Как понял чтец из контекста, училка забрала у Марика во время урока его «самописку» и ему надо срочно её забрать, потому что
Сказать дедушке, что его вызывают в школу – немыслимо. Бабушка тоже за самопиской не пойдёт, она точно расскажет деду.
Поэтому он решает стибзить и берёт для шухера Рудика. Сам Маэстра решает забраться на второй этаж по дереву.
Собственно, появляться тут, кроме сторожа, было некому – в пять заканчивались все занятия, и школа пустела. Окна по случаю жары никто не закрывал: на первом этаже решётки, а на второй кто полезет? Никто, кроме отчаянного и очень упорного мальчишки.
То есть, даже после уроков окна никто не закрывал ? И в учительской тоже? Допустим… Но как понял чтец дедушку Марика вызывают в школу и спиздив «самописку», он не решит эту проблему. Более того, училка ещё больше разозлится, увидев, что кто-то тайком пробрался в учительскую и рылся в тамошних столах.
Марик без труда забрался на подоконник – дерево росло очень близко к окну. На минуту засомневался, правильно ли поступает. Да, самописка его, но рыться в ящиках в учительской как-то нехорошо. К счастью, вечное перо лежало на столе, на стопке тетрадей второго «А». Марик не удержался, открыл верхнюю. Нет, ещё не проверили. Ну и ладно. Схватил перо, сунул в карман штанов, снова влез на подоконник. В голове звучала «Стаккато-прелюдия» Майкапара, которую он недавно начал играть, – она у него прочно ассоциировалась с разного рода проказами. Впрочем, к этой его проделке куда лучше подошёл бы «Полёт Валькирии» Вагнера. Но его, к сожалению, в школе не проходили, – у дедушки была пластинка.
Чтец не рос в Советском союзе, особенно в таком дремучем как описано тут, но… «самописка»? «Вечное перо»?
Незадачливых воров ловит сторож, а мы наслаждаемся прекрасными диалогами:
– Вот охальники, а! За журналом лазили?
Дядю Колю все дети любили: он всегда пускал опоздавших, без дела не ругался, а при случае с ним можно было и поболтать «за жизнь». Но сейчас он был настроен решительно.
– За пером, – Марик вытащил самописку из кармана. – Это моё. Сычиха отобрала.
– Ишь ты, Сычиха! Валентина Пална! – дядя Коля погрозил пальцем. – Ну и чего с вами делать? К директору вести?
– Не надо к директору, дядя Коля! – тут же заныл Рудик, прекрасно понимая, чем ему это грозит. – Ну пожалуйста! Мы больше не будем! Да, Марик?
– Гарантий дать не могу, – пожал плечами Марик. – В жизни всякое случается. Бывает, и в окна лазить приходится. Пойдёмте к директору, если нужно. Только его уже нет, он час назад ушёл, я видел.
– Вот шкет! – то ли возмутился, то ли восхитился дядя Коля. – Как взрослый рассуждает! Точно журнал не крали? Ладно, идите уж. Но если ещё раз поймаю…
– В другой раз постараемся, чтобы не поймали, – пообещал Марик, и друзья припустили со школьного двора, пока дядя Коля не передумал.
А вы что думали? Что приосаниваний над челядью не будет?
Марик возвращается домой и пьёт свежий томатный сок.
Он сидел на выбеленной кухне за большим круглым столом, пил уже третий стакан сока, слушал дедушкин с бабушкой разговор и барабанил пальцами по деревянной столешнице. Какая-то мелодия складывалась будто бы сама. И определённо требовала, чтобы её записали.
***
Тем временем, пийсят лет спустя, где-то в Италии, пейсательница Алла испытывает муки творчества.
Марат исполнял песню «Рассвет над рекой», наверное, тысячу раз. Не самый главный его шлягер, не самый любимый у слушателей, но для Марата эта песня имела особое значение. А что касается публики, то Марик частенько её воспитывал. Знал ведь, что любят его
беспредельно: зал взрывался овациями уже на слове «Марат», так что фамилию конферансье чаще всего не успевал произнести. И знал, что в его исполнении будут слушать что угодно. Так вот, «Рассвет над рекой» он часто включал в выступление. Хорошая, лирическая песня, довольно спокойная для Агдавлетова, у которого всегда страсть плескалась через край. Уж я-то знаю. Как же там было? «Встал рассвет над рекой, тихо шепчет камыш. Край родной, милый дом, почему ты не спишь…» Не помню, кто текст написал, да и неважно. Важно, что музыку написал сам Марат. В восемь лет! Потом, в двадцать, уже оркестровал, сделал более интересную аранжировку и включил в репертуар. Но факт, мелодию он придумал и записал в восемь лет…
Ей надо описать гения, а как это сделать, если ты, мягко говоря, не он?
