Осень в Париже ненамного лучше осени в Турине, куда дражайший папенька сослал свое чадо после того омерзительного инцидента в имении, который выволок на свет божий порочные наклонности сына. Отправляя Филиппа в расположение войск, принимавших участие в осаде города, славный граф д'Аркур в своей наивности рассчитывал убить сразу двух зайцев, а, может быть, даже трех.
Во-первых, дух войны, запах пороха, грохот орудий и бодрящее чувство опасности должны были дать понять паршивцу, что этот мир состоит не только из удовольствий и безнаказанных проказ под защитой мамкиных юбок. Существует мир настоящих мужчин, где правят доблесть, жажда славы, дружба и здоровые природные потребности.
Во-вторых, у графа еще теплилась надежда на то, что его второй сын сделает блестящую военную карьеру. Возможно, участие в походе станет отправной точкой для этого. Ну, и в третьих, граф решил одним махом исправить все косяки материнского воспитания и устранить их вопиющие последствия. Как говорится, или пан, или пропал. Поэтому участь Филиппа де Лоррена была безоговорочно решена.
И сейчас, отвратительным дождливым днем, подъезжая к Парижу после всех испытаний, перенесенных им в военном лагере, юный шевалье чувствовал себя ветераном всех на свете войн, жертвой отцовского беспредела и практически мучеником. Он не видел романтических аспектов военной жизни: только грязь, вонь и полная антисанитария. Наконец-то все позади. В поместье отца он теперь ни ногой. Его ждет Париж, приглашение ко двору и обещанная братом встреча с королем.
Уже второй час шевалье лежал в ванне, а слуга всё подливал и подливал горячую воду. От воды шел аромат знакомых цветов, который распространялся по всей комнате. “Лавандовый…да, точно, костюм будет нежно-лавандового цвета с серебристой вышивкой”, - Филипп мечтательно откинул назад голову и зажмурился от удовольствия, представив себе всю эту невозможную красоту. “Он будет в меру сдержанным, но безумно изысканным”.
Ещё два дня назад он, словно нахохлившийся злой воробей, сидел в отсыревшей палатке, вернувшись после обхода постов по заданию командира, и, злясь на весь мир, а больше всего на своего отца, посылал ему в пространство вовсе не лучи добра. Филиппу казалось, что грязь, постоянно влажная холодная постель, непрекращающийся моросящий дождь и окружение солдафонов - это теперь его новая реальность, и он заперт в ней навечно, словно оловянный солдатик в картонном домике, давно позабытый на пыльном чердаке подросшими детьми. А сейчас он расслабляется в душистой ванне, словно все недавние события произошли не с ним.
Рефлексия крайне редко посещала шевалье. Он почти никогда не копался в закоулках своей души, не ворошил прошлые события и не выстраивал призрачных мостиков, пытаясь ими объяснить, что и почему не так в его теперешней жизни. Он никогда ни о чем не жалел и не винил себя. Что прошло, то прошло - пляшем дальше.
Такой подход к жизни со стороны смотрелся как легкомыслие, девичья память и даже некоторая недалекость ума. Но эти выводы были в корне неверными. Дело было не в отсутствии достаточного ума. Просто ум у Лоррена работал по-другому: не зацикливайся, а иди дальше.
Его мысли постоянно вертелись вокруг того, чтобы еще такого придумать, чтобы максимально разнообразить свою жизнь. Повторяться - это значит проявлять дурной тон, а скука для него была самым страшным наказанием. И если какие-то библейские постулаты он был готов оспорить, то в том, что уныние - тяжкий грех, был полностью согласен.
Именно поэтому военная дисциплина, подчинение старшим по званию и совершенно бессмысленные одни и те же повторяющиеся действия угнетали его больше, чем отсутствие комфорта и невозможность элементарной гигиены. Ему казалось, что еще немного, и он просто зачахнет, лишенный подпитки, словно садовое растение, пересаженное на пустырь с чертополохом.
