Холиварофорум

Анон

Мёртвая ласточка, не есть [Уайльд] [фанфикшн] [yes com]

“Swallow, Swallow, little Swallow, do as I command.” (с)

Я долго гнал от себя эту идею (АУшный фичок по сказке Уайльда? кому это надо, анон?), но она была сильнее, и я сдался. Будь я Тимом Бёртоном, это могло бы быть мультиком, но я не Тим Бёртон. Я умею только буквы. Штош.

В этом тексте будут: упоротая трактовка оригинала, перевёртыши, юст, страдания, мифология Древнего Египта, чуть-чуть политических заговоров, обречённая любовь, и-и-и я упоминал страдания? Короче, почти всё как у Уайльда, только с оборотнями.

Анон

Re: Мёртвая ласточка, не есть [Уайльд] [фанфикшн] [yes com]

▼глава 1,  где ласточка себе на беду прибывает в город⬍

Хоть и говорят, что перевёртыши прокляты Богом, как минимум в одном Создатель к ним милостив. Они могут не платить за ужин и постой. И если то, что говорят о местных ценах, правда — это без шуток великая милость.

Да, будь у него выбор, своему нынешнему ужину он предпочёл бы миску горячего супа и жаркое. Но и так было неплохо. В городах всегда теплее и даже на пороге зимы есть чем поживиться.

— Мам, смотри! Ласточка! Ты же говорила, они улетели на юг?

— Они и улетели, милая. Эта ласточка просто отстала. Наверное, она болеет.

Да уж, хмыкнул Однокрылый про себя, чистя перья на ветке. Лучше и не скажешь. Он был болен целое лето, — Зеленика, Зеленика с её бледными кудрями, с её просвечивающими запястьями, с её зелёными, как само безумие, глазами! — но выздоровел, и голова его наконец вернулась на место. Он впустую потерял полтора месяца, пытаясь уговорить Зеленику отправиться с ним в Египет. Ну не дурак ли? Дурак, и все говорили, что дурак; не родилась ещё та Древесная, которая даст оторвать себя от корней. Они твердят, что любят тебя — но свою милую, тихую, затхлую заводь всегда будут любить чуточку больше.

Тьфу.

Сейчас Зеленика, должно быть, уже заснула. Берега затянуло первым несмелым льдом, и она дремлет там, в полутьме, вместе со своими сёстрами. Руки сплелись в объятьях, как полоски в тростниковой циновке, и пузыри всё реже выплывают из приоткрытых ртов… Что ж, счастливо оставаться. Он усвоил урок. Больше ни одни красивые глаза — даже самые зелёные на свете — не собьют его с пути.

— Ма-а-ам, давай возьмём её домой!

— Даже не думай. Она может быть заразной. Или, — во взгляде молодой дамы в шляпке тлело подозрение, — что похуже.

Однокрылый невозмутимо чистил перья. Крылатая форма хороша всем — лёгкая, выносливая. Но находясь в ней, совершенно невозможно состроить лицо. Даже глаза закатить нельзя. Как объяснял один знакомый ворон (до того, как стало известно, что он Перевёртыш, он был видным учёным и преподавал в университете), птицам в ходе эволюции просто ни к чему было развивать лицевые мышцы. Всё, что они хотят друг другу сказать, они говорят криками и рисунком полёта.

Иногда Однокрылый об этом жалел.

Дама увела свою дочь. Девочка, наверное, жалела больную ласточку, которая отбилась от стаи — она без конца оглядывалась, буквально вися на руке матери. Почти все они милые в этом возрасте.

Корявый дуб совсем обнажился. Только пара листьев, — бурых, скорченных от холода, — постукивала друг о друга на ветру. Снявшись с ветки, Однокрылый взмыл над крышами. Темнело. Пора было искать ночлег.

