Он был обречен всегда быть отверженным. Всегда. Всего лишь из-за того, что считался по здешним меркам почти незаконнорожденным. Дитя насилия. Звучит красиво - Ширреаннор. Так его обычно и звали, забыв имя, данное при рождении. И в слово это вкладывали обычную неприязнь к чужакам.
Статью и обликом, а также манерой говорить и двигаться он неуловимо отличался от остальных. Да - черты резкие, но не грубоватые, и светлые жесткие волосы не слипаются, как у большинства в неряшливые сальные пряди. И глаза раскосые, но не прищуренные. И голос чище и жесты мягче. В общем, по нему видно, что полукровка.
Мать его была из народа Вильярэсти, пленница, которую его отец сделал наложницей, а потом и женой, умерла, когда он еще был совсем маленьким. Но Ширреаннор помнит ее хорошо и бережно хранит все, что связано с нею в самой надежной сокровищнице - сердце. Он помнит ее - тихую, болезненно, невыносимо хрупкую, всегда печальную. Помнит песни ее, и сказки, и рассказы о прекрасном, бесконечно любимом и недостижимом Айрименде. Помнит прохладные ласковые руки и огромные немыслимо светлые глаза. Помнит, как она медленно угасла - больной звездой. Помнит и то, как рано и беспощадно-отчетливо понял, что его собственный отец откровенно забивал ее, вымещая на ней злобу всякий раз, когда хотел. Впрочем, доставалось и ему самому - за то, что «ущербный».
С тем, что он ущербный, Ширреаннор был согласен. Не получится из него настоящего воина, несмотря на все старания отца. Даже насмешки сверстников - самое страшное для подростка не подхлестывали его. Отец и друзья отца разочарованно качали головами - никчемный сын растет у славного волка Алхарвэста, совсем непутевый, весь в свою мать - вильярэстийку удался, не дай Ширра нам такого позора.
Жизнь у Ширреаннора была несладкая. Тычки и пинки он получал от всех, кому не лень. Впрочем, и сдачи не жалел, только вот - без удовольствия, да еще и с каким-то чуть ли не жалостливым безразличием - неслыханное дело. Драться он хоть и не любил, но умел, и умел неплохо, даже для армаленца. Так что постепенно все на него плюнули - задирать перестали. Отец, правда, поколачивал, но без этого уже никак. Только вот - стена одиночества и всеобщего презрения отделяла его от его маленького привычного мирка, не было ему места в жизни харбинерского поселения. От одиночества он повадился бродяжничать и часто пропадал надолго. О нем никто не беспокоился: во-первых, что жалеть его, никчемного, даже если что-то и случится, а во-вторых: в его народе вообще не принято друг о друге беспокоиться.
Так он и бродил один и мысли его были единственными и самыми преданными друзьями. И даже если вынужденная молчаливость и отчужденность тяготили его, некому было его от них избавить.
Однажды, когда он вернулся домой после недельного отсутствия, селение встретило его радостным оживлением. Оказалось, что мужчины сходили в набег, который оказался удачным. Маленький виджинийский городок перестал существовать, а в домах харбинеров появилось много всякого добра.
Отцу его достался, кроме всего прочего, еще и пленник. Ширреаннор обнаружил его в подвале. Неизвестно, кто больше удивился - юный харбинер или хрупкий черноглазый юноша в окровавленных лохмотьях, с огромным синяком на красивом бледном лице.
- Эй, ты! - окликнул его Ширреаннор. - Не бойся, я тебя бить не буду. Хотя могу... - поспешно добавил он. Еще не хватало, чтобы его уличили в такой спабости.
- Не сомневаюсь, - голос у пленника был срывающийся.
- Ты значит, тут жить будешь?!.
- Подыхать я здесь буду! - отрезал новоиспеченный раб. - И надеюсь, что быстро.
Харбинеру вдруг стало больно. Вспомнилась мать, ее вечная печаль, бич отца, опускающийся на ее плечи... Нестерпимо захотелось сделать что-нибудь хорошее для обреченного виджинийца, хотя бы просто по доброму поговорить с ним.
