Холиварофорум

Анон

ОЭ-фест

Осенний микро-тур феста!

Тур проходит с 11 ноября по 26 ноября включительно, в 0.00 27 ноября можно деанониться. Или нет, по желанию.

Исполнения выкладываются в этом же треде, с обязательным указанием выполненной заявки. Исполнять заявку можно в любом формате: текст, арт, видео, etc., минимальный/максимальный объем не ограничен.

Обсуждение заявок и текстов тут, в треде ОЭ

▼СПИСОК ЗАЯВОК ОСЕННЕГО ТУРА С ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЕ⬍

1. Алвадик, первый раз, Дик-бойпусси, Дик снизу. Алвадики оба в шоке и в восторге. Высокий рейтинг обязателен!

2. Рокэ Алву слишком много пороли в детстве, и у него сложился условный рефлекс. Теперь он втайне обожает порку и страшно кинкуется от строгости и суровости, а хамит, чтобы нарваться на наказание. Вот только кто рискнет тронуть самого Первого маршала?! Одна надежда на незыблемых Окделлов, развратных королев или ледяных дриксенских адмиралов!
Пейринг на вкус автора.

3. Катарина/Эстебан или другие оруженосцы. Можно  нон-кон, даб-кон. Королева, заманивающая жертв своей беззащитностью, оказывается властной госпожой. По накуру. Юмор, драма, удовольствие жертвы или моральная (физическая) травма - что угодно на откуп автора.

4. Желательно джен. Рейтинг любой. Желательно юмор, но если получиться хоррор, то заказчик против не будет. Без смертей персонажей. книгоканон. В Кэртиане случилось невероятное. Появился изарг-выходец! И начал кишить.

5. Спокойный пост-канонный мирный и счастливый алвадик в ER. Как они дошли до жизни такой, неважно, главное сам момент! Если рейтинг, то Рокэ снизу.

6. Ойген\Жермон, таймлайн битвы у форта Печальный Язык, когда Жермон был ранен. Ойген получает известие о ранении, находясь далеко от Жермона с силами фок Варзов. Мысли, чувства Ойгена, удаётся ли ему скрывать их.

7. Лионель/Рокэ, модерн-ау. Происходят серийные убийства, но что общего в жертвах не совсем понятно, Лионель работает в полиции и влюблен в своего друга Рокэ. Важно, они не пара, мб сам Рокэ даже с кем-то другим/ой встречается. На самом деле Лионель и есть тот маньяк и убивает тех, кто в каких-то деталях-мелочах (форма глаз там похожа, мб рост схожий и т.п., то есть сходство в глаза не бросается) похож на его друга.

8. Алвадик, таймлайн Раканы, Дик выходит на поединок с Алвой за Альдо, оба ранены, но в итоге живы. Фиксит бодяги с кровной клятвой.

9. Рамон/Хулио, взаимный флирт и ухаживания, похожие на загонную охоту друг на друга. Огненный юст, желательно с высокорейтинговой реализацией

10. Леонард Манрик/Мирабелла 
Влюбленность в ах какую суровую хозяйственную, экономную женщину и ее способность создать золотой запас буквально из воздуха, искренее восхищение, бес в ребро, поначалу неприступная Мирабелла. Из кинков легкий фемдом. Жанр любой, но никого не убивают и не собираются.

11. Кроссовер с "Не покидай"; джен, рейтинг любой, драма или юмор (или и то, и другое). Однажды в Олларии, или в Ракане, или в Кабитэле, зацветает что-нибудь, и из всех людей начинает переть правда: о делах, мыслях, намерениях, чувствах. Что из этого выйдет? Бонусом можно какого-нибудь бедолагу с насморком, который не врубается в причину переполоха.

12. Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм

13. Хулио Салина/Ричард Окделл. Рейтинг любой, без стекла, но с марикьярскими страстями и хэппиэндом. Хулио, ревнующий Ричарда к Берто и прочей молодежи, приветствуется.

14. Мирабелла/Аурелия. Долгая тайная любовь, можно невзаимная со стороны Аурелии. Смерть Эгмонта и траур по нему - всего лишь предлог, чтобы приблизиться к объекту чувств (и избавиться от Ларака). Чувства с со стороны Мирабеллы и рейтинг на взгляд автора.

15. Отец Герман/учитель фехтования в Лаик (пилотный канон). Можно рейтинг, можно мистику, можно и юмор или все вместе. Сколько в Лаик учителей фехтования: один или двое? Вот и отец Герман ни в чем не уверен...

16. Алвадик, R-NC-17, Реверс с обнаженным Алвой на пути на эшафот (вместо Алвы за какое-то предательство/ошибку к казни и публичному унижению приговорили Дика. Алва в числе наблюдающих (недобровольно)), внешность алвадиков любая

17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).

18. АУ-реверс, джен. У власти уже давно находятся Раканы, сейчас на троне Альдо. Навозники Манрики и Колиньяры поднимают против него мятеж, но непобедимый Первый Маршал Рокэ Алва разбивает их войска под Ренквахой вместе с маршалом Арно Савиньяком и генералом Эгмонтом Окделлом. Погибают все Манрики, кроме Леонарда, которого раненым тайком вывозят с поля боя, а оставшихся сиротами Эстебана и его сестру отдают на воспитание в семьи Окделлов и Савиньяков.

19. Приддоньяк. Нц-17, мастурбация. Валентин слышит, как Арно где-то в соседней комнате занимается сексом.

20. Пейринг любой, кроме альвадика, алвали и алвамарселя. Слеш, джен, гет. Рейтинг любой. Книгоканон. Кроссовер или ретейлинг с фильмом "Довод".

21. Алвамарсель, херт/комфорт. После несчастного случая у Алвы оказываются повреждены кисти обеих рук. Ему приходится заново учиться держать оружие и писать, и справляется он с этим плохо.

22. Вальдес страстно влюблен и понимает, что Кальдмеера вернут в Дриксен, где он может погибнуть. Тогда Вальдес в дороге или в Придде тайно насильно похищает Кальдмеера, чтобы оставить его себе. Можно дарк.

23. Юмор. 
Ричард постоянно натыкается на Алву, когда он пытается с кем-то потрахаться – причём каждый раз не по своей вине! Он случайно находит потайные двери, теряется в потайных ходах, в Варасте под ним проваливается крыша домика, пока Рокэ трахается с юной вдовой. Сцена в будуаре Катарины становится последней каплей, и Рокэ высылает оруженосца к Ракану – только чтобы тот вломился к нему в разгар оргии с пантерками со срочными новостями о наступлении Ракана (примчался с Осенней Охотой, прошёл с выходцами, как угодно).
- Я проклят!
- Вы прокляты?! Это я проклят, юноша!

24. Эстебан-Птица. Кроссовер с Чумным Доктором. Раздвоение личности. Жанр любой, рейтинг любой

25. Катя и СБЧ заставляют Дика соблазнить Алву. он честно старается, может даже политься из лейки. Хоть юмор, хоть драма.

26. Эмиль\Арлетта\Лионель, NC, инцест. Со времени гибели Арно-ст. Лионель заменяет отца во всём, и даже в постели матери. Эмиль узнаёт об этом и решает присоединиться. Больноублюдочность приветствуется.

27. Обрушение Кэналлоа за намеки Алвы на убийство Фердинанда. Убить Алва себя не может, будучи последним Раканом, да и опоздал. Встреча с Ричардом после обрушения Надора, который бездетен и тоже не смог заплатить жизнью.

28. фем!Вальдес/Кальдмеер или фем!Альмейда/Хулио, ВМФ, гендербендер; гет, рейтинг невысокий, сюжет на выбор исполнителя, желательно без драмы, если драма, то с ХЭ.

29. Ричард/Рокэ. Односторонние чувства Ричарда к Рокэ, Рокэ в Ричарда в ответ не влюбляется. Желательно каноничный сеттинг

30. Вальдес привозит Кальдмеера на Марикьяру и знакомит с родителями. Первоначальная острая реакция на то, что сын приволок в дом варитского гуся, и постепенное принятие. Можно юмор

31. Алвадик, омегаверс, омега!Дик, мпрег. Алва узнает, что Ричарда есть сын, и мечется, пытаясь найти оного после убийства Катарины и смерти Ричарда в овраге, никому не объясняя, зачем ему очередной окделльский поросенок. 
Степень ретконности любая, но за младенца Рокэ переживает искренне, подозревая, что тот от него (так и есть). 
ХЭ для ребенка. Для его родителей (вместе или по отдельности) ХЭ опционален.

32. Алва/Ричард, юст, Ричард впервые замечает и понимает интерес Алвы к себе

33. Алвадики, рейтинг не важен, суд над Алвой, но стороне защиты не подыгрывает авторка, внешность любая

34. Вальдмеер, NC-17, модерн-АУ, драма, мистика, Олаф во время летнего выезда с поисковым отрядом обнаруживает сбитый во время войны самолет и навсегда оставшегося в кабине пилота. Самолет реставрируют, и он даже снова поднимается в небо, только что-то с ним нечисто…, ХЭ

35. Ойген/Мишель Эпинэ, любой рейтинг, первая любовь в Лаик. Встреча юга и севера. Взаимные чувства, неловкие попытки любви по гайифски, Ойген невозмутимо говорит, что читал, как это делается
Для драмы можно добавить в конце Жермон/Ойген, где Ойген сравнивает Жермона и Мишеля

36. Алвадики эндгейм, R или NC, после гибели Альдо власть переходит в руки Ричарда. Ричард не то чтобы дарк, но гибель Альдо, Надора и предательство Робера накладывают определённый отпечаток. Катарина жива, интригует мб вместе с Ричардом, а мб против него, внешность героев любая, но Альдо пилотный мб

37. Близнецы Савиньяки трахают Ричарда, Рока наблюдает (или нет). Можно дабкон, тело предало, немножко больноублюдочнсти. 
Жанр любой,  таймлайн любой, рейтинг от R и выше. Ричарду должно понравится.

38. Прошу арт! Персонажи ОЭ в виде персонажей из аниме "Утена". Классическая сцена вынимания меча из груди на Арене дуэлей. Мечтаю про такой альдоробер, но буду страшно рад и любому другому пейрингу.

39. Рокэ/Айрис. Юмор. Можно рейтинг, можно без. Вынужденный брак с истериками, битьем посуды, надеванием на шею картин, побегами через окно… Впрочем, сначала Алва бесился, а потом возбудился, и теперь, пока весь Талиг с ужасом наблюдает за взрывными ссорами между герцогом и герцогиней Алва, они сами от них получают огромное удовольствие, причем и в горизонтальном положении тоже.

40. Олаф Кальдмеер/Берто Салина. Cо стороны Берто наверное невольное восхищение достойным врагом, которое перерастает в нечто большее при близком общении. Юст. Вальдес где-то рядом, возможно ревнует.Реакция Олафа на усмотрение автора. Рейтинг R.

41. Приддоньяк, ПВП, афродизиак. Что бы скомпромитировать Валентина, ему подливают в напиток афродизиак. На людях Валя держится, но когда он остаётся один, ему становится совсем плохо. Арно предлогает помочь, уверяя, что в этом нет ничего особенного.

42. Лионель/Рокэ, викторианское АУ. Лионель расследует серию жестоких преступлений, и под его подозрение попадает известный хирург, ведущий эксцентричный образ жизни. Рейтинг любой.

43. Алвадик, публичный секс по обоюдному согласию, Алва снизу

44. Джен или пре-алвадики, рейтинг любой, восстание Эгмонта вин вин. Анри Гийом на троне или сам Эгмонт. Политика, установление отношений с проигравшей стороной, кто-то из навозников внезапно по ряду причин остаётся при дворе, мелкий Дик в роли любимца нового двора, внешность любая

45. Вальдмеер. Вальдес влюбился в пленного Олафа, но во время его отлучки Олафа забрали в тюрьму, чтобы насиловать допрашивать и пытать. Вальдес намерен его спасти. Желательно ХЭ.

46. Ричард – Проводник Алвы в Лабиринте. Можно с ХЭ и фикситом (Алва проходит сам и выводит Ричарда?), можно дарк, где Алва совершает те же ошибки, сливая оруженосца, и проваливает испытания.

47. Лионель признается Чарли в любви. Я просто хочу это видеть!

48. Лионель/Валентин: сражение за победу в Битве экстрасенсов
Расследование всратых историй, саспенс на грани фарса, срачи с героями сюжетов, лавхейт участников - в общем все, за что (далеко не) все любят это шоу.
Ли и Валентин могут быть кем угодно: медиум - чернокнижник по классике или что-то подурнее. Например, шаман, который гадает на оленьих рогах. Они могут оказаться как настоящими экстрасенсами, так и коварными шарлатанами, пытающимися раскрыть друг друга. Главное - атмосфера

49. Ойген\Жермон. МодернАУ, ER, рейтинг на усмотрение автора, хэппи энд.

50. Алвадик, кроссовер с "Благочестивой Мартой", проза. 
Ричард после встречи с Оноре теперь истовый эсператист: постится, молится (особенно за эра) и противится идее человекоубийства.
 Алва также приходит к Создателю, угрожает Дораку оставить армию, принять целибат и отречься от винопития. 
Оба разговаривают с Катариной о целомудрии и со Штанцлером - о спасении души. 
В Олларию является Мирабелла с Айрис, находит узревшего свет истинной веры, но сраженного физической слепотой Алву в рубище, и Дикона, самоотверженно заботящегося о калеке. 
На самом деле, оба, конечно, здоровы и много грешат)

51. Вальдмеер, NC-17, драма, dark!Вальдес влюблен всей душой, и ради блага самого Олафа не намерен отпускать его на родину, нон-кон

52. Алва просит у Ричарда прощения за что-нибудь серьезное словами через рот. Не стеб.

53. Алвадики, NC-17, секс на кухне, охреневшая Кончита, у которой пирог из печи не вытащен, а там господа ебутся, прилагается, внешка любая

54. "Вредные задачи" Остера в переложении на условия и персонажей из Талига. Персонажи любые, рейтинг любой, юмор.

55. Детектив в духе Агаты Кристи, но в каноничном сэттинге. Пост-канон, расследование смерти Габриэлы, Джастина или любой кейс на усмотрение автора. Пейринг любой, можно джен. Очень бы хотелось алвадик с подросшим Диком, но необязательно) Участие в расследовании Алвы приветствуется

56. Готфрид Зильбершванфлоссе/принцесса Гудрун/Олаф Кальдмеер. 
Принцесса сначала испытала небольшой к Кальдмееру интерес, всё-таки мещанин дослужившийся до высоких чинов, он её вежливо отверг, но поскольку ей до этого не отказывали, тут может быть возмущение, что ею пренебрегли, страх, что кто-то узнает. А потом Кальдмеер случайно узнаёт маленький секрет кесаря и его дочери и скажем как-то это выдал... Юст, лавхейт, рейтинг NC-17 или R. Желательно, чтобы все выжили.

57. Алвадик, реинкарнация и трансмиграция
. После смерти Дик перерождается в другом мире (один или несколько раз), набирается опыта и прокачивается в психологии, прежде чем снова попасть в своё первое тело на следующий день после ДСФ. Взгляд на эра новыми глазами.

58. Хуан/ куча разного народа. Кроссовер с «Трудно быть богом» Стругацких. Рейтинг. Хуан Суавес – секс-прогрессор в Кэртиане. Добывать нужные сведения и манипулировать политикой Талига проще всего в постели!

59. Арлетта\Лионель, NC, инцест, порка. Из канона мы знаем, что одна из предыдущих графинь Савиньяк приказала выпороть самого Дидериха. С тех пор порка стала семейной традицией и прерогативой графинь. Лионель уже давно не ребёнок, но всё ещё даёт себя наказывать.

60. Надор после смерти Ричарда становится странным и страшным местом, филиалом Лабиринта, расползающимся по Талигу. Попытки Алвы понять и остановить, но без успеха, и Алва понимает почему. Хочется мистики, где кровь Повелителей стихий реально опора мира, а Ракан может заменить только одного (Повелители Ветра вымерли раньше). Без запасных Раканов!

61. Алвадик, реверс. Рокэ реально в положении Дика в первых книгах: Кэналлоа бедствует, семья требует невозможного, Салина посматривают на его наследство, на уши присел друг семьи дор Квентин, с собой в столице даже слуги нет, еще и коварная первая любовь на носу. Ричард, в свою очередь, властитель богатой провинции и герой войны, но несколько ожесточен за трудную жизнь, от оруженосца хорошего особо не ждет, глушит надорский кальвадос и поет завораживающие северные баллады. И да - кого-то в семье Рокэ убил и вроде не кается. 
Не настаиваю на ПОВ Рокэ, но если получится - было бы идеально.

62. По мотивам микро-накура про Альмейду, залетевшего от Хулио. Рамон познает прелести беременности и охуевает, будущий счастливый отец охуевает ещё сильнее и включает режим агрессивной заботы, окружающие тоже охуевают и заранее прячутся кто куда

63. Ричард Окделл с первого взгляда влюбляется в короля, и это взаимно. Фердинанд/Ричард против всего мира.

64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон

65. Приддоньяк, ПВП, оральный секс. Валентин делает минет Арно. Кинк на волосы Вали, на его красоту.

66. Катарину отравили на ДР (или сразу после). Детектив с поиском виновного(ных). Джен или любые пейринги.

67. Эмиль/Валентин (кнешность книжная) 
Нежно, задорно и спонтанно, с любым обоснуем, таймлайн любой. Кинк на кружева, чулки, одежду, раздевание. НЕ ангс, НЕ стеб

68. Вальдмеер, рейтинг любой, ожидание встречи, ревность. Кальдмеер исчезает по пути на казнь. После перемирия Вальдес приезжает в Эйнрехт и находит Кальдмеера в особняке под охраной, после ночи любви тот признаётся, что ему пришлось стать любовником кесаря Руперта

69. АУ от канона: сёстры Эгмонта живы, и одна из них замужем за Фердинандом.

70. РоРо, пост-Ракана, лунатизм, возможно, сомнофилия. Робер не просто видит кошмарные сны о прошлом, он во сне ходит (и не только). Рокэ узнает об этом и пытается что-то сделать. Рейтинг на вкус исполнителя, стекло можно, но без совсем уж черного финала.

71. Воспоминания Антонии Алва (или Инес) о доме, родных, о Кэнналоа.

72. Лидик, ливалентин, лилюсьен или любой другой пейринг с Лионелем, где присутствует разница в возрасте и звании в пользу Ли. Секс с явным дисбалансом власти и сил, можно дерти-ток, унижение, элементы больноублюдства, партнер обращается к Ли исключительно "мой маршал". В какой-то момент ему становится чересчур, он называет Лионеля по имени, и оказывается, что все это была игра по обоюдному согласию и к обоюдному удовольствию (пока не стало чересчур). Акцент на смену динамики и изменения в поведении Лионеля.

73. Вальдмеер, NC-17, драма, из Кальдмеера выбивают сведения в подвалах крепости, dark!Вальдес влюблен в его стойкость, но своеобразно, нон-кон

74. Двор Алисы глазами кого-то, кто не Арлетта.

75. Джен. Юмор! Ричард женился на богатой навознице, привез ее в Надор, и тут же вспыхнула война между двумя герцогинями – старой и молодой. Дик в шоке, надорцы с попкорном, при королевском дворе делают ставки.

76. Вальдмеер, NC-17, драма, Кальдмеер отказывает Вальдесу во время первого плена, и Вальдес не намерен упустить второй шанс, даб-кон

77. Каждый раз, когда новоиспечённый барон Дювье надевает свой новый орден Талигойской Розы, с ним (Дювье) случается какая-нибудь досадная неприятность.

78. Мирабелла/? Жанр – на выбор автора, можно драму, а можно юмор))) Мирабелла после смерти Эгмонта срочно ищет себе нового супруга, чтобы ее не упрятали в монастырь или не выдали замуж за кого-то из навозников. Главная цель брака – спасти Ричарда, чтобы его не убили, не отдали на воспитание в чужую семью и не отобрали герцогство, поэтому муж должен быть богат, влиятелен и не находиться в открытой оппозиции к трону, но при этом не отжал бы Надор для себя. При этом у невесты в придачу к таким запросам еще и возраст, характер и специфическая внешность. Результат неожиданный!

79. Дружба между Ричардом и Рокэ. Искренняя, тёплая, внезапная. Можно с врЕменным размолвками. Можно гетные линии у обоих. Или слэшные у обоих, но чтобы не друг с другом. Можно модерн!ау. Ричарду не обязательно знать, кто его друг на самом деле (известная личность, очень богатый и влиятельный человек, например). Ричард может тоже что-то скрывать (может, он шаман какой или играет на волынке, сын мятежника, (порно)писатель под женским псевдонимом, ещё что-то).

80. Катари видит, как Алва разговаривает с королём и понимает, что ревнует и завидует. Рейтинг любой, можно вообще джен. Катари хочет любви и внимания как равной, не чувствовать себя глупой девочкой, разменной монетой в интригах и сосудом для наследников короны, но все это позволено лишь мужчинам, и друг друга эти двое ценят больше, чем её.

81. Жизнь в посмертии. Семейства Окделлов, семейство Приддов и т.д. Чтобы все ходили в гости, сравнивали смерти. Джен, чёрный юмор. Можно любые пейринги.

82. Драма. Алва узнает, что Савиньяки расчетливо использовали его, чтобы прийти к власти в Талиге. В идеале – подслушивает разговор Арлетты с Лионелем. Алва может быть в отношениях с Ли, а может и не быть.

83. Вальдмеер. У марикьяре жестокие обычаи, под райос убивают всех. Есть лишь одно исключение для законных супругов, к которым могут прилагаться их слуги и подчиненные. И это единственный способ для Вальдеса спасти Олафа Кальдмеера...

84. Джен или алвадик или альдоробер. Персонажи смутно помнят себя доретконных. Когнитивный диссонанс, попытки расследовать произошедшее, возможно внутримировое мистическое объяснение.

85. Ричард уполз от Альдотвари и оказался на Рубеже. Теперь он, беспамятный, возвращается на Кэртиану с остальными Стражами выжигать скверну вместе с Бусиной. Течение времени на Рубеже может не совпадать с Кэртианским. Можно спасти мир силой любви и дипломатии, можно не спасать вообще.

86. Руперт - боевой монах Шаолиня. Вообще-то это тайна, но в экстремальных ситуациях Руппи превращается в "Джеки Чана". Можно и буквально.

87. Робер/Альдо, современное ау. Передружба, недоотношения. Альдо заказывает астрологу их с Робером натальные карты, надеясь на отличную совместимость. Но вместо "вы идеальная пара" получает метровый список причин, почему им даже в одной комнате находиться не стоит. Негодование Альдо: возмущение, угрозы, подозрения, что астролог сам на Робера положил глаз, предложения посетить таролога/гипнолога/хироманта/авгура, чтобы сравнить версии. 
Одиссея альдороберов по всем шарлатанам города

88. Алвадик, Алва куртуазно ухаживает за Диком. Дик в ахуе, ужасно смущается, удивляется, негодует, а потом переходит в контрнаступление! – в конце концов, кто тут тверд, незыблем и на полголовы выше, а у Алвы вообще волосы как у принцессы и надушенные кружева, лепестки ему больше пойдут!

89. Алвамарсель, ER, рейтинг низкий, hurt/comfort, у Марселя умер отец, поэтому он переживает, суетится, организует погребение и т.п. Рокэ тоже приглашён, но приезжает раньше и помогает справиться с горем, как умеет.

90. Алвадики, НЕ омеговерс,  секс с мпрегнутым Ричардом, нежно, мило, всяческие поглаживания по животу, и чтобы Алву прям крыло тем, что это его любовник, у них будет ребёнок, малыш, самый богатый и титулованный эвер, его будут холить и лелеять, оба отца жизни за него отдадут, а на мнение окружающих забьют и тд.НЦа

91. Кальденбург, NC-17, драма, fem!Кальдмеер, восторженный Руппи и Офелия, которая не верит в любовь в 20 лет, кинк на разницу в возрасте

92. Дайте Ричарда-эльфа из Надорских лесов, с устарелыми представлениями о мире и непониманием "этих странных людей". Явился в Кабитэлу в поисках предсказанного Короля.  Шпагой владеет плохо, привычней к мечам с клинком в форме листа ивы и длинному луку. Маскируется, притворяясь последователем этой новомодной человеческой веры - эсператизма. Денег из дома взял мало, потому что не в курсе инфляции.
Кстати, тогда понятно, почему ЛЧ целый Круг цепляются за Раканов - для них это, считай, вчера было)

93. Эйвон Ларак выходит из лабиринта беременным новым повелителем скал. Пейринг и рейтинг любые.

94. алвамарсель, постканон, Рокэ не удалось отвертеться от регенства, что не способтвует ни благостности характера, ни здоровым нервам окружающих
Марсель, устраивающий Рокэ разгрузку: хоть изолирует его от всего мира на сутки, хоть в отпуск увезет, хоть еще чего придумает. 
Усталый раздраженный регент, винишко, гитара, изощренные ласки и нежный секс

95. алвадик, Ричарда хотят выдать за кого-то/женить, он приходит к Рокэ и как в Гардемаринах "не хочу доставаться нелюбимому, люби меня", рейтинг высокий, ХЭ для алвадиков

96. Групповушка Ойген\Жермон\Арно\Валентин. Война кончилась, все выдохнули, устроили пирушку и пиздуховно, но задорно потрахались. Естественно, NC.

97. Приддоньяк. Арно, с отношением к сексу легким, как у  Эмиля, соблазняет Валю, которого считает девственником (ошибается). Хочет унизить и обидеть, но любовь нечаянно нагрянет, хэ. Хотелось бы, чтобы  Арно не был солнышком.

98. Хочу развёрнутую легенду об Арсаке и Сервилии (мпрежный вариант), с ломкой и мерзким, но дрочным нонконом последнего в плену и комфортингом от Арсака.

99. Иоланта/bottom!Фердинанд. Рейтинг повыше, кинк на подчинение. Без беременностей.
(Допы по желанию:
- шрамирование
- приказы на дриксен
- новосериальная внешка Фердинанда 
- случайный свидетель)

100. Вальдмеер
Вальдес соскучился по Кальдмееру и выпросил у ведьм возможность увидеть его на 10-20 минут. Он попадает в разгар жесткого допроса в Дриксен, но никто его не видит и не слышит, и он ничего не может сделать. Или может, на выбор автора.

101. Валедик, ОМП/Валентин, внешность любая, Валентин снизу.
Пост-канон, Ричард мертв (или считается мертвым, если автор захочет хэ), у валедиков был юст или разовый секс. 
Валентин неосознанно выбирает новых партнёров чем-то похожих на Дика. 
Бонус за реакцию кого-то заметившего из окружения.

102. Айрис/Иоланта. Айрис выжила (одна из сестер) и полноправная хозяйка Надора, который отделился от Талига.

103. Кроссовер с Хрониками Арции. Лионель Савиньяк оказывается сильно болен, серьёзно ранен и т.д. Потом вроде бы выздоравливает, но с постели встаёт совсем другой человек, точнее не человек, а бог-олень Ройгу. Ужасы, высокий рейтинг, возможно хэппи-энд.

104. Хорхе/Арно, пилотоканон, рейтинг любой, будни оруженосца, Хорхе играет на гитаре, Арно слушает под дверью и стесняется признаться своему эру в любви

105. Что-нибудь по мотивам накура про спасателей. Модерн-АУ, приключения, мистика, джен, рейтинг любой.

106. К Ричарду приходит астера в виде идеального доброго, ласкового эра Рокэ, который тискается и внятно разговаривает. Приходит регулярно. Однажды их застает настоящий Алва.

107. Альдоробер. Робер предал ещё живого Альдо, встреча при любых обстоятельствах (Робера схватили люди Альдо или наоборот, Альдо идёт под суд после поражения, что угодно), выяснение отношений, юст.

108. Вальдес попадает в дриксенскую тюрьму, например, после проигранной битвы, и его тюремщики либо Бермессер решают этим воспользоваться. Вальдеса с огоньком насилуют, не оставляя внешних следов, пока однажды Кальдмеер не ловит насильников прямо на пленнике. Спасение, комфорт и попытки завоевать доверие.

109. Алва находит в Олларии и читает дневники Ричара времен Раканы, не в силах оторваться - вплоть до последней записи, где Ричард собирается к Катарине. Неожиданные открытия  (не обязательно о любви Дика к Алве) и много стекла.

110. Валентин - частый гость в имении Савиньяков. Сначала Арлетта думает, что все дело в младшем сыне. Но несколько двусмысленных ситуаций заставляют задуматься, так ли это. Шпионаж, дедукция, опрос свидетелей. С кем из сыновей (но обязательно сыновей) на самом деле роман - на усмотрение автора

111. Паоло/Ричард первый раз в Лаик или, если Паоло выжил, где-нибудь ещё.

112. Алвадик, R-NC-17, Алва не клялся Фердинанду кровью, и Альдо получает на свою сторону "блистательного полководца", а Ричард - новую (старую) головную боль, Альдо из пилота

113. Алвадик страстно трахается после ора и вызова на дуэль вместо отправки к Марианне. Алва снизу, всем понравилось, об остальном подумаем завтра, юноша.

114. Вальдмеер, NC-17, модерн-АУ, Вальдес испытывает самолет, построенный Кальдмеером, кинк на лётную форму

115. Ойген/Жермон или Арно/Валентин, уютный супружеский рождественский изломный секс, ER, прямо флафф необязателен, но без драмы, раскладка любая

116. Ричард – крутой северный тан, прекрасный хозяйственник и руководитель, которого суровые надорские горцы уважают и любят.

117. пре-Алвадик, модерн!АУ. Ричард увлечен живым Рокэ, но не понимает его и с помощью character ai создаёт "своего" Рокэ, очень похожего на настоящего, но который "говорит" понятнее и готов Ричарда хвалить

118. Алвадик, преслэш. Алва приходит смотреть на спящего Дика.

119. Жермон\Йоган Катершванц, NC, PWP, отчасти по мотивам цитаты из канона и комента вчера в треде о том, что Жермон решил возродить традицию прохождения молодых людей через достойных мужей. Секс к взаимному удовольствию, восхищение молодым сильном телом, укусы, возможно, быстрый секс в публичном месте.

120. Ойген/Жермон, fuck or die, в результате оплошности Жермона во время  ритуала они должны переспать или он умрет, секс прошел благополучно, но теперь Жермон мается своими чувствами и не может понять, есть ли ответное от Ойгена, и решается на разговор, Ойген в шоке и объясняет что Жермон ему друг, брат, сослуживец etc но никак не любовник

121. Катари/Рокэ, даб-/нон-кон, рейтинг - R и выше, королева использует клятву иначе, чем все думают: любит смотреть, как Первый Маршал раздевается, стоит на коленях, вбирает ртом свои пальцы, пытается растянуть себя и др. Кинк на унижение, акцент на отсутствии телесного контакта — Катари нравится приказывать и наблюдать. Книгоканон.

122. Классический омегаверс с Диком-омегой, которого впервые накрыло течкой в особняке Алвы, а Алва — альфа, но внизапна! он ведёт себя порядочно: просвещает Дика про особенности анатомии и физиологии, утешает, успокаивает феромонами и мурлычет над ним.
И они так и не поебались.

123. альдоробер, кинон, Агарис. Робер медленно но неотвратимо влюбляется в Альдо. весна, море, романтика, сияющий Альдо и все хорошо. естественно, чувства окажутся взаимными, но переводить ли юст во что-то большее прямо в кадре или обойтись без признания вообще - на откуп автору. не ангст, не стеб.

124. алвадик, Ричард сверху.
Ричарду нравится везде гладить Алву после секса. Спина, поясница, соски, плечи, волосы, если слегка пальцы вводит в рот или анус вообще огонь. Без намерения возбудить, просто ласка. Но это конечно же рано или поздно приводит ко второму раунду.

125. Ричард Горик узнаёт, что его отца подставили и Эрнани на самом деле жив. Его действия. Рейтинг R или NC-17.

126. АУ: случайность в военном деле. Ренваха таки оказалась непроходимой. Или у Феншо оказалось чуть больше мозга. Или что-нибудь еще пошло не так. И наступили последствия. Джен, любой рейтинг.

127. Окделлы чернокнижники или занимаются черной магией. В Надоре своя атмосфера и своя северная мистика, остальные лишь знают, что Надор и Окделлы странные и лучше держаться от них подальше. Надор считается нищим непонятным краем, однако лишь Окделлы сдерживают загадочные северные силы.
Дорак решает вызвать Дика в Лаик, Дик насторожен и не привык к нормальному обществу, но пытается скрыть свои особенности и намерен выяснить, как Рокэ Алве удалось убить сильного чародея, его отца...

128. Приддоньяк, шизофрения. Постепенное и заметное поначалу только Арно усугубление психического расстройства Валентина. Арно любит и пытается спасти: покрывает, говорит с лекарями, пробует изолировать. Начинает сомневаться в причинах гибели братьев Валентина, от перенапряжения параноит, чувствует, что сам почти теряет рассудок. 
Хуже всего то, что из глубины безумия Валентин продолжает любить его тоже.

129. Кэцхен урурукают над тем, что Вальдес нашёл подходящего человека, любит его и любим им. Но на всякий случай проводят с Кальдмеером разъяснительную беседу: что будет, если тот их мальчика обидит

130. Алвадик, флафф (не стёб), рейтинг от R, таймлайн - Вараста или сразу после, книжный канон.
Ричарду не понравился первый секс с Алвой, и Алве стоило немалых усилий уговорить его попробовать снова (возможно, заодно рассказать о своём первом неудачном опыте) и постараться сделать так, чтобы второй раз получился лучше первого.

131. Постканонный алвадик с взрослым Ричардом и стареющим Алвой. «О, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней...»

132. Алвадик, Рокэ кинкуется слабостью Ричарда, NC-17-R

133. Кальденбург, NC-17, реверс-ау, адмирал цур зее Руперт фок Фельсенбург и его адъютант Олаф Кальдмеер, взаимная тайная влюбленность

134. Алва/Ги Ариго: "Блондинов я люблю больше, чем блондинок, Ваше Величество"

135. Алвадик после отравл­ения. Алва влюблен в Ричарда, мечется ме­жду выгнать предателя и пониманием, что Дика использовали, а Дорак таки мудак + страх проклятия, но думает, что будучи рядом, сможет вернее защитить Дика от сме­рти (мол, я пытался отстраняться и все равно нихуя не помогл­о) и забирает его в Фельп. Объяснение пе­ред отъездом Алвы в Талиг.

136. Рокэ/Ричард/Рамон. Омегаверс, ау без восстания. Ричард - завидная омега на выданье. Грязный, разнузданный секс на троих, двойное проникновение, грязные разговоры, грубый секс, Breeding кинк, чрезмерная симуляция.

137. Что-то случилось с Абсолютом, и с Рокэ слетел флёр бесконечной удачливости и всеобщего обожания. Ему припомнили все его грехи, сместили с должности Первого маршала, Кэналлоа перешла под власть клана Салина, друзья отвернулись. Рокэ отныне вне закона. С горсткой верных слуг он осторожно пробирается в единственное место, правитель которого не объявил во всеуслышание, что не желает его видеть. Рокэ едет в Надор, которым правит Ричард Окделл. Изгнанники доедут, но как примет их молодой тан?

138. Алвадик, R илр НЦа, Ричард пытается спасти Алву, когда он на коне спасал Фердинанда, и его самого помещают в камеру над пекарней, доретконные персонажи

139. Отец Герман (книгоканон)\ кто-то из унаров. Отец Герман в тайне любит наказывать унаров весьма нестандартным способом. Телопредало, развратный священник, юноша, который хочет ещё.

140. Кальдмеер/Гудрун, принцесса решила от скуки подомогаться нового адмирала цур зее, только не делайте Кальдмеера покорным бревном, хочется динамики: пусть согласится и получает удовольствие, или красиво сможет отвязаться или сделать так что от него отвяжутся, или обходительностью доведет прелестную Гудрун чтобы она рвала и метала и весь дворец содрогался

141. Алву в Багерлее таки разбил инсульт с полным параличом одной стороны, и Дик его выхаживает.

142. Крэк! Периодически Алва превращается в манекен. Это замечают только его слуги, остальным норм.

143. У Алана и Женевьев сын и дочь. Время шло, девочка взрослела... Рейтинг PG-13 или R. Желательно джен.

150. Вальдмеер или кальдмейда. У Олафа Кальдмеера есть тайный дар - он может заставить человека смертельно в него влюбиться, но это имеет высокую цену. В бреду Олаф бессознательно применяет этот дар.

151. Кальденбург, NC-17, драма, постканон, Руппи становится кесарем, и намерен вернуть Олафа в Дриксен - для флота и для себя, даб-кон

152. алвали, первый раз, юный Ли перед Лаик соблазняет Росио
в кадре селянка, бусики, Эмиль, кто-то из родителей, за кадром неудачный опыт приобщения Рокэ к имперской любви
инцетуальные вайбы (еще не большечембрат, но уже почти что младший брат), без анальной пенетрации, но невинным рукоблудием алвали не ограничатся

153. Эстебан/Лионель, омегаверс, можно с мпрегом, рейтинг любой, но лучше невысокий, романтика по-савиньяковски

154. Эгмонт/Мирабелла/Лесничиха Дженни. Крепкие полиаморные отношения, инициатором которых выступила Мирабелла. Сплетни соседей и родственников их не задевают. Можно АУ от канона без восстания.

155. Альдо и Робер успешно организовали оборону Агариса от морисков. Нападение жители и гости города отбили, мориски понесли большие потери. Альдо решил не пытаться сесть на тронив Талиге, а связать своё будущее с Агарисом.

156. Кальдмеер/Вальдес, Вальдес симпатизирует Кальдмееру, Кальдмеер  это понимает и, зная что у марикьяре связи между мужчинами не осуждаются, расчетливо растит симпатию в нечто большее и пользуется, не ради мелочей в быту, но ради чего-то большего: военная обстановка, устройство обороны Хексберг и т.д.(как управлять кэцхен)))))) Вальдес ему конечно напрямую тайны не рассказывает, но в их беседах много то, что в Дриксен не знали, не думали об этом с такой стороны и т.п. Альтернативная концовка: Кальдмеера на родине не казнят, в результате новой стычки уже Вальдес в плену у Кальдмеера, который спокойно отдает приказ о повешении

157. Женевьева - покорная жена Гвидо Ларака. Но почему-то все дети от него умирают... NC-17 или R.
Можно мистику, можно Женевьеву-маньячку.

158. Вальдмеер, NC-17, приключения, космо-ау, на корабль Вальдеса установили новый ИскИн "Олаф", технофилия

159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д.
Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые
. Персонаж - по выбору автора
Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает

160. Кто-нибудь троллит Алву. Попаданец в любого персонажа, новый персонаж из "диких" мест, пришедший абвений и тд. Троллинг любой - но лучше тонкий.

161. Ричард попадает в будуар королевы раньше того дня, когда она и Штанцлер планировали, и видит такую картину: Катари яростно страпонит привязанного к кушетке Рокэ. Партнёры не сразу заметили Ричарда. Можно юмор, ангста не надо.

★ 16.Алвадик, R-NC-17, Реверс с обнаженным Алвой на пути на эшафот (вместо Алвы за какое-то предательство/ошибку к казни и публичному унижению приговорили Дика. Алва в числе наблюдающих (недобровольно)), внешность алвадиков любая
★ Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм
★ 111. Паоло/Ричард первый раз в Лаик или, если Паоло выжил, где-нибудь ещё.
★ 159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д.
Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые
. Персонаж - по выбору автора. Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает - Карлос Алва
★ 21. Алвамарсель, херт/комфорт. После несчастного случая у Алвы оказываются повреждены кисти обеих рук. Ему приходится заново учиться держать оружие и писать, и справляется он с этим плохо.
★ 159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д. Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые. Персонаж - по выбору автора. Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает - Катари
★ 129. Кэцхен урурукают над тем, что Вальдес нашёл подходящего человека, любит его и любим им. Но на всякий случай проводят с Кальдмеером разъяснительную беседу: что будет, если тот их мальчика обидит
★ 59. АрлеттаЛионель, NC, инцест, порка. Из канона мы знаем, что одна из предыдущих графинь Савиньяк приказала выпороть самого Дидериха. С тех пор порка стала семейной традицией и прерогативой графинь. Лионель уже давно не ребёнок, но всё ещё даёт себя наказывать.
★ 139. Отец Герман (книгоканон) кто-то из унаров. Отец Герман в тайне любит наказывать унаров весьма нестандартным способом. Телопредало, развратный священник, юноша, который хочет ещё.
★ 37. Близнецы Савиньяки трахают Ричарда, Рока наблюдает (или нет). Можно дабкон, тело предало, немножко больноублюдочнсти. 
Жанр любой,  таймлайн любой, рейтинг от R и выше. Ричарду должно понравится.
★ 73. Вальдмеер, NC-17, драма, из Кальдмеера выбивают сведения в подвалах крепости, dark!Вальдес влюблен в его стойкость, но своеобразно, нон-кон
★ 30. Вальдес привозит Кальдмеера на Марикьяру и знакомит с родителями. Первоначальная острая реакция на то, что сын приволок в дом варитского гуся, и постепенное принятие. Можно юмор, ★ часть два
★ 8. Алвадик, таймлайн Раканы, Дик выходит на поединок с Алвой за Альдо, оба ранены, но в итоге живы. Фиксит бодяги с кровной клятвой.
★ 12. Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм
★ 17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).
★ 54. "Вредные задачи" Остера в переложении на условия и персонажей из Талига. Персонажи любые, рейтинг любой, юмор.
★ 70. РоРо, пост-Ракана, лунатизм, возможно, сомнофилия. Робер не просто видит кошмарные сны о прошлом, он во сне ходит (и не только). Рокэ узнает об этом и пытается что-то сделать. Рейтинг на вкус исполнителя, стекло можно, но без совсем уж черного финала.
★ 17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).
★ 110. Валентин - частый гость в имении Савиньяков. Сначала Арлетта думает, что все дело в младшем сыне. Но несколько двусмысленных ситуаций заставляют задуматься, так ли это. Шпионаж, дедукция, опрос свидетелей. С кем из сыновей (но обязательно сыновей) на самом деле роман - на усмотрение автора, ★часть два, ★ часть три,  ★ часть четыре, ★ часть пять, ★ часть шесть, бонусная полиамория
★ 64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон
★ 41. Приддоньяк, ПВП, афродизиак. Что бы скомпромитировать Валентина, ему подливают в напиток афродизиак. На людях Валя держится, но когда он остаётся один, ему становится совсем плохо. Арно предлогает помочь, уверяя, что в этом нет ничего особенного.
★ 83. Вальдмеер. У марикьяре жестокие обычаи, под райос убивают всех. Есть лишь одно исключение для законных супругов, к которым могут прилагаться их слуги и подчиненные. И это единственный способ для Вальдеса спасти Олафа Кальдмеера...
★ 122. Классический омегаверс с Диком-омегой, которого впервые накрыло течкой в особняке Алвы, а Алва — альфа, но внизапна! он ведёт себя порядочно: просвещает Дика про особенности анатомии и физиологии, утешает, успокаивает феромонами и мурлычет над ним.
И они так и не поебались.
★ 64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон, ★ часть два, ★ часть три, ★ new! часть четыре, ★ new! часть пять, ★ new! часть шесть
★ 32. Алва/Ричард, юст, Ричард впервые замечает и понимает интерес Алвы к себе
★ 155. Альдо и Робер успешно организовали оборону Агариса от морисков. Нападение жители и гости города отбили, мориски понесли большие потери. Альдо решил не пытаться сесть на трон в Талиге, а связать своё будущее с Агарисом.
★ 100. Вальдмеер. Вальдес соскучился по Кальдмееру и выпросил у ведьм возможность увидеть его на 10-20 минут. Он попадает в разгар жесткого допроса в Дриксен, но никто его не видит и не слышит, и он ничего не может сделать. Или может, на выбор автора.
★ new! 97. Приддоньяк. Арно, с отношением к сексу легким, как у Эмиля, соблазняет Валю, которого считает девственником (ошибается). Хочет унизить и обидеть, но любовь нечаянно нагрянет, хэ. Хотелось бы, чтобы  Арно не был солнышком.
★ new! 105. Что-нибудь по мотивам накура про спасателей. Модерн-АУ, приключения, мистика, джен, рейтинг любой.
★ new! 102. Айрис/Иоланта. Айрис выжила (одна из сестер) и полноправная хозяйка Надора, который отделился от Талига.
★ new! 63. Ричард Окделл с первого взгляда влюбляется в короля, и это взаимно. Фердинанд/Ричард против всего мира.
★ 156. Кальдмеер/Вальдес, Вальдес симпатизирует Кальдмееру, Кальдмеер  это понимает и, зная что у марикьяре связи между мужчинами не осуждаются, расчетливо растит симпатию в нечто большее и пользуется, не ради мелочей в быту, но ради чего-то большего: военная обстановка, устройство обороны Хексберг и т.д.(как управлять кэцхен)))))) Вальдес ему конечно напрямую тайны не рассказывает, но в их беседах много то, что в Дриксен не знали, не думали об этом с такой стороны и т.п. Альтернативная концовка: Кальдмеера на родине не казнят, в результате новой стычки уже Вальдес в плену у Кальдмеера, который спокойно отдает приказ о повешении, ★ new! часть два

исполнение вне феста:
★ 80. Катари видит, как Алва разговаривает с королём и понимает, что ревнует и завидует. Рейтинг любой, можно вообще джен. Катари хочет любви и внимания как равной, не чувствовать себя глупой девочкой, разменной монетой в интригах и сосудом для наследников короны, но все это позволено лишь мужчинам, и друг друга эти двое ценят больше, чем её.

