- Ох, - с непередаваемым блаженством выдохнул я, когда Айвен освободил меня от штанов и корсета. Обед у лорда Пайна был просто потрясающим. Повар его как всегда демонстрировал чудеса своего искусства, а лорд Пайн прекрасно знал мои вкусы и блюда, перед которыми я не мог устоять. Он любил меня баловать и в прежние времена. Конечно же, я сразу прибыл в ослабленном корсете, надетом лишь ради приличия, и уже на третьей перемене расстегнул жилет и ослабил пояс. Да и желудочный порошок доктора Кука прекрасно делал своё дело, способствуя приятному пищеварению. Однако сейчас, когда мой наполненный блаженством живот вытек из тисков модного костюма и колыхался вольным куполом посредь перины, я испытывал нечто безусловно райское, ещё более обострённое тем, что освобождали его, поддерживая и поглаживая крепкие умелые руки Айвена. Такие ласковые и нежные со мной. Немедленно проснулось желание и кровь хлынула к паху и анусу.
Это было именно то, что не позволило мне воспользоваться гостеприимством старика Пайна, пусть он и предлагал нам занять спальни в янтарном крыле. Когда-то именно он открыл мне радость неспешных ласк и странную болезненную прелесть секса с переполненным желудком, когда неосторожное движенье грозит коликой либо рвотой, а тело, исполнение сытой истомой, изнывает от удовольствия с каждой неторопливой фрикцией. Остаться в его доме сейчас, что с Айвеном, что без него, было б неловко. Не то, чтоб кого-то из них смутил бы мой секс с другими или предложение совместного времяпрепровождения - они оба прекрасно знали, кому принадлежит моя душа, а потому не ревновали моё тело. Однако мне было важно без сомнений быть верным лишь Айвену. Не только из-за моего знания, что моя предательская плоть рада ответить любому овладевшему ей. Но и потому, что в юности лорд Пайн и Айвен нередко делили одну женщину, а так же дарили радость друг другу.
После изматывающих сорока минут в раскачивающемся экипаже и подъёма по лестнице я всё ещё немного задыхался. А потому мне было сложно говорить и я, поймав руку Айвена, подтянул её к своему члену, что тут же призывно поднялся к ней, как намагниченный. Айвен провёл пальцами по моей флейте, будто подбирая мотив, обвёл головку, и я мгновенно взорвался первым оргазмом. Ох, с Айвеном так именно так случалось всегда. Ему достаточно было просто оказаться в нашу первую встречу в опере рядом, чтоб я не мог больше думать ни о чем, кроме как желать и молиться, чтоб он хотя бы не испытывал отвращения к таким как я. Его поцелуи и прикосновения приводили меня в исступление.
О, страшный месяц, целый месяц я страдал, мучаясь тем, что я неблагодарная скотина, в бесчестных грезах передающая своего благодетеля. Возбуждающий наркотик стал неизменным спутником моих лихорадочных ночей с лордом, когда секс сменялся обжорством и снова сексом, чтоб перейти в тяжкую грезу об Айвене. Пилюля к кофе побеждала утреннее отвращение к себе. Мы с лордом и до этого порой использовали это средство, но поскольку ночное неистовство всегда вело к дневной апатии и пробуждению самых гадких воспоминаний и глубокому унынию, использовали мы его нечасто. Однажды утренняя пилюля не помогла, а лишь усугубила ненависть и отвращение к себе, и я попытался разделаться разом со всеми сложностями и своим предательским телом. К счастью или к несчастью, едва нанеся первый порез ножом для писем, от боли, а больше от вида крови, я потерял сознание. Лорд Пайн ужаснулся тому сколь пагубной для меня страстью обернулась его, как он считал невинная, забава с возбуждающим. Глубочайшую апатию и уныние, в которую меня повергло лишение ставшего привычным стимулятора, он решил излечить продолжительным путешествием на воды в компании друга Айвена, тем более, что тот не только был его старым товарищем, и знающим врачом, но и проявил ко мне искреннее участие. Наблюдая как в присутствии Айвена ко мне возвращаются аппетит и любопытство к жизни, лорд Пайн пожелал развлечь меня новыми ощущениями, но едва мы оказались на ложе втроем, как он со свойственным ему умом и тактом понял, что ему уготована лишь роль наблюдателя за нами с Айвеном.