- Ты откуда?
Пленник улыбнулся.
- Мэст-Ирминнэ.
- Что? - не понял харбинер.
- Жизнь-у-Двери, - объяснил виджиниец. Так наше поселение называется, потому что от нас начинаются шесть больших дорог.
- От вас там что-нибудь осталось?
- Осталось. Правда, почти ничего. Но убить вы почти никого не успели, а дома... Дома и выстроить можно.
Ширреаннора поразило, с каким спокойствием говорит это пленник. Будто бы ему не важна его собственная участь, лишь бы его безвестный городищко продолжал быть в мире.
- А ты?
- А что я? - пленник тряхнул головой. - Мне, конечно, здесь страшно, но главное, что город, в котором я родился, будет жить.
Это харбинеру было странно. Пропади он пропадом, весь Армален, лишь бы ему самому не грозило несчастье. Он так прямо и признался в этом. Разговор продолжался.
Говорили они еще долго. Пленника звали Хеллерн - серебринка (как он сказал: серебро - металл чистый и гордый, хотя и нежный. Потому серебро - знак решимости свершенья). Было ему всего от роду семнадцать и только неделю назад принял он Имя Пути. А теперь вот - Ормаллен... Хеплерн и не заметил, как рассказал юному харбинеру откровенно и прямо - каково ему сейчас. Хотя, когда его везли на страшную Землю Насилия, он исступленно клялся быть гордым, пощады не просить и уж тем более харбинерам на жизнь не жаловаться.
А Ширреаннора вдруг охватила неизведанная доселе наивно-гордая радость от того, что ему доверяют. Пожалуй, только сейчас, осознав это, он почувствовал себя сильным. И это было прекрасно.
Разумеется, харбинер-полукровка разговаривал с Хеллерном так часто, как только мог. Говорили обо все на свете, радостно открывая друг друга, не заметив, что успели стать друзьями. Правда, харбинер частенько срывался, даже лез с кулаками, но Хелерн терпеливо, но без униженной покорности сносил обиды. Его смирение шло от снисходительности к недостаткам других, а не от страха. И рядом с ним Ширреаннор тоже стал сдержаннее и спокойнее, научился выслушивать даже обидные для себя слова без злобы, если понимал, что они справедливы. Это далось ему легко, как-никак мать его была из Вильярэсти - удивительно деликатных и терпеливых, чья сдержанность и доброжелательность вошли в поговорку.
Иногда они устраивали словесные поединки, в которых торжествовали победу поочередно. И Ширреаннору нравилось побеждать умом и убежденностью, а не грубой силой. Он чувсьвовал, что подобная победа залужена им самим в честном состязании и от этого было хорошо. Хеллерн же легко признавал поражение, даже радовался, когда друг брал над ним верх в спорах. Но все же чаще Ширреаннор слушал бесконечные рассказы про Адженрейд, а потом ответы на свои бесконечные вопросы.
- ...А вы, значит, нас также ненавидите, как мы вас?
- Когда как. Ненавидят те, которые вам что-то простить не могут. При этом соглашаются обычно с тем, что прощать необходимо.
- Почему?
- Ненависть обессиливает душу. И ненавидящий теряет внутреннюю свободу. Вот и все.
- А что такое - внутренняя свобода?
- Сейчас... - Хеллерн накручивает на палец прядь темных волос. - Сейчас определю... Внутренняя свобода это отсутствие страха быть таким, как ты есть и хочешь быть. И еще это - умение быть сильней судьбы. Наверно так...
- Разве можно воевать с судьбой?
- И можно и нужно.
- А чем Судьба отличается от Пути?
И так до бесконечности, если им не мешали.
