Холиварофорум

Анон

ОЭ-фест

Осенний микро-тур феста!

Тур проходит с 11 ноября по 26 ноября включительно, в 0.00 27 ноября можно деанониться. Или нет, по желанию.

Исполнения выкладываются в этом же треде, с обязательным указанием выполненной заявки. Исполнять заявку можно в любом формате: текст, арт, видео, etc., минимальный/максимальный объем не ограничен.

Обсуждение заявок и текстов тут, в треде ОЭ

▼СПИСОК ЗАЯВОК ОСЕННЕГО ТУРА С ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЕ⬍

1. Алвадик, первый раз, Дик-бойпусси, Дик снизу. Алвадики оба в шоке и в восторге. Высокий рейтинг обязателен!

2. Рокэ Алву слишком много пороли в детстве, и у него сложился условный рефлекс. Теперь он втайне обожает порку и страшно кинкуется от строгости и суровости, а хамит, чтобы нарваться на наказание. Вот только кто рискнет тронуть самого Первого маршала?! Одна надежда на незыблемых Окделлов, развратных королев или ледяных дриксенских адмиралов!
Пейринг на вкус автора.

3. Катарина/Эстебан или другие оруженосцы. Можно  нон-кон, даб-кон. Королева, заманивающая жертв своей беззащитностью, оказывается властной госпожой. По накуру. Юмор, драма, удовольствие жертвы или моральная (физическая) травма - что угодно на откуп автора.

4. Желательно джен. Рейтинг любой. Желательно юмор, но если получиться хоррор, то заказчик против не будет. Без смертей персонажей. книгоканон. В Кэртиане случилось невероятное. Появился изарг-выходец! И начал кишить.

5. Спокойный пост-канонный мирный и счастливый алвадик в ER. Как они дошли до жизни такой, неважно, главное сам момент! Если рейтинг, то Рокэ снизу.

6. Ойген\Жермон, таймлайн битвы у форта Печальный Язык, когда Жермон был ранен. Ойген получает известие о ранении, находясь далеко от Жермона с силами фок Варзов. Мысли, чувства Ойгена, удаётся ли ему скрывать их.

7. Лионель/Рокэ, модерн-ау. Происходят серийные убийства, но что общего в жертвах не совсем понятно, Лионель работает в полиции и влюблен в своего друга Рокэ. Важно, они не пара, мб сам Рокэ даже с кем-то другим/ой встречается. На самом деле Лионель и есть тот маньяк и убивает тех, кто в каких-то деталях-мелочах (форма глаз там похожа, мб рост схожий и т.п., то есть сходство в глаза не бросается) похож на его друга.

8. Алвадик, таймлайн Раканы, Дик выходит на поединок с Алвой за Альдо, оба ранены, но в итоге живы. Фиксит бодяги с кровной клятвой.

9. Рамон/Хулио, взаимный флирт и ухаживания, похожие на загонную охоту друг на друга. Огненный юст, желательно с высокорейтинговой реализацией

10. Леонард Манрик/Мирабелла 
Влюбленность в ах какую суровую хозяйственную, экономную женщину и ее способность создать золотой запас буквально из воздуха, искренее восхищение, бес в ребро, поначалу неприступная Мирабелла. Из кинков легкий фемдом. Жанр любой, но никого не убивают и не собираются.

11. Кроссовер с "Не покидай"; джен, рейтинг любой, драма или юмор (или и то, и другое). Однажды в Олларии, или в Ракане, или в Кабитэле, зацветает что-нибудь, и из всех людей начинает переть правда: о делах, мыслях, намерениях, чувствах. Что из этого выйдет? Бонусом можно какого-нибудь бедолагу с насморком, который не врубается в причину переполоха.

12. Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм

13. Хулио Салина/Ричард Окделл. Рейтинг любой, без стекла, но с марикьярскими страстями и хэппиэндом. Хулио, ревнующий Ричарда к Берто и прочей молодежи, приветствуется.