Отставание от графика на шесть недель — вещь дрянная, но сама по себе не смертельная. Он был влюблённым дураком, но не безумцем; он бы не затянул сроки до такой степени, чтобы это стало по-настоящему опасно. Девочка беспокоилась зря: Однокрылый не нуждался в стае, чтобы добраться до Египта. Он знал дорогу. Все ласточки осенью знают, в какой стороне Африка. Невидимый компас днём и ночью указывает на юг, и спутать направление так же невозможно, как спутать верх с низом.

Неприятнее всего было то, что ему предстояло либо описать здоровенный крюк над сушей, — как будет по-венгерски или по-турецки «не бросайтесь в меня камнями, я подданный чужого королевства»? — либо в одиночку пересечь Средиземное море. Ни того, ни другого ему делать ещё не приходилось. Это слегка нервировало. Не то что бы Однокрылый всерьёз боялся, что не справится... но одиночество всегда умножает риски.

Значит, сейчас особенно важно беречь силы. Есть, пить и спать как следует. Последним он и собирался заняться.

В прошлые осени, останавливаясь в городе, он чаще всего ночевал под крышей — на чердаках, в сухости и относительном тепле. Но тогда он был со стаей. А это совсем другой расклад. С аборигенами все вопросы решал Белобрюхий Чарли. У него талант: уболтает даже мёртвого. Сейчас Чарли уже грел своё белое брюхо над африканскими песками... а Однокрылый не ощущал в себе ни сил, ни желания договариваться с кем бы то ни было.

Что ж. Он сыт, а значит, может провести ночь на воздухе без особых страданий. Если только опять не припустит дождь.

Черепичные крыши бликовали в лунном свете. Луна — молодая, умытая из холодного ноябрьского ковша, — висела над самым горизонтом. «Изида, — подумал Однокрылый. — Возлюбленная Озириса, священная телица, увенчанная рогатой короной». По дороге на зимовку он всегда становился чуточку мистиком... и, наверное, чуточку египтянином.

Он уже собирался опуститься на ратушу, с которой открывался неплохой вид на город, но что-то ярко блеснуло впереди.

Статуя на шпиле сияла, облитая лунным светом, как рождественский пудинг — горящим бренди. Однокрылый не ел того пудинга много лет. Равно как и не праздновал Рождество. Начиная с двадцати трёх, когда впервые проснулся на постели, усыпанной сизыми перьями, и прежняя жизнь кончилась навсегда. Странно, что именно это сравнение пришло ему в голову сейчас.

Он подлетел ближе. Статуя казалась целиком отлитой из золота (хотя, конечно, вряд ли местное городское управление пошло на такие траты). Надо отдать должное скульптору: имелось в ней нечто благородное, почти античное, несмотря на шпагу и французский кафтан по моде прошлого века. Что было важнее — полы кафтана, расширявшиеся у колен, образовывали нечто вроде крыши. Достаточно, чтобы укрыть от дождя одну маленькую птицу.

Ладно, подумал Однокрылый. Сегодня балуем в себе эстета. Молиться Изиде из золотой спальни, почти на вершине мира — когда бы ещё он себе такое позволил? Кажется, он может войти во вкус одиночных путешествий.

Он уселся на постамент. Город мерцал внизу сотнями газовых фонарей. Вскоре они начали расплываться перед глазами. Однокрылый не любил спать на лету, — хоть и умел, как любая ласточка, — но он любил спать на высоте. В те редкие ночи, которые он проводил в бескрылой форме, на кровати под одеялом, ему всегда чего-то не хватало.

Холодная капля упала за шиворот. «Всё-таки дождь, — недовольно подумал он сквозь дрёму. — Ну спасибо.» Придётся искать другое место… а он так хорошо примостился, почти уснул… Может, ещё перестанет? Нет, вторая капля последовала за первой, окончательно его разбудив.

Тут Однокрылый понял, что что-то здесь не так. Рогатый лик Изиды всё ещё желтел над домами, не потревоженный ни одним облаком.

«Что за дьявол?..»

«Я не дьявол.»

