— Ваше Величество, — Рокэ Алва, умудрившись совершить невозможно, а именно – сдвинуть с траектории движения на короля верного Бонтана, стремительно приближался в задумчивости сидевшему за завтраком Людовику, — так больше продолжаться не может.
Король вскинул на вошедшего задумчивый взгляд.
— Что именно не может так продолжаться, господин Первый Маршал Талига? — спросил он, прекрасно зная, как гостя доводит почти до бешенства эта формулировка из его уст. Впрочем, внешне Алва этого никогда не показывал, лишь ноздри подрагивали от сдерживаемых чувств. Когда однажды Филипп не выдержал и спросил, что происходит – мол, вы же не против, когда я вас так называю, Рокэ на мгновение словно даже растерялся, а потом высказал что-то вроде «вы, Ваше Высочество, прибегаете к этой формулировке в определённые моменты нашей жизнедеятельности, и нет, де Лоррен, не закатывайте глаза, если я услышу это в такой момент от вас, вышвырну из моей постели тут же, да, да, вашей постели, Ваше Высочество, вашей. Все равно вышвырну. Так вот. Во-первых, ситуация. Не думаю, что я вообще хотел бы оказаться в аналогичной с вашим братом, мой дорогой Филипп. А во-вторых… А, неважно». Его Высочество хотел было обидеться, его всегда возмущала манера Алвы прерываться на полуслове, но Марсель как обычно спас ситуацию. «Росио хочет сказать, — любезно пояснил он, невзирая на молнии, которые метал в него взгляд Рокэ, — что ваш брат, Филипп, всегда говорит это «господин Первый Маршал Талига» так, что сразу понятно: он-де принимает эту игру, называет этого приехавшего выскочку так, как выскочка отрекомендовался, но не верит ни в Талиг, ни в первомаршальство, ни вообще во всю эту историю.»
Бонтан, хмыкнувший где-то за спиной Алвы, кажется, тоже прекрасно понимал – или даже точно знал – что происходит, и это раздражало ещё больше.
— Не хотите ли выпить со мной? — любезно осведомился Людовик, жестом приказывая подать бокал и приглашая Алву присесть к столу. — Наверное, в этом вашем Талиге вы со своим королём запросто пьёте вместе, раз уж вы такой невероятный, как расписывает мой брат?
— В этом моём Талиге, — сказал Алва, принимая из рук Бонтана бокал, — я и с королевой сплю, но это же не значит, что вам нужно во всём брать пример с Талига, в который вы, кстати, даже не верите.
Людовик стиснул вилку до побелевших костяшек.
— Кстати, — Рокэ ловко высыпал из собственного перстня несколько белых крупинок прямо в вино, — именно о вашем брате, Ваше Величество, я и хотел бы с вами поговорить.
Король кисло улыбнулся и указал вилкой на бокал гостя.
— Ах, это! — улыбка Алвы напоминал оскал из арсенала Марселя. — Привык, знаете ли, быть во всеоружии. Не то, что я думаю, будто тут, в Версале, да тем более в ваших покоях, меня кто-нибудь намеревается отравить, но хорошее противоядие никогда не помешает.
— Позвольте? — спросил Бонтан, подкравшись из-за спины.
— Ничего вам не скажет, местное даже не талигойское, а кэнналийское производство, моей родины.
— Думаете, оно здесь действует? — в голосе Бонтана мешались искренний интерес исследователя, скепсис и раздражение, которое он в принципе испытывал при виде этой «обнаглевшей копии Его Высочества», как брякнул однажды в сердцах Кольбер.
— Не уверен. Но перестраховаться не помешает. Если бы я был хоть в чём-то уверен! В конце концов, отец с детства приучил меня ко всем известным нашим ядам – но сколько из них имеют тут сходную структуру? Не хотелось бы, знаете ли, проверять опытным путём.
Бонтан отошёл, хмыкнув. Он прекрасно понимал, что этот разговор затеян не случайно, что гость озвучит свои опасения не как наивный мальчишка, но как опытный провокатор – то, что прозвучало однажды вслух, станет прямым обвинением при несчастном случае.
— Я думаю, что вам не о чем беспокоиться здесь, в Версале, господин Первый Маршал Талига, — сказал Людовик максимально располагающим тоном. — Но вы, кажется, хотели о чём-то поговорить.
Рокэ закинул ногу на ногу, сделал глоток вина, помолчал ещё немного и сказал неожиданным тоном, совсем не вяжущимся с его обычным образом:
— Ваше Величество, зачем вы всё время пытаетесь поссориться со своим братом?
Людовик отшвырнул многострадальную вилку и спросил, из последних сил сдерживаясь:
— Извольте объяснить, что вы имеете в виду.
— Я имею в виду ровно то, что говорю, Ваше Величество! Вы снова ищете повода хотя бы в чём-нибудь ущемить свободу своего брата, хотя он не давал никакого повода для подобного вашего поведения. Он привёз вам очередную победу и не требует за неё почестей. Он исполняет все ваши прихоти по его участию в жизни двора. Он согласен снова жениться, когда это станет необходимо. Он даже перестал мечтать об отъезде в Сен-Кл…
— Поэтому устроил себе гарем прямо здесь! — Людовик умел заводиться сразу, с одного слова, и именно так произошло сейчас.