В такие моменты жалость к себе разгоралась особенно сильно, и к ней примешивались крайний нигилизм и презрение к окружающим, которые уже стали неотделимой частью его натуры. Война - как вообще это может нравится? Его товарищи от младших офицеров до старших выглядели вполне довольными жизнью. Солдатской стезе не позавидуешь: она, бесспорно, тяжела, но для дворянина - это испытание, достойное настоящих мужчин. Тупые недалекие мужланы. Если в их, лишенном фантазии сознании, это был источник острых ощущений и чувства собственной значимости, то у него другие планы на эту жизнь. Он придумает что-нибудь поинтереснее. Если выживет.
И вот сейчас, в горячей ванне, его мысли улетели так далеко, словно цветочные испарения обладали еще одним неизученным свойством: способностью растворять воспоминания. Или это чья-то услужливая рука вместе с лавандой подкинула в котелок с кипятком пучок травы забвения.
В комнату вошел пожилой слуга, неся еще один кувшин с горячей водой. Филипп подобрал ноги, чтобы не обжечься неразбавленной водой, не глядя на слугу и не прекращая придирчиво разглядывать свое лицо в маленькое круглое зеркальце. От горячей воды оно разрумянилось, покрылось бисерными капельками влаги, и в обрамлении мокрых светлых завитков весьма радовало своего хозяина. Губы немного обветрили, но это легко исправить. Слуга, присматривавший за шевалье и его братом еще в детстве, и наблюдавший, как они растут, скользнул взглядом по ладной юношеской фигуре без тени двусмысленного любования, а, скорее, как гордая нянька разглядывает объект своей заботы.
— Ваша светлость похорошели еще больше. Возмужали. — Слуга наливал воду, размешивая ее рукой. — Немного худы, но теперь отъедитесь. Вы прекрасно сложены.
Шевалье и так отлично знал это, тем не менее, слова были приятны.
— Когда вернется брат? — Филипп отложил зеркальце в сторону и погрузился в воду с головой, выныривая и вытирая глаза.
— Не могу знать, ваша светлость. Граф мне ничего не сказали. Господин почти все время в Версале. После того, как ваш батюшка вышел на пенсию, у него забот полон рот - крутится как белка в колесе. Такой молодой и такая ответственность. Мыслимое ли дело - заведовать королевскими конюшнями и отвечать за все выезды!
— Даа… Большой человек стал, — Филипп насмешливо ухмыльнулся, представив брата в его новой роли.
Вернувшийся поздно вечером, Луи деловым тоном сообщил, что завтра во дворце намечается большой прием, и это подходящее время, чтобы быть представленным королю, а также отличный повод заявить о себе при дворе. Шевалье вытаращил глаза на брата.
— Завтра?! Ты с ума сошел! Как ты себе это представляешь!? — Мечты о первом появлении при дворе в сногсшибательном лавандовом костюме быстро скукожились, уступив место даже не тревоге, а настоящей панике. — В чем я пойду? В этих позорных обносках? — Филипп брезгливо кивнул в сторону своей старой одежды, валяющейся бесформенной кучей в дальнем углу комнаты.
— И это вместо благодарности, — усмехнулся Луи, отчасти радуясь тому, что, по-видимому, его брат не слишком изменился, и военная компания не оставила ощутимых следов в его сердце.
— Я очень благодарен тебе, честно! Но я не хочу выглядеть посмешищем! — Вид у Филиппа был растерянный.
— Оденешь мой парадный костюм.
Филипп совсем сник. У них с братом были разные фигуры, и даже разный рост - Луи был выше и помассивнее, что ли.
— Ладно-ладно, успокойся. Сделаем ход конем - возьмем напрокат один из костюмов у господина Кюшона - у него целая мастерская по пошиву одежды для господ послов и гостей двора.
Шевалье вздохнул. Вариант был тоже так себе, но еще куда ни шло. Во всяком случае он не будет выглядеть как клоун в камзоле Луи.
На следующее утро они были в мастерской господина Кюшона. Перемерив несколько подходящих по размеру костюмов, Филипп выбрал строгий темно-синий наряд. Ни цвет, ни минималистическая вышивка ему не понравились, но, по крайней мере, сидел он на Филиппе идеально. Придется пожертвовать эстетикой в пользу ладного силуэта. Но, шевалье надеялся, что это только временный компромисс.