«Это просто такое выражение», — ответил он бездумно. И тут же завертел головой, встревоженный, готовый в любой миг встать на крыло. Других птиц рядом не было. Кто с ним говорил?

«Перевёртыш? Ты — Перевёртыш? Как мне повезло!»

«Возможно, — с сомнением откликнулся Однокрылый. — А с кем мне выпало счастье беседовать? Я тебя не вижу.»

«Я тоже тебя не вижу, но, полагаю, ты сидишь у меня в ногах.»

Однокрылый снялся с постамента и, облетев вокруг статуи, поднялся к её лицу. Лицо было таким, как полагается  — неподвижным. Сапфиры, вставленные в глазницы, сияли тусклым мёртвым светом. От каждого из них сбегала к подбородку влажная полоса.

«Ох», — только и смог сказать Однокрылый.

«Значит, ты и правда человек? Наконец-то! Я уже думал, что не дождусь. Никто из вашего племени у меня здесь не бывает».

Его губы не шевелились — да и не могли шевелиться, будучи отлиты из золота. Он говорил как Перевёртыш, хотя Перевёртышем не являлся. Во всяком случае, Однокрылый ни разу не слышал о том, чтобы кто-то перекидывался в неживую материю, будь то камень или металл.

«Кто ты?»

«Счастливый Принц, — сказала плачущая статуя. — Рад встрече.»

«Я ощущаю здесь какую-то иронию, но, честно говоря, слишком устал, чтобы её оценить.» — Однокрылому становилось тяжело держаться на уровне лица статуи. Крылья ласточки плохо приспособлены к тому, чтобы висеть на месте, подобно колибри. — «Могу я...»

«Да, конечно. Садись на моё плечо.»

Однокрылый воспользовался приглашением. Коготки царапнули металл. Теперь он мог разглядеть профиль статуи — в самом деле, довольно благородно очерченный. Локон, выбившийся из-под шапки, золотился тяжёлым завитком над самым плечом, и мокрая дорожка на щеке Принца в лунном сиянии тоже казалась золотой.

«Ты меня вымочил насквозь», — сказал Однокрылый, потому что не знал, что ещё сказать. Он плохо умел обходиться с плачущими людьми — что уж говорить о плачущих памятниках.

«Прости. Я ничего не могу поделать. Скульптор не дал мне в руку носового платка, как видишь, и...» — Принц рассмеялся тихим, нерадостным смехом. — «Хорошо, что золото не ржавеет.»

«Мне неловко это спрашивать, но… ты человек?»

«Теперь, полагаю, уже нет. Когда-то был. Ты не слышал о Счастливом Принце? Под этим именем меня знает больше людей, чем под тем, которым меня крестили.»

«Смутно припоминаю, — пробормотал Однокрылый, — я плохо учил историю ближнего зарубежья.»

Принц снова рассмеялся. Смех расплескался в голове солнечной волной, обдал пенными искрами. Приятный тембр, решил Однокрылый. Возможно, при жизни этот монарх прошлого недурно пел.

«Почему ты плачешь?»

«Они поставили меня слишком высоко, и я вижу слишком много. Понимаешь, о чём я?»

«Н-не совсем, но...»

«Ты понимаешь.»

Однокрылый умолк на полуслове. Фонари перемигивались у Принца под ногами, и всё же город казался тёмным. Тёмным, холодным, никогда не спящим.

«Я ничего не видел при жизни. Не хотел видеть. А теперь не могу и пальцем шевельнуть, чтобы что-то исправить.»

Да уж, подумал Однокрылый мрачно. Хорошая выдалась ночка. Знал бы — остановился бы на ратуше. Авось ратушный колокол не стал бы жаловаться ему на судьбу.

«Вот что, мой друг, — Принц заговорил быстрее, почти с жаром, — ты не окажешь мне услугу?»

«Я бы с радостью, но я здесь ненадолго. Строго говоря, только на одну ночь. Меня ждут в Египте, я и так задержался сверх всякой меры.»

«Ох… так ты не отсюда? Не из городских птиц?»

