(Не) больно
https://ficbook.net/readfic/0189bfad-ea … ae04514dd4
Прежде всего стоит отметить, что Магистра Илин как минимум смотрел, а то и читал, потому что в кои-то веки перед нами не переделанный под фичок оридж, а самый настоящий постканон.
Если об этих ваших китайцах вы знаете только то, что они всех заебали, вот немного контекста для понимания.
Основных персонажей двое:
1. Вэй Усянь, он же Вэй Ин — протагонист, некромант, гений, сучка. Умер во цвете лет, позже воскрес в теле другого мужика.
2. Лань Ванцзи, он же Лань Чжань — его любовный интерес, светлый заклинатель, сомец.
Поздравляю, вы прошли курс молодого бойца армии данмей-фандома!
Собственно, весь текст посвящён дрочу на то, какое новое тело Усяня хиленькое да слабенькое, и какой он дурак, что в эдаком-то тельце лезет охотиться на нечисть вместо того, чтобы сидеть дома под присмотром. Он и правда дурак, в чём мы скоро убедимся.
Начинается фик с традиционного напоминания, что автор сего шедевра — самый больной в мире Карлсон, дайте деняк.
А дальше…
— Ай! Вот же черт… Больно! Лань-гэгэ, больно! — кричит Вэй Ин, когда по неосторожности режет большой палец.
В пальце рассечена подушечка, кожица чуть расступается, как легковесный утренний туман, на небо плоти красным солнцем поздней стылой осени выходит темная, блестящая, принимающая форму идеальной капельки кровь.
Сдаётся мне, канонный Усянь такую мелочь бы даже не заметил, но окей, хочется человеку покривляться. И вы только взгляните на эти метафоры!
Я время от времени буду просто кидать сюда особенно прекрасные куски текста, ладно? Мне кажется, такое комментировать — только портить.
Вэй Ин недовольно морщится, поднимает свой палец горящим страдающим факелом, выпячивает его и надутую от обиды нижнюю губу, кровь из которой от постоянных ненасытных укусов вытекает гораздо чаще, и, подпнув листок незадавшегося талисмана, палец ему и поранивший, выжидательно заглядывает в глаза тут же оказывающегося рядом переполошенного Лань Чжаня.
посмеивается, теряя над собой не впечатляющий шаткий контроль
старающийся стонать да стенать парчовый голос
обхватывая настрадавшийся порезанный палец услужливыми влажными створками с алчной охотой заглатывающего рта
И Вэй Ин, таким ответом более чем довольный, по-прежнему сияющий, почти уже не скрывающий пробивающегося юрким ключиком из забавляющегося нутра веселья, подобравшись поближе да приподнявшись на носочках, с пьяными созвездиями засматриваясь в любимые — давным-давно пропавшие, давным-давно потерявшие все, кроме одной, дороги — очи-нарциссы да очи-хрустали, в возгорающемся возбуждении шепчет
Больше инверсий богу инверсий!
Переходим к следующей сцене, где наша парочка сидит на камне в лесу.
Вэй Ин принимается тут же на нём ерзать и скулить, пытаясь уместить поудобнее тощий костлявый зад
Лань Чжань, ты чево не кормишь своего мужа?…
Вэй Ин, которому сто раз говорилось никуда не лезть и ничего лишнего, ненужного, опасного и безрассудного не делать, опять не послушался и, стоило лишь отвернуться да ненадолго отлучиться на поиски сырья для костра и потенциального места ночлега — прямо в одежде, в сапогах, прямо вот так, как был, взял и сунулся в разлиновывающую тихий мшаный предлесок речку.
Ты смотри, какой важный куриц, не послушались его! Ты ему кто, хозяин, господин?
Именно что речку, речушку, не реку — достаточно мелководную, слабенькую, шириной в какой-нибудь чжан; утопиться он в ней не мог, потому что прежнюю выносливость пусть и потерял, но всё еще прекрасно помнил, как держаться и двигаться во взрастившей когда-то воде
Я знаю, что утонуть можно и в чайной ложке, но эээ
Лань Чжаню его впервые — впервые спустя столько лет, о Небо… — захотелось ударить, а затем — связать, скрутить, всего-всего прижать, притиснуть к себе, забрать в кокон рук и ног, повалить прямо на мох и на мокрую береговую траву, а наутро — унести обратно в Гусу, закончить все эти прогулки, все эти путешествия, чтобы только и сидел, что дома, в тепле и в защите, а гулять выбирался лишь за руку, под руку или на перевязавшей да обезвредившей веревке.