Ширреаннор еще пока что не забыл, что Хеллерн - всего лишь раб. Днем он делал вид, что откровенно не замечает Хеллерна. И когда тому доставалось, он даже радовался - удары сыпались не на него. А ночью харбинер спускался в подвал, куда запирали виджинийца и они снова разговаривали. Хеллерн никогда не просил у Ширреаннора ни защиты, ни помощи. а Ширреаннор был еще уверен, что в любом случае ответит отказом. Одно дело - вести с рабом разговоры о далеких краях, но совсем другое - вступаться за него, да и вообще оказывать ему какое-то снисхождение. Но однажды случилось вот что:
Ширреаннор услышал от отца, что должен вместе с ним ехать в очередной набег. Любой юный харбинер с трепетным нетерпением ждет подобных слов - это все равно, что посвящение в воины, первое причастие к настоящей жизни. Ширреаннор не был исключением, но...
Но налет задумывался на Аримэнд.
Ширреаннор оторопел. Аримэнд, Айримэнд, родина его матери, земля прекрасных сказок его детства. Земля, где звезды теплые и влажные, мерцают совсем близко, где серебряные дожди и седые туманы так часты, где есть большие реки с медленной холодной водою, а над ними голубоватые кружевные мосты, где песни поездов так светлы и печальны, где живет таинственный народ Вильярэсти, хранители памяти, дети звезд...
- Не поеду, - хрипло сказал Ширреаннор.
Отец остолбенел. Неповиновение, это еще полбеды. Но неповиновение - в чем! Первый набег, любой мальчишка ждет этого, умирая от радостного нетерпения, а Аримэнд... Так приятно промчатся над их слезливой землей, рассеивая страх и смерть. Там почти никто не умеет как следует держать меч, так забавно смотреть на их робкие попытки сопротивляться...
Тем не менее Ширреаннор отказывается.
Он сам не знал, почему не хочет лететь на Аримэнд. Знал лишь одно: причинить боль этой земле он не сможет. И если все же придется это сделать - случится что-то жуткое, страшнее не бывает.
- ...Не поеду, - повторил он.
- Почему?
- Не поеду и все!
- Ах, «не поеду и все»!.. - старого харбинера взбеленила эта ничем не объясняемая непокорность. Выхватив из-за пояса бич, он обрушился на сына. Ширреаннор не мог даже сопротивляться, только скорчился на полу, закрыв руками лицо.
- Поедешь!.. - хрипел отец, избивая его бичом и ногами. Похоже у него начался внезапный приступ так называемой «красной болезни» - невыносимого ненавидящего исступления. Ширреаннор на всякий случай попрощался с землей - в таком состоянии харбинеры меры не ведают. И вдруг - град ударов прекратился. Подняв окровавленную голову, Ширреаннор увидел напряженную фигурку Хеллерна, с поднятыми руками застывшую в дверях. Ширреаннор понял, что сейчас воля Хеллерна парализовала его отца. Надо было не терять ни минуты. Он выскочил из дома через вторую дверь и побежал к заросшему бурьяном оврагу за селением, где часто прятался в подобных случаях.
Вернулся он поздно вечером. Обессиленный отец спал в комнате наверху. На полу остались кровавые следы. Хеллерна нигде не было. Внутри все оборвалось - убил! Тихо, стараясь не разбудить отца. Ширреаннор спустился в подвал.
Хеллерн лежал в луже собственной крови, не в силах пошевелиться, не в силах даже застонать. Лицо превратилось в сплошной кровоподтек, на теле тоже не было живого места. Но виджиниец был еще жив. Ширреаннор чувствовал угасающее биение его сердца... Дальнейшее он помнит плохо.
Помнит только, что бросился к Хеллерну, схватил его руку... Он никогда не был целителем, никогда даже не интересовался этим. Сейчас он, конечно, об этом пожалел, но поздно. Единственное, что он мог, это переливать виджинийцу свои силы, да исступленно шептать, как заклятие: живи! Ты только живи! Сейчас, все пройдет, все будет хорошо, ты только живи...»
Через полчаса Ширреаннор совсем вымотался. Но виджиниец дышал ровно, струйка крови перестала ползти из угла рта и боль отступила немного.
Чуть слышно Хеллерн прошептал:
- Спасибо, Кормэнн.
- Как ты сказал?
- Кормэнн - Крылатый или Мятежный. Друг...