14. Мирабелла/Аурелия. Долгая тайная любовь, можно невзаимная со стороны Аурелии. Смерть Эгмонта и траур по нему - всего лишь предлог, чтобы приблизиться к объекту чувств (и избавиться от Ларака). Чувства с со стороны Мирабеллы и рейтинг на взгляд автора.

15. Отец Герман/учитель фехтования в Лаик (пилотный канон). Можно рейтинг, можно мистику, можно и юмор или все вместе. Сколько в Лаик учителей фехтования: один или двое? Вот и отец Герман ни в чем не уверен...

16. Алвадик, R-NC-17, Реверс с обнаженным Алвой на пути на эшафот (вместо Алвы за какое-то предательство/ошибку к казни и публичному унижению приговорили Дика. Алва в числе наблюдающих (недобровольно)), внешность алвадиков любая

17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).

18. АУ-реверс, джен. У власти уже давно находятся Раканы, сейчас на троне Альдо. Навозники Манрики и Колиньяры поднимают против него мятеж, но непобедимый Первый Маршал Рокэ Алва разбивает их войска под Ренквахой вместе с маршалом Арно Савиньяком и генералом Эгмонтом Окделлом. Погибают все Манрики, кроме Леонарда, которого раненым тайком вывозят с поля боя, а оставшихся сиротами Эстебана и его сестру отдают на воспитание в семьи Окделлов и Савиньяков.

19. Приддоньяк. Нц-17, мастурбация. Валентин слышит, как Арно где-то в соседней комнате занимается сексом.

20. Пейринг любой, кроме альвадика, алвали и алвамарселя. Слеш, джен, гет. Рейтинг любой. Книгоканон. Кроссовер или ретейлинг с фильмом "Довод".

21. Алвамарсель, херт/комфорт. После несчастного случая у Алвы оказываются повреждены кисти обеих рук. Ему приходится заново учиться держать оружие и писать, и справляется он с этим плохо.

22. Вальдес страстно влюблен и понимает, что Кальдмеера вернут в Дриксен, где он может погибнуть. Тогда Вальдес в дороге или в Придде тайно насильно похищает Кальдмеера, чтобы оставить его себе. Можно дарк.

23. Юмор. 
Ричард постоянно натыкается на Алву, когда он пытается с кем-то потрахаться – причём каждый раз не по своей вине! Он случайно находит потайные двери, теряется в потайных ходах, в Варасте под ним проваливается крыша домика, пока Рокэ трахается с юной вдовой. Сцена в будуаре Катарины становится последней каплей, и Рокэ высылает оруженосца к Ракану – только чтобы тот вломился к нему в разгар оргии с пантерками со срочными новостями о наступлении Ракана (примчался с Осенней Охотой, прошёл с выходцами, как угодно).
- Я проклят!
- Вы прокляты?! Это я проклят, юноша!

24. Эстебан-Птица. Кроссовер с Чумным Доктором. Раздвоение личности. Жанр любой, рейтинг любой

25. Катя и СБЧ заставляют Дика соблазнить Алву. он честно старается, может даже политься из лейки. Хоть юмор, хоть драма.

26. Эмиль\Арлетта\Лионель, NC, инцест. Со времени гибели Арно-ст. Лионель заменяет отца во всём, и даже в постели матери. Эмиль узнаёт об этом и решает присоединиться. Больноублюдочность приветствуется.

27. Обрушение Кэналлоа за намеки Алвы на убийство Фердинанда. Убить Алва себя не может, будучи последним Раканом, да и опоздал. Встреча с Ричардом после обрушения Надора, который бездетен и тоже не смог заплатить жизнью.

28. фем!Вальдес/Кальдмеер или фем!Альмейда/Хулио, ВМФ, гендербендер; гет, рейтинг невысокий, сюжет на выбор исполнителя, желательно без драмы, если драма, то с ХЭ.

