снова сказал Гриммсон, закивав; он повернул слегка наклоненную голову к Ньюту, улавливая изменения в его мимике, и продолжил вежливым тоном, слегка покрутив рукой. — Очень напоминает Тибет. Скалы как живые. Вон там, я думаю, ручей?
— Верно! — обрадовался Ньют. — И верно. Этот сектор и есть Тибет, в смысле, делался по образцу тамошних ландшафтов.
— Да, да, — отозвался Гриммсон прежним добрым тоном. — Сколько я таких прошел, пока добывал рога и шкуры. Угробьи чехлы, небось, еще поднялись в цене?
Ньют умолк. Когда он заговорил снова, в его голосе звучало сожаление.
— Один очень умный человек сказал мне, что любой, даже совершивший страшные вещи, может стать лучше. Исправиться.
Гриммсон сделал еще несколько шагов, отдаляясь. Вокруг было полно скал и валунов, но, по крайней мере пока, на глаза не попадалось ни единого камня такого размера, какой можно было использовать как оружие.
— Не знаю, получится ли, но я все равно хочу дать тебе на это шанс. Что бы... что бы ты ни делал раньше и не говорил сейчас, ты его заслуживаешь. Как и те, кого ты убивал.
Обшаривая взглядом каменистую "почву" в поисках будущего оружия, Гриммсон как раз сделал еще шаг и замер. Носок его ботинка заступил едва видимый отпечаток, смещение каменной крошки и едва заметные с высоты человеческого роста царапинки выше.
Очень знакомый для любого охотника, не разменивающегося по мелочам.
Придурок сделал какой-то жест — вытащил что-то из кармана, — и Гриммсон мгновенно вскинул голову на это смещение.
— Тебе лучше это выпить, — сказал Ньют серьезно, показывая ему пузырек с золотистым содержимым. Солнце блеснуло на флакончике.
Гриммсон одним движением развернулся к нему.
— Что это, — сказал он медленно. Привкус тибетского чая перекатился на языке вместе со словами.
— Просто обезболивающее зелье. Хорошее. Пожалуйста...
— Что ты мне дал, — Гриммсон неровно шагнул назад, почти споткнувшись, и уставился на Ньюта. В животе нарастал внезапный, звериный страх. — Ублюдок, что...
— ...пожалуйста, выпей, оно тебе понадобится.
За спиной у Гриммсона, из-за валуна, что-то выбралось, спрыгивая на терраску. Что-то тяжелое.
Он оглянулся и нос к носу встретился со зверем.
— Кевел, осторожнее! Это тот человек, о котором я рассказывал. Да, знакомься, это — Кевел, сын Эвта и Новы, боюсь, до недавних лет последней пары угробов в Евразии. Стараниями таких, как ты.
Гриммсон застыл, как стоял, не двигая ни единым мускулом, не моргая.
— Его семья ушла в заповедник, но, боюсь, Кевел... понимаешь, он там не сможет. Его братья и сестры — другое дело, но он родился мельче их всех, и он, как бы тебе сказать. Он вряд ли там уживется.
Тварь ростом с молодого фестрала — и куда крупнее в боках — сверлила его взглядом. Дрогнули омерзительные длинные отростки, покрывающие его пасть: они свисали, как щупальца. Охотники называли их "мягкими зубами", и Гриммсон по собственному опыту знал, что эти кожистые трубки скрывают в себе вечно смоченные слизью гибкие костяные гребни, острые, как бритвы. Тварь чуть-чуть наклонила голову. Неплотные наросты, покрывавшие загривок, приподнялись дыбом. Прорези ноздрей то и дело расширялись: она принюхивалась. Щупальца снова зашевелились, и Гриммсон услышал, словно издалека, глухой, почти каменный рокот, знакомый ему. Рычание угроба.
