Звук шагов в коридоре. Я не поднимаю головы. Реакция — это боль. Движение — это страдание. В моем мире доверия заслуживали только неизменные вещи: холод каменного пола, ржавый запах собственной крови, сырость, въедающаяся в кости.
Стены покрыты рунами, пульсирующими в темноте. Магия моих похитителей. Друиды. Жрецы забытых богов, пьющие боль как вино. Каждая пытка — не только допрос, но и коллективный акт общения. Не только со мной, но и с кровожадными тенями. Ритуал.
Ключ поворачивается. Дверь открывается, но обычного колдовского шепота не слышно. Вместо этого — влажный звук падающего тела и тяжелый металлический запах свежей крови. Чужой.
Заставляю себя поднять веки. Один глаз полностью заплыл, второй видит размытыми пятнами. Фигура в дверном проеме.
Голос зовет меня. Голос — режущий как лезвие. Я узнаю его мгновенно. Я слышал его много раз за последние дни. Друиды часто принимают его обличье. Блейр. Мой командир. Человек, который вырвал сердца двенадцати жрецов голыми руками, чтобы получить силу их крови. Человек, ради которого я молчал под пытками седьмого круга.
— Заткнись, призрак, — хрипло произношу я. Мой голос звучит как скрежет камня о камень.
Шаги приближаются. Резкий запах дождя и крови — отпечаток его силы. Кожаные сапоги останавливаются в поле моего зрения. На них брызги чего-то темного. Кровь друидов. Она не такая, как у людей. Черная, густая как смола.
— Их больше нет, — произносит Блейр. — Всех девятерых. Сердца вырваны. Глаза выжжены. Души связаны.
Тот Блейр смеялся, издевался. Этот спокойный, равнодушный, беседует как о погоде. Что-то дрожит в груди, но я гоню мысль прочь. Он говорит так, будто не совершил только что убийство колдунов, каждый из которых мог сравнять с землей небольшую деревню. Он тоже не человек. Не совсем.
Я чувствую, как его сила касается меня — холодная, оценивающая. Она ощупывает мои раны, считает сломанные кости. Измеряет количество крови, которая осталась в теле.
Я знаю, что он видит. Десятки переломов. Осколки ребер в легких. Ожоги. Ритуальные разрезы. Каждый день. Каждый день.
Блейр опускается рядом со мной на колено. Теперь я вижу его лицо. Бледное, с заостренными чертами, с глазами темными и невыразительными, как стекло. По левой щеке вьется татуировка — руническая вязь, наполовину скрытая под черными волосами.
Его лицо — мраморная маска. Он смотрит на меня как на сломанный инструмент. Оценивает, стоит ли чинить. Воздух вокруг него искажается, как над жаровней.
Он достаёт из-за пояса нож — длинный, зазубренный с одной стороны. Я знаю этот нож. Видел, как он вспарывал им животы.
— Не двигайся, — приказывает он. Как будто я могу.
Он просовывает лезвие между цепью и моим запястьем. Кладёт вторую руку на моё предплечье, чтобы зафиксировать. Его рука — тёплая. Это первое тёплое прикосновение за недели.
— Проклятие приращения, — сообщает он, и в его голосе нет ни капли сочувствия. — Цепи срослись с кожей.
Я киваю. Понимаю. Готов.
Я не готов.
Когда он разрывает первую цепь, меня пронзает агония. Словно тысячи раскалённых игл вонзаются в руку. Я слышу влажный звук разрываемой плоти. Чувствую, как металл, вросший в кожу, отдирается от живого мяса. Не могу сдержать крик. Хриплый, животный звук вырывается из горла.
— Металл врос до кости, — говорит Блейр.
Он не останавливается. Переходит ко второму запястью. Потом к лодыжкам. Каждый раз боль усиливается. Каждый раз мой крик становится слабее.
Когда последняя цепь падает, из горла выходит только задушенный хрип. Что-то тёплое течёт по запястьям и лодыжкам. Кровь. Моя кровь. Снова. Меня бьет мелкая дрожь.
— Я не сказал, — произношу я голосом, лишенным интонации. — Не сказал, где искать Камень Фомора. Не сказал о твоей уязвимости во время равноденствия.
Что-то мерцает в его глазах. Не эмоция — скорее, колебание силы.
— Я знаю, — отвечает он.
Его лицо ничего не выражает. Он достаёт из сумки на поясе маленький флакон с мутной жидкостью.
— Это заглушит боль, — говорит он. — Ненадолго.
Я не открываю рта. Не доверяю никаким жидкостям. Слишком часто меня поили ядом, чтобы согласиться на новую пытку.
Блейр видит мой взгляд.
— Смотри, — говорит он и капает немного жидкости себе на язык. Проглатывает. Не яд.
Киваю. Он подносит флакон к моим губам. Жидкость горькая, но не едкая. Обволакивает горло, расходится теплом по телу.
Он подхватывает меня под руки и поднимает. Мир вращается. Ноги, не державшие вес недели, подгибаются. Я падаю на него как мешок с костями. Каждая клетка кричит от протеста. Боль прорывается сквозь дурман. Я слышу, как мои кости скрипят и трутся друг о друга. Чувствую, как раны на спине открываются, как лопается запекшаяся корка. Новый крик рвётся из горла, но выходит только задушенный хрип.
