Начало следующего дня было спокойным и не запомнилось никакими значимыми событиями. Король уехал на охоту в компании особо приближенных, и постояльцы Версаля были предоставлены сами себе. Шевалье получил возможность познакомиться с тем, что называется рутиной придворной жизни.
Позавтракав, он пошел бродить по коридорам. Время от времени ему встречались группы людей, и он даже вспомнил некоторых вчерашних знакомых. Беседы, по большей части, ни о чем, но все же пикантная подробность о безнадежной любви короля к племяннице кардинала немного развлекла его. К успехам этого дня можно было также отнести приглашение на ужин от двух уважаемых семейств и адрес хорошего портного, раздобытый в разговоре с местной модницей. Но, в целом, впечатления были несколько разочаровывающими. Филипп ожидал несколько другого от двора короля-Солнца.
Возможно, причина крылась в ужасной неустроенности быта обитателей новой резиденции. Всего пара месяцев прошла с тех пор, как Луи решил обосноваться здесь, на огромном болотистом пустыре, где не было даже нормальных лесов или красивых лугов. Общий бардак и крайне плохая организация всех дворцовых процессов заставляла несчастных придворных переносить лишения со стоицизмом древних греков.
Но, прихоть короля, желающего во что бы то ни стало вырваться из давящего Лувра и нелюбимого Парижа, похоже засела в голове Его Величества надолго и всерьёз.
Кругом шла непрекращающаяся стройка. Но и это являлось лишь частичной причиной дискомфорта. Самым мучительным из всех неудобств для вынужденных переселенцев стала трудность раздобыть себе хоть какую-нибудь еду. Организация питания была из рук вон плохой. Часто еды с кухни на всех не хватало, и придворным приходилось ложиться спать голодными. А на завтрак была та же история.
Само собой, это не касалось королевской семьи - их стол ломился от изысканных блюд. Богатые семьи тоже подстроились, наладили собственную поставку продуктов из Парижа и завели личных поваров. Небогатому придворному оставалось лишь надеяться получить приглашение на ужин от состоятельных дворян, а для этого нужно было быть предельно милым, остроумным, и несмотря на мучительный голод, ни в коем случае не показать хозяевам повышенный аппетит - иначе следующего приглашения на ужин может и не быть.
Шевалье еще не успел прочувствовать на себе эту сторону дворцового быта. Иначе бы больше оценил приглашение к вечерней трапезе. Завтрак, который сумел раздобыть для него слуга, был прост, но лучше, чем там, в лагере. К тому же мысли его были заняты совсем другим.
Побродив по залам, где так же как он мыкались другие придворные, пытающиеся хоть как-то себя развлечь, он заскучал. Жизнь при дворе, которая рисовалась ему яркой и насыщенной, на деле оказалась довольно унылой. То ли это ноябрь влиял на общий настрой каким-то безрадостным образом, то ли сама местность оказывала гнетущее впечатление, то ли атмосфера постпраздника наводила тоску, а, может быть и всё вместе.
Брата Филипп увидел только мельком, в первой половине дня, когда тот на бегу спросил его о настроении и помчался дальше по делам службы.
За окном начало быстро темнеть, а вестей от маркиза все еще не было. “Болтун… Трепло… И как я вообще мог повестись на его байки?… Похоже, он просто разыграл меня”, - шевалье сидел около камина, и мрачно наблюдал, как озорной язычок пламени перепрыгивает с одного уголька на другой.
— Можно? — слова опередили стук в дверь, и в проеме показалась довольно нахальная физиономия с быстрыми обшаривающими комнату глазками. — Мой господин послал меня за вами. Сам он ждет в карете у ворот.
Не задавая вопросов, Лоррен быстро поднялся, надел камзол, схватил шляпу и шпагу. — Веди.
Посланник услужливо распахнул перед ним дверь, и шевалье шагнул в царство знакомых приторно-сладких ароматов, которыми карета пропиталась насквозь.
— Счастлив вас видеть, мой друг! — Маркиз был в облаке кружев, но их цвет, как и общий тон его костюма, пока оставался для Филиппа загадкой из-за недостатка света.
— Здравствуйте, маркиз, взаимно. Куда мы едем? В Париж? — шевалье заскочил в карету и плюхнулся на сиденье напротив маркиза.
