Итак, компашка бухает и закусывает, дрочит на себя красивых-талантливых, попутно ржёт над Волком, потому что он тут любимый Юлин персонаж, а поэтому - такой местный дурачок.
- Марик, ты либо преувеличиваешь мои связи, либо недооцениваешь собственный вклад в искусство. Ты – легенда. Твой день рождения вообще должен быть национальным праздником.
- Такая же, как и ты, - фыркает Марик. – Как и Лёнька. И не надо кокетничать. Из нас троих ты всегда был государственным певцом.
- Здравствуйте, приехали! А вы оба не пели про партию и комсомол, да?
- Я про комсомол пел, - отзывается Волк, меланхолично жуя рулетик. – А про партию – никогда. Мне сколько раз пытались подсунуть какие-нибудь агитки, я всегда отбрёхивался, что у меня металла в голосе нет. И внешность у меня не героическая.
- Зато совесть у тебя героическая! – припечатывает Кигель. – Что она с тобой столько лет живёт и ещё не сбежала. Тебе напомнить, что ли?
Он распрямляется по старой певческой привычке правильно дышать, хотя тут, за столом, никто бы не потребовал от него верхние ноты.
- «Если партия скажет, мы пойдём, куда надо, целину открывать для людей. И в полёте ракеты, и в хлебах Казахстана отголоски великих идей!»
Волк на всякий случай откладывает столовые приборы и подхватывает новый рулетик руками. Так оно и удобнее. Но по глазам понятно, что он обиделся.
- Андрей, уж кто бы мне замечания делал, но только не ты. Ты всю жизнь пел то, что нужно. Ты даже говорил всю жизнь то, что нужно.
- То, что правильно, Лёнь. Большая разница.
– Мужики, прекращайте. Андрей, что ты всё время младшенького подначиваешь?
- Я твой ровесник, - цедит Волк.
- И всё равно младшенький. Не обижайся, я любя, - хмыкает Марик. – И Андрей любя. Просто ты всегда отрицаешь очевидное. В этом ваша разница с Андреем. Он никогда не стесняется своего репертуара. Он и сегодня может выйти и спеть «И Ленин такой молодой».
Ну и дальше всё в таком же духе, Кигель - молодец, у Волка - какая-то странная фиксация на туалетах.
- Как будто вы не верили, хотя бы в те годы!
Марат усмехается и смотрит на Лёньку. Волк отрицательно качает головой.
- Нет, не верил. После зарубежных гастролей уже не верил. Когда мы пришли в гости к какому-то то ли испанскому, то ли кубинскому коммунисту, тоже певцу. А у него вилла двухэтажная, с бассейном. И пел он четыре концерта в месяц. А я носился, высунув язык, выступал по деревням необъятной родины с туалетом во дворе, чтобы за сраные «Жигули» долги раздать.
- У Лёньки туалеты во дворе – прямо душевная травма, я смотрю, - замечает Марик.
- А точно душевная? Может, физическая? Ты там себе что-нибудь занозил, что ли, Лёнь? Или отморозил? Всё, Лёнь, не надо снова дуться.
Включают телек, там показывают фильм, все понимают, что штурм начался. Вспоминают армию, ну, точнее, Кегля вспоминает, потому что Марик с Волком не служили.
И нас опять флешбякают в прошлое, на этот раз - в армейское прошлое Запеканки.
Дорога оказалась неожиданно долгой – поезд постоянно останавливался и чего-то ждал, - а вагон товарным. Андрею удалось занять козырное место у стены, и, прислушиваясь к стуку колёс и жуя испечённые мамой в дорогу пирожки с яблочным повидлом, он размышлял, что будет дальше. Повестка не стала для него неожиданностью. Немножко невовремя, конечно, он только привык к ежедневным выступлениям, к свету софитов и маршу «Советский цирк», начал регулярно приносить матери деньги и откладывать кое-что на новый костюм, на тёплые ботинки к зиме. И вот пожалуйста, и костюм теперь не нужен, и сапоги тебе выдали бесплатно. Хорошие сапоги, крепкие. Жалко было подводить цирковых. И на его место теперь наверняка возьмут другого певца, и по возвращении придётся всё начинать сначала. Но и родине служить надо. А как иначе? Микрофон-то держать легче, чем автомат. Но какой же он мужик, если оружие в руках не подержит?