Сейчас Однокрылый был рад, что не может закатить глаза. В конце концов, монаршие особы не обязаны разбираться в орнитологии.

«Я ласточка. Мы перелётные.»

«Ох, — повторил тот. — Я понимаю. Теперь мне ясно, почему ты здесь сел… Но послушай, может быть, ты всё же выполнишь одну мою просьбу? Только одну! Сейчас ночь, и ты явно не полетишь никуда до утра. А это очень важное дело.»

Однокрылый неуверенно потоптался на плече статуи. Ему следовало спать. Если он начнёт хлопать крыльями, то быстро проголодается снова, но ужин так легко добыть уже не удастся — последние мухи и жучки ночью цепенеют от холода. Покидая заводь в норвежских лесах, он обещал себе не быть безрассудным. Так?

«Какое дело?»

Иногда он себя просто ненавидел.

(Примечание автора: на самом деле Изида - не богиня Луны, её так по ошибке назвал Диодор. Но простим птичке ошибку.)

Анон

Re: Мёртвая ласточка, не есть [Уайльд] [фанфикшн] [yes com]

Праканон.

Чуть ли не больше, чем писать фички, я люблю сравнивать переводы. "Счастливого Принца" переводили несколько раз, и это просто песня. Прежде всего, пресловутая проблема с гендером персонажей, где есть два стула:
- обозвать ГГ вместо Ласточки Стрижом или, ещё лучше, Скворцом;
- оставить Ласточкой, но вместе с женским родом неминуемо получить описание сапфической любви в начале, пх-х-х.

Её подруги, вот уже седьмая неделя, как улетели в Египет, а она задержалась тут, потому что была влюблена в гибкую красавицу-тростинку. Еще ранней весною она увидала ее, гоняясь за желтым большим мотыльком, да так и застыла, внезапно прельщенная стройностью ее девичьего стана.

— Хочешь, я полюблю тебя? — спросила Ласточка с первого слова, так как любила во всем прямоту; и тростинка поклонилась ей в ответ.

Недавно нашёлся ещё и третий стул - оставляем Ласточку Ласточкой, но вместо Тростинки пишем "Тростник".

Все её подружки вот уже семь недель как улетели в жаркий Египет, а она не полетела за ними следом, ибо была по уши влюблена в гибкий Болотный Тростничок. Он был так строен и красив, что не влюбиться в него было просто грех!

Ранней весной, когда она гонялась за шустрым голубым мотыльком, она внезапно увидела его и потрясённая его красотой и ладным стройным станом, так и застыла в воздухе с открытым от удивления клювиком.

– Можно, я буду любить тебя? – сразу воскликнула Ласточка, ценившая во всём определённость и прямоту. И Тростничок галантно расшаркался ей в ответ.

Это какой-то ОЧЕНЬ странный перевод, но не могу не оценить, как ловко переводчик выкрутился: все неловкие моменты обойдены, Ласточка безукоризненно гетеросексуальна. 2020 год, переводчик некий Алексей Козлов.

А, ну и оригинал, для красоты:

His friends had gone away to Egypt six weeks before, but he had stayed behind, for he was in love with the most beautiful Reed. He had met her early in the spring as he was flying down the river after a big yellow moth, and had been so attracted by her slender waist that he had stopped to talk to her.

“Shall I love you?” said the Swallow, who liked to come to the point at once, and the Reed made him a low bow. 

(Похожая песня со сказкой Андерсена про ёлочку, где ёлочка мечтает жениться на принцессе, а в роли принцессы видит стройную берёзку. В некоторых переводах исправляют на принца и дубок.)

Анон

Re: Мёртвая ласточка, не есть [Уайльд] [фанфикшн] [yes com]

▼глава 2, где коготок увяз, и всей птичке таки пропасть⬍

«Спустись к моей шпаге», — сказал Принц.

Однокрылый спорхнул вниз и сел на перекрестье золотой рукояти.