— Не угадали, милый! — д'Эффиа с интригующим энтузиазмом хлопнул Лоррена по коленке. — Еще варианты?... Впрочем, не буду вас томить. Сен-Клу!
— Сен-Клу? — шевалье на секунду задумался, — Слышал.
— Слышали? — маркиз добавил в свой тон еще больше накала. — Вот где настоящее пристанище красоты, любви и тонкого вкуса! Наш прекрасный принц царит там, и дарит всем нам наслаждение и свободу! — Это прозвучало с таким пафосом и апломбом, что заставило шевалье засомневаться в словах собеседника.
— Вы хотите сказать, что двор Его Высочества превосходит двор короля? — Шевалье помнил, что нужно быть аккуратным в высказываниях хотя бы первое время, но все же не смог скрыть ироничную интонацию, означающую что-то типа: “Ври, да не завирайся”.
— В определенном смысле, да...превосходит… — д'Эффиа принял вызов. — Развлечения, угощения, искусство, блеск… Хотя, одной вещи там всё же нет. Всю её король забрал себе. — Маркиз сделал театральную паузу, намеренно обиженно выпятил нижнюю губу, но в его глазах плескались хитрость и еле сдерживаемый смех. Филипп начал перебирать в уме все возможные материальные ценности, на которые мог претендовать только королевский двор.
— Что же это, маркиз? — Шевалье сдался, поняв, что уперся в границы своей фантазии.
— Скука! — д'Эффиа громко и неприлично расхохотался, шевалье подхватил его смех.
— При дворе нашего прекрасного герцога самые красивые девушки и самые обольстительные юноши! — После того, как маркиз отсмеялся, его голос стал звучать предельно томно. — Скажите, шевалье, вы много видели на королевском приеме красивых лиц? — У Эффиа была особенность смотреть в глаза собеседнику непривычно долгим и пытливым взглядом, независимо от того, смеялся ли он всего секунду назад или грустил.
— Ну… Мне показалось, что фрейлины обеих Величеств достаточно милы… Впрочем, я не особо приглядывался. — Вторую часть фразы шевалье произнес немного скороговоркой, переведя взгляд на окно, где все равно почти ничего не было видно, и поэтому не заметил удовлетворенной улыбки, скользнувшей по губам маркиза в этот момент.
— Да, согласен, там есть примечательные мордашки, но, основная масса - это пожилые уважаемые господа, наводящие тоску одним своим видом. У герцога вы этого не найдете. Общество не столь велико, — маркиз понизил тон, — скорее, это даже круг избранных… — Небольшая пауза, — но там правят бал молодость и жизнелюбие! — Бодро закончил он.
Лошади неслись через лес. Свет факелов тускло освещал путь и немного разбавлял мрак внутри кареты. Ровно настолько, чтобы путешественники могли различать черты друг друга. По счастью, предыдущей ночью немного подморозило, дорога подсохла и им хотя бы не грозило увязнуть колесами в дорожной грязи. Всё остальное, если не повезет, было вполне реальным.
Одинокий огонек, ползущий по безлюдной лесной трущобе, приманивал лихой люд не хуже, чем яркий фонарь ночных мотыльков. Ни один нормальный человек в здравом уме и твёрдой памяти не поехал бы по лесной дороге в тёмную пору. Только безумцы, отчаянно влюбленные либо выполняющие срочное поручение были способны на это.
К какой категории относился маркиз д’Эффиа? Судя по оживленной беспечности, по-видимому, к первой.
Филиппу, сидевшему напротив него, было совсем не тревожно, а, скорее, немного странно из-за общей сюрреалистичности ситуации.
“Брат, наверное, разозлится”, - в мимолётной мысли шевалье не было ни грамма сожаления. Скорее, наоборот, он даже испытал некоторое удовольствие, представив себе красного от злости Луи. Шевалье понимал, что его правильный брат, как только разгребёт безотлагательные дела, с энтузиазмом примется за него. Самовольная вылазка Филиппа в компании маркиза - это лишь случайная оплошность, досадный недосмотр того, кто всё привык держать под контролем.