★★★★★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ПЕРВОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ВТОРОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ТРЕТЬЕГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ЧЕТВЕРТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ПЯТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ШЕСТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

▼Исполнение вне феста\исполнение заявок из предыдущих туров:⬍

★ 27. Алвадик, алатские поцелуи. В Варасте был момент, где Алва поит Дика из своего стакана, можно там, можно в другом месте. Можно, чтобы Алва пил из стакана Ричарда. Инициатор Алва, но Дик понял в чем суть. ХЭ
★ 28. Фердинанд, Алва, Ричард. По приказу короля Алва избавлялся от любовников королевы: Придда, Колиньяра, Феншо. Настало время Ричарда
★ 104. Килеан/Ричард, Алва/Ричард. Килеан берёт Дика в оруженосцы. Однажды Алва узнаёт, что Дик подвергается насилию у эра.
★269. Херт-комфорт с нонконом для Бермессера. Бе-Ме насиловали и пытали в плену, а потом закомфортьте на все деньги (но не теми, кем насиловали). Участники на усмотрение исполнителя, а ещё прописанность хёрта и комфорта хочу примерно поровну.
★ 228. Свальный грех (можно не всех сразу): Алваро/Арно-ст/Арлетта/Рокэ/Лионель. Больноублюдочные кинки, рептилоидная мораль, но всё по согласию, в идеале - по любви. Книжный (пре)канон, т.е. Эмиль есть, но не участвует. Без чистого алвали.
★ 1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора. + 3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботится, часть 2, часть 3, часть 4, продолжение, продолжение, продолжение, часть пять, частть шесть
+ вбоквел
★ 9. Валентин/Лионель. Нон-кон, щупальца, трахни-или-умри. Лионель принуждает Валентина к сексу - для магического ритуала или чего-то такого - Валентин в процессе проходит частичную трансформацию в спрута и уже он выебывает Савиньяка.
★ 42. Ли/Валентин. Ли берёт Валентина в оруженосцы. Асфиксия по обоюдному согласию. Рейтинг высокий
★ 79. Алвадик, первый раз, таймлайн Вараста. Алва отсасывает Дику после бегства в степь глухую.
★ 25. Первый секс Лионеля с кем угодно (предпочтительно Рокэ и/или Эмиль) после того как Ли оскопили. Обоснуй любой, но оскопление случилось уже во взрослом возрасте.
★ 154. Алва/Арно младший. В глазах Арно добрый дядюшка Росио превратился в объект вожделения, а поскольку со всеми вопросами и проблемами Арно привык обращаться к Алве (вдруг братья заругают), он по привычке идет к Рокэ. Возможен рейтинг, возможен отказ со стороны Рокэ.
★ 30. Леонард омега. Леопольд пытается воспользоваться этим для для карьеры сына и личных целей, подсовывая его нужным людям во время течки. Можно еще и Леонарда упорного грустного натурала при этом.
★ 220. Кальдмеер - Повелитель Волн. В иерархии астэр Повелители важнее вассалов. Кэцхен переходят на сторону Олафа, дриксенцы побеждают, флот Альмейды относит штормом. Раненый Вальдес в плену у Олафа. Кэцхен вьются вокруг Кальдмеера, он не понимает, что происходит.
★ 63. Алва/Дик/Катари. Альдо вынуждает Катарину выйти замуж за Ричарда. После смерти Альдо она пытается добиться ареста/казни Дика, но новоиспечённый регент Алва отправляет обоих в бессрочную ссылку в Надор. Катарина узнаёт, что в прошлом между мужем и регентом были нереализованные взаимные чувства, и решает использовать их, чтобы вернуться в столицу ко двору.  Предпочтительно в финале что-то вроде ХЭ со шведской семьей. Без хейта Катарины, часть два, часть три, часть четыре, часть пять
★ 3. Рокэ/Ричард/Катарина. Ричард приходит в себя в королевской спальне и понимает, что он связан и находится в полной власти Первого Маршала и Ее Величества. Хитрая парочка решает измучить юношу целиком и полностью. Шлепки (можно рукой, можно стеком), укусы, засосы после поцелуев, дразнящие касания перышком... В качестве кульминации взятие юнца без какого-либо сопротивления.
★ 52. Алвадик. Рокэ по какой-то причине обездвижен, но не лишён чувствительности. Но вместо того, чтобы убивать/мучить, как он мог бы предположить, Дик начинает его ласкать. Без нон-кона, желательно ХЭ

ДЕАНОНЫ

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ПЕРВОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ВТОРОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ТРЕТЬЕГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ЧЕТВЕРТОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

ЛС для орг.вопросов\дополнений\прочего:

▼Скрытый текст⬍

УкаЧакаУкаУка

Перерыв после тура кроссоверов?

1. не делаем(голосов 15 [32.61%])

   32.61%

2. делаем до конца выкладок ЗФБ (5 марта)(голосов 31 [67.39%])

   67.39%

Всего голосов: 46

Гости не могут голосовать

Отредактировано (2023-12-04 16:12:49)

Анон

Re: ОЭ-фест

28. Ульрих-Бертольд Катершванц/Эгмонт Окделл + другие торкские офицеры. Рейтинг повыше, но без жести. По недавнему накуру "нежный гэнгбенг - обряд посвящения в Торке", только в роли посвящаемого Эгмонт, которого никак не могут улюбить всей толпой и зовут непарного Катершванца

▼Скрытый текст⬍

Морис Эпинэ задумчиво смотрел на своего оруженосца. Эгмонт Окделл был юн, но высок и крепок, как и полагалось северянину и Повелителю Скал. Его отличал добрый спокойный нрав и некоторая провинциальная наивность. Возможно, и невинность, и эта мысль смущала. Все-таки торкские традиции не всегда давались легко и взрослым, опытным офицерам.
- Вы слышали о традиции воинского посвящения, Эгмонт?
-В Гальтаре? В Лаик этого не преподавали, но в Надоре в библиотеке что-то было. - Северянин задумался.
- Сейчас, в Торке. - Мориса не оставляло ощущение, что лучше бы оставить традиции бергерам - они к ним привычны, то кошек ловят и потом выбрасывают, то с бадьями молока бегают… Барон Катершванц до сих пор шестопёр везде носит, и хорошо хоть доспехи полк медоедов надевает только по особым случаям.
- Нет, эр Морис. Но если надо, я готов, - юноша расправил плечи.
- Это посвящение призвано расположить офицеров друг к другу, чтобы они защищали в бою жизнь своих сослуживцев. Близкие - очень близкие, если вы меня понимаете - отношения в течение одной ночи.
Эгмонт задумался.
- А разве церковь не велит ждать таинства брака? - спросил он шепотом.
- Церковь велит чтить и уважать жену, но вы же пока не женаты. До брака вы можете испытать … эээ… радости плоти с товарищами. Только одна ночь, и о ней не принято вспоминать после. - Эпинэ мысленно решил приглядывать за мальчишкой и проследить, чтобы его не обидели. Участвовать он так и так не собирался.

В хорошо протопленном доме собрались бывшие неподалёку офицеры. Маршал Арно Савиньяк, старший по званию и опытный любовник, приветствовал всех и кивнул Окделлу.
- Раздевайтесь, корнет, вас не обидят.
Эгмонт разделся не без смущения, обнажив красивое, хорошо сложенное тело. Пока остальные офицеры снимали мундиры, Савиньяк легко поцеловал юношу, провел руками по его спине, шепнул, - Не бойтесь.
Морис смотрел, как Эгмонт неловко целует маршала в ответ, осторожно проводит рукой по светлым, почти белым волосам. Сзади к юноше подошел Думмельхофф, обнял, прижался. Эгмонт развернулся и поцеловал его в губы, обнял. Похоже, мальчишка переживет посвящение легко. Эпинэ налил себе вина, сел к камину.

Какое-то время так и шло - офицеры, предупрежденные Морисом о полной невинности юноши, подходили по одному, целовали, поглаживали, давали к себе привыкнуть. Окделл отзывался на ласки и поцелуи, учился и смелел. Когда Савиньяк наконец положил свою руку на мужское естество Эгмонта - разрубленный змей, ведь пальцы не сошлись! - тот лишь удивлённо-счастливо распахнул глаза, и схватил маршала своей рукой. Повторил движения, жмурясь от удовольствия, вторую руку протянул к Дюбуа, удивлённо глянул вниз. Полковник Дюбуа, отличавшийся изящным сложением, часто шёл первым. Вот и сейчас он уже держал пальцы в масле, собираясь начать подготовку. Но, пойманный, смутился и отвлёкся. Морис хмыкнул. Надорская невинность продолжала ласкать сразу двоих, а когда полковник излился и отступил, протянул руку к следующему. Сам Окделл оставался твёрд и доволен, а маршал начинал поглядывать вниз с нетерпением. Если он проиграет дуэль мальчишке, будет неловко. Кажется, Савиньяк пришёл к тому же выводу, так как обнял юношу, впился поцелуем и начал ласкать его сзади свободной рукой. Судя по двойному стону, поединок закончился ничьей.

От группы послышались смешки - кажется, Эгмонт попытался кого-то приласкать так, как только что приласкали его самого. А раздавшийся стон был знаком, что кто-то ещё выбыл из борьбы. Вот Окделла опустили на колени, и Морис отвернулся.

Офицеры подходили к столу, наливали вина.
- Силён! - с уважением сказал Думмельхофф, пытаясь отдышаться.
- Кажется, придётся идти на второй круг, - заметил Дюбуа, которому было неловко и за неподобающую скорость, и за скромный размер. - Вы нам не поможете? Не принято прекращать посвящение, пока новичок может стоять.
В данный момент тот лежал на спине, и в его способности стоять не было никаких сомнений. Маршал Арно вздохнул, допил вино и пошёл к группе.
- У юности есть неоспоримые преимущества, - заметил он, вернувшись. Хотелось бы верить, что в бою Окделл настолько же вынослив.
Дюбуа был бледен и тяжело дышал. Оглядевшись, он оделся и выскользнул из гостиной, прошептав Морису, что с чрезвычайной ситуацией нужно справляться необычными средствами. Вернулся он с бароном Ульрихом-Бертольдом, весьма раздраженным ночной побудкой и потрясающим неизменным шестопером.
- Фы, - гремел он, - не котофы любить мальчишку. Что фы будете делать с жена?
- Благодарим вас за помощь, господин барон, - нашёлся Савиньяк. - Вина?
- Пить нато не до, а после! И не фашу кислятину, а пифо! Молодешь!
Барон разделся, отложил - слава Создателю и Абвениям - оружие, и решительно направился в гущу событий.
- Я вам безмерно признателен, - шепнул Дюбуа Думмельхофф, и с наслаждением выпил полный кубок вина залпом.

Барон потянул Эгмонта вверх, причем оставленные юношей двое любовников не только не возражали, но и облегченно остались сидеть на шкурах. Подвёл к ближайшей стене, вжал спиной, поднял за бедра и насадил. Сделал шаг вперёд, полностью прижимая Окделла своим телом, перехватил его руки, удерживая оба запястья своей лапищей, а свободной рукой сжал шею юноши. Зафиксированный Эгмонт, на фоне мощного бергера казавшийся изящным, попытался что-то сказать, и был заткнут крепким поцелуем.
Через несколько минут Окделл застонал в первый раз. Катершванц продолжал движение в том же ритме, и снова перехватил ртом слова - неужели просьбу? Эгмонта. Тот попытался дернуться, не смог, вскрикнул - Морис забеспокоился, но Савиньяк его остановил, - Слишком сильно чувствует, барон же его специально к своему животу прижал. Но жжение скоро перейдёт в удовольствие.
Действительно, совсем скоро раздался даже не стон, а скулёж. Катершванц хмыкнул, прогремел: - Ещё один рас, и фам достаточно, - и продолжил. Дюбуа передернуло, Думмельхофф выругался. Почти все уже были одеты.
- Мне будет неловко смотреть Окделлу в глаза, - заметил кто-то.
- Не вам одному, - согласился Дюбуа.
- Предлагаю со следующего посвящения завязывать глаза новичкам, - вздохнул маршал, хлопнул Эпинэ по плечу и ушел.
- И держать пиво для Катершванца, вдумчиво добавил Думмельхофф.

Анон

Re: ОЭ-фест

238. "Селина и полк солдат, нон-кон, но без сколь либо значимых физических повреждений (ну предположим, что и селина девушка прочная и эластичная, и у нас не полк, а небольшой отряд, и в общем издеваться как-то дополнительно над ней не будут, не говоря уже о том, чтобы бить и прочее)
потом применить ЦХЛ (пусть он думает, что удачно, а девушка получит таки оргазм)
после всего этого счастья Селине уже что за Хайнриха, что за тварь закатную, что за выходца - все равно
пожалуйста, без совсем сквичных описаний и без хейта, в рамках трех больноублюдочных кинков. Селина не сойдет с ума, не самоубьется.
поддержка и утешение со стороны Мэллит"

▼1500 слов, нон-кон, R без графических подробностей⬍

Селина путешествовала с солдатами не первую неделю, и верила, что все обойдется. Конечно, ее маменька была в ужасе, но она просто не понимала, что Селина единственная, кто может помочь Монсеньору найти и обезвредить бесноватых. Ей нравилось ходить в удобной мужской одежде, которую она могла самостоятельно надеть и снять, нравилось принимать незамысловатую заботу Антала Уилера. Даже Маршал, любимый кот, и тот привык путешествовать в корзинке, ночевать в трактирах. Она верила Монсеньору, и его фульгатам, и солдатам, не охваченным скверной.
Вот только в этот раз, стоило им заехать в расположение отряда капитана фок Лейстера и расположиться, что-то пошло не так. Бесноватых было трое, и они бросились на нее еще до того, как Уилер показал распоряжение Монсеньора капитану. А солдаты, видя драку своих и чужих, вступились за однополчан. Антал был ранен, остальные фульгаты кто помогал нести раненых в комнаты, кто объяснялся с фок Лейстером, кто охранял арестованных драчунов.
Когда вежливый теньент с четырьмя солдатами предложили проводить ее в комнаты, Селина согласилась.
То, что было дальше, ей вспоминать не хотелось. Хотелось забыть и грубые руки, прижимающие ее к кровати, и мужской смех, и внезапную боль, пронзившую ее, а потом тяжесть мужских тел, запах пота и чеснока, усы, щекочущие кожу, шлепки и указания: “Не лежи бревном, милая, шевелись!” Она хотела закричать, позвать на помощь - но рот ей зажали сразу, а потом заткнули какой-то тряпкой. Боль, тяжесть и запах одного солдата сменялся другим, двое держали ее, а кто-то все повторял и повторял имена, которые она должна была запомнить на всю жизнь. Имена тех бесноватых, бывших родственниками этих солдат, что были арестованы по ее вине.
Мартин Хессоп, Джаспер Роххе, Эрнике Ронадо.
Мартин Хессоп, Джаспер Роххе, Эрнике Ронадо.
Мартин Хессоп, Джаспер Роххе, Эрнике Ронадо.

Селине казалось, что стоит вытащить тряпку изо рта, и она сама будет повторять эти имена в ритме толчков. Мартин. Джаспер. Эрнике. Хессоп. Роххе. Ронадо.
А потом они ушли, бросив ее на кровати, в разорванной одежде и с потеками крови и чего-то белого и мерзкого на бедрах.
Селина долго еще лежала, глядя невидящими глазами в потрескавшийся потолок с паутиной в углу, и повторяла имена. Потом к ней наконец пришли слезы, и она смогла зарыдать.
- Кто обидел мою девочку? Кто обидел мою доченьку? - Папенька вышел из стены, выстуживая комнату и распространяя гнилье по доскам пола. Огляделся, взревел, - кто посмел? Скажи, всех заберу!
- Мартин Хессоп, Джаспер Роххе, Эрнике Ронадо, - не задумываясь, повторила Селина.
- Тише, не до этого ей сейчас, - на плечо опустилась мощная ладонь капитана Гастаки, и мачеха помогла ей обтереться и привести одежду в подобие порядка.
- Я хочу д...домой, - прошептала Селина, уткнувшись в мундир бордонки. - В Акону.
- Пойдем, милая, - Зоя почти подняла ее с кровати, поддержала, пока Селина нащупала равновесие, скривившись от боли. - А ты останься да разыщи поганцев, - отправила она Арамону.
Дорога выходцев вывела их в трех кварталах от дома, и капитану Гастаки пришлось подхватить девушку на руки и нести. Зоя шла и ругалась на жизнь, несправедливую к женщинам, и на мужиков, способных походя погубить красоту, и на фульгатов, не сумевших защитить доверившуюся им девушку. Их никто не видел, прохожие смотрели мимо, а охрана у их дома пропустила их, не заметив. Селина поблагодарила Зою, из последних сил поднялась наверх, постучала в спальню к Мэллит и сползла на пол.

Силы оставили ее окончательно - она смутно помнила, как служанка и Мэллит помогали ей вымыться, как надели на нее чистую длинную рубашку, и как кто-то - Монсеньор? - отнес ее и уложил в постель. Кажется, еще ей давали пить какой-то отвар, и что-то говорила подруга…

Лионеля вызвал один из солдат, оставленных охранять дом Мэллит. То, что случилась беда, он понял сразу, едва войдя в дом. Носилась вызванная служанка, тихо плакала, обнимая лежащую подругу, Мэллит. На кухне грелись чаны с водой.
- Где Уилер? - тихо спросил он охрану.
- Никто не знает, господин маршал, мы не видели, как госпожа Селина вернулась. Но их никто не ждал еще три недели.
Отправив гонцов в части, где отряд Уилера должен был быть два дня назад и куда должен был приехать следом, попросив солдата помочь служанке носить ведра, маршал уселся ждать. Вдруг охрана осела на пол, а с улицы повеяло холодом. Савиньяк поправил Адрианову эсперу на шее и вышел.

- Ты был сносным унаром, – капитан Арамона был грозен, как никогда не был при жизни, – но ты – всего лишь вшивый граф и благословения моего не получишь. Но ты обидел мою доченьку, ты не защитил ее. Не будет тебе жизни, ни тебе, ни твоим близким, если не исправишь содеянного. Добудь кровиночке моей короночку, и будет хорошо, она будет счастлива.
- Господин Арамона, вы знаете, кто обидел Селину?
- Они бежали, как крысы, крысами и стали, - оскалил зубы выходец. - Три месяца тебе сроку, добудь корону доченьке.

Вернувшись в дом, Лионель успокоил потерявших его солдат, дождался, пока Мэллит не позвала его, и отнес измученную Селину в постель. Служанка заварила ей кошачьих ушек, чтобы спать крепко и без снов.
- Сударыня, - мягко обратился Савиньяк к Мэллит, - расскажите мне, что случилось.
- Подобный Флоху может помочь, - опустила заплаканные глаза девушка, - как названный Альдо растоптал сердце ничтожной, так чужие солдаты растоптали сердце Селины. Подобный Флоху может изгнать память большого зла и подарить радость.
Лионель с силой провел руками по векам.

Селина проснулась поздно и сначала не могла вспомнить, как очутилась в своей постели. Но первое же движение отозвалось болью между ног, и память…
Мартин Хессоп, Джаспер Роххе, Эрнике Ронадо.
Мартин Хессоп, Джаспер Роххе, Эрнике Ронадо.
Мартин Хессоп, Джаспер Роххе, Эрнике Ронадо.
…вырвалась вскриком.

Прибежала Мэллит, обняла и держала, пока Селина тихо плакала ей в плечо. Через три дня, когда острота воспоминаний
Мартин Хессоп, Джаспер Роххе, Эрнике Ронадо.
снизилась, а боль ушла совсем, Мэллит рассказала о своей просьбе к Монсеньору.
- Не нужно, - сказала Селина. - Я не собираюсь выходить замуж. Никогда.

- Как ты, девочка - Зоя постучала в дверь уже заполночь, и проснувшаяся Селина плотнее запахнулась в теплый плащ.
- Лучше, капитан Гастаки, - ответила она, приглашая ее в дом, - еще раз благодарю, что привели меня домой.
- Якорь им в глотку, - не согласилась Зоя,  - куда лучше, когда твой папенька лишь три месяца дал графу.
- Какие три месяца? - удивилась Селина.
- Савиньяку, что тебя не уберег, папа твой три месяца дал, чтобы выдать тебя за герцога, не меньше. А иначе уведет и сгубит всю его семью. Все ему корону хочется, - неодобрительно покачала головой бордонка. - Как будто женщине без мужика не жизнь.
- Три месяца, - обессиленно сказала девушка и сползла на пол - ноги перестали ее держать.

- Монсеньор, - сказала она маршалу, ответившему на приглашение. Я знаю, что папенька вам угрожал.
- Не стоит беспокоиться, госпожа Селина, - Лионель успокаивающе улыбнулся девушке, - я в состоянии защитить свою семью от выходцев. В Сэ всегда росло много рябины.
- Это я виновата, Монсеньор (Мартин Хессоп, Джаспер Роххе, Эрнике Ронадо). Я готова, только мне понадобится ваша помощь.
- Разумеется, Селина, - Лионель осторожно кивнул, - как только вы будете готовы, я покажу вам, что физическая любовь может быть приятной.

Мартин Хессоп, Джаспер Роххе, Эрнике Ронадо
Мартин Хессоп, Джаспер Роххе, Эрнике Ронадо
Мартин Хессоп, Джаспер Роххе, Эрнике Ронадо

- Как вы думаете, Монсеньор, - Селине пришлось сглотнуть несколько раз, отгоняя дурноту, - Его Величество Хайнрих согласится взять меня в жены? Мне кажется, у меня получится родить ему наследника…
Неожиданно ее пронзил страх - ведь она не была девицей, а вдруг случилось не только страшное, но и…
- Я послал в Альт-Вельдер за алатской ветропляской, - тихо сказал Савиньяк. - Что бы ни случилось, вы пользуетесь моей полной поддержкой. Если бы вашего отца устроил графский титул, я женился бы на вас немедленно. Вы уверены, что хотите выйти за короля Гаунау? Возможно, герцог Придд?
- Его Величество очень добр, - не согласилась Селина.

Еще через неделю к Селине пришла кровь, и она снова рыдала в объятиях Мэллит, уже от облегчения.

А еще через месяц, когда пришло письмо о согласии короля Хайнриха, в окно Селины постучали.
- Монсеньор, - удивилась она, - у нас же для вас всегда открыта дверь.
- К прекрасным эрэа положено залезать в окно, - маршал склонился в поклоне. - Вы можете попросить меня покинуть вашу спальню, но я хотел бы помочь. Могу поклясться кровью, что не прикоснусь к вам без вашего разрешения.
Лионель поставил на умывальный столик темный флакон. - Ветропляска. Эта ночь принесет только радость.
Селина подумала о синеглазом герцоге, представила его - Мартин Хессоп, Джаспер Роххе, Эрнике Ронадо, вздрогнула. Вызвала из памяти образ будущего мужа. Каким он будет тяжелым, Мартин Хессоп, Джаспер Роххе, Эрнике Ронадо.
- Если вы сумеете помочь мне избавиться от тяжелых воспоминаний, я буду вам очень признательна.

Лионель долго целовал белоснежную чистую кожу, так не похожую на золотистую кожу Мэллит. Обводил губами острые розовые соски, ямку на животе, гладил стройные длинные ноги, играл с золотистыми завитками волос. Стоило девушке оттаять, он осторожно коснулся лона, отвлекая ее ласками груди, шеи, нежными поцелуями. Провел пальцами по внешней стороне, по внутренней, нащупал бугорок. Обвести, легонько надавить, потереть. Снова. Снова. Дождался спрятанного стона, спустился цепочкой поцелуев, нашел самое сокровенное место. Наконец тело отозвалось, раскрылось, стало горячим и влажным.
Лионель аккуратно перекатил Селину на бок, лег сзади, прижимая девушку к себе, лаская грудь левой рукой, а лоно и бугорок - правой. Дождался движения бедер навстречу пальцам, поднял ее правую ногу под коленку, открывая себе путь. Толкнулся внутрь, неглубоко, чуть-чуть. Снова приласкал грудь, поцеловал в шею и плечо, шепча милые глупости, так любезные женщинам. Еще немного, еще - он внутри. Медленно, бережно, продолжая целовать нежную кожу и ласкать руками начал двигаться. Она отзывалась - ей было далеко до безудержной страсти Мэллит, расчетливого наслаждения Урфриды, умелой игры Марианны. Но ее тело пело, и наконец рассыпалось финальным аккордом. Лионель излился и прислушался к шепоту Селины, почти неслышному:
Мартин Хессоп, Джаспер Роххе, Эрнике Ронадо.

Анон

Re: ОЭ-фест

Заявка первого тура

54. Отец Герман/Валентин Придд, киноканон. Танцы с отцом Германом за закрытыми дверями, другие унары знают и завидуют. Юмор, рейтинг хотелось бы повыше. Раскладка опциональна, Валентин может быть и сверху.

Другие унары не знают и не завидуют, юмора нет, рейтинг детский, мистика, адепт восьмого ордена Герман, никакой беты мы умираем как Герман Супре, 300 слов

▼попробуйте потанцевать под музыкальную шкатулку⬍

Настоятели Ордена предупреждали: самый большой соблазн, с которым предстояло столкнуться братьям и сёстрам, это эории. Герман всегда согласно кивал, но внутренне хмурился, сомневался. Деньги, власть, знания — всё это тогда ещё совсем юного адепта искушало сильнее.

И вот он оказался в Лаик. В хорошо протопленной комнате. А перед ним под звуки музыкальной шкатулки и собственного голоса танцевал унар Валентин.

Движения его сродни какому-то давно утерянному танцу, перетеканию из одной позы в другую. Герман приблизился, Валентин поймал его взгляд своим — слишком взрослым, похожим на болото — перехватил его запястья и утянул в пучину слышимой только ему мелодии. В покачивание, которое стоило бы назвать танцем

Говорили, Волны перестали слушаться своих повелителей. Покрылись льдом невежества. Валентин показывал обратное. Слишком плавные жесты, чтобы на них был способен обычный человек. Да и сам он на лицо словно сошедший с картин мастеров былого Унд. Герман уверен, что видел древнюю картину, на которой изображён именно он.

Музыкальная шкатулка продолжала отбивать ритм детской считалочки, песни, которая сохранилась лишь мелодией. Откуда-то Валентин знал другую, дополняющую её, и никогда не мог сказать конкретные слова.

Либо же слова забыли свои значения.

Он как-то записал звуки, которые произносил Валентин, но пока не нашёл даже отдалённо похожего языка. Но обязательно найдёт.

Когда мелодия закончилась, они поставили точку поцелуем, перетекли в постель и продолжили танец с другим ритмом.

— Я подарю её тебе, — шепнул Герман и поцеловал сонного, разнеженного рядом с ним Валентина в плечо.

Валентин — открытая рана, со взглядом полным хорошо скрываемой злости. Он следовал правилам, тем самым делая их бессмысленными, и изворачивал их так, как ему было выгодно. Словно ручей просачивался крохотные щели в скале и находил предпочтительный путь.

Менторам слишком всё равно, а однокорытникам не хватало сочувствия, чтобы это увидеть. Так что Герман благодарил создателя за одну только возможность видеть его таким расслабленным.

— Нам нельзя иметь личные вещи, — пробормотал Валентин на грани сна.

— После выпуска. Обязательно.

Отредактировано (2022-12-20 04:07:38)

Анон

Re: ОЭ-фест

130. Сильвестр/Ричард. Кардинал шантажирует Дика "списком" и заставляет делать то, что нужно Сильвестру. Подробности и степень их отношений на откуп автора.

Из заявки только пейринг и таймлайн. Рейтинг детский. Кто кого шантажирует и заставляет, они сами ещё не определились. Автор пишет на фест впервые и он алвадикер, извините, поэтому фоном Алва/Катари в голове Дика и Алвадик и Дик/Катари одностороние.
~1500 слов

▼Скрытый текст⬍

— Здравствуйте, ваше Высокопреосвященство.
Этого посетителя кардинал специально мариновал в приёмной втрое дольше обычного, настолько, что эта задержка уже сама по себе была оскорблением, но по юному человеку чести не было заметно, чтоб он обиделся или разгневался. Лицо его — открытое располагающее к себе лицо, с правильными, но по-юношески округлыми ещё чертами — было скорее задумчивым, чем рассерженным. Что ж, если ожидание не вывело юношу из себя, попробуем по-другому.
— Здравствуйте, герцог. Что вас привело? Неужели пришли за утешением?
— Можно сказать и так, ваше Высокопреосвященство. — Кардинал удивлённо приподнял брови. Юноша уловил этот жест и продолжил, — Вы примите мою исповедь?
— Мой пастырский долг вас выслушать. Шадди, вино, тизан?
— Воды, если можно.
Пока секретарь суетился у стола, герцог упрямо молчал. Сам Сильвестр для этого разговора позволил себе шадди. Отравить горький напиток юный борец за великую Талигойю решится с большей вероятностью, так пусть ни в чём себе не отказывает. Однако, как только за слугами и секретарём закрылась дверь, прежде чем потянуться за своим бокалом, юноша выложил на стол приметное кольцо с крупным красным камнем. Такие кольца — подделка под гальтарские, с тайниками и отравленными иглами — были в ходу при дворе Алисы. Всё любопытнее.
— Что это? — поинтересовался кардинал, протягивая руку к своей чашке
— Если два раза нажать на молнию, откроется тайник, — поспешил объяснить герцог.
— Вы решили меня отравить?
— Я решил этого не делать. Вы ведь… выслушаете меня?
— Да, герцог, я вас слушаю.
Вот теперь стало очевидно, что юноша нервничает. Он отхлебнул воды, поперхнулся ею и закашлялся.
— Извините. — начал он. — Я не знаю, с чего начать. — откашлялся ещё раз и продолжил. — Вы ведь знаете, что вся моя семья — эсператисты? — дожидаясь кивка, он снова глотнул воды, — после недавних событий, я больше не могу разделить веру моих родных, — кардинал снова приподнял брови, и юноша пояснил, — я не могу считать единоверцами людей, отравивших святую воду. Но и добрых олларианцев, соратников епископа Авнира, считать единоверцами я не готов.
— Тогда и отпустить ваши грехи перед создателем, боюсь, вам может только ваша собственная совесть… — заметил кардинал, — а она, как я вижу, вам в этом отказала.
— Вы правы. Мне есть в чём покаяться перед создателем. Я исповедался святому Оноре, и тот призвал меня решать сердцем, но и сердце моё в смятении.
— Я потерял нить ваших рассуждений, герцог, давайте вернёмся к самому началу.
— Простите, ваше высокопреосвященство. Пусть это всё-таки будет исповедью, — юноша прикусил губу, собираясь с мыслями и продолжил, — Я влюблён в двух разных людей, и моё сердце разрывается между ними. Я люблю замужнюю женщину и её любовника. Эта любовь греет, мне не нужно большего, чем иногда видеть её или его, мне достаточно того, что они пусть не счастливы, но живы. Но сегодня… меня поставили перед выбором — умрёт один из них. Или он, или она. Я готов умереть вместо них, но некому принести эту жертву, моя жизнь стоит неизмеримо дешевле.
— И вы по какой-то причине решили, что я могу разрешить ваши противоречия?
— Да, ваше высокопреосвященство. Мне сказали, что именно вы готовите убийство женщины, которую я люблю и только смерть человека, жизнь которого для меня важнее собственной, может вас остановить.
Щенок. Какой отчаянный и бесстрашный щенок! И какой наивный…
— И вы решили прийти и поторговаться со мной?
— Я пришел… я не знаю, зачем я пришел к вам. — юноша опустил голову, тряхнул волосами, закрывая глаза, но взял себя в руки и снова прямо и открыто посмотрел на кардинала. — Я понимаю, что вы не верите ни единому моему слову, как и я сам, что уж, ещё вчера не поверил бы ни одному вашему. Но люди, которым я привык верить больше чем себе, моё доверие не оправдали.
— Вас отправили меня отравить?
— Не вас. Если бы речь шла о вас, я возможно так ничего и не понял бы, но…
Юноша сбился и замялся. Играть в словесные игры он ещё совершенно не умел. Будь это победой, кардинал был бы доволен собой, но эта нежданная исповедь была подарком, и не создателя, а судя по всему лично кансилльера. Что ж, бросаться такими подарками — значило бы искушать судьбу. Дорак взял инициативу в свои руки и дело пошло быстрее:
— Вашего монсеньора?
— Да.
— И в чем же господин кансилльер не смог убедить вас?
— Он сказал, что к осени вы устраните всех людей чести, там был длинный список: Придды, Рокслеи, Килеан, и самое главное её величество и её братья. Он сказал, если погибнет первый маршал, вы не решитесь на всё это. Но я слишком хорошо помню, кто единственный посмел перечить вам, когда вы запретили брать меня в оруженосцы. За его смерть вы будете мстить людям чести так, что мы будем завидовать убитым октавианской ночью. И если кто-то и сможет защитить её величество, если он станет её защищать…
— Почему вы не пошли со всем этим к своему монсеньору?
— Не уверен, что он стал бы меня слушать, он верит вам безоговорочно. Он не поверит, что вы желаете зла их величествам.
— А почему вы думаете, что я злоумышляю против его величества? Почему вам не пришло в голову, что господин кансилльер врёт.
— Он не врёт, но сам не знает об этом. Я видел, как вы смотрите на его величество. Так же, как и на её величество, её братьев, господина супрема. Так же как на меня. Наш общий приговор у вас на лице написан, ваше высокопреосвященство.
Вот уж чего-чего, а такой проницательности Сильвестр если и ожидал, то от Лионеля Савиньяка, или может быть от Гектора Рафиано, но никак не от сопливого щенка, пригретого вороном. Причем, проговаривая всё это, юноша смотрел прямо на собеседника, и во взгляде его не было гнева или обиды, он был… не затравленным, нет. Обреченным? Но если на дне святого Фабиана он смотрелся загнанным зверем, то здесь и сейчас — смертником, знающим на что идёт и идущим по своей воле. Это завораживало. Таким на особенно удачных иконах выглядел святой Алан.
— Зачем вы говорите мне это? Ведь будь вы правы, вы же понимаете, я не выпустил бы вас живым?
— Я должен хотя бы попытаться вас переубедить.
— Что ж, попробуйте.
— Ведь что бы вы не планировали, вы вряд ли желаете зла монсеньору.
— Безусловно.
— Монсеньор на реликвии поклялся Фердинанду в верности. Он всего лишь повторил клятву первого маршала, но он сказал и его услышали.
— Вы про светопредставление прошлой осенью?
— Да.
— И что из этого следует?
— Если монсеньор не сможет помешать вам убить Фердинанда, он покончит с собой.
— Вы уверены в этом?
— Абсолютно.
— С чего вы взяли?
— Ушедшие беспощадны к клятвопреступникам. Я искал для него книги. По его приказу. О Варрасте, о Гальбре. Он ведь тоже понял, что это было за знамение.
— И что же поняли вы?
— Я повелитель скал, ваше высокопреосвященство. Я понял всё что нужно ещё раньше, ещё в Саграннах.
— Так что же, что именно?
— Когда монсеньор обрушил на плотину на Барсовом Оке, камни пели осанну не мне, повелителю, а ему.
— Вы думаете, что повелитель скал — это Алва?
— Берите выше. — Юноша улыбнулся, как будто он не спорил с кардиналом на свою жизнь, а загадал смешную загадку приятелю, и посмеиваясь, ждал как тот её разгадает. Эта добрая улыбка так сильно меняла его лицо, что на мгновение Дорак понял, почему Алва так привязался к мальчишке. Но сейчас думать нужно было не об этом.
— Вы думаете, Алва — потомки Ринальди, а не Борраска?
— Я не думаю, ваше высокопреосвященство, я точно знаю. Я уверен в этом.
— И что вы собираетесь делать с этим знанием?
— Я хочу… служить ему сколько получится. Я хочу сберечь женщину, которую люблю и которую, я почти уверен, любит он. Если я могу сделать для вас что-то, что изменит ваши планы… дать показания на кансилльера, отречься от герцогства… я не готов платить одними жизнями за другие, но в остальном… — И смотрит прямо в глаза, и в глазах его ничего скрытого, душа на распашку, ни малейшей лазейки ни ему, ни собеседнику.
Что же ты делаешь, щенок? Зачем искушаешь?
Сильвестр прячет взгляд за чашкой остывшего шадди, прикрывается ею.
Там, в глубине его зрачков летит на пол черно-синий колет, спутывают стройные ноги не до конца стянутые бриджи и горячее, узкое принимает в себя, со стоном, с трудом сдержанным криком, закушенной губой, со слезами в уголках зажмуренных глаз… Ты ведь даже не догадываешься, волчонок, какие желания будишь, каких демонов кормит твой невинный вроде бы взгляд… А ведь измученное сердце, не так давно споткнувшееся и едва не вставшее навсегда не выдержит даже таких фантазий, не то что их воплощения.
— Я подумаю над вашими словами. — после долгой паузы проговорил кардинал. — Я не буду ничего обещать, но и требовать от вас чего бы то ни было, я не буду. Идите с миром. Служите, любите. Преклоните колени.
Юноша безропотно встал и опустился на колени перед сидящим кардиналом. На оба колена, как будто действительно пришел за утешением к Создателю. Прикоснулся губами к кардинальскому перстню.
… Сгрести в кулак мягкие, непослушные волосы, вбиться в рот, в податливое узкое горло, чтоб давился и задыхался…
— Будь благословен, Ричард Окделл. Нет на тебе греха перед Создателем.
Он поднялся, не отрывая взгляда, коротко кивнул, разрывая наконец зрительный контакт, завершая это сумасшествие. Коротко бросил:
— Спасибо, ваше высокопреосвященство.
И вышел.
Сильвестр без сил опустился в своё кресло. Сегодняшний шадди совершенно точно был для его сердца лишним. Сегодняшний разговор пожалуй тоже. Но он подумает, он очень хорошо подумает, и возможно, даже сохранит чью-то жизнь.

Отредактировано (2022-12-19 21:39:16)

Анон

Re: ОЭ-фест

254. Алваро и Ричард
Джен!
Алваро жив, берет на воспитание Ричарда Окделла (после восстания Эгмонта). Не ангст.

Не ангст, но походу драма. Пролез Рокэ. ООС естественно, при живом то Алваро, в остальном кажется флафф, не очень побечено
около 800 слов

▼Скрытый текст⬍

— Отец, вы хорошо подумали? — бросает Росио, но вряд ли рассчитывает на честный ответ.
Алваро не нужны советы и неприятен упрек.

Сын не упрекает его в том, что отпрыска мятежного герцога стоило бы отдать на воспитание монастырских крыс, как предлагали почти все участники Тайного Совета или оставить матери, словно мелкий дешевый жемчуг не стоящий и внимания, как намекал в приватном разговоре кансильер. Сам не осознавая, маркиз Алвасете обозначает этим вопросом свою детскую, давно забытую и вот воспрянувшую, ревность. О, он видел, как Алваро, потерявший стольких детей, смотрел на герцога Окделла, ребенка лишившегося стараниями Рокэ, любимого родителя.
Ричард же, - отныне Рикардо - смотрит на Алваро, впрочем как и на всех вокруг, с обреченностью измученного старого волка, несмотря на свои юные одиннадцать лет.

Алваро хочется, чтобы Ричард оттаял. Нет, он прекрасно осознает, что горе утраты будет с его воспитанником всегда и сколь бы не были важны плоды этой смерти для государства, мальчику трудно будет принять жестокую правду. Но только в их силах правильным образом приручить северного волчонка за которым теперь, ни много ни мало, весь непокорный огромный Надор.

Во дворце почти нет юношей его возраста, отчего свободное от уроков и занятий время молчаливый и хмурый Ричард проводит рядом со своим опекуном.

Ричард читает и, забывшись, забирается в кресло с ногами, как делал, наверное, в кабинете отца в далеком детстве. Рисует, расположившись с альбомом у окна, и Алваро замечает, как Ричарду иногда хочется показать получившееся, но он себя сдерживает. Прячет котенка, убежавшего с королевской кухни, в полах сюртука, а поняв что обнаружен, хмурится и уходит.
А еще Ричард улыбается и даже смеется, когда думает, что никто на него не смотрит.

Алваро часто берет его на конные прогулки или от скуки, да, только от скуки, фехтует с ним сам, проверяя чему мальчика учит ментор. Дикон ужасно скучает по сестрам, Алваро узнает и об этом и через полгода дозволяет старшей сестре Ричарда приехать, чтобы повидаться с братом. Стоит маленькой герцогине снова появиться в жизни Ричарда, Алваро понимает - все, что раньше он принимал за счастье в глазах своего воспитанника было всего лишь слабым его отблеском.

С согласия матери юная Айри остается фрейлиной при королеве.

Алваро ловит себя на том, что с интересом размышляет какую книгу посоветует мальчику следующей и на том, как хочется рассказать Ричарду о многом, что молодому человеку с севера не случалось даже вообразить и смотреть потом, как удивленно изгибаются темные брови, как загорается неподдельным интересом серый взгляд. Он ловит себя на том, что видит в герцоге Окделле еще один шанс не совершить ошибку и это, пожалуй, пугает его самого.

Дорак качает головой и сетует, что монастырское воспитание было бы лучшим решением, а уж когда Ричард сходится со вторым из сыновей Придда, кардинал совершенно теряет терпение и чувство меры.

Увезти бы мальчишку, пусть с другом, если захочет и, разумеется, с сестрой - к теплому южному морю, подальше от клятых дворцовых интриг и покушений от бывшего союзника.

Алваро мечтает поехать домой в Алвасете, все явственней представляя, как, с некоторым даже удовольствием, оставит Дорака на Рокэ, а Рокэ на Дорака. Пусть кусают друг друга, а мальчика он надолго увезет из этого серого унылого города.

Здоровье уже не то - давит сердце, все сентиментальнее Алваро кажется самому себе и злится за подобное на себя, а еще раздражают мысли о том, что он уже стар, и совсем не уверен доживет ли до Излома веков. Еще десять лет назад он был бы счастлив умереть в Алвасете и завещать похоронить себя в обнимку с гитарой. Сейчас же... Но Ричард, но интриги Штанцлера с Дораком, но Рокэ...

— Росио, — сын старательно улыбается и смотрит пристально, - Обещай заботиться о Ричарде, как о младшем брате.
Просьба лишняя, Рокэ не пойдет против его воли и, конечно же, позаботится о последнем воспитаннике отца и герцоге Надорском со всем тщанием.

У Дика, так и не ставшего Рикардо, испуганные глаза, оба они сидят рядом с постелью, склонившись к Алваро.

Росио мотает головой и вцепляется в старческую, но еще крепкую руку родителя.

— Нет, отец. Нет! Вот еще! — протестует сын, — Мне он нужен меньше, чем духовник. Вы взялись, так и живите теперь, пока этот Окделл не вырастит в настоящего вепря. Кто будет вытаскивать этого бедового юношу из дурных его затей? Я не буду отец, я отказываюсь, вы слышите меня?

Дик знает, что Рокэ на самом деле не сердится на него и говорит для отца, впрочем, это понимают все трое. Мальчик слабо улыбается, вытирает украдкой глаза.

— Эр Алваро, пожалуйста не говорите ерунды. Вы поправитесь, а к весне, как обещали, поедем в Кэналлоа. Помните, вы обещали?

Алваро помнит свое обещание показать юг молодому вепрю, а значит должен во что бы то не стало выздороветь к весне. Второй рукой он сжимает ладонь Ричарда и кивает:

— Разумеется, Дикон. Так и будет.

Анон

Re: ОЭ-фест

108. Арно/Ричард. У Ричарда тяжёлое детство с физическими наказаниями за каждый промах, раздельное проживание с сёстрами, никакой ласки ни от кого. Лаик, очень тактильный Арно приучает его не бояться прикосновений и наслаждаться ими. Рейтинг любой

Предупреждения: автор не рекомендует в реальности применять методики, приведенные в тексте, и не является специалистом по работе с жертвами домашнего насилия. Весь текст является художественным вымыслом.