Её редактор миллион раз повторяла, что достоверность – важное качество текста. И любила подчеркнуть, что в текстах Аллы достоверности вечно недостаёт: то главная героиня слишком умна, то слишком красива, то слишком легко покоряет мужчин.
А ещё, к примеру, что главная героиня никак не может погуглить своего папика и выяснить есть ли у него жена… Это так, к слову.
Бокал с молочно-жёлтой лимончеллой запотел, капли влаги стекали по пузатому боку и изогнутой ножке, собираясь в лужицу на столе. Перед тем, как сесть за рукопись, Алла всегда делала себе любимый коктейль: треть бокала лимончеллы и очень много льда. Незатейливо, но вкусно, как вся итальянская кухня. И несколько кусочков ароматного сыра на чёрной тарелке из сланца. Идеальное сочетание цветов. Да, привычка эстетствовать у неё тоже от Марата. Даже там, в далёком и уже почти забытом сейчас СССР, он создавал для них двоих настоящую сказку. Он сам готовил для них двоих «коктейль Джеймса Бонда»: терпкий «Мартини» с зелёными оливками, и ещё вопрос, что сложнее было достать, бутылку заокеанского вермута или банку оливок. И бокалы, обязательно, правильные, трапецеобразные, о которых никто и не слышал в Союзе. Бокалы он привёз с гастролей, и долго объяснял на таможне, зачем советском артисту Агдавлетову буржуазная посуда. Впрочем, Агдавлетов был самым несоветским артистом из всей тогдашней плеяды.
Чтецу кажется, что в Советском Союзе сложнее всего было достать фильмы про Джеймса Бонда, хотя кто его знает…
***
Вернёмся в прошлое…
Теперь муки творчества испытывает мелкий Марик.
Дедушка подошёл ближе, заглянул в ноты.
– Бах, значит. «Французские сюиты», до минор. Мне кажется, они несколько иначе звучат. Ну-ка сыграй.
Марик послушно заиграл. Какая же скукотень! Секундные интервалы, молоточковые каскады. Да, они нужны, чтобы развивать технику. Но как же Бах тяжело даётся. Сиди и считай, повторяй снова и снова. Никакого полёта фантазии, никаких чувств, никакой импровизации.
Одна сплошная долбёжка.
Касаемо долбёжки, чтец Никитоверса, мы ждём продолжения. Расскажи нам уже про растянутые кольца ануса сеньора Никития
– Исполнение, прямо скажем, не шедевральное, – вынес вердикт дед, когда сюита наконец закончилась. – Но оно было бы гораздо лучше, если бы кто-то занимался именно Бахом.
Позволь узнать, что же ты играл до этого? И что за ноты у вас под мягким местом, молодой человек? Вы считаете, они должны лежать именно там?
Марик со вздохом поднял попу со стула и вытащил смятые листки. Ну а куда ещё он успел бы их спрятать? Жаль, что у него такая маленькая попа.
Чтец конечно всё понимает, но нельзя было это как-то переформулировать покрасивше? «Попа»? Серьёзно? Хотя, восьмилетнему пацану это слово подходит больше, чем восьмидесятилетнему альфа-ебуну.
Ну и как ему объяснять? Тогда придётся начать с самого начала. С фильма, который они посмотрели в кинотеатре. С уроков сбежали, между прочим, потому что всё самое интересное в кинотеатре показывают, когда дети в школе. Мимо билетёрши прошмыгнули зайцами, разумеется, и не из-за отсутствия финансов, а чтобы не вызывать лишних вопросов. К огромному восторгу Марика попали на итальянский фильм. Рудик сказал, трофейный, и объяснил, что самые интересные фильмы наши привезли из Европы в качестве военных трофеев. Марика такие тонкости не особо волновали – его куда больше волновала музыка, звучавшая в фильме.
Сюжет тоже прошёл мимо: какие-то дяденьки всё время пытались привлечь внимание пухлой и глупо смеющейся тётеньки и попадали в дурацкие ситуации. Но это всё ерунда. Главное – музыка! Она не имела ничего общего с тем, что они разучивали и слушали в школе. Такая весёлая, живая, пьянящая.