Маркиз фонтанировал речами всю дорогу без остановки, и Лоррену начало казаться, что его спутник слегка “не в себе” или злоупотребляет какими-то веществами. Пока они тряслись по неровной дороге, Эффиа успел рассказать шевалье о том, что дворец герцог получил в подарок всего два года назад, но только полгода назад сделал его центром своего досуга. В феврале умер его дядя, и вместе с титулом герцога Орлеанского оставил принцу огромный доход. После чего Его Высочество обрели некоторую финансовую независимость от брата и возможность жить так, как ему нравится. Ну, почти…
Шевалье интуитивно чувствовал, что Эффиа втягивает его в какую-то то ли авантюру, то ли во что-то большее. Но даже сама мысль об этом воодушевляла и возбуждала. Брат, с его распорядком и чувством долга, двор с его гласными и негласными законами, замешанными на подобострастии и необходимости выживать, остались где-то там, за темной линией горизонта. Впереди маячило что-то непонятное, возможно даже, осуждаемое обществом, но привлекательное до дрожи в коленях. И маркиз как нельзя лучше подходил на роль проводника в этот новый мир. Главное, чтобы он не оказался Вергилием, сопровождающим Данте на круги ада. Но, это вряд ли. Ад был там, в прошлой жизни, когда на глазах у шевалье ядро разорвало человека напополам, а здесь - небеса сулят ему приключения совсем иного рода, и, возможно, это именно то, что так долго ждало своего часа и теперь нетерпеливо плескалось в его душе, в предвкушении долгожданного приза.
Грунтовая дорога перешла в брусчатку, а, значит, они приехали.
— Вот мы и на месте! — маркиз спрыгнул с подножки кареты, одернул на себе одежды и направился туда, где разноцветными огнями мерцала иллюминация. — Мы немного припозднились, и, видимо, всё началось без нас. Забыл вам сказать - меня задержали дела в Париже по поручению принца… весьма интимного свойства. Не думаете же вы, в самом деле, что я настолько беспечен, чтобы разъезжать ночью по лесу, рискуя быть ограбленным или даже убитым?
Шевалье именно так и подумал, мысленно ответив маркизу, шагая рядом с ним по скрипучему гравию.
Двери распахнулись им навстречу, и волна музыки, теперь не встречая никаких преград, всей своей мощью сначала ударила по ушам, потом, завертев в бурный поток, понесла туда, где находились ее истоки, и откуда она черпала свою божественную силу.
При свете от большого количества свечей шевалье наконец смог оценить изысканные оттенки наряда маркиза. Бледно-розовые кружева и темно-лиловый костюм с золотой вышивкой удивительно шли его рыжеватым волосам, хоть и делали его немного похожим на китайскую марионетку, где всего было как-бы слегка чересчур.
Зал был не такой большой, как тот, в Версале, где шевалье был представлен королю. Но он был в разы уютнее, более причудливо украшен и заставлял гостей почувствовать себя расслабленно и свободно. Именно сочетание камерности и некоторой эксцентричности, сложного убранства и простой атмосферы создавало ощущение какой-то легкости и непринуждённости. Всё это витало в воздухе, настраивало на определенный лад и представляло из себя некоторую опасность для неискушенного человека: возможность перейти ту грань дозволенного и, словно под воздействием алкоголя, потерять контроль над собой, пойдя на поводу у собственных ощущений.
Статуи обнаженных прекрасных юношей и нимф были украшены гирляндами из живых цветов, это в ноябре-то! С потолка свисала люстра, и огоньки свечей, отражаясь в хрустальных гранях, прыгали по стенам и потолку. Вместе со льющимися звуками они создавали единый ансамбль светомузыки.
Источник музыки располагался вдоль стены. Это было небольшое возвышение, на котором стояли и сидели музыканты, и которое было огорожено низкой решеткой, целью которой было защитить музыкантов от случайных толчков и падений неаккуратных, зазевавшихся или опьяневших гостей.
В глубине зала находилось что-то похожее на театральные подмостки с занавесом. Они тоже были украшены цветами и лентами, а рядом маячила какая-то конструкция из фанеры, которая должна была символизировать, по-видимому, древнегреческое судно.
Народу было не очень много, около тридцати-сорока человек. Молодые привлекательные мужчины и хорошенькие женщины составляли основную массу приглашенных. Были несколько участников постарше, но, видимо, и в их присутствии был резон.