Венчавшие голову рога, хотя и коротковатые для особи его размера, чернели двумя подавляющими кривыми. То, за что еще пятнадцать лет назад проверенные люди дали бы семьсот монет золотом, впервые выглядело для Гриммсона не как добыча.
— Так что, — продолжал Ньют, — несмотря на то, что он у нас уже вырос и совершенно здоров, ему приходится проводить время здесь. Я все надеялся, что рано или поздно все переменится к лучшему. И тут эти процессы, о которых мне рассказали, суд. То есть конечно, может, это не самые лучшие перемены, но все равно это шанс, верно?
Гриммсон и до этого бывал в опасных ситуациях. Порой ему приходилось драться со зверями без палочки — на короткий промежуток, пока он не успевал призвать ее, и его щиты и атакующие могли в конце концов справиться даже с угробами, чья шкура была немногим меньше устойчива к заклинаниям, чем у великанов. Но сейчас у него не было палочки. У него не было магии. Его руки были скованы, а за спиной торчал помешанный на зверях маньяк, собиравшийся скормить его угробу.
— Ты больной, Скамандер, — прохрипел Гриммсон, не отрываясь удерживающий взгляд. Рокот то затухал, то становился громче. — Отзови его. Мерлин, прошу...
— Боюсь, как я говорил, Кевел неуживчив, ему надо приглядеться...
— Он меня сейчас сожрет!
— Сожрет?.. — недоумение в голосе невидимого для него Ньюта, казалось, можно пощупать руками. — Конечно нет. Он просто тебя еще не знает. Для вашего знакомства здесь сейчас я, а я всегда тебе помогу, если вдруг что-то и случится.
— Зачем ты это делаешь, — глаза начинали слезиться.
Он услышал, как Ньют вздохнул. В этом звуке была легкая скомканность, но следом он заговорил спокойно и ровно.
— Я хочу дать тебе возможность исправить то, что ты натворил. Ты убивал в таких количествах, что даже Гриндевальд меркнет в сравнении, но никто этого никогда не признает, ведь абсолютное большинство твоих жертв — не люди. Ты и такие, как ты, поставили угробов и многих других на грань вымирания. Кевел — один из тех, кто увидел свет буквально чудом, но на природе он не сможет долго продержаться. Ему нужно оставить счастливое потомство. Лучше будет, если это произойдет под моим присмотром, а вынашивать его будешь ты.
Гриммсон знал, что слова, которые он услышал, физически не могли быть произнесены, но все равно дернулся.
Тварь отреагировала мгновенно.
Удар мощной четырехпалой лапой, похожей на уменьшенный гибрид драконьей и фестральей, пришелся ему в бок, и под ним Гриммсон не смог бы устоять, даже если захотел. Он рухнул на землю спиной, не успев даже сгруппироваться: звякнула цепь кандалов, и на грудь ему опустилась лапа, прижимая к земле с такой силой, будто на него упал соседний валун.
— Кевел, нет! — строго крикнул Ньют.
Тварь нависла над ним, — рычащая, огромная, безмозглая, воняющая гнилью и сухостоем, словно не зная, стоит ли тратить усилия на то, чтобы оборвать его жизнь. Гриммсон с трудом вдохнул: это получалось теперь только коротко и рвано. Лапа уперлась чуть ниже ребер, сдавливая до боли и мешая дышать. Щупальца разошлись, приоткрывая в глубине чудовищное зрелище концентрических кругов резцов, уходивших в нутро пасти.
— Кевел.
Тварь оторвала взгляд от Гриммсона, покосившись в сторону голоса.
А потом лапа исчезла.
С неохотой и угрюмым, затихающим рокотом угроб убрался из поля зрения, и в слезящиеся глаза Гриммсону ударило заходящее солнце. Он услышал еще один тяжелый прыжок, куда-то дальше, в скалы.
— Мы еще поговорим!.. Прости его, — с искренним извинением в голосе произнес Ньют. — Я ведь ему рассказывал. Не знаю, что и нашло... — тон стал задумчивым. — Может...