Любимый полез в речку и замёрз? Надавать по шее и запереть, а то хули он… не слушается.
Кстати, то, что он в своей внутренней речи называет себя Лань Чжанем, — ошибка. Лань Ванцзи он.
«я теперь что, и от сквозняка продуваться стану?»
Ядро новое сформируй, и не станешь 
(Золотое ядро — штука, которая, собственно, и делает заклинателя заклинателем, а ещё помогает долго жить, быстрее залечивать раны, обходиться без еды и т.д. Полезная штука, Вэй Усянь её в первой жизни лишился, но может сформировать заново. Это в каноне, а тут он, видимо, слишком дохляк для такого.)
Дальше Вэй Усянь
осторожно сжимается пальцами
а Лань Ванцзи его греет,
крепче перехватив лодыжки, настолько тощие, чтобы легко получилось сомкнуть полноценным браслетом пальцы, не оставив при этом ни трещины, ни зазора
Немного цифр, просто чтобы вы понимали разницу в размерах персонажей относительно друг друга: Лань Ванцзи ростом 188 см. Вэй Усянь в новом теле — 180. Этот анон чуть пониже, но тоже высокий, а ещё очень худой и тонкокостный, однако пальцами свою лодыжку обхватить не может. Внимание, вопрос: что там за ножки-спички такие? У человека, который постоянно в движении: путешествует, охотится на тёмных тварей, следит за младшими адептами….
А дальше они ебутся и между прочим, в постельной сцене тощий зад внезапно становится упругим!
— Ах, Лань Чжань, Лань Чжань, Лань Чжань, ты бы знал, как мне больно! Как мучается мой несчастный истерзанный зад и как плачет моя бедная хризантема!.. Ты так хорошо постарался над ней прошлой ночью, был так жесток к ней и ко мне, так беспреклонен, что с неё облетели все лепестки, чем хочешь клянусь! Я теперь не то что усесться — я даже улечься никак не могу; на вот, полюбуйся, посмотри! И как же мне передвигаться? Как ты прикажешь, жестокосердный мой муж, мне вообще быть? — с неприкрытым ехидным задором стонет Вэй Ин, развалившись на спине недовольно прядающего ушами осла, который наверняка бы попытался воспользоваться случаем и нерадивого хозяина, за хозяина в упор не принимаемого, с себя сбросить да скинуть, если бы не…
Если бы Лань Ванцзи не расчехлил сомцовость, чтобы задоминировать осла.
Если бы не чинно шествующий рядом Ханьгуан-цзюнь, с напором потягивающий за поводья и обдающий трясущуюся скотину таким взглядом, чтобы та лишь кротко таращилась себе под копыта и не решалась лишний раз ни махнуть хвостом, ни поднять опечаленной плюющейся головы.
Лань Ванцзи вовсю дрочит на маленькость Усяня
Вэй Ин же, маленький негодник Вэй Ин, щуплый, смешной
а тот
Умащивает подбородок на растрепанной ослиной макушке, елозит по той, потирается и шеей, и всем-всем телом, плотно прилегающим к животной спине грудью, пахом да чересчур чувствительной заветной серединкой между распахнутых в стороны бедер…
И, с легкостью доводя до того, чтобы исступленно и нетерпеливо, теряя способность думать о чём-либо другом, шарить вокруг взглядом да выискивать хоть сколько-то подходящее неподходящее место, продолжает, задумчиво пробираясь прохладными и нежными подушечками пальцев под рукав да накрывая обожженную пожаром голую кожу, с нескрываемым весельем да нескрываемым же наслаждением ворковать:
— И всё-таки это та-ак больно, Лань Чжань… та-ак жестоко и больно, что я, честное же слово, вот-вот упаду в обморок и, может быть, даже умру, если ты срочно чем-нибудь мне не поможешь…
И всё это происходит на осле 
Мои глубочайшие соболезнования Яблочку.
Когда он играет очередную темную мелодию, надрывающую слух и голову долгим, льдистым, неприятным, почти кружащим и вызывающим тошноту загробным свистом, а затем пробуждает какую-то тварь, которая не желает ему за просто так повиноваться — Вэй Ин молчит.