29. Ричард/Рокэ. Односторонние чувства Ричарда к Рокэ, Рокэ в Ричарда в ответ не влюбляется. Желательно каноничный сеттинг

30. Вальдес привозит Кальдмеера на Марикьяру и знакомит с родителями. Первоначальная острая реакция на то, что сын приволок в дом варитского гуся, и постепенное принятие. Можно юмор

31. Алвадик, омегаверс, омега!Дик, мпрег. Алва узнает, что Ричарда есть сын, и мечется, пытаясь найти оного после убийства Катарины и смерти Ричарда в овраге, никому не объясняя, зачем ему очередной окделльский поросенок. 
Степень ретконности любая, но за младенца Рокэ переживает искренне, подозревая, что тот от него (так и есть). 
ХЭ для ребенка. Для его родителей (вместе или по отдельности) ХЭ опционален.

32. Алва/Ричард, юст, Ричард впервые замечает и понимает интерес Алвы к себе

33. Алвадики, рейтинг не важен, суд над Алвой, но стороне защиты не подыгрывает авторка, внешность любая

34. Вальдмеер, NC-17, модерн-АУ, драма, мистика, Олаф во время летнего выезда с поисковым отрядом обнаруживает сбитый во время войны самолет и навсегда оставшегося в кабине пилота. Самолет реставрируют, и он даже снова поднимается в небо, только что-то с ним нечисто…, ХЭ

35. Ойген/Мишель Эпинэ, любой рейтинг, первая любовь в Лаик. Встреча юга и севера. Взаимные чувства, неловкие попытки любви по гайифски, Ойген невозмутимо говорит, что читал, как это делается
Для драмы можно добавить в конце Жермон/Ойген, где Ойген сравнивает Жермона и Мишеля

36. Алвадики эндгейм, R или NC, после гибели Альдо власть переходит в руки Ричарда. Ричард не то чтобы дарк, но гибель Альдо, Надора и предательство Робера накладывают определённый отпечаток. Катарина жива, интригует мб вместе с Ричардом, а мб против него, внешность героев любая, но Альдо пилотный мб

37. Близнецы Савиньяки трахают Ричарда, Рока наблюдает (или нет). Можно дабкон, тело предало, немножко больноублюдочнсти. 
Жанр любой,  таймлайн любой, рейтинг от R и выше. Ричарду должно понравится.

38. Прошу арт! Персонажи ОЭ в виде персонажей из аниме "Утена". Классическая сцена вынимания меча из груди на Арене дуэлей. Мечтаю про такой альдоробер, но буду страшно рад и любому другому пейрингу.

39. Рокэ/Айрис. Юмор. Можно рейтинг, можно без. Вынужденный брак с истериками, битьем посуды, надеванием на шею картин, побегами через окно… Впрочем, сначала Алва бесился, а потом возбудился, и теперь, пока весь Талиг с ужасом наблюдает за взрывными ссорами между герцогом и герцогиней Алва, они сами от них получают огромное удовольствие, причем и в горизонтальном положении тоже.

40. Олаф Кальдмеер/Берто Салина. Cо стороны Берто наверное невольное восхищение достойным врагом, которое перерастает в нечто большее при близком общении. Юст. Вальдес где-то рядом, возможно ревнует.Реакция Олафа на усмотрение автора. Рейтинг R.

41. Приддоньяк, ПВП, афродизиак. Что бы скомпромитировать Валентина, ему подливают в напиток афродизиак. На людях Валя держится, но когда он остаётся один, ему становится совсем плохо. Арно предлогает помочь, уверяя, что в этом нет ничего особенного.

42. Лионель/Рокэ, викторианское АУ. Лионель расследует серию жестоких преступлений, и под его подозрение попадает известный хирург, ведущий эксцентричный образ жизни. Рейтинг любой.

43. Алвадик, публичный секс по обоюдному согласию, Алва снизу

44. Джен или пре-алвадики, рейтинг любой, восстание Эгмонта вин вин. Анри Гийом на троне или сам Эгмонт. Политика, установление отношений с проигравшей стороной, кто-то из навозников внезапно по ряду причин остаётся при дворе, мелкий Дик в роли любимца нового двора, внешность любая

45. Вальдмеер. Вальдес влюбился в пленного Олафа, но во время его отлучки Олафа забрали в тюрьму, чтобы насиловать допрашивать и пытать. Вальдес намерен его спасти. Желательно ХЭ.