Едет Кигель ещё вместе с несколькими музыкантами, которые после армии собираются поступать в институт, вспоминает о цирке, скучает по нему, ну, всё это мы уже читали в главе про цирк, там - жизнь, а просто на сцене - не очень, бла-бла...
Разумеется, весь такой идеальный Кегля тут же нарывается на конфликт со старшиной.
Конфликт со старшиной случился почти сразу. Их построили и объявили, что скоро смотр художественной самодеятельности. Андрей понял, что его час настал. Он же готовый артист, с опытом, даже можно сказать, с репертуаром. Конечно, его цирковая песня тут вряд ли годится, но он может и Блантера спеть, и «Вставай, страна огромная». Да что угодно спеть может, был бы аккомпанемент. Где тот веснушчатый баянист? Почему он не отзывается? Сказали же, кто какими талантами обладает, шаг вперёд.
- Так, ну а ты, рядовой Кигель, чем похвастаешься?
Старшина по очереди опрашивал всех, кто сделал шаг из строя.
- Пою, товарищ старшина.
- Мы все поём, по субботам в бане, - усмехнулся тот. – Ладно, поёшь – молодец. В клуб сегодня в четыре придёшь, будем слушать, как ты поёшь.
На прослушивании в клубе Кигеля, в отличие от других музыкантов, одобряют.
Он спел. Спокойно, сдержанно, чуть ли не стоя по команде «смирно». Но громко и пафосно, в соответствии с ситуацией. Командиры одобрительно покивали.
- Так, рядовой Кигель, вы нам подходите. Считайте, что освобождены от всех занятий на ближайшую неделю. Вместе с рядовым Алексеенко будете репетировать. Не займёте хотя бы третье место на смотре, опозорите часть – ещё неделю проведёте в нарядах. Вопросы есть?
Вопросов не было. Вместе с Алексеенко, парнем, который играл на фортепиано, Андрей неделю репетировал. И окончательно убеждался в мысли, что служба пройдёт намного веселее, чем он ожидал.
А вот старшина аргится на косящего от службы.
- Ты учти, Кигель, я таких как ты за версту чую, - сказал старшина тем же вечером.
- Каких, товарищ старшина?
- Хитро сделанных. Ишь, артист выискался. Теперь так и будешь от службы отлынивать? Сейчас один смотр, потом второй. Потом тебя в ансамбль песни и пляски переведут. И будешь ты до дембеля петь и плясать, пока нормальные ребята толчки драят и окопы роют? А если завтра война, ты чем стране поможешь? Песенками своими?
- Никак нет, товарищ старшина.
- А как? Ну скажи мне, как, Кигель? Развелось вас, артистов. Дармоедов. Ты же на артиста и учился, до армии? Ты думаешь, это нормальная профессия что ли, Кигель? Так я тебе скажу, что это самая бесполезная профессия. Толку от вас – ноль. Человек ваши песенки послушает и дальше пойдёт, к станку, танки для страны делать.
Но, разумеется, этот конфликт тоже ни к чему не ведёт, Кигель - молодец, помогает части занять первое место на смотре самодеятельности, в благодарность получает увольнительную на день и идёт гулять. А там...
До Москвы за день даже не доберёшься, поэтому Андрей решил поехать в Тамбов. Невеликие развлечения: посмотрел кино в местном кинотеатре, съел три порции мороженого, - кормили в части на убой, но сладкого очень не хватало. Пошатался немного по парку, постоял возле афиш летнего театра. С афиши улыбался черноглазый парень, примерно его ровесник. В белом пиджаке и красной бабочке, настоящий франт. «По дороге с песней» значилось под его изображением большими буквами. Концертная программа Заслуженного артиста республики Марата Агдавлетова. Надо же, такой молодой, а уже Заслуженный. Андрей одёрнул свою гимнастёрку, совсем не походившую на белый концертный пиджак. Ничего, вот отслужит, и уж тогда…
И Кегля даёт себе обещание, что станет круче Агдавлетова.
А тем временем, в настоящем у компашки кончается бухло и они идут в магазин.
Попутно Кигель рассказывает о том дне, когда увидел афишу, а анон в душе не ебёт, зачем было перед этим делать отдельный флешбэк, если можно было всё в рассказ запихнуть.