Иногда им было трудно понять друг друга:
- Но если обида заслуживает мести?
- Месть унижает. Причем унижает прежде всего того, кто возьмется мстить. Если мстишь - значит слаб, не смог справиться с болью.
- Не понимаю. У нас считают слабым того, кто не сумел отомстить достойно. А слабый - значит недостоин сам.
- Значит Ормалленом правят сильнейшие?
- Да. А разве может быть по другому?
- У нас править должен тот, кто мудр, беспристрастен, а главное бескорыстен. И еще он должен величием свершение заслужить право на это.
- Даже если он сын правителя?
- Конечно.
Харбинер посмотрел недоверчиво:
- Но тогда у вас должны быть постоянные волнения и беспорядки.
- Совсем нет. А если и бывают восстания, значит правитель ошибся, рам им недовольны. Тогда правитель им вождь восставших встречаются и договариваются, как будет лучше для всех. Или Мэйна даст совет...
Харбинер не в первый раз уже задумывался о Мэйне. Обычно ему представлялась несокрушимая властительница прекраснейшая в жестокости своей. А Хеллерн говорил о простой и понятной женщине, которая (честно-честно) терпеть не может своих пышных прозваний типа Веллеанора - Прекраснейшая, Авмавита - Владычица Сердец, Элвайра - Всевластная и так далее. А еще Хеллерн рассказывал о Целителе, самоотверженном и добром ко всему сущему, не умеющем быть равнодушным и не знающим, что такое ненависть. И харбинер слушал и ни разу не подумал, что речь идет о проклятом властелине Ардэна.
- ...И тогда, поняв, что кошмарная боль отбирает все силы, Адмир просто принял ее на себя. И четверо суток, ни малейшим жестом не выдавая того, не отходил от постели.
Харбинер опешил:
- Как ты сказал?
- Адмир, властелин Ардэна. А что?
- Ничего... Кого ты говоришь он так возвращал?
- Харбинера какого-то, разбившегося на поезде. Я к сожалению не помню, как его звали.
- Не верю, - тихо сказал Ширреаннор. - Не верю.
Хеллерн заговорил о другом. В очередной раз харбинера поразило его умение не задевать то, что может причинить слишком сильную боль, обходить опасные места разговора, где собеседник может растеряться или потерять достоинство, не навязывать своих мыслей, но и не терять убежденности. С ним очень легко, с этим Хеллерном. С ним рядом очень хорошо думать. .просто думать и делиться мыслями...
Алхарвэст постепенно тоже привык доверять Хеллерну и прислушиваться к нему. Правда, ему и в голову не пришло ни освободить его, ни признать равноправным в этом доме, ни даже извиниться за всю прошлую жестокость и грубость. Хеллерн воспринял это как должное, понимая, что от харбинера трудно ожидать иного. А Ширреаннор был рад, что Хеллерн нравится его отцу. Правда, это совсем не означало, что жизнь пленника на Армалене будет легче и безопасней.
Но все же он стал посвободнее. Например, Алхарвэст делал вид, что не замечает, что вопреки всем неписаным, но нерушимым законам Армалена, Хеллерн везде сопровождает его сына. Иногда он задумывался: виджинийцу так легко убить или обездвижить Ширреаннора и бежать, почему он этого не делает? Наконец он объяснил это тем, что пленник («как все эти Светлые») настолько глуп, что это не пришло ему в голову.
Однажды отец заглянул в комнату Ширреаннора.
- Прощайся со своим Хеллерном, - просто и буднично объявил он. - Не расстраивайся, привезу тебе другую игрушку из Адженрейда. Лучше этого будет.
Была ночь. Ширреаннор обрадовался, что темнота скрывает его. Почему-то помимо воли ужасом исказилось его лицо и едва ли впервые в жизни в глазах показались слезы.
- Ты его... отпустишь? - спросил он зачем-то, хотя понял уже ответ.
- Нет, убью, - так же буднично объяснил отец.
- Почему?
- Потому что... - голос Алхарвэста сорвался. - Слишком в душу залез!