Однако, всё оборачивается наилучшим образом и Маэстра, выдохнув от облегчения, расслабляет сжатое очко попу.
Дедушка аккуратно поставил ноты на пюпитр. Марик ждал взрыва. Он прекрасно понимал, что сейчас произойдёт. Вместо того, чтобы заниматься по программе, которая у него и так идёт ни шатко ни валко, он тратит время на лёгкую музыку. На «итальянщину». Если даже папа Рудика про неё не слишком одобрительно говорил, то можно представить, что скажет дедушка. Но дедушка сказал совершенно другое.
– Сыграй, пожалуйста, я тебя прошу.
Марик обомлел. И от дедушкиной реакции, и от тона, которым он озвучил просьбу. Но всё-таки заиграл. Пальцы быстро бегали по клавишам, нога сама нажимала на педаль. Не зря же он максимально облегчал эту вещь с точки зрения техники. А в середине он ещё и поймал кураж. Страстная итальянская музыка, впрочем, почему итальянская? Ведь это уже его, Марика, музыка, увлекала, пьянила, заставляла забыть о настоящем моменте: о стоящем рядом строгом дедушке, о невыученном Бахе с его секундами и молоточками, о реальности.
Марик уже плыл куда-то, импровизируя на ходу. Как же здорово играть своё: никто не одёрнет, правильно или не правильно, так написано в нотах или по-другому, потому что как правильно – решает только он, автор.
– А это у тебя кто?
Дедушка заметил деревянную фигурку, стоявшую на крышке пианино. Марик её почти закончил, осталось только маску разрисовать.
– Не знаю, – он пожал плечами. – Я ещё не придумал ему имя.
Дедушка взял фигурку, поднёс поближе к глазам, покрутил в руке.
– Белый балахон, мандолина, колпак и маска. Да это же Пульчинелла. Где ты его видел? В кино?
– Нет. Он мне приснился. А кто такой Пульчинелла?
– Герой итальянских сказок. Что-то вроде нашего Петрушки, но не совсем. Он артист, певец. Вечером зайдёшь ко мне, поищем о нём статью в энциклопедическом словаре.
Тем же вечером, Марик крадётся на кухню, чтобы пожрать съесть немного варенья и становится свидетелем диалога между бабушкой и дедушкой
– Я не понимаю, что это за музыка, Гульнар. И откуда она в нём берётся. Не наша она, не народная. И уж точно не советская. Но музыка. Самая настоящая.
– Ой, не знаю, Азад. Он совсем не похож на отца. Даже не верится, что он всё-таки будет как Али. Так хотелось бы…
– Он лучше, чем Али… Как музыкант – лучше.
***
Маэстре приходит в голову идея устроить дворовый спектакль по мотивам «Отверженных».
Для контекста: они рвут хурму совхозного дерева.
– Очень просто! Мы будем играть спектакль под музыку! Я напишу! – Марика уже всерьёз захватила идея, он забыл про хурму, и просто сидел на ветке, жестикулируя руками. – Я даже знаю, какой должна быть тема Гавроша. В мажоре, точно. Лёгкая такая, хулиганская. Что-то вроде…
Он попытался насвистеть только что пришедшую в голову мелодию, отчаянно жалея, что сейчас не самый подходящий момент, чтобы её записать.
– У меня больше места в портфеле нет! – пожаловался Толик.
– Давай в мой! – Рудик подставил свой ранец, куда тут же посыпались твёрдые плоды. – Ну, не знаю. А где мы возьмём всё необходимое? Декорации там, занавес!
– Я у бабушки покрывало возьму, оно почти как настоящий занавес! – у Марика горели глаза, он уже видел будущий спектакль, и не желал замечать никаких сложностей. – Красное и бархатное! А декорации нарисуем.
– Погодите вы с декорациями! – Толик застегнул ранец, скинул его на землю и стал спускаться следом. – Надо сперва роли распределить! Потому что Марик будет Гаврошем, а остальные что? Остальным неинтересно совсем. А Козетту кто сыграет? Ты, что ли, Рудик?
– Почему сразу я?
– Ну ты у нас стройный и пищишь как девчонка!
– Чего? Я тебе сейчас как дам!
Рудик вмиг слетел с дерева, Марик за ним. Но не для того, чтобы встать на защиту друга. Он шмякнулся на траву, подхватил упавшую хурму и с аппетитом ею захрустел, наблюдая, чем кончится дело.