«Допустим, спустился».

«Видишь рубин?»

Вытянув шею вниз, Однокрылый разглядел вделанный в гарду камень — округлый, с бычий глаз размером. Он был отшлифован, но не огранён, и лунного света не хватало, чтобы осветить его нутро. Блики плясали на поверхности, не проникая до дна. Камень казался беспроглядно чёрным.

«Мне нужно, чтобы ты вынул его, — сказал Принц, — и кое-куда доставил.»

Однокрылый едва не поперхнулся.

«Стоп, стоп, стоп. Что-то мне подсказывает, что это незаконно — это же не может быть законно? — а я не хочу неприятностей. Сесть в тюрьму за кражу государственной собственности…»

«Это мой рубин. Он принадлежит мне.»

«А ты принадлежишь городу! Ты, чёрт побери, городская статуя! С твоего шпиля дворец видно! Прости уж, но мне случалось иметь проблемы с законом, и это был так себе опыт. Повторять не хочу.»

«Да, но кто тебя поймает? — мягко спросил Принц. — Уже завтра тебя здесь не будет.»

«Я отказываюсь. Я остановился переночевать, а не влипать в мутные сделки с драгоценностями.»

Принц снова рассмеялся. Медленные золотые реки всё ещё текли по его лицу, и это делало бархатный звук его смеха странным. Почти жутким.

«Это не сделка. Это акт милосердия. Ты отдашь этот камень бедной женщине, у которой нет денег, чтобы пригласить врача для больного сына. Отсюда видно не только дворец, но и её окно. Я покажу тебе, куда лететь. Ну же?»

«Бедной женщине, — отозвался Однокрылый, даже не пытаясь скрыть скепсис в голосе. — С больным сыном. О, что за история! Дай угадаю: у неё нет денег даже на лекарства, и она поит бедного малыша водой из реки?»

«Так и есть.»

«Прости, я перестал покупаться на трогательные сказки лет… даже не знаю, в тринадцать?»

«Ты сам всё увидишь, когда прилетишь к ней. Я хочу сделать ей подарок — пусть и запоздалый. Я ничего не делал для таких, как она, пока был жив. Прошу тебя!»

Принц снова говорил горячо и торопливо. Теперь в его голосе чудились нотки едва ли не мольбы.

«Я стою здесь больше семи десятилетий. Семьдесят зим ни одна птица не садилась ко мне на плечо. Если ты откажешься… я не знаю, когда у меня будет другой шанс. А для этой женщины другого шанса не будет никогда. Один раз, только один раз сделай что я прошу!»

Однокрылый заколебался. Было здесь было что-то подозрительное. Он не смог бы объяснить, что — однако любая малая птаха из тех, кого причисляют к добыче, а не к хищникам, знает, что эту чувству надо верить. Если тянет улететь — улетай. Не медля, прямо сейчас. Те, кто медлят, заканчивают плохо.

И всё же… злосчастная статуя плакала.

Что может довести статую до слёз? Что ей приходится видеть каждый день — год за годом, и так без конца? Она ведь даже не может закрыть глаза. И, в конце концов, завтра Однокрылого и правда не будет в городе.

* * *

«П-прочно вделан… чёрт!»

«Ещё бы не прочно», — сказал Принц странным тоном. Но вникать в оттенки его голоса было сейчас недосуг. Клюв уже болел. Птицы не потеют, но перекинься Однокрылый сейчас в двуногую форму — был бы мокрым насквозь.

«Знаешь, что? Мне кажется, этот рубин не хочет наружу. Говорят же, что у камней есть… уф… душа. По-моему, он хочет остаться с тобой.»

«Неважно, чего он хочет. Достань его.»

Кляня свою уступчивость, Однокрылый пропустил момент, когда под клювом хрустнуло. Выскользнув из ложа, рубин чёрной каплей скользнул вниз.

«Чудесно, — буркнул Однокрылый, устремляясь к земле. — Так я и думал. Просто чудесно.»