46. Ричард – Проводник Алвы в Лабиринте. Можно с ХЭ и фикситом (Алва проходит сам и выводит Ричарда?), можно дарк, где Алва совершает те же ошибки, сливая оруженосца, и проваливает испытания.

47. Лионель признается Чарли в любви. Я просто хочу это видеть!

48. Лионель/Валентин: сражение за победу в Битве экстрасенсов
Расследование всратых историй, саспенс на грани фарса, срачи с героями сюжетов, лавхейт участников - в общем все, за что (далеко не) все любят это шоу.
Ли и Валентин могут быть кем угодно: медиум - чернокнижник по классике или что-то подурнее. Например, шаман, который гадает на оленьих рогах. Они могут оказаться как настоящими экстрасенсами, так и коварными шарлатанами, пытающимися раскрыть друг друга. Главное - атмосфера

49. Ойген\Жермон. МодернАУ, ER, рейтинг на усмотрение автора, хэппи энд.

50. Алвадик, кроссовер с "Благочестивой Мартой", проза. 
Ричард после встречи с Оноре теперь истовый эсператист: постится, молится (особенно за эра) и противится идее человекоубийства.
 Алва также приходит к Создателю, угрожает Дораку оставить армию, принять целибат и отречься от винопития. 
Оба разговаривают с Катариной о целомудрии и со Штанцлером - о спасении души. 
В Олларию является Мирабелла с Айрис, находит узревшего свет истинной веры, но сраженного физической слепотой Алву в рубище, и Дикона, самоотверженно заботящегося о калеке. 
На самом деле, оба, конечно, здоровы и много грешат)

51. Вальдмеер, NC-17, драма, dark!Вальдес влюблен всей душой, и ради блага самого Олафа не намерен отпускать его на родину, нон-кон

52. Алва просит у Ричарда прощения за что-нибудь серьезное словами через рот. Не стеб.

53. Алвадики, NC-17, секс на кухне, охреневшая Кончита, у которой пирог из печи не вытащен, а там господа ебутся, прилагается, внешка любая

54. "Вредные задачи" Остера в переложении на условия и персонажей из Талига. Персонажи любые, рейтинг любой, юмор.

55. Детектив в духе Агаты Кристи, но в каноничном сэттинге. Пост-канон, расследование смерти Габриэлы, Джастина или любой кейс на усмотрение автора. Пейринг любой, можно джен. Очень бы хотелось алвадик с подросшим Диком, но необязательно) Участие в расследовании Алвы приветствуется

56. Готфрид Зильбершванфлоссе/принцесса Гудрун/Олаф Кальдмеер. 
Принцесса сначала испытала небольшой к Кальдмееру интерес, всё-таки мещанин дослужившийся до высоких чинов, он её вежливо отверг, но поскольку ей до этого не отказывали, тут может быть возмущение, что ею пренебрегли, страх, что кто-то узнает. А потом Кальдмеер случайно узнаёт маленький секрет кесаря и его дочери и скажем как-то это выдал... Юст, лавхейт, рейтинг NC-17 или R. Желательно, чтобы все выжили.

57. Алвадик, реинкарнация и трансмиграция
. После смерти Дик перерождается в другом мире (один или несколько раз), набирается опыта и прокачивается в психологии, прежде чем снова попасть в своё первое тело на следующий день после ДСФ. Взгляд на эра новыми глазами.

58. Хуан/ куча разного народа. Кроссовер с «Трудно быть богом» Стругацких. Рейтинг. Хуан Суавес – секс-прогрессор в Кэртиане. Добывать нужные сведения и манипулировать политикой Талига проще всего в постели!

59. Арлетта\Лионель, NC, инцест, порка. Из канона мы знаем, что одна из предыдущих графинь Савиньяк приказала выпороть самого Дидериха. С тех пор порка стала семейной традицией и прерогативой графинь. Лионель уже давно не ребёнок, но всё ещё даёт себя наказывать.

60. Надор после смерти Ричарда становится странным и страшным местом, филиалом Лабиринта, расползающимся по Талигу. Попытки Алвы понять и остановить, но без успеха, и Алва понимает почему. Хочется мистики, где кровь Повелителей стихий реально опора мира, а Ракан может заменить только одного (Повелители Ветра вымерли раньше). Без запасных Раканов!