– Я, может, Жаном Вольжаном буду, – кипятился Рудик. – А Козетту Ленка сыграет из шестого дома! Или Аглая.
– Кто? Аглая? Козетту? Смешно! Она пусть старуху Тенардье играет! Да она и не согласится ещё! А Жаном Вольжаном буду я! Ишь ты, герой нашёлся!
Толик действительно больше подходил для роли Вольжана – он был самый высокий и самый крупный в их компании. Щуплый Рудик на роль героя никак не тянул. Марик догрыз хурму: несмотря на зелёный цвет снаружи, внутри она была с шоколадными прожилками, вкусная и сочная. Выплюнул косточки аккуратно под дерево, чтобы в следующем году выросла ещё одна хурма. А потом внимательно посмотрел на друзей и поинтересовался:
– А кто вам сказал, что Гаврошем буду я?
Мальчишки переглянулись.
– Ну ты же придумал про театр. Значит, и главный герой ты.
– А я, может, не хочу? Пусть Рудик играет Гавроша. А ты Вольжана.
– Но кем тогда ты будешь?
Марик загадочно улыбнулся.
– А я буду режиссёром! Ну и композитором, конечно!
***
Театральными подмостками для них стал двор Семипаловых. Чьи ещё родители позволили бы вытащить из дома все стулья и расставить их перед крыльцом, на бельевых верёвках натянуть бархатную скатерть, то есть, простите, занавес, а из деревянных ящиков и мешков с картошкой организовать баррикады времён Французской революции? Только мама Рудика могла пойти на такие жертвы. Тем более, что обожаемому сыночку досталась главная роль. Она и репетировать им позволяла сколько угодно, там же, в саду.
Репетировали почти месяц. Сначала писали сценарий, в ходе которого роман Гюго претерпел значительные изменения, а вся драматургия «Отверженных» свелась к героической миссии Гавроша. Потом Марик занялся музыкальным оформлением: он написал мелодию, под которую будет разыгрываться финальная сцена, тему трактира Тенардье, тему Козетты и, предмет его особой гордости, песенку Гавроша. Текст взяли из книги, а над музыкой Марик бился почти неделю. Ему хотелось, чтобы у песенки был характер Гавроша: независимый, дерзкий, весёлый.
Проблему с музыкальным сопровождением решили очень просто. Пианино Рудика стояло вплотную к окну, выходившему во двор. И если открыть ставни, а сцену организовать поближе к дому, можно играть прямо из комнаты, и зрителям будет отлично слышно. А если ещё и почаще педаль нажимать…
Чтец чёто представил это «музыкальное сопровождение» и хихикнул…
Больше всех спектаклем горел Марик, и самые серьёзные проблемы с учёбой образовались именно у него. Но дедушка в тот месяц очень много работал, бабушка закатывала овощи и фрукты на зиму, и без лишнего контроля Марик всецело отдавался своему детищу.
– Не так! – вопил он на репетиции, отрываясь от пианино и сигая во двор прямо через подоконник – не тратить же время на то, чтобы обходить через весь дом. – Рудик, ну что ты встал истуканом! Ты же не в опере! Ты должен танцевать, уворачиваясь от пуль. Дразнить этих дураков с винтовками, понимаешь?
– Понимаю, – кивал Рудик. – Давай снова!
Марик опять лез через подоконник за пианино и играл с начала. А Рудик в костюме Гавроша: короткие штаны на помочах и лихо заломленный кепарь, – уперев руки в боки, как показывал Марик, начинал петь:
Я пташка малого размера,
И это по вине Вольтера.
Но могут на меня лассо
Накинуть по вине…
В этот момент его доставала шальная пуля невидимого стрелка, которую изображал трагический аккорд пианино, и Рудик падал как подкошенный в пыль. Занавес, бурные аплодисменты.
Марик, мы с дедушкой очень рады, что ты увлёкся сочинительством. Но ты понимаешь, что это всё баловство? Что в первую очередь ты должен осваивать школьную программу. Сегодня заходила Валентина Павловна. И жаловалась на тебя. Просила, чтобы я обратила внимание на твой дневник. Не хочешь его показать?
– Не хочу, – честно ответил Марик и тут же скис, потому что лицо у бабушки вытянулось. – Там нет ничего хорошего.
– Я догадываюсь. Дневник.
Пришлось доставать из ранца. Бабушка полистала страницы. Посмотрела на внука поверх очков.