Гриммсон подышал. Дыхание все еще было таким же коротким и рваным. На животе словно до сих пор оставался фантомный отпечаток того давления, которое исчезло мгновения назад.
Потом он приподнялся на локтях — очень медленно, и сел.
— Подойди, пожалуйста, сюда.
Гриммсон не ответил. Он некоторое время просто сидел, не двигаясь, а потом поднял голову в сторону Ньюта.
— Подойди, — повторил Ньют немного строже.
— Скамандер, ты — ты вот только что — ты же... ты что, собираешься...
Раздался звук шагов: похрустывало крошево. Ньют приблизился к нему — с палочкой наготове и обеспокоенностью на лице.
— Нигде сейчас не болит? — спросил он и, не получив ответа, снова повел палочкой, проверяя его, и вздохнул. — Понимаю, у тебя есть вопросы. Что я тебе дал — то зелье, которое ты выпил у меня в кабинете? Это разработка на основе полиджуса. Твое тело и без того крупное и сильное, и оно само поймет, как надо измениться внутри, если ты будешь находиться в нужной обстановке, и само закрепит результат, когда ты проведешь тут подольше. Тебе ничего не надо делать, оно уже понемногу меняется с того момента, как ты его выпил, не волнуйся. Все произойдет естественным путем, как и должно быть.
Гриммсон молчал.
— Кевел скоро отойдет, он просто слегка испугался — все-таки впервые тебя видит. Вы поладите. Угробов буквально восемь особей в Евразии, но с твоей помощью это изменится.
— Это... — сказал наконец Гриммсон с большим трудом, мотнув головой куда-то в сторону, где скрылся угроб.
— Да, да. Конечно, — замялся Ньют, снова доставая флакончик из кармана, — я магозоолог, а не зельевар. Возможны нюансы. Я обязательно буду сюда приходить утром и вечером, и лечить тебя столько, сколько потребуется, пока тело не привыкнет. Но сейчас тебе лучше его выпить. Это сделает все проще.
Ньют слегка склонился над ним, и в этот момент Гриммсон вскинулся во весь рост, нанося удар со всей силы, какую мог собрать.
Ньют отшатнулся, почти отпрыгнул — молниеносно, как зверь, быстрее зверя, и Гриммсон, рыча, бросился на него. Чтобы врезаться в невидимую стену.
Он вскинул руки, отшатнулся вправо и влево, ударяя магический барьер раз за разом. Понять, что это бесполезно, Гриммсон успел сразу: защитные чары. Он очень хорошо разбирался в защитных чарах. И он всегда был разумным человеком.
Сейчас разум сдавал. В слепой бесплодной ярости он обрушился на барьер, колотя магическую преграду и вопя все, что приходило на ум. Будь у него палочка. Не будь на нем кандалов.
Ньют, которого от этой ярости отделял считанный дюйм, даже не морщился. Он смотрел на Гриммсона открыто, и в его чертах просвечивало сожаление, а еще легкая, почти извиняющаяся полуулыбка.
— Я понимаю, — сказал он. — Тебе нужно привыкнуть. — Его взгляд посветлел. — Погоди, ты сбил меня с мысли. Вот в чем может быть дело с Кевелом. Ты для него просто странного цвета и странный на ощупь.
Он отступил на пару шагов, приподнимая палочку — Гриммсон на секунду перестал пытаться проломить защитные чары, — и, сосредоточившись и бормоча себе под нос, повел палочкой.
Гриммсон судорожно глянул вниз. Одежда на нем истаяла — от пиджака до белья, оставляя полностью голым.
Если магический барьер хоть раз бывал близок к тому, чтобы его проломили по-маггловски, это было сейчас.
— Я подниму температуру на пару градусов, не волнуйся. Будет июль вместо мая... Это твой второй шанс, — мягко, но твердо продолжил Ньют; его слова тонули в ругани. Он повел палочкой еще раз, и флакончик опустел; Гриммсон почувствовал, как в желудке слегка потяжелело от секунду назад отсутствующей там жидкости. — Я верю, ты сможешь исправиться.