- Ты влюблён, мой мальчик, - спросил он наутро. - Я чрезвычайно рад за тебя и Айвена. Ты первое живое существо, к которому, как мне кажется, этот молодой господин не испытывает цинизма. Однако я чрезвычайно недоволен тобой! Ты оскорбил меня мыслью будто бы я способен из пошлой ревности препятствовать подлинному чувству, и не рассказал всего сразу. А ведь я так ценил твою искренность, мой милый херувим. Как ты покраснел, мой мальчик! Запомни этот стыд. И более не обижай старика. Надеюсь я всегда буду знать подлинную причину твоих тревог, и всегда буду первым, к кому ты обратишься за помощью в любых затруднениях.
Тем же вечером лорд Пайн отбыл в столицу, оставив нас Айвеном наслаждаться жизнью и друг другом в снятом им коттедже. Вернувшись в Переншес пять недель спустя, я обнаружил, что всё мои вещи, а так же множество преполезнейших мелочей и наиприятнейших подарков переправлены лордом в дом Айвена. А так же моим благодетелем нанята прислуга, к присутствию которой успел привыкнуть я и без которой обходился Айвена. Это убрало последние сомнения и неловкость, грызущую меня исподволь, и когда Айвен кончил в меня в своей постели в его доме, я от испытанного оргазма потерял сознание. Если б от блаженства умирали, с той поры я б умирал каждый день.
Я повернулся на бок, подставляя Айвену анус, плавящийся от возбуждения, жаждущий принять его освобожденный из приспущенных штанов член без масла и даже предварительных ласк.
Но Айвен был не таков. Я заскулил от нетерпения, комкая в муке неутоленности простыни, когда его ловкие пальцы принялись проверять растяжку и податливость и обильно обрабатывать спермацетом складки кожи на кольцевой мышцы и кишку изнутри. Он всегда педантично относился к моей безопасности, следил за отсутствием разрывов и травм, потребностью в клизме. Лорд Пайн доверял в этих вопросах мне, других же, что удовлетворяли мной свою похоть в прошлом, подобные мелочи никогда не волновали, а потому я особенно ценил заботу этих двоих. То, что я сходил с ума от эйфории при проникновении в мою задницу члена, в понимании всех нормальных мужчин, там где я родился и вырос, было смертельным уродством, а не достоинством. Лорд Пайн был первым человеком, на моей памяти, которого радовало б удовлетворение достигнутое другим, не меньше, чем свое.
С Айвеном меня сводило с ума предвкушение, а прелюдия доводила до иступления. Я уже дважды излился пока он лишь совершал прелюдию. Я стонал, Сучил ногами и насаживался на его пальцы, кусал губы и подушку. Наконец он вошёл и мир взорвался волшебным феерверком. А потом взорвался снова, потому что мой нежный друг медленно двинулся вперед, проникая глубже за второе мышечное кольцо и упираясь в стенку кишки. Мой член выстрелил остатками спермы и обмяк, но я знал, что надо продолжать движение. Я завёл руки за спину, ухватил Айвена за ягодицы и резко вдвинул в себя, одновременно подавая зад ему навстречу. Он зарычал мне в ухо и железной хваткой стиснул мои плечи, крепясь и сдерживая разрядку. Затем его рука потянулась к моему члену и слегка погладила его. Одновременно возвратное движение в моей прямой кишке вновь задело источник блаженства. Я застонал выгибаясь и содрогаясь и телом и самой сутью своего нутра. Кровь тут же прилила, распрямляя мой никогда не отличавшийся достойным размером стручок. Мужественность же Айвена не подлежала сомнению. И сейчас вся эта прекрасная жаркая и желанная в своей огромности и твёрдости плоть заполняла меня. Эта мысль кружила голову и вытесняла прочие признаки разума. Даже не мысль, скорее отрастающие крылья, чувство отправляющее душу в небеса. Дав мне насладится благим чувством наполненности, что я так люблю. Айвена вышел из меня почти полностью. Затем резко двинулся внутрь и головка его члена вновь упёрлась в плотный орех железы. Я завыл, жалея, что он не способен пробить меня насквозь в этом месте. Он медленно шевельнулся и меня накрыла очередная волна эйфории. Он на мгновение замер, чуть подался назад и а затем резко вперёд. Воздух вырвался из моих лёгких, а сердце точно подпрыгнуло и перевернулось. То что казалось мне эйфорией секунду назад и близко не подходило под то, что уносило мою душу из мира в это мгновение. Но я знал, что ещё не предел счастья. Ни Богу, ни Дьяволу нечего предложить мне, пока у меня есть это. Моё извечное проклятье, моё спасение, мой абсолютный рай, пока источник этого бладенства Айвен.