«Слишком в душу залез»... Вот, пожалуй, самое точное определение их отношения к виджинийцу. Действительно ведь - залез, сам того не желая поселился в сердце и стал в нем необходимым. Алхарвэст понял это - и испугался. Ширреаннор осознал это только сейчас, когда услышал приговор виджинийцу. Только сейчас понял: не будет Хеллерна - и словно отсекли часть жизни, словно мир вокруг перестал быть целым - ничто не вернет покоя. Вспомнились слова Хеллерна, сказанные недавно: «нелегко терять того, кто создавал твое сердце».
Хеллерн создавал его сердце. Хеллерна нельзя потерять.
- Не убивай его!..
Алхарвэст криво усмехнулся:
- «Не убивай!» Усыновить его прикажешь?! Раб должен быть рабом - и ничем иным!
- Ты же его любишь, отец. Он тебе необходим.
- А я не желаю, чтобы кто-то был мне необходим. А нет этого виджинийца - нет и любви к нему.
Отец был прав. Хеллерна ничем не заменишь. Остается только забыть, и научиться быть без него.
Отец прав, только обрывается что-то внутри. Что-то неуловимое, непознанное в глубине сердца задохнулось от возмущения и страха. И (как хорошо, что темно), горький тяжелый комок подкатил к горлу - слезы... Ширреаннор отвернулся к стене.
- Хеллерн!
В ответ только сонный стон - не боли, а раздражения - зачем разбудил...
- Хеллерн! Отец тебя убить хочет...
- За что?
- Не знаю, - отмахнулся Ширреаннор. Знал, конечно, но знал и то, что не поймет виджиниец. А поймет - только больнее будет. Он ведь любил повторять: не бойтесь нуждаться друг в друге - в вас тоже нуждаются. И попытался бы объяснить это Алхарвэсту. А это тоже - смерть, только более мучительная.
- Что делать будем? - голос у Хеллерна спокойный, будто и не о его жизни речь идет.
Ширреаннор рванул ворот рубахи. Сухо щелкнули об пол отлетевшие пуговицы:
- Не знаю!
- Давай сбежим, а? - Хеллерн положил ему руку на плечо.
«Сбежим»... Эта мысль приходила ему в голову и была с досадой отброшена. Бежать некуда. Ширреаннор - дитя насилия - чужой в Адженрейде, на Армалене виджинийцу - Хеллерну места нет.
- Давай сбежим в Адженрейд! -голос Хеллерна звенит вдохновением. Будем отстраивать мой город. Если хочешь, я даже никому не скажу, что ты харбинер. Я живу в Инсид-Виджини, а ты якобы в Виджини-Арнид. Это мысль, Корменн, а?
В одно мгновение понял он слишком многое, как бывает в самые высокие и прекрасные минуты жизни. Понял, что придется навеки проститься с суровым Армаленом. Что не страшен Ардэн, и бабьи сказки - все, что болтают о нем, и что в Ардэн - получать очищение сердца из рук целителя он, Ширреаннор... нет - Корменн, не поедет. Он создает себя сам, таким, как он захочет. Он сильнее судьбы. Понял, что когда он станет иным, он вернется на Армален, чтобы подарить тепло своей любви этой прекрасной и горькой земле. Понял, что выбор всей жизни сделает он сейчас. И не жизнь Хеллерна, первого настоящего друга, сейчас зависит от него, а вся его собственная жизнь. Станет он в следующую минуту свободным и любимым сыном Мистиэра или останется харбинеро, ненавидящим и ненавистным слугой собственной ограниченности. Если харбинер - тогда и предательство - не бесчестье, а Хеллерна пусть убивают, он враг, он недостоин жалости, а раба-игрушку можно и другого найти... Так Корменн или Ширреаннор, Ширреаннор или Корменн?
- Я все понял, Хеллерн, - тихо сказал он. - Мы едем в Адженрэйд. И я не харбинер. Но и виджинийцем притворяться не буду. Я армаленец и останусь им навсегда!..
- Вот и хорошо! - светло улыбнулся Хеллерн.