Он отвернулся, оглядываясь на выход в коридорчик.
— Что, может еще и свяжешь меня, гребаный урод, — заорал Гриммсон ему вслед, — чтобы твоей тварине было поудобнее?
— Я никогда бы так не сделал, — сказал Ньют с упреком, оглянувшись. — Это неестественно.
***
Над искусственными скалами воцарилась искусственная ночь. Взошла почти полная луна. По крайней мере, в одном ублюдок не обманул: температура действительно немного повысилась. Холодно Гриммсону не было даже без одежды, напротив, каменная "земля", на которой он сидел, казалась теплой.
Возможно, в том числе потому, что он до сих пор кипел от ярости — и, в глубине души, страха.
Тишину "сектора" пересыпал легкий стрекот насекомых, наверняка искусственного происхождения, далекое журчание ручейка, которое теперь стало слышнее, потому что Гриммсон перебрался через первую полосу скал, и относительно мерное — зависело от усиления злобы — стучание камня о камень. Со сталью между ними.
Гриммсон тщательно и осторожно обыскал свою новую тюрьму, отыскивая камни, подходящие для того, чтобы начать сбивать цепь, и отыскал два таких размером с кулак. Не больше. Остальные скалы и валуны были монолитными, и отколоть от них кусок руками у него бы не вышло.
Тюрьма-"сектор" была относительно большой, ярдов в сто двадцать в самом широком месте, и повторяла скальный тибетский ландшафт, довольно впрочем разнообразно. В левом углу тек ручей. Всю ее можно было обойти вокруг по краю, начиная от арки и не заходя за сами скалы. В самом центре было единственное место, где можно было скрыться, образующие своеобразную, более-менее закрытую с трех сторон стенку.
Это было логово угроба.
Гриммсон издалека проверил его: тварь лежала внутри, положив морду на лапы, и, похоже, дремала. Угробы предпочитают охотиться днем, мрачно думал Гриммсон, удобнее переместив цепь, перехватывая камень и нанося новый удар. Бить было очень неудобно, замахнуться скованными руками выходило плохо. Звено, показавшееся ему слабее прочих, приняло удар с прежним равнодушием, но главное в этом деле — упорство. И обычно спят по ночам. Тварина Скамандера тоже должна сейчас спать.
Раздолбать цепь к утру у него никак не выйдет. Что ж. Главное, спрятать от ублюдка попытки, и держать наготове камни.
Шкуру угроба камнем, конечно, не пробить. Даже магией их можно взять, либо поливая сплошным потоком заклинаний, либо метя в глаза, и все равно не с одного раза. Значит, камень и глаза.
Ни единого шанса, говорил ему опыт.
Неминуемая смерть секунды за три, продолжал он.
В лучшем случае, думал Гриммсон, вспоминая речь Скаманадера.
Он устал, но спать почти не хотелось. Тело в целом ощущалось как-то отупевше, что могло быть из-за обезболивающего, которое переместил в него Скамандер. О том, как оно могло реагировать на первое "зелье", Гриммсон пытался не думать.
Несмотря на все это он почти сразу заметил, как, пробираясь между скал, вспрыгивая с валуна на валун, огромная темная тень двигалась в его сторону.
Гриммсон замер, склонившись над цепью и не мигая уставившись на нее. В лунном свете глаза твари едва заметно посверкивали оранжевым.
Угроб тоже замер: должно быть, понял, что его заметили. После такого охотник обычно сразу бросается на добычу, хотя шансы и сокращаются.
Эта тварь, однако, медлила. Потом сделала несколько шагов влево. Может, забрезжила слабая мысль, угроб шел к ручью? Конечно, ублюдок Скамандер может быть сколько угодно сумасшедшим, но его жуткие идеи не обязательно имеют нечто общее с реальностью. В конце концов, кто сказал, что безмозглый дикий зверь вообще понимает больные фантазии своего хозяина?