– Знаешь, твоего отца выпороли бы и за меньшее. И заперли бы дома, заставив заниматься за инструментом, пока от зубов отскакивать не будет.
– Скорее уж от рук.
– Марат!
Марик вздохнул, пожав плечами. Ну неинтересно ему играть Баха и Генделя!
– А что, если я посажу тебя под домашний арест? Что тогда будет?
– Тогда я начну убегать через окошко.
– Вот и я так думаю, – с грустью согласилась бабушка. – Совсем от рук отбился. Ступай
в большую комнату. Там письмо от мамы пришло.
Однако Марику пофик. Спектакль важнее.
ПыСы: а разве в лексиконе бабушки Магомаева могло быть выражение «домашний арест»? Ладно, ладно, доёбка до мышей.
***
Зрителей собралось больше, чем мальчишки могли мечтать. Казалось, во двор Семипаловых набились все жители их улицы, и даже кое-кто с соседних подошёл, с табуретками, как и просили. Вот только ставить табуретки было уже некуда, некоторые устраивались чуть ли не в огороде. Марик боялся, что мама Рудика начнёт ругаться – там же её бесценные грядки. Но она даже не заметила проблемы. Тётя Айшат металась между соседями, стараясь всех угостить только сегодня приготовленным чак-чаком, разливала чай. Стаканов не хватало, и Марик бегал выпрашивать у бабушки дополнительные. Бабушка стаканы дала, но на вопрос, пойдёт ли она смотреть спектакль, ответила уклончиво. Мол, чуть попозже, а то пирог в духовке. И вообще ей из окна всё прекрасно видно. Что ж там видно-то, через два забора? Но спорить Марик не стал, не до того.
Начали бодро, с музыкального вступления. Сцена с Вальжаном: Толик играл уверенно, не хуже, чем на репетиции. Сцена в трактире, опять Толик, теперь в нахлобученной на глаза шляпе, сгорбившийся старик Тенардье. Появление Ленки-Козетты, под грустную мелодию наблюдающей за недоступной ей куклой (кукла Ленкина, собственная).
На прогоне спектакль длился сорок минут. Но сейчас Марику казалось, что он какой-то бесконечный. Ему приходилось и играть, и следить за тем, что происходит на сцене, и поглядывать на зал – уж очень было интересно понять, какой эффект производит их детище. Хотя вечер выдался прохладным, Марик вспотел так, что рубашку хоть отжимай. От напряжения ныли все мышцы, и ему казалось, что он играет хуже, чем обычно из-за скованности в руках. Но соседи очень внимательно смотрели на сцену, никто не вставал, не уходил. Люди даже забыли про чак-чак и остывавший чай в стаканах.
Наконец дело дошло до финальной сцены и триумфального появления Гавроша. Марик уже предвкушал успех, он чувствовал, что песенка получилось лучше всего. По крайней мере, ему она очень нравилась. Он видел, как мама Рудика в первом ряду замерла от волнения. Уж она-то наизусть выучила все сцены их спектакля за время репетиций, и теперь тоже ждала выхода сына. Хорошо Рудику всё-таки, его дома так поддерживают. Все хотят, чтобы он стал певцом, хвалят, что бы он ни сделал. Мама пришла на спектакль, даже папа Рудика следил за происходящим из окна гостиной. А бабушка Марика так и не пришла.
В самый ответственный момент Рудик сообщает, что у него сел голос и Марику приходится сыграть Гавроша самому.
И свалился на землю. Очень эмоционально свалился, в последний момент понял, что можно было и полегче. Земля-то утоптанная, жёсткая. Но чего не сделаешь ради искусства.
Почему же такая тишина? Марик осторожно приоткрыл один глаз, и тут же зажмурился снова, потому что на него обрушился град аплодисментов. Кажется, кто-то даже кричал «браво». Марик поднялся, отряхнул коленки. Из-за занавеса появилась Ленка-Козетта и Толик-Вальжан, он же Тенардье. Рудик смущённо выглядывал из окна. Марик махнул ему, мол, иди сюда, чего уж. И краснеющий Рудик перелез через подоконник и присоединился к ним.
Ребята кланялись, принимали поздравления. И вдруг в аплодирующей толпе Марик заметил дедушку Азада. Он стоял позади всех, прислонившись к фонарному столбу и внимательно следил за происходящим. Дедушка улыбался. И вот тогда Марик почувствовал, что он по-настоящему счастлив.
Беллиссимо!