▼Скрытый текст⬍

Автор не собирался писать продолжение на исполнение с Ричард/Мирабелла, но оставленный в тексте намек каждый может трактовать, как ему больше нравится 

▼2100 слов, PG-13, побечено один раз на глазок, упоминается насилие⬍

Когда Арно в первый раз протягивает Ричарду руку, тот смотрит на нее настороженными серыми глазами, похожими на ломкий осенний ледок, но потом все же нерешительно пожимает. Арно не придает этому значения, мало ли какие могут быть странности у потомка северных герцогов, но со временем замечает все больше деталей.
Ричард держится особняком, все время напряженный, как струна на гитаре дяди Росио, во время тренировок, если доведется упасть, встает сам, ни от кого не принимает помощи, в столовой садится так, чтобы никаким образом не задеть соседей даже локтем. Когда Арно бездумно трогает Ричарда за плечо, чтобы передать упавшую книгу, тот вздрагивает и отшатывается, будто Арно коснулся его раскаленной кочергой. Что-то с ним не так, что-то глубоко, решительно не так, заключает Арно. И не будь он Савиньяк, если не выяснит это.
Они натирают полы в трапезной вместо заслуженного вечернего отдыха — капитан Арамона снова пристал к Окделлу с восстанием Эгмонта, тот, естественно, ничего не ответил, виконт Сэ вступился и в конечном счете разделил наказание с Ричардом. Но Арно не жалеет об этом ни секунды: в Лаик трудно остаться вдвоем с кем-то без надзора.
Арно заливается соловьем, рассказывает беззаботные истории из детства, полные смеха, радости и счастья, он третий ребенок в семье, любимый и желанный, у него есть мать, старшие братья и Росио. Ричард слушает, отвечает односложно, и по тону его Арно не может понять, то ли ему неприятно слышать о чужой жизни, то ли что-то еще.
— А у тебя были друзья в Надоре, Дик? — спрашивает Арно.
Ричард дергает плечом, отжимает тряпку, вновь склоняется к полу, чтобы в очередной раз протереть чертовы плиты, но все же отвечает:
— Нет. Меня воспитывали отдельно от сестер. Герцогу Окделлу не положено иметь каких-либо привязанностей, ибо долг наш превыше прочего.
Арно еле заметно морщится — из Ричарда вышел бы прекрасный проповедник. Не будь он наследником Скал, мог бы сделать отличную карьеру в церкви.
— Что, совсем никого? Мне в детстве позволяли играть с детьми прислуги, хотя, по правде сказать, я предпочитал проводить все время с Ли и Эмилем, когда они были дома.
Ричард неопределенно качает головой и оставляет вопрос без ответа. Арно вздыхает — будет непросто, но не зря же Ли величает младшего брата упрямым оленем?
— А с девушкой ты был? Братья как-то на мои расспросы обещали отвести меня в бордель, лишь бы я перестал докучать им с разговорами об этом. Спасибо Росио, хоть он меня просветил, как оно вообще бывает. Слышал, Эстебан как-то хвастался, что перепробовал всех служанок, до которых смог дотянуться…
Он смотрит мимо Ричарда и не сразу замечает перемену в поведении Ричарда. Руки с тряпкой застывают, каменеют, губы сжимаются, все его тело напрягается, как перед броском.
— Был, — тихо отвечает Ричард, — и мне не понравилось.
Вопросов становится все больше, но они застревают у Арно в горле. Ричард неосознанно потирает грудь — Арно слышал, что у Окделла раньше случались приступы удушья.
Они возвращаются каждый к своей работе, но разговор не клеится. Арно возит тряпкой по столам, продолжая скорее по привычке болтать, лишь бы не оставаться в неуютной, неприятной тишине, повисшей после последней реплики Ричарда. Окделл бросает тряпку на пол и встает, тянется, привстав на мыски, заложив руки на голову, с наслаждением разминая уставшие мышцы. Ткань рубахи задирается, и Арно видит поясницу, всю испещренную вдоль и поперек старыми отметинами.
Его бросает в дрожь, и он вспоминает, как когда-то на реке увидел похожие шрамы на спине у Росио. Тот носил следы великой боли и великих страданий, полученных в неравном бою, где чудом вообще остался в живых. Но те шрамы оставило оружие, а тот, кто сделал это со спиной Ричарда, явно предпочитал кнут.
— Дикон, — севшим голосом спрашивает Арно, — что это?
Ричард замирает, медленно опускает руки, одергивает рубаху. И чужим, отстраненным голосом отвечает:
— Ничего, виконт Сэ.
— Ричард, твое «ничего» — это целая спина шрамов! Тебя что, поймали какие-нибудь бунтующие крестьяне? Бандиты? Тебя били? Пытали?
Арно сыпет и сыпет вопросами, перебирая разные версии, одну за другой. Когда он наконец доходит до предположения, что сам Леворукий явился к Ричарду, чтобы наказать излишне праведную душу, тот срывается:
— Хватит!
Голос вспарывает тишину трапезной, отражается от стен. Ричард вздрагивает и опускает голову, но Арно успевает заметить блеснувшие глаза. Слезы?
— Закаляя тело, мы закаляем дух. Я был молод, грешен и беспечен. Матушка наставляет меня на путь истинный, — тихо продолжает Окделл, не поднимая взгляда. — Не надо меня жалеть или утешать. Со мной все нормально. Просто… не трогай меня.
Арно слушает его и впервые не знает, что сказать. Он как будто на миг переносится из прогрессивного Талига куда-то к варварам, где в ходу до сих пор избиения детей и калечащие наказания. Было ли хоть что-то, что Мирабелла Окделл не отобрала у своего сына? У бедного Ричарда не было ни друзей, ни семьи, он не знал ни ласки, ни заботы. Более того, он убежден, что это абсолютно нормально.
Когда Ричард будничным тоном рассказывает, что мать оставляла его без еды, Арно не выдерживает:
— Не удивлюсь, если ты скажешь, что никогда не пробовал сладостей, не получал подарков и не слушал в детстве сказок.
— Ну почему же, — Ричард слабо улыбается, — кухарка пекла пряники на большие праздники, например, на День святого Алана. Конечно, матушка дарила мне подарки — книги о житие святых, нательную эсперу, например. Вместо сказок мы обычно читали священные писания.
Арно медленно подступает на шаг. Ему невыносимо жалко, но не Ричарда, а того ребенка, у которого отобрали детство, нормальные игрушки, которому не читали сказок и не пели колыбельные. Книга о житие святых — прекрасный подарок для какой-нибудь монашки навроде Мирабеллы, а не для герцогского сына. Самому Арно дарили разное — игрушечных рыцарей и маленькие тренировочные шпаги, а когда он подрос, Росио однажды подарил ему лошадь и настоящие морисские пистолеты.
— Дик, — помолчав, начинает Арно. — Давай присядем.
— Ты что? — качает головой Ричард. — Арамона нас заставит оттирать весь Лаик, если к утру тут все не будет блестеть, как начищенная сковорода!
Арно лишь отмахивается, вернуться к уборке они всегда успеют, и садится на скамью. Ричард — ледяные настороженные глаза, неестественно прямая спина — помедлив, все же опускается рядом.
— Дик, ты не можешь всю жизнь шарахаться от людей. Я знаю, что твое детство было… не таким, как у многих. Но люди касаются друг друга не только для того, чтобы ударить.
Ричард пожимает плечами, упорно не глядя на Арно. Что же, виконт Сэ и не думал, что это будет легкая задача, но когда это Савиньяки отступали перед трудностями?
— Позволь мне показать тебе? — протеста не слышно, и Арно продолжает. — Мы сделаем так: я буду касаться тебя, и, если я могу продолжить, ты говоришь «да», если ты не хочешь — просто скажи «нет». Ты доверяешь мне?
Он видит, что Ричард колеблется — наверное, сказывается противоречие вбитой в голову вежливости в духе «не откажи в просьбе ближнему своему», общее дружелюбие Ричарда к Арно и страх, что все опять кончится плохо. Так много раз битая собака никогда не подойдет к человеку, даже если в руке у него будет кусок мяса. Арно представляет, как приманивает рычащего Ричарда говядиной, и морщится. То, что он задумал, сделать будет ненамного проще.
— Доверяю, — шепчет наконец Ричард.
Арно про себя переводит дух и медленно, успокаивающе произносит:
— Помни, мы можем остановиться в любой момент, хорошо? — Ричард неуверенно кивает, и Арно решительно заканчивает. — Отлично, давай начнем. Повернись, пожалуйста ко мне.
От того, что он задумал, мурашки ползут по коже, а при мысли, что бы сказали матушка и Ли, становится совсем дурно. Но ведь это просто Ричард! Сломанный, одинокий Ричард Окделл, который, кроме криков, оплеух и побоев, наверное, ничего больше и не видел.
Арно мысленно отвешивает себе пощечину, не позволяя страху взять верх — Ричард ждет его, сидит, развернувшись наконец лицом, а виконт Сэ изволит-с разводить сопли вместо того, чтобы действовать. Как бы то ни было, он уже заварил эту кашу, значит придется так или иначе довести дело до конца.
Он осторожно, медленно, чтобы не напугать, протягивает руку и едва касается чужой ладони. Кулак под его пальцами сжимается, на коже проступают узоры вен и полосы сухожилий.
— Спокойно, Дик, все в порядке, — он невесомо поглаживает пальцы, раз, другой, третий, и ждет.
Ричард прикрывает глаза, дышит медленно, с усилием, явно на счет. Проходит около минуты, когда Арно наконец слышит:
— Да.
Арно чуть сильнее нажимает на кулак, предлагая Ричарду раскрыть ладонь, дожидается, пока чуть дрожащие пальцы разомкнуться, касается внутренней стороны ладони, еле нажимая, прослеживает линии, от кончиков пальцев ведя к центру, замирает у запястья. Ричард все еще не открывает глаза, но не останавливает Арно, и тот все гладит и гладит нежную кожу, чуть прижимает бьющуюся жилку.
Пульс у Ричарда бешеный.
Арно как раз обводит выступающую косточку на запястье, и Ричард произносит:
— Да.
Он медленно скользит рукой выше, по линиям вен, лаская напрягшиеся мышцы, да, сквозь полотно рубахи, но для Ричарда, шарахающегося от прикосновения к плечу, это уже большой успех. Ричард фыркает, ему явно немного щекотно, но руку не убирает.
— Дик, — тихо просит Арно, — пожалуйста, сними рубаху.
Рука напрягается под пальцами, Ричард вскидывает голову, открывает глаза, смотрит колючим взглядом, и Арно продолжает успокаивающе поглаживать его.
— Пожалуйста, Дикон. Тебе не будет больно, обещаю.
Какое-то время Ричард неподвижен, и Арно считает удары пульса под своими пальцами. Наконец Ричард медленно, молча отстраняется и выпутывается из рубахи, сбрасывая ее на стол рядом. Глаза его, которыми он смотрит на Арно, уже не кажутся ледяными — обычные серые глаза.
— Да.
Арно осторожно подключает вторую руку и поглаживает запястье, ласкает кожу, проводит коротко остриженными ногтями. Правая рука замирает у локтя, левая еле-еле касается ребер. Он играет на полную ставку, он знает это, но не думает ни о чем, ведомый каким-то шестым чувством, что все, что он делает, правильно.
Тишина становится невыносимой, а воздух давит напряжением, но никто не произносит ни слова.
— Дик, я могу продолжить?
Пальцами он слегка касается кожи на ребрах.
Ричард явно борется с собой, не зная, как поступить, можно ли довериться и дальше, но Арно не торопит его. Спешка хороша только при ловле блох, но никак не в ласке — а именно ее Арно и пытается показать.
Наконец Ричард шумно выдыхает, плечи его расслабляются, и он просто кивает.
Арно переходит к плечу, осторожно прослеживая очертания мышц — тренировки и какая-никакая, но регулярная еда пошли Окделлу только на пользу, он потихоньку набирает вес, а через несколько лет наверняка станет и ростом, и статью весь в отца. Другой рукой Арно поглаживает ребра, чуть медлит, спускаясь к животу — и все так бережно, будто при неверном движении рядом подорвут гранату. Ричард дышит неровно, глазами следит за движениями рук, но не сопротивляется и молчит.
Правой рукой Арно касается шеи, левой скользит вбок, замирает на границе с поясницей.
— Можно?
— Да.
Ричард выдыхает это, не раздумывая, быстро, как человек, который с разбегу запрыгивает в очень холодную воду. Но Арно не торопится оглаживать спину. Левая рука возвращается обратно к боку, правая же постепенно переходит к шее. Арно легко проводит пальцами по сухожилиям, мимоходом поглаживает ключицу, касается жилки на шее, проверяя пульс — высокий, но не такой бешеный, чтобы всерьез заволноваться. Пока что Ричард чувствует себя нормально.
Он дотрагивается до места между шеей и челюстью, гладит легко, словно перышком, Ричард еле слышно смеется — снова щекотно. Левая рука уходит с бока и касается поясницы. Ричард каменеет под ласкающими его пальцами, шея напрягается, пульс подскакивает. Вот он, переломный момент — позволить кому-то дотронуться до изувеченной шрамами спины, довериться настолько, чтобы не отстраниться.
Ричард гулко сглатывает, звук прокатывается в тишине и исчезает. Арно ждет.
Серые глаза смотрят на него почти с мукой, но за ней угадывается то самое «тверд и незыблем», о котором всегда с уважением отзывался Ли, говоря об Эгмонте.
Готовность идти до конца, чего бы это ни стоило.
— Да, — слово падает в тишину, и у Арно едва не начинает кружиться голова от того, что происходит, от того доверия, которым его только что одарили.
Пальцами он осторожно поглаживает поясницу, касается старых шрамов, ведет по позвоночнику, и сердце сжимается. Как можно было изувечить это тело, заставить его выносить столько боли? Ричард Окделл, каким бы забитым и одиноким он ни был, создан для любви. Сильные руки, крепкая широкая спина, даже награжденной сеткой шрамов не утратившая своей красоты. Арно гладит и гладит, другой рукой скользит по шее, переходя к затылку, касаясь короткого ежика под шеей.
Ричард кивает — он кажется опьяненным, расслабленным этой лаской. Как будто что-то надломилось в нем — и исчезло без следа.
Арно запускает пальцы в волосы, перебирает короткие пряди, легкие, словно пух. Рука переходит с позвоночника на другое плечо, ложится у шеи, поглаживает, несильно сжимая.
— Ты веришь мне? — шепотом спрашивает он.
— Да, — так же тихо отвечает Ричард.
И Арно медленно подается вперед и кладет голову на плечо Окделла. Тот вздрагивает — не от того, что неприятно, скорее неожиданно и ново. Арно замирает, только продолжает ровно дышать в шею, вздымая тонкие волоски. Они сидят так, наверное, целую вечность — Ричард не шевелится, но и не отстраняется, его тело расслаблено под чужими пальцами.
Арно наконец отодвигается, обе ладони помещает на шею Ричарда, медленно ведя их наверх, к щекам, большим пальцем левой руки поглаживая линию челюсти. Взглядом он спрашивает позволения, и Ричард медленно кивает, не сводя с Арно взгляда — ох уж эти глаза, Арно может только представить, сколько дам в Олларии будут вздыхать о прекрасном герцоге, если он хоть раз посмотрит на них так.
Арно остается последнее, и, наверное, не будь он Савиньяк — трижды подумал бы о том, что собирается совершить. Но он человек действия, а не бесплодных размышлений, а Ричард всегда может остановить его.
Он придвигается ближе — теперь они сидят вплотную, Арно почти обнимает Ричарда и медленно, чтобы не испугать, касается щекой щеки. Ричард не дрожит. Арно трется о нее, словно кошка, отстраняется и склоняется к чужим губам.
В паузе, равной удару сердца, перед тем как поцеловать Ричарда, он слышит:
— Да.

Отредактировано (2022-12-20 03:21:59)

Анон

Re: ОЭ-фест

91. Фердинанд/Катарина.
Фердинанд любит смотреть, как его супруга развлекается с: Алвой (в данном случае по прямому и недвусмысленному приказу короля, так что это как минимум дабкон), с Оскаром, с Джастином, с Эстебаном, с Лионелем, с Валентином, с Ричардом. Часть мужчин точно знают, что это представление для Его Величества (ну положим, Алва, Ли, Валентин) часть - нет. Секс без вагинальной пенетрации - ничего что могло бы привести к зачатию.

Пейринги: Катари/Оскар Феншо, Катари/Джастин Придд, Катари/Эстебан Колиньяр, Катари/Валентин Придд, Катари/Ричард Окделл, Фердинанд/его больноублюдочные вкусы. Упоминаются, но отсутствуют в кадре Катари/Лионель Савиньяк и Катари/Рокэ Алва (пейринг, запрещенный в Российской Федерации в рамках тура). Алва и Дик стоят рядом без пейринга.

Предупреждения: даб-кон, подглядывание, вагинальная пенетрация иногда случается.

▼Розовая комната. R, ~1900 слов⬍

— Недурно придумано, — Его Величество Фердинанд Оллар одобрительно покачал головой. — Савиньяк, а вы проверили, нас точно не видно?
— Абсолютно точно.

Капитан королевской охраны вышел из-за плеча короля, встал перед единственным в комнате окном и помахал руками.

— Для Вашего Величества это стекло выглядит прозрачным, но с противоположной стороны оно кажется зеркалом. Пока в этой комнате темно, а в той горит свет, увидеть вас просто невозможно. Равно как и услышать.
— Я понял, — Фердинанд поудобнее устроился в кресле и зацепил горсть жареных каштанов из вазочки. — Отойдите уже, не загораживайте мне вид.

В не по-королевски тесных покоях было совсем темно. Единственное окно из сплошного стекла не меньше пяти бье в ширину вело не на улицу, а в другую комнату, где вовсе не было окон, но ярко светили четыре бронзовых канделябра. И мебель, и стены в той комнате были обиты ярко-розовой парчой. Розовым был и балдахин над кроватью, где Ее Величество Катарина Ариго-Оллар оседлала мужчину. Она опускалась и поднималась в неровном ритме, запрокинув свою хорошенькую белокурую головку и выставив маленькие груди с яркими сосками. Мужчина схватил ее за бедра, прижимая к себе и часто толкаясь, и рот королевы приоткрылся в беззвучном стоне.

— А мы их тоже не услышим?
— К сожалению, Ваше Величество. Мастер позаботился, чтобы звук не проходил в обе стороны.
— Жалко, жалко. Я бы хотел слышать Катари. А кто этот мальчишка?
— Оскар Феншо-Тремейн. С окраин Надора..
— Да, Катари питает слабость к северянам…

Фердинанд хрустел каштанами, пока любовники целовались и отдыхали в объятиях друга друга.

— Это все? Я рассчитывал на большее.
— Учитывая, что он надорец, у Вашего Величества впереди никак не меньше часа увлекательного зрелища.
— Тогда принесите еще, — король протянул пустую вазочку Савиньяку. — И велите добавить свечей, я хочу видеть все в подробностях. Два, нет, четыре канделябра!

Феншо закинул одну ножку королевы себе на плечо и поливал пальцы маслом. «Послушный мальчик», — сказал Фердинанд себе под нос. Любовники его и правда не слышали. Он осмелел и стал говорить громче: «Вставь ей сзади, она любит сзади». Самому Фердинанду иметь королеву в ее любимой позе мешал живот.

Лионель вернулся с тарелкой закусок и кивнул, обозначая, что пожелание короля исполнено. Минуту спустя дверь в розовый будуар открылась и впустила вереницу служанок с подсвечниками. Оскар побледнел и упал лицом в подушки, а девушки расставили свечи возле кровати и чинно удалились.

— Милый, ну что с вами? — недовольно спросила Катари, поглядывая на свое отражение в зеркале. Розовый красил ее необычайно, а ей приходилось носить черное и белое, чтобы производить нужное впечатление.
— Катари… — полузадушенно отозвался Оскар. — Они меня видели. Я покойник.
— Ах, оставьте, это мои девушки, они верные и будут молчать.
— Нет, рано или поздно кто-то да проболтается. Их могут подкупить, запугать. Меня казнят. Расстреляют, — Он сел и провел рукой по лицу. — Не считайте меня трусом, я это знаю наверняка. Я составлял гороскоп пару лет назад. Астролог сказал, что я погибну от пуль еще до Излома.
— Ах, Оскар, — Катарина тоже села, тронула его руку и сочувственно опустила ресницы. — Тогда любите меня, как в последний раз!

* * *

Катари стояла на четвереньках лицом к зеркалу. Пепельные локоны выбились из прически и красиво обрамляли лицо, а идеальные груди — две висячие капельки — едва колыхались в такт толчкам мужчины. Он изнывал от желания, но старался двигаться медленно. Каштановые волосы на лбу слиплись от пота.

— Герцог Алва, а вам, что, не нравится? — спросил король.
— Отчего же, — ответил Первый Маршал, разглядывая свои ногти. — Здесь темно  и тихо. Я не мог бы просить Ваше Величество о большем.

Фердинанд поджал губы, но не ничего не сказал. В комнате что-то произошло, потому что теперь мужчина трахал королеву быстро и сильно, крепко держа за бедра, а на ее лице наслаждение мешалось со страхом. В конце концов Катари оттолкнула любовника, скатилась с кровати и подбежала почти вплотную к зеркалу, голая и румяная.

— Я не хотела так! Это вы! Я вам запретила! — почти закричала она, но в темной комнате за стеклом голос звучал глухо.

Мужчина тоже спрыгнул за ней, его темный, блестящий от смазки член качнулся. Что он сказал, никто за стеклом не расслышал.

— Это опасно! Джастин, вы меня погубите!

Джастин подошел к королеве, внимательно посмотрел на нее, затем на ее отражение в зеркале. Затем задумчиво приложил ладонь к стеклу. Король напрягся, но Лионель успокоительно сжал его плечо.

Юноша отнял руку и перевел взгляд обратно на королеву.

— Я люблю тебя, Катари. По-настоящему. И хочу по-настоящему, а не по-гайифски. Как мужчина женщину, — еле слышно для короля и других ответил Джастин.
— Совершенно с вами согласен, — с безразличным видом сказал Алва. Фердинанд метнул в него уничтожающий взгляд.
— Вы мужчина, вам легко говорить, — драматично отвернулась королева, украдкой взглянув на себя в зеркало. — Но если у меня будет ребенок — я погибла.
— Доверьтесь мне и ребенка не будет, — сказал Джастин, обнимая ее за талию. Они еще какое-то время говорили, но слов было уже не разобрать.
— Савиньяк, мне это не нравится, — процедил король. — Я хочу всё слышать, всё. Просверлите дырки в проклятой стене.

* * *

— Какие у вас сильные руки, маркиз! — звонко рассмеялась Катари, когда Эстебан легко приподнял ее и закружил по комнате.

Фердинанд Оллар тоже усмехнулся. Определенно, со звуком эти сцены куда приятнее. Розовую обивку стен недавно обновили, и новое платье королевы изумительно с ней сочеталось.

— Моя эрэа, я готов носить вас на руках весь день!
— О, нет, носите меня на руках всю ночь!

Эстебан пылко взялся выполнять пожелание Катари. Она скрестила ноги у него на талии, одной рукой держась за шею, а другой расстегивая юноше бриджи. Пышные юбки скрывали самое интересное, и король скорчил недовольное лицо.

— А вы так можете, Савиньяк? — тихо спросил король, когда совсем заскучал.
— Обижаете, Ваше Величество, — полушепотом ответил тот.
— Не сомневаюсь, что Лионель способен поднять и держать их обоих, — хмыкнул Алва, покачивая в руке бокал. — Ставлю Моро против дохлого козла.
— Тогда вы следующий, Савиньяк. Этот маркиз Сабвэ мне не нравится.

Не нравился он королю большей частью потому, что трахал королеву одетой, лишая монарха зрелища. Катари же положила голову на плечо юноше и довольно жмурилась, как кошка. Эстебан, рыча, ускорял темп, но все же его руки начинали дрожать. Тогда он шагнул к ближайшей стене и прижал свою сладкую ношу к огромному зеркалу. Катарина застонала, почувствовав лопатками холодное стекло, и плотнее уселась на Эстебане. А он навалился на нее со всей страстью своих семнадцати лет. Стекло опасно хрустнуло в раме.

— Карьярра! — Рокэ отставил бокал и молниеносно поднялся. — Ваше Величество, отойдите от стекла. Ли, бери шпагу и встань так, чтобы не попасть под осколки. Если этот медведь выдавит зеркало, я ловлю королеву, а ты не даешь ему уйти.

Фердинанд спрятался за свое кресло, но не мог оторвать глаз от опасного зрелища. От Катари он видел только смятую прическу, верх спины и платье. Над ее плечом вздрагивало искаженное гримасой страсти лицо Эстебана. Король слышал стоны и хлюпанье из-под юбок, но едва различимый скрежет казался ему самым громким звуком на свете.

Однако потайное окно выдержало натиск. Катари мелодично вскрикнула, а маркиз Сабвэ обессилено прижался щекой к стеклу. Его юные черты некрасиво расплющились.

— О, маркиз, — опомнилась королева, — отнесите меня на ложе. Мы ведь могли разбить зеркало! Как страшно!

Рокэ Алва коротко выдохнул. Лионель Савиньяк вложил шпагу в ножны.

— Все в порядке, Ваше Величество, можете выходить.
— Уберите этого звереныша из столицы, — прошипел король. — Слышите, герцог Алва? Чтоб я его больше не видел!
— Да, Ваше Величество.

* * *

После полумрака тайных проходов Валентин чуть не ослеп от света. Так много свечей, больше, чем бывает на эсператистском алтаре! Ярко-розовые стены, розовая мебель с безвкусной позолотой и огромное зеркало в золоченой же раме.
— Так вот какая она, эта комната… — пробормотал он, подавленный вычурной обстановкой.
— Что вы сказали? — голос Катарины звучал хрустальным колокольчиком.
— Здесь все розовое, Ваше Величество.
— Что розовое? — игриво спросила королева.
— Обои… И кресла...
— А что еще?
— Ваши губы, — нашелся Валентин и потянулся к Катари, но она легко отступила и протянула ему руку для поцелуя. Он поцеловал несколько раз от пальцев до локтя.
— А где еще вы хотите меня целовать?

— В гробу, — усмехнулся Рокэ Алва, опрокидывая в себя полбокала «Дурной крови». Лионель легонько толкнул его в плечо.
— Помолчите, герцог, — выплюнул Фердинанд.

Высокий юноша обнимал Катари, наклонившись к ее уху, и, вероятно, обстоятельно отвечал на вопрос, потому что Катари обворожительно смеялась.

— А куда, куда вы меня поцелуете тогда?

— В лоб, конечно, куда еще, — весело ответил Алва, Лионель прыснул, но отвесил ему подзатыльник.
— Герцог Алва, заткнитесь, или я лишу вас маршальской перевязи, — злобно выдавил Его Величество.

Алва развел руками и долил себе вина.

Валентин стоял на коленях, обнимая ноги Катари через пышные юбки. Он смотрел ей в глаза и медленно вел рукой вверх по ножке, обнажая ее до колена. Королева погладила каштановые волосы и указала глазами на кресло. Юноша понял ее знак, развернул кресло к зеркалу и перенес королеву на руках.

— Валентин, зачем вы так повернули кресло? — томно спросила Катари, закинув ножки на подлокотники.
— Так будет лучше видно.
— Кому будет лучше видно? — хрустальный колокольчик треснул.
— Вам. Это же зеркало. А вы — самая прекрасная женщина в Кэртиане.

И он снова опустился перед ней на пол и влажно поцеловал колено с внутренней стороны.

— Хм. Посмотрите на меня, Валентин.

Катари взялась своими тонкими пальчиками за прозрачную ткань в декольте и медленно потянула — то, что казалось шемизеткой, было на деле коротким шарфиком. Королева сложила шарфик вдвое и завязала юноше глаза. Тот не шелохнулся.

— Тогда вы вообще ничего видеть не будете. Это вам наказание за дерзость. Но это вас не остановит, не правда ли?

Валентина это не остановило, и он откинул тяжелые юбки, открывая тайным зрителям вид на Рассветные Сады.

* * *

— Герцог Алва!
— Да, Ваше Величество.
— Идите, помогите своему оруженосцу. Ну сколько можно ждать.
— Дамы обычно не жалуются на слишком долгие прелюдии.
— А я не дама. Очевидно, что мальчишка просто не знает, что делать с женщиной.
— Я понял вас, мой король. Отправлю его к Марианне или в бордель поприличнее. Научится.
— Нет, я хочу сейчас. Идите в розовую комнату и доставьте мне удовольствие.

Рокэ нахмурился и откинулся в кресле с бокалом.

— Ваше Величество, я не хочу туда идти.
— Меня ждет весь Талиг, а я здесь с вами теряю время! Савиньяк!
— Слушаю.
— Тогда идите вы. Можете и мальчишку натянуть, но только после Катари.
— Ваше Величество, я уверен, что они и сами справятся.
— Они справляются уже полчаса!
— Но королеве нравится, посмотрите сами.

Катарина стояла в величественной и уязвимой позе, словно Беатриса Борраска на суде. Она протянула одну руку Окделлу, а он держал ее обеими и очень быстро говорил какую-то чепуху. На белесых ресницах королевы сверкали слезы. Несомненно, она была очень довольна собой.

Фердинанд шепотом обругал ее и налил себе тоже.

Спустя пару минут Ричард Окделл все-таки осмелился взять королеву за талию. Катари оживилась, к мокрым дорожкам на щеках прибавился лихорадочный румянец. Подняв белую ручку, он погладила Окделла по виску и приоткрыла губы. Ричард тоже открывал рот, но не тянулся за поцелуем, а просто хватал воздух. Несколько мгновений королева непонимающе смотрела на юношу, а потом он отшатнулся, рванул ворот, захрипел и стал оседать на пол.

Рокэ схватил шпагу и с размаху ударил яблоком в центр окна. Оглушительно зазвенело и посыпалось стекло. Рокэ перемахнул проем и вздернул Ричарда на ноги. Катари завизжала, но не слышала себя, оглохнув от звона. Лионель Савиньяк сбил осколки стекла с рамы и тоже оказался в комнате. Он сделал знак королеве, та бросилась за колокольчиком и бешено затрясла им в воздухе.

— Стоять, стоять! — заорал Фердинанд, когда прислуга увела незадачливого кавалера. — Вы двое!

Он облокотился на раму, но тут же отдернул руку с капелькой крови. Не стесняясь, распустил пояс и сунул руку в штаны.

— Вы двое… С ней. С двух сторон. Это приказ короля Талига! Катари, ох, Катари…

Катарина привычно повернулась спиной к Алве, и тот быстро избавил ее и от платья, и от корсета.

P.S. Автор любит Катари!

Отредактировано (2022-12-20 04:08:19)

Анон

Re: ОЭ-фест

16. РоРо, комфорт-секс. Робер тяжело переживает гибель Марианны и больше ни в чем не видит смысла. Рокэ решает наполнить его жизнь смыслом, то есть собой.     

Согласно заявке, Робер/Марианна в прошлом. Мягкая R, 1000 слов, секс в состоянии алкогольного опьянения 1шт

▼Скрытый текст⬍

В мужских слезах не было ни привлекательности, ни хотя бы новизны, но Рокэ отчего-то смотрел. Глаза, темные, как переспелая черешня, которой посреди лета усыпаны сады Эпинэ, то прятались за веками, то открывались, и новые капли стремились вниз. То по щеке, то по линии тонкого носа, отдельные достигали темных усов и терялись, некоторые — срывались с подбородка и падали то ли на одежду, то ли за землю. Рокэ глядел на это со смесью брезгливости и восхищения.

— Пейте, — он сунул Роберу бутылку, и тот глотнул, как пьют на жаре воду. Подумав, Рокэ поправился: — Пей.

От костра тянуло лесом и дымом. Рокэ скинул плащ, расстелил его на холодной земле и сел ближе к огню. Робер то смотрел в пламя, как иногда смотрят в камин завороженные дети, то снова прикладывался к горлышку. Воспаленные глаза моргали все чаще.

— Лучше б умер я... — наконец произнес тот обязательную фразу выжившего.

— Лучше кому? Не мне и не тебе точно, а Создатель и Леворукий, если хоть кто-то из них и правда есть, разберутся без твоих советов. Алаты говорят «живи», и теперь я склонен с ними согласиться, хотя когда-то считал, что нет ничего глупее, чем уцелеть.

— Я ее любил, — глухо отозвался Робер, и Рокэ подумалось, что тот его попросту не услышал. Или не понял.

В какой-то мере Роберу повезло: жизнь баронессы закончилась раньше, чем их взаимное чувство. Говорить этого вслух было нельзя, но Рокэ кольнуло что-то сродни зависти. Или досаде. В его случае привязанность неизменно иссякала, когда предмет был жив и временами даже счастлив, и остаться с пустой скорлупкой было куда печальнее, чем с мечтой об орехе. Так ему казалось.

— Не всем везет любить, — пожал он плечами, — а не прикидываться или обманываться. Сядь рядом, Ро.

Робер выронил опустевшую бутылку, и та прокатилась по земле, выскользнула из оранжевого света костра и замерла где-то в темноте. Их маленький лагерь спал, а Робер был одинок, несчастен и жив. Рокэ задумался, может ли он сказать то же и о себе, но отбросил эту мысль. Раз Робера Эпинэ тяготит, что он спасся, а он, Рокэ, в том косвенно повинен, то этот круг надо бы замкнуть. Хотя бы на одну ночь — или на четверть часа.

Рокэ пошевелил огонь толстой палкой, и искры золотисто рванулись вверх. Робер встал, сделал несколько неуверенных шагов и упал на плащ рядом. Он тяжело, будто больной, дышал, и Рокэ потянулся утереть испарину у него на лбу. Тронул кожу рукавом, но Робер перехватил его кисть и повернул ладонью вверх.

Можно было бы высвободиться, похлопать по плечу и сказать, чтобы тот спал до рассвета, но Рокэ позволил распрямить себе пальцы. Робер беспокойно коснулся губами подушечки указательного, затем среднего... В том, чтобы дарить утешение, было что-то свежее: прежде к Рокэ приходили за страстью или ненавистью, бывало, что ради дружбы или войны, но никогда в поисках покоя. В Робере Эпинэ было много нестратраченного, много того, что он, думается, копил для тихого счастья, и теперь оно выплескивалось уродливыми слезами. Бесполезное, забродившее и испорченное.

Рокэ поднес руку чуть выше, и Робер поцеловал запястье.

— Можешь думать о ней, а можешь забыть, — произнес Рокэ. — Как тебе легче.

— Как я забуду, — голос Робера сделался увереннее и жестче, будто он протрезвел, — Как можно?..

«О, — мог бы возразить Рокэ, — забывали и не таких», но Робер бы непременно истолковал не так. И не стоило пока сулить ему женщин завтрашнего дня, пока стояла ночь, а это время дурных людей и поступков.

У Марианны были мягкие полные бедра и осторожные руки, Марсель говорил, от нее пахло ландышем, Ли — морисским маслом, что лишь подтверждало, как ловка она была и умела в своем деле. Робер бы сказал, что она пахла женщиной: кисло и обещающе; сказал бы, что по утрам она распутывает сцепившиеся локоны и тонкой щеточкой разделяет ресницы.

Рокэ поцеловал его, надеясь ничем не напомнить сочные ласковые губы. Он будет сухой и жесткий, как походная койка после постели будуара.

— Вы, — Робер сглотнул, — ты... Это слишком щедро. Я того не стою.

— Я тебя спас, — бросил Рокэ, — так что имею право решать, чего ты стоишь.

В этом был налет лжи, но темнота обманчива по природе, а света костра не хватит, чтобы разглядеть оттенки истины. Когда Робер оправится от горя, с ним нужно будет говорить, сейчас лучше расшнуровать ворот и тронуть грудь.

Выпади им мирные времена, Робер Эпинэ гремел бы не хуже своего блистательного отца. И, подобно ему, женился бы по любви. Но Агарис и Ракана обесцветили черноту волос, глаза впали, очертившись синевой, он казался старше, худее, чем был у Адгемара. Рокэ усмехнулся, вытащил ладонь из хватки и заставил Робера упасть на плащ.

Руки Робера безвольно легли вдоль боков, а Рокэ оседлал его бедра. Если Робер мечтал о смерти, то тело едва ли было согласно: оно отозвалось, стоило чуть потереться о пах. Южную чувственную природу не загубит даже самый тоскливый и тревожный разум.

— Разве плохо? — спросил Рокэ. Он наклонился, навис над Робером, уперев руки по обе стороны.

— За тобой звезды, — бессмысленно откликнулся тот. Он смотрел куда-то поверх плеча. — Я пытаюсь их считать, но сбиваюсь.

Похоже, он снова был пьян и печален. Рокэ поцеловал его в губы, и Робер отозвался, неожиданно пылко для того, кто был готов живьем шагать в склеп. Его руки легли на талию, стиснули ткань рубашки и тут же отпустили. Поднялись выше к лопаткам и касание превратилось в объятие. Рокэ позволил прижать себя, позволил беспорядочно целовать в висок, в скулу, в подбородок.

Робер шептал что-то, но Рокэ не вслушивался: это были слова не для него, но они должны были пролиться. Кровопускание — не самая приятная процедура, но иной раз без нее никак. Сначала Рокэ различал имя, оно чередовалось с тем, как губы приникали к шее, было ответом на первое соприкосновение плоти с плотью. Робер отзывался им на каждое движение рукой и то ли бредил, то ли мечтал о несбывшемся.

А потом прозвучало:

— Рокэ!..

И пальцы перебрали волосы на затылке и, теплые, дотронулись до шеи. Рокэ коротко вздрогнул, словно разбуженный, и нашел взглядом черные глаза. Он лизнул у самого уголка: там было сухо, но солоно. Робер схватил ртом воздух, и Рокэ снова провел рукой, ощущая неминуемое завершение.

Пламя костра таяло, и кому-то нужно было подкинуть веток из запаса.

— Спи, — бросил Рокэ, и Робер, точно по команде, смежил веки и задышал ровно. Несколько мгновений Рокэ выжидал, чтобы убедиться, что тот не вернется в действительность, а потом добавил: — Женщинам свойственна пренеприятная особенность навещать нас во снах. Надеюсь, твоя с этим обождет.

Он пожалел, что под рукой нет гитары. Песня помогла бы прогнать наваждения и приблизить рассвет.

Анон

Re: ОЭ-фест

209. Выходец!Оскар Феншо-Тримэйн/Катарина Оллар, на базе реконструкции. Карл - сын Оскара. После расстрела в Варасте Оскар находит дорогу в королевский дворец, ужасно мстит Катарине за то, что выдала его Алве, убивает Фердинанда и уводит Карла. Хоррор, высокий рейтинг, не ХЭ для Олларов. Вернувшийся с войны Рокэ Алва обнаруживает себя королём, Квентин Дорак счастлив.

Соответствие заявке неполное: Оскар действительно стал выходцем и действительно убил и увел всех, кого заказал заказчик, но автор совсем не умеет в рейтинг (поэтому рейтинг за постельные сцены почти на уровне поцелуев, а рейтинг за ужасы... ну, и ужасы не особенно рейтинговые... just to be safe, поставим R) и плохо умеет жестоко наказывать персонажей. Если заказчик посчитает, что не исполнено, можно не засчитывать!

▼около 3000 слов, R с натяжкой либо PG-13⬍

Видит труп оцепенелый;
Прям, недвижим, посинелый,
Длинным саваном обвит.
Страшен милый прежде вид;
Впалы мертвые ланиты;
Мутен взор полуоткрытый;
Руки сложены крестом.
Вдруг привстал... манит перстом...
В. А. Жуковский

Матушка всегда — сколько Катарина себя помнила, с самого раннего детства, которое осталось у нее лишь как череда отрывочных картинок, — матушка всегда по чуть-чуть ворожила. Они с подругами, уединившись за закрытыми дверями матушкиных покоев, то раскладывали карты, то глядели в зеркала, то перебирали блестящие кристаллы, то заваривали какие-то таинственные травы, запах от которых разносился по всему дому. Матушка не остановилась, даже когда с одной из подруг, эрэа Габриэллой — которая, как говорили, достигла в ворожбе особых высот, — случилось несчастье; Катарине тогда было уже шестнадцать, и ее свадьба отложилась на несколько лет.
Катарина не была всерьез допущена до матушкиных занятий, но исподволь наблюдала за ней — и поэтому сразу поняла, чего хотел от нее Рокэ, когда подарил ей на очередной день рождения — незадолго, как говорили, до новой войны, — алую ройю. Рокэ считали заговоренным, и по нему даже видно было, что он и правда заговорен, и с ним ничего бы не случилось, но он, вероятно, решил подстраховаться. Ройя была способна вернуть погибшего из Лабиринта, и он, конечно, не мог об этом не знать.
Перед войной Катарина сумела взять кровь у обоих — у Рокэ, с его ведома, по уговору, на стилет с рукоятью, выложенной гагатами, перед самым его отъездом; — и у Оскара, тайно, на парный стилет, украшенный опалами, в один из его мимолетных визитов в столицу, когда о войне не говорили еще открыто. Стилеты были завернуты в бархат и убраны в небольшую шкатулку; Катарина держала ее в потайном ящичке туалетного столика в спальне и возила с собой, когда двор перебирался в летнюю резиденцию. С начала кампании она ежедневно вынимала и разглядывала стилеты, проверяя, не случилось ли чего-то с лезвиями: книги, до которых она добралась в дворцовой библиотеке, — книг таких матушка дома не держала, — не сообщали, как именно должно проявиться печальное послание: ржавчиной ли, пятнами ли крови, или как-то иначе.
Оскар, конечно, был опасен: слишком простой, слишком прямолинейный, хвастливый, разговорчивый до болтливости, он совсем не умел держать язык за зубами и в конце концов выдал бы их, погубив и ее, и себя, и Карла. От Оскара, конечно, стоило бы избавиться, и Катарина, намекнув обиняками на это Рокэ, ждала, что тот мог бы отправить Оскара и его полки на самый сложный, опасный, безнадежный участок и устроить тому героическую гибель в бою, — одновременно и ждала, и надеялась втайне, что обойдется, и волновалась, и вот взялась и сама следить за его судьбой, держать в руках нити его жизни и смерти.
В один из душных летних дней, когда двор почему-то, по желанию ее монаршего супруга, страдал от жары в столице, Катарина привычно раскрыла шкатулку и обнаружила, что лезвие опалового стилета переломано пополам. Остаться одна она сумела лишь ближе к вечеру. Она зажгла перед зеркалом четыре свечи, положила в центр алую ройю и принялась нараспев произносить заклинание, которое вычитала в одном из фолиантов — книга, правда, утверждала, что достаточно и мысленной просьбы: главное, просить искренне, — но на всякий случай она решила сделать все по правилам. Книга не обманула: Катарина была готова и поэтому не испугалась, когда резкий порыв ветра задул все свечи, зеркало треснуло, а алый цвет ройи медленно начал сменяться наползающим черным. Теперь оставалось только ждать донесений: генерал, сочтенный погибшим в бою, найден живым.
Оскар пришел к ней той же ночью. Он устроился в ее будуаре, полупрозрачный, невесомый, неосязаемый — неживой. Что в ритуале пошло не так, Катарина сказать не могла: возможно, дело было в том, что Оскар не был эорием; возможно, древние выражались чересчур описательно; возможно, она сама что-то напутала — но, так или иначе, Оскар сумел вернуться из Лабиринта лишь бестелесным — полу-телесным — призраком. От него веяло потусторонним холодом, и Катарина так и простояла бы, застыв, на пороге будуара, если бы Оскар не улыбнулся своей наглой улыбкой, не спрыгнул на пол, не подошел — подлетел — к ней и не поцеловал ее. Обнять его оказалось невозможно, поэтому Катарина провела рукой вдоль его спины, а он отстранился и, как в их ранней юности, нажал ей пальцем на нос.
Следующей ночью он явился снова, уже в спальню. С утра Катарина чувствовала себя нехорошо — разбитой и вялой — и с трудом отбилась от фрейлин, которые пытались послать за лекарем. Шли дни; слабость не проходила, и поэтому, когда, через несколько месяцев, в середине осени, клинок стилета, извлеченный из шкатулки для проверки, — половинки уже какое-то время были скреплены зыбкой, прозрачно-дымчатой, гибкой перемычкой, которая день ото дня все становилась все прочнее, — когда опаловый стилет от неосторожного движения снова переломился в ее руках, Катарина, выпустив оба, непритворно потеряла сознание. Только через несколько часов, выпроводив служанок, придворных и лейб-медиков и с трудов встав с постели, она добралась до туалетного столика и обнаружила, что, к счастью, оставленный там клинок с гагатовой рукоятью совершенно цел, а обломки опалового снова сцеплены воедино.