Гриммсон слегка двинул рукой. Камень едва слышно скребнул о камень. Угроб снова повернул к нему голову.
Гриммсон сжал камень.
— Уйди, — прошипел он едва слышно. — Уйди, или я убью тебя.
Угроб опустил замершую было в воздухе лапу, наклонил голову. Луна блеснула на рогах.
Потом он решительно направился в сторону вскочившего человека.
Гриммсон был опытным охотником. Он успел вскинуть камень и даже успел нанести удар — правда, попав в нос, не в глаза, — до того, как на него обрушился удар, пришедшийся вскользь. Следующий удар твари был нанесен сбоку, и оказался удачнее: Гриммсона сильно отбросило, и не на землю, а в сторону, о скалы. Он вскрикнул, врезавшись ничем не защищенным боком в неровный камень и проехавшись вниз. Судя по силе удара, минимум одно ребро его бы не пережило, но боли как таковой почти не было. Проблеск взгляда подсказал, что, судя по темной полосе на камне, кожу вспороло, и бок сильно закровил, хотя этого толком не чувствовалось.
По лицу скользнули щупальца-"зубы", склизкие на ощупь, обвивая голову. Вот ЭТО почувствовать было просто. Взвывший Гриммсон перехватил камень и ударил еще раз, вслепую, куда-то по голове твари, прижавшей его к скале. Его сбили лапой на землю под утробный рык, и он упал спиной вперед, выронив камень, и вовремя подставил ноги, врезав вставшей над ним на дыбы твари по брюху.
Не каждое диффиндо могло оставить на брюхе угроба царапину. Пинок не сделали ничего, кроме как разозлил тварь. Должно быть, разозлил: потому что щупальца на его голове дернулись ниже, стягиваясь на шее, и он подсознательно ожидал смертельного режущего движения, помня о пластинах внутри, но все, что приходилось ему пока делать, это только сражаться за вдох. Он задергался, вцепившись в них руками и пытаясь стащить их или хотя бы ослабить хватку, но пальцы скользили по грубой, измазанной слизи кожи. Гриммсон отчаянно пинался, хаотично пытался ударить хоть куда-нибудь, и закричал еще раз, почувствовав, как лапа с чудовищными, в ладонь длиной когтями мазнула его по раненому боку. Бедра прижало к получешуйчатому, полукожистому покрову звериного брюха.
Он едва почувствовал, что лапа отдернулась, потому что два щупальца забрались к нему в рот, отталкивая язык. Гриммсон подавился криком. Они забили все сразу, странно и коротко нырнув глубже в глотку, и на секунду ему показалось, что его сейчас вырвет, и он просто захлебнется. Гриммсон скорее рефлекторно, чем осознанно, стиснул зубы, но осознав это, сжал их так сильно, как смог. Угроб рыкнул. Щупальца слегка дрогнули, но и только. Что этой твари человечьи зубы? По крайней мере, они отдернулись от стенки горла, оборачиваясь вокруг языка с двух сторон, словно собираясь его вырвать, и Гриммсон снова невольно закричал, но услышал только жалкий задушенный стон. Вкус слизи, часть которой он успел проглотить, походил на смесь гнилья и спревшей травы.
Ему не отсекло и не выдернуло язык, но его действительно потянуло вперед, словно ощупывая по всей длине, почти до корня, и Гриммсон машинально дернул головой и стиснул зубы еще сильнее, пытаясь вгрызться в кожистые отростки.
Зубы разжались сами собой, когда он завопил. По животу у самого члена заскользило что-то еще более склизкое, чем щупальца, и такое же гибкое. Он задергался с удвоенной силой, и на секунду ему показалось, что это принесло свои плоды — тварь, до сих пор прижавшаясь к нему, слегка отстранилась, и ему удалось еще раз занести ногу и пнуть ее.