Ближе к вечеру братья отправились в Версаль.
Подъезжая к новой королевской резиденции, шевалье обратил внимание на контраст между общим антуражем места и атмосферой безудержного веселья: кругом огни, фейерверки, музыка из окон, и все это в окружении унылых болотистых полей, валяющегося тут и там строительного мусора и не слишком аккуратно засыпанных дорожек. Из-за многочисленных строительных лесов и общей неустроенности, долетающие звуки праздника принимали несколько истеричный оттенок. Как будто тут работал принцип “не благодаря, а вопреки”.
Лица придворных “светились” тем же настроением: король сказал "всем радоваться" - значит радоваться!
Его Величество Луи 14 шел по залу в сопровождении молодой жены Марии-Терезии и королевы-матери Анны Австрийской. Несколько придворных фрейлин обеих королев шли немного поодаль, но тем не менее, все они составляли одно шествие. Придворные почтительно кланялись, не сводя глаз с молодого короля, который был чудо как хорош собой. Его Величество обращалось попеременно то к одному подданному, то к другому, и его лицо выражало искреннее внимание к собеседнику, такт и даже какую-то отеческую заботу о “детях”, несмотря на возраст конкретного “дитяти”.
Заметив в толпе своего главного конюшего и друга детства - Луи д’Арманьяка, король улыбнулся и направился к нему, проигнорировав несколько придворных, рассчитывающих на внимание Его Величества.
Граф слегка подтолкнул вперед стоящего рядом с ним Филиппа и представил его королю.
Луи приветливо кивнул новенькому, хоть и не смог удержаться от внутренней усмешки. Тоже, впрочем, совершенно не злой: этот юноша еще наведет шороху среди юных и не очень фрейлин. Проскользнувшая мимолетом мысль выдала себя чуть дрогнувшим уголком губ, но добродушная улыбка, словно игривая волна прибоя, тут же смыла даже тень двусмысленности с царственного чела.
Король, так рано познавший предательства, измены, заговоры и моменты крайней опасности, научился хорошо разбираться в людях. По чертам лица, по блеску глаз, по позе и еще огромному количеству явных и неявных знаков, он считывал, словно опытный лицедей или бродячий уличный пес, от кого какая энергия исходит, и чего можно ждать от того или иного человека.
Вот и юный шевалье, как показалось Луи, был насквозь понятен и прост: чертенок, строящий из себя невинность. Достаточно проблемный мальчик с амбициями и потаенными желаниями. Впрочем, и такую категорию людей Луи хорошо знал и умел держать в узде. К тому же авторитет брата и его твердая рука служили гарантией того, что эксцессов не будет. А двор всегда благоволит красивым лицам, и не имеет ничего против красивых детей, пусть даже незаконных и раскиданных по монастырям, дальним родственникам или взятых под личную королевскую опеку.
Всё это проскользнуло в голове Луи в какую-то долю секунды, материализовавшись в итоге в одну короткую, но такую приятную для ушей фразу: “Добро пожаловать в Версаль!”
— Вас устроила ваша комната? — в голосе Луи сквозило внимание.
— Абсолютно, Ваше Величество! — бодро и с энтузиазмом почти выкрикнул Лоррен, чем вызвал еще одну легкую улыбку короля и хихиканье молодых фрейлин, впрочем деликатное и нарочито сдерживаемое, скорее кокетливо направленное то ли на самого Луи, то ли на его собеседника. Взгляд Марии- Терезии по-прежнему не выражал ничего.
— Прекрасно. Осваивайтесь.
На этих словах король бросил взгляд мимо головы шевалье в дальний угол зала, таким образом дав понять, что беседа закончена. Шевалье почтительно поклонился, в то время, как Его Величество последовало дальше.
Как только король со свитой отошел достаточно далеко, и его спину скрыла сомкнувшаяся толпа придворных, Лоррен обернулся к своему брату с сияющими глазами и готовой расплыться до ушей улыбкой. Восторг и даже какое-то торжество, почти хвастовство, так явно читались на его лице, что брату поневоле захотелось снизить градус этой эйфории. Он сдержанно улыбнулся в ответ и выразительно повел бровями, как бы говоря: “Ну, теперь берись за ум и не посрами честь семьи. Я в тебя верю.”