Когда мы с Айвеном излились в едином потрясающем мир и исторгающим ликующий вопль оргазме и лежали медленно учась заново дышать, в превращающем тело в желе блаженстве, он вдруг заговорил.
- Див, послушай, моё сокровище. Я люблю твое тело, таким, какое оно есть. Люблю его нежность, податливость, мягкость, отзывчивость и щедрость, но куда больше я люблю его потому что это твоё тело, а я люблю тебя. - Его рука красноречивее слов скользила в складке под моим животом, тяжким и пышным будто свежий зефир или сдобное тесто. Когда я попал к лорду Пайну моё хилое слабое тело состояло из костей, мослов, синяков и ссадин, язв и гнойников, голода и застарелой боли, однако быстро обрело мягкость и нежность воспетую художниками и поэтами прошлых эпох у самых желанных женщин. - И буду любить любым, сколь много шелка не требовалось бы для панталон и жилетов и сколько б подбородков у тебя не отросло. - Он ласково и шутливо, перебрал пальцами складки на моей шее, нависнув надо мной и целуя каждую, заставляя меня млеть. - Но тебе всё же надо меньше потакать своим слабостям. Ты не можешь отдышаться, и сердце твоё бьётся часто и неровно, а пульс слишком напряженный. - Говоря всё это он дотянулся до губки пропитанной ароматной эссенцией и принялся вытирать мне промежность, залитые семенем живот и ляжки, ягодицы, губка скользнула меж них, раздвигая, и я вновь задрожал от возбуждения. Я призывно застонал от переполняющего меня восторга и глубочайшей благодарности за нежность и заботу. Я был одновременно переполнен и опустошён, я жаждал повторения страсти, но был совершенно безволен и бессилен пошевелиться. Мне стало стыдно, что приходящему в себя быстрее Айвену опять приходится заботиться обо мне, тогда как я не в состоянии ответить подобным. Кровь вновь прилила к анусу и паху, раздувая требовательное тление желания повторного проникновения, а так же моим горячим губам, мечтающих о поцелуе, и к щекам. Однако крепость к мускулам не торопилась возвращаться, и я лежал под Айвеным бескостным тёплым студнем. Я жаждал принимать его в себя вновь и вновь безотлагательно и бесконечно, но был бессилен дать ответную ласку. Глаза мои наполнились слезами. - Пожалуй, я даже пущу сейчас тебе кровь, дабы избежать апоплексии. Так сильно меня тревожат эта красота лица и отдышка. Не темнеет ли у тебя в глазах, моё сокровище?
- Мне хорошо, Айвен, - едва ворочая языком отозвался я. - Даже если я сейчас умру, я умру от блаженства. Ты знаешь это не хуже меня.
Конечно же знаешь. Не зря у нашей постели всегда есть не только таз тёплой воды и горячие влажные полотенца, но и флакон нюхательной соли. Во время наших забав нередко случается, что слишком бурный экстатический оргазм заканчивается для меня глубоким обмороком. Первое время Айвена это пугало и тревожило каждый раз. Да и во мне пробуждало вину и неловкость. Ведь никогда ранее я не испытывал ничего подобного, а сознание терял лишь от боли или испуга.
- Ты опять пугаешь меня, Див! - Айвен выбрался из постели, дёрнул шнурок и распорядился принести льда. А сам же прошёл в кабинет и действительно вернулся со своим медицинским саквояжем. Слуга принёс смену белья и полотенец, таз и два пузыря с колотым льдом.