- Вот в часть я и опаздывал. Но без девушки, - усмехается Андрей. – Нет, зайцем, да ещё по форме – не по мне. Молодой был, гордый дурак. Проводил взглядом автобус, да и пошёл пешком. Три часа шёл. Естественно, старшина меня уже ждал. Я думаю, он с часами на проходной стоял, и, если бы я хоть на минуту задержался, влепил бы мне пару нарядов. А так как явился я почти к отбою, меня вообще отправили на «губу».
- Куда?
- На гауптвахту. И пять нарядов вне очереди сверху. И вот я, отсидев положенное, отбываю наряд. Плац подметаю, весь в пыли и своих невесёлых мыслях.
- О Марике с его белым костюмом и бабочкой, - ехидно вставляет Волк.
- Почти, - кивает Андрей, не замечая возмущённого лица Марата. – И тут старшина идёт. Довольный, как будто именины у него. Встал в сторонке, смотрит на меня, любуется. А потом и говорит: «Ну что, Кигель? Это тебе не «Страну огромную» петь!».
После службы Кигель вернулся в цирк, а потом познакомился с Генсеком и всё заверте...
В тексте появляется очередная фанатеющая продавщица...
Если бы кто-то из обитателей старого дома в тихом переулке в самом центре Москвы решил прогуляться в столь поздний час, он бы увидел чудесную картину: трёх легендарных, но не очень трезвых артистов советской эстрады, идущих в круглосуточный магазин через дорогу. Из них троих твёрдо вышагивал только один. Второй крепко держался за локоть первого и явно прихрамывал. Третий чуть отставал и слегка клонился к земле, отчего издали его фигура напоминала знак вопроса. Продавщица в магазине вздрогнула, но мужественно продала им ещё бутылку самого дорого коньяка. И три пачки сигарет. И даже сдержалась, не стала просить автограф. Росчерк Марата Алиевича у неё давно был, хранился дома в самом любимом блокнотике с хризантемой на обложке. А вот Андрея Ивановича и Леонида Витальевича ей ещё так близко видеть не приходилось. Но постеснялась, и потом, уже на следующий день, сдав смену и вернувшись домой, включив телевизор, чтобы трындел, пока она переодевалась и собиралась спать, услышала в новостях про заложников и увидела Кигеля, выводящего девочек. И поняла, почему все три легенды были в таком подпитии. Даже маме эту историю рассказала, но та, конечно, не поверила.
...чтобы тут же исчезнуть и больше не отсвечивать.
***
Компашка стоит в сквере, бухает и вспоминает Минск.
Да, опять флеш - мать его - бэк 
Кигель с Волком едут на концерт, дождь идёт, Волк воет... в смысле, ноет.
- Потрясающе! Зачем мы вообще согласились работать на открытой площадке, в нашем-то возрасте?
- В каком возрасте? Я себя развалиной ещё не чувствую. С удовольствием спою сегодня для минчан. Лёня, прекрати ныть. Мы приехали сюда праздник людям устраивать. Святой, между прочим, праздник. Ветераны соберутся. Имей совесть!
- Самая подходящая погода для ветеранов, чтобы на улице концерт посмотреть.
- Лёня!
- Я прошу каких-то царских условий? Золотой унитаз в номере и шампанское к завтраку, как наши с тобой молодые коллеги? Я прошу человеческого отношения! Пары часов отдыха в гостинице.
- Лёня, кто тебе виноват, что рейс задержали? Организаторы? Они за дождь отвечают, что ли?
Отпевают концерт под проливным дождём, должны уже уходить в гостиницу, готовится к вечернему, более "цивилизованному" концерту для правительства и тут...
По дороге в гримёрку Кигель слегка приотстал, его задержал один из организаторов.
- Андрей Иванович, тут ветераны передали просьбу. Хотят пройти за кулисы, подписать у вас программки на память, сфотографироваться. Если можно. Сами понимаете, такая почтенная публика, может, они последний раз на вашем концерте.
Лёнька, шедший впереди, притормозил, обернулся.
- Андрей, мы опаздываем!
- Буквально два-три человека, - взмолился организатор.
- Андрей!
- Да, конечно, пропустите их, - кивнул Кигель. – Если можно, через пять минут, мы хотя бы чаю глотнём.