Гости стояли полукругом, и их взгляды были устремлены на сцену, где уже разворачивалось какое-то действие. Маркиз проскользнул в первый ряд, отодвинув в сторону какого-то молодого человека с бокалом в руке и уступая освободившееся место Лоррену. Это было невежливо, и молодой человек гневно зырнул на них узкими глазами, но, узнав маркиза, покорно отошел во второй ряд.
На сцене стоял толстый немолодой мужчина в короткой тунике и сандалиях, завязки которых обвивали его волосатые икры. На его плечи был накинут красный плащ, удерживаемый массивной пряжкой. На голове толстяка сверкала позолотой корона с крупными камнями. Напротив него стоял красивый стройный молодой человек с театрально подведенными черной краской глазами и длинными каштановыми кудрями. Его волосы украшал золотой обруч, в центре которого тоже сверкал какой-то камень. Белая туника с расшитым золотыми нитками краем доходила до чуть выше середины стройных бедер, позволяя зрителям любоваться его ногами практически целиком, включая колени и икры. Легкие сандалии на ногах и металлические щитки на предплечьях делали образ прекрасным и законченным.
— Приветствую тебя, о, славный Менелай, богов любимец! — зычно прокричал молодой человек, воздевая вверх руки, на которых Лоррен заметил несколько перстней с крупными камнями.
— Рад лицезреть тебя, о юный принц Парис! Дом мой отныне - твой дом! — толстяк пытался выглядеть величественно, но некоторая суетливость его движений всё сводила на нет, делая его фигуру комичной. Хотя, может быть, так и было задумано.
Шевалье с интересом разглядывал Его Высочество. В том, что это был принц Филипп, у Лоррена не возникло ни малейших сомнений. Кто же еще, кроме него может сыграть прекраснейшего из мужчин того времени? К тому же у него была та же стать, что и у короля, тот же гордый поворот головы, такое же полное достоинства и чувства собственной значимости выражение лица, капризный изгиб губ и четкая линия подбородка. Шевалье поймал себя на мысли, что был бы не прочь с силой прижаться к этим губам, попробовать их на вкус. Он мельком оглянулся вокруг себя: рты девушек были восторженно приоткрыты, взгляды парней выражали одобрение и заинтересованность.
Пьеса “Похищение Прекрасной Елены” была безбожно сокращена и перекроена так, что вся она целиком была сведена до уровня эпизода. Видимо, создатели решили не затягивать выступление, чтобы у гостей осталось время на множество других развлечений.
— Тебя я полюбил отцовскою любовью, — продолжал выкрикивать со сцены толстяк, — и в знак её хочу тебе представить жену мою - Прекрасную Елену! — Он обернулся в сторону занавеса, сделав руками сложный пасс. — Приди же к нам, любви творенье, и гостю окажи почет!
На сцену выпорхнуло явление, всё в облаке воздушной ткани и в сопровождении нежнейшей мелодии от позванивающих украшений. По рядам зрителей пробежал восторженный вздох и тут же замер. Но только для того, чтобы через секунду разразиться громким одобрительным хохотом и оглушительными аплодисментами.
У шевалье внутри как будто что-то оборвалось. И хотя он еще не разобрался: нравится ему это облако или нет, реакция организма, отозвавшаяся на это вторжение, сигнализировала о том, что произошло что-то из ряда вон выходящее.
Это нечто, изображающее Прекрасную Елену, имело длинные черные волосы, которые были стилизованно уложены в женскую прическу, чье изображение часто можно найти на древних фресках и вазах. Локоны были немного более пышными, чем полагалось, и более художественно растрёпанными, чтобы подчеркнуть соблазнительность и некоторую распущенность прекраснейшей из женщин.
Волосы украшали невесомые нити жемчуга. Такие же нити красиво обвивали стройную шею. Хитон был сделан из какой-то воздушной ткани, которая при малейшем движении была готова улететь, унося за собой свою обладательницу. Серебристые обручи перетягивали талию, обнаженные руки были обвиты змеевидными браслетами.
Нежное фарфоровое лицо “явления” было размалёвано так, что лучшие в Париже “торговки любовью” приняли бы ее обладательницу за свою товарку. Нет, грим не выглядел безвкусно или неумело. Наоборот, чувствовалось, что человек, наносивший косметику, был знатоком этого дела и обладал художественными навыками. Просто ее было вызывающе много даже для сцены.