Площадь, к счастью, была пуста. Отыскать рубин было не сложнее, чем муху или жука. Камень лежал в утоптанной сотнями башмаков грязи и слепо пялился в небо. Однокрылый поддел его лапой. Тяжеловат. В клюве через полгорода не донести. Значит, придётся…

Матерь божья, как же не хочется!

Наука и Церковь вели непримиримый спор о природе перевёртышей. Учёные видели в них пусть малообъяснимое, но всё-таки природное явление. Создала же природа, в конце концов, утконоса? Почему бы ей не извернуться ещё и так? Церковь же, как и много веков назад, стояла на своём: колдовство и проделки тёмных сил. И в этой схватке у церкви имелся аргумент, которому наука пока не могла ничего противопоставить. Чем, как не колдовством, объяснить то, что Перевёртыши, обращаясь, сбрасывают перья или шерсть, но сохраняют одежду?

Что ж, нехорошо так говорить, но если за эту придумку был ответственен дьявол — Однокрылый был не прочь поблагодарить и его (только один раз, только за это). Перья он всегда мог отрастить заново. А вот оказаться в сердце города зимой и нагишом было бы… неприятно.

Пошатываясь, Однокрылый поднялся на две ноги — громоздкие, с глупо вывернутыми вперёд коленями. Край плаща захлопал на ветру. Холод тут же пополз по шее, забираясь под воротник. Неуклюжими человеческими пальцами он подобрал сперва рубин, а потом и облетевшие перья — все, вплоть до мелкого пуха. Излишняя предосторожность? Возможно. Но незачем оставлять на брусчатке роспись «я здесь был».

Разобравшись с уликами, Однокрылый обернулся на Принца. Снизу тот казался обычной парадной статуей — глуповатой в своём блеске и, без всяких сомнений, немой. Уж не почудилось ли ему?

Но рубин жёг ладонь, как холодное пламя. Поёжившись, Однокрылый припустил по улице бегом.

* * *

Где бы ни таился подвох — в главном Принц не обманул. Та женщина и впрямь была чудовищно бедна.

Протиснувшись между рассохшихся деревянных рам, Однокрылый запрыгал по подоконнику, отогреваясь. На подходе к дому он вернул себе птичий вид: как гласит старая пословица, «крылья помогут унести ноги лучше, чем сами ноги». Комната выглядела даже хуже, чем его последнее пристанище в Осло. Он-то думал, такого не бывает.

Женщина спала прямо на столе, уткнувшись лицом в сгиб локтя. Шитьё — она, судя по всему, расшивала ткань на заказ — почти соскользнуло со стола, зацепившись за невидимый сучок. Лиловые цветы на сером шёлке. Лицо женщины было почти такого же цвета — пепельно-серого, с набухшими под глазами бутонами.

Слёзы и недосып, вот и все наши цветы, Ваше высочество; больше ничего не растёт в этом саду.

Однокрылый выронил рубин из клюва на подоконник — не без облегчения. Камень был всё-таки изрядно тяжёл. В тот же миг он вспыхнул глубинным алым от уличных фонарей. Красивый самоцвет. Красивый и редкий. Стоит как бы не дороже, чем весь этот дом…

И именно поэтому ей будет непросто его продать. Да и поймёт ли она вообще, что именно угодило ей в руки? Не обменяет ли на бутылку молока, как хорошенькую стекляшку, завалявшуюся, — как она, вероятно, решит, — после бывших жильцов? Не забарабанит ли вскоре в хлипкую дверь полиция?

Пойдёт ли бедняге впрок этот королевский дар?

Он уже всерьёз думал о том, чтобы перекинуться и быстренько накалякать записку, но тут за спиной послышался сиплый шёпот:

— Птичка?

Вот и ребёночек проснулся, мрачно подумал Однокрылый. Но мысль была поспешная. Мальчик и в самом деле приподнял голову над подушкой, однако взгляд его плавал в тумане. Лицо горело. Когда Однокрылый перепорхнул к изголовью кровати, его лишённые пуха пальцы почти ощутили идущую от мальчика волну жара.