1. Когда он играет на флейте, он молчит. Ну надо же.
2. За… зачем Вэй Усянь пробудил какую-то тварь? 
Когда за несколько чжанов от него вдруг срывается на резкий, грубый, предупреждающий окрик колотящийся от злости и бессилия Лань Чжань, столько раз уже запрещавший это делать, столько раз велевший всё оставить на него, положиться на него
не доверился, не спрятался, как ему приказали
Ну что за человек, а: запретить, велеть, приказать…
Нам объясняют, зачем таки было призывать тварь: какие-то покойники снова подчинились «не тому». По канону Усяню не подчиняются лишь те покойники, которыми управляют с помощью Тигриной Печати Преисподней (не смейтесь над названием, её сам Усянь же и изобрёл для себя!), которая к финалу то ли разрушена, то ли осталась в запечатанном и охраняемом склепе… Её украли? Что происходит?
«Это неважно! — говорит нам автор. — Лучше посмотрите, как эпично лажает Усянь!»
И он лажает. Чувак, который повелевал армиями мёртвых и при появлении которого мелкая нечисть тупо падает на землю от ужаса, не может справиться с какими-то покойниками и не придумывает ничего лучше, кроме как призвать опасную тварь, с которой он тоже не может справиться. Долбоёб.
Тварь впадает в бешенство
в затаенную подшкурную темноту
и въёбывает незадачливому некроманту. К счастью, мгновением спустя Лань Ванцзи разбирается с покойниками, управлявшим ими злодеем и тварью одновременно. Это вам не дурачок Усянь!
Когда в следующий раз он снова не слушается, снова идет наперекор и снова действует, как считает нужным сам, то ли так и не научившись полагаться на Лань Чжаня и ему доверять, то ли научившись, но не желая оставаться в его тени бесполезной обузой, а именно — опять решается вызвать очередную тварь…
Да что у Лань Ванцзи за фиксация на послушании и подчинении? В каноне, вообще-то, вся арка его персонажа посвящена тому, что он учится принимать любимого со всеми его некромантскими штучками и тёмным заклинательством. В этом, собственно, и заключался основной конфликт между гг: в первой жизни Усяня Ванцзи ходил за ним следом и нудел про вред тёмного пути, Усянь бесился и посылал его нахер. Во второй перестал, и Усянь полюбил его в ответ.
Кроме того, мысленно Лань Ванцзи то и дело называет его болваном. Канонный себя за такое бы высек!
Эту тварь Усянь вызвал вроде как из-за того, что Ванцзи ранили, но позже мы узнаём, что с ними были ещё адепты, а нечисть, с которой они сражались, вроде как не особо и опасна, ведь
Лань Чжань оставляет тварь, с которой до этого дрался, перекладывает её на Сычжуя и прочих молодых адептов, которых, скорее всего, потреплет, и потреплет сильно, но сейчас ему нет до этого дела.
Ну или опасна, но Ванцзи просто похуй на своего воспитанника (Сычжуя), ведь он же велел и приказывал Усяню, а тот снова не послушался…
…потому что хотел доказать, что он тут не бесполезная сучка, а ещё что-то да может 
Ладно, беру свои слова назад, Лань Ванцзи прав, этого ебаната нужно изолировать от общества — за себя он явно не отвечает.
Итак, вторая тварь Усяню вроде бы подчинается и окучивается возле ног, но Ванцзи и её убивает
грубо, требовательно, властно перехватывает запястье Вэй Ина
и тот
игнорируя все Лань Чжаневы «сколько раз я тебе говорил не сметь так поступать, Вэй Ин?!», нечестно, до тихого воя и обливающегося смертью сердца наигранно выхныкивает, бесстыдно, бессовестно и безрассудно прижимаясь к быстро-быстро и гулко-гулко колотящейся мужней груди:
— Ах, Лань Чжань, больно!.. Мне больно!.. Будь же нежнее! Зачем ты поступаешь со мной так несправедливо, мой немилостивый господин?.. Я ведь ничем… клянусь, что ничем этого не заслужил!
…прямо во время пиздилова с нечистью. Эй, там вашего воспитанника «треплют»!