- Тебе всего двадцать два, Див, - кровопускание и в самом деле наполнило мою голову приятной легкостью, давление в висках, которого я будто бы не замечал - настолько привычным оно стало, исчезло. Я ощущал головокружение и слабость, но в тоже время будто раскованный кандальник мог шевелиться и гладить руки Айвена, обнимающие меня и укутывающие теплым пледом. Лёд на темени и груди уже начал ввергать меня в озноб из прохлады и свежести, столь приятной после горячих ласк. - Но твой пульс и отдышка, твои ревматические боли в коленях и отёки, они сопутствуют жизни пятидесятилетних стариков или беременных женщин, некрепких здоровьем. Всему виной твоя неумеренность, Див.
Он обнимал меня, а я отвернулся. Слезы так текли у меня из глаз. Я знал, что я сосуд всех пороков, живое доказательство пагубности невоздержанности, разгула плоти, я шлюха-пидорас - самое постыдное что сатана может сделать с человеком. Я знал.
В родной глуши изнасилование младшего мужчины старшим было одним из наказаний, более унизительным чем ругань, запирание в сарае без еды или порка розгами, но менее калечащим чем порка кнутом, избиение палкой или пинание ногами. Так поступали все и почти все проходили через подобное. Но считалось страшным позором испытывать при этом плотскую радость и стонать в страсти точно жена на ложе мужа. Однако моё предательское тело встречало наказание мучительными спазмами сладострастья, столь сильными, что они заглушали боль. И я оказался не в состоянии это утаить. Отец и старшие братья быстро поняли это. Сначала они издевались и насмехались надо мной, когда мой вой и плач от ужаса и адской боли от резкого вторжения их членов, рук или какой-нибудь грязной палки в мой задний проход, сопровождался возбуждением члена, вожделеющими стонами и выбросами семени, затем пытались отучить наслаждаться стыдным при помощи побоев, запирания в погребе и голода. Но кто-то проговорился дядьям и те решили проверить. Принять, так сказать, участие в решении семейной проблемы. Меня трахали, а после били. Палками и ногами. Полумертвым бросали в холодный погреб без еды и воды, наглядно показывая какова единственная участь шлюхи-пидораса. Но даже разорванный в сплошную кровавую язву мой анус отправлял меня в рай исполненный блаженства, стоило кому-то или чему-то задеть таинственные струны в недрах моей прямой кишки. Запирая меня избитого в холодном погребе, мне связывали руки, чтоб я не мог сам ублажать себя. Когда семейная тайна покинула род и меня изнасиловал сверстник из соседней деревни, а я стонал и извивался, кончал и не соображая от боли и одури просил продолжать... Отец решил, что я безнадёжен и продал меня в придорожный бордель в ближайшем большом селе, куда сходились для торговых дел, выпить и отдохнуть мужчины со всех окрестных деревень и где нередко бывали чужаки. Там было несколько таких как я, - юнцов, проданных родными за медяки, чтоб разный сброд мог драть их задницы за еще более мелкие медяки. Но шлюхой-пидорасом оказался только я. Поэтому мне почти не давали наркотической жвачки, прежде чем выпихнуть в комнату по просьбе гостей, им на потеху, что только и возбуждала, заставляя шевелиться и двигаться, других несчастных. Хозяин отщипывал кусочки от бруска и впихивал их: один в рот, второй вталкивал меж ягодиц. И под действием едкого снадобья, колючего из-за частиц травы и крупиц смолы, безучастно лежащий на прелой соломе скелет оживал, принимался чавкать и тереться задницей обо все подряд. Иногда горькую, вызывающую нестерпимый зуд в коже и слизистых, мерзкую дрянь получал и я. И тогда я тоже хохотал и распевал песни с гостями, совершал дикие прыжки и скачки, что казались мне танцем, лизал подставленные мне башмаки, если гость считал такое забавным. И все творящееся вокруг меня и со мной безумие смешило меня. Но чаще хозяин помнил, что я буду стараться понравиться гостям и без этого, и я получал от него лишь пинок. Хозяин метил по животу или члену. Мы ели лишь те объедки, что кидал нам ублаженный гость. Если же тот оставался недоволен или считал, что достаточно заплатил, сунув медный грош хозяину, то мы могли