***
Покойный Оскар посетил Ричарда четырежды — не наяву, не так, как приходят неупокоенные мертвецы, а во снах — правда, очень ярких и детальных. Первый раз это случилось почти в тот же день — ночью после казни, когда Ричард, измученный тревогой, горем, негодованием, гневом, сбитый с толку встречей с загадочной Башней, с трудом задавив зарождающийся в груди приступ болезни, едва сумел заснуть у себя в палатке. Оскар, в своем армейском мундире, сидел на туалетном столике, мельком виденном Ричардом в будуаре Ее Величества, болтал ногой и жевал травинку; склянки с духами и футлярчики с драгоценностями просвечивали сквозь него.
— Отставить вешать нос, корнет Окделл! — весело скомандовал Оскар, вскидывая на Ричарда взгляд. — Может, еще и увидимся! Есть тут у нас — у меня — один план!
Ричард не успел вставить и слова, как образ Оскара размыло, и он сменился картинкой цветущего луга. Дальнейшего сна Ричард не запомнил, но от него осталось ощущение спокойной умиротворенности.
Следующий такой сон Ричард увидел через пару недель. На этот раз Оскар успел переместиться из будуара в спальню: он полусидел на кровати, поверх смятых простыней, опершись о резную — просвечивающую сквозь него — спинку, и вдумчиво полировал ногти; матрас не прогибался под ним. На другом краю кровати спал кто-то, замотанный в кокон из одеял.
— О, Дикон! — Оскар поднял голову и широко улыбнулся. — Ну как у вас там дела? Да можешь не отвечать: я и так теперь все знаю!
В этот момент в одеялах кто-то завозился, и сонный голос позвал:
— Оскар? Кто там?
— Тихо-тихо, родная, — Оскар не глядя похлопал рукой по одеялу. — Спи, никого нет.
— Ты с дамой! — смутился Ричард. — Ох, прости, я помешал!
Из-под одеяла показалась растрепанная голова, из прически выбился светлый локон, и Ричард поспешно отвел глаза; на этом вся сцена задрожала и исчезла.
Третий сон, как и первый, застал Оскара в будуаре: он, уже менее прозрачный, более телесный, но все еще немного мерцающий, опять устроился на туалетном столике, заложив ногу на ногу, и играл с пуховкой, перекидывая ее из руки в руку. Пуховка обдала его облаком пудры, которая облепила Оскара, закрепив на мгновение его облик, сделав его плотнее, превратив в подобие мраморной статуи. Оскар чихнул, сбросил пуховку на пол и, рассмеявшись, засунул пальцы в баночку с какой-то черной массой.
— С пудрой и сурьмой получилось, — проговорил он насмешливо, разглядывая измазанный мизинец. — Пора, пожалуй, и с угольком попробовать!
— Оскар! — раздалось из-за двери спальни. — Какой еще уголек? Иди сюда!
— А, иду! — Оскар оглянулся и не то спрыгнул, не то слетел со столика — Ричард этого уже не уловил.
Четвертый же раз случился уже во Фрамбуа. Оскар был снова в спальне, в постели, не один: Ричард видел его обнаженные плечи и спину; мускулы, перекатываясь под кожей, ходили в такт его ритмичным движениям; и женщина, подаваясь всем телом ему навстречу, изгибалась и запрокидывала голову — и Ричард наконец позволил себе узнать в ней ту, в кого он сам вот уже много месяцев был так нежно, так чисто и так невинно влюблен. Оцепенев, не в силах оторвать взгляд, Ричард досмотрел до развязки и только потом, когда Оскар уже перекатился на спину и, довольный, улегся поверх одеяла, проснулся — и, проснувшись, он ощутил себя грязным распутником, похотливым мерзавцем; Ее Величество — оскверненной; а ее образ — запятнанным его порочной страстью, которая, проникнув в сон, показала ему сцену, слепленную из его тайных фантазий, в которых он не отдавал себя отчета; и проклял и неуемный жар своей юности, и выпитое на ночь вино, и девичий портрет на вывеске трактира, увиденный накануне.

***
Первым, что бросилось Рокэ в глаза, когда их триумфальная процессия, войдя в столицу, направлялась по украшенным улицам к дворцу, была непристойная надпись, растянувшаяся на весь фасад здания Главного Штаба, от угла до угла, на уровне пятого этажа: неизвестный шутник в похабных выражениях сомневался в военном гении Первого маршала. Они двигались так медленно — во дворце случилась какая-то заминка, — что дежурный штабной офицер успел заметить неодобрительный взгляд Рокэ и, подъехав к нему, начал оправдываться:
— Каждое утро стираем, — он развел руками, — но каждую ночь кто-то опять пишет!
— Выставить караулы, — велел Рокэ, и на этом их кавалькада наконец снова тронулась с места.
Вторым, что привлекло внимание Рокэ — уже во дворце, во время церемонии награждения, — было украшение, которое сегодня надела Катарина: вместо его подарка — алой ройи — она отчего-то выбрала черный камень, размером, огранкой и формой очень похожий на тот, — и даже серебряная оправа и цепочка, казалось, были теми самыми, будто в насмешку. Сама же королева выглядела печальной, изможденной, даже больной, и Рокэ, приблизившись, чтобы принять из ее рук орден, разглядел, насколько она бледна: лицо под плотным слоем румян и пудры имело землистый оттенок; насколько она похудела, насколько истончились ее запястья, как заострилась линия подбородка. Под стать супруге непривычно грустен был и король.
«Или особенно искусно притворяется, или опять беременна», — решил Рокэ, а королева, склонившись к нему (вопреки протоколу, она осталась сидеть, не сумев ни подняться на ноги, ни тем более спуститься по ступеням), прошелестела едва слышно:
— Зайдите после торжества, я буду ждать вас сегодня же вечером.
Надев ему на шею орденскую ленту, она, словно этот жест отнял у нее последние силы, откинулась на спинку трона и прикрыла глаза.
Вечером того же дня, отстояв церемонию, получив все причитающиеся ему награды, выслушав все поздравления и даже полюбовавшись на занимательное небесное явление, Рокэ посетил королеву в ее покоях; она принимала его, полулежа на кушетке, которой Рокэ не помнил — которую, должно быть, недавно поставили в будуаре.
— Катарина, где ройя? — резко спросил он. — Что это за черный камень и почему он точно так же отделан?
— Нет, это лучше вы скажите мне, герцог, — слабо, но твердо прервала его Катарина, — почему генерала Феншо-Тримейна нет в списках посмертно награжденных?
— Потому что за такое не награждают, — усмехнулся Рокэ. — Генерал нарушил приказ и был приговорен к расстрелу.
Королева ахнула — то, что она не смогла сдержаться, не успела нацепить маску равнодушия, больше другого сказало Рокэ, как же ей на самом деле худо, — и приподняла руку — не то чтобы дать ему пощечину, не то чтобы сорвать ройю (теперь Рокэ ясно видел: это была та самая ройя, но почерневшая) с шеи и бросить в него. Но на полпути ее рука остановилась и, мгновенно ослабев, упала вниз, безвольно свесившись с кушетки: Катарина была в обмороке. Рокэ, присев рядом — никого из камеристок не было: всех заранее выставили за дверь, — пощупал ей пульс и, убедившись, что на этот раз она не притворяется, принялся растирать ей виски.
— Помолчите, — сказал он, уловив, что ее веки затрепетали: она приходила в себя. — Поберегите силы: вы серьезно больны. Я пришлю вам своего врача.

***
Оскар пропал накануне того дня, когда Рокэ с армией триумфально въехал в столицу, и Катарина, не повидавшись с ним ночью, нашла в себе силы добраться до тронного зала и высидеть все положенные часы, то проваливаясь в сонное забытье, то вновь просыпаясь. Теперь она чувствовала себя бодрой только по ночам — только тогда, когда к ней приходил Оскар, — а наутро ей изо дня в день становилось все хуже; Оскар же, наоборот, обретал все больше плотности, веса, телесности: под ним начала прогибаться и поскрипывать кровать, он мог удержать в руках не только что-то мелкое — перо, флакончик духов, кисточку с ее туалетного столика, — но и более большие предметы: покрывало, подушку, даже сумел последний раз приподнять стул. Они не говорили об этом, но Катарина знала, что ее жизненные силы капля по капле переливаются в Оскара — и уже скоро он снова станет прежним собой — теплым, настоящим, осязаемым, живым; должно быть, когда он обретет плоть, и она сама потом постепенно поправится — стоило лишь немного подождать.
Оскар не появлялся все время, пока Рокэ оставался в столице; Катарине стало немного лучше: от того ли, что не было Оскара, от того ли, что врач, присланный Рокэ, строго запретил ей подниматься с постели, от морисских ли снадобий, которыми тот ее пичкал, — но голова кружилась чуть меньше и чуть реже мутило и клонило в сон. Когда же Рокэ уехал в отпуск — проведать, как он говорил, свою вотчину, — тут же вернулся Оскар, а с ним вернулась с новой силой ее болезнь. Так прошла еще пара недель: даже Оскар, толстокожий и при жизни, а после смерти и вовсе забывший о чужих нуждах, заметил, что ей нехорошо, и уговаривал ее немного потерпеть — и вот наконец, одной зимней ночью, вскоре после Излома, Катарина почувствовала, как струйка жизненных сил, перетекавших от нее к Оскару, прервалась, и, словно последний недостающий фрагмент в мозаике, в Оскаре что-то встало на место, и он обрел цельность: еще не открывая глаз, Катарина ощутила всей кожей, как тело Оскара, соприкасавшееся с ней, становится твердым, упругим, тяжелым.
— Все, — выдохнула она и открыла глаза — только чтобы увидеть, как лицо Оскара сереет, как на его обнаженной груди проступают следы ран, как проявляется на них запекшаяся кровь, как окутывают его, соткавшись из воздуха, лохмотья изодранного, пробитого пулями генеральского мундира.
— Все, — подтвердил Оскар, не замечая, что с ним творится, и, улыбнувшись, похлопал ладонью по столбику кровати. На пологе, задетом его рукой, начали расползаться иззелена-сизые округлые пятна плесени, а столбик там, где Оскар дотронулся до него, почернел, затрещал, и на простыни посыпалась древесная труха. Запахло гнилью и потянуло холодом.
— Ты… — с ужасом пробормотала Катарина. — Это же — плесень! Ты — выходец! Выходец!
— Ну надо же, — сказал Оскар и, повернув голову, принялся с интересом разглядывать свою ладонь. — Смотри-ка, и правда, что ли, выходец. Это как же…
Протянув руку к Катарине, он пропустил между пальцев локон ее волос, и она, скосив глава, увидела, как прядь стремительно седеет, становясь белой, как у глубокой старухи.
— Ос… тебя нельзя называть по имени! — Катарина приподнялась на локте и попыталась отпихнуть Оскара. — Не приближайся! Уходи!
— Да, вроде бы… — Оскар наморщил лоб. — Ничего не соображу, в голове мутится… Как будто кто-то зовет… Или должен кому-то отомстить…
— Не трогай Рокэ! — быстро сказала Катарина. — Только попробуй!
— Да не Рокэ… — туманно ответил Оскар и, обведя комнату мутным взглядом, уставился Катарине на переносицу. — Как будто тебе. Погоди, я сейчас кое-что сделаю, — добавил он чуть осмысленнее, — и вернусь.
С этими словами он спрыгнул к кровати и, оставляя за собой на полу дорожку из плесени, гнили и инея, вышел из спальни, просочившись, как раньше, через дверь.
Следующие несколько дней, слившихся для нее в один мучительный, как при тяжелой горячке, сон, Катарине было так дурно, что она едва могла поднять голову от подушки. Во дворце что-то случилось: слышались крики, возгласы, тревожные восклицания, резкие приказы, топот шагов, беготня — но ее берегли, от нее скрывали новости, и ни служанки, ни лейб-медик, ни второй врач, ни сиделка — монахиня, присланная матерью Моникой, надежная, доверенная женщина — никто не рассказывал ей, что произошло; ни братья, ни фрейлины, ни статс-дамы, ни кансилльер не были к ней допущены, и Фердинанд тоже ее не посещал.

Глухо стукнула оконная рама, и Катарина, вырванная из дремоты, но еще объятая оцепенением, вгляделась в темноту: сиделка спала в кресле, отодвинутом к стене, окно было раскрыто, а на кровати, сгорбившись, сидел Оскар — такой же жуткий, бледный, с лицом, искаженном гримасой смерти.
— Я все сделал. Все готово, — безучастно сказал он и, заметив, что Катарина указала глазами на сиделку, добавил: — Не волнуйся: эта не проснется, пока я здесь.
— Что ты сделал? — спросила Катарина.
— Она, — Оскар выделил слово голосом, как будто отмечая заглавную букву. — Она сказала, что для тебя есть два пути. Она может дать тебе выбор: или ты просто умрешь — как первый, или я тебя уведу — как второго. Я могу увести родню, или того, кого люблю, или того, кто виноват в моей смерти.
Он произнес это с таким ровным спокойствием, что у Катарины все словно заледенело внутри и кровь застыла в жилах.
— Кого ты увел? Отвечай! Кого ты увел? Это ведь Карл, да?! Поэтому мне ничего не говорили? Что с ним?
— Посмотри, — Оскар положил ей руку на лоб, и она увидела Карла: тот сидел на полу в детской, привалившись спиной к ножке кресла, и играл с деревянным всадником, заставляя того забираться на кровать и скатываться вниз по горке, устроенной из покрывала. Порыв ветра, пронесшийся по комнате, приподнял кисти балдахина и взъерошил мальчику волосы, и тот поднял голову: перед ним стоял Оскар.
— Дядя Оскар? — спросил Карл. — Это ты? Ты пришел к маме?
— Ага, я, — сказал Оскар. — Смотри, как я теперь умею. Нравится?
Он приложил руку к стене, и по ней поползла плесень — Катарина ожидала увидеть те же неопрятные, бесформенные пятна, что обезобразили ее полог, но на этот раз из-под ладони Оскара, как из-под кисти живописца, появились замысловатые узоры — переплетенные линии, растения, силуэты животных. Раскрыв рот, мальчик завороженно наблюдал за тем, как расцветают на его стене сказочные цветы, и, потянувшись, осторожно дотронулся до пятна пальцем.
— Нравится? — повторил Оскар. — Хочешь так же? Могу научить!
— Да, пожалуйста!
— Тогда пойдем, — Оскар взял Карла за руку. — Познакомишься заодно с одной девочкой: она почти как ты, немного постарше — станете вместе играть, а то и ей скучно, и ты тут сидишь один.
— А мама? — спросил Карл. — А мама будет?
— Будет.
— А мама поправится?
— Конечно. Пойдем.
— А папа будет?
— Папа, — Оскар ухмыльнулся, но ребенок не заметил иронии в его голосе. — Папа тоже будет, Карл.

— Ты увел моего сына! — возмущенно прошептала Катарина; на то, чтобы воскликнуть, позвать на помощь, по-настоящему рассердиться или испугаться, у нее не было сил.
— Не только твоего, родная, — Оскар погладил ее по щеке. — Он ведь не только твой сын. Если это важно и если тебе интересно, то твоего мужа я просто убил. Так что ты выберешь? Тебе осталось совсем немного — всего пара часов, — решай.
Кто же будет выбирать между окончательной смертью и недо-жизнью (или полу-смертью), между полным забвением и сохранностью разума? Смешно говорить о выборе: растаять в вечности, развеявшись горской праха, или же из королевы, супруги венценосного монарха, сделаться посмертной женой простого генерала, не сумевшего даже дослужиться до маршала?
— Я хочу жить, — сказала Катарина. — Оскар… я не хочу умирать.
И он, склонившись над ней, в поцелуе выпил последний вздох с ее губ.

Отредактировано (2022-12-20 22:21:35)

Анон

Re: ОЭ-фест

199. Ливенпорт и Хайнрих/Ли. Ли попадает в плен к Хайнриху, его спасает Чарли. Вероятно, Чарли ведет себя прилично и только комфорит без секса.

Короткая зарисовка на тему, без рейтинга, и наверное не засчитывается за исполнение заявки.

▼400 слов⬍

- Лекарь только что ушел.
- Не спрашивайте, Сэц-Алан. Для жизни опасности нет, но маршал все еще без сознания. Да, еще воды, свечей и дров, пожалуйста.
- Нет, все еще без сознания. Лекарь сказал, так может быть.
- Передайте штабу, что маршал нездоров, и со всеми решениями - к начальнику штаба.
- Нет, если кто-то попытается побеспокоить маршала, я их пристрелю.
- Какие шутки, Сэц-Алан? Я похож на шутника? … Прекрасно, как только маршал будет в состоянии отдать приказ о моем расстреле.
- Нет, не пришел в себя, Леворукий вас забери! Простите, Люсьен. Да, еще воды и свечей. … Ужин? Благодарю вас.

- Вы в безопасности, маршал. Это ваша палатка в расположении талигойских войск.
- Это лекарь, он должен сменить повязку. Простите, я придержу ваши руки.
- Приступайте, пока я держу господина графа.
- Вы в безопасности. Расстреляете меня, как только вам станет лучше.
- Нет, повязку трогать не нужно. Простите, это моя рука.

- …Что? А, это вы, Сэц-Алан. Задремал, простите. Бульон для маршала? Благодарю вас, давайте.
- Нет, все еще бредит. Да, графу лучше. Лекарь говорит, что завтра маршал скорее всего придет в себя.
- Передвигаться? В обозе можно, а на коня еще нескоро. Недели две-три. Так и передайте генералу.

- Вы в безопасности, это расположение талигойских войск. На мне черно-белый мундир, видите?
- Еще немного бульона, вам надо восстанавливать силы. … Вина? Попрошу подать.
- Обопритесь на мою руку, я поправлю вам подушку, чтобы вы могли сидеть… Больно? Вы правы, я идиот, давайте я просто подержу вам голову.

- …Что там у вас? Передайте генералам, что маршалу лучше, он пришел в себя, но еще очень слаб. Лекарь не велел его беспокоить.
- Какие депеши и карты, граф еще не может читать. Сэц-Алан, говорите что хотите.

- Последняя перевязка, дальше должно зажить само. Простите. Простите.
- Нет, кроме лекаря, в вашу палатку никто не входил.
- Опасались повторить судьбу маршала Рокслея. Даже Сэц-Алан. Моим распоряжением, как вашего капитана для особых поручений.

- …Маршал?... Позвольте доложить: сегодня 22 день Весенних Ветров, генерал Хеллинген принял командование на время вашего отсутствия и болезни. Армия готова к маршу и ожидает ваших приказаний. Последние депеши и сводка на вчерашний день на табурете у вашей постели. Разрешите идти под арест?
- Сожалею, господин маршал, что мое чувство юмора не улучшилось за время вашей болезни. Разрешите идти?
- ...Я буду в приемной вместе с Сэц-Аланом. И лично прослежу за вашей охраной.

Анон

Re: ОЭ-фест

194. По мотивам коммента в треде. Любые герои Этерны ждут подачи заявок на тур редкопейрингов.

▼Скрытый текст⬍

- Вы не знаете, господа, они там скоро начнут? - Альдо отбросил назад золотистую прядь, попавшую в глаз.
- Не торопитесь, вы еще успеете пожалеть, - устало отозвался герцог Алва.
- Твою кавалерию! - рассердилась принцесса Матильда, - и без вас тошно.
- Начинают, - меланхолично доложил капитан Давенпорт.
Из динамика раздался хорошо поставленный женский голос: Рокэ Алва, Эгмонт Окделл, Мирабелла Окделл - любовные отношения втроем.
- Создатель! - герцогиня Мирабелла поджала губы, неодобрительно посмотрела на мужа, пошла к выходу на сцену.
- Эрэа, - Алва вежливо подал ей руку. Эгмонт тоскливо посмотрел на них, встряхнулся, взял герцогиню под свободную руку и прошел вместе с ними из-за кулис.
Айрис хихикнула, Ричард покраснел и уставился в пол.

Рамон Альмейда и Олаф Кальдмеер, спасение и утешение.

Моряки встали и, не глядя друг на друга, прошли к выходу.
- Могло быть хуже, - рассмеялся им вслед Вальдес, - или лучше, как в прошлом туре. - Альмейда показал ему за спиной кулак, и вице-адмирал снова захихикал.

Лионель Савиньяк и Урфрида Ноймаринен, брак

Фрида довольно улыбнулась и поплыла к выходу, нетерпеливо обернувшись в сторону маршала.

Лионель Савиньяк, Эгмонт Окделл, Рокэ Алва, все персонажи, служившие в армии в Торке - оргии на посвящении. Алваро Алва.

- Попадись мне эти заказчики, - старший герцог Алва вертел в руках кинжал. Окинул грозным взглядом группу офицеров. Энтони Давенпорт и Арно Савиньяк смутились, барон Катершванц подкрутил усы и любовно протер шестопер.

Альберто Салина, Рамон Альмейда, Ричард Окделл. Утешение, хм, адмирала.

- Масла, масла возьми побольше, - шепнул Берто Дику.
- Альмейда же еще с предыдущей заявки не вернулся, - удивился Дикон.
- Пока не отпустят, и не вернется. Герцога Алву обычно все две недели держат, и графа Савиньяка. Тебе, наверное, тоже будет непросто.

Фридрих Зильбершваншлоссе, любовь, страсть, ревность и мастурбация.

Принц оправил мундир, покрасовался перед зеркалом, и строевым шагом вышел.
- Его - и впереди меня? - возмутился Альдо.
- Тише, разбудишь Робера, - одернула его бабушка.
Один за другим персонажи покидали комнату, а возвращались единицы.

Ульрих-Бертольд Катершванц и Арно Савиньяк младший

- Уж лучше бы шестопер, - пробурчал Арно. - Норберт, Йоганн, выручайте, а?

Рокэ Алва и Робер Эпинэ, секс в утешение

- Разбудите Робера!
- Может, его не будить? Он умеет и во сне. - принцесса Матильда покраснела и отвернулась.
- Нет, это в следующей заявке, - уточнил Валентин Придд.

Вернулась группа торских офицеров, вытирая пот.
- Не рассиживайтесь, сейчас это популярная тема, - пробормотал Альдо, тут же получивший подзатыльник от Матильды.
- Нашел, чему завидовать, обормот!

Рокэ Алва, Карл Оллар, воспитание и зарисовки из жизни.

- Жуки! Жуки! И на пони кататься! - маленький Карл вывернулся из рук герцогини Георгии и убежал в припрыжку.

Тайная сексуальная жизнь Августа Штанцлера

Старый больной человек встал, задумчиво огляделся, посчитал на пальцах, масляно улыбнулся в воздух и прошел на сцену.

Ротгер Вальдес и Гудрун Зильбершваншлоссе

Дева Дриксен прошла мимо талигойского вице-адмирала, не одарив его и взглядом.
Марикьяре оценил роскошные белокурые косы, в два шага догнал свою даму и изящно распахнул кулису.

- Этого не может быть, - расстроенно прошептал Альдо. - Меня забыли, меня перестали любить! Даже фельпских моряков уже вспомнили.
- Ненавидеть тебя перестали, радуйся, - отозвалась бабка непутевого внука.

Альдо Ракан, Валентин Придд, любовная связь

- Наконец-то! - повеселевший внук переоделся в белые штаны и убежал. Герцог Придд последовал за ним, не меняя каменного выражения лица.

Посвящение в Торке, все офицеры

Офицеры застонали, поднялись и вышли. Кто-то потирал поясницу, кто-то ругался, что в его возрасте уже не стоит заниматься всякими глупостями. Барон Катершванц потирал свой шестопер и грозился научить молодежь.

Свальный грех на флоте

- Танцуют все! - вернувшийся Вальдес тащил за собой упирающегося Аларкона и при этом успевал подмигивать Кальдмееру и Альмейде.
- Меня же нет в списке! - безуспешно возмущался Филипп.

Ричард Окделл, омега. Лионель Савиньяк, альфа

Все находившиеся в комнате женщины посмотрели крайне неодобрительно.

Уолтер Айнсмеллер, Рокэ Алва, пытки.

Айнсмеллер облизал ярко-алые губы, поправил усики и легким шагом направился выполнять заявку.

Рокэ Алва, отпуск в Кэналлоа

- Памятник поставить этому заказчику, - прокомментировали Арлетта и Луиза.

Рокэ Алва и Альдо Ракан, секс в Багерлее

- Позвали опять! - Альдо подскочил со стула.
- Напрасно радуетесь, вы снизу, - язвительно сказал кардинал Сильвестр.
- Зато я в Торке не служил, - отшутился тот.

Кардинал Сильвестр заказывает картины сексуального характера с Эгмонтом Окделлом

Дорак вышел, читая молитву и играя четками, под хихиканье дам.

Альдо Ракан соблазняет Ричарда Окделла
Офицеры Торки посвящают Ричарда Окделла

- А Ричард Окделл вас всех ненавидит, - тихо шепнул Дик и вернулся на сцену. Торские офицеры грустно и печально поплелись следом.

Спящий Робер Эпинэ, Рокэ Алва

Альдо помог Давенпорту отнести спящего Робера вместе со стулом.

Эмиль Савиньяк, Лионель Савиньяк - посвящение в Торке.

Только вернувшиеся офицеры со стонами поднялись и ушли, а Ульрих-Бертольд забыл свой шестопер.

Альдо Ракан, Ричард Окделл, мужская беременность, а далее Ричард Окделл уезжает в Гайифу…

- Да идите вы сами к кошкам! - растрепанный Дик швырнул шестопером в динамик и разбил его на мелкие кусочки. - Все, тур окончен.

До тура с АУ и кроссоверами оставалось четыре недели…

Анон

Re: ОЭ-фест

194. По мотивам коммента в треде. Любые герои Этерны ждут подачи заявок на тур редкопейрингов.

Автор не читал предыдущее исполнение, смысла ноль целый ноль десятых, бета умерла в процессе чтения

▼Скрытый текст⬍

— Что же, господа, — Квентин Дорак со вздохом поправил кипу бумаг и оглядел собравшихся. — Кого-то еще ждем?
— Флота нет, — отозвались из угла.
— И Ракана!
— Да и ладно, его все равно почти никто не заказывает.
Уоллер Айнсмеллер поднялся и укоризненно покачал головой:
— Это не значит, что ему не нужно приходить! Я вот, конечно, ни на что не рассчитываю, но вдруг, кто знает…
— Да помолчите хоть минутку, — Дорак потер переносицу.
Тур редкопейрингов должен был начаться с минуты на минуту.
— Извините, мы, наверное, задержались, — в комнату впорхнула Женевьев Окделл, под ручку придерживая Алана. Гвидо Ларак с угрюмым видом шел за ними.
— А этого чего притащили? — поинтересовался Рамиро Алва, кивая на Алана. — От него в каноне пользы было — только вовремя за кулисы уйти, все равно никто не пишет.
— Мы начнем уже или нет?! — взревел Франциск Оллар. — Меня позвали, потому что редкопейринги, а так в Закате я видел все ваши заявки!
Рокэ Алва заговорщицки подмигнул Ричарду Окделлу:
— Юноша, в этот раз отдыхайте. Признаться, в предыдущих турах мы с вами достаточно натерпелись, небольшой перерыв не повредит.
Окделл вздрогнул — видимо вспомнил десятки заявок, что им с Рокэ пришлось исполнить в прошлые разы. В комнату, шумно переговариваясь, вошли флотские, Вальдес пританцовывал, Кальдмеер молился, Альмейда мечтательно улыбался. Квентин Дорак постучал по столу, собравшиеся наконец замолчали.
— Итак, — он откашлялся, — начинаем. Никаких алвадиков, вальдмееров и приддоньяков, надеюсь, все помнят?
Из флоткого угла донесся разочарованный стон Вальдеса, Кальдмеер облегченно выдохнул.
— Я пришел, пришел! — запыхавшийся Альдо Ракан, опережая Робера Эпинэ, ввалился в комнату. — Ну чего, на меня уже есть заявки?
Квентин Дорак укоризненно посмотрел на него, но ничего не сказал, вместо этого наконец зачитывая бумаги.
— Так, Рокэ Алва, Мирабелла и Эгмонт Окделлы — у вас задорный тройничок, он же семейные отношения. Как накуривать — сами разберетесь. Эрэа, вы еще и дочь оружейного магната. Эгмонт — по вам никаких указаний. Когда закончите, приступайте к торкским взаимоотношениям с Рокэ, вот заявки, там прочтете. И не меньше двух!
Эгмонт забрал документы, и они с женой склонились над ними, вполголоса переговариваясь.
— Больше двух говорят вслух, — обиженно прокомментировал Рокэ.
— Ах, чуть не забыл. После того, как убьете Эгмонта на какой-нибудь дуэли, не забудьте жениться на Мирабелле. Или на крайний случай взять на воспитание ее детей. По воле Эгмонта, разумеется, — мгновенно нагрузил Рокэ кардинал.
— По моей? — сдвинул брови Эгмонт.
— Эр Рокэ, вы теперь мой отчим? — недоуменно спросил Ричард.
— Я буду почтенной вдовой и не потерплю второго замужества!
— Тихо! — стукнул по столу кардинал. — Едем дальше. Кто у нас служил в Торке? Как это когда? Да хоть когда-нибудь. Выходите.
Парламентером отправили барона Катершванца с неизменным шестопером, но Квентин Дорак не дрогнул, отсчитал приличную стопку листов и протянул ему.
— Фы фсе эти заявка отдафать мне?!
— Вам, ребята, работать и работать. Рокэ, Ричард, Лионель — получите инструкции потом, скоординируйтесь с Торкой и решите, как это все разгрести, чтобы осталось время и другое сделать. Столько заявок, Леворукий их побери! Накурили себе гэнгбэнги, а другие заявки теперь страдают!
Вальдес захихикал, и кардинал немедленно переключил внимание на него:
— А чего это мы смеемся? Тут прилетело про свальный грех на флоте, так что не расслабляемся. Кальдмеер, не прячьтесь за Вальдесом! Флот он и в Закате флот, раз не сказано какой, значит, вы тоже считаетесь. Потом будете откомфорчены Альмейдой, не переживайте. Или Руппи. Или кем-нибудь еще.
Тишину, в которую погрузилась комната, прерывали только негромкие шепотки получивших заявки да сонное сопение Робера.
— Эпинэ, не спать! Редкопейринги же не дремлют! Вам еще потом идти к Рокэ, когда он закончит со своими заявками. Что значит зачем? Леворукий знает, мы не знаем. Кому-то понадобилось, значит, надо делать.
— Кто поменял вино на воду?!
— Не пить, Вальдес, пока обратного не сказано в заявке! Вот вам две для Рокэ и еще парочка по мелочам.
— Покажи-ка, — Рокэ Алва с любопытством пробежал глазами лист. — А если мы сюда приплетем алвадик?
— Нет!
— Эр Рокэ, зачем?
— Тебе что, меня одного мало?
Кардинал бессильно скрипнул зубами. Будь проклят день, когда он согласился руководить этим балаганом.
— Рокэ, тур по редкопейрингам, а вы с Ричардом бьете все рекорды по количеству заявок. Не в этот раз.
— Я немножко!
— Рокэ!
— Ну хоть в мыслях упомянуть!
— Айнсмеллер! Ваши молитвы были услышаны. Заберите Рокэ и идите выполнять две свои заявки. В одной можете переломать ему все, что ломается, или отнон-конить, в другой не ломать, по желанию в конце можете вдвоем пойти в Закат. Только Алву нам верните, он еще пригодится. Сами можете отсидеться там. Алва, молчите, Создателя ради, или я отыщу среди заявок нон-кон полком!
— Я молчал! — с негодованием крикнул Рамиро.
— Вы забываетесь, кардинал!
— Отец!
— Другой Алва!
— Я единственный и неповторимый! — решительно возразил Рокэ.
— Тихо! — рявкнул кардинал. — Рамиро, найдите Горика и бегом лавхейтиться. В процессе можете кому-нибудь что-нибудь сломать — не знаю, выбросьте его со стены, но аккуратно, потом подлечите, поцелуйтесь, покомфортьте друг друга — и считайте, что три заявки выполнили за раз. Обратно можете не приходить, кажется, с вами ничего нет. Или есть… закатные кошки, ну кто накатал столько заявок! Алваро, вы человек разумный, уповаю на вашу сознательность, сделайте милость, просмотрите сами. С этой молодежью меня скоро удар хватит.
Женевьев зевнула, и Квентин Дорак ястребом набросился на нее:
— Нам что, скучно? Так, ваше прошлое величество и герцог Ларак, быстренько берете герцогиню под ручки и сооружаете тройничок.
Франциск Оллар с сомнением посмотрел на Женевьев:
— Она вообще-то не в моем вкусе, мне нравится Октавия…
— Вы у нас что, первый раз на турах? — светски осведомился Лионель Савиньяк. — Нравится, не нравится — спи, моя красавица.
— Что делать-то? — поинтересовался более практичный Ларак. — Нон-конить или как?
Квентин только отмахнулся от него — в заявке не сказано, пусть сами разбираются. Алан Окделл погрустнел — видимо, рассчитывал превратить тройничок в оргию, но снова не сложилось.
— Граф Савиньяк, как хорошо, что вы здесь! Вот вам целая пачка — просмотрите внимательнее, там и Селина, и Ричард, и целая расстрельная команда. О, и только попробуйте не вернуть Валентина, у него по плану еще валедики. Не забудьте про энгрисекс, герцог Придд!
На лице младшего Придда ясно читалось все, что он думает об этом самом энгрисексе. Джастин Придд засмеялся, но тут же замолк, когда Квентин Дорак влепил ему новые заявки.
— О, а тут и меня записали! — радостно воскликнул Арно, находя свое имя рядом с Ричардом и Валентином.
— Позже будете радоваться, виконт Сэ! Вам еще работать и работать. Согласуете время с Рокэ, кто ж виноват, что он у нас опять отрабатывает по полной. Ему еще и с вами пританцовывать... Лионель, вам как старшему отдельно поручаю твинцесты и тройной савиньякоцест — под личную ответственность! За Эмиля тоже вы отвечаете, там много чего напридумывали. И Хайнриху тоже передайте, на вас одна надежда.
В комнате висел тихий гул — все переговаривались, пытаясь сообразить, как за короткий срок совместить все исполнения так, чтобы никого не оставить обиженным.
— Что у нас тут… Ричард, с вами я сам разберусь.
— Опять нон-кон? — погрустнел Окделл.
— Не переживайте, герцог, все не так плохо.
— Вообще-то герцог тут я, — поднял голову Эгмонт.
— В каноне вы вообще умерли за кадром, — парировал Дорак. — Вы уже начали исполнять Торку? Про вас там отдельное упоминание! Не заставляйте бравых мужчин ждать, у них гэнгбэнги на две недели вперед расписаны.
От угла торкских офицеров донесся печальный стон. Барон Катершванц многозначительно помахал шестопером.
Кардинал покопался в бумагах, достал какие-то снизу.
— Где королева Катарина?
Пепельная головка печально склонилась в левом углу:
— Я здесь, кардинал.
— Для вас тут тоже имеется. Про Рокэ и Ричарда все понятно — вставайте в очередь, но советую все же опередить торкских офицеров. Фердинанду передайте вот это — тут немножко про больноублюдочность, но, я думаю, разберетесь. И кто-нибудь, сообщите Оскару Феншо, что смерть в каноне не освобождает от явки на исполнение заявок! Ему еще за выходца отрабатывать.
Катарина затравленно огляделась в поисках фрейлин, но никого не увидела, лишь Дженнифер Рокслей довольно изучала свой лист.
— Кальдмеер! Вам, как человеку сознательному и честному, заявки на ваших дриксенских — и скажите принцессе Гудрун, что на нее тоже перепало. Бермессер, как я помню, в отличие от вас, никогда не отлынивал.
Листы потихоньку таяли на глазах, и кардинал с облегчением перевел дух. Кажется, они все-таки смогут разобрать заявки до вечера.
— Альдо Ракан! Поздравляю, вам отсыпали заявок, хоть и не так много. Займете очередь за Катариной — Рокэ тоже в списках. Ричард, потом разберитесь с Альдо — с Робером ему в этот раз не светит, так что отрабатывать придется вам.
— Хоть без мпрега? — обреченно спросил Окделл. Передохнуть на туре опять не получалось.
— С ним, родимым! Пойдете к Альдо после Торки.
Кардинал огляделся, выискивая Марселя Валме.
— Виконт! Ваш список. И передайте это пантеркам.
Марсель окинул взглядом заявки:
— Оу.
— Именно так.
— Реверс?
— Придется, Марсель, придется. Что поделать, не мы это придумали. Рокэ... для него тоже выделите хоть пять минуток, в заявке упоминается. Где Август Штанцлер?
Старый больной человек поднялся со своего места:
— Ах, кардинал, вы же понимаете, здоровье уже не то…
— Не желаю даже слышать! Займетесь Катариной, как только она закончит, — Дорак заглянул в свою копию листа, но, завидев огромный список пейрингов напротив имени Катарины, неопределенно махнул рукой, — какую-то оргию со всеми привлекательными лицами мужского пола и наблюдающим Фердинандом. И радуйтесь, прямо вам на голову падает счастливая звезда — надо запейринговаться со всеми, с кем только можете.
Повисло молчание. Остальные уважительно поглядывали на Штанцлера, тот недоверчиво уставился на кардинала:
— Прямо со всеми?
— Хоть со Зверем, хоть с птицерыбодевой! Чем больше пейрингов, тем лучше. Заявка свободная, так что развлекайтесь.
Штанцлер опустился в кресло, повеселев, и принялся оглядывать присутствующих, явно намечая будущих жертв.
Сильвестр раздал оставшиеся заявки и развернул последний лист.
— Тишина, господа и дамы. Прошу внимания! У нас есть заявка со свободным исполнителем. Кто возьмется? Кто примет удар на себя во славу тура редкопейрингов?
Ответом ему была тишина. Наученные предыдущими турами, все хранили подозрительное молчание.
— Что же вы, а еще офицеры и высшее дворянство! Цвет Талига и не только! Уважаемые люди, а не хотите помочь в такой малости! Всего лишь магическая смена пола и вынужденный брак!
Десятки глаз укоризненно взглянули на кардинала, но никто не проронил ни слова. Даже бойкий Вальдес замолчал и как-то незаметно подвинулся за широкую спину Альмейды. Ричард замотал головой и поскорее перебрался к торкским офицерам — гэнгбэнг гэнгбэнгом, но с ними было как-то поспокойнее. Да и волшебным шестопером, если что, можно было отбиться.
— Леворукий, за что мне все это, — скорбно спросил Дорак. — Опять исполнять самому…

Отредактировано (2022-12-22 02:25:47)

Анон

Re: ОЭ-фест

147. Алва/Альдо, в Багерлее. Алве очень быстро надоедает слушать болтовню Альдо, и он просто затыкает ему рот и трахает до полного изнеможения. Альдо и в ярости - его обставили! - и в восхищении - давно его так хорошо не трахали. "Завтра опять пойду". Рейтинг, само собой, высокий. И пожалуйста, пусть Альдо будет из фильмоканона.       

Неполное соответствие заявке: мрак, дарк, депрессия, унылое порно, ООС. Упоминается односторонний альдоробер. Альдо из фильмоканона. Рейтинг - скорее жесткий R, чем мягкий NC-17. Примерно 2000 слов.

▼Скрытый текст⬍

- И отчего вы сегодня не в белом? - спрашивает Алва, когда Альдо входит в камеру и тихо закрывает за собой дверь. - Неужели кто-нибудь умер?
- Оставьте меня в покое, - отвечает Альдо. - Если кто-нибудь и умрет, то только вы.
Черный цвет ему к лицу, ему надо носить черное, а не белое. Черный ворот скрывает шею, черные манжеты скрывают запястья, ноги обтянуты черными чулками, он ступает беззвучно, как тень, и даже не стучит черными каблуками. Заменить бы белую жемчужину в сережке черной жемчужиной, но денег нет, все деньги ушли на мятеж и войну, на разрушение старого порядка. А новый порядок почему-то не хочет рождаться на руинах, ему подавай фундамент покрепче, а где взять этот фундамент, земля зыбка, земля проваливается под ногами Альдо. Или это древние боги привыкли к тому, что струилось сквозь их пальцы столько веков, сжились с Олларами, им без Олларов скучно, им с Альдо невесело. Всем невесело с Альдо, и он чувствует в воздухе чужую тоску, воздух сам становится тоской, и Альдо угрюм, губы у него пересохли. Он садится на кровать рядом с Алвой, садится без приглашения, как неучтиво не приглашать короля, но Алва не признает его королем, Алва лежит на высокой подушке и улыбается, вечно он улыбается, никак не стереть улыбку с его лица. Цепи давно сняли, перевязали руку, но на бинтах проступает кровь, маленькое красное пятнышко, упрямое пятнышко, с ним не справиться, Альдо ни с чем, ни с кем не справляется - ни со своей властью, ни с Алвой, ни с его кровью, ни с его красотой. Алва растрепан и небрит, Алва очень красив, как отвратительна его красота, позавидовать бы ему, но Альдо и сам красив, Альдо ему не завидует. И не хочет разъять эту красоту на части, перечислить в столбце все слагаемые красоты: тонкий нос и хищные губы, синие глаза, черные ресницы, хищные пальцы, черные волосы, тонкие стопы, узкие бедра, как скучны эти части в своем совершенстве, и все слова повторяются и ничего не передают, он красив, вот и все, и Альдо с ним спит. А он спит с Альдо.
- Вы в черном и вы мрачны, очень мило. Что ваши подданные, дрожат по углам?
- Наверное. Я не заглядывал в углы. Не люблю углы.
- И эллипсы тоже не любите. А они не любят вас.
- Очень мне нужно, чтобы эллипсы меня любили.
- Вам нужно, чтобы вас любил Эпинэ, а он вас не любит. Эллипс легче соблазнить, чем Эпинэ.
- Мне наплевать, что он меня не любит, и вообще все это вас не касается.
- Вам не наплевать, - говорит Алва. - Вам очень больно, и вы сами в этом виноваты. Ладно. Идите сюда.
Он обнимает Альдо за шею перевязанной рукой и привлекает к себе, целует сухие губы сухими губами. Великая сушь стоит в этой камере, хоть нет под нею пекарни, не пахнет в ней свежим хлебом, а пахнет в ней свежей смертью, у смерти томительный сладкий запах, смерть есть гниль и распад. В груди у Альдо медленно гниет и распадается сердце, оттого он угрюм, он знает, что не переживет Алву, никого вокруг не переживет, а они все переживут его и не станут переживать - о нем, они обрадуются, когда он умрет. Даже Робер обрадуется, но Альдо не будет думать о Робере, Робера сейчас не существует, хорошо бы вовсе никогда с ним не встречаться, хорошо бы оставить его в болотах Ренквахи шесть лет назад, зачем его там не оставили. Альдо сбрасывает башмаки и прижимается к Алве, как легко избавляться от легких башмаков, как тяжело избавляться от тяжелой любви, бессмысленной любви, сколько ни бей ее - она прочная, она не разбивается, она ждет, когда разобьется Альдо. Ничего, недолго ей ждать. Эллипс легче соблазнить, чем Робера Эпинэ, угол легче соблазнить, чем эллипс, Алву легче соблазнить, чем угол, потому что его не надо соблазнять, Альдо предлагает ему: переспите со мной, я вам дам, а вы возьмете, ну как, согласны? - и Алва отвечает: почему бы и нет, это такая мелочь, мне ничего не стоит вас взять. Вы не исправитесь, но я и не намерен вас исправлять.
Алва сам раздевает его, освобождает от черного цвета, долой дублет, штаны тоже долой, лишь чулки он не трогает, он проводит ладонями по гладкому черному шелку. А рубашка на Альдо белая, не успел он перекрасить рубашку, не отказался до конца от прежних вкусов, от себя прежнего, от старой любви. Теперь на его шее видны засосы, он весь в отметинах, он весь искусан, и Алва с наслаждением портит его кожу, больше в нем ничего не испортить, он отравлен и неисцелим. И даже если он лизнет запястье Алвы, выпьет капельку эорийской крови - все равно не исцелится, нет для него надежды, спасения тоже нет. Он хочет перевернуться на живот, но Алва удерживает его, Алва приказывает жестко: лежите на спине. А то опять уткнетесь в подушку и будете мечтать о своем Робере, будете думать, что это Робер трахает вас. Лежите на спине, ваше величество, и не смейте закрывать глаза. И раздвиньте ноги, вы хорошо умеете это делать, вот и делайте, что умеете. Право, лучше бы вам оставаться в Агарисе, из вас получилась бы отличная портовая шлюха, и всем нам было бы спокойнее. Возможно, вам бы даже удалось однажды затащить Робера в постель, только сначала напоить хорошенько, чтобы он вас не узнал. Но вы сами упустили свою удачу, не жалуйтесь, раздвигайте ноги, сколько мне с вами возиться. Он задирает на Альдо рубашку, приподнимает его бедра, он холоден и сосредоточен, Альдо - агарисская шлюха, а Алва - его клиент, они сошлись в нижнем городе и договорились, за окнами шумит море, за окнами кричат чайки, хозяйка гостиницы снимает белье с веревки и поет, нет за окнами моря, нет за окнами чаек, а веревку свивают в петлю, чтоб повесить Алву, повесить Альдо, повесить кого-нибудь, не пропадать же такой крепкой петле.
- Масло принесли?
- Да.
- Опять все пропахнет жасмином. Почему непременно жасмин?
- Не знаю. Лучше пахнуть жасмином, чем розой.
- Особенно в этих местах. Не напрягайтесь так, вы не в первый раз.
- Мне больно.
- Ничего, поте́рпите.
Он потерпит, ему деваться некуда. Он рад этой боли, он все ждет, что одна боль заглушит другую, он ждет, что Алва в конце концов выбьет из него страдание, заставит разлюбить и забыть. Поэтому он и приходит к Алве, все остальное вздор - меч Раканов и сами Раканы, древние поверья, древние клятвы, и власть вздор, и корона вздор, она сдавливает виски, у Альдо мигрень от короны. Он приходит к Алве и просит: не будьте со мной слишком нежным, вообще не будьте со мной нежным, ведь вам это легко, вам не за что меня любить, ну и не любите меня, выдерите меня, отымейте меня, сделайте со мной, что хотите. Но с чего он взял, что Алва хочет сделать с ним это, ах да, Алва сам сказал, что это мелочь, и ему ничего не стоит, он прав, это бесплатно, ничего не стоит и все у него стои́т, он хочет и он не хочет, ему бы выпить вина и вымыться, ему бы перебрать гитарные струны, а потом снять струну и вскрыть замок, ему бы выйти отсюда, а они пусть распутываются сами, не распутаются - им же хуже. Вот ему вино, вот ему деревянная ванна и вдоволь воды, вот гитара и струны, прохлада и тишина, и никаких пыток, никаких угроз, и суда он пусть не боится, не за что его судить, все для него, все что угодно, лишь бы Альдо мог снова и снова приходить к нему, ложиться под него, хоть на спину, хоть на живот. Он хрипит и не закрывает глаза, он видит холодное лицо Алвы, не лицо Робера, он чувствует пальцы Алвы на своих бедрах, член Алвы в своем теле, вот так, забыть о Робере, нет Робера, не существует, и Альдо не знает его, никогда его не знал. Поцелуйте меня, просит он, поцелуйте меня сейчас, что вам стоит, вы говорили мне, вы только что говорили… А вот это очень дорого стоит, вы никогда не расплатитесь за один поцелуй. Но Алва склоняется к нему и целует, еще крепче сжимает его бедра, сосчитайте-ка, Альдо, сколько у вас прибавится синяков. Он не сосчитает, он разучился считать, он разучился фехтовать, разучился радоваться, разучился верить, он разучился быть, он заживо умирает, он рад, что ему немного отмерено, он рад, что год сломается без него. Мир сломается без него, и прекрасно, и вовсе не жаль этот мир, и Робера не жаль, если он не выберется из-под обломков мира, не думать о Робере, не думать, нет Робера, есть Альдо, есть Алва, а Робера нет и никогда не было. Альдо обнимает Алву за шею и целует, и помнит, кого целует, не теряет рассудка, не теряет отчаяния, Альдо стонет и дергается в руках Алвы, подгоняет его и себя самого подгоняет: кончить, умереть, вытереть липкое, одеться и выйти отсюда мертвым, так было вчера и позавчера, так будет завтра и послезавтра, неделю и две недели, и целый месяц, но за месяц Алве все это надоест. Довольно, скажет он, я устал от вас и устал вас трахать, найдите себе другой член, а лучше никого не ищите, поезжайте верхом, выберите коня погорячее, чтоб он вас сбросил, и тогда ваш Робер пристрелит вас и поцелует, когда вы умрете. Или не поцелует, но вам будет все равно. Вы ничего не почувствуете.
Альдо сейчас ничего не чувствует, как хорошо ничего не чувствовать, как хорошо быть только телом, стонать, дрожать, выделять пот и сперму, он спешит, он всегда спешит, нет у него времени, а Алве некуда спешить, он вбивается в расслабленного Альдо и получает свое удовольствие. И не благодарит, это Альдо должен благодарить его за любезность, за жестокость, за попытку забытья. За то, что Алва превосходно его трахает, да, мой мальчик, я превосходно вас трахаю, а ведь вы даже не мой король. А вы не мой маршал, и я не ваш мальчик, вы мой пленник, вы меня ненавидите, я должен вас благодарить, а вы должны меня ненавидеть. Но Алве скучно его ненавидеть, Алва улыбается и оставляет его, вытирается и поправляет штаны. Я вас раздел, а оденетесь как-нибудь сами, обойдетесь без помощи и без слуг, ведь я не ваш маршал и тем более - не ваш слуга, вы отвлечетесь от вашей тоски, вы успокоитесь, застегивая крючки и затягивая завязки. А не отвлечетесь - что ж, дело ваше, но все-таки живите, а то хуже будет, но все-таки не живите, а то хуже будет, что ни выбери - ответ один: с вами будет хуже, что вы за несчастное такое альдо, хорошенькое мое проклятие, нет, не мое, а свое собственное. Белый бинт на запястье подкрашен кровью, Альдо берет его руку и подносит к губам, прикасается к материи и влаге, к белым и красным ниткам, крови и коже, Альдо целует руку Алве, как истинному королю, и это вся его благодарность. И одевается сам, вновь прячет под траурным черным засосы и синяки, отпечатки зубастой любви, да если бы любви, но нет, всего лишь зубастой безжалостной страсти. Последний крючок застегнут, завязана последняя тесемка, ворот поднят, пора идти, но куда ему идти, к кому возвращаться. Плохо быть королем - мнимым королем, лживым королем, без повязки на запястье, без маршала, без Робера, не думать о Робере, даже без Алвы, Алва никогда не примет его власть, плохо быть им и рядом с ним, пусть всем остальным тоже будет плохо. Алва ведет по его щеке не пальцем, а камнем в кольце, надавит сильнее - и прочертит белую линию, надавит еще сильнее - линия окрасится красным, три цвета в этом мире - черный, белый и красный, и все цвета тревожные, все цвета дурные. Он может изрезать лицо Альдо, отнять у Альдо последнее очарование, он может удушить Альдо грязным бинтом, он может всё, Альдо ему не помешает, не станет мешать, но он ничего не делает, блаженно его безделье. Смерть Альдо ничего для него не значит, Альдо милее живым, Альдо милее горячим и голым, широко раздвигающим ноги. Но сейчас Альдо сидит, тесно сдвинув колени, Альдо остывает, губы у него уже остыли, противно их целовать. Алва и не целует, а замечает лениво:
- Говорят, вы запретили пускать Эпинэ ко мне.
- Да, запретил. Не хочу, чтобы он вас видел.
- Боитесь, что я расскажу ему?
- О чем? Что я сплю с вами? Это неважно.
- Что вы его любите.
- Он вам не поверит.
Он вас не услышит, шепчет Альдо. Он никого не слышит, даже меня. И я не хочу, чтобы он к вам приходил, нечего ему у вас делать. Я хочу, чтобы к вам никто не приходил, никто вас не видел. Я хочу, чтобы вы были только для меня. Для меня одного. Он знает, что все тщетно, все пусто, он знает, что Алва ему не принадлежит, Алва ему не нужен. А тот, кто ему нужен, не любит его, и Альдо бессилен, он замкнут в стенах крепче стен Багерлее, он замкнут в каменной нелюбви. Никто не выпустит его на свободу. Он вздыхает и встает, он выпрямляется, он будет высоко нести свою красивую голову, пока эту голову не снесут, попал в лабиринт - сам виноват, никто его из лабиринта не выведет, даже Алва. Иди навстречу смерти, она за углом, за поворотом, так однажды предсказал череп с синими глазами, а его предсказания всегда сбываются. Ну и прекрасно, думает Альдо, ну и умру, а вы все живите без меня. Вы все посмеете без меня жить.
- Я приду к вам завтра? - спрашивает он.
- Приходите, - отзывается Алва. - Здесь скучно, а вы мое развлечение.
- Хоть бы вы сбежали. Неужели вам так нравится сидеть здесь?
- Не все ли равно, где сидеть и смотреть, чем все кончится. Отсюда даже лучше видно.
- Я знаю, чем все кончится, - говорит Альдо. - Мир кончится, вот что.
- Но вы, как всегда, оттолкнете мир и пройдете первым. Вы слишком нетерпеливы, - вздыхает Алва. - Вы слишком молоды, Альдо, слишком.
- Я терпелив, я просто устал ждать. Прощайте, Рокэ. Не прощайте, до завтра.
- До завтра.
Мир завтра кончится. Альдо выходит из камеры и тихо закрывает дверь, Альдо стоит один, без стражи и без свиты, и тихо закрывает глаза. Пусть все станет черным, как его одежда, пусть все станет красным, как кровь на запястье Алвы. Мир кончится не завтра, у мира есть еще время. А у меня нет времени, вслух произносит Альдо. И завтра кончусь я.