В общем, после этого Лань Ванцзи включил сомца и начал ещё сильнее опекать Усяня
которого чем дальше, тем реже и неохотнее выпускает в мир вовне, которого удерживает всеми правдами и неправдами в Гусу, которого старается выматывать ночами так, чтобы он проспал до полудня или даже больше, выполз кое-как из постели, поел, попил, поползал там и здесь на четвереньках и уснул снова, проводя так весь свой день, пока не вернется Лань Чжань.
а также
Выводит на непродолжительные умиротворяющие прогулки тогда, когда прозвучит отбой, запрещающий кому бы то ни было свободно расхаживать по Гусу без оправданной уважительной причины, научившись бесстыдно и нагло пользоваться своим статусом и положением: выговор могут сделать лишь брат или дядя, но брат того не сделает, а пропускать мимо ушей практически всё, что пытался наговорить рассерженный дядя, он приучился уже давным-давно.
Но тот не растерялся и включил сучку!
Вэй Ин начинает жаловаться.
Ныть.
Маяться от скуки и тоски, выпрашивать и упрашивать отправиться куда-нибудь за пределы Гусу. Побродить по неизведанным уголкам, нырнуть в очередное — пусть даже самое краткосрочное — путешествие, принять участие в ночной охоте, в конце-то концов
Кстати, в постканонных экстрах Лань Ванцзи сам тащил Усяня на охоту, а тот жаловался, что дела все пустяковые и призраки скучные.
Сучкость работает: Лань Ванцзи
позволяет, разрешает, соглашается, идет с ним сам, старается сопровождать на каждом шагу и никуда одного от себя не отпускать
Однако Усянь снова влипает в какую-то жопу и
лежит на его руках, дрожит всем своим тонким, худым, несчастным существом, цепляется за ткань на его груди слабыми пальцами
Серьёзно, почему он такой тощий? Так-то в новелле Усянь был не дурак навернуть мясца, а Ванцзи радостно стряпал ему куриц да карасей…
…у меня есть теория, что этот Ванцзи намеренно морит его голодом — чтобы был повод запереть в домике под предлогом «куда тебе такому хилому на улицу выходить».
Затем парочка встречает поклонника Старейшины Илина. Это кликуха, под которой Вэй Усянь приобрёл славу величайшего тёмного мага и главного бабайки Поднебесной.
Ванцзи снова пытается сомчить
На самом деле должно бы хватить одного взгляда — схмуренного, недовольного, обозленного и прожигающего так, что у любого, кто этот взгляд ловил, раз и навсегда пропадало желание на какое бы то ни было расстояние к Старейшине Илину
(ИлинА, Старейшина (чего?) Илина, это город такой!)
Но поклонник ему не по зубам! Дурачок Усянь ведётся и расставляет уши, готовясь слушать хвалебные оды самому себе, однако…
Не подумайте ничего такого: я ни в коем случае не хочу вас обидеть или принизить, упаси меня Небеса, просто о вас ходит столько слухов, и слухи эти изображают вас таким… таким… чуть ли не истинным Могваем во плоти, что я… Я обезоружен и обескуражен, глядя на вас истинного и пытаясь постичь, что этот миловидный, безобидный, полный нежности и мягкой прелести юноша, могущий прийтись мне едва ли не сыном — и есть тот самый грозный Старейшина, чьего имени так много лет страшились и дети, и, чего уж греха таить, взрослые…
Ванцзи негодует!
К его Вэй Ину, его мужу, к тому, кто уже занят, и занят будет навсегда, навечно, имея лишь одного хозяина и господина…
Секундочку…
Ты ему кто, хозяин, господин?
Ахах. Ахахаха. АХАХАХАХА.
В общем, сальные приставания другого мужика настолько выводят его из себя, что он уводит мужа
бесчисленный раз всерьез задумываясь над тем, чтобы всё-таки пересилить себя, выбросить жалость, научиться говорить строгое «нет» и впредь никуда Вэй Ина не выпускать и не выводить.
как дитя неразумное, за которым глаз да глаз нужен.
Потому что к черту.
К черту.
ООС! ООС!
Поклонник не сдаётся:
И ваше нынешнее вместилище выглядит воистину прекрасно! Нежное и распустившееся, словно плоть утонченной юной госпожи!