найти еду в корыте с помоями у свиней, в одном сарае с которыми нас держали. Иного нам не полагалось. Но даже в этом аду моё тело алкало еды и секса. Секса и еды - двух вещей, приводящих меня на вершины блаженства. Любой еды и любого секса. На самом деле непустой желудок и раздвинутая задница лишь приглушали ставшую привычкой боль. Таким меня нашёл лорд Пайн - тощим, жадно голодным, непередаваемо грязным и вшивым пацаном, с разодранным анусом, сочащимся кровью и гноем из незаживающих язв и трещин и говном от несмыкания из-за все тех же разрывов, и всегда готовым вновь его подставить любому, и даже не за корку хлеба, а потому что утоленное сладострастие ненадолго заглушит и боль, и голод. Я не знаю, что он нашёл во мне. Избалованный богатый путешественник, брезгливо пользующийся чехольчиком из бараньей кишки и потребовавший от своего слуги тщательно вымыть и полностью обрить свою игрушку на одну ночь. Тогда он осмотрел меня и прощупал пальцами, лишь одним этим доведя до невозможного удовольствия - его явное знание моих постыдных тайн и то, что я совершено не ощущал боли, а значит, как полагал, и вообще его касаний, немедленно сделало его моим божеством. Я был уведен, что до меня снизошел могущественней из духов таинственного мира. Но он так и не вошел в меня, зато досыта накормил, от непривычной сытости меня тут же сморило, и я уснул на брошенной на пол попоне. Не тронул он меня и после того, как выкупил. Его слуга ухаживал за мной в специально нанятой повозке. Но он регулярно приходил и сидел рядом, бережно лаская меня и открывая в моем истрадавшемся теле те ключи к блаженству, о которых я даже не подозревал. Как вполне очевидные - такие как яички, головка члена и уздечка, копчик, соски, небо, язык и гортань, ягодицы, сочленение бедер и таза, волосы над верхним концом лобковой кости, так и неожиданные: впадины у поясницы, ямки в ключицах, та что уже давно была сломана оказалась особенно чувствительна к бережным касаниям и поцелуям, зоб, полоска на палец ниже пупка, там где уже через год сытой жизни легла первая складка жира, косточки над пяткой, затылок и шея под ним. Он разговаривал со мной, рассказывал о своем доме и о трех своих поместьях, о столичной жизни, о лошадях и скачках, об опере, расспрашивал о жизни, о семье, о пережитых мной страданиях. Я часто засыпал, лежа головой на его бедре, плача от блаженства и счастья, целуя его теплые мягкие руки. А ведь я тогда едва понимал его речь. Однако я очень старался. Мои способности к усваиванию незнакомых языков проявились в полной мере, когда я за четыре дня выучил и понял всё латинские термины, которые употреблял доктор, занявшийся моими многочисленными внешними и внутренними увечьями в первом настоящем городе. Тогда мне было где-то пятнадцать, так посчитал тот доктор, а может и меньше. Я помнил, - мать часто говорила что я очень крупный ребёнок, много ем и слишком быстро расту. Я выучил оба родных языка моего спасителя, наречие слуг и всю латынь за год, что мы провели в его северном поместье, когда бывший военный хирург лечил мои застарелые переломы. Ключицы, о которой я уже упоминал, а так же локтя, колена и двух ребер, правильное срастание которых, да и вообще срастание, никогда никого не беспокоило. Мое тело знает о боли и аде все. Но и о рае тоже. Опий и морфий, избавляющие от мук, сытная еда и любящие умные чуткие пальцы моего благодетеля рассказали мне все о телесном рае за тот первый год. Я был в этом уверен, пока не познакомился с Айвеном. Тогда я понял как ошибался, сколь ничтожен был Эдем подаренный мне лордом Пайном.
- Сокровище моё, Див, - обеспокоенный голос любимого и его требовательные поцелуи вырвали меня из тёмной трясины воспоминаний, в которую я погрузился. Эта голодная бездна всегда ждала где-то рядом в любой момент готовая открыть мне моё грязное унизительное прошлое и поглотить в безысходности, сызнова топя в нём. - Ты плачешь? Ты вспомнил что-то плохое? Прости, забудь, это закончилось, прошло, это никогда не повторится. Слышишь меня? Никогда не повторится. Никто не посмеет обидеть тебя! Сейчас ты совсем другой человек.