Анон

Re: ОЭ-фест

63. Рокэ/Рокэ, селфцест, один из них в теле другого персонажа (но не Эгмонта), не нарушающего редкопейринговость. Рокэ знает, как соблазнить себя лучше всех, выдержит ли это знание проверку делом?

Соответствие заявки не полное. Рейтинг низкий. ООСище! Поцелуй или умри. Бротп с привилегиями Рокэ (в теле Кончиты)l Хуан, Рокэ(в теле Кончиты)\Рокэ
580 слов (если хотелось не этого, можно не засчитывать)

▼Скрытый текст⬍

Рокэ еще раз оглядел себя в зеркало и, с досадой подобрав с пола юбки, принялся одеваться. Никаких шансов. Милая добрая Консепсьон была совершенно не в его вкусе. Все тщетно.

Как всегда, тело проснулось до рассвета и привычно принялось переплетать со сна волосы, а хотелось кричать и биться головой о стену. Дни тянулись медленно и бессмысленно.

- Чита, милая моя Чита, - шептал Хуан вечером, ласково приобнимая за талию, а второй рукой, поганец, украдкой оглаживал пышную грудь.
- Хуанито, пошел ты, а? - не зло обругал его Рокэ в который уже раз.
- Чита, ну что за горе? Девок всех построила, аки в казармах, сама не своя ходишь. Что за горе у тебя, жемчужинка моя, признавайся, думаешь я не вижу?
Рокэ решительно отцепил от себя ласковые руки и ,- как он надеялся -, рявкнул, но по звуку показалось, что почти взвизгнул:
- Рей Суавес!
- Вот, узнаю теперь мою Кончиту! - улыбнулся Хуан и лапать, наконец, перестал. - Ну рассказывай, подруга моя сердешная, что за беда?
Пришлось сдаться, пусть правду Рокэ сказать все равно не мог, поговорить с кем-то хотелось до закатных кошек, а Хуан был нежен с ним и участлив, как никто никогда.
- Влюбилась я. Страсть как нужно его поцеловать.
- И в чем горе? - весело удивился домоправитель, - Мне ли тебя учить? За рога и в стоило!
Рокэ хмыкнул, провел ладонями от висков к глазам, хотя голова и не болела - у этого тела все больше болела поясница.
- За рога. Таких за рога не водят.
- Говорила хоть ему?
- Говорила! - по правде, Рокэ не был уверен, что здешний Рокэ понял - он мог судить только по себе. Сам бы он понял. Значит, не захотел? Что так и будет он как-то сразу знал, как ты не извивайся.
- Так он по мальчикам, может, твой кабальеро? - вывел его из задумчивости Хуан.
- Были у него девушки, - уклончиво ответил Рокэ, всхлипывая. Снова стало горько и жалко себя. Ничего не получится, так и умрет он, да еще и в чужом теле.

Не хотелось умирать в изломную ночь, но не лезть же в постель к себе здешнему, против воли?
Кроме как жить, хоть так, все равно несбыточное; Рокэ понял - хотелось последний разок взглянуть на Моро: огладить черную морду, расчесать гриву, угостить сочным яблоком. Поздним вечером Рокэ отправился к конюшням, а на заднем дворе обитатели особняка играли в салки: красивая зимнеизломная традиция бытовала и здесь, Рокэ шел мимо, что ему было до них в последнюю ночь своей глупой жизни.

Увидев, что соберано водит, Рокэ усмехнулся, прежний он тоже любил эту забаву, и враз, как вкопанный, остановился. Все разбегались и хлопали в ладоши, чтобы водящий с завязанными глазами изловил и угадал в поцелуе, кого поймал. Рокэ остановился, размышляя едва ли секунду, и тут же бросился соберано в руки, а стоило тому схватить, дернулся прочь и довольно улыбнулся в темноту - его прижали крепче.

Развернулся в объятиях, осторожно стянул с глаз стоящего напротив Рокэ Алвы повязку.

- Это я, соберано, - шепотом. Не надо угадывать. Пусть видит, кого целует.

- Целуйте, господин, - тень прошла по лицу, которое Рокэ так хотел снова увидеть в зеркале и в то же время оно было другим, этот Рокэ был мягче, улыбчивее, и он нахмурился услышав просьбу. Рокэ испугался своей ошибке. Вряд ли он сам бы, в такой момент, хотел услышать прозвучавшее сейчас. Набрав воздуха в грудь, он улыбнулся и взгляд напротив потеплел. Мягкая, женская его ладонь легла на бледную щеку. Его слова больше не звучали просьбой, - Целуй, мальчик мой.

Через мгновение сухие тонкие губы коснулись лба Кончиты, яблоко выпавшее из ослабевшей ладони покатилось по заснеженному двору, а Рокэ Алва открыл глаза в своей постели под удивленно-испуганным взглядом лекаря.

Анон

Re: ОЭ-фест

1. Рокэ/Эгмонт/Мирабелла, рейтинг повыше, нежный первый раз втроём. Сначала Мира хочет только смотреть, но распаляется в процессе. Без ревности, издевок и жестокости. Хотелось бы по накуру про Мирабеллу-дочь оружейника.

4.5к слов, оос, не вычитано, не бечено, прелюдии длятся дольше самого секса, исполнение заявки не вполне точное, уйма флэшбеков. По таймлайну Рокэ пока еще маркиз (и кажется, при таком раскладе его отец едва-едва не дожил до рождения внучки). Нежности, пурпурности и как-то само вышло немного зеркалкой на грустное исполнение с Женевьев Окделл.

▼Скрытый текст⬍

Рядом с кэналлийским маркизом Мирабелла особенно остро осознает, что она некрасива. Мышиные волосы, потускневшие и ломкие от ношения платков и жара огня — не чета обсидиановой густой гриве. Серое с зеленью в глазах, точно порченный змеевик — не чета сверкающим сапфирам. Огрубевшие пальцы в мелких точках пороховых ожогов… что ж, здесь они равны, но что позволительно мужчине, что украшает офицера, неприглядно у женщины. Мирабелла не считает себя уродиной, но давно свыклась с тем, что она некрасива, что разум заменил в ней томление чувств, а холодная сталь винтовок и пистолетов под рукой давно стала ей милее удовольствия плоти.

Но рядом с маркизом Алвасете она чувствует себя захмурышкой. Кто угодно бы чувствовал, даже красавицы, воспетые Венненом и Дидерихом. Как никогда она понимает своего мужа. Рокэ Алва восхитителен и отказать ему в чувствах… То же самое, что бросить в доменную печь искусный кинжал морисской работы.

Рокэ улыбается и в освещенной огнем камина спальне его улыбка кажется улыбкой самого Леворукого. От него пахнет влажным мехом, пряностями и вином; его глаза сверкают как драгоценные камни и черные зрачки топят синеву радужки. Его пальцы в мозолях от оружия, гитары, поводьев, но они ласковы, когда он бережно гладит ими по щеке, соскальзывает на шею и кладет ладонь на загривок…

… когда Эгмонт Окделл кладет ладонь на загривок и тянется, чтобы поцеловать ее — неловко, зажато — Мирабелла закрывает глаза. Это ее долг, думает она, послушно поднимая голову, чтобы встретить губы своего мужа, ее часть сделки. Из всех мужчин, встреченных ею в жизни, Эгмонт Окделл оказался вторым, кто услышал ее и поверил (первым был мастер Бальтон, упокой Создатель его душу, лучший оружейник ее отца, научивший всему, что знал). Герцог одел на ее запястье обручальный браслет, защищая от недовольных родичей, выделил целое крыло в замке, дал денег и людей, не попрекал ни единым словом, ради нее ездил в столицу и договаривался о том, чтобы дело ее рук продавали по справедливой цене, не вмешивался, не мешал… Наследник рода Окделлов — ничтожная плата за такое счастье.

— Не нужно, — говорит Мирабелла, разрывая поцелуй и стараясь, чтобы ее голос звучал спокойно и ровно. — Я знаю, что такие ласки вам неприятны, муж мой. Нам всего лишь нужно исполнить наш долг и тогда каждый сможет вернуться к своим обязанностям.

Герцог Окделл замирает. Хмурится. Его суровое лицо, омраченное тенью непонимания, кажется Мирабелле красивым — правильные черты лица рыцаря или святого. Густые брови, тонкие очерченные губы в обрамлении темно-русой бородки (она мягко щекочет при поцелуе), глаза — серые-серые, как окатыш в речной воде, точно из камня высеченный волевой подбородок, высокий лоб… Эгмонт Окделл красив неброской, истинно северной мужской красотой, и эта красота точно радует кого-то, возбуждает желание и чувства. Этот кто-то — не Мирабелла Окделл, эта красота — не для нее.

— Я… — он убирает ладонь с ее шеи и неловко отводит взгляд в сторону. Его лицо — как открытая книга, и Мирабелла читает в нем смущение и разбитые ожидания (почему-то от этого внизу живота колет внезапным теплом). — Позвольте хотя бы предложить вам вина, госпожа моя?...

… — Больше ни ящика не пришлю тебе, кошкин ты дикарь, — с ласковой угрозой говорит Рокэ, смотря куда за спину. Мирабелла слышит, как позвякивает стекло бутылок и потрескивают угли в жаровне; слышит ответный смешок — уютный, добрый, он почему-то согревает ее.

— Эта терпкая гадость разве что на бергерский глюнтвайн и годится, Росио.

— Отвратительный человек, — доверительным тоном говорит на ухо Рокэ и от этого тона (а еще от того, как его ладони ласкающе оглаживают плечи) Мирабелла чувствует, как странное тепло расползается по ее груди. — Вот так пытаешься привить ему вкус к достойным вещам, а он все льет в один котелок и варит. Помнится, привезли мне из дома три бутылки лучшего пятилетнего…

— Ты мне это все время будешь припоминать? — сзади недовольно стонут и Мирабелла давит смешок, который так и норовит сорваться с губ. Он будет неуместен. Она лишняя здесь. Эти шутки, эти ласковые взгляды и воспоминания не принадлежат ей, это то, что принадлежит только им двоим. Все это — подтверждение их связи, давно ставшей главным предметом сплетен всего Талига. Это не обижает и не задевает ее гордости герцогини. Она сама пошла на это — более того, потому и пошла; но разве это не значит, что здесь и сейчас ей нет места в супружеской спальне?

Тонкие мозолистые пальцы Рокэ вновь касаются ее щеки. Он смотрит на ее губы и в уголках его собственных гуляет странная улыбка. Одно движение — почти незаметное, плавное, и…

… он целует ее, целует жадно, глубоко, будто хочет поглотить ее всю, целиком, прямо на этом столе, заваленном чертежами, в ее мастерской. От него пахнет порохом и пряностями, его губы напористы и неуступчивы, ладонь обжигает затылок сквозь косы и платок, а влажный юркий язык… Это приводит в чувство и Мирабелла отталкивает маркиза от себя, отвешивая звонкую пощечину. Темноволосая голова дергается. Рокэ Алва отшатывается в сторону, осторожно ощупывает изнутри языком зубы и на его ошарашенном лице проступает удивление и медленное осознание — будто он сам от себя этого не ждал.

— Вы..! — что-то странное, обжигающее, яркое вспыхивает внутри, разрастается огненным шаром, вытесняя воздух из груди. — Вы… вы посмели..!

— Кажется, да, — Рокэ Алва осторожно касается кончиками пальцев покрасневшей щеки (смоляная бровь изгибается в молчаливом одобрении) и наконец смотрит в глаза. Стыда в его взгляде нет. — Mea culpa, я совершил непростительное и поцеловал даму против ее воли.

— Почему вы сделали это? — кажется, впервые Мирабелле сложно найти слова. Маркиз Алвасете смотрит прямо, упрямо и как будто совершенно не жалеет о произошедшем (мальчишка, думает Мирабелла в смятении, какой же он мальчишка), но его ответ нужен как воздух.

— Потому что когда вы говорили о новых пулях, вы были прекраснее всех встреченных мной женщин, — просто отвечает Рокэ Алва, окончательно лишая остатков понимания. — Потому что теперь я понимаю, что в вас нашел Эгмонт. Потому что мне захотелось вас поцеловать. Какой ответ вас устроит больше, эреа?

— Прекратите свои шутки, — чувство обиды болезненно колет в грудь и Мирабелла отворачивается, сгребая со стола в сторону помятые бумаги. — Я никому не скажу о вашей дурацкой выходке из уважения к своему мужу и его чувствам, но если вы вздумаете подшутить так еще раз..!

Прохладные пальцы касаются ее руки и Мирабелла вздрагивает; неслышно, как Повелитель кошек, Рокэ Алва встает за ее спиной, запирая у деревянной кромки стола, и его дыхание обжигает шею.

— Почему вы думаете, что я шучу? — спрашивает он тихим низким голосом и от этого голоса по коже Мирабеллы бегут мурашки (между ног предательски напрягается и тяжелеет, но она игнорирует это, стискивая пальцами край стола). — Я не расточаю комплименты направо и налево, мне это несвойственно. Вы не верите, что вы прекрасны?

Мирабелла прикусывает губу. Это слова, которые ей почти не доводилось слышать, ложные, лживые слова. Ей не нужна грубая лесть — любое зеркало покажет и несовершенства кожи, опаленной жаром мастерской, и ломкие волосы, и болотную серую зелень глаз. К чему эти нежности от человека, который даже не является ее мужем?

— Прелюбодеяние, — говорит она тихо, — противно Создателю.

Рокэ Алва хмыкает и его дыхание вновь щекочет ставшую слишком чувствительной шею.

— Но вы не возражаете против прелюбодеяния Эгмонта со мной.

— Я молюсь за его душу.

— Когда не заняты своими игрушками? — маркиз Алвасете тихо смеется и вдруг опускает голову на плечо. Аромат морисских благовоний от его волос щекочет обоняние и Мирабелла вздрагивает — но почему-то не спешит стряхнуть с плеча эту непривычную тяжесть.

— Прелюбодеяние есть жизнь во грехе и измена супругу вне супружеского ложа, — говорит герцог. — Но может ли считаться прелюбодеянием акт любви супругов с одним человеком в их общей постели? Спасет ли он мою грешную душу?

Праведный гнев вспыхивает в груди Мирабеллы и она уже готова прогнать богохульника и наглеца, вошедшего в ее дом радушным другом, но на ее спину вдруг…

… ложится большая, теплая ладонь и она вздрагивает, разрывая поцелуй, когда руки супруга обнимают ее.

— Не удержался? — смеется Рокэ (белоснежные зубы виднеются за кромкой припухших губ, признак настоящей улыбки). Эгмонт вздыхает ворчливо, как недовольный медведь, и его пальцы распускают шнуровку платья, тянут вниз тяжелое, теплое, красивое, оставляя в одной только исподней сорочке. То, как муж раздевает ее перед другим мужчиной, вспыхивает внутри Мирабеллы гремучей смесью стыда и похоти; взгляд Рокэ соскальзывает вниз, рассматривая ее тело с жадностью мальчишки, который ни разу не видел женщин. Они оба мальчишки, вдруг думает Мирабелла и эта мысль болезненно царапает ее изнутри. Один младше ее на два года, второй — на целых шесть лет, они так молоды, так влюблены друг в друга, а она для них все равно что старуха; зачем она здесь, для чего…

— Эреа много думает, — говорит Рокэ; его прохладные ладони ложатся на талию, совсем рядом с большими теплыми ладонями Эгмонта, раскаленный холод и замораживающий огонь через ткань сорочки. — Эреа нужно раздеться, выпить вина и расслабиться. Эгмонт… — он чуть привстает, тянется вверх, через плечо Мирабеллы и она вздрагивает — звук поцелуя раздается над самым ухом, совсем рядом, близко; глянуть в сторону и не забыть никогда, как будто это зрелище навсегда отпечатывается в ее памяти. Эгмонт закрывает глаза, выражение на его лице мягкое и расслабленное. Рокэ смотрит на него (глаза черные, а не синие), целует его с влажными тихими звуками и вид розового языка, ловко, дразняще скользнувшего по губам, что-то будоражит внутри Мирабеллы, жидким огнем устремляется к животу и ниже. Этот поцелуй целомудренный, почти невинный, мягкое, нежное изучение друг друга губами, но зажатая между двух мужчин, свидетельница их близости, Мирабелла горит и ткань сорочки болезненно царапает ее набухшие соски. Мирабелла ловит ртом воздух, задыхаясь. Рокэ разрывает поцелуй и смотрит на нее, вместе с ним смотрит Эгмонт. Непреклонная суровость черт лица против острых, изящных, почти женственных, черные волосы на плечах и темно-русая бородка, знакомый запах дуба, можжевельника, выделанных кож, холода — и запах пряностей, пороха, вина. Но глаза потемневшие у обоих и у обоих где-то на дне плещется голод. Пальцы сжимают сорочку по бокам.

— Позвольте, — говорит Рокэ и Мирабелла послушно подчиняется, поднимает руки, когда с нее ловко стягивают через голову ткань. Белым флагом капитуляции она падает на пол. Мирабелла скрещивает руки на груди, прикрывая себя, отводит взгляд; внимание мужа ей привычно, внимание его любовника смущает, но от того, что они смотрят на нее вдвоем… Не на что там смотреть — Мирабелла никогда не была в числе тех, кого в Золотых Землях считают красавицами, пышногрудых, с покатыми бедрами и пухлыми губами. Она родила двух детей, перевыполнив свою часть сделки с Эгмонтом, и прежняя девичья стройность сохранилась у нее лишь чудом. Но у нее сильные худые руки — отметка многочисленных часов в мастерской, у нее вовсе не гладкая, упругая кожа шестнадцатилетней девчонки, а ее грудь… Будучи младенцем, Айрис невзлюбила молоко кормилиц и всякий раз плакала, требуя мать, сколько бы их, деревенских родивших девок, не сменилось в замке; это, конечно, оставило след на ее теле. На что тут смотреть?

Они смотрят. Руки Эгмонта большие, теплые, он знакомо накрывает ладонями живот и кончиками пальцев поглаживает по белесым полоскам. У женщин немного шрамов, но любая рожавшая женщина опознает эти — шрамы борьбы, шрамы новой жизни. Руки Эгмонта успокаивают. Мирабелла прижимается к нему спиной (грубая ткань шерстяной рубахи царапает обнаженную спину), запрокидывает голову на его плечо. Мягкая бородка щекочет шею, губы целуют под ухом, мягко, осторожно… В чем она никогда бы не смогла упрекнуть своего супруга, так это в грубости — с ней он всегда был внимателен и осторожен, как бывает осторожен только человек, привыкший соизмерять свою силу.

Прохладные ладони вдруг ложатся на ее плечи, мягко надавливают, призывая опустить руки. Мирабелла подчиняется. Прохладные ладони мягко обнимают ее под грудью, пальцы проходятся по белесым полоскам, ласково потирают набухшие соски. Мирабелла тихо ахает. Жмурится. Воздуха становится слишком мало, в ушах стучит громко и гулко кровь. Там, где две пары рук касаются ее, кожа расцветает теплом. Частит сердце — вот-вот вырвется из клетки ребер и вырвется наружу…

Темный, изучающий взгляд Мирабелла чувствует как еще одну пару рук. Хочется прикрыться, спрятаться от него… и где-то очень глубоко внутри хочется поддаться ему. Показать себя, позволить изучить с головы до ног; непристойная мысль, недостойная герцогини, жены и матери. Но дети давно спят по своим комнатам под присмотром нянек, кольца и родовые цепи сняты со всех в этой спальне, а муж… Муж стоит за ее спиной и его пальцы медленно поглаживают низ ее живота, путаются в темно-русых жестких завитках волос на лобке и от того, как он проводит губами за ухом, с губ Мирабеллы рвется тихий вздох.

Мирабелла открывает глаза. Взгляд Рокэ — темный, насыщенный. Он неотрывно следит за ее лицом и, стоит только вздрогнуть, ахнуть неслышно в ответ на чуткие прикосновения мозолистых пальцев к груди — на его губах мелькает довольная и хищная улыбка.

— Как вы чувствительны, — шепчет он и его прикосновения становятся нахальнее. Прекращаются ласковые поглаживания пальцами — теперь Рокэ держит ее грудь в ладонях и его губы щекочут ключицы при каждом легком, дразнящем поцелуе. Мирабелла едва сдерживает стон. — Что с вами делало это чудовище, лежало рядом бревном?

— Эй! — недовольное ворчание мурашками пробегает по коже; поясницей Мирабелла чувствует возбуждение своего высокого супруга, которое не может скрыть даже плотная ткань штанов. Чувствует она и возбуждение Рокэ, которое тот и не думает скрывать — ни потяжелевшее дыхание, ни темный взгляд, ни то, что…

… прижимается к ее бедру, когда Эгмонт Окделл наклоняется за поцелуем, сосредоточенный и упрямый. Мирабелла еле-еле косится вниз и тут же закрывает глаза, ослепленная короткой вспышкой внезапного страха. Прежде ей не доводилось видеть мужского… орудия, но что-то подсказывает ей, что ее супруг больше многих — так же, как он выше и шире в плечах.

Ничего, думает она про себя упрямо и сжимает пальцами простыни. Ничего. Через такое проходили все женщины и не ей быть исключением. Создатель сотворил мужчину и женщину и сделал так, что одному быть ключом, а другой — замком; женщина есть сосуд для вина жизни, а значит, все получится как надо, надо лишь только потерпеть, переждать, она знает, ей говорили…

Прикосновение пальцев там, внизу, выбивает из нее воздух и она ошеломленно распахивает глаза. Ее муж нависает над ней, опираясь на локоть, его брови сурово нахмурены, взгляд неотрывно следит за ее лицом. Подушечки пальцев осторожно оглаживают чувствительное, напряженное, замкнутое — и когда они поднимаются выше и задевают что-то чувствительное, Мирабелла вскрикивает. Взгляд супруга светлеет и в нем мелькает что-то, похожее на удовлетворение.

— Что вы… — новое прикосновение — плавное поглаживание по кругу — пробирает ее с головы до ног и Мирабелла вновь стонет, цепляясь за широкие плечи. Слишком ярко, слишком остро! В голове шумит, а внизу все тяжелеет — кажется, будто все тело стало невероятно чувствительно под этими большими нежными пальцами; там напрягается и пульсирует (почти как в редкие постыдные минуты, когда юная еще Мирабелла зажимала одеяло между ног, не понимая, зачем это делает и тут же отбрасывая его, не желая поддаваться неправильному соблазну). Но сейчас оно острее, сейчас не тяжесть ткани, но горячие чуткие пальцы вырывают у нее стоны и дрожь.

— Зачем?... — голос сипит и рассыпается на осколки. — Вы же… не нужно…

Взгляд серых глаз — все равно, что древние камни в основании скал, тяжело и неотвратимо приковывает к себе.

— Потому что моя жена, — говорит Эгмонт Окделл и всем телом удерживает ее, дрожащую в сладкой муке, под собой, — заслуживает достойного обращения. Даже если она говорит, что это излишне — несправедливой сделкой будет, если один я получу удовольствие.

Мирабелла его почти не слышит. Она вздрагивает и, не осознавая себя, сжимает бедра, удерживая его ладонь, и…

… ахает, когда жадные губы оставляют след на шее.

— Распусти их, — говорит Рокэ ее мужу и Мирабелла стонет, когда шпильки, одна за одной, покидают ее строгую прическу и косы падают на плечи. Голове становится легче, прекращают ныть виски и пульсировать где-то за левой бровью. Чья-то ладонь — Рокэ? — вплетается в ее волосы на затылке, поглаживает мягко и Мирабелла вновь стонет от тоненьких иголочек удовольствия, прошивающих насквозь. Эгмонт делает шаг назад — Мирабелла чуть не просит его остаться, согретая жаром крепкого надежного тела — но Рокэ вжимается в нее всем собой, отвлекая. Тут же целует, глубоко, жадно, влажно, широко раскрывая рот и проникая наглым языком внутрь; его руки оглаживают спину, плечи, гладят по голове, опускаются ниже поясницы… Непристойные, распущенные прикосновения, но Мирабелла подчиняется им, выгибаясь в его объятиях, а потом смелеет — обнимает за шею, поддаваясь, признавая свое поражение, и Рокэ довольно стонет в поцелуй (мурашки бегут по телу от этого глухого звериного звука и между ног становится нестерпимо горячо и влажно). Он — одет, она — совершенно раздета и этот восхитительный развратный контраст дурманит голову, как не дурманит самый крепкий алкоголь.

Здесь и сейчас она чувствует себя желанной, почти красивой.

Рокэ вдруг чуть склоняется вниз. Жилистые руки обхватывают ее пониже бедер — и поднимают в воздух, легко, одним движением, так, будто она ничего не весит. Изумленный вздох так и не срывается с губ — Рокэ сцеловывает его, удерживая непринужденно в своих объятиях и от того, как этот мальчишка — нет, мужчина, вошедший в расцвет молодости — хвастается своей силой, в груди Мирабеллы расцветает нежность. Поцелуй она разрывает сама — Рокэ хмурится недоуменно — и тут же прижимается губами между смоляных бровей, чуть пониже глаза, к переносице, уголку рта, подбородку, едва тронутому тенью щетины. Взгляд Рокэ светлеет и на постель Мирабеллу опускают осторожно, даже нежно.

Эгмонт садится рядом. В его руках два серебряных кубка. Пахнет горячим вином и специями — тот же запах, что был в их первую ночь, когда она, готовая к боли, послушно пила из рук своего мужа в надежде забыться. Мирабелла пьет и сейчас — но не потому что боится боли. Жидкий огонь обжигает горло, приятно согревает живот, расцветает на языке медом и пряностями. Теплая истома волнами проходит по телу, шумит в голове — Мирабелла опускается спиной на прохладные простыни и жмурится от того, как льнет ткань к горячей коже. К ночи замок выстужается — но в спальне так жарко, что кажется, будто она горит, но это не похоже на костры Заката — скорее, на зной бани после долгого холодного дня. Мирабелла чувствует взгляды, внимательные, полные удовольствия, но ей, разгоряченной, желанной, податливой, не хочется прятать себя.

Рокэ и Эгмонт смотрят на нее и она смотрит на них.

— Как же ты любишь портить дорогие вина, — Рокэ отвлекается, делает щедрый глоток, кривится и возвращает кубок. Капельки вина кровью блестят на его губах. Эгмонт усмехается в ответ, пьет из того же кубка и тот, пустой, падает на ковер, когда Эгмонт обхватывает ладонью черноволосый затылок и тянет к себе, сминая губы в жестком настойчивом поцелуе. Рокэ стонет, вцепляется пальцами в плечи. Трещит рубаха, раздается тихая, сдавленная ругань — одежду друг с друга они почти что срывают. В этот раз в поцелуе и ласках нет изучающей нежности, мягкой осторожности и терпения, в этот раз они почти дерутся, не уступая друг другу право первенства — глупые мальчишки, распаленные до предела. Мирабелла закусывает губу, не в силах оторваться от этого зрелища — желание окатывает ее волна за волной, влажным жаром полыхая между ног. Эгмонт высок, широкоплеч и силен, мышцы бугрятся на его плечах и спине, когда он вытряхивает Рокэ из рубашки, сгребает ладонью черные волосы и целует глубоко, властно, так, будто хочет сожрать юного южанина. Рокэ гибок, жилист, ловок, как все кошки Чужого, он опасен, как опасен кнут в руках опытного бойца, он нахален, как может быть нахален только мальчишка, едва вошедший в пору зрелости. Эгмонту он не сдается – его ловкие руки лезут под ремень, сжимают в паху (Эгмонт стонет и дергает бедрами), ласкают, тянут вниз, раздевают… Мирабелла жмурится — стыдливость берет свое — но потом все же смотрит; по-мужски они тоже сложены по разному — Эгмонт… крупный, русый даже там, внизу, Рокэ изящней — но как и все его тело, он точно скульптура из гальтарского мрамора, совершенство до последней черточки.

— Не заставляй свою жену скучать, — Рокэ ухмыляется и довольно щурит глаза (щеки горят огнем, когда Мирабелла понимает, что ее поймали на подглядывании), — что же ты за муж такой?

— Не худший, — ладонь Эгмонта с громким звуком впечатывается наглецу чуть ниже пояса, и тот вздрагивает, ахает — а потом довольно смеется, перетекает на постель — грация в каждом движении.

— Как? — спрашивает Эгмонт; его голос звучит ниже, глуше, и что-то звериное, темное мелькает в нем, томлением отзываясь во всем теле. Мирабелла тянется к нему, обнимая за шею (горячее вино все еще кружит голову) и Эгмонт накрывает ее собой — кожа к коже, теплый, тяжелый, такой настоящий. Целует — бородка мягко колется, губы прижимаются к губам жадно и требовательно.

— Давай ко мне, — Рокэ смеется; поцелуй разрывается, Мирабелла шумно вздыхает, пытаясь отдышаться. Сильные руки влекут ее к себе, руки оглаживают спину, бедра, руки гладят по плечам, колени скользят на прохладных простынях. Она что, должна ублажать…. Нет. Рокэ лежит под ней, довольный, взъерошенный, растрепанные черные волосы рассыпались по подушке, синие глаза горят возбужденным огнем. Вес женского тела ему нипочем. Тут же целует — совсем не как Эгмонт, но тоже настойчиво и жадно, влажный язык проникает в рот и Мирабелла ерзает, отзываясь на поцелуй, прижимается бедрами, животом, грудью, радуясь каждому прикосновению — пробужденная женская суть требует удовольствия, тепла, ласк. Большие ладони ложатся на ноги, поднимают чуть выше, заставляя привстать на коленях и прохладный воздух обдает такое чувствительное сейчас…

Мирабелла вскрикивает в поцелуй. Горячий язык прижимается к ней, бородка короткими вспышками удовольствия покалывает между ног. Каждое движение — плавное, изучающее — сотней маленьких молний пронзает ее насквозь. Ласка, знакомая по той ночи, когда была зачата Айрис… Но сейчас ощущается стократно острее, потому что Рокэ прижимает к себе, Рокэ ловит губами ее стоны, Рокэ сжимает в ладони ее волосы и отводит их в сторону, не разрывая поцелуя. Остается только стонать, только ерзать, потираясь всем телом, только прогибаться сильнее, подставляясь постыдно, точно кошка в течке — эта мысль хлестко бьет ее по лицу, отрезвляя, но влажные звуки, с которыми Эгмонт целует ее, как если бы целовал в губы, сильные руки, удерживающие ее бедра, белоснежные прохладные ладони, которые гладят ее по щекам, вкус пряностей и вина на губах…

Мирабелла разрывает поцелуй. Взгляд Рокэ затуманенный, подернутый пеленой желания, неотрывно следит за ее лицом, наслаждаясь каждым вздохом и стоном. Припухшие губы, что манят прикоснуться — Мирабелла обводит их пальцами, подается назад, навстречу обжигающе-развратному языку, и Рокэ вдруг целует — каждую подушечку, каждую мозоль, каждый мелкий след от пороха, прижимается лицом, спускается ниже, к синей пульсирующей венке на запястье…

… и целует так, как рыцарь целует меч, которым клянется в верности. Звуки замирают в пустом коридоре, мир вокруг выцветает, заглушается шум с улицы, где Эгмонт катает на коне маленького Ричарда — вселенная уменьшается до алькова, в котором маркиз Алвасете целует ладонь герцогини Окделл.

Поцелуй, что и невиннее, и развратнее любых ласк. Достоинство и гордость призывают немедленно отнять руку, развернуться, покинуть эти стены, ставшие свидетелями адюльтера — но Мирабелла так не делает. Синие глаза смотрят на нее неотрывно, обветренные осенним холодом губы изучают каждую венку, каждый маленький шрам, каждую мозоль на ее руке, и от этих прикосновений летнее тепло растекается в ее крови.

— Поразительно, — шепчет Рокэ Алва и трется щекой о ладонь. — Эти руки спасли мою жизнь в последней стычке с "гусями".

— Вы преувеличиваете, маркиз, — Мирабелла упрямо смотрит в глаза, а потому видит смешливые яркие искорки. Ей хочется думать, что этот мальчишка насмехается над ней — но она знает, что Рокэ Алва никогда не лжет.

— Нет, — он качает головой и щекотно целует в самый центр ладони. — Пистолеты вашей сборки стреляют точнее и требуют меньше времени на перезарядку. Какие-то доли секунды, но их мне хватило сполна.

В груди трепещет что-то глупое и счастливое, родом из юности, когда юная Мирабелла обмирала от баллад и стихов. Но сейчас оно плотнее, весомей — сама мысль о том, что ее детища, то, что она мастерила сама долгими часами, может спасти кому-то жизнь, может оказаться лучше, чем прославленные гайифские или дриксенские пистолеты… Может быть, все же шутка? Нет — Рокэ смотрит непостижимо, странно, серьезно, его глаза — сияние далеких звезд, так он смотрит… так он смотрит на Эгмонта, когда думает, что его никто не видит (Мирабелла, конечно, видит).

Предательский румянец полыхает на бледной коже. Рокэ наклоняется к ее лицу — медленно, как будто дает возможность оттолкнуть, прижимает ладонь к сердцу — как в балладах! — но Мирабелла его не отталкивает. От него пахнет далеким знойным югом и его глаза — звезды, он мальчишка, лишь недавно ставший совершеннолетним, и он влюблен в ее мужа, и любит ее детей, и стоит с ней в тихом углу древнего замка, прижимая к своей груди ее руку.

Мирабелла подается вперед, прижимаясь в легком поцелуе к его губам и выдыхает…

…тихо, сорванно, глухо, потому что на стон не хватает воздуха, когда Рокэ входит в нее одним плавным движением, как меч в ножны. Замирает, давая привыкнуть, приникает сзади всем своим существом, весь вне ее, внутри ее, обжигающий, живой, настоящий… Бедро лежит на сгибе локтя — так удобнее, так больше места, так каждое движение… Оххх — Мирабелла отворачивается, прячет лицо в подушку, вздрагивает, потому что Рокэ вновь толкается в нее, плавно, осторожно, точно боится навредить.

Глупый мальчишка — после Эгмонта?

Ладонь ложится на напряженный живот, соскальзывает ниже, путаясь в завитках волос — Эгмонт спереди и он тоже хочет участвовать, его пальцы опускаются ниже, там, где от движений Рокэ сладко ноет и тянет, и стоит ему приласкать…

— Каррьяра! — Рокэ прижимается губами к ее плечу (в кожу вжимаются зубы, лишь обозначая укус, которого не случится) и толкается сильнее, нетерпеливей, точно куда-то спешит. Мирабелла вновь ахает — неуверенные пока движения без ритма скорее мешают, но

еще

и еще

и еще

внутрь и наружу с влажными громкими звуками, по кругу поверх чувствительного, пульсирующего

вжимаясь друг в друга, тесно, жарко

с двух сторон

Мирабелла — все равно что кусок металла между молотом и наковальней, никуда не деться от этих неумолимых сильных движений, сдавленных ругательств, чутких прикосновений пальцев, проникновения внутрь самого естества, темного взгляда. Рокэ держит ее раскрытой, податливой, уязвимой, и Эгмонт смотрит, внимательно, жадно, как его женщину берет другой мужчина, смотрит — и Мирабелла вздрагивает, ерзает, почти-почти потираясь о его ладонь в невысказанной мольбе

пожалуйста, милый

потому что от жадного шепота на кэналли, сильных движений там, внутри, что-то отзывается, что-то вспыхивает, растекается напряженным жаром, который никак не может излиться — никак без этой мозолистой большой ладони; Эгмонт болезненно хмурится, выдыхает тихий, гортанный звук в губы, берет ее за руку и тянет к себе — кладет на большое, напряженное, пульсирующее, нежное и Мирабелла послушно сжимает пальцы кольцом, проводит отрывисто вверх-вниз. Лицо Эгмонта искажается, тихий полустон-полувсхлип дрожит в воздухе и большая ладонь вновь ласкает ее между бедер.

Вместе, в унисон, и стонут тоже — вместе, втроем, находя единый ритм, как будто раскачиваясь на качелях. Совсем немного, чуть-чуть, и Мирабелла успевает потянуться назад за поцелуем, запрокидывая голову, не чувствуя ничего кроме огненного цветка, что медленно распускается в ней, запаха пряностей, запаха дуба, глубоких сильных движений и крепких объятий, прежде чем…

...Эгмонт улыбается, как дурак — о, как же Мирабелла любит эту дурацкую застенчивую улыбку. Кажется, в этом они похожи с Рокэ (назвать маркизом Алвасете его просто не получается) — тот дергает плечом, закатывает глаза, независимо хмыкает, но в его взгляде Мирабелла видит неприкрытое обожание.

Очаровательный упрямый мальчишка.

— Обычно, — говорит он и в синих глазах блестят пакостливые огоньки как у какого-нибудь зловредного фейри, — мужья в таких случаях впадают в неистовство и норовят отомстить за отрощенные рога.

— А что полагается делать женам, обзаведшимся похожими украшениями? — интересуется Мирабелла и, ох, гореть ей в Закате, если от этой пакостливой и восхищенной ухмылки на губах ее сердце не вздрагивает тягуче и сладко.

— Полагаю, отстреливать негодяев на месте, моя эреа.

— В таком случае, трофей мне обеспечен, — кажется, шутка вышла удачной, потому что ухмылка Рокэ становится еще шире и он сжимает ее пальцы в ладонях и подносит к губам.

— Из этих рук, — он церемонно целует кончики пальцев и сверкает синими глазами, — я приму любую участь, даже яд.

— Предпочитаю средства понадежнее, — кажется, скрыть нежность все же не выходит, потому что взгляд синих глаз вдруг перестает быть нахальным — зато становится искренне-уязвимым. — Добывать трофеи я люблю тем, что проверила самолично, а к ядам у меня никогда не было доверия.

Эгмонт вдруг сгребает их в щедрые медвежьи объятия, прижимает к себе так крепко, что сложно даже вздохнуть. Рядом отчаянно ловит ртом воздух Рокэ, упираясь ладонями в широкую грудь и Мирабелла хихикает себе под нос, как девчонка. Одной рукой она обнимает мужа за шею, второй — переплетает пальцы с Рокэ и тот перестает сопротивляться и извиваться — выдыхает, поддается этому объятию и целует…

…Эгмонта в губы — устало и сыто жмурясь, настолько неприлично наслаждаясь своей негой, что Мирабелла не может на него не смотреть — как нельзя не смотреть на прекрасного дикого зверя, вышедшего из леса.

Сладкая истома растекается по ее телу, не давая даже пошевелиться. Остатки обжигающего удовольствия мягко пульсируют внутри и затухают, оставляя расслабленную усталость. Между ног влажно и чуть саднит, но это неважно — наслаждение, разделенное на троих, не оставляет места ничему, кроме утомленной радости. Рокэ отстраняется от губ Эгмонта и склоняется к ней — запах пота и пряностей окутывает ее и щекочут лицо влажные черные волосы, которые Рокэ с небрежным изяществом убирает в сторону. Его губы, припухшие и мягкие, расслабленно целуют ее и Мирабелла откликается на этот поцелуй. Старое воспоминание мелькает в ее голове и она тихо смеется.