Член зверя ткнулся ниже, ища вход, и этот маневр ему только помог. Гриммсон снова закричал, как смог, почувствовав сильное давление, нараставшее до тех пор, пока оно не подалось. Угроб дернул бедрами, прижимая их вплотную, и туже стянул щупальца.
Движения не было. Они застыли так, и Гриммсон полулежал, полувисел, задыхаясь от ужаса, отвращения, ненависти и начавшей пробиваться боли. Пару секунд спустя внутри его тела что-то дернулось, и он почувствовал, как член твари начинает пропихиваться дальше. По бедру тонкой струйкой засочилось что-то горячее; наверное, кровь.
Угроб глуховато порыкивал, но почти не шевелился, исключая покачивающиеся щупальца. Слизь тянулась с них, поглаживающих язык, наполняя рот и стекая глубже. Гриммсон почти ничего не видел, но хорошо ощущал, как стенки органов в животе теснятся, пропуская извивающуюся трубку, продолжающую становиться все длиннее и длиннее. Его постепенно, с усилием наполняло изнутри чем-то узким, немногим шире щупалец во рту. Потом это остановилось.
Гриммсон заставил себя дышать. Каждый вдох отдавался в животе наполовину: ему как будто начало что-то мешать, и вскоре он понял, что. Член твари стал постепенно, фрагментами разбухать внутри.
Гриммсон подумал, что он умрет, и впервые за всю жизнь хотел этого. Его тело сдавливалось, давая в себе место чужеродному, звериному органу; кажется, что-то не выдерживало. Обезболивающее мешало ему понять, насколько его изорвало внутри, но когда его действие закончится...
Щупальца снова стиснули его язык, падая в глотку, Гриммсон подавился и дернулся, уже слабо, как подыхающая в капкане тварь, и нечто горячее хлынуло ему внутрь, словно в желудок, нет, ниже, переместили гораздо больше зелья, чем сегодня днем. Кипящего зелья. Это было почти невозможно выносить, и это тянулось и тянулось, продолжая убивать его, заполняя, как чашу.
Потом угроб долго фыркнул, выдыхая воняющий гнилью и сушняком воздух, и резко отстранился, а потом отпрыгнул. И еще раз: тварь удалялась в сторону ручья, не обращая на него больше никакого внимания.
Гриммсон упал на камень, ловя ртом воздух, задыхаясь, пытаясь перевернуться и откашляться, отплеваться. Вместо слюны изо рта текла слизь. Его все-таки вырвало. Мышцы едва слушались его: выжатые и сведенные под конец этой долгой судорогой ужаса, они отказывались его держать. Бок действительно кровил, и кровь продолжала течь до сих пор.
Дрожа всем телом, дыша с таким трудом, будто ему все еще сдавливали диафрагму или шею, Гриммсон с огромным трудом сумел сесть, ощущая, как живот становится немного менее напряженным. Он увидел, как из него, пачкая внутреннюю стороны бедер и каменную "землю", натекла целая лужица светло-фиолетовой, вязковатой жидкости менее густой, чем слизь. Местами она была окрашена в розоватый, быстро растворяющийся в ней красный, и все продолжала вяло, неторопливо сочиться, не останавливаясь.
Его вырвало еще раз.
так менее официально?
Что собрал и оформил, очень интересно и задорно! Действительно, ЗФБ, как по мне, удалась!
все блестяще написаны - и Гриммсон, и Ньют, и угроб
ну у Ньюта нет к нему претензий по зверюшкам, он же их не убивал пачками. Так что если бы Гриню и "исправляли", то не таким образом. Ну и да, сомневаюсь, что его бы вообще хоть кому-то отдали на поруки, кроме разве что самого победителя-Альбуса, Гриммсон таки мелкая сошка более-менее, а Гриня главарь всего произошедшего пиздеца.
И да, Гриммсон заслужил 