Меня сотрясали рыдания и озноб. Я прижался к Айвену, ища защиты в его сильном мускулистом поджаром теле. Что они нашли во мне? Ничтожном жалком существе? Эти могущественные люди с положением в обществе и деньгами. Они могли иметь и имели взаимную страсть с подобными себе, уверенными и успешными, сильными и здоровыми, но оба возились с ничтожным и жалким уродливым мной. Я не мог сдержать отчаянных рыданий. Этот страх, что мой благодетель меня бросит, преследовал меня все годы жизни с лордом Пайном. Когда, прежде чем привезти в столицу и ввести в общество, как своего юного компаньона, он меня поместил на два года в закрытый пансионат, где оказалось больше десятка молодых людей искалеченных разумом и душой в родных семьях. Мне дали неплохое образование и научили справляться со своими чувствами, дабы не допускать неприличных неловкостей в обществе. Кроме того я завязал несколько полезных знакомств со сверстниками из обеспеченных и влиятельных фамилий. С Руисом, которого сумасшедшая мать до девяти лет кормила молоком из груди, мы даже подружились. Он правда так и не смог освоить счет после двадцати и сложение двузначных чисел, не говоря о прочих математических премудростях и других точных науках. Зато у него прекрасные рисунки и он изумительно точно подбирает цвета и недурно играет на виолончели и пианоле. А вот в лице Дайана Эстерби младшего я приобрел врага. Среди прочего мы там мы учились спокойно рассказывать о себе и пережитой боли. Дайана насиловал отец и бил, за то что тот оказался неспособен с благодарностью принимать такое выражение отеческой любви, а мог лишь терпеть с отвращением. Существование таких извращенцев как я, и таких как его отец Дайан считал ошибкой природы и бога и ненавидел нас просто за факт бытия. Весь срок обучения я боялся Дайана и старался во всем ему угодить, дабы заслужить прощение и безопасность, но бесполезно. Нет Дайан не бил меня. И даже не осмеливался прямо угрожать, - за нами хорошо следили, но ему хватало взгляда, чтоб я вел себя как трусливый щенок сикающийся и поджимающий хвост перед вожаком стаи.
- Див, прекрати! - грубый окрик и сильное встряхивание вернули мой разум обратно, прервав очередное погружение в прошлое и приступ мысленного самоистязания. Лицо Айвена освещенное зажженным газовым рожком находилось напротив моего. - Немедленно прекрати реветь и вернись ко мне! Слышишь меня? - Он говорил твердо, даже зло и грубо.
Лорд Пайн принялся бы сейчас меня утешать, ласкать и жалеть, и это бы помогло. Он справедливо считал, что в моей жизни было уже достаточно грубости. И он был прав. Но резкость Айвена не обидела, а возвратила уверенность в надежном и безопасном сейчас.
- Пожалуйста, Айвен, прости меня. Не сердись. Ты прав. Я... Я займусь собой, я.. Я действительно невоздержан и безобразно растолстел. Просто раньше... - я замолчал и потому что подбирал слова и потому что он заткнул мне рот поцелуем. Тлеющий уголь желания полыхнул во мне.