61. Алвадик, реверс. Рокэ реально в положении Дика в первых книгах: Кэналлоа бедствует, семья требует невозможного, Салина посматривают на его наследство, на уши присел друг семьи дор Квентин, с собой в столице даже слуги нет, еще и коварная первая любовь на носу. Ричард, в свою очередь, властитель богатой провинции и герой войны, но несколько ожесточен за трудную жизнь, от оруженосца хорошего особо не ждет, глушит надорский кальвадос и поет завораживающие северные баллады. И да - кого-то в семье Рокэ убил и вроде не кается. 
Не настаиваю на ПОВ Рокэ, но если получится - было бы идеально.

62. По мотивам микро-накура про Альмейду, залетевшего от Хулио. Рамон познает прелести беременности и охуевает, будущий счастливый отец охуевает ещё сильнее и включает режим агрессивной заботы, окружающие тоже охуевают и заранее прячутся кто куда

63. Ричард Окделл с первого взгляда влюбляется в короля, и это взаимно. Фердинанд/Ричард против всего мира.

64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон

65. Приддоньяк, ПВП, оральный секс. Валентин делает минет Арно. Кинк на волосы Вали, на его красоту.

66. Катарину отравили на ДР (или сразу после). Детектив с поиском виновного(ных). Джен или любые пейринги.

67. Эмиль/Валентин (кнешность книжная) 
Нежно, задорно и спонтанно, с любым обоснуем, таймлайн любой. Кинк на кружева, чулки, одежду, раздевание. НЕ ангс, НЕ стеб

68. Вальдмеер, рейтинг любой, ожидание встречи, ревность. Кальдмеер исчезает по пути на казнь. После перемирия Вальдес приезжает в Эйнрехт и находит Кальдмеера в особняке под охраной, после ночи любви тот признаётся, что ему пришлось стать любовником кесаря Руперта

69. АУ от канона: сёстры Эгмонта живы, и одна из них замужем за Фердинандом.

70. РоРо, пост-Ракана, лунатизм, возможно, сомнофилия. Робер не просто видит кошмарные сны о прошлом, он во сне ходит (и не только). Рокэ узнает об этом и пытается что-то сделать. Рейтинг на вкус исполнителя, стекло можно, но без совсем уж черного финала.

71. Воспоминания Антонии Алва (или Инес) о доме, родных, о Кэнналоа.

72. Лидик, ливалентин, лилюсьен или любой другой пейринг с Лионелем, где присутствует разница в возрасте и звании в пользу Ли. Секс с явным дисбалансом власти и сил, можно дерти-ток, унижение, элементы больноублюдства, партнер обращается к Ли исключительно "мой маршал". В какой-то момент ему становится чересчур, он называет Лионеля по имени, и оказывается, что все это была игра по обоюдному согласию и к обоюдному удовольствию (пока не стало чересчур). Акцент на смену динамики и изменения в поведении Лионеля.

73. Вальдмеер, NC-17, драма, из Кальдмеера выбивают сведения в подвалах крепости, dark!Вальдес влюблен в его стойкость, но своеобразно, нон-кон

74. Двор Алисы глазами кого-то, кто не Арлетта.

75. Джен. Юмор! Ричард женился на богатой навознице, привез ее в Надор, и тут же вспыхнула война между двумя герцогинями – старой и молодой. Дик в шоке, надорцы с попкорном, при королевском дворе делают ставки.

76. Вальдмеер, NC-17, драма, Кальдмеер отказывает Вальдесу во время первого плена, и Вальдес не намерен упустить второй шанс, даб-кон

77. Каждый раз, когда новоиспечённый барон Дювье надевает свой новый орден Талигойской Розы, с ним (Дювье) случается какая-нибудь досадная неприятность.