Замешательство шевалье длилось всего пару секунд, не больше. Да и замешательством-то это нельзя было назвать. Скорее, сработал эффект неожиданности. Так бывает, когда настраиваешься на что-то одно, а получаешь совсем другое: искаженное, перевернутое с ног на голову… Ты словно попадаешь в какое-то мистическое пространство и смотришь на всё происходящее с той стороны зеркального стекла.
Шевалье мог поклясться чем угодно, что Прекрасной Еленой был переодетый парень. В этом не было ни малейших сомнений.
Всё указывало на это: фигура была тонкой и пластичной, если оценивать её по мужским параметрам. Но для девушки она была недостаточно изящной, скорее даже угловатой и негибкой.
Обнаженные руки опять же не были ровными и лишенными всякого рельефа, как это бывает у девушек. Они были изящны, с длинными пальцами и белоснежной кожей, но угадывался, хоть и не слишком отчетливо, рисунок, говорящий о том, что их обладатель часто занимался с рапирой.
Движения Прекрасной Елены были подчеркнуто женственными, даже слегка вычурными. Но, в то же время, недостаточно плавными и легкими, если бы это, действительно, была девушка. И хотя парень старался изо всех сил, изображая грацию, именно эта утрированная “женственность” выдавала его как представителя именно мужского пола.
Слой косметики опять же. Только мужчины, которым нравится почувствовать себя в женском образе, с такой любовью и усердием будут накладывать на лицо все эти женские штучки, чтобы стать еще более похожими на них и замаскировать мужскую угловатость. Но в этом-то и кроется эффект “перебора”. Словно человек, досконально изучивший все приемы “женской прелести” и доведя навыки в нанесении макияжа до высшей точки, не смог вовремя остановиться, и, в погоне за совершенством, в итоге добился противоположного результата, а именно некой вульгарности и шлюховатости.
В походке тоже крылась какая-то пружинистость, свойственная пантере, а вовсе не девичья грация и беспомощность. И это было заметно. Во всяком случае, Лоррену.
И, самый верный знак: на девушку у него никогда бы не ёкнуло, будь она хоть самой прекрасной феей на свете. Так распорядилась природа, а ее не обманешь.
Шевалье перестал следить за действием, не отрывая глаз от “явления”. Явление томно взмахивало ресницами, кружилось вокруг Париса, и в итоге оказалось вместе с ним на “корабле”. Далее последовали объяснения в любви, и попиратели супружеской верности и законов гостеприимства бросились в объятия друг друга под крики и аплодисменты зрителей. Занавес.
Шевалье орал и аплодировал громче всех, ловя на себе любопытные взгляды. Маркиз тихо посмеивался, глядя на его раскрасневшееся лицо. Постановка была великолепной, а финал фееричным. Разгоряченные гости требовали выхода “артистов” на поклон.
Занавес опять распахнулся, и все участники представления выбежали на сцену. Все, включая гребцов и загримированных под мавров слуг Менелая. Герцог Орлеанский раскланивался со сдерживаемым торжеством на лице, стараясь держаться достойно среди всеобщей вакханалии. Было заметно, что он ужасно доволен собой и своей игрой. "Прекрасная Елена" приседала в реверансах и строила глазки. Толстяк, смахнув со своего лица грозное выражение, теперь широко улыбался и со счастливым выражением лица смотрел на своих “коллег”.
Гости кричали “браво” и “бис”. Занавес опять опустился, и всем стало понятно, что нужно продолжать веселиться и развлекаться в обычном режиме.
Люди стали рассредоточиваться по залу.
— Ну как вам тема? — спросил маркиз, лукаво заглядывая Лоррену в глаза.
— Полный отпад! — Разгоряченный шевалье никак не мог успокоиться. — Давно я так не веселился! Маркиз, вы - чудо, что притащили меня сюда!
— Веселье еще впереди, — польщенный маркиз улыбнулся. — Это… скажем так… прелюдия, — его голос прозвучал загадочно, а выразительное движение бровей продолжило приятную недосказанность. Шевалье невольно повторил это движение, задержавшись взглядом на лице д'Эффиа.