Рокэ отстраняется, заинтересованно дергая смоляной бровью. Тяжелая ладонь Эгмонта ложится чуть ниже груди, когда тот устраивается ближе, привлекая в объятия.

— От судьбы не уйдешь, — говорит Мирабелла (синие глаза смотрят мягко, шелковистая бородка покалывает плечо). — Отец был одержим тайнами кэналлийской стали и говорил, что отдаст меня южанину. И вот я здесь, лежу под южанином.

Эгмонт фыркает и его могучее тело дрожит от смеха, как гора перед обвалом. Рокэ хохочет, запрокидывая голову, и черные волосы рассыпаются по его плечам. Мирабелла улыбается. Рокэ прекраснее всех живых на свете, и мужчин, и женщин, но сейчас почему-то не вспоминается собственный возраст, тусклые глаза и ломкие пряди — обжигающая широкая ладонь Эгмонта ласково гладит ее живот, прохладные ладони Рокэ гладят ее бедра и горячее дыхание щекочет ключицы, когда он наклоняется и шепчет:

— Мне кажется, mi Beli, нам стоит это повторить.

Целуют они нахального южанина вдвоем — если Создатель считает такое грехом, то Мирабелла пойдет в Закат с высоко поднятой головой, бок о бок с возлюбленными, плечом к плечу.

Отредактировано (2022-12-22 10:11:10)

Анон

Re: ОЭ-фест

196. Мирабелла, Ричард, девочки. Дикон отказывается приносить присягу в ДСФ, возвращается в Надор. По пути или сразу по возвращении из-за заражения лишается руки - степень попадания на откуп автору, от просто кисти и вплоть до всей руки. Мира выбирает быть матерью, а не фанатичной эсператисткой и революционеркой.

Автор извиняется, но девочек не случилось. А еще автор не удержался и соединил заявку с давним накуром по Мирабелле-оружейнице. ООС всех (Мирабелла не фанатичка, Ричард в стрессе из-за травмы), обоснуй нервно курит в стороне, упоминание отсутствующей в каноне мифологии. Не бечено.

▼2000 слов, рейтинг низкий⬍

Ричард Окделл не любил Надор.
Холодная северная земля не дала ему ничего, кроме бесполезного титула и глупой гордости, виновницы всех его теперешних несчастий. Он отправлялся в Лаик почти победителем — как бы то ни было, его ведь вызвали, а Штанцлер обещал ему место у кого-нибудь из Людей Чести.
Он же Ричард Окделл, и друзья его отца просто обязаны взять его к себе — хотя бы в память об Эгмонте.
Слишком поздно он понял, что ни Штанцлер, ни Люди Чести не в силах ему помочь. Ричард вспоминал, как стоял на площади, почти теряя сознание от боли, а лица сидящих на галерее сливались в одно большое разноцветное пятно. Секунды складывались в минуты, унары вокруг него поднимались к своим новым эрам, а для Ричарда ничего не поменялось. Ему даже казалось, что он слышит перестук крошечных песчинок в невидимых песочных часах: тук-тук-тук, время твое истекает, Ричард Окделл, время твое на исходе.
И своим «нет», произнесенным негромко, на выдохе, Ричард Окделл предопределил свою судьбу.
Последняя песчинка упала вниз, ловушка захлопнулась, итог был предрешен.
Наверное, он бы смог разглядеть недоумение, шок, неверие на лицах присутствующих, но, почти ослепнув от боли, он довольствовался только ровным жужжащим гулом, повисшим над площадью. Отказать самому Рокэ Алва, Первому маршалу, надо же, каков этот наглец, что он возомнил о себе? Выслать его из столицы и запретить возвращаться, отобрать имущество, казнить как сына предателя, поскорее отослать сестер и мать в монастырь и передать Надор кому-то благонадежному…
— Почти приехали, герцог.
Ричард повернулся, смерил взглядом заговорившего с ним офицера, возглавлявшего эскорт. Своего у Окделла, конечно, не было, но корона должна была удостовериться, что герцог в полном здравии прибудет в место своего последующего заточения. Он скривился — олларовские прихвостни указывали ему, герцогу Надора, когда именно покажется из-за поворота знакомый замок? Но он был не в том положении, чтобы спорить.
Ричард скосил глаза на замотанную культю, вздрогнул, отвел глаза, вглядываясь в однообразный пейзаж леса вокруг. Мэтр, который возился с ним, на крики Ричарда лишь негромко сообщил, что герцог Окделл должен благодарить Создателя, что утратил только кисть — в худшем случае пришлось бы отрезать руку до плеча. Но для Ричарда все это не имело никакого значения, он не вникал в слова мэтра, прокручивая собственные мысли в голове снова и снова, будто просто перестук дождевых капель на стекле: кап, кап, кап, ты калека, Ричард Окделл, ты урод, ты обуза, и лучше было бы для всех, чтобы ты просто тихо умер от заражения.
Ричард Окделл не любил Надор, и вдруг оказалось, что это было единственное место, где его ждут.
Заскрипела натужно, опускаясь, мост, со стен уже раздавались резкие команды, чтобы скорее открывали ворота. Эскорт Ричарда, слава Создателю, внутрь с ним не поехал, распрощавшись на повороте — солдаты предпочли заночевать в соседнем городке в паре часов пути от замка. Ричард подозревал, что они боялись не проснуться следующим утром после того, как надорцы увидят, что сотворили с их герцогом.
В замковые ворота Ричард въехал один.
Во дворе суетилась челядь, к нему подбежал мальчишка-конюх, со всех сторон слышались взволнованные голоса, но Ричард молчал. Неуклюже ухватившись здоровой рукой за седло, он кое-как слез с Баловника и потрепал уставшего коня по шее. Они теперь равны — оба бесконечные уставшие развалины, почему-то все еще топчущие землю.
— Герцогиня Мирабелла хотела немедленно видеть вас, тан. Она в кабинете покойного герцога, — с поклоном обратилась к нему Люси, служанка матери.
— Мне нужна горячая бадья, Люси. Передай эрэа, что я зайду к ней позже, — устало ответил Ричард.
У него не было никакого желания приближать разговор с матерью — он и так знал, что услышит: никчемный, отребье, позор рода, недостоин быть ее сыном, Эгмонт и Алан с ужасом смотрят на своего потомка из Рассветных Садов.
— Прошу прощения, тан, но дело не терпит отлагательств, — решительно покачала головой служанка.
Ричард прикрыл глаза — он чувствовал себя глубоким стариком, слабым и безвольным, обузой для окружающих, не хватало только шаркающей походки да отсутствия нескольких зубов. Сил спорить с Люси не было, хотя Ричарда измотала тяжелая дорога и он все еще восстанавливался после ранения. Утраченная кисть, верно, перенеслась куда-то в Закат, потому что фантомные боли преследовали Ричарда днем и ночью, заставляя сходить с ума.
— Хорошо. Сообщите герцогине, что я сейчас поднимусь.
Люси поклонилась и быстро засеменила в замок, Ричард медленно пошел за ней. К нему обращались, ему что-то говорили, в голосах слышались сочувствие и ярость. Что же, значит, вести все-таки опередили Ричарда. Оно и к лучшему — не придется объясняться с матерью, в очередной раз рассказывая позорную историю о крысе. Дворянин, потерявший кисть из-за дурацкого укуса! При дворе наверняка до сих пор шушукались об этом по всем углам — еще бы, такая новость для сплетен. Опальный герцог теперь не опасен, ведь как воспринимать всерьез калеку?
Знакомые коридоры и каменные лестницы, отовсюду запах пыли и запустения. Надор встречал своего герцога неприветливо, и тот платил ему взаимностью. В этом замке не хотелось жить, сюда не стоило приводить молодую красавицу-жену, здесь не было места для русоволосых близняшек-детей. Надор стал темницей, могилой для живых, он высасывал последние крохи тепла из тех, кто еще мог сопротивляться.
Ричард уже не мог. Как долго сможет Айрис? Дейдри? Эдит?
Люси открыла тяжелую дверь кабинета, присела в реверансе, коротко сообщила о Ричарде и покинула комнату. Он шагнул внутрь, ощущая, как давят на него стены.
Мирабелла Окделл стояла у дубового письменного стола, за которым когда-то давно, будто целую вечность назад, работал Эгмонт Окделл. Ричард помнил, как отец позволял сидеть у себя на коленях, когда не был занят, или занять уютное кресло у камина и читать, пока сам Эгмонт занимался документами.
Теперь вся мебель была покрыта пылью, в комнате царило запустение, но у Ричарда заболело сердце — обстановка совсем не изменилась. Казалось, Эгмонт вот-вот зайдет и проследует к своему столу, займет тяжелый высокий стул, застучит кончиками пальцев по дереву, как делал в моменты глубокого раздумья.
Только вот Эгмонт Окделл уже давно отправился в Рассветные Сады, а тело его заняло положенное место в усыпальнице рядом с предками. И, слава Создателю, он не увидит своего искалеченного, униженного, растоптанного сына, который утратил последнюю надежду на возрождение когда-то великого Надора.
Матушка молчала, глядя куда-то в пол, Ричард молчал тоже. Он хотел поприветствовать ее, поцеловать сухую прохладную ладонь, упасть на колени, но язык будто онемел, ноги проросли в мягкий, изъеденный молью ковер, Ричард будто стал камнем — безвольным, неподвижным, мертвым.
— Ричард, сын мой, — начала Мирабелла и вдруг осеклась, закашлялась, глотнула воздуха, будто ей стало тяжело дышать.
Он отмер, бросился к матушке, поддерживая здоровой рукой, помог опереться на стол.
— Вам дурно, матушка? Позвать Люси или мэтра Карла?
Мать словно и не слышала его. Медленно протянув ладонь, она коснулась его искалеченной руки, осторожно сжимая повыше локтя.
— Сын мой, что же они сделали с вами.
Ричард оторопел — он ждал чего угодно, криков, ругани, очередных разговоров о великой Талигойе, за которую воевал Эгмонт и которую необходимо возродить Ричарду, но никак не блестевших слез и горечи в голосе, которая кислотой разъедала его сердце.
— Матушка, если письмо дошло до вас, вы должны понимать, что в моем ранении виноват лишь я сам.
— Наплевать мне на письмо!
Мирабелла резко поднялась со стула, заходила по комнате, как закатная кошка — не хватало только хвоста, рассерженно хлещущего подол скромного платья.
— Они искалечили ваше тело и задумали искалечить вашу душу — разве не по распоряжению короля подговорили Рокэ Алву выбрать вас? Знали же, знали, закатные твари, что сын Эгмонта никогда не согласится стать оруженосцем убийцы!
Она остановилась, повернулась к Ричарду, глянула на него неожиданно холодно и твердо — Ричард едва не попятился под взглядом матери.
— Они думали, что похоронили нас, но не знали, что мы семена. Они считали, что Ричард Окделл вернется в Надор, затворится там, как побитая собака, и вскоре подохнет от тоски.
Ричард опустил голову — слова матушки жгли по живому, бередили старые раны, которые все еще не затянулись. Кому он нужен будет без руки? Он не может воевать, он изгнан из столицы, его имя вычеркнут из памяти и время от времени будут лишь проверять, не помер ли еще опальный герцог. А в случае чего — кто за него заступится? Кто поможет матушке и сестрам?
— Я ни на что не годен, матушка. Если бы я не был калекой, я бы еще мог попробовать пойти наемником, простым солдатом в Торку или еще куда-нибудь…
— Мой сын и Повелитель Скал не будет чистить выгребные ямы и стойла лошадей в Торке, — резко произнесла Мирабелла. — Вы родились в великой семье, вам выпала великая судьба, и не беда, что она лишила вас руки. Знаю, эта потеря кажется вам невосполнимой, сын мой, но со временем вы научитесь жить заново. Эгмонт Окделл служил в Торке, служил Талигу, был верен — и чем они отплатили ему? Выкинули, как ненужную вещь, напоследок сдобрив оскорбление генеральским чином!
Ричард стоял, как собака, которая все понимает, но никак, никак не может ответить. Его мать смотрела на него и продолжала говорить, а он все не мог отвести от нее взгляда — от нее, воительницы, настоящей Повелительницы Скал, скинувшей маску извечной святости, распаленной, яростной в своем гневе. Гневе, который впервые был направлен не на него.
Какой-то далекий образ возник в его голове, но Ричард не успел додумать, потому что матушка без труда выдвинула тяжеленный ящик, где Эгмонт хранил документы. Падали на пол купчие, деловые письма, старые учетные книги времен еще до рождения Ричарда, отчеты глав городков и деревенских старост. Белые листы летели и летели на ковер, а Мирабелла, повозившись, вытащила дно деревянного ящика и швырнула следом. И развернулась к Ричарду, удерживая в руках два изящных деревянных ларца — один длинный и узкий, второй побольше и покороче.
— Вот, сын мой, то, что вернет вам и почет, и славу.
Ричард осторожно откинул крышку верхнего и обмер — внутри лежали пистолеты невероятно красивой работы. Он нашел клеймо мастера, но не смог опознать его.
— Они выполнены по моим чертежам. Они точнее морисских и удобнее лежат в руке чем те, что делают в Дриксен. Поверьте, одной демонстрации хватит для того, чтобы король всерьез задумался о налаживании отношений с Надором.
Матушка поставила ларцы на стол, сдвинула верхний — Ричард все еще не мог оторвать взгляда от оружия, прекрасного, совершенного. И почувствовал, как в душе медленно-медленно зашевелилась надежда.
— Откройте, — Мирабелла кивнула ему на второй футляр.
Ричард уже догадывался, что там увидит, и его ожидания оправдались. Перед ним лежала шпага — казалось бы, самая обычная, без узоров и украшений, со сложным эфесом и длинным стальным лезвием. Он дотронулся до нее кончиками пальцев и благоговейно погладил.
— Она изготовлена из надорской стали — в те времена, когда здесь ее еще добывали. Идеальный баланс. Сам кошкин сын Алва не пренебрег бы ею.
— По вашим чертежам? Матушка, но почему тогда… — Ричард осекся.
В воздухе повисла гнетущая тишина. Невысказанный вопрос Ричарда Мирабелла поняла без слов. Она вздохнула, взяла шпагу в руки, нежно погладила ее, словно любимое дитя.
— Я клялась своему отцу, что передам секреты только достойному. Сначала я была занята воспитанием детей, а потом… восстание слишком сильно затянуло Эгмонта. Я была против, но все решалось без меня. Что до вас, сын мой — я не могла позволить вам увезти в Олларию секреты моего оружейного мастерства. Или сын Эгмонта будет делать мои пистолеты — или они более не увидят свет.
Серо-зеленые глаза матери сверкали, лицо обрело какую-то решимость, и Ричард, ведомый порывом, опустился перед ней на колени.
— Матушка…
— Я сама изготовлю вам протез, и вы научитесь обращаться с ним. И запомните, что Надор — это не просто холодная северная земля, Ричард. Это уголь, железо, шерсть, драгоценные камни. На поиск и разработку новых месторождений, закупку овец и инструментов потребуются немалые займы, но первая же партия превосходных пистолетов, преподнесенная нужным людям, сделает их сговорчивее. У нас есть кузнецы, есть верные люди, и вы, герцог, поведете их за собой. И, когда слава Надора распространится за пределы Талига, ваши враги сами придут к вам — и пожалеют, что отвергли вас. Забудьте о Талигойе — она мертва уже круг и вряд ли воскреснет снова. Вы должны быть умнее, хитрее и прозорливее прочих, и тогда вы сможете выжить.
Она стояла перед ним, грозная и гордая, сжимая шпагу в руке, и Ричард наконец понял, кого сейчас так напоминала мать. В детстве старая Нэн читала ему сказки про дев-воительниц, что забирали души павших, души достойных, и провожали их в Рассветные Сады, чтобы те вечно пировали среди героев.
И сейчас глядя на Мирабеллу Окделл, внушающую страх, почтение, гордость и веру, непоколебимую веру в то, что у них все получится, Ричард наконец осознал, почему отец женился на ней — он увидел душу валькирии за оболочкой скромных платьев и светских манер.
Мать коснулась его плеча шпагой и негромко произнесла:
— Встаньте, Ричард Окделл, Повелитель Скал. Ваша война только начинается.
Он поднялся на негнущихся ногах, ощущая трепет в груди — впервые с дня Святого Фабиана Ричард чувствовал себя живым. Да, у него искалечена рука, да, он изгнан из столицы, опозорен, лишен надежды на военную карьеру, но наконец-то он не один. Ричард мечтал, что Оллария подарит ему надежду все исправить, преподнесет новую счастливую жизнь, но столица отвергла его и отвернулась. Что же, быть по сему.
Север помнит — и север умеет ждать.

Отредактировано (2022-12-22 02:30:22)

Анон

Re: ОЭ-фест

80. Валедик. Альдо правит и решает устроить маскарад с кроссдрессингом. Юст, зажимания за занавеской. Рейтинг любой, но желательно повыше

Главный ахтунг: кудрявый Валентин!!! (и вообще его внешность ближе к киноканону).
Одежда не имеет никакого отношения ни к какой эпохе, служит исключительно чтобы выгулять кинки и немножко - здешние накуры.
ПВП, ООС, АУ. Рейтинг высокий. Бонусом angry sex и асфиксия.
Небечено
Почти 1500 слов

На всякий случай

▼Скрытый текст⬍

Альдо там просто фоном

▼Скрытый текст⬍

Среди пёстрой гомонящей толпы Спрут выделялся своей ледяной неподвижностью — и это невольно привлекало внимание. Конечно же, именно поэтому Дик уже третий бокал подряд не мог оторвать от него глаз, пристально рассматривая каждую деталь непривычных одежд.

Тяжелые юбки из лиловой парчи ниспадали аккуратными складками. Неестественно прямая спина с выпирающими лопатками, торс, затянутый в корсет так туго, что казалось, талию можно обхватить двумя ладонями. Вряд ли это было действительно так, но руки покалывало от желания проверить. Обвязанный вокруг длинной шеи лиловый воздушный шарф, пронизанный серебряными и золотыми нитями. Разворот обнажённых плеч, бледная кожа, под которой резко выделялись мышцы: таких рук — худых, жилистых, сильных — никогда не будет у девушки, Дик помнил, как это приковывало взгляд ещё в Лаик. Пальцы Валентина в тонких кружевных перчатках небрежно обнимали тонкую ножку бокала. Дик невольно сжал свой так сильно, что затрещал тонкий бархат его перчатки. Нет, терпеть такое решительно невозможно!

Он залпом проглотил вино, не чувствуя вкуса, лишь приятную лёгкость в голове и теле. Мельком оглянулся на сияющего в золотом и белом Альдо. Тот походя отсалютовал ему кубком, не переставая заливисто смеяться и раздавать улыбки окружавшей толпе придворных. Кто же надоумил его устроить этот бал? Матушка бы сгорела со стыда, увидев подобное, и Дика сожгла бы заодно в святом огне праведного гнева. Но матушка далеко и об этом бале в закрытом мужском кругу уж точно не прознает.

А вот сумасбродная идея точно принадлежит Спруту: он ещё с учебных времён был знатоком всяческих древностей, да и даром что ли он выглядит в нелепых женских одеждах так естественно и притягательно, будто носил их всю жизнь?! Для себя и придумывал.

Вот только зачем ему это понадобилось, Дик не успел додумать. Путаясь в многочисленных юбках, с трудом дыша в давящем на рёбра корсете, он решительно направился к виновнику всего происходящего. Ни слова не говоря, он грубо втолкнул Валентина за тяжёлую портьеру, рядом с которой тот стоял. За ней оказался укромный альков, освещённый тусклым пламенем нескольких свечей в настенном канделябре. В углу пристроились небольшая банкетка с двумя деревянными подлокотниками, обитая тканью с простеньким цветочным рисунком, и стол с кувшином и бокалами на нём.

Валентин застыл посреди этого нехитрого убранства, светлокожий, будто светящийся, изящный, неуместный здесь, как гальтарская статуя в деревенском хлеву. У Дика перехватило дыхание.

— Это всё — вы! — с трудом произнёс он, обвиняюще упирая палец в твёрдый корсет на груди Валентина.

— Вы, как всегда, отличаетесь содержательность речей, герцог, — холодно бросил тот, но смотрел настороженно, выжидающе, рука невольно легла на пояс в поисках оружия, но перевязь к дамскому платью не прилагалась.

Дик опустил руку и сжал кулаки, в груди клокотало, хотелось ударить это надменное лицо, чтобы оно просто перестало быть таким идеальным! Глаза Валентина, аккуратно подведённые сурьмой, блестели в полутьме болотными огнями. Тонкие губы отливали кармином, будто “Кровь” в его бокале была вовсе не вином. Аккуратно уложенные каштановые кудри спадали роскошной волной почти до плеч.

Дик медленно перевёл дыхание, мысленно досчитав до шестнадцати, и попытался взять себя в руки. Получилось плохо, но он упрямо начал сначала:

— Это вы подсунули Альдо записи о подобных балах, я уверен! Чтобы выглядеть… — тут он замялся, не находя нужных слов, и лишь неопределённо взмахнул рукой, — так!

— Вы ошибаетесь, я не имею абсолютно никакого отношения к упомянутым вами бумагам. И, откровенно говоря, даже сомневаюсь в их подлинности. А что касается внешнего вида, — тонкие губы Валентина сложились в едва заметную хищную улыбку. Голос стал чуть ниже, слова потекли медленно, будто патока. — Вы себя в зеркале видели, герцог Окделл? — От того, каким взглядом его окинул вдруг Валентин, Дику стало жарко, в паху моментально потяжелело. — Да половина зала удавилась бы, лишь бы оказаться на моём месте! Вот только опасаются нарваться на немилость Его Величества.

— А вы, стало быть, не боитесь?

— Не я вас, сопротивляющегося, сюда втащил. И это, уверяю, не осталось незамеченным.

— Вы собираетесь сопротивляться, герцог? — голос подчинялся Дику с трудом, дышать было тяжело то ли из-за духоты маленького помещения, пропитанного тяжёлым запахом свечного воска, то ли из-за тяжёлого испытующего взгляда напротив.

— Вы предпочли бы, чтобы я это делал?

На холодном спрутьем лице вновь вспыхнула всё та же острая улыбка. И она стала последней каплей: Дик рванул Валентина за плечо на себя, другой рукой зарываясь в тяжёлые кудри, и поцеловал, резко, напористо. Он ожидал яростного сопротивления, но тот лишь впился таким же жадным поцелуем в ответ. Узкие ладони Валентина в кружевных перчатках шарили по спине и плечам Дика.

Тело, ведомое разгорающимся желанием, действовало само, и Дик, с трудом осознавая себя, опрокинул Валентина на кушетку. Навис сверху, опираясь коленом рядом с пышными юбками. Путаясь в их бесконечном количестве, он вёл дрожащей рукой по ноге Ваплентина, обтянутой кружевным чулком, лиловым с золотыми нитями. Чулок заканчивался атласными лентами, но белья не было, как и предписывали записи о правилах подобных балов. Член Валентина был горячим, даже сквозь тонкий бархат перчатки, он будто пульсировал в ладони Дика. Валентин тихо застонал, но тут же прикусил губу —  в полумраке размазанная помада казалась потёками крови — и откинул голову на твёрдый подлокотник.

— Я так и не заметил вашего сопротивления, Валентин! — слова сами слетели с губ, ответом стал полный ненависти и жажды взгляд.

— Идите к Леворукому, Ричард, — прошипел Спрут, извиваясь в его руках.

Дик зубами стащил перчатку и с силой провёл по головке мозолистой ладонью, почувствовав, как Валентина тряхнуло под ним.

— Ещё…

— Вы, кажется, только что просили меня уйти прочь?.. — Дик раз за разом задевал нежную кожу, спускался ниже, обхватывая ладонью яички, сгребал их в горсть, сжимал, и вновь возвращался к горячей, сочащейся смазкой головке.

— Не смейте! — зло выдохнул Валентин.

— Я смею всё! — с хриплым смешком повторил Дик фразу Ворона, давнюю, будто из прошлой жизни, но сейчас звучащую так кстати.

Он наклонился вперёд, упираясь предплечьем в подлокотник, и намотал на кисть шарф Валентина. Тот дёрнулся в его руках и тихо простонал:

— Сильнее…

Не давая себе удивиться и передумать, Дик послушно затянул шарф крепче, продолжая яростно двигать другой рукой по его члену. Взгляд Валентина был совершенно поплывший — даже его выдержки больше не хватало, чтобы сдерживать судорожные стоны, которые срывались с искусанных губ. Его лицо стало красным, а на виске часто-часто билась жилка.

Дик приник к контрастно белой коже на груди, обводя языком выпирающие ключицы, смыкал зубы, не жалея, оставляя следы. Всего несколько движений — и ладони Дика стало горячо: Валентин излился, выгнувшись дугой.

Дик встал и оправил чёрный бархат тяжёлых одежд, чувствуя, что его возбуждение никуда не делось. Головка члена задевала гладкий шёлк нижних юбок, и это будоражило ещё сильнее. Он отошёл к столу, тяжело опёрся на него и глотнул прямо из кувшина. Там оказалось вино, терпкое, оно оседало на нёбе и вовсе не бодрило. Валентин тяжело дышал за его спиной, приходя в себя.

Дик вернулся к кушетке, намереваясь издевательски подать Валентину руку, будто трепетной эрэа, но тот оказался хитрее и подлой подсечкой опрокинул его, поменяв их местами.

— Не думаете ли вы, что я собираюсь остаться вам должен?!

Дик не успел ничего ответить, как Валентин оказался перед ним на коленях, уверенно задирая юбки. Он устроился между разведённых ног Дика, широко лизнул внутреннюю сторону бедра — Дик вздрогнул — прикусил, тоже оставляя след, но там, где его никто не заметит. А потом без лишних прелюдий взял член Дика в рот, помогая себе рукой. От контраста горячего языка и холодных пальцев в кружевной перчатке, Дика повело. Он глухо стонал сквозь зубы, подаваясь бёдрами навстречу.

Спустя несколько минут он не выдержал, зарылся рукой в растрёпанные кудри Валентина и с силой потянул на себя, заставляя взять до основания. Тот даже не закашлялся, послушно расслабляя горло, принимая на всю длину. Интересно, где он этому научился? Неожиданная злость накрыла Дика, и он впился в густые пряди второй рукой, задвигался жёстче, не давая отстраниться. Горло Валентина внезапно сжалось — и это толкнуло Дика за грань: он излился, продолжая крепко держать Валентина за волосы, заставляя проглотить всё до капли.

Когда последние судороги удовольствия оставили его, Дик наконец разжал пальцы. Валентин поднялся с колен, утирая уголки губ перчаткой. Краски на них почти не осталось, а на щеках тёмными потёками виднелись дорожки слёз.

В наступившей тишине Валентин вытер шёлковым платком лицо и принялся рассматривать свою грудь, рассвеченную отметинами. Он недовольно поморщился, отпил вина из кувшина и стал драпировать шарф так, чтобы этих следов не было видно.

— За подобные выходки вас полагалось бы вызвать, — хрипло проговорил Валентин.

— Так вызовите, — бездумно и сыто отозвался Дик. — Хотелось бы полюбоваться, как вы объясните причину секундантам.

— А они вам так необходимы? Помнится, вы вызвали семерых, не размениваясь на подобные мелочи.

— И вполне обошёлся бы без них и в вашем случае.

— Завтра утром, в семь, в Старом парке, вас устроит, герцог? — Валентин говорил уже ровно, только голос звучал надсаженно.

Дик наконец осознал, что Валентин говорит серьёзно, ярко и не по-спрутьи горячо реагируя на подначки. Это было так глупо, что Дику хотелось рассмеяться. И, если уж быть до конца откровенным, больше хотелось бы повторить, чем убивать. По крайней мере, не по такому идиотскому поводу.

— Устроит. До первой крови, — неожиданно для самого себя ответил Дик.

Валентин, уже полностью закованный в непроницаемую спрутью броню, бросил на него ничего не выражающий взгляд и кивнул, выходя за портьеру и оставляя Дика в одиночестве приводить в порядок себя и свои мысли.

Анон

Re: ОЭ-фест

19. Рамиро младший/Ричард Горик, хотя бы зарисовку.

47. Ричард Горик/Рамиро Алва. Лавхейт на грани одержимости, с уклоном в ненависть. Не флафф, открытый конец.

Не знаю, какую заявку засчитывать, но Ричард сверху, так что, вероятно, вторую. Не бечено. Энтони Рокслей существует только в голове автора.

▼2500 слов, R⬍

Когда Ричард спрашивает себя, как вообще позволил этому случиться, у него нет ответа.
Все эти годы он будто исполняет чужую роль, живет не своими желаниями, подчиняется не своим чувствам. Вы же понимаете, сын мой, какова наша ситуация, говорит ему герцогиня Ларак, и Ричард только кивает. Его положение такое же непрочное, как у надорских сосен, цепляющихся корнями за горные склоны — он висит над пропастью, но почему-то все еще не падает. И не должен упасть.
Дети жестоки. Рамиро растет точной копией погибшего отца — Ричард не помнит Алву-старшего, но окружающие с благоговейными шепотками провожают пасынка короля и остерегаются заступать ему путь. Издевки, обидные шутки, травля — Ричард терпит, он старше, а значит, умнее, а еще за ним нет сильной руки, способной прикрыть и выдернуть из любой передряги, у него есть только один шанс, который Ричард не имеет права потерять.
Дети взрослеют быстро, и из взбалмошного подростка, от которого, по слухам, стонет весь дворец, Рамиро вырастает в красивого юношу, и стонать начинают уже совсем по другому поводу. Ричарду нет дела до досужих сплетен, но они преследуют его везде — забиваются в уши подобно комьям грязи, вязнут в зубах. Будто столице больше не о чем сплетничать, чем о похождениях молодого Алвы. После особо скандальной выходки — соблазнить почти замужнюю даму, неслыханная дерзость — чаша терпения, видимо, переполняется и у Франциска, потому что одним зимним вечером в ставке Шарля Эпинэ появляется Рамиро собственной персоной с небольшим эскортом. Ричард вспоминает, как впервые в жизни потерял самообладание, выслушивая от Первого маршала распоряжения забрать кровника в свой отряд и присмотреть за ним, и кричит, кричит, не сдерживаясь, зная, что решение уже принято, и никакие протесты не заставят Эпинэ поменять свое решение. Маршал то ли надеется на сознательность Ричарда, то ли уповает на Создателя — но Ричард знает, чувствует нутром, что спокойной жизни пришел конец.
Рамиро врывается в его жизнь как ураган, снося все на своем пути — горный обвал сходит вниз и погребает под собой все, что попадается под руку. Он язвит, дерзит, водит дружбу с младшим сынком Колиньяра, смеется заливисто и звонко, запрокидывая голову.
А еще он ненавидит, и ненависть эта ощутима, как вязкая смола, как удушливый черный дым, от которого не спрятаться, она преследует Ричарда, куда бы он ни шел, и по ночам Ричард засыпает с кинжалом около походной постели. Вряд ли Рамиро решится свести старые счеты посреди военного лагеря, но Ричард помнит себя в восемнадцать лет — гормоны бушуют, тело и язык оказываются быстрее разума — и считает, что поберечься никогда не будет лишним.
Ему на самом-то деле и терять нечего — мать давно смирилась с навязанным браком, Гвидо Ларак оказался не такой уж и сволочью, как представлялось Ричарду, и теперь Женевьев Ларак занимают хлопоты по воспитанию младших детей. Что до самого Ричарда, то в двадцать шесть лет он слыл замкнутым и нелюдимым и так и не обзавелся женой. Да и кто пойдет за сына предателя?
В первую же вылазку, куда Ричард, подчиняясь Первому маршалу, берет с собой молодого Алву, он осознает, что происходит происходит с человеком, когда ярость затмевает ему глаза. Рамиро медлит лишних две минуты, буравит глазами, не подчиняясь приказу, и Энтони Рокслея, не получившего донесение вовремя, после молча приносят в лагерь, чтобы отдать последние почести, и Ричард кричит, срывая голос, как раненый зверь, разъяренный кабан, кричит до боли в горле, почти ослепший от бешенства. Руку обжигает — он отвешивает Рамиро такую пощечину, что голова у того дергается и, видимо, только чудом Создателя все же остается на шее. В синих глазах Алвы жгучая, черная ненависть мешается со стыдом, и от этой гремучей смеси хочется выть. Изнеженное столичное дитя, не видевшее настоящего боя, воспринимающее все как очередную игру, забаву, развлечение — только теперь за это платит по счетам совсем другой человек. Рамиро приоткрывает губы, чтобы, вне всякого сомнения, выкрикнуть вызов на дуэль, и Ричард почти ждет этих слов, чувствуя, как шевелится в душе мрачное, злое предвкушение — давай же, щенок, попробуй, рискни запачкать белые ручки, и, видит Создатель, Ричарду в общем-то незачем жить, но с собой в могилу он заберет и Рамиро тоже.
Шарль Эпинэ недоволен, но Ричарду уже нет до этого никакого дела — кое-как усмирив клокотавшую ярость, он отчитывается перед маршалом, выслушивает новые распоряжения и покидает палатку, не удостаивая ждущего снаружи Алву даже взглядом, и знает, что след пощечины все еще горит у того на щеке.
Рамиро появляется в его палатке уже вечером, стоит неподвижно, через силу выдавливая какие-то слова, на которые Ричарду совершенно наплевать. Он все еще думает, что должен отписать отцу Энтони, старому другу семьи, что его сын больше не вернется домой. Алва говорит и говорит, но Ричард пропускает его речь мимо ушей, будто это всего лишь река тихо шуршит своими перекатами, темная река с глубокими смертоносными омутами.
Алва, заметив, что его не слушают, подходит ближе, повышает голос, нарушая всю возможную субординацию, и Ричард теряет последние крохи воли.
Он хватает Рамиро за шею и не кричит — шепчет еле слышно севшим от ярости голосом, стараясь не сжимать пальцы слишком сильно, но знает, что следы и так останутся.
— Я не хотел, — сдавленно хрипит Алва, и для Ричарда эти хрипы звучат чудеснейшей музыкой. — Я не знал…
— Вы в военном лагере, а не на придворном балу, здесь я командую вами, а мои приказы не обсуждаются! Если вас это не устраивает — возвращайтесь в столицу и продолжайте крутить интрижки, если это вам, очевидно, удается куда лучше, чем война.
Занесенную для удара руку Ричард перехватывает прежде, чем она касается лица, стискивает стальными пальцами и призывает себе в помощь Создателя, Леворукого и всех его закатных кошек, потому что желание сломать чужое запястье жжет изнутри, будто он хлебнул касеры. Алва бьется в его руках как муха, застрявшая в паутине, Ричард стискивает его почти в объятии, мешая колотить по себе второй рукой. Рамиро изворачивается как змея, как проклятая гадюка, и змея он и есть — скользкая и опасная.
— Ненавижу, — слышит он то ли всхлип, то ли стон, — ненавижу вас, ненавижу, ненавижу.
— К большому сожалению, это не взаимно, — насмешливо отвечает Ричард. — Мне нет до вас дела, Алва.
Ярость испаряется в нем, покидает разум, и он наконец обращает внимание на позу, в которой они застыли — кто бы посмотрел на них со стороны, задался бы невольным вопросом, отношения какого рода связывают командира и его подчиненного. Только вот глаза у Рамиро совсем не те, с которыми смотрят на любовника — о, если бы взглядом можно было убивать, Ричард бы уже лежал бездыханным.
Рамиро бьет его лбом в нос, Ричард отшатывается, но теряет концентрацию, и Алва вырывается, занесенный кинжал замирает у горла.
— Ну давай же, — криво улыбается Ричард. — Чего медлишь? Боишься руки замарать? А по-другому и не выйдет.
Рамиро смотрит на него с бешенством, но ничего не делает, обжигает синими глазами, рука с кинжалом дрожит у чужой шеи. Да, щенку еще не приходилось убивать — при всей своей легкомысленности до дуэлей он не доводил, а среди дворян не находилось самоубийц, чтобы вызывать королевского пасынка. Алва разжимает руку, кинжал падает на пол между ними, а Рамиро подается вперед и впивается в губы Ричарда с тем же остервенением, с которым прежде пытался зарезать.
Может быть, поэтому Ричард не отшатывается, не отстраняется, а отвечает, потому что отступить — значит проиграть, а пасовать перед кровником он не станет никогда. Они целуются, и в этом поцелуе нет ни нежности, ни любви — одни застарелые тлеющие углы старых распрей и ярости, которые однажды все же должны были найти выход.
И нашли.
Он хватает Рамиро за не по уставу длинные волосы, сжимает в кулаке, заставляя зашипеть и откинуть голову, кусает в шею, не размышляя о том, что завтра останутся следы — это забота Алвы, не его. Рамиро царапает его спину сквозь тонкую ткань сорочки, выдыхает сквозь зубы и шепчет, шепчет, шепчет, как же он его ненавидит.
Они срывают друг с друга одежду, будто от этого зависят их жизни, и Ричард бы не поручился, что смог бы остановиться, даже если бы в палатку нагрянул сам Создатель во плоти. Весь его разум направлен только на то, чтобы подмять под собой, взять и заставить наконец подчиниться, убрать эту дерзкую ухмылку, стереть насмешку с красивого лица.
Алва вырывается, но как-то не всерьез — в конце концов, именно он это и начал, а наклониться и взять кинжал — секундное дело, но Рамиро вместо этого почему-то запускает ногти в спину Ричарда, царапается, как проклятая закатная кошка, падает на узкую походную койку, прижатый чужим телом, бьется, как выброшенная на лед рыба, хватает ртом воздух, а глаза горят той самой жгучей ненавистью. От осознания, что кровник, вечно насмехавшийся на сыном предателя, обласканный судьбой, имевший все то, чего не было у самого Ричарда — деньги, славу, покровительство короля — теперь в его, Ричарда, власти, лежит почти покорно, разводит ноги в стороны, почти умоляя коснуться себя, от этой мысли кровь словно начинает быстрее бежать по жилам.
Ему еще хватает каких-то остатков самообладания, чтобы не наброситься на Алву сразу и не растерзать, вспоминается полученный когда-то давно по молодости гайифский опыт, кто же знал, что те скудные знания ему пригодятся. Ричард нашаривает бутылек с маслом, свинчивает крышку, проливает часть на одежду Рамиро, но меньше всего на свете его сейчас волнует, как Алва будет объяснять окружающим, почему вышел из палатки своего командира с масляными пятнами на штанах. Пальцы почти дрожат — от предвкушения или страха перегнуть палку, сделать больнее, чем придется — что бы там ни думал себе Алва, Ричард не насильник и не собирается причинять лишних страданий.
Он касается Рамиро скользкой от масла рукой, ласкает быстро, почти яростно, мечтая, чтобы эта картинка отпечаталась в памяти навечно — распростертый Алва, кусающий губы, шепчущий что-то на своем певучем языке, вероятно, посылая на голову Ричарда все кары небесные, раскрывающийся для него, стискивающий плечи склонившегося Ричарда так, что завтра останутся отметины.
Когда Ричард наконец входит в него, он все еще слышит шепот:
— Ненавижу тебя.
Да, думает Ричард, глядя в чужие глаза, ненавидишь так, что кусаешь собственную руку, лишь бы не стонать. Он жалеет Рамиро, сдерживается из последних сил — не зря же Ричарда всю свою жизнь учили выдержке и терпению — хотя до закатных тварей хочется наплевать на все, вбиваться в чужое тело и слышать чужие стоны. Рамиро больно — он закусывает побелевшие губы, морщится, отворачивает голову, но скрыть это все равно не может.
— Давай же, — шепчет ему Алва, — или ты совсем ни на что не годен?
Подначка настолько детская, что Ричард едва сдерживается от того, чтобы не рассмеяться.
— Я не насильник и не получаю удовольствия от чужой боли.
Рамиро подается вперед сам, у Ричарда мелькают белые вспышки перед глазами, Алва впивается в губы, закрывает глаза — наверное, чтобы Ричард не увидел блеснувших слез. Дурак, думает Ричард, что он пытается этим доказать? Он двигается медленно, удерживает Рамиро на месте, не позволяя ускорить темп, а сам свободной рукой ласкает его, пытаясь заглушить недавнюю боль. Ричард смотрит на Алву и думает, что для любви он явно пригоден куда больше, чем для войны, по крайней мере, сейчас. Если бы Ричард умел любить, но ему неведомо, каково это.
Он целует Рамиро, заглушая стоны — еще недавно он подумал бы, что сошел с ума, скажи кто-нибудь, что кровник будет выгибаться под ним и царапать спину, а может, это правда, и они оба просто сумасшедшие. Он не знает — живот скручивает подступающей судорогой, ему становится все сложнее держать темп, движения становятся хаотичнее, и под уже такое знакомое «ненавижу» Ричард выплескивается, продолжая ласкать Рамиро, пока руке не становится влажно.
Когда все заканчивается и бледный Алва, натянувший испорченную одежду — Ричард с каким-то злым удовлетворением отмечает масляное пятно на коленке — покидает палатку, Ричард только вздыхает и тянется к припасенной фляге с «Кровью». Ничего не изменилось, и то, что произошло, пожалуй, только укрепит Рамиро в его ненависти.
Когда Ричард спрашивает себя, почему позволил этому продолжаться, у него нет ответа.
Может быть, потому что в отличии от Олларии здесь возможность умереть совсем не иллюзорна, а любая новая стычка может стать последней. Может, потому что север всегда торопится жить. Но Рамиро продолжает приходить к нему в палатку, и в глазах его все та же молчаливая, выдержанная с годами ненависть, и с каждым днем ее не становится меньше.
Что до Ричарда — ему нет дела до ненависти Алвы, он не мечтает прибить Рамиро и спихнуть его тело в одну из ледяных рек. Ричард давным-давно перерос детские обиды, Рамиро давно заплатил за то самое неповиновение, из-за которого погиб Энтони Рокслей, а новых распрей между ними не случалось. Ненависть — слишком сильная эмоция, ее обращают к тем, кто действительно не безразличен. А что ему за дело до Рамиро? Кровник, но Ричард ни в чем не провинился перед ним. Первый маршал доволен его службой, регулярно намекает о грядущем повышении и, чем Леворукий не шутит, о возможном титуле, который может пожаловать король. Ричард верен Талигу, верен новому королю, а те дни, когда он завидовал Алве, давно превратились в смутные воспоминания. Что до остального… Он уверен, что вскоре Рамиро наконец надоест эта непонятная связь, и он уйдет, разрубив концы одним ударом, чтобы никогда не вернуться. И что останется Ричарду, плакать, словно девица, и вспоминать былые ночи? Нет уж. Алва перебесится и найдет другой способ выплескивать свою ненависть. Может быть, даже вызовет наконец на дуэль. Что до Ричарда… что же, как-то он жил без Алвы до этого и будет жить дальше. Но на душе царапаются закатные кошки.
Он не помнит, в какую ночь наконец засыпает и забывает положить кинжал у изголовья постели.
Наверное, это все же злая судьба, изволившая посмеяться над ними всеми, но, когда Ричарда ранят, именно Рамиро выволакивает его из схватки и неведомо какими силами затаскивает на своего коня, чтобы доставить в лагерь. Об этом Ричарду сообщает Шарль Эпинэ, навестивший его несколькими днями позже. Сам Ричард помнит все смутно — обычная разведка, куда он взял с десяток человек, включая Алву, обернулась стычкой со вражеским разъездом. Ричарду крупно повезло, бесстрастно сообщает Эпинэ, его ранили в ногу, но не иначе как милостью Создателя не затронули крупные сосуды. Если Ричард выкарабкается из огня лихорадки, то оправится и вскоре придет в себя.
Он слаб и только закрывает глаза, не в силах поддерживать долгий разговор с маршалом, и вскоре сон забирает его.
Ричард просыпается позже, среди ночи, от неясных звуков вокруг. Из-под прикрытых ресниц он видит Рамиро, садящегося на складной табурет у постели своего врага. В руках Рамиро Ричард замечает свой собственный кинжал.
— Я столько лет мечтал, как воткну его тебе в горло, — доверительно сообщает Алва, глядя на лезвие. — Святоша Алан отдал душу Леворукому, когда тело моего отца еще даже не успели похоронить, но разве сын не в ответе за своего отца?
Ричард лежит и старается дышать ровно, не выдавая того, что проснулся. Рамиро, наверное, слишком поглощен своей исповедью, которую он произносит непонятно кому, и даже если бы Ричард открыл глаза, Алва не заметил бы, что он не спит.
— Я ведь обещал ему, что убью тебя, как только представится случай, и у меня было столько возможностей, но почему, во имя всех тварей Заката, я не могу?
Рамиро склоняется ниже, губами касается лба.
— Эр Эпинэ сказал, что, если лихорадка не унесет тебя, скоро ты пойдешь на поправку. И только попробуй сдохнуть — ты мой, весь только мой. Создатель, я так тебя ненавижу, если бы только знал, если бы только мог почувствовать. Ненавижу, ненавижу тебя и…
Рамиро шепчет еле слышно, как будто не произносит слово, а выдыхает его и отшатывается, словно вдруг осознав, что и кому он только что сказал. Ричард не шевелится, глядя, как Алва роняет кинжал и закрывает лицо руками.
Я тоже, сказал бы Ричард, я знаю, я понимаю, что ты чувствуешь, ты не один, ты больше никогда не будешь один. Но между ними лежит то, от чего нельзя отмахнуться — старые счеты, новые клятвы и кровь, слишком много пролитой крови, что не вода и не исчезает бесследно. Он сломал бы жизнь себе и Рамиро, а потому пусть Алва ненавидит его, пусть продолжает мечтать о том, как перерезать чужое горло, а что до прочего…
Я тоже, силится сказать Ричард, я слышал тебя, и я тоже, но не может выдавить из себя нужные слова, зная, что этим только усложнит то, что и так не было простым.
И отвечает еле слышно:
— Я знаю.