«Спи.»

— Птичка, — повторил тот. — Ласточка. Ласточки прилетают весной. Уже весна?

«Нет, — сказал Однокрылый, — сейчас чёртова зима, и если ты сейчас же не заснёшь, я клюну тебя в лоб.»

Тот моргнул белесыми ресницами. Даже воздух, что выходил между его потрескавшихся губ, был горячим, как марево над пустыней.

— Жарко.

«О-о, Матерь Божья. Ладно, так и быть, я побуду твоим опахалом. Помашу на тебя, а ты закрой глаза. Будешь как фараон на ложе. Слышал про фараонов?»

— Нет…

«Так называли царей в Египте. Они носили высокие белые короны с красными страусиными перьями, и их считали живыми богами на земле. Волосы они брили налысо, чтобы было не так жарко…»

— Не так жарко, — сонно пробормотал мальчик. От потоков воздуха, что Однокрылый гнал крыльями ему на лицо, завиток надо лбом покачивался, подобно зачарованной кобре.

«Да, а на пиры и прочие царские дела они надевали парики из верблюжьей шерсти и драгоценные ожерелья… К слову, я принёс вам подарок от одного из фараонов. Он, конечно, давно умер. Но когда он узнал, что ты болеешь, всё равно решил кое-что прислать.»

— Что?

«Камешек из своих сокровищ. Он здесь, на окне. Когда проснёшься, обязательно расскажи об этом матери. Пусть не продаёт его за бесценок, но и не хвастается им каждому встречному. Ты понял?»

— Понял, — ответил тот одними губами.

Однокрылый дождался, пока дыхание мальчика станет глубоким и спокойным, и выбрался наружу.

* * *

Часы на ратуше пробили три.

«Я всё видел, — сказал Принц, едва Однокрылый уселся на его плечо. — Спасибо тебе. Ты не представляешь, как я благодарен.»

«Я соврал мальчишке, что рубин из Египта.»

«Он из Индии. Но это неважно. Прошлого у этого камня больше нет. Ещё раз спасибо тебе, ласточка.»

«Меня зовут Однокрылый.»

«О, — сказал Принц. — Я не успел рассмотреть как следует, но мне казалось, крыла у тебя два, как у всех.»

«Долгая история. Включает в себя побег от полицейского сокола, потерю всех маховых с левой стороны и ещё некоторые подробности, которые я не хочу… — Однокрылый зевнул, — …упоминать.»

«Забавно. Мы оба носим прозвища, которые были правдивы для нас прошлых, но не для нас нынешних.»

«Да уж, — пробормотал Однокрылый. — А почему, напомни, тебя звали Счастливым?»

«Лучше я расскажу завтра. Скоро утро. Ты пришёл сюда спать, так спи. Не обещаю быть хорошей защитой от ветра — но, по крайней мере, обещаю не затопить тебя слезами.»

В самом деле: его лицо просохло. Теперь оно казалось безмятежным и безупречным — нечто между погребальной маской египетского царя и ликом греческого бога. Любопытно, как выглядел оригинал при жизни? Наверняка скульптор ему бессовестно польстил. Они всегда льстят монархам, живым или мёртвым.

«Да, уж постарайся», — сказал Однокрылый, чтобы не давать волю мыслям. И заснул.

* * *

Ему снился бал, на котором он никогда не бывал, и музыка, которую он никогда не слышал. Музыка искрилась счастьем. Свечи в люстрах перемигивались нежно и лукаво, как кокетливые дамы. Пахло еловыми лапами — разумеется, это же рождественский бал! — и диковинными фруктами.

— Дольку мандарина, Ваше Высочество?

Блюдо с полупрозрачными яркими дольками. Пахнет терпко и сладко. Он не знал этого раньше, но сразу ясно: это лучшее, что только есть на свете.