— О, звучит как вызов! — Шевалье рассмеялся и хлопнул маркиза по руке. — Так на что мне настраиваться?
— Для начала, на личное знакомство с Его Высочеством, милый. Я представлю вас ему, как только он выйдет. А пока, пойдемте выпьем чудесного напитка! Вы когда-нибудь видели, чтобы вино било фонтаном? — Маркиз потащил его под руку туда, где среди груд угощений райским источником удовольствия пульсировал и источал аромат Пино Нуар.
Около источника шла какая-то веселая возня: кого-то облили вином, и теперь две девушки, хохоча, промакивали батистовыми платочками жилет молодого человека. Тот тоже смеялся, и, казалось, был не сильно расстроен испорченным костюмом.
Герцог Орлеанский находился в зале уже пару минут, когда его, наконец, заметил маркиз. Да и заметил-то только после того, как шевалье, обернувшись, разглядел в окружении гостей того самого юношу, который с таким апломбом изображал принца Париса. Лоррен дернул д’Эффиа за борт камзола и показал глазами в центр зала.
Филипп Орлеанский, уже переодевшийся в изысканный светло-серый костюм, сам шёл в их сторону в сопровождении своей сценической возлюбленной, которая была… вернее, был “в образе” и изящно держал троянского принца под руку.
Его Высочество уже смыли театральный грим и теперь густая черная подводка вокруг глаз не отвлекала внимание собеседника от его выразительных темных глаз и правильных черт лица.
Герцог определенно был очень красив, но в его облике угадывались высокомерие и чванливость, что, в принципе, было свойственно особам королевской крови.
Все это Лоррен успел уловить за те несколько мгновений, пока принц и его спутники приблизились к шагнувшим им навстречу маркизу и шевалье. Лоррен держался немного позади.
Маркиз поклонился. Он сделал это так непринужденно, даже с долей небрежности, только лишь с целью соблюсти правила этикета для посторонних глаз. С принцем и его окружением он был на “короткой ноге”.
— Ваше Высочество, позвольте вам представить моего нового друга - шевалье де Лоррена. Он всего несколько дней назад приехал с места боевых действий, и еще не успел перестроиться на наш праздничный уклад, не судите строго его слишком мрачный наряд!
— Филипп де Лоррен, к вашим услугам, — шевалье склонился перед принцем Парисом, и, выпрямившись, уставился ему прямо в лицо.
Громкий непристойный ржач сорвался с нежных губ того, кто совсем недавно на сцене в образе “прекраснейшей из женщин” изо всех сил старался пищать мелодичным сопрано. Голос был настолько мужским, что никак не вязался с фарфоровым кукольным лицом, нежные черты которого только портил вульгарный макияж. Парис на секунду растерялся, но тут же вернул своему лицу самодостаточное и гордое выражение.
— Я же говорил, что наш Арман достоин королевских регалий! — Красотка Елена никак не могла унять душивший ее смех.
Теперь смеялись все, кто стоял поблизости. А те, кто был в отдалении, спешно подтягивались поближе, чтобы ничего не пропустить.
Шевалье понял, что облажался по полной. Но с самоиронией у него был порядок. Да, он опозорился, но это был блистательный позор! Теперь все присутствующие еще неделю будут обсуждать этот конфуз, центром которого он невольно стал. В конце концов, чёрный пиар - самый быстрый путь к успеху.
Глядя в веселое лицо теперь уже раскрывшего свою личность герцога Орлеанского, он тоже громко рассмеялся, присоединившись к всеобщему хохоту. Арману де Грамону, графу де Гишу одному почему-то не было смешно. Возможно, его подвело чувство юмора, которое часто сбоит у тех, кто привык вызывать только восхищение и быть всеобщим любимцем.
— Филипп, герцог Орлеанский, — отсмеявшись, “Прекрасная Елена” теперь приветливо улыбалась и смотрела с заинтересованным лукавством. Принц протянул шевалье руку для поцелуя, как это делают женщины. С озорным выражением лица он продолжал играть взятую на себя роль.
Лоррен мгновенно уловил правила игры и, поклонившись, нежно взял эту руку и продержал ее около своих губ, наверное, немного дольше, чем того требовала обычная вежливость. В толпе кто-то присвистнул, вызвав у принца еще одну улыбку.