Просто раньше у меня регулярно случались плохие дни, когда мне не хотелось есть, зато хотелось перемен и новых впечатлений. Меня будто лихорадило,я отправлялся в казино или на скачки, поехать в имение или совершить речную прогулку на новомодной пародвижимой барже, еще мне хотелось секса, и если лорд Пайн был занят в такой день, он сам поощрял меня к поиску партнеров на стороне, подсказывая тех из своих многочисленных знакомых и друзей, что не причинили бы мне вреда, даже если мне вдруг хотелось грубых ласк, даже боли, хотелось быть наказанным за слабость и слезливость. А такое случалось. Редко, всего раза три после возвращения из пансионата. Лорд Пайн является чрезвычайно понимающим человеком исключительно широких взглядов. Однажды мне захотелось быть выпоротым кнутом, после прочитанной в одном из заграничных журналов статьи и он познакомил меня с гвардейским полковником, оказавшим мне эту услугу с известным искусством - я совершенно точно прочувствовал каждый удар, однако моя кожа осталась совершенна цела, хоть и горела, однако уже на следующий день на теле не осталось ни одного синяка. Когда меня охватывало подобное беспокойство я почти не мог есть и всегда чудовищно худел за считанные дни, так что пуговицы на жилете приходилось сдвигать почти на ладонь и почти на столько же ушивать бока. Лорду Пайну приходилось уговаривать меня и кормить почти, насильно терпеливо подбирая самые лакомые и соблазнительные для меня запахи и вкусы. После переезда к Айвену подобное беспокойное настроение не нападало на меня ни разу. А переставлять пуговицы на жилете и брюках, уменьшая талию моему портному случилось лишь единожды. Когда по прошествии полугода совместной жизни один из общих знакомых по клубу громко пошутил, что если б свиньи его фермеров набирали вес с той же скоростью, что и я, он стал бы богаче лорда-казначея. Айвен немедленно вызвал его на дуэль, и они дрались на незатупленных рапирах на следующее утро. Айвен вышел победителем и не получил ни царапины, но я так испугался за него, что твердо вознамерился незамедлительно похудеть до приличествующих человеку габаритов. Вычитал в газете объявление о чудодейственных пилюлях и немедленно их приобрел. Они вызывали рвоту и несварение, содержали ртуть и мышьяк, а поскольку я не увидел изменений в талии сразу, а утаить подлинную причину нездоровья от Айвена оказалось невероятно сложно, в надежде на чудо я на третий же день принял тройную дозу. Отравление оказалось очень сильным, почти смертельным и я действительно похудел за время мучительной болезни и долгого выздоровления, когда мой желудок был способен принять лишь очень жидкий бульон и разведенный теплой водой кисель. Айвен тогда почти не отходил от меня, и поклялся, что никогда не попрекнет меня полнотой, что он любит мое тело таким невзирая на любые происходящие с ним перемены, а любые шутки со стороны посторонних не заденут ни меня, ни его. За последовавшие с того дня полтора года мой портной несчетное число раз переставлял пуговицы, расшивал складки и надставлял бока моих косюмов, трижды мой гардероб приходилось обновлять полностью включая белье, сорочки и галстуки, а так же башмаки, так тесны они становились. И Айвен действительно никогда не заговаривал об этом, позволяя мне упиваться моими пороками и слабостями.
Я понимал, что в нынешних упреках он чудовищно прав, и ненавидел себя. И тем сильнее вожделел его.
Тем более, что он убрав лед и забравшись под общее одеяло вновь принялся ласкать мой рыхлый огромный живот и оглаживать желудок. Я чувствовал растущее возбуждение его члена.
- Тебя беспокоит печень? - спросил он, когда я всхлипнул под его ладонью погрузившейся мягкую податливую плоть, будто в сырое тесто.
- Войди в меня, - простонал я ответ. - Я сделаю все что ты хочешь, все что ты скажешь, приму рвотное и стану голодать, только войди в меня сейчас! Мне нужно это прямо сейчас.
Не знаю какого органа он коснулся внутри под жиром, но между ягодиц у меня горело, а сфинктры прямой кишки буквально зудели и вибрировали. Если он не прониткет внутрь немедленно, я лопну от желания или сгорю. Мое сердце разорвется.
- Тебе больно? - перебил он требовательно. - Дивин, вспомни, что ты мне обещал? Никакого радикализма. Подозрительных пилюль или вызванной рвоты...
- Айвен, умоляю, пожалуйста, ради всего святого продолжай и войди в меня!!! - завыл я в полный голос, извиваясь, подтягивая под себя колени и подставляя ему свой зад. - Я не знаю, что ты сделал со мной прямо сейчас, но я умираю от желания. Просто умираю... Делай что хочешь потом, но сейчас просто втолкни в мой зад свою дубину!!!
- О, - до него наконец дошло, и он, все же педантично убедившись в моей должной растянутости вошел в меня долгим толчком. Это было божественно. Не знаю сказалось ли на мне столь благотворно кровопускание, но силы во мне брались будто неоткуда. Все еще полный до предела растянутый желудок не помешал мне встать на четвереньки и отвечать на фрикции со всем возможным энтузиазмом. Айвен выдохся и кончил первым. Мгновеньем позже окончательный оргазм накрыл и свалил меня.
Но написано, конечно, прекрасно
Как говорится, я человек занятой, когда все поебутся 