Он несёт меня по коридору. Коридор завален телами. Не просто мертвыми — уничтоженными. Высушенными, обугленными, разорванными. Работа Блейра и его магии.
В конце коридора стоят трое воинов. Их лица безэмоциональны. Глаза мёртвые, пустые. Они смотрят сквозь меня. Мои братья.
— Фергус, плащ, — командует Блейр, и один из них молча снимает свой плащ.
Он останавливается и опускает меня на землю, придерживая за плечи. Оборачивает плащ вокруг моего тела. Не из жалости — из практичности. Чтобы я не умер от холода до возвращения в лагерь.
— Эйдан, воду, — следующий приказ, и к моим губам прижимается фляга.
Вода. Настоящая, чистая вода. Не мутная жижа, которой меня поили недели. Я давлюсь, кашляю, но пью жадно, судорожно.
И тогда что-то происходит. Что-то внутри ломается. Стена, которую я построил, чтобы пережить плен. Защита, которая держала меня в состоянии оцепенения. Всё рушится от простого человеческого жеста — глотка воды.
Слёзы текут по моему лицу. Не понимаю, откуда они берутся. Моё тело так долго было сухим, обезвоженным.
— Я... — начинаю, но слова застревают в горле.
Блейр застывает. Его тело напрягается. Лицо — каменная маска.
Что-то происходит со мной. Слезы текут сильнее, но теперь сопровождаются звуком — рваным, болезненным. Я слышу собственные всхлипы, как будто со стороны. Они звучат странно, неуместно.
Блейр смотрит на меня, и в его глазах что-то меняется. Что-то, чего я никогда раньше не видел. Беспокойство?
Я не могу остановиться. Как будто годами запертый зверь вырвался на свободу. Мое тело трясется в его руках, вызывая новые волны боли.
— Я... не... сказал, — выдавливаю я между спазмами, которые можно назвать рыданиями только условно. Это скорее судороги, конвульсии.
Блейр стоит неподвижно. Воздух вокруг него колеблется. Признак волнения, внутреннего конфликта. Человеческая сторона борется с магической оболочкой.
Его рука поднимается, и я инстинктивно вздрагиваю, ожидая удара — слишком привык за эти недели. Но рука опускается на моё плечо. Пальцы сжимаются — крепко, но не причиняя боли.
— Я знаю, — повторяет он тихо.
Я плачу сильнее. Задыхаюсь от рыданий. Не могу контролировать. Всё, что я сдерживал неделями, прорывается наружу.
— Соберись, — говорит Блейр, но в его голосе нет обычной жёсткости. — Нам ещё идти.
Пытаюсь. Не могу. Тело предаёт меня. Слабость обрушивается как волна.
— Я... бесполезен, — выдавливаю я. — Не могу... сражаться. Оставь.
Его лицо искажается. Не от гнева — от чего-то другого.
— Заткнись, — рычит он, но не отпускает моё плечо. — Я не для того вырезал пол-крепости, чтобы уйти без тебя.
Он снова поднимает меня.
— Выступаем, — командует он своим людям. — Он ранен. Нам нужно добраться до лагеря до рассвета.
Он несет меня дальше. Очередной коридор. Я вижу то, что осталось от тюремщиков. Руки, ноги, головы. Мы никогда не брали пленных.
Никто не предлагает нести меня вместо командира. Никто не задает вопросов. Все знают, что Блейр никогда не делает ничего без причины.
Когда мы выходим наружу, ночной воздух ударяет в лицо. Звезды над головой — яркие, холодные, безразличные. Луна — полная, налитая серебром — освещает двор крепости.
Там, на открытом пространстве под серебряными лучами, я вижу результаты работы Блейра. Тела друидов образуют узор — девятиконечная звезда. В центре каждого тела — зияющая дыра на месте сердца. Глаза выжжены. На лбу каждого вырезана руна связывания.
Я понимаю, что он сделал. Он не просто убил их. Он связал их души, чтобы они не смогли переродиться. Чтобы они страдали вечно.
За меня.
— Смотри, — говорит он, заметив направление моего взгляда.
В это слове — торжество и звериная жестокость. Но за ними — что-то еще. То, что Блейр никогда не назовет своим именем.
Я киваю, не в силах говорить. Слезы высохли, оставив на щеках соленые дорожки.
— Мы будем в лагере к рассвету, — говорит Блейр, снова возвращаясь к практическим вопросам. — Там целитель обработает худшие раны.
Блейр смотрит на меня своими темными глазами. В них — холод веков, жестокость битв, тяжесть ритуалов. Но где-то глубоко, почти невидимо — вспышка чего-то человеческого.
Я опускаю веки, позволяя себе погрузиться в отстраненное оцепенение. Боль никуда не исчезает — она пульсирует в каждой клетке, напоминая, что я жив. Что я выжил.
— Отдыхай, — говорит Блейр, и в его голосе на мгновение проскальзывает что-то почти мягкое. — Я разбужу, когда придем.
И я позволяю тьме забрать меня.
Я знаю, что следующее пробуждение будет иным.