78. Мирабелла/? Жанр – на выбор автора, можно драму, а можно юмор))) Мирабелла после смерти Эгмонта срочно ищет себе нового супруга, чтобы ее не упрятали в монастырь или не выдали замуж за кого-то из навозников. Главная цель брака – спасти Ричарда, чтобы его не убили, не отдали на воспитание в чужую семью и не отобрали герцогство, поэтому муж должен быть богат, влиятелен и не находиться в открытой оппозиции к трону, но при этом не отжал бы Надор для себя. При этом у невесты в придачу к таким запросам еще и возраст, характер и специфическая внешность. Результат неожиданный!

79. Дружба между Ричардом и Рокэ. Искренняя, тёплая, внезапная. Можно с врЕменным размолвками. Можно гетные линии у обоих. Или слэшные у обоих, но чтобы не друг с другом. Можно модерн!ау. Ричарду не обязательно знать, кто его друг на самом деле (известная личность, очень богатый и влиятельный человек, например). Ричард может тоже что-то скрывать (может, он шаман какой или играет на волынке, сын мятежника, (порно)писатель под женским псевдонимом, ещё что-то).

80. Катари видит, как Алва разговаривает с королём и понимает, что ревнует и завидует. Рейтинг любой, можно вообще джен. Катари хочет любви и внимания как равной, не чувствовать себя глупой девочкой, разменной монетой в интригах и сосудом для наследников короны, но все это позволено лишь мужчинам, и друг друга эти двое ценят больше, чем её.

81. Жизнь в посмертии. Семейства Окделлов, семейство Приддов и т.д. Чтобы все ходили в гости, сравнивали смерти. Джен, чёрный юмор. Можно любые пейринги.

82. Драма. Алва узнает, что Савиньяки расчетливо использовали его, чтобы прийти к власти в Талиге. В идеале – подслушивает разговор Арлетты с Лионелем. Алва может быть в отношениях с Ли, а может и не быть.

83. Вальдмеер. У марикьяре жестокие обычаи, под райос убивают всех. Есть лишь одно исключение для законных супругов, к которым могут прилагаться их слуги и подчиненные. И это единственный способ для Вальдеса спасти Олафа Кальдмеера...

84. Джен или алвадик или альдоробер. Персонажи смутно помнят себя доретконных. Когнитивный диссонанс, попытки расследовать произошедшее, возможно внутримировое мистическое объяснение.

85. Ричард уполз от Альдотвари и оказался на Рубеже. Теперь он, беспамятный, возвращается на Кэртиану с остальными Стражами выжигать скверну вместе с Бусиной. Течение времени на Рубеже может не совпадать с Кэртианским. Можно спасти мир силой любви и дипломатии, можно не спасать вообще.

86. Руперт - боевой монах Шаолиня. Вообще-то это тайна, но в экстремальных ситуациях Руппи превращается в "Джеки Чана". Можно и буквально.

87. Робер/Альдо, современное ау. Передружба, недоотношения. Альдо заказывает астрологу их с Робером натальные карты, надеясь на отличную совместимость. Но вместо "вы идеальная пара" получает метровый список причин, почему им даже в одной комнате находиться не стоит. Негодование Альдо: возмущение, угрозы, подозрения, что астролог сам на Робера положил глаз, предложения посетить таролога/гипнолога/хироманта/авгура, чтобы сравнить версии. 
Одиссея альдороберов по всем шарлатанам города

88. Алвадик, Алва куртуазно ухаживает за Диком. Дик в ахуе, ужасно смущается, удивляется, негодует, а потом переходит в контрнаступление! – в конце концов, кто тут тверд, незыблем и на полголовы выше, а у Алвы вообще волосы как у принцессы и надушенные кружева, лепестки ему больше пойдут!

89. Алвамарсель, ER, рейтинг низкий, hurt/comfort, у Марселя умер отец, поэтому он переживает, суетится, организует погребение и т.п. Рокэ тоже приглашён, но приезжает раньше и помогает справиться с горем, как умеет.