— Идемте с нами, шевалье. В компании моих самых близких друзей, я думаю, вы не заскучаете. Пора промочить горло, верно, Арман? — Брат короля взглянул на Гиша, снова подцепив его под руку.
— Да, Ваше Высочество, — сдержанно и каким-то скучным тоном ответил граф. Весь этот фарс не пришелся ему по вкусу, как и реакция Лоррена на конфуз с последующим поцелуем. “Шут гороховый”, — подумал он, царапнув шевалье презрительным взглядом.
Вечер продолжал набирать обороты, постепенно видоизменяясь, просачиваясь в соседние комнаты и становясь все более приватным. Откуда-то из дальних покоев слышался приглушенный женский смех и какие-то звуки то ли игр, то ли еще чего-то.
Комната, в которой расположился Филипп Орлеанский с друзьями самого близкого радиуса, была в два раза меньше той гостиной, где проходило представление. Свет был более приглушенным, как и звуки музыки, которые извлекали из своих инструментов три музыканта - только часть того оркестра, который зажигал в гостиной.
Вино и закуска были разложены то тут, то там, а общая атмосфера казалась более камерной, доверительной, расслабленной и никого ни к чему не обязывала. Каждый занимался тем, чем хотел. Женщины отсутствовали, что превратило это собрание в своего рода мальчишник с его правилами, тоном и направленностью разговоров.
Какая-то парочка уже пошла дальше, тихо хихикая и тискаясь в углу. На них никто не обращал внимания. Видимо, это было совершенно естественным и обычным делом.
Граф де Гиш вальяжно сидел в кресле, вытянув ноги и держа в руке бутылку, из которой он время от времени маленькими глотками отхлебывал вино. Сняв камзол, жилет и платок, он остался в одной рубашке, которая была расстегнута на его груди и демонстрировала её красивые линии.
Шевалье показалось очень странным то, что не не Филипп, а именно граф был здесь центром внимания.
Для всех, но не для Лоррена. Шевалье весь вечер не спускал глаз с принца. Он ловил себя на мысли, что чем дольше длится вечер и чем больше алкоголя попадает в ему в кровь, тем всё труднее ему скрывать раздражение и даже какую-то обиду за Филиппа.
Принц уже не выглядит задорным и безбашенным, каким он был сначала на сцене, а потом при знакомстве с шевалье. Вдруг Лоррен отчётливо понял, что принц страдает. И причина этих страданий - этот напыщенный индюк, который сейчас развалился в кресле, сосет вино и разглагольствует о прелестях какой-то фрейлины, сравнивая их с богатым оснащением другой дамы. Кто-то из слушателей вставляет сальный комментарий, далее следует дружный ржач, и Гиш снисходительным тоном продолжает свой рассказ. Филипп вместе со всеми слушает того, кто даже не смотрит в его сторону, а обращается больше к группе парней, сидящих на другой стороне. Шевалье кожей чувствует напряжение между этими двоими.
Время от времени Филипп начинает вести себя слишком оживленно, но всё время как-то “не в тему”, и его становится почему-то безумно жалко. Кажется, остальные тоже это чувствуют, но стараются не показывать вида.
Общество постепенно пьянеет: кто-то быстрее, как маркиз, чей заплетающийся язык и комментарии не к месту сами по себе уже вызывают смех, кто-то медленнее, как шевалье. Но, тем не менее, все верно приближаются к той стадии, когда на передний план выходят собственные инстинкты и желание заявить о себе, а сигналы разума заглушаются и остаются где-то позади.
Филипп же весь вечер не сводит с Армана глаз. Вот Его Высочество, слегка качнувшись, поднялся со своего места, забрал из рук Гиша бутылку, сделал приличный глоток и игриво уселся на подлокотник его кресла, нависнув над ним в самой обольстительной позе. Его волосы коснулись лица любимого и голой кожи его груди.
Лоррен представил себя на месте графа, ощутил щекотание шелковистого локона и даже почувствовал его аромат. Шевалье перестал дышать, наблюдая за парочкой и забыв о раздражении, которое вызывал в нем чванливый граф.
Но этот засранец всё испортил. Он недовольно поморщился, отвел рукой волнистый локон и встал с кресла, якобы для того, чтобы дать совет одному из играющих в карты.