Волк его отговаривает, мол, надо хоть в сухое переодеться, а то заболеешь, Зейнаб меня убьёт, я ей обещал за тобой следить... Но Кигель такой -
В палатку вошли не два и не три человека, а человек десять. Или пятнадцать. Все старики, с палочками и позвякивающими наградами. И все хотели выразить благодарность артистам, подписать программки, сфотографироваться на память, да не группой, а по одному. И Кигель, извинившись за мокрый костюм, стал послушно расписываться и фотографироваться.
Волк успел улизнуть наружу, пока его тоже не припахали к раздаче автографов. Увидел стоящего в сторонке с виноватым видом организатора.
- Послушайте, - обратился к нему Леонид Витальевич. – Я всё понимаю, ветераны, нельзя отказать. Но у нас сегодня ещё один концерт.
- Я знаю, Леонид Витальевич, мы успеем. Тут на машине десять минут езды.
- Пожрать мы не успеем, - простонал Волк. – Смотрите, вон ещё делегация идёт. С программками. Вы сюда весь зал, что ли, пустили?
- Ну как я мог отказать…
- Ясно. Еды хоть какой-нибудь принесите нам!
Кто о чём, а Волк - о жрачке.
Но им в итоге приносят пожрать, а потом они едут готовится к следующему концерту. Кигель теперь решает идти после Волка, чтобы успеть погладить брюки
А в настоящем наших бухариков ловит милиция.
Андрей и Марат смотрят в ту же сторону, куда смотрел Лёнька. К ним приближается наряд милиции. Парень и девушка в форме.
- Добрый вечер, товарищи. Сержант Ивлев, сержант Петрова. Что же вы в общественном месте спиртные напитки распиваете?
Мужики переглядываются.
- А что, нельзя? – уточняет Кигель.
- А что, есть сомнения? Распитие спиртных напитков в общественных местах влечёт административный штраф в размере… Что вы мне деньги суете? – возмущается парень, увидев, как Андрей лениво вытаскивает кошелёк. – Сейчас протокол будем составлять, в отделение поедем. Как вам не стыдно, пожилые люди!
Но компашка поёт милиционерам и их отпускают.
- Ой, - бормочет сержант Петрова. – А автограф можно?
- Да легко. И фото на память, если у вас фотоаппарат имеется.
- Фотоаппарата нет. Ой, как жалко.
А сама уже достаёт какой-то блокнотик, явно для служебных заметок. Все трое охотно, хотя и сильно щурясь без очков, расписываются.
И уходят домой.
Смотрят телек, где опять никаких новостей про террористов, срутся с Волком...
- Глупости какие! – возмущается Волк. – Я тогда просто удивился, что Андрей может вот так непринуждённо заговорить с президентом. Он сам к нам подошёл и говорит: «Андрей Иванович, Леонид Витальевич, а что вы так скромно в уголке стоите? Неужели у вас нет ко мне никаких вопросов?». Приём был, по-моему, новогодний, но все приглашённые, а туда позвали и академиков всяких, и спортсменов, ну и нас, - воспользовались случаем чего-нибудь у президента попросить. Андрей сразу сориентировался и давай царя-батюшку челобитными грузить: там дети голодают, там кино загибается, а тому вон звание не дают годами.
- Что ты мелешь? – возмущается Кигель. – Какие дети? Так, Волку больше не наливать! Всё было совершенно иначе. А если ты про детский дом, который я опекаю, так я своими силами справляюсь, мне помощь президента не нужна. Кстати, ты мог бы тоже какое-нибудь детское учреждение под опеку взять. Своими не обзавёлся, так хоть чужим бы помог.
- Да откуда у меня такие деньги? – возмущается Лёнька.
- От корпоративов, - припечатывает Андрей. – Не так много нужно денег, желание нужно! А ты любишь только баб своих и пуделя.
- И себя, - вставляет Марат. – Так, мужики, вы чего завелись-то? Андрей, не отвлекайся. Рассказывай, что у вас было с президентом-то.
...говнятся на западную эстраду
- Ещё один, - фыркает Андрей. – У меня действительно имелся к нему определённый список просьб, и я неоднократно пытался пообщаться с ним, попасть на приём, на какую-нибудь встречу с творческой интеллигенцией, круглый стол. Но меня упорно не приглашали. Вот кого угодно приглашали, только не меня.
- Меня тоже, - подаёт голос Лёнька, но Андрей так на него смотрит, что тот мгновенно умолкает. – Ну, я не особо и хотел…
- А я хотел! Потому что у меня есть ряд вопросов, касающихся нашей культуры. И если говорить о будущем хотя бы эстрадной музыки, то с кем, как не со мной? Вы посмотрите, что на телевидении творится! Засилье западных артистов, по всем музыкальным каналам. На чём мы воспитываем нашу молодёжь?