90. Алвадики, НЕ омеговерс,  секс с мпрегнутым Ричардом, нежно, мило, всяческие поглаживания по животу, и чтобы Алву прям крыло тем, что это его любовник, у них будет ребёнок, малыш, самый богатый и титулованный эвер, его будут холить и лелеять, оба отца жизни за него отдадут, а на мнение окружающих забьют и тд.НЦа

91. Кальденбург, NC-17, драма, fem!Кальдмеер, восторженный Руппи и Офелия, которая не верит в любовь в 20 лет, кинк на разницу в возрасте

92. Дайте Ричарда-эльфа из Надорских лесов, с устарелыми представлениями о мире и непониманием "этих странных людей". Явился в Кабитэлу в поисках предсказанного Короля.  Шпагой владеет плохо, привычней к мечам с клинком в форме листа ивы и длинному луку. Маскируется, притворяясь последователем этой новомодной человеческой веры - эсператизма. Денег из дома взял мало, потому что не в курсе инфляции.
Кстати, тогда понятно, почему ЛЧ целый Круг цепляются за Раканов - для них это, считай, вчера было)

93. Эйвон Ларак выходит из лабиринта беременным новым повелителем скал. Пейринг и рейтинг любые.

94. алвамарсель, постканон, Рокэ не удалось отвертеться от регенства, что не способтвует ни благостности характера, ни здоровым нервам окружающих
Марсель, устраивающий Рокэ разгрузку: хоть изолирует его от всего мира на сутки, хоть в отпуск увезет, хоть еще чего придумает. 
Усталый раздраженный регент, винишко, гитара, изощренные ласки и нежный секс

95. алвадик, Ричарда хотят выдать за кого-то/женить, он приходит к Рокэ и как в Гардемаринах "не хочу доставаться нелюбимому, люби меня", рейтинг высокий, ХЭ для алвадиков

96. Групповушка Ойген\Жермон\Арно\Валентин. Война кончилась, все выдохнули, устроили пирушку и пиздуховно, но задорно потрахались. Естественно, NC.

97. Приддоньяк. Арно, с отношением к сексу легким, как у  Эмиля, соблазняет Валю, которого считает девственником (ошибается). Хочет унизить и обидеть, но любовь нечаянно нагрянет, хэ. Хотелось бы, чтобы  Арно не был солнышком.

98. Хочу развёрнутую легенду об Арсаке и Сервилии (мпрежный вариант), с ломкой и мерзким, но дрочным нонконом последнего в плену и комфортингом от Арсака.

99. Иоланта/bottom!Фердинанд. Рейтинг повыше, кинк на подчинение. Без беременностей.
(Допы по желанию:
- шрамирование
- приказы на дриксен
- новосериальная внешка Фердинанда 
- случайный свидетель)

100. Вальдмеер
Вальдес соскучился по Кальдмееру и выпросил у ведьм возможность увидеть его на 10-20 минут. Он попадает в разгар жесткого допроса в Дриксен, но никто его не видит и не слышит, и он ничего не может сделать. Или может, на выбор автора.

101. Валедик, ОМП/Валентин, внешность любая, Валентин снизу.
Пост-канон, Ричард мертв (или считается мертвым, если автор захочет хэ), у валедиков был юст или разовый секс. 
Валентин неосознанно выбирает новых партнёров чем-то похожих на Дика. 
Бонус за реакцию кого-то заметившего из окружения.

102. Айрис/Иоланта. Айрис выжила (одна из сестер) и полноправная хозяйка Надора, который отделился от Талига.

103. Кроссовер с Хрониками Арции. Лионель Савиньяк оказывается сильно болен, серьёзно ранен и т.д. Потом вроде бы выздоравливает, но с постели встаёт совсем другой человек, точнее не человек, а бог-олень Ройгу. Ужасы, высокий рейтинг, возможно хэппи-энд.

104. Хорхе/Арно, пилотоканон, рейтинг любой, будни оруженосца, Хорхе играет на гитаре, Арно слушает под дверью и стесняется признаться своему эру в любви

105. Что-нибудь по мотивам накура про спасателей. Модерн-АУ, приключения, мистика, джен, рейтинг любой.

106. К Ричарду приходит астера в виде идеального доброго, ласкового эра Рокэ, который тискается и внятно разговаривает. Приходит регулярно. Однажды их застает настоящий Алва.