Жалобное выражение на секунду мелькнуло на лице принца, которое он тут же стёр веселым смехом и комментарием о том, что сейчас Арман всех уделает, как только включится в игру.
Шевалье чувствовал, что Филиппу безумно одиноко среди этих веселых безбашенных приятелей. Каждый из них, наверное, стремился развлечь принца, быть очаровательным, или таким, каким его хочет видеть Филипп.
Но в то же время они изо всех сил стараются делать вид, что не замечают всей ситуации, потому что это не их собачье дело… Или из боязни нажить себе врагов, или еще кучи причин. И, в итоге, ты остаешься один на один со своими невзгодами, невыговоренностью и ощущением того, что, по большому счету, ты никому не нужен.
Для шевалье было совершенно очевидным то, что Гиш не любит принца. Мало того, Филипп надоел ему хуже горькой редьки, и граф с трудом терпит его общество. Но все же терпит. И ведет себя как свинья, отыгрываясь на нём за свое малодушие, корысть или еще бог весть за что. А Филипп, вместо того, чтобы послать на хер, цепляется за него, навязчиво пытаясь привлечь его внимание.
Почему он так ведет себя? Почему терпит презрительное невнимание к себе, словно не является братом короля и первым претендентом на трон? Гиш, несмотря на тупой маскировочный маневр с картами, просто стряхнул с себя принца, как стряхивают крошки с камзола, или как злая хозяйка стряхивает с колен случайно прыгнувшего к ней, перепутав с другим, излишне ласкового котенка.
Лоррену вдруг захотелось смазать Гиша по роже. Не вызвать на дуэль, заносчиво и театрально бросив ему в лицо перчатку. Не предложить защищаться, эффектно размахивая шпагой перед его носом… Вся эта чушь для благородных мальчиков!.. Нет. Именно заехать со всей дури кулаком по его высокомерной красивой роже, чтобы он утирался, захлёбываясь кровавыми соплями и скулил от обиды и унижения. Подраться с ним так, как дерутся простолюдины, и увидеть выражение растерянности на этом когда-то надменном лице... выставить его самого в жалком свете.
Лоррену вдруг стало тошно здесь находиться. Лучше выйти на мороз и немного проветриться. Он поднялся со своего места и тут же ощутил, насколько пьяным он был.
Пройдя мимо охраны, он вышел на свежий воздух. Впервые в жизни он ощущал в сердце какую-то странную тоску и не понимал, с чем это было связано. То ли луна, наконец пробившись сквозь пасмурный и тёмный ноябрь, вдруг засветила как-то по-особенному, и всё, включая бесхитростный гравий под ногами, вдруг заиграло в её лучах по её правилам…То ли сам вечер был как-то странно заряжен и своей сюрреалистичностью был близок к его самым безумным снам…То ли это сам Филипп умел насылать морок на неподготовленные головы, который рождал в мыслях дикие фантазии сродни наваждению.
Шевалье впервые столкнулся с таким явлением. Филипп был каким-то особенным, каким-то … Лоррен никак не мог подобрать нужного слова. Совсем не зная его и за весь вечер перекинувшись с ним лишь парой фраз, шевалье чувствовал какую-то связь с ним, причём даже не на физическом, а на каком-то другом уровне. Когда что-то внутри твердит: “Моё”. И это было настолько явным и справедливым, что в какой-то момент шевалье стало казаться, что этот гадкий Гиш крадёт у него его прелесть. И хоть в этом сквозило безумие и было похоже на тяжкий наркотический бред, шевалье чувствовал это до боли отчётливо.
“Волшебный”, - наконец нашлось слово, которое больше всего шло Филиппу, и шевалье стало легче.
Словно жизнь заиграла какими-то новыми неведомыми красками, и, как бы пошло это ни звучало, как будто она впервые обрела смысл.
(Окончание на следующей неделе)
)
Описание Елены Прекрасной волшебное от первого до последнего слова, а его страдания(( Мне кажется, эти никем не замечаемые страдания как раз добили шевалье, потому что у них в начале сериала явно разыгрываются отношения в духе доминанта и виктима, хотя виктимность у Филиппа очень своеобразная. Но вот тут, в шевалье в буквальном смысле слова проснулся шевалье от такого жертвенного принца))) 