Отредактировано (2022-12-22 19:12:42)

Анон

Re: ОЭ-фест

122. Ливенпорт. Соулмейт. Твой соулмейт чувствует резкие вкусы/запахи, которые чувствуешь ты.

▼300 слов, Чарльз/ОЖП, игра в снежки⬍

Чарльз Давенпорт снова и снова запускал руку в пшеничные волосы, пропускал их между между пальцами. Девушка умело ласкала его губами и языком, дразнила, растягивала удовольствие. В борделе он всегда просил Лизу, и многие офицеры разделяли его вкусы – она очаровательно картавила и слыла большой выдумщицей. Но Давенпорту было плевать и на смешное "Чаг'ли", и на ее способности. Он приходил сюда держать ее за светлые кудри (Леворукий знает, какими составами женщины этого добиваются) и заглядывать в темные глаза. Лиза смотрела снизу вверх, забрав его в рот целиком, и Чарльз надавил ей на затылок. Ему хотелось резче, сильнее – так, как он бы трахнул в рот своего маршала, и пусть тот хрипит и давится, и смаргивает слезы.
Опытная шлюха не подавилась, а только чаще задышала. А когда он излился, Лиза, оправдывая свою репутацию, аккуратно облизала член, собрав все до капли, села на колени к Чарльзу и поцеловала. Он жадно смял пухлые губы, разделив вкус собственного пота и собственного семени.
* * *
– Ну как тебе? – спросил Эмиль. – Неплохой букет, правда?
– Дрянь какая-то, – признался Лионель, отставив бокал.
– Да пошел ты, Ли! – мгновенно вскипел Эмиль. – Я за эту бутылку пустил кровь одному рэю, вез тебе в подарок через половину Талига, а ты слова доброго не нашел? Лакай дальше касэру со своими солдатами!
Эмиль с грохотом отодвинул стул, встал и отвернулся к темному окну.
Лионель облизнул верхнюю губу. Получить прощение Эмиля он успеет, да это и не трудно – брат отходчив. Но странный солоноватый привкус в вине его насторожил. Неужели попытка отравления? Он взял чужой бокал и пригубил: вино показалось тошнотворно теплым, слегка горчило. Вкус казался знакомым, но Лионель не разбирался в ядах так хорошо, как Рокэ. Он отправил в рот кубик сыра, чтобы перебить неприятное ощущение, но сделал только хуже.
Вежливо постучали, скрипнула дверь и двое слуг прошли собрать посуду под надзором баронессы.
– Как подобные Флоху нашли свой ужин? Понравились ли кушанья? – спросила она будто бы обоих, но смотрела только на Лионеля.
– Не могу оценить ваших стараний, – ответил Лионель. – Простудился, похоже. Ни вкуса не чувствую, ни запаха.

Анон

Re: ОЭ-фест

74. Карлос/Ноймаринен. Юст. Юный, сурово воспитанный мальчик дико крашится в командующего, который тепло к нему отнёсся; не умеет словами через рот, но носится с мыслью героически каквкнижке спасти ему жизнь. Стекло или фиксит на выбор автора.     

Каноничная смерть персонажа, пейринг односторонний
1050 слов

▼Скрытый текст⬍

Раскатистое южное имя отлетело от каменных стен, отозвалось эхом и растаяло где-то под сводами высокого потолка. Юноша, стройный и черноглазый, отделился от шеренги и взбежал по ступеням. Опустился на колено и Рудольф протянул руку. Губы бегло коснулись камня на перстне.

— Это честь для меня, монсеньор, — шепнул маркиз Алвасете, занимая место за спиной у эра. — Лучшего я не мог и желать.

Карлос напоминал Алваро, однако что-то в заносчивом повороте головы, в острой линии подбородка неуловимо отличалось. Кровь Долорес?.. Нет, пожалуй, просто годы и проступающий сквозь фамильные черты характер.

Оруженосец Рудольфу был не нужен, но как отказать маршалу Алваро, он не придумал. Теперь Карлос ехал за ним на север, и его вороная мориска с белыми чулками осторожно ступала по снегу.

— Монсеньор, — Карлос облизал губы, и Рудольф подумал, что от этой привычки на севере ему придется отказаться, — что я должен делать?

— А что сказал тебе отец?

Карлос поправил шляпу, выдохнул то ли раздраженно, то ли разочарованно, и пар осел на меховом воротнике каплями.

— Соберано сказал мне служить Талигу и своему господину.

— Вот и будешь, — Рудольф прокашлялся, — служить.

Оруженосец станет то ли порученцем, то ли адъютантом. Корнет Алвасете три года будет где-то тут, поблизости, будет учиться быть офицером, подниматься затемно, а потом срок службы истечет. И однажды Карлос станет соберано. Рудольф задумался, могут ли северные границы помочь тому стать в глазах отца достойным своего имени, но тут же возразил — нет, сама по себе Торка не поможет никому. Ей нужно протянуть руку, отдать сердце, и тогда она заполнит собой все.

Оказалось, корнет Алвасете мог спать по четыре часа и без труда разбирал мелкий почерк Вольфганга. Он зачитывал его письма вслух, когда Рудольфу было недосуг, и не жаловался, даже когда едва не обморозил руки: смуглая кожа покраснела, кисти опухли.

— Я был неосторожен, монсеньор, — отозвался Карлос, когда Рудольф взялся растереть обожженную холодом кожу. — Перчатки выбрал слишком тонкие.

Рудольф тер основания больших пальцев, потом костяшки, а Карлос все не отнимал рук.

— Ступай спать, — бросил Рудольф, и тот высвободился, но так и остался стоять посреди тускло освещенной комнаты, — а утром покажись мэтру. Кожа будет слезать, возьми масло.

— Монсеньор...

— Говори уже.

Карлос вскинул голову, и неровные тени сделали его взрослее. Обрисовали мужчину, которым он станет, и Рудольф почувствовал себя... нет, не старым, но тянущим за собой ношу, что год от года делается все тяжелее. Он вспомнил о сыновьях, что тоже однажды будут стоять перед своими эрами.

— Ну же, — поторопил он, но Карлос вдруг поник. Потух.

— Прошу меня простить, но мне нечего сказать. Я растерялся.

Хорошо, когда тебе семнадцать и ты можешь растеряться. Карлос исчез за дверью, а Рудольф обхватил голову: соберано Алваро писал и требовал строгости, но корнет Алвасете обещал стать превосходным офицером, и в лишней жесткости не было резона. Может, окажись Карлос высокомерным избалованным мальчишкой, Рудольф бы смог, но приходилось только одергивать, когда южная кровь делалась горяча, и предупреждать выпады неуемной отваги.

Сперва Рудольф считал месяцы, что остались до конца, а потом как-то позабыл: на войне Карлос оказался своим, и глаз привык искать рядом его кобылу и рукав мундира. Он ночь просидел у постели раненого эра, пока Рудольфу чудились в бреду горы и перевалы, и задремал только наутро. Уронил на плечо красивую голову, и Рудольф, которого отпустила горячка, вдруг приметил, как тот возмужал. Как оперился.

И все же так странно было услышать в один день:

— Моя служба кончится завтра, монсеньор.

Стояла весна, которая отмерила три года.

— Служба мне, — кивнул Рудольф, — но не Талигу. Отец требует тебя к себе?

— Соберано не писал мне.

— Тогда завтра тебя ждет такое же утро.

Карлос снял шляпу. Рудольф подумал, надо бы предложить мальчишке выпить... Хотя какой он мальчишка. Вслед за шляпой он стянул перчатки — теплые, на меху — и сбросил плащ. Рудольф поднялся, чтобы крикнуть денщика, но Карлос перегородил путь.

«В чем дело?» — едва не спросил Рудольф, но Карлос вдруг упал на колени и, словно в тот далекий день Святого Фабиана, прижался к руке. Но тогда поцелуй коснулся камня, а теперь горячие сухие губы приникали к пальцам и тыльной стороне ладони. И что-то влажное тронуло костяшки.

— Простите, монсеньор, — выдыхал этот блестящий молодой человек, — простите... Это недостойно, но мне никак не справиться.

И целовал запястье, прижимался к нему уже не юношеской, но все еще нежной щекой. Рудольф провел ладонью по темным волосам, боясь дать ложную надежду.

— Поднимайтесь, теньент Алвасете. Я налью вам чего-нибудь.

Почему-то сказать ему «ты» в этот миг он не смог. И не смог объяснить, что любит в жизни только холодный Ноймар и едкий запах пороха. Карлос встал, но не отошел, так и замер напротив, отделяя Рудольфа от двери.

— Вам не смешно, монсеньор? Не нелепо, что я думаю о таком?

И Рудольф вспомнил холодные раскрасневшиеся пальцы.

— «Черную» или «Змеиную» — какую вы пьете?

Карлос выбрал «Черную» и больше за вечер не проронил ни слова.

Трижды Рудольф садился за рекомендательное письмо о переводе теньента Алвасете и трижды бросал бумагу в камин. Из молодых голов глупость вылетает легко, год-другой, и Карлос будет вздыхать по достойной девице и стыдиться своей вспышки. Ничего дурного в том нет, просто... природа и склонность.

Среди Хексбергского ветра и синих дриксенских мундиров Рудольф не думал о том вечере. Под ним подстрелили лошадь, и пришлось взять мягкоротого солового у адъютанта. Глаза слепило от порывов, и на языке оседала соль, хотя море можно было разглядеть только забравшись повыше. Рудольф Ноймаринен убивал «гусей» и с каждым новым трупом приближал триумф Талига. На командном пункте стоял сам маршал Алваро, а значит, можно было победить или умереть.

Или умереть за победу.

Вороную лошадь и всадника в черно-белой форме он заметил не сразу, а заметив, не узнал. Не пожелал узнавать. По золотистому лбу бежала алая струйка, шляпы не было, волосы растрепались.

— Мой генерал, — показалось, или голос Карлоса сделался ниже? — Соединяемся с...

И оборвался на полуслове, дернул повод: кобыла вскинула передние ноги и развернулась. Черно-белое стремительно становилось красным, а тело тяжело упало на лошадиную шею.

«Вам не смешно, монсеньор? Не нелепо, что я думаю о таком?»

— Теньента Алвасете в лекарский обоз! — закричал Рудольф, и адъютант поймал повод лошади Карлоса. — Немедленно!

Но даже будь тут морисский лекарь... Слишком много мертвецов видел Рудольф и слишком много выживших. Кажется, криком он сорвал себе горло: саднило. Он подумал о Долорес, которой придется хоронить третьего сына, о маршале Алваро, что на слова сочувствия отрежет: потери младшего офицерского состава будут считать после генералов и полковников.

Он подумал о себе, который называл имя в Лаик и глядел, как мальчик поднимается на галерею. И понял, что не изменил бы ничего, выпади ему возможность. Карлос Алва, маркиз Алвасете. Рудольф подстрелил дриксенского солдата почти не целясь, хотя перед глазами стояла мутная пелена.

Анон

Re: ОЭ-фест

80. Валедик. Альдо правит и решает устроить маскарад с кроссдрессингом. Юст, зажимания за занавеской. Рейтинг любой, но желательно повыше

Попытка немножко в юмор. PVP ради PVP. Оос. Флафф(тут вопрос) Рейтинг. Не бечено. Наверное, эни ту гайз. ( может быть это один из неудачных черновик баронессы? кто знает) ок. 1060 слов

▼Скрытый текст⬍

- У древних этот праздник назывался Сеттурналии! - возвестил Его Величество, - На Зимний Излом мужчины переодевались в дам, а дамы надевали мужские платья, рабы переодевались в господ, а господа прислуживали рабам за столом... Хм, но это слишком. А вот маскарад! - Альдо посмотрел на перекошенное лицо герцога Окделла, и подмигнул ему, - А кто не хочет может нарядиться козочкой или диким кабанчиком. Но, мои верные друзья, наряд будет обязателен!

Альдо строго посмотрел в глаза каждому своему эорию, поднялся и прошествовал к выходу, обозначая конец совета.
Робер меланхолично дернул бровью и налил себе еще вина, Ричард растерянно переводил взгляд с одного на другого, а потом уставился в окно, а Валентин вздохнул, в очередной раз подумав, что Совет - это, все-таки, когда Анакс слушает мудрые советы своих верных товарищей. А когда Альдо ставит всех перед фактом - как-то по-другому должно называться.

На маскараде Ричард выглядел великолепно. Короткий, приталенный сюртук, напоминающий мундир, прямой высокий вырез декольте, короткие волосы, ни толики краски на лице, но юбки невероятно пышные и легкие в то же время будто из морисского газового полотна. Северная амазонка! Еще бы хлыст в руку или, для контраста, бергерское шестовое копье.
- Вы обещали мне танец, - холодно бросил Ричард и крепко взял Валентина чуть выше локтя. Валентин прикрыл ярко накрашенное лицо веером, качнул напудренным париком, действительно обещал, и убедившись, что на них не смотрят, скользнул за портьеру и потянул за собой свою валькирию.
Занавеска в укромном алькове за ними опустилась и тогда Валентин толкнул Ричарда спиной к шпалере, припадая карминовыми губами к таким желанным пухлым губам герцога Окделла. Ричард простонал ему в рот что-то о том, как соскучился, крепко обнял за талию двумя руками, огладил ниже и потерся сквозь слои их юбок пахом.
Валентин цокнул языком, отвел наглые ладони в стороны и прижал сложенный веер чуть задевая промежность Ричарда.
- Не так быстро.
Проворно забравшись пальцами в легкие облака ткани, он расшнуровал панталоны Окделла, выпуская крепко стоявшую плоть и огладил уже увлажнившуюся головку. Провел сложенным веером от основания к концу могучего орудия и с наслаждением прислушался к рыку в самое ухо.
Пальцами в лиловых перчатках он еще несколько раз провел вниз и вверх, обхватил головку, осторожно отводя сочащуюся нежную кожу, это могло быть неприятно, но Окделл не издал ни звука, за что был вознагражден: Валентин склонился и поцеловал самый кончик возбужденной плоти, оставляя карминовый след.
Чуть распустив корсаж и стянув одеяние вниз, он оголил грудь, поднял юбки повыше, развернулся и прогнулся в пояснице подаваясь назад. Руки Ричарда огладили ягодицы, потянули за хвостик на конце игрушки, который торчал у Валентина из зада.
- Только медленно, герцог Окделл, - почти простонал Валентин. Он не опасался, что Ричард будет груб, но хотел прочувствовать то самое облегчение пополам с предвкушением, от извлекаемой игрушки. Пока Ричард осторожно вытягивал пупырчатый конус, плавно поводя им из стороны в сторону, Валентин сжимал свою грудь и потягивался всем телом, чтобы не упустить ни одного мгновения сладкой неги. Наконец, ощутив пустоту и слегка холодивший кожу воздух, он прижался бедрами к возбужденному члену герцога Окделла, пропустил его между ног и сжал, откинул голову на плечо Ричарду. Тот обнял, накрыл руками его грудь, потер чувствительные соски Валентина, сжал пощипывая, осмелев, выкрутил один, а второй оставил без внимания, потому что другую руку запустил под юбки - направить свой клинок в подготовленную пульсирующую после растяжения жаркую глубину.
Ричард брал его резкими толчками чуть не выталкивая из маленького алькова, а Валентин вжимался в него, кусал губы, чтобы не вскрикивать, хватал ладонь поверх крепкой руки, сжимавшей соски и зажимал себе рот.

По ногам потекло и Валентин сжался вокруг вторгающийся плоти сильнее, как было бы сладко, если бы все семя осталось в нем. Ричард ахнул в ответ на это движение, затрясся в бурном экстазе, сжал руки на бедрах Валентина, снова схватился за его грудь ерзая могучими ладонями и натирая и без того горящие горошины сосков.

Дав Ричарду немного отдышаться, Валентин развернулся перед ним, отвел с его красивого лица взмокшие волосы, закинул одну ногу на кушетку, надавил на плечо Ричарду заставляя сесть, и не сильно шлепнулся своим клинком ему в губы.
- Как же ваша дама?
Ричард смотрел еще немного мутным взглядом после пережитого удовольствия, но улыбнулся, поцеловал колено сквозь чулок и раскрыл рот навстречу изнывающему от похоти Валентину. Головка члена коснулась подставленного языка, Ричард обвел языком и сомкнул красивые пухлые губы, а после поцеловал, как самое сладкое пирожное, которое только пробовал в своей жизни.

Руки Окделла бродили по бедрам Валентина, пока он брал в рот, но Валентин чуть не вскрикнул, когда два пальца Ричарда скользнули туда, где только что побывал его член, поняв что двух мало, Ричард запустил четыре и стал ритмично трахать пальцами, пока Валентин стоял перед ним на нетвердых уже ногах, упираясь ладонями в шпалеры над головой.
Рука от его измученных ягодиц пропала, когда Валентин был уже почти на пике, но неожиданно в хорошо раскрытое отверстие скользнул холодный камень игрушки. По влаге, которой щедро оросил его Ричард, затейливый предмет легко вошел глубоко до самого своего основания. Кожи между ягодиц коснулась мягкость кроличьей шерсти, слегка намокшая от вытекшего семени, а Ричард пропустил мягкий пушок игрушки между пальцев, почти усадив Валентина на свою ладонь, не давая конусу выскользнуть, стал ритмично покачивать рукой.
Валентин раздвинул колени шире и чуть опустился усаживаясь глубже.
Он кусал губы, чтобы не стонать и не кричать, в ушах шумело, ноги подкашивались. Когда жаркая волна наслаждения его наконец захлестнула, Ричард встал, подхватил его и обнял не давая упасть, ласково провел пальцами по плечу, хотелось, скорее всего, по лицу и целовать, но он опасался стереть краску. Ричард сел обратно на пуфик и усадил Валентина себе на колени боком, сведя его ноги вместе. Каменный конус внутри толкнулся сладко и тесно, губ коснулся желанный поцелуй пахнущий солоно.

- Валентин Придд?

Кажется, Альдо искал его по бальной зале.

Валентин вскочил и снова чуть не застонал от изменившегося положения конуса, дрожащими пальцами принялся оправлять одежду.
Любовник, а как теперь называть иначе человека, который сначала взял его, а потом в такой нежной манере доставил удовольствие? Схватил его за руку и с придыханием позвал "Валентин?..."

- ...Валентин?
- Простите, герцог Окделл, я должно быть задумался. - произнес Валентин, и, стараясь не ерзать, положил ногу на ногу и откинулся в кресле.

- Валентин, я только хотел спросить, вам не кажется, что идея нашего блистательного Анакса... Несколько... Недоработана? - осторожно произнес Ричард и добавил тихо, - Робер ушел, не стал ничего обсуждать.
Валентин оглядел Ричарда с ног до головы, старательно отгоняя сладкие грезы, коротко ему улыбнулся и пожал плечами.

- Он прав, в Золотой Анаксии действительно были в ходу подобные маскарады. - и изобразив рассеянный интерес, добавил, - А знаете что, герцог Окделл? Не хотите ли обсудить планирующееся празднество сегодня после ужина? Моя кухарка отменно готовит крольчатину. Приходите, я буду вас очень ждать.

Анон

Re: ОЭ-фест

заявка 2-го тура

40. Ричард/Марианна. Ричард оказывается нежным и чувственным любовником, готовым учиться и стремящимся доставить удовольствие партнёрше. У Марианны давно не было любовника, который бы не относился к ней не как к вещи в постели. Нежнятина, любование женским телом

Частичное соответствие, намек на второй (гетный) пейринг с Ричардом

▼ 2900 слов, не вычитано, некоторый ООС Ричарда обусловленный спецификой текста⬍

— ...эр Людвиг любит вас! — закончил Ричард пламенную речь, возможно, слишком сумбурную, но красиво говорить он не умел, как граф Килеан не умел очаровывать. Но искренние чувства ведь тоже важны не менее яркой, блестящей оболочки и харизмы. Не всем быть, как Ворон.
На прекрасную Марианну, казалось, его слова не произвели никакого впечатления. Она смеялась легко, заразительно и чарующе, словно услышала нечто очень милое, но совсем не важное. А Ричард глупо пялился в смущающе низкий вырез ее платья, как полный болван, и уже не знал, горят у него уши от стыда за свою речь или же от смущения.
— Налейте мне вина, герцог. И садитесь. Я вас не отпускаю.
Никогда еще Ричарда никто не соблазнял, тем более желанная всеми женщина. Ведь это же оно? Иначе зачем бы тонкие холеные пальчики легко легли на его запястье, скользнули по ладони мимолетной лаской, вновь вернулись к жилке, частившей пульсом? Марианна улыбалась, и хотелось отвести взгляд, не смотреть на полные, яркие губы, чуть тронутые краской. Но тогда взгляд утыкался в ее почти неприлично открытую грудь, и это было еще хуже. Наверное.
— Вы боитесь меня, герцог? — она потянулась к нему всей собой и потянула его руку, прижала к своей груди, полной, теплой и мягкой.
— Н-нет… — Ричард на миг зажмурился, так и не смея отстраниться, или хотя бы отнять ладонь, и все же нашел в себе силы посмотреть куртизанке в глаза. Темные, такие же смеющиеся, красивые… как жаркая южная ночь, которых Ричард никогда не видел, но красивое сравнение пришло в головы, вынырнув из какого-то стихотворения. Сейчас Ричард и ради спасения своей жизни не вспомнил бы, из какого. — Я не боюсь. Это… это непристойно. Неправильно… — он прикусил себе язык, и наверное покраснел еще больше. Не следовало так говорить, когда под дрожащими пальцами мерно вздымается женская грудь. Дыхание Звезды Олларии было спокойным, ровным, она лишь слегка подалась вперед, давая ощутить, и в то же время, ждала, когда же смущающийся мальчишка сделает что-нибудь сам. Хотя бы сожмет ладонь…
— Непристойно и неправильно, герцог, отказывать даме в такой момент, — розовый язычок скользнул по губам, и у Ричарда перехватило дыхание.
— Прошу простить мне… мою неловкость, баронесса, — Ричард все же отнял руку, отстранился.
— Зовите меня по имени, Ричард.
В глазах лучшей куртизанки Олларии мелькнуло что-то. Гнев? Азарт? Ричард сглотнул, мешался, но взгляда не отвел. Это действительно было неправильно. И то, как Марианна смотрела на него, задумчиво и зовуще, и то, что его собственное тело, не смотря на эту неправильность, реагировало однозначно и бурно. Так, как никогда не реагировало на Катари. Как никогда не отзывалось для…
— Марианна, — Ричард сглотнул, тряхнул головой, решаясь. Он никогда еще не обладал женщиной в полном смысле этого слова. Ему претила идея приставать к горничным или покупать любовь… хотя какая любовь может быть за деньги. Он не умел соблазнять, да и не стал бы. Но сейчас перед ним была женщина, которая, конечно не любила его, и, наверное, не желала, но сама предлагала то, что манило самого Ричарда, чего так долго хотелось, сколь бы запретным оно ни было. Разве такой уж непростительный грех пойти на поводу у своего тела?
— Ну же? Вы размышляете так, словно словно от этого зависит если не судьба мира, то как минимум Талига. Поверьте, все намного проще… Или вы хотите оскорбить меня равнодушием? Я недостаточно красива для вас, Ричард? Скажите правду.
Марианна снова рассмеялась, но Ричард слышал в ее голосе безграничное терпение и, кажется, нотки неудовольствия.
— Вы безумно красивы… Марианна. Вы позволите?
На этот раз он сам взял ее пальцы, поднес к губам, медленно, не отводя взгляда от прекрасных глаз, в которых было все, что угодно, кроме желания, нетерпения, нежности, азарта или хотя бы робкого и жадного интереса. Только спокойное терпение и что-то от чего сам Ричард чувствовал себя уже раздетым и разложенным на кровати, а вернее на разделочном столе. И все равно тело хотело, и сам Ричард хотел. Хотел набросится, повалить эту прекрасную женщину на кушетку, или отнести на кровать, задрать юбки, войти в горячее и влажное нутро и отпустить себя… Но так можно вести себя с дешевыми девками, а не с дорогими куртизанками.
На самом деле хотелось совсем не этого.
В глазах Марианны мелькнуло снисходительное удивление, сменившееся улыбкой. Читать этот взгляд, это прекрасное лицо, сменяющее маски было так сложно… Но все же, пока он нежно, почти не размыкая губ, целовал её пальчики, такие мягкие, пахнущие притираниями, она… ждала. Ее рука чуть дрогнула, когда Ричард провел губами по ладони, скользнул к запястью.
Ждала, пока сомкнутые губы, обветренные и неловкие, скользили по ее нежной, слишком нежной, без ссадин и заусенцев, мелких мозолей коже. Как она ощущала эту шероховатость, такая нежная и такая опытная? Как много мужчин уже покрывали эти руки поцелуями? И не только руки? Может ли неумелый девственник сделать ей хорошо или хотя бы не показаться смешным со своими неловкими ласками?
— Я не умею обращаться с прекрасными эрэа, — совсем уж глупо выдохнул Ричард, сам не зная, зачем говорит это вслух, и соскальзывая на пол, на колени.
Марианна вздохнула и улыбнулась ободряюще. И вздрогнула, на миг широко раскрыв глаза, когда Ричард скользнул языком по ребру ее ладошки, собирая едва ощутимый солоноватый вкус, прихватил зубами мизинец.
— Щекотно, — выдохнула Марианна, но руку не отняла. Если бы Ричард не смотрел на нее так внимательно из-под опущенных ресниц, он бы не увидел как расширились ее зрачки, дернулись ноздри, словно в попытке почуять… что? И не спросишь. Так что он лишь обхватил идеальной формы кисть ладонями, сжимая.

— Я больше не буду так. Если вам не нравится.
— Ну от чего же. Продолжайте. Это так мило… — Марианна погладила его по щеке другой рукой, легко, словно дразня и провоцируя на большее. Для этого ей пришлось склониться к нему, и вновь перед глазами оказалась ее грудь, роза на корсаже, тонкое кружево, едва скрывающее темные ореолы сосков.
Что она делает? Зачем? Ричард и так согласен на все. Он просто не сможет сейчас встать и уйти, даже не попробовав того, что она так щедро и настойчиво ему предлагает. Ну и пусть такая любовь это грязно и фальшиво. Пусть Ричард видит — не видит, но каким-то внутренним чутьем знает — что эта прекрасная женщина его не хочет.
Он чуть подался вперед и легко прижался губами к мягкой, такой соблазнительной груди, почти целомудренно, вдохнул аромат духов, смешанный с запахом тела, слабым, но будоражащим, и поднял взгляд.
— Пожалуйста, не надо. Прошу вас. Не делайте так, — Ричарду нечего было противопоставить этой женщине. Наверное, это было неправильно, и мужчина просить не должен, тем более в любви, тем более куртизанку. Но что еще ему оставалось?
Марианна чуть выгнула бровь, ответила лукавым взглядом.
— Не делать как? Ричард, объяснитесь, — ее мягкий теплый тон превратил слова в очередное приглашение, а пальцы скользили по челюсти, по шее, почти не надавливая, но все же понукая уткнуться лицом в роскошную грудь.
— Не надо меня соблазнять. Вы и так самая соблазнительная женщина во всей Олларии. Просто… разрешите мне…
— Ричард, я вам разрешаю все.
Снова эта мягкая, одобрительная улыбка, только на этот раз без лукавства, разве что совсем чуть-чуть. Наверное, у этой прекрасной женщины и неуверенных девственников было достаточно, чтобы… Думать об этом было неправильно, а не думать у Ричарда не получалось. Мысль обо всех, кто был у этой женщины до него, странно будоражила. Марианна не просто была желанной, она казалась всеведующей и всемогущей, пусть речь и шла только о соединении тел.
Он встал с колен, и теперь уже Марианне пришлось запрокинуть голову, в глазах мелькнул вопрос, который Ричард понял лишь когда она провела рукой по его бедру вверх.
— Не надо! — вышло хрипло и слишком резко. — Не сейчас. Не так.
Ричард обхватил ее за плечи и потянул вверх. Лучшая куртизанка Олларии просто смотрела, уже не улыбаясь, просто ждала, когда он склонился к ее губам, и легко поцеловал. Осторожно, просто касание губ к губам, обхватил ладонями лицо, потянулся выше, прижимаясь губами между бровей, к темным волосам надо лбом.
— Вы очень-очень красивая, Марианна.
Ричард аккуратно заправил прядки волос ей за уши, замер любуясь. Член ныл и требовал внимания, но хотелось сделать все если не правильно, то хотя бы так, чтобы не пожалеть и не стыдится потом ни за себя, ни за нее. Может, и надо было позволить ей, опытной, знающей как надо, все сделать самой. Но так хотелось попробовать… С кем и пробовать, как не с куртизанкой.
— Отведите меня в спальню. Наверное, там будет удобнее.
Марианна кивнула, и взяла его за руку. Она больше не улыбалась, как будто, обдумывала что-то.
— Пойдемте.
Пока они шли, и Ричард сам себе казался телком на веревочке, ну или хотя бы лошадью в поводу. Что они будут делать в спальне? Как ласкать эту женщину, которую он совершенно не знает? Надо ли сразу раздевать ее, или сначала все-таки целоваться? Как она целуется и понравится ли ей? Раньше Ричарду никогда не приходило в голову о таком думать. Если он делал что-то не то, то просто получал пинок и крайне доходчивое объяснение, что именно не понравилось. И можно было извиняться, смеяться, просто целоваться и снова ласкать, не думая ни о чем. Просто любить, не думая.
Марианну Ричард не любил. Любил он Катари, нежную и непорочную, и никогда не посмел бы даже представить, как касается ее тела. Разве что поцеловать краешек платья, или тонкие до прозрачности пальчики. Такой и должна быть любовь к прекрасной эрэа, чистой и непорочной, лишенной похоти и жажды, никакой иной кроме служения…
— Ричард, вы слишком много думаете.
Что ж, на этот раз сгорать со стыда мог с полным на то основанием. Думать об одной женщине в спальне другой. Интересно, кого он оскорбляет больше?
— Простите меня, — извинения вышли откровенно жалкими. — Я меньше всего хотел бы вас оскорбить. Мне нет прощения.
Марианна ответила долгим задумчивым взглядом и выдохнула. Совершенно не томно и неизящно.
— Вы просили меня не соблазнять вас, Ричард. Я вижу, что вы меня хотите. Вы сомневаетесь, что будете на высоте?
— Конечно, да. Но в же скажете, если я сделаю что-то не так? — лицо обожгло румянцем стыда за собственную поспешную и неуместную искренность. А Марианна засмеялась, прикрыв рот ладошкой.
— Вы… вы действительно неподражаемы, Ричард. Идите ко мне.
Он шагнул вперед, обхватил тонкий стан, конечно же утянутый корсетом, в ладони, приподнял на вытянутых руках, стремительно подошел к кровати. Марианна смотрела изумленно, может, слегка испуганно, и это было лучше, много лучше ее терпеливого внимания.
Она коротко вскрикнула, когда Ричард уронил ее на постель. Осторожно, конечно же уронил, корсет и пышные юбки — не самая удобная для таких кульбитов одежда. Он упал сверху, на локоть, чтоб не придавить. Марианна была хрупкой, не только казалась. Может, не такая ломкая, прозрачная, как Катари, но наверняка она привыкла к самому куртуазному обхождению.
— Я буду осторожен, — шепнул в губы, прежде чем поцеловать.
Сначала невинно, просто прижавшись к губам губами, потом осторожно попробовать сочные губы на вкус, скользнуть языком, не требуя впустить, просто изучая. Нежно пробежаться пальцами по лицу, лаская брови, щеку, погладить за ушком, скользнуть под подбородок, приподнимая лицо.
Марианна не мешала, лежала и смотрела на него снизу вверх, замерла вся на какие-то мгновения, а потом подалась навстречу, раскрывая губы, скользнув руками на плечи, лаская затылок и шею.
Эта женщина позволяла ему, разрешала, ждала… Но что-то изменилось. Теперь в этом не было терпения, спокойного и все принимающего, теперь в этом был… интерес? Ожидание? Что-то, что побуждало Ричарда нет, не стараться, но делать все так, словно это по-настоящему, словно Марианна ему дорога. Но стоило ли ласкать женщину, чемли тебе все равно? Ричард упрямо мотнул головой, уперся Марианне в плечо. Как можно ласкать женщину и остаться к ней равнодушным?
Марианна охнула, прогнулась в спине, когда почувствовала, как его руки скользнулией под спину, на ощупь  распутывая шнуровку. Не то чтобы Ричард умел это хорошо, но корсет мешал им обоим, а хотелось почувствовать Марианну такой, какой она была, без всего, и тем более без этого пыточного устройства, мешающего двигаться.
— Я сейчас… сейчас… — на мягких перинах удерживаться на коленях, чтобы не придавить хрупкую женщину своим весом было не так просто, но проклятая шнуровка все же поддавалась, а Марианна легко выворачивалась из одежды, кусала губы, явно веселясь. и чувствовать ее веселье было даже приятнее, что стремительно обнажающееся тело, такое белое, мягкое и доступное.
Изящные ножки в шелковых чулках обхватили бедра Ричарда, сжимая, приглашая, и он застонал, в голос, протяжно… Он же сейчас… Он просто не выдержит. Тем более, что наконец-то можно, с Марианной - можно.
— Что вы творите… Я же не сдержусь… Можно же?
Марианна не ответила, вцепилась пальцами ему в плечи, сжала на миг и принялась уже самого Ричарда избавлять от одежды. Вот он дурак: грубой тканью и к нежной коже. И тепреь уже была его очередь выворачиваться из одежды, подчиняясь умелы и совсем не требовательным рукам. Марианна была нежна и явно опытна, не задевала ногтями кожу, не рвала ткань, не пиналась, торопя и понукая…
— Вы тоже… можете не сдерживаться… Если хотите…
Может ли она вообще хотеть неопытного, неуклюжего мальчишку, что вжимается обнаженным телом в ее, созданное для любви, неги, для того, чтобы принимать в себя многих мужчин, дарить и получать удовольствие?
— Вы такой милый… Ричард… Идите ко мне…
Он скользнул пальцами между гостеприимно раскинутых ног, скользнул меж горячих, набухших складок, пока еще сухих снаружи, но уже чувствительных, податливых… Ни единого жесткого завитка волос, только гладкость нежнейшей кожи, горячей, такой непристойно открытой…
Ричард подался назад, сел на пятки, придержал ладонями за внутреннюю сторону бедер, заставляя раскрыться еще больше, ласкал взглядом открывшуюся плоть…
— Это так… красиво…
Марианна тихо охнула, слегка дернулась под руками, не пытаясь, впрочем, свести ноги.
— Вам нравится?
На этот раз Ричард не стал отвечать на томное поддразнивание, только скользнул вниз, приникая губами, оглаживая, раздвигая пальцами нежные упругие складки, с нажимом проводя языком, пробуя незнакомы вкус и аромат.

Так, без волос было разом и удобно и странно. Непристойно, развратно, горячо и остро… Ричард позволил себе чуть прихватить нежную кожицу зубами, едва обозначая кус, стремительно зализал, вдавливая язык в маленький комочек набухшей, затвердевший плоти. Марианна только тихо постанывала, подаваясь навстречу движениям его языка, цеплялась пальцами за волосы, раздвигала ноги шире, бесстыдно и требовательно, текла незнакомым терпким вкусом…
— О да, Ричард, продолжайте! Еще!
Он рывком подтянулся наверх, прижимая ладонь к искусанным губам, прижался влажными  губами между бровей, лизнул.
— Тшшшш… не надо. Вы такая красивая, такая нежная… я хочу вас и так. Позвольте мне сделать вам хорошо тоже. Как умею…
— Ох Ричард… Делайте уже что хотите… Вы просто невозможны…
Ричард сам не ожидал, что ответит на это смехом, легким, как игристое вино, что прижмется губами к губам, требовательно, словно имеет на это полное право, словно его желание взаимно. Мягкие тяжелые груди удобно легли в ладони, колени сжали бока понукая. приглашая и предлагая.
— Меня не хватит надолго… Я никогда раньше…
Марианна закрыла ему рот поцелуем, куда более требовательным, чем он позволил бы себе, и чем ждал от нее. Толкнуться во влажное, горячее лоно было просто и естественно, и так… так невозможно приятно.
Он кусал губы до боли. с силой сжимал кулаки, вцепившись в покрывало, и двигался, двигался резко и неаккуратно, быстро, не в силах остановиться или замедлиться. Только то, как скрещенные за его спиной ноги сжимались в ритме его толчков, подгоняя, да короткие совсем животные неизящные стоны, срывающиеся с губ женщины под ним давали надежду, что все идет правильно, что так и надо, что можно еще, и еще, и еще. Что нужно больше, сильнее, пока эти тонкие нежные пальцы с неожиданной силой вцепляющиеся в спину, расцвечивающие ее царапинами, не обмякнут, пока тело под ним не расслабится, лишенное сил. Но его не хватало, просто не хватало, собственная нужда, свое наслаждение туманило разум, лишало контроля, оставляя только животные инстинкты…
Он кончил внезапно для себя самого, содрогаясь в длинном, почти мучительном оргазме, почти без сил, слепо тыкаясь в искусанные губы, и чувствуя неразрешившееся напряжение в теле под собой…
— Прости… Прости, хорошая моя… Я сейчас… Сейчас… — он сам не понимал, что несет, сполз ниже, прихватывая губами торчащий сосок, сжимая зубы, медленно, осторожно и сильно, вжимая пальцы в набухший, затвердевший бугорок, ритмично надавливая, потирая, вжимаясь всем телом, притираясь кожей к коже…
Он втолкнул пальцы во влажное, сочащееся его семенем лоно, все четыре, прижав большим самое чувствительное место, толкнулся резко, как мог глубоко, почти грубо, жадно поймал стон. Скользнул свободной рукой на низ живота, надавил над лобком с силой, вглубь, мягко, толкнулся пальцами внутри, уже не боясь причинить боль, проворачивая руку раздвигая упругую плоть…
Пальцы сжало пульсирующей плотью, и он привычно приподнялся, давая свести ноги, сжать колени, сильнее надавил снаружи: ладонью на живот, большим пальцем внизу. Удержал, не давая вывернуться, убежать от наслаждения.
— Давай. Давай… Умница моя, сладкая, хорошая, нежная… Вот так…
Он покрывал ее лицо поцелуями, быстрыми, легкими, шептал заполошные нежные глупости, хвалил, рассказывал, какая она замечательная, как с ней хорошо…
Когда тело под ним окончательно обмякло, Ричард аккуратно улегся рядом, обнимая, натянул на них край покрывала. Рука сама скользила по разгоряченному телу, лаская, в голове царила звенящая пустота.
— Как ты… вы?
Марианна легко улыбнулась, подняла на него взгляд из которого еще не ушла мутная нега. Улыбнулась уголками губ.
— Думаю, что до завтра я не отпущу вас, Ричард. Для этого я… слишком удивлена.
— Я… — Ричард чувствует, что снова мучительно краснеет. — Что-то не так? Вы… Я могу продолжить, если вы хотите…
Он аккуратно прижался губами к виску, вдохнул терпкий цветочный запах духов, смешанный с острым ароматом пота, зарылся носом в потные, чуть влажные волосы.
— Отдохните, Ричард. Нас с вами ждет долгая ночь.
— Вам… вы… Я могу остаться?
— О да. Мне слишком интересно, на что еще вы способны.

Анон

Re: ОЭ-фест

12/2 Ричард/Джастин. Джастин жив, обитает в Олларии, под другим именем, внешностью, без всяких титулов живёт обычную жизнь и его всё устраивает. (Алва скорее всего в курсе и помогает, но отношений у них нет). Дик случайно встречает Джастина, они становятся друзьями (как минимум, можно и рейтинг), Джастин помогает Дику разбираться в происходящем. Бонус за Алву, который узнаёт об этих встречах

Автор очень извиняется перед заказчиком, за то что тут слишком много Дика и слишком мало Джастина, а ещё выползла неучтенная ОЖП, и есть два побочных пейринга Дик/ОЖП и Джастин/ОЖП. 
Примерно 5К слов, не бечено, не вычитано, смотреть уже не могу на этот текст.

▼Скрытый текст⬍

Впервые они встретились на площади Оленя.
В тот день Дик терпеливо выслушал все сетования Эра Августа, о том какие тяжелые времена настали для всех людей чести, как нужно сжать зубы и терпеть и прочие, не то чтобы занудные, но уже порядком надоевшие, по пятому кругу слышанные наставления, распрощался с Налем, который умчался по своим служебным делам, едва они вышли с постоялого двора, где скрывал их встречи кансилльер, и теперь у него осталось пара часов — побродить по улицам столицы, полюбоваться на хорошеньких цветочниц и поужинать по-человечески, прежде чем возвращаться к неизбежным издевкам Арамониных подручных.
На площади разворачивали представление кукольного театра, разыгрывали что-то из Дидериха, кажется «пасынков Талига», и Дик не смог уйти до самого конца, а по окончании представления — не мог не бросить кукольнику всё, что сжимал в кулаке. Мастер многословно благодарил молодого господина, а Дик с тоской понял, что ужинать ему сегодня придётся только в Лаик. Темнело по-зимнему рано, и с площади он вышел уже в уютных сиреневых сумерках.
— Унар? — окликнули его. Дик с опаской обернулся, ожидая подвоха, но высокий не броско одетый мужчина (не то мелкий дворянин, не то состоятельный мещанин, под зимним плащом не понять) приветливо помахал ему открытой ладонью. — Простите мой вопрос, вы ведь из Лаик?
— Да. — ответил Дик, всё ещё остерегаясь.
— Позволите угостить вас ужином? В моё время в Лаик совершенно не съедобно кормили.
— Простите, но я опаздываю. — отмахнулся Ричард.
— Ещё нет и пяти, уделите мне хотя бы полчаса времени…
— Арамона переводит часы вперёд, чтоб было кого наказать… — Если бы не эта гадкая мысль об Арамоне, возвращаться к которому не хотелось до стиснутых кулаков, если бы не представление на площади, разбудившее в душе мысли о том, что не все случайности от Леворукого, и сама судьба может встретиться тебе в подворотне и подарить шанс на победу, если бы он плотно пообедал, возможно вся жизнь Дика пошла бы по другому пути, но он был глуп, наивен и голоден, а потому прервался на полуслове, кивнул, и пошел следом за незнакомцем в лабиринт узких улочек и проходных дворов.
Выбранное спутником заведение Ричард счёл бы убогим, если бы эр Август не назначал свои встречи в местах ещё более неприглядных. Общий зал был жарко натоплен, еду принесли почти сразу, вино оказалось неплохим, хоть и не крепким.
— Джорж, — представился мужчина, когда принесли еду и вино. На вид ему не было и тридцати, темные волосы собраны в хвост, цвет глаз никак не удавалось разобрать ни в сумраке на улице, ни в скверно освещенном зале. Через скулу шел неровный, как будто рваный, но видно давнишний, уже побелевший шрам.
— Ричард, — кивнул ему Дик, салютуя бокалом.
— Не сочтите за наглость, — начал разговор собеседник, пока Дик расправлялся со своим рагу, — мне позарез нужно передать весточку вашему однокорытнику, но если об этом узнает кто-то из соглядатаев, ни мне, ни ему не поздоровится. Я видел его сегодня, но за ним шли аж трое, и не рискнул подойти. Вы же рискуете куда меньше, тот кто таскался за вами, отстал ещё на середине пьесы. Видимо не любит Дидериха…
— За мной следили? — похолодел Ричард. — Кто?
— Кто-то из людей Манрика, если я не обознался.
Дик едва не подавился. Задержал дыхание, досчитал до шестнадцати. Ярость отступила.
— Я не буду спрашивать, что им от вас нужно, вероятно вы и сами не знаете, но раз враги у нас общие, то возможно и общие друзья найдутся? — улыбнулся собеседник, наливая ещё вина.
Дик выпил, не чувствуя вкуса. Но взять себя в руки смог.
— Конечно, я помогу вам. — Сказал он, снова принимаясь за еду.
Джорж отодвинул тарелку, убрал подальше бокал и поближе — подсвечник. Достал из запазухи перо, чернильницу-непролевайку и лист бумаги. Минут десять что-то размашисто писал, иногда останавливаясь и в задумчивости покусывая кончик пера. Потом посадил кляксу, выругался, присыпал песком из мешочка (надо же, и его с собой таскал!) сложил конвертом, а на соединенные углы капнул воском и приложил к капле печатку перстня. Дождавшись, когда Дик закончит сражаться с рагу, протянул ему конверт и пояснил.
— Передайте письмо унару Валентину. Если не сможете передать — сожгите.
— Если он напишет ответ, где мне вас найти?
— Приходите через неделю на представление, будет «Плясунья-Монахиня». Мне нравится, как старик Буффо читает Дидериха, очень проникновенно. За вами наверняка снова будут следить, но если вы до конца пьесы отойдёте отлить в подворотню за домом башмачника, я вас перехвачу. Там достаточно темно, чтоб соглядатаи туда не сунулись, а если сунутся — не разглядят.
Дик убрал письмо запазуху, поблагодарил за ужин и компанию, и отправился было к выходу, но Джорж воскликнул «постойте» и принялся одеваться следом.
— В этом заведении не любят чужих, — объяснил он, когда они вышли во двор. — Скажу иначе, прилично одетых людей не любят в этой части города. Я провожу вас. Где вы оставили лошадь?