Братья немного отошли в сторону, встав к окну и рассматривая придворных, как на них налетел ворох из желтых кружев, окутанный таким облаком из аромата пьяняще-сладких духов, что у любого неподготовленного человека могла закружиться голова.
Граф Арманьяк недовольно поморщился, но заметить это мог только шевалье, хорошо знавший малейшую мимику своего брата. Для всех окружающих же лицо графа приняло вид радушия и лояльности к наскочившему на них, и едва не сбившему с ног, явлению.
— А что это у нас такое?! — нарушитель спокойной обстановки заверещал театральным голосом, усугубляя впечатление утрированно-выразительной жестикуляцией и излишне живой мимикой. — Я наблюдал за вами, король уделил вашему обществу больше времени, чем остальным, и я крайне заинтригован! Накормите мое любопытство, умоляю вас!
На этих словах молодой человек подчеркнуто с ног до головы оглядел юного шевалье, и, уже обращаясь к нему, добавил: — Свежая кровь, чтобы свести этот двор с ума? — Потом опять повернулся к графу: — Представьте меня, граф, не томите! Кто сей прекрасный бутон, готовый распуститься на этом унылом поле?
На этих словах Лоррен прыснул, не сумев удержать смех. Если вся остальная тирада была еще куда ни шло, то прекрасный бутон - это уже слишком. Судя по всему, подошедший был творцом одного единственного произведения искусства - себя самого. Нарциссические наклонности, самолюбование до той самой степени, когда человек не видит, как смешно он выглядит со стороны, были развиты в нем до такой степени, что это было почти талантливо.
— Знакомьтесь, Филипп, маркиз Д’Эффиа. Маркиз, знакомьтесь, мой младший брат - Филипп де Лоррен.
— Какая прелесть! Кто бы мог подумать! Вы совсем не похожи! Граф, позвольте мне украсть вашего спутника. Я проведу для него экскурсию и познакомлю с достойными людьми этого двора. А иначе вы так и простоите весь вечер у стенки. Вы слишком скромны, мой милый граф. А молодому человеку нужны впечатления! Вы не против? — Он с выжидательной улыбкой повернулся сначала к Арманьяку, потом к шевалье.
Граф нахмурился, но опять же, заметил это только Лоррен. Жизнь при дворе, соблюдение всех условностей и заученный этикет не позволили высказать неодобрение к такого рода услужливости и учтивости. Маркиз был безупречен в плане построения разговора, и повод для отказа так и не был найден. Тем более, Арманьяку уже давно нужно было удалиться по вопросам службы: в королевские конюшни поступила новая партия лошадей, которые требовали внимания не меньшего, чем его собственный брат. А, может быть, даже большего.
— Хорошо, маркиз. Я рассчитываю на ваше благоразумие и чувство такта, которым вы славитесь среди всех нас.
— Конечно, конечно. Занимайтесь своими делами, граф, и будьте спокойны. Юноша в надежных руках, вы же меня знаете!
“Слишком хорошо”, - буркнул под нос Арманьяк, после того как раскланялся с маркизом и кивнул брату.
Уже идя по коридорам дворца, Луи д’Арманьяк старался выбросить из головы тревожные мысли. Он убеждал себя в том, что сделал все возможное: его брат принят во дворе, представлен королю, обеспечен жильем, а дальше пусть сам - не маленький. Когда-то граф сам был в подобной ситуации - новенький при дворе в окружении чужих людей, а вот теперь - главный конюший Его Величества. Мы - из рода Гизов и всегда добиваемся всего, чего хотим.
Эта последняя мысль разогнала всех скребущих на душе кошек, и граф Арманьяк бодрой походкой вышел из здания, предвкушая смотр вновь поступивших лошадей и приятные заботы, связанные с этим. И в тот момент, когда он вошел в королевскую конюшню, мыслей о брате не осталось и следа.