— Доставлены прямиком из Индии. Чудесный плод — мандарин, и весьма философский!

— Философский? Как это?

Это не голос Однокрылого, хотя Однокрылый его узнаёт. Хозяин этого голоса должен неплохо петь.

— Видите ли, чтобы добраться до сладкой мякоти, надо сперва снять горькую шкурку… Разве не такова вся наша жизнь?

Смех звенит в ушах, рассыпается солнечными брызгами. Хозяин этого голоса никогда не пробовал ничего горького. Для него это пустые слова.

— Главное, чтобы без косточек.

(Я не ебу, принято ли в условной Европе условного 19 века было есть на Рождество мандарины, скорее всего, нет, но мне поебать, ЭТО АУ К РЕАЛЬНОСТИ И К ЗДРАВОМУ СМЫСЛУ).

Анон

Re: Мёртвая ласточка, не есть [Уайльд] [фанфикшн] [yes com]

Чорд, я зачиталась
Что-то уайльдовское в твоей истории, анон, есть - у него в сказках тоже, то алмазы рубины сиреневые звездочки, а потом "во всем виновато правительство, а кто не согласен, того я съем"  как-то так )
И размышления о трудностях и странностях перевода я тоже люблю! Если поделишься еще, знай, мне интересно

ЭТО АУ К РЕАЛЬНОСТИ И К ЗДРАВОМУ СМЫСЛУ

это чудесная сказка на ночь и как водится, обрывается всегда на интересном месте!

Анон

Re: Мёртвая ласточка, не есть [Уайльд] [фанфикшн] [yes com]

Очень нравится, красивейше написано, жду продолжения! 

Анон

Re: Мёртвая ласточка, не есть [Уайльд] [фанфикшн] [yes com]

Мать моя женщина, это же фидбек!  я думал, один тут буду сидеть
Спасибо, аноны, продолжение пишется и скоро будет)

у него в сказках тоже, то алмазы рубины сиреневые звездочки, а потом "во всем виновато правительство, а кто не согласен, того я съем" 

За то и любим 

Анон

Re: Мёртвая ласточка, не есть [Уайльд] [фанфикшн] [yes com]

Праканон!

У меня сейчас период острой влюблённости в канон, я его хочу бесконечно разглядывать под всеми углами, приговаривая «ыыы» и «ааа». Так что я решил пересмотреть все экранизации, которые сумею найти.

Первым под руку попался украинский мультик 90-го года. Раритет.

▼Скрытый текст⬍

https://www.youtube.com/watch?v=5JT1_NJWev4

Частично кукольный, частично рисованный, на 100% охуительный. Не везде прям строго следует оригиналу — троицу бедняков, которым достались Принцевы самоцветы, поменяли на чутка других персонажей, ну и Ласточка в фем!версии, как водится. Но! Перенесли почти дословно египетские монологи Ласточки (а это едва ли не самое-самое красивое, что есть в тексте). И озвучка огонь, Ласточка милота невероятная 

Вообще, любопытно будет подсчитать, какие моменты в уайльдовском тексте кажутся адаптаторам самыми «неудобными», не подходящими для переноса на экран. Я вот заранее вангану, что мало кто решится оставить как есть сцену смерти Ласточки. Конкретно здесь она умирать-то она умирает (а куда ей деваться), но вот этого шикарного декадентского мини-монолога лишили:

“It is not to Egypt that I am going,” said the Swallow. “I am going to the House of Death. Death is the brother of Sleep, is he not?”

Тут она просто говорит, что улетает. Но не говорит, куда. То есть как бы понятно, куда, но Ласточка трогательно щадит чувства Принца (в оригинале — нихуя, звёздный час, даёшь декаданс на все деньги!11) Короче, смягчили, но это тот случай, когда смягчили удачно. Концовка вышла печальная и красивая, и этот нарисованный Египет в самом конце… ух, в сердечко просто. (Поцелуя нет, но кадр с птицей, уснувшей на ладони статуи бьёт едва ли не сильнее).