В Лаик он успел вовремя, даже за полчаса до срока. Весь вечер чужое письмо жгло грудь. Передать его Дик отважился только за полчаса до отбоя, подгадав так, чтоб Валентин ещё одевался, а сам он только только вошел в купальни. В этот час тут было пусто, кроме них только Бласко, отфыркиваясь, стоял под струями воды и ему точно было не до них. Дик вытянул из запазухи письмо, и аккуратно, так чтоб Валентин точно увидел, засунул его под чужой колет. Валентин посмотрел на него… как-то иначе, не таким застывшим взглядом ледяной статуи, а как будто с удивлением, кивнул, оделся и вышел.
За следующую неделю за учёбой и всё ближе подбирающимися финальными соревнованиями он и думать забыл о случайной встрече и переданной спруту записке. Валентин сам напомнил о себе, так же подгадав одевающегося Дика в раздевалке накануне увольнений. Его письмо даже не было запечатано, просто сложенный вчетверо листок бумаги. О сколько времени уже почти спящему Дику пришлось убеждать себя, что читать чужие письма — даже одним глазком — низко и недостойно человека чести! Честь и сонливость победили любопытство с разгромным счетом, а на утро Дик спрятал письмо и забыл о нём до вечера.
Нынче эр Август Ричарда видеть не пожелал, а Наль в этот раз никак не хотел оставить его в покое, и пообедав (не всё же объедать странного знакомого), он потащил кузена на площадь, смотреть на кукол старика Буффо. Реджинальд выдержал первые три сцены, потом отговорился холодом и делами и сбежал. Впрочем, Дик тоже не досмотрел спектакль до конца, он тоже замерз и хотел скорее встретить этого странного человека.
В подворотне под вывеской с карикатурным дырявым башмаком было темно как в душе у висельника. В этой темноте его аккуратно взяли под локоть и втолкнули в дом. Дик даже не успел возмутиться, как разглядел в неверном свете знакомый шрам на скуле.
Его в полном молчании вели по пустующему дому вверх, в мансарду. Оттуда они выбрались на крышу, и по крышам миновали ещё три или четыре дома. Дик снова почувствовал себя героем пьесы, и успел даже замечтаться, когда его поманили в очередной провал чердачного окошка. С чердака они спустились по шаткой лесенке-стремянке в какое-то пустое заваленое хламом помещение, из него вышли на узкую лестницу большого шумного дома. Джорж спустился на один пролёт и кивнул на длинный коридор с рядами одинаковых дверей, а потом и открыл одну из них. Это безмолвное путешествие странно сблизило их.
— Ну здравствуйте, унар Ричард! — сказал Джорж, уже захлопывая дверь.
— Здравствуйте. — эхом откликнулся Дик и тут же без реверансов вручил ему письмо.
За дверью была обычная небольшая комната: стол, стул, сундук под окном и кровать. Джорж кивнул Дику на кровать, сам подошел к столу, зажег сразу четыре свечи и взялся за письмо. Наконец-то было достаточно света, чтоб Дик смог хоть немного рассмотреть своего нового знакомого: волосы его, темно каштановые, а не черные, как ему в прошлый раз показалось, вились от влаги крупными кольцами, глаза странного оттенка, голубые с коричневой каймой, обычно такие кажутся зелеными, его же отдавали фиолетовым, шрам на скуле не заканчивался, а тянулся тонкой полоской по виску и уходил под волосы.
Он перечитал письмо раз пять, не меньше, бегло и размашисто написал ответ, запечатал его как в прошлый раз, и только тут вспомнил о Дике.
— Простите. Мы не виделись больше года, я так соскучился. — и улыбнулся какой-то застенчивой, обезоруживающей улыбкой.
Человек с такой улыбкой не может быть подлецом — почему-то подумалось Дику.
— Пустое, — ответил он. — Расскажите, за мной снова следили?
— Конечно. Только в этот раз были двое, причем каждый сам по себе, а не вместе, и этих молодчиков я не знаю. Вы становитесь всё популярнее в столице. Думаю, после вашего таинственного исчезновения за вами будут ходить уже втроём, а может и впятером.
Дик улыбнулся, представив себе шеренгу соглядатаев, гуськом идущих за ним по улице.
— Тогда вероятно через неделю нам лучше не встречаться, а через две — уже нет смысла, после дня святого Фабиана вы сможете встретиться с Валентином без моей помощи.
— Боюсь, после выпуска из Лаик, я тем более не смогу передать ему весточки. Даже с вашей помощью. — И столько тоски было в его голосе, что Дик не удержался:
— Вы так скучаете по нему?
— Конечно. Расскажите мне о нём, пожалуйста.
Следующие полчаса Дик с трудом выковыривал из памяти малейшие детали, касающиеся унара Валентина. Много ли он мог рассказать о нём? Всегда бесстрастном, застёгнутом на все пуговицы, с ледяным равнодушием на лице… Даже когда штаны Арамоны кружили над обеденным залом, когда другие чуть с ног не валились от хохота, Валентин лишь на долю секунды приподнял уголки губ. Отсюда разговор свернул на проказы Сузы-Музы, дальше рассказ потек веселее и скоро оба уже смеялись.
— Мне пора. — с грустью заметил Дик, когда колокола собора отзвонили пять. — Можно мне прийти к вам снова через неделю, или это будет слишком опасно?
— Попробуем иначе. Я сейчас выведу вас отсюда через лестницу для слуг. А на следующей неделе вы придёте через парадный вход и спросите у мадам Рени Жоржетту.
— То есть как …Жоржетту? — не понял Дик. То есть он уже понял, но верить не хотел. — Вы хотите сказать…
— Да, именно. Мы с вами сейчас в доходном доме, первый этаж тут занимает бордель, на втором живут девушки и постояльцы. Визит дворянина к мадам Рени точно не удивит тех, кто за вами наблюдает. А тут я вас встречу.
Дик пылал ушами и попробовал отговориться.
— Но… я эсператист.
— О, вся старая знать мнит себя эсператистами и никому из них это не мешает ходить по борделям, даже по гайфийским. Или вы.? О создатель! В нашей семье не принято отправлять сыновей в Лаик раньше, чем к дамам, и я признаться думал, что это общепринятая практика. Простите. Если это для вас так важно, придумаем что-нибудь другое.
— Нет, я… я приду, — выдавил из себя Дик. Он знал, что легко краснеет, а такие разговоры и вовсе вгоняли его в ступор. — Мне действительно пора. Хотите, я приведу сюда Валентина?
— Не надо. Это слишком опасно. Если сможете, расскажите ему как меня найти, но только ему самому и это только на самый крайний случай. Нам нельзя так рисковать. Я до сих пор жив только потому, что никто не знает о моём существовании… — грустно улыбнулся он.
Джорж вывел его через калитку на тихую улочку, сумерки сгущались, Дик с трудом нашел дорогу до трактира, где оставил лошадь, и поспешил в Лаик, обрадовать Валентина.
В этот раз они были в купальне вдвоём. И Валентин не стал ждать, раскрыл конверт, прикипел глазами к потрепанной бумаге. Прочел раз десять не меньше и бросил в камин.
— Это низко, унар Ричард. — вдруг сказал он. — Чем бы ни поманил вас Штанцлер, но такие шутки недостойны дворянина!
Голос его, всё такой же равнодушный и бесцветный, вырвал Дика из его собственной расслабленной задумчивости. Он уже стоял под струёй ледяной воды, чувствуя как все события, на которые был так богат этот вечер, понемножку укладываются в голове, и к такому разговору оказался не готов.
— Что случилось? — только и смог спросить он.
— Зачем вы так издеваетесь надо мной?
— Я?
— Зачем эти письма?
Всё сонное благодушие враз улетучилось из головы. Стало холодно и неуютно.
— Не хотите, не читайте и не отвечайте. Я не знаю, что там. Не читаю чужих писем.
Дик наскоро домылся, впопыхах оделся, выскочил из купален не глядя на Валентина, и поспешил к себе в келью.
Следующие дни Дик ходил как в воду опущенный, не мог толком сосредоточиться на занятиях, всё время грызла изнутри противная мысль, он честно хотел помочь, но кажется вместо этого только навредил Валентину. Быть связным между однокорытником и его другом было приятно, быть орудием злоумышленников — противно. Что делать дальше — и вовсе не понятно. Он никак не мог смириться с тем, что целью его нового друга было поиздеваться. Да, придётся себе признаться, за две короткие встречи Дик начал считать Джоржа другом и даже доверять ему. Мог ли Валентин что-то не так понять или на пустом месте обидеться? Мог ли сам Дик так ошибиться в человеке? Да запросто. Как быть в следующий выходной? Идти ли к мадам Рени или не рисковать?
Определиться с последним «помогли» очередные придирки Свина: за нелепую перебранку с Эстебаном на выходе из трапезной, их обоих лишили права выхода в город, но Эстебана в последний момент, конечно, помиловали. Дик даже не очень расстроился: близились экзамены.
А на следующей неделе вдруг стало не до того. Выйдя на ватных ногах со встречи с эром Августом, отделавшись кое-как от Наля, Дик бездумно поплёлся по Олларии. Нагуляться напоследок, перед тем как этот, что греха таить, полюбившийся ему город, снова станет ему недоступен. Он гулял и прощался: с тихими переулками, с просторными площадями, заколоченными на зиму фонтанами. Ничего удивительного, что ноги сами принесли его на площадь Оленя, где начинал своё представление старый Буффо. С первыми словами незнакомой на этот раз пьесы, Дик будто проснулся, скинул то сонное оцепенение, в котором провел последние часы и почти бегом припустил к дому мадам Рени.
Мадам оказалась невысокой, очень полной и рыжей. Белила на лице и огненно-рыжие волосы делали её похожей на одну из кукол, недавно кривлявшихся на сцене.
— Мне… — замялся он, — Мне нужна Жоржетта.
Мадам смерила его странным взглядом, и озабочено покачала головой:
— Но, молодой господин, Жоржетта больше не работает тут. — владеть лицом Дик даже не пытался, и его разочарование, не укрылось от мадам. — Идите к Колетт, они похожи и большие подружки, вам понравится. Колетт! Иди сюда немедленно! — прокричала она куда-то в зал.
Не будь Дик так растерян, он бы отказался, но пока он собирался с мыслями, Колетт уже подбежала к ним, а там и затащила его в комнату, богато отделанную, но до того крохотную, что всю её обстановку составляла одна огромная кровать. Впрочем, что ещё нужно в борделе? Заперев дверь, девушка сняла с оторопевшего Дика плащ и принялась стаскивать с него унарское облачение.
— Не стойте столбом, раздевайтесь. Минут через десять нагрянут ваши топтуны, как пить дать вломятся, и не дай создатель увидят вас одетым! Да не краснейте так, он вас неделю назад ждал, а сейчас уехал, предупредил, чтоб не прогнали. Раздевайтесь!
Дик не то чтобы отмер, но скинул колет, расстегнул рубашку и принялся стягивать сапоги, Колетт тем временем ловко выпуталась из платья, оставшись в одних чулках и дальше Дик снова очутился не в себе. Она помогла ему с штанами и сапогами, а там и с исподним, а потом повалила на кровать, уселась сверху, поёрзала на нём, от чего Дик и без того румяный стал вовсе пунцовым, и с наглым видом поинтересовалась:
— А как вас всё-таки зовут?
— Ричард.
— Ну значит не соврала Жоржетта! Ну что, начнём или будем ждать зрителей? — она снова поёрзала, и Дик к своему стыду понял, что уже «начал». — Какой вы отзывчивый! Давайте сначала я? — и Колетт, сообразив, что от него она ничего толком не добьётся, решила действовать сама. Она сползла с кровати, устроилась между его ног и с хитрющим выражением на лице… взяла в рот его привставший член. Дик забыл обо всём — о Джорже, о соглядатаях, о своём завтрашнем позоре, он даже имя своё забыл на какое-то время.
А потом загрохотало, со второго удара замок с двери сорвало, и в комнату ввалились двое мужчин, полностью по зимнему одетых и со шпагами. Колетт завизжала так, что задрожали стекла, Дик сполз на пол, пытаясь нащупать, куда кинул перевязь со шпагой, когда раздевался. Нащупал, оттолкнул девушку, так и не переставшую визжать за спину и выпрямился, обнажив шпагу. Незнакомцы выругались и без объяснений отступили в коридор. То ли шпага, то ли девушка им явно не понравились, они попытались сбежать, но по коридору уже грохотали сапоги — пути отступления перекрыла охрана борделя. Что они хотели увидеть? Неужели Джоржа? Дик накинул плащ и выглянул в коридор.
— Прощения просим, вашблагородь, не уследили! — извинялись двое плечистых детин с дубинками. Они уже уложили топтунов на пол и теперь лениво обыскивали их. — Не извольте волноваться, эти вас больше не побеспокоят, — и пнул одного из лежащих, как бы в подтверждение своих слов. — Колетт, дурочка, отведи господина наверх, пока тут дверь чинить будем! Простите вашблагородь, за такой конфуз…
Девушка тем временем уже оделась сама и собрала разбросанную по комнате одежду Дика, помогла надеть сапоги и без разговоров повела его к лестнице.
Они зашли в ту же комнатку, где Дик гостил прошлый раз. Колетт снова разделась, выпутала Дика из плаща и невинно поинтересовалась:
— На чем мы остановились?
Следующие полтора часа Дик потом так и не смог вспомнить. Кажется, он трогал-трогал-трогал девушку везде. Кажется, она сидела у него на коленях и царапала ему плечи длинными ногтями. Кажется, она о чем-то просила его, но он не помнил о чём. Кажется, потом он долго рассматривал её лоно, и снова трогал-трогал-трогал то, о чем и помыслить до того не мог. В себя он пришел, когда на улице отзвонили пятый час. Он лежал на спине, а Колетт сидела на нём верхом и водила тонким пальчиком по его груди.
— Не опоздаешь? — спросила она, слезая.
— Да. Наверное. — Откликнулся он, вслед за ней сползая с кровати. Тело было странно лёгким и звонким. В голове тоже легонько звенело, но сознание не мутилось, скорее наоборот. Мыслилось непривычно легко и спокойно. И Дик только сейчас сообразил, что стоило сделать. — если я напишу… Жоржетте, ты передашь?
— Конечно! Тут и бумага с чернилами есть, садись да пиши. — Она не спеша оделась, потом помогла ему, а потом тихонько стояла у окна, пока он пыхтел над бумагой. Он старался писать честно и коротко, но получалось плохо. Он знал, из наставлений дяди и эра Августа, что стоит избегать имён и титулов. Он прощался. Извинился что не смог прийти неделю назад, что не смог убедить «вашего друга» написать ответ, что после для святого фабиана будет вынужден уехать из города и возможно, они никогда больше не встретятся, что благодарен судьбе за их встречу, что будет рад считать получателя своим другом и если тому снова понадобится помощь, не откажет в ней. Письмо получилось сбивчивое и сумбурное. Но пора было уходить.
Письмо он оставил на столе, как и все деньги, что были при себе, Колетт же, не глядя на них, повисла у него на шее, вцепилась в него и не выпускала, пока её как следует, глубоко и нежно, не поцеловал.
— Ты если сможешь — приходи ко мне ещё. Мне с тобой хорошо, правда, — прошептала она, отпуская.
Дик скользнул в знакомый уже черный ход и почти бегом припустил до трактира, где оставил лошадь.

Следующие дни оказались так насыщены событиями, что ни о Джорже, ни о Колетт Дик и не вспоминал, было не до того. Он вспомнил этот суматошный но волшебный вечер, когда эр Август, отчитывая его за присягу Ворону, неожиданно сказал
— Конечно, ты молод и подвержен соблазнам, и кто я такой чтоб осуждать тебя, когда ты топил своё горе в борделе, но…
— Значит, это ваши люди следили за мной?! — от гнева Ричард растерял всю свою сдержанность.
— Но, Ричард, конечно! Они же следили за твоей безопасностью, как я мог оставить тебя без присмотра.
— Они всерьёз думали о моей безопасности, когда ворвались в нашу комнату со шпагами? Хотели спасти меня от голой шлюхи?
Дик стиснул кулаки, досчитал до шестнадцати, выравнивая дыхание, не слушая увещевания, прервав их на полуслове, простился и вышел.
После этого разговора хотелось помыться. Идею идти и обсудить произошедшее с Джоржем он отмел сразу, ведь если это были люди кансилльера, и они собирались напасть на Джоржа… получается Джорж — враг людей чести? Но он говорил о человеке Манрика, а быть одновременно врагом и Манрика и эра Августа? Да и Дорак, если верить Джоржу, был бы рад получить его голову. Что же получается, он — против всех? Дело отца, великая Талигойя где-то глубоко в душе намертво схватились с простой человеческой привязанностью, которую щедро подпитали образы благородных разбойников из «пасынков талига». Ему самому, как и Валентину, Джорж совершенно точно не враг, в этом Дик был уверен. Он будет молчать о Джорже, что бы ни случилось.

Следующая встреча расставила все по своим местам. Возвращаясь с петушиных боёв, Дик привычно задумался, и увидел окруживших его бандитов только когда все пути к бегству были перекрыты. Он выбрал позицию так, чтоб не зашли за спину и уже успел подумать, как обидно быть так бездарно зарезанным висельниками, когда раздались первые выстрелы. Короткий бой он запомнил плохо, ему вскользь досталось по руке, двоих застрелил Джорж, двоих заколол, и ещё одного легко ранил сам Дик, но они сообща позволили ему удрать, опасаясь, что заведет в ещё одну засаду.
— Ты как? — спросил Джорж, перезаряжая пистолет.
— Ушиб, ерунда. А ты?
— Ни царапины, люблю пистолеты! — усмехнулся он в ответ. — Заходи как-нибудь, Колетт соскучилась, — снова улыбнулся и исчез в проулке. В конце улицы как раз появился Наль.
Он приходил «к Колетт» пару раз в неделю. Обычно они сидели втроём у Джоржа в комнате, пили вино, болтали, смеялись и почти сразу перешли на «ты».
— Чем же ты живёшь? — поинтересовался однажды Дик.
— Это большая тайна! — заговорнически подмигнула Дику Колетт.
— Я шпионю за шпионами. — ответил Джорж и увидев недоуменый взгляд собеседника, пояснил, — Кроме Дорака, Алвы, Штанцлера, свои топтуны есть практически у всех — у Приддов, Манриков, Ариго, Колиньяров, Савиньяков. Причем это одни и те же люди, и эти люди продадут информацию не тем кто больше заплатит, а всем сразу, они слишком жадные. Ну и есть ещё масса людей попроще, тех дворян, кто подальше от кормушки и редко бывает в Олларии, у адвокатов, у послов и консулов, у цехов и гильдий. Игры Дорака и Штанцлера — мышиная возня по сравнению с гильдийскими войнами. Как агарисская гильдия ювелиров пыталась выкрасть у гайфийской секрет огранки «двойной гайфийской розой» — это была эпопея на тридцать лет, две войны и одну анафему. Так вот я торгую информацией, кто за кем отрядил соглядатаев, за это платят куда лучше, чем за собственно слежку. За тобой например, сейчас ходят трое — один для Манрика и Дорака, один от кансилльера (из тех, кого поймали ребятки мадам Рени) и ещё кэналлийцы твоего эра. Но эти — скорее охрана, чем слежка.
— И сколько стоит эта информация? Ну так, на будущее?
— Для своих — в подарок! — рассмеялась Колетт, наклонилась к нему и нежно поцеловала. Дик со всем своим пылом ответил. Он много думал потом, что вероятно именно в этот момент он понял, кто в Олларии для него «свои».

После позорного проигрыша Эстебану, последующего отыгрыша эра над Килеаном, и мерзкой выволочки, устроенной ему кансилльером, Дик привычно пришел к друзьям, и из него, и так не не очень скрытного, быстро вытащили всю историю. Джорж ухмыльнулся:
— И тут Мариана хлопнулась в обморок, да? А рукава у твоего эра и Салигана наверняка были такими кружевными и пышными, так что даже кольца прикрывали? Хотя обычно он такие не носит?
— Откуда ты знаешь?
— Ну, понятно же, что и Килеан мухлевал, когда обставил Валме, и Алва свою триаду собрал не благодаря удаче. Хочешь научу?
— Это же подло!
— Мухлевать — подло, а вот видеть, когда другие мухлюют, очень полезно. Кости у твоего Эстебана тоже наверняка были непростые, но с ними труднее, — Он полез в сундук, и полминуты спустя достал потрепанную колоду. — Правила знаешь?
Так Дик нашел себе ещё одно занятие на следующие недели. Колетт тоже с удовольствием присоединялась к их игре, и надо сказать она шулерство чуяла намного чаще и раньше Дика.

Когда Ричард глядел, как комкает платок в тонких пальцах Её Величество, он поневоле подумал, что Колетт бы уже распознала враньё. Он стыдился, но всё равно никак не мог перестать думать о Колетт, о продажной женщине, находясь так близко от королевы. Они были очень похожи — те же длинные пепельные косы, те же чистые голубые глаза, даже черты лиц чем-то схожи, те же узкие плечи и тонкие пальцы. Их невозможно было сравнивать — живущую в золотой клетке, хрупкую и несчастную Талигойскую Розу и нищую, но лучащуюся жизнью и нежностью бордельную девку.
Но не сравнивать их у Дика не получалось.
Он почти не слышал восхваления отцу, но с каким-то странным чувством узнавания выслушал и запомнил историю об опозоренном и убитом Придде, а когда королева начала рассказ о тяготах королевской супружеской жизни, он размышлял не о бессилии Фердинанда и жестокости первого Маршала, а о том, что Колетт о своих клиентах никому не рассказывает, и на его расспросы огрызается. Потом королева заговорила о Гальтаре, о магии, о древних проклятьях и Беатрисе Борраска, и Дик наконец смог сосредоточиться на разговоре.
Стоило ли сомневаться, что после этой выматывающей аудиенции ноги сами привели его к дому мадам Рени?
Джоржа не было. Колетт проводила Дика к нему в комнату, усадила, разлила вино, вручила бокал и только потом спросила:
— Дик, что с тобой?
Дик встряхнулся, пригубил вино, посмотрел на Колетт как впервые: на лучистые глаза, тонкие бесцветные брови, крохотные веснушки на тонком носике, тяжелую косу, из которой лёгкий чуть вьющийся волос выбивался целыми буйными прядями, окружающими голову светлым нимбом… поставил стакан и потянулся за поцелуем.
Когда вернулся Джорж, между ними всё уже закончилось. Дик успел одеться и помочь девушке расчесаться, и даже завязал какой-то лёгкий весенний разговор, но запах недавней любви стойко держался в комнате. Джорж принёс крохотный букетик первоцветов, под цвет глаз Колетт, и та повисла у него на шее, целуя, а Дик с удивлением понял, что не испытывает ревности, только радость за друзей.
— У Дика что-то случилось, он сам на себя не похож, — объяснила Джоржу девушка, вдоволь нацеловавшись.
И Дик рассказал всё, с самого начала. Об эре Августе, что требовал подчинения, но помогал только нотациями, требованиями и обвинениями, о первом маршале, что сразу же, едва приехал домой со дня святого Фабиана, открестился от своих обязанностей эра, и даже называть себя эром не позволил, о королеве и её допросе, о несчастном Джастине Придде, о судьбе которого так сокрушается её величество.
Посреди фразы Дик вдруг заметил, что Джорж отставил свой бокал и до побелевших костяшек сжал кулаки. На его лице тоже проступило что-то очень болезненное.
— Я расстроил тебя? Прости, не хотел — прервал он свой поток откровений.
— Нет Дик. Это ты прости. — Дик удивился, он никогда не слышал от спокойного, всегда чуть хохмящего Джоржа, таких тяжелых интонаций. Тот продолжил, — Ты ведь так и не догадался, да? Это ведь она обо мне, представляешь? Им оказалось мало моей смерти, теперь они хотят поплясать на моей могиле…
Колетт вскочила, подошла к Джоржу и обняла его за плечи, Дик, чуть помедлив, последовал её примеру. Теперь настала очередь Джоржа говорить, а остальных — выслушать.
— Тебе не сказали ни единого слова правды, Дик. Я и правда был влюблён, но не в Алву, упаси Создатель, а в Катарину. Она наигралась мною, а потом нашла другого идиота, а мне дала отставку… Я уехал в Торку, искать смерти, там встретил Алву, и мы… подружились. Он не дал мне утонуть в отчаянии, но поверь, только как друг и собутыльник, не более. А потом я вернулся домой и мне принесли её письмо. Я как дурак, поверил, пришел куда сказали, а там засада. Три пулевых и тяжелая контузия, видишь? — он провел пальцем по шраму на скуле. Отец, брат, слуги… весь Васспард успел убедиться в моей смерти, и только мама задержалась, чтоб порыдать над телом, и заметила дыхание. Я был контужен так основательно, что пролежал без сознания шестнадцать дней. Меня выходили двое слуг, кто подчинялись только ей, а не отцу, для остальных я умер и стал выходцем — так они объяснили пропажу тела. Моя безумная сестрица столько наговорила о своей мести, что в моей посмертной судьбе никто не усомнился, даже Валентин, хотя уж он-то должен был бы… А картиной Штанцлер припугнул отца, чтоб он, как супрем, не начал рыть землю, ведь на теле нашли письмо Её Величества, и одного этого письма было достаточно, чтоб развести Фердинанда и лишить Карла прав на трон. Отец сдался, ведь месть не вернула бы меня, а у него остались другие дети, которым тоже могли устроить засаду.
— Чудовищно. — Выдохнул Ричард Джоржу в основание шеи. Они так и сидели на кровати обнявшись, втроём, и некоторое время молчали.
— А почему «Джорж»? — спросил вдруг Дик.
— В нашей семье считается что одно имя — только для плебеев, я же Юстиниан Георг Теофил. Три имени — три жизни. Юстиниан мёртв. Когда Джорж поднакопит денег, купит поместье где-нибудь в Пуэне, сыскарь Джорж тоже сдохнет, а Теофил, наконец женится… — при этих словах он глубоко и нежно поцеловал Колетт, — и начнёт уединенную жизнь, среди детишек, дубрав и лошадей.
— А как же герцогство? Ты же наследник?
— Из Валентина получился куда лучший Придд, чем из меня, правда. И потом кто разрешит наследнику жениться по своему выбору? На той, к кому лежит сердце?
— Ну, у Рамиро же получилось? — неуверенно улыбнулся Дик.
— Нет уж, ни правящую династию менять, ни делать Колетт королевой я точно не собираюсь. — улыбнулся в ответ Джорж.
Они ещё долго сидели обнявшись, допивая вино прямо из горлышка и на мятежную душу Дика наконец снизошел покой.

Когда он, немного заполночь, пробирался от конюшни через кухонную дверь в особняк Монсеньора, меньше всего ожидал, что его окликнут:
— Юноша? Уже и не чаял вас увидеть. Где вы пропадали сегодня весь день и большую часть ночи?
— В борделе, монсеньор. — потупившись, как пристало истовому эсператисту, ответил Дик.
— Ах, в борделе… У мадам Рени? — Дик едва заметно кивнул. Из темноты перед ним раздался ехидный смешок. Конечно, ведь Джорж говорил, среди таскающихся за Диком топтунов, есть и кэналлийцы. Но когда Дик уже уверился, что его сейчас как-то особенно изощренно унизят, монсеньор добавил, — Передайте привет от меня Жоржетте, когда в следующий раз навестите её. Надеюсь, при встрече с ней вы не опускаете глаза, как сейчас?
Дик замер и стоял, обдумывая, что хотел сказать эр, и даже не заметил, как остался один.

Отредактировано (2022-12-24 22:36:13)

Анон

Re: ОЭ-фест

159. Ли/Пьетро. Недоверие и предубеждение со стороны Ли (потому что слишком уж сияющим выходит Пьетро по рассказам Арлетты) и равнодушие со стороны Пьетро

Итак, часть третья. Она же последняя, в которой Ли и Пьетро спасают мир
1250 слов

▼Скрытый текст⬍

Пламенные лошади ступали рядом, и Лионель видел, как прямо держит спину Пьетро. Этот Пьетро, в котором не осталось ни капли церковного.

— Мне что-то чудилось, пока я не очнулся, — начал Лионель и дождался, когда голубые глаза глянут на него вопросительно, — и, среди прочего, я видел вас. Вас и некоего немолодого эсператиста. Одет тот был весьма богато.

— Полагаю, это был эсперадор Адриан, — Пьетро взял повод в одну руку и приложил пальцы к губам. Ли живо представил, как тот обхватывает их и влажно облизывает... — Да пребудет он в Рассветных Садах, пока не иссякнет срок ожидания.

Неужели сын? — поразила догадка. Или, если посчитать года, скорее внук, ведь Пьетро никак не может быть больше тридцати. Лионель постарался оживить в памяти образ Адриана, чтоб найти сходство.

— Могу ли я предположить, что эсперадор был не столь свят?..

— Никто не святее Создателя, господин Савиньяк.

Пьетро заставил своего вороного подойти ближе. Если протянуть руку, можно коснуться плеча или светлых волос. Лионель вдруг вспомнил, что едет умирать, и впервые почувствовал, что затея ему не нравится. Он вообразил себе траурную процессию, мать в слезах, Росио в черном...

— Даже вы? — спросил он, забывшись в ожидании неминуемой героической кончины.

— Что именно заставляет верить вас в мою святость?

Лионель задумался: Пьетро ловко убивал и лгал, отметая о сомнениях. Наверняка нарушал и все прочие заповеди, однако с него можно было бы писать блаженного Георгия, который молится, чтобы река потекла вспять.

Башня стала немного ближе. В прошлый раз путь показался мимолетным, в этот тянулся, но Лионель не возражал, если бы теперь он продлился годы и столетия. Время тут текло иначе.

— Серое было вам к лицу не хуже красного, — бросил Лионель.

Пьетро усмехнулся и неуловимо напомнил юного еще Эмиля: тот же свободолюбивый изгиб губ.

— Вы вынуждаете меня вернуть комплимент, но делать этого я не стану. На вас серое мне приглянулось больше.

Пьетро встал на стремена, и его лошадь рванула, огненные хвост и грива смазались от скорости. Отставать Лионель не любил — и не умел.

***

Верх у башни был плоский и гладкий, словно из темного стекла. Их фигуры отражались в нем перевернутыми вытянутыми силуэтами, и казалось, что по ту сторону двое тоже исполняют свое предназначение.

Пьетро подошел к краю, и Лионель едва не ухватил того за рукав: едва ли тут можно погибнуть, сорвавшись вниз, однако... Оставаться в одиночестве не хотелось. Удивительное дело, но он привык к этой странной компании.

— Хотите кого-нибудь позвать? — осведомился Пьетро, отшагнув спиной вперед от обрыва в бесконечность. — Армию, герцога Алву, госпожу графиню?..

Пьетро повернулся. Он был серьезен, но Лионель заметил, как дрогнули губы: над ним потешались, и обычно решившийся на такое получал свое. Не сразу, после, когда шутка успевала забыться.

— Я и вас не звал, но тем не менее вы тут.

Каждый шаг Пьетро отдавался эхом, хотя стен здесь не было, только пустота и пылающие поля где-то внизу. Но каблуки звонко ступали по стеклянной глади.

— Может, это я вас позвал?

На миг Лионель поверил: безродный Пьетро Сэц-Гайярэ, которого и на свете быть не должно, кликнул, и он, граф и маршал, отозвался. Нет, какая же глупость иной раз лезет в голову!

— Я бы на ваш зов не явился.

Пьетро так пожал плечами, что сразу сделалось ясно: не поверил. И посчитал слова Лионеля отговоркой. Спорить, однако, не стал. Он снял с пояса нож, украшенный головой выдры, и полоснул лезвием по ладони. На ране тут же скопилась кровь, потекла к запястью и обагрила светлый рукав рубашки. Ли нащупал свой кинжал, с оленьими рогами на рукояти, и повторил движение. Удивительно, но боли не было. Он смотрел, как из рассеченной плоти струится алое, и не чувствовал ничего.

Пьетро протянул руку. Стоило им соприкоснуться, по телу побежал жар, будто вмиг их обоих охватила лихорадка. Лионель опустил голову и увидел, что под толщей темного стекла полыхает огонь. К запаху дыма примешивался запах паленой плоти. Капля крови упала на твердь башни и обернулась искрой. Следующая — крохотным, будто свечной, огоньком, новая уже не погасла, и у ног расцветал костер.

— Говорите, граф Савиньяк, — обронил Пьетро. От расширившихся зрачков его глаза казались темными, лоб повлажнел. Он выглядел разом больным и полным жизни, изможденным и прекрасным. — Вы так рвались сюда, так давайте.

И фразы пришли сами, словно Лионель знал их с детства, из сказок и песен, из легенд об Ушедших Четырех.

— Там, где ударит молния, не быть дурному, там, где ударит молния...

— ...будет полыхать, пока не сгорит, — подхватил Пьетро. — Там, где ударит молния, астрапово пламя оставит лишь прах, чтобы из праха воспрять...

Он сглотнул, перевел дыхание, и Лионель понял, что рук им не разъединить, что они срослись, как сцепляются два дерева, как сливаются реки. Раны словно спаяли их в одного наследника молний. Огонь разрастался и уже лизал сапоги и штанины, он не обжигал, но — Ли внезапно ощутил это — тянул силы. Они позвали астрапово пламя, а теперь оно пожирало своих сыновей в обмен на опустевшие колодцы и высохшую скверну.

«Мы умрем, — подумал Лионель, — оба». Было бы недурно вместе угодить в Закат. Но если этот успеет отмолить свои грехи?..

— Примите мою исповедь, отец Пьетро.

Лионель дернул его на себя, и теперь их разделяло всего ничего. Теплая грудь Пьетро прижималась к груди Лионеля.

— У меня нет ни сана, ни права слушать ваше покаяние. Обратитесь к Создателю и уповайте на милость его.

Значит, Закат. Рыжие всполохи вились уже возле плеч, трогали шею, и перед глазами плыло и покачивалось. Эмиль так не хотел быть графом, но, думается, отыщет в себе силы простить. Мама поймет лучше прочих, но тяжко думать о ее горе, разве что Малыш, мигом повзрослев, найдет для нее слово и новые смыслы. Росио будет зол, но ему не впервой — пусть злится, лишь бы ступал по земле. Мэлхен?.. Ей его смерть избавление, поплачет и научится жить.

Лионель уронил их сцепленные окровавленные руки и, чувствуя как рассыпается действительность, позволил себе последнюю вольность. Он наклонился и поцеловал Пьетро, не братски и не дружески, а так, как желал с того мгновения, когда коснулся его в палатке. Так, как требовала кровь молний: сполна и без остатка.

Пьетро отозвался, и растаяли сомнения, что и эту заповедь он презрел ради будущего Кэртианы.

Это был не худший способ умереть.

***

— ...очнулся! Сообщите немедленно, граф Савиньяк очнулся!

Огня не было. Не было ни дыма, ни зарева, ни стекла башни. Лионель попытался сосредоточить взгляд и наконец различил серые покачивающиеся полы палатки, кувшин на столе и полосу света, что сочилась откуда-то снаружи.

Он ошибся? Он просчитался, и все, что могло быть спасено, поглотила зелень?

Болели голова и рука, сухое горло просило воды, но разум требовал объяснений. Лионель попытался приподняться на подушках, но тут же обессиленно упал обратно.

— Лежите, господин Савиньяк. Еще неделю вам пожинать плоды своего подвига.

Пьетро был вновь облачен в серое. Лионель спросил бы, отчего тот не валяется на соседней койке, но звуки не желали складываться в слова. Но хотя бы ладонь у того была перевязана.

— Вы живы. И, вероятно, Золотые Земли тоже, гонец к герцогу Алве отбыл позавчера, так что остается только ждать ответа. Но Паона оправляется. Подобно вам, она еще слаба, но это пройдет. Господин Савиньяк?..

Лионель мотнул головой в сторону кувшина, и Пьетро понял его. Поднес к губам и осторожно наклонил. Несколько десятков глотков — и к Лионелю вернулась способность говорить.

— Я встану с постели завтра, — просипел он. — И через три дня выеду в Талиг. Хотите со мной, господин Гайярэ?

Пьетро снял что-то с шеи и наклонился к Лионелю. Надел на шею тонкий шнур — эспера Мэлхен! И тут же отстранился, слишком стремительно, чтоб успеть схватить его за плечо.

— Отец Леонидас, — Пьетро сел в ногах и почтительно сложил ладони на коленях, — не желаете ли оставить армию ради церкви? Я уверен, множество грешников пожелают, чтоб вы возложили длань им на головы.

— Туше, — улыбнулся Лионель и все же напомнил себе, что выдра на алом «предвещает возвращение».

Отредактировано (2022-12-25 00:34:36)

Анон

Re: ОЭ-фест

24. Алва берет в оруженосцы Валентина. Джен или слэш по выбору автора.

Один канонический эпизод с другим оруженосцем. Вообще получилось character study Эстебана Колиньяра. Джен или слэш на усмотрение читателя.

▼~1100 слов⬍

— Опаздывает, — заметил Северин.

Утро было серое, пасмурное, и никто не мог бы сказать, когда именно полностью рассветет и можно будет признать противника трусом. Северин, похоже, нервничал перед дуэлью, ведь он фехтовал посредственно. А вот нервы Эстебана Сабвэ были в полном порядке — хотя уснул он далеко за полночь, лелея жгучую зависть, которая поселилась в нем со Дня Святого Фабиана. Эстебан перегонял ее, как сьентифик, добиваясь максимальной концентрации, чтобы она загустела до черноты, чтобы поместилась на кончике шпаги и перестала отравлять его, но отравила того, кому предназначена.

— Вон он, — кивком показал Эстебан туда, где из-за поворота дорожки появился Валентин Придд.

Придд шагал не спеша, но и не медля нарочно, и Эстебан буравил его взглядом. Подумать только, а ведь в Лаик унар Валентин не особенно выделялся — или старался не выделяться? Фехтовал не блестяще, успехам в науках был больше обязан фамильной библиотеке, чем собственному прилежанию. Друзей не завел, врагов… да и врагов тоже: в то время Эстебану не было до него дела. Флегматичный характер делал его не подходящей для насмешек мишенью. Дразнить Ричарда Окделла, маленького надутого герцога, было куда веселее. Старая знать дорожила деяниями предков, а все Колиньяры с детства знали, что за положение в свете нужно сражаться самому. И Эстебан вел это сражение каждый день: зубрил даты битв и имена полководцев, сгонял с себя семь потов в фехтовальном зале, а ночами в своей келье повторял подсмотренные у южан приемы. Он должен быть стать лучшим и сделал это. На Дне Святого Фабиана его имя назвали первым.

Но этого было недостаточно.

В Олларии ставки были выше, чем первая строчка в табеле. Знатные дома враждуют, делят должности и внимание короны. Нужно уметь уступать, нужно уметь торговаться, отдавая малое, чтобы открыть дорогу большому. Если Эстебан хочет сделать карьеру в столице, ему придется пойти в оруженосцы к одному из Людей Чести. Все это отец объяснил Эстебану на Зимний Излом. Юноша не спорил. Но он надеялся, что попадет к графу Ариго, брату королевы, или хотя бы к графу Гирке, чье владение шпагой он оценил однажды. Но с галереи лучшего из фабианцев позвал Килеан, комендант Олларии, игрок, трус и никчемный сластолюбец. И тем больнее было услышать, как Рокэ Алва, никогда не бравший оруженосцев, вызывает Валентина, весело подмигнув опешившему Рокслею.

Что Первый Маршал в нем нашел?

Валентин остановился в трех шагах от противников, поклонился и светским тоном пожелал доброго утра. От прожигающего взгляда Эстебана не укрылась ни бледность, ни синева под глазами. «А ты тоже не спал сегодня, маленький спрут».

— И вам того же, граф Васспард. У вас пальцы в чернилах. Завещание писали?

Валентин опустил взгляд на свои руки и тут же вскинул обратно, не успев погасить искры гнева. Эстебан издевательски улыбнулся: пальцы были чисты, но маленькая ложь вызвала в глазах противника отблеск пожара, который вчера разожгла ложь большая. Чужая и изобретательная ложь, которая выбивает у жертвы почву из-под ног, в то время как самая грязная правда оставляет твердое основание. Говорить Окделлу, что он сын предателя, было весело только первые две недели. Гайифскую шутку Эстебан пересказывал уже с месяц. К сожалению, Валентин избегал и игр, и петушиных боев, а его эр почти не посещал Марианну. Но случай свел бывших унаров в одной таверне, и там-то Эстебан от души прошелся по сопернику и его семье. Забавно было видеть, как при упоминании брата ледяное равнодушие в глазах Придда сменилось темным пламенем. И вот он здесь.

— Мои друзья были бы счастливы присоединиться к нам сегодня, если бы не ваша избирательная глухота.
— Мне достаточно заткнуть одну глотку, — чем больше пламенел взгляд Валентина, тем больше леденел его голос, — попугаи умолкнут сами.

Вчера в таверне с Эстебаном были еще шестеро. Придд, видимо, в последней попытке сохранить благоразумие, вызвал только двоих. «Как будто это оставляет тебе шансы, маленький спрут. До дяди Штефана тебе как до Агариса пешком».

— Я всегда побеждал вас в Лаик, — бросил Эстебан, натягивая фехтовальные перчатки.
— Делайте выпады шпагой, а не языком, а не то я его укорочу, — пообещал Валентин все тем же холодным тоном.
— Довольно, господа, — призвал Северин, который не был силен в ядовитых перепалках. — Нас рассудят клинки.

Обнажить шпаги не успели: дробно застучали копыта и из-за поворота дорожки вылетел вороной конь. Какие-то мгновения спустя всадник спрыгнул с него у края мощеной площадки.

— Прошу меня простить, — Рокэ Алва ослепительно, но хищно улыбнулся, обводя юношей взглядом. — Я несколько задержался. Узнал, что вы, Валентин, защищаете не только свою, но и мою честь. Я тронут, — Алва картинно приложил руку к груди. — Но не могу же я ждать исхода в комнатах, словно дама! Итак, с кем имею честь?

В один момент все на площадке переменилось. Эстебан убрал руку с эфеса и не узнал свой голос, когда представлялся. Северин тоже сник, а бледные щеки Валентина порозовели.

— Как мы деремся, до крови или до конца? — спросил Алва, покачиваясь на носки и обратно. — Парами или по очереди? Я готов принять любые условия, но наши противники могут захотеть внести коррективы.

Пронзительный синий взгляд Ворона остановился на Эстебане.

Эстебан собрал волю в кулак и выпрямил спину. Он хотел проучить Придда, но еще больше он хотел достойно выглядеть перед Первым Маршалом. Глупо, очень глупо будет умереть от его руки. Нужно отдать малое, чтобы открыть дорогу большому. А для мести Придду время еще придет. Не зря говорят, что это блюдо подают холодным.

— Вы вовремя, эр Первый Маршал, — медленно ответил зачинщик. — Я как раз собирался принести графу Васспарду свои извинения. — Он поклонился не слишком глубоко, пристально глядя в глаза Валентину, но сделал широкий учтивый жест. — Мы собирались, — толкнул локтем Заля, тот тоже поклонился и что-то пробормотал. — Мой источник меня подвел, и непроверенная информация стала причиной ссоры. Не имею желания ссориться ни с вами, ни с моим однокорытником.

— Хм, —  Ворон красиво склонил голову к плечу, действительно походя на большую птицу. — И вы принимаете извинения, Валентин?

— Разумеется, — ровным тоном ответил тот, выдерживая взгляд Эстебана. — Маркиз Сабвэ и барон Заль — мои товарищи по Лаик. Повод для ссоры исчерпан. А вы, монсеньор? — спросил Валентин, повернувшись к Алве.

Ворон задумчиво покивал, словно соглашаясь с невидимым собеседником.

— М-да… — за деланным разочарованием последовала вполне искренняя усмешка. — Молодежь в наши дни стала прискорбно рассудительной… Что до меня, то на сегодня я не имею претензий к этим юным дворянам, — он оскалился еще раз, прощально поднял руку в перчатке, развернулся к оруженосцу. — Вы верхом, Валентин?

Несколько мгновений Эстебан видел два профиля, обращенные друг к другу. Потом Валентин мотнул головой и очень тихо сказал “нет”. Все-таки робеет перед Первым Маршалом. Закатные кошки! На один вздох Эстебану показалось, что вчерашняя дерзкая ложь меркнет перед тем, что мелькнуло между этими двоими...

Алва взлетел в седло и подал юноше руку. Тот прижался к его спине, обвивая руками талию. Угольно-черный мориск зацокал по булыжникам, разворачиваясь, и махнул хвостом.

— К счастью, это не последняя возможность пролить кровь или слезы. Поедем в «Хромого оленя». Вы ведь тоже не завтракали? Если хотите, можете пригласить своих… — Ворон усмехнулся и выделил следующее слово, — товарищей разделить с нами трапезу.
— Полагаю, мы здесь закончили, — холодно ответил Валентин. Он повернул голову, едва не кладя ее эру на плечо, и в последний раз встретился глазами с Эстебаном. — Доброго дня, господа.

Отредактировано (2022-12-25 03:47:14)