Мо Сюаньюй, парень, чьё тело занял Вэй Усянь, умер в 25-27 лет. Молодой, да, но далеко не только что распустившийся цветок. Более того, чуть дальше мы выясняем, что со времени событий канона прошло уже несколько лет. Как я понял, нового золотого ядра, которое позволяет заклинателям замедлить старение, этот Усянь не сформировал, а значит, должен выглядеть вполне на свой возраст — на тридцать или около того. Так какого ж лешего его постоянно называют юношей, а то и мальчишкой?
Всласть надрочившись на нежную невинность вьюноша Усяня, Лань Ванцзи снова смотрит на поклонника, и на этот раз Взгляд Сомца
Не золотой взгляд.
Не светлый, нет.
Не безразличный, пустой и холодный, а…
Черный.
Черный, мрачный, озверелый и настолько полыхающий, настолько костром да огнем из глубин разверзшегося Диюя, что ноги его пригвождает, кости перехватывает, почти-почти разламывая пополам, легкие отказываются вдохнуть, губы пронзает испуганная нервная дрожь…
наконец срабатывает!
И тут поклонник вспоминает, что на самом-то деле хотел спросить, больно ли Усяню было умирать! Ну, потому что автор отличается редкостным талантом делать уместные подводки к нужной ему сцене.
Тьма в этот момент плещется вовсе не в глазах повелителя воскрешенных мертвецов да впитанной в меридианы черно́чи — тьма беснуется, ревет и рушится водопадом в глазах его спутника, в промороженных чертовых воронках из самого позвоночника содрогнувшегося, схватившегося сжавшимися до железа пальцами на юношеском плече мужчины с терзаемой ветром белоснежной налобной лентой…
— Нисколько… — уже на той кромке, на той грани, за которой еще совсем чуть-чуть — и ничего не разберешь, ничего не расслышишь, доносится ровным, едва насмешливым, едва печальным упавшим голосом, бесследно растворяющимся в голосах других: шумных, чуждых, накатывающих безликой и многоликой одновременно волной. — На самом деле это было нисколько не больно… нисколько… нисколько, верно…
Доносится и мечом, грязным ржавым ножом, про́клятым убийцей-кинжалом из замурованной про́клятой гробницы впивается, вбивается, вонзается между лопаток до ломающейся дрожи сдавливающего пальцы белого-белого Ханьгуан-цзюня.
Вернувшись домой, Лань Ванцзи продолжил усиленно дрочить, и когда посреди его фантазий неожиданно появилась луна, которая
светит шелковым белесым молоком
этот чтец не выдержал и взгоготал, как пятиклассник.
Тем временем парочка перешла к делу.
Постель его веса практически не воспринимает, он действительно щуплый, действительно тощий, легкий и худой
Точно специально недокармливает.
Ему хочется сказать очень многое, но искусство сплетать кружева правильных, верных, понятных и искренних разговоров, способных подобрать ключи к запертым на десятки замков скважинам — всё еще недоступно Лань Чжаню
Сомнительно, если учесть, что весь предыдущий текст написан с его ПОВа.
Лань Ванцзи
высвобождает под холодный лунный свет сияющие полынным молоком ключицы, острые и покатые одновременно плечи, едва-едва оформившуюся грудную клеть, всё больше гладкую, впалую, бесконечно мягкую и бесконечно нежную
Едва-едва оформившаяся грудная клеть — это как вообще? И как впалая, худая мужская грудь может быть бесконечно мягкой, это не женские сиськи, аллё, там судя по описанию кости проступать должны!
В общем, дальше они ебутся. Обычно Лань Ванцзи входит на всю длину с нырка, но сейчас
смотрит, любуется, как волосы Вэй Ина падают на простыни, соединяясь снежноягодником да дебровой крушиной с их белизной
Нежность разбивает внутри теплые яблочные шхеры, бьет рамами с заброшенных чердаков, поднимает синие штормовые ветра, хлюпает по венам и жилам мокрыми-мокрыми просоленными ботинка
Очень аутентична, очень па-древнекитайски
Ещё у Усяня тугое бедро, прелестный рот, провалистый живот и острый кадык, который
прыгает на юг и на север шустрой весенней птахой
а у Ванцзи разжиженный пульс.
Ииии на этом всё!
Конец!
да невытравили!
)