В тот же самый момент, шевалье, увлекаемый под руку маркизом, порхал по залу от одной группы людей к другой, не успевая запомнить лиц, имен и того, кто кем является и какую роль играет при дворе. Все в его голове смешалось в какую-то пеструю кашу, щедро сдобренную забродившим вареньем и еще бог знает чем. Впечатления, скорее, приятные, даже вызывающие душевный подъем. Но их переизбыток принес некоторую усталость и желание перевести дух хоть на пару часов.
Маркиз был всего на несколько лет старше шевалье, но он так забавно строил из себя наставника, что было заметно, как нравится ему эта роль. Кажется, он заметил, что перекачал своего нового знакомого впечатлениями, и, подхватив с подноса проходящего слуги два бокала - один для себя, другой для спутника, увлек его в сторону от толпы, туда, где в ряд стояли кадки с экзотическими растениями из оранжереи.
— Признаюсь вам, мой друг, здесь довольно уныло. Двор его величества слишком чопорный, холодный и такой предсказуемый. — Кислая гримаска исказила его слишком фигуристый изгиб губ, тронутых красным пигментом. — Заранее знаешь, кто что скажет и в какой момент чихнет.
— Мне так не показалось. К тому же, насколько я знаю, французский двор - самый блистательный во всей Европе.
— Святая невинность! Когда-то я тоже восхищался всем этим… — граф сделал рукой неопределенный жест, выражающий то ли брезгливость, то ли пренебрежение, то ли просто разочарование. — Вот другое дело - двор его высочества герцога Орлеанского! Сказка, феерия, божественная рапсодия! Каждый раз что-то новое, сводящее с ума своей неординарностью, вкусом и артистизмом! — Маркиз мечтательно закатил глаза и томно вздохнул. — Завтра вы увидите, что такое настоящий праздник жизни! Я пришлю за вами слугу и введу вас в общество избранных! — Маркиз взял руку Лоррена в ладонь и заговорщицки-доверительно накрыл ее другой ладонью. — А пока отдохните, мой прекрасный фавн, у вас есть несколько часов.
Шевалье вернулся в свою комнату и, не раздеваясь, завалился на кровать, откинувшись на спину и уставившись в потолок. Он пытался пошагово прокрутить весь сегодняшний прием, но мысли путались, обрывались, прыгали с одной детали вечера на другую, водили какой-то бессмысленный отвязный хоровод, словно одурманенные зельем и разнузданностью язычники на празднике Бахуса, и никак не хотели складываться в более-менее вменяемую картину. Или он выпил лишнего, подначиваемый этим суматошным маркизом, или просто выпал из нормальной жизни, проведя столько времени в той, другой реальности, о которой даже вспоминать не хочется. Но ничего, он догонит, вольется ….
Из всего вечера ясными оставались только беседа с королем и предупреждение маркиза о грядущей потрясающей вечеринке герцога Орлеанского. Сначала шевалье хотел посоветоваться с братом и выпытать у него некоторые подробности, но, вспомнив выражение неудовольствия на лице Луи при появлении маркиза, решил не отвлекать занятого и ответственного государственного человека своими делами. Сам со всем разберусь. Главное, держать ухо востро, больше приглядываться и поменьше болтать.
Маркиз, судя по всему, тот еще шельма, но почему-то Лоррен доверял ему. Или просто долго дремавший в нем и не находивший применения там, в военном лагере, дух авантюризма теперь, словно, наглый котяра, сквозь сон учуявший запах колбасы, проснулся, приподнял свою хитрую морду, принюхался и побрел туда, к манящим его приятным ништякам. Странное чувство, которое он не мог описать самому себе. Как будто что-то должно случиться, и это “что-то” было одновременно пугающим и возбуждающим, на грани религиозного экстаза.
Слуга, приставленный к нему братом, вышел из своей комнатки и помог Филиппу раздеться, аккуратно повесив унылый темно-синий костюм в шкаф. Странно, но перенасыщенный впечатлениями шевалье, уснул моментально, и во сне вокруг него летали какие-то то ли цветные пятна, то ли бабочки, которые при приближении оказывались то Его Величеством, то маркизом д’Эффиа.
(Продолжение следует)
)
Как всё у этого автора, несколько сыровата, но для начала хорошо и на русском всё равно нет альтернативы. 