...и на просравших страну чиновников.
- Ну вот меня раз не позвали, два не позвали, три. Я через министра культуры ходатайствовал, даже в администрацию президента однажды звонил. Отделывались общими фразами, мол, в следующий раз обязательно. А на этом приёме я у президента и спросил, мол, как так получается, что я, не последняя фигура в культуре, не могу попасть ни на один приём, кроме вот этого, новогоднего, когда и неудобно о проблемах говорить. Президент улыбнулся, подозвал какого-то человечка, и высказал ему, мол, плохо работаете, товарищ. Он покивал, обещал исправиться и исчез. Мы ещё парой фраз обменялись, и президент дальше пошёл, к спортсменам. Вот и вся «дружба». То, что по телевизору нас вместе показали, ничего не значит.
- А ситуация-то исправилась? Тот «товарищ» сделал выводы?
Кигель хмыкает и тянется за сигаретами.
- Да конечно. Через десять минут он ко мне подошёл и говорит: «Что же вы, Андрей Иванович, меня перед президентом подставили?». Я говорю: «Это вы сами себя подставили». Он начинает мне рассказывать, что не виноват, что он начальник, отвечает за протокол, а это всё отделы… В общем, обычная история. И просит меня обязательно прийти на круглый стол с деятелями культуры через два дня. Я говорю, нет, не приду. И смотрю, как у него морда вытягивается. «Как не придёте? Теперь, если вас не будет, президент не поймёт! Он же лично проверит!». А мне, говорю, плевать. Я Народный артист Советского Союза, я пел перед всеми вождями, начиная со Сталина. Когда вы ещё даже не родились! Почему я должен перед вами унижаться и выпрашивать приглашение, чтобы поговорить о проблемах моей страны и моей культуры! Когда сам я являюсь её немалой частью. А он стоит такой ошалевший, глазами хлопает. Я развернулся и ушёл. На следующий день мне фельдъегерь привёз официальное приглашение на этот круглый стол.
- И ты пошёл? – уточняет Марик.
- Конечно пошёл. Культура же не виновата, что у нас такие чиновники. М-да… Просрали страну.
Но это не они такие, это время такое.
Марат и Волк молчат. Знают, что на тему Советского союза с Андреем лучше не спорить. У каждого из них сложные отношения со временем. Оба забуксовали в перестройку, в отличие от того же Кигеля, быстро перестроившегося на коммерческие рельсы как артист, и заодно открывший в себе талант бизнесмена. Но Лёнька, как ни странно, лучше адаптировался психологически, ему не мешали молодые артисты, поющие трусы и стремительно деградирующее телевидение. Он с удовольствием осваивал новые технологии в виде фонограмм и новые финансовые схемы, по которым оплачивались корпоративы и государственные праздники с обязательным «кэшбеком» заказчику. Марат предпочёл затворничество, но тоже не рвался огульно хаять новое время. Во времени старом, где он был народным любимцем и баловнем судьбы, существовало слишком много «но», слишком много стен, в которые упирался его огромный талант: цензура, железный занавес и тщательный контроль за артистами, начиная от рубашки, в которой ты выходил на сцену, и заканчивая деньгами, которые ты имел право заработать. И не дай бог, ты становился богаче рабочего с завода или надевал кружевные манжеты, так подходящие твоему сценическому образу. Если бы не возраст и нездоровье, если бы его юность пришлась на новые времена… Кто знает, кто знает…
***
Потом домой возвращается Маша Агдавлетова, видит задремавших бухашей и идёт за пледиками для них 
На столе заветренные остатки селёдки и несколько сиротливо лежащих на большом блюде рулетиков. Под столом две пустые бутылки из-под коньяка. Третья, тоже пустая, рядом с диваном. Мальчики повеселились на славу.
Мария Алексеевна вздыхает и идёт в спальню за пледами. Находит всего две штуки, но широких, так что на троих хватает. Потом начинает убирать со стола. Всё равно после концерта ей сразу не уснуть, а натыкаться утром на грязную посуду она терпеть не может. В комнате работает телевизор, и даже звук не приглушён, но всем троим это совершенно не мешает спать. Ну да, господа артисты, за десятилетия гастрольной жизни привыкли спать сидя и стоя, под стук колёс и грохот оркестра.