Алва метнул на него быстрый раздосадованный взгляд.
— Может быть, вы будете спорить с тем, что ублажаете моего брата, когда тому этого пожелается? Удивительно, почему шевалье де Лоррен при этом ест у вас с рук, а не прирезал в тёмном закоулке!
— Возможно, — Алва ронял слова лениво, и это доводило до состояния полного бешенства, — потому что я не хожу с господином де Лорреном по тёмным закоулкам? А если уж судьба сводит нас там, мы находим, чем заняться?
Людовик смотрел так, будто был готов броситься на гостя и задушить его голыми руками.
— Чего вы хотите? — спросил он, задыхаясь от ярости.
— О, совсем немного, — Алва допил вино и помахиванием бокала знаменовал, что желал бы получить ещё. — Я хочу всего лишь спокойствия для вашего брата.
Король попытался что-то сказать, но Алва остановил его поистине царственным жестом.
— Я знаю, Ваше Величество, — сказал он каким-то другим, непонятным тоном, и вся злость Людовика словно улетучилась куда-то, — что вы на самом деле любите Филиппа. Любите так, как не сможет любить никто и никогда на этой земле. Хотя бы потому, что вы знаете его дольше всех возможных вариантов, даже если это заявление напоминает не только о радости вашего родства, но и о горечи потерь.
Людовик слабо улыбнулся. Положительно, господин Первый Маршал Талига был умелым политиком и манипулятором.
— Знаете, Ваше Величество, что думает по этому поводу мой Марсель, который избрал себе в жизни сомнительную честь терпеть все ужасы моего характера и получать за это сомнительное удовольствие моего же общества?
Алва сделал паузу, словно действительно ожидал ответа, желает ли король узнать мнение Марселя или нет. Людовик неопределённо качнул головой.
— Так вот, — подхватил Алва, истолковав жест как разрешение, — виконт Валме уверен, что вы, Ваше Величество, всю жизнь испытываете чувство вины перед братом – и вовсе не за первородство, а за то вы оба всё равно никогда не могли и не можете любить друг друга целиком, без оглядки на это проклятое первородство. Даже если вы искренне привязаны один к другому, любите сильнее, чем весь остальной белый свет, так или иначе тот факт, что вы с первого мгновения своего рождения были будущим королём, а он – только принцем, только вашим братом, только вашим помощником, всё равно неоспоримо существует. И вас, именно вас, Ваше Величество, а не Филиппа, эта ситуация ужасает своей глупой несправедливостью – мол, братская любовь по определению свыше изначально заключено в рамки политики. Вы ничего не можете с этим поделать и прячетесь за истерику, которая регулярно сметает всё то доброе, которое вы потом оба пытаетесь построить заново, но потрясения и злые слова никогда не проходят совсем уж бесследно, как бы вы оба ни стремились простить один другого. Ужас ситуации состоит в том, что мой Марсель никогда не ошибается. Если он молчит, значит, он ещё не уверен в чём-то, но если уж начал говорить – то либо врёт в каждой запятой, либо говорит чистую правду, которая, к тому же, потом ещё и окажется настоящей истиной.
— Ему при таких талантах прямая дорога в дипломаты, — буркнул Людовик, прекрасно помнивший, что сам пал жертвой очарования Марселя и позволил незнакомцам стать полноправными гостями Филиппа.
— Он из дипломатов ко мне и пришёл, — доверительно поведал Алва. — Надоело ему там, захотел простой и понятной мужской войны.
— И мужс… — Людовик вовремя прикусил язык, поняв, что своим глупым каламбуром чуть было не попался в ловушку Алвы, который этой дурацкой шутки от него и ждал.
— И мужской любви, — с готовностью подтвердил Алва, смеясь глазами. — Но сейчас мы не об этом.
Людовик тяжело вздохнул.
— Я… я подумаю об этом, — сказал он, старательно глядя в сторону.
— Я надеюсь, — Алва отсалютовал бокалом, который Бонтан так и не соизволил наполнить во второй раз, поставил его на столик, поднялся и направился к окну. Посмотрел на сад в осенней изморози, на пожухлые осенние листья.
— Осень, — сказал он тоном человека, сообщающего очевидные истины, — всегда наводит на меланхоличные мысли. У нас в Кэнналоа осени практически нет, там жаркое море и горячий белый песок. Но без осени нельзя, я понял это только спустя десятилетие жизни в столице Талига. Осень позволяет осознать какие-то вещи, которые в бесконечной радости вечного лета ты просто не замечаешь. Да, Ваше Величество, нельзя не отметить, что у вас получился невероятный парк, это чистая правда.
С этими словами Алва наконец удалился, а Людовик ещё долго сидел за столом молча, обдумывая всё, что сказал ему этот странный человек, судя по всему действительно бывший Первым Маршалом какого-то далёкого и неведомого государства под названием Талиг.