А, да, там же теракт какой-то был, точно...
По телевизору говорят про захват заложников в концертном зале «Мир». Мария Алексеевна останавливается перед экраном с грязными тарелками в руках, не дойдя до кухни. Она сегодня с утра на репетиции, потом концерт. Про случившееся слышала краем уха. Ну что там, чем дело кончилось? Всех освободили? Ну слава тебе, господи. Жертвы есть? Среди бойцов спецназа. Жаль ребят. Какое всё-таки неспокойное время. Ой, а Андрей там откуда? Выступал переговорщиком? Вывел двух девчонок? Господи помилуй, вот это новости.
Всех освободили? Ну слава тебе, господи. Жертвы есть? Среди бойцов спецназа.
В общей сложности, по официальным данным, погибли 130 человек из числа заложников (по утверждению общественной организации «Норд-Ост», погибли 174 человека)
(с) Википедия
Охуеть "всех освободили" 
Маша звонит Зейнаб и сучке-Натали
- Алло, Зейнаб? Прости, что так поздно, дорогая. Ты знаешь, что твой у нас? А, знаешь, ну хорошо. Я боялась, что он не предупредил, что ты волнуешься. Да спит. Ну как… Они усиленно отмечали, как я поняла. Да никаких неудобств, ну что ты. Первый раз, что ли. Пусть мальчики отдохнут, стресс снимут. Всё, спокойной ночи.
Второй звонок ей делать не очень хочется, с Натали Волк они не подруги. Даже приходится записную книжку достать, номер она не помнит. Набирает.
- Натали? Доброй ночи, прости за поздний звонок. Это Мария Агдавлетова. Не хотела, чтобы ты волновалась. Леонид Витальевич у нас сегодня ночует. Да приехал поздравить Марата с днём рождения и… задержался. Ну почему сразу напился? Ну выпили немного, заговорились, время позднее, ехать далеко.
Не особо далеко, конечно. Минут двадцать отсюда до Арбата. Но Мария Алексеевна решает не вдаваться в детали, а Натали не задает лишних вопросов. Предельно вежливо благодарит за информацию и кладёт трубку. Мария Алексеевна снова качает головой и пожимает плечами. Ну, его выбор, не ей судить.
Ну и типа трогательная концовочка.
Спустя полчаса вся посуда убрана. Мария Алексеевна заваривает себе зелёный чай с мятой, который любит пить после концертов, чтобы успокоить нервы, и садится за опустевший стол. Осторожно вытаскивает пульт из-под руки спящего мужа, переключает каналы. Новости ей не особо интересны. По второму каналу тоже они, на третьем спорт. Хорошо, что недавно кабельное телевидение провели, теперь выбор большой. На четвёртой кнопке мультфильмы, интересно, кому они нужны столь поздний час. А на пятой она задерживается. «Песня года», ну надо же! Ещё чёрно-белая! Что за канал такой? А, «Ретро». Справедливо, они все теперь «ретро». Блестят искусственные ёлочки, сцена усыпана мишурой. Играет оркестр, по-настоящему играет, не так, как сейчас, создавая видимость и аккомпанемент фонограмме. Это она уже самый конец застала, финальную песню. Друг за другом выходят все участники концерта, льётся мелодия Островского: «Через годы, через расстоянья, на любой дороге, в стороне любой…». А вот и они. У Марика рубашка с пышным жабо – из Италии привёз, специально берёг для новогодних съёмок. Лёньку молодого очень трудно узнать, совсем на себя сегодняшнего не похож, худой такой, а глаза живые, подвижные, любопытные. Сколько жажды жизни было в человеке, жажды творчества. Последним выходит Андрей. И, казалось бы, молодой певец, ещё даже без звания. А уже видно, что это будущий Народный артист Советского Союза. Уверенная походка, прямая спина, твёрдый взгляд. И голос, какой же у него голосище, был и остался!
И вот стоят они, молодые, красивые, стройные. Улыбаются, поют, что песня не прощается с тобой. И впереди у каждого целая жизнь.
ВСЁ
) персонажа? Нет, картонный картон с начинкой из картона. Увидели мы уши автора, торчащие из каждой строчки? О да, вот этого было хоть отбавляй 
(еще один старый симовод)