107. Альдоробер. Робер предал ещё живого Альдо, встреча при любых обстоятельствах (Робера схватили люди Альдо или наоборот, Альдо идёт под суд после поражения, что угодно), выяснение отношений, юст.

108. Вальдес попадает в дриксенскую тюрьму, например, после проигранной битвы, и его тюремщики либо Бермессер решают этим воспользоваться. Вальдеса с огоньком насилуют, не оставляя внешних следов, пока однажды Кальдмеер не ловит насильников прямо на пленнике. Спасение, комфорт и попытки завоевать доверие.

109. Алва находит в Олларии и читает дневники Ричара времен Раканы, не в силах оторваться - вплоть до последней записи, где Ричард собирается к Катарине. Неожиданные открытия  (не обязательно о любви Дика к Алве) и много стекла.

110. Валентин - частый гость в имении Савиньяков. Сначала Арлетта думает, что все дело в младшем сыне. Но несколько двусмысленных ситуаций заставляют задуматься, так ли это. Шпионаж, дедукция, опрос свидетелей. С кем из сыновей (но обязательно сыновей) на самом деле роман - на усмотрение автора

111. Паоло/Ричард первый раз в Лаик или, если Паоло выжил, где-нибудь ещё.

112. Алвадик, R-NC-17, Алва не клялся Фердинанду кровью, и Альдо получает на свою сторону "блистательного полководца", а Ричард - новую (старую) головную боль, Альдо из пилота

113. Алвадик страстно трахается после ора и вызова на дуэль вместо отправки к Марианне. Алва снизу, всем понравилось, об остальном подумаем завтра, юноша.

114. Вальдмеер, NC-17, модерн-АУ, Вальдес испытывает самолет, построенный Кальдмеером, кинк на лётную форму

115. Ойген/Жермон или Арно/Валентин, уютный супружеский рождественский изломный секс, ER, прямо флафф необязателен, но без драмы, раскладка любая

116. Ричард – крутой северный тан, прекрасный хозяйственник и руководитель, которого суровые надорские горцы уважают и любят.

117. пре-Алвадик, модерн!АУ. Ричард увлечен живым Рокэ, но не понимает его и с помощью character ai создаёт "своего" Рокэ, очень похожего на настоящего, но который "говорит" понятнее и готов Ричарда хвалить

118. Алвадик, преслэш. Алва приходит смотреть на спящего Дика.

119. Жермон\Йоган Катершванц, NC, PWP, отчасти по мотивам цитаты из канона и комента вчера в треде о том, что Жермон решил возродить традицию прохождения молодых людей через достойных мужей. Секс к взаимному удовольствию, восхищение молодым сильном телом, укусы, возможно, быстрый секс в публичном месте.

120. Ойген/Жермон, fuck or die, в результате оплошности Жермона во время  ритуала они должны переспать или он умрет, секс прошел благополучно, но теперь Жермон мается своими чувствами и не может понять, есть ли ответное от Ойгена, и решается на разговор, Ойген в шоке и объясняет что Жермон ему друг, брат, сослуживец etc но никак не любовник

121. Катари/Рокэ, даб-/нон-кон, рейтинг - R и выше, королева использует клятву иначе, чем все думают: любит смотреть, как Первый Маршал раздевается, стоит на коленях, вбирает ртом свои пальцы, пытается растянуть себя и др. Кинк на унижение, акцент на отсутствии телесного контакта — Катари нравится приказывать и наблюдать. Книгоканон.

122. Классический омегаверс с Диком-омегой, которого впервые накрыло течкой в особняке Алвы, а Алва — альфа, но внизапна! он ведёт себя порядочно: просвещает Дика про особенности анатомии и физиологии, утешает, успокаивает феромонами и мурлычет над ним.
И они так и не поебались.

123. альдоробер, кинон, Агарис. Робер медленно но неотвратимо влюбляется в Альдо. весна, море, романтика, сияющий Альдо и все хорошо. естественно, чувства окажутся взаимными, но переводить ли юст во что-то большее прямо в кадре или обойтись без признания вообще - на откуп автору. не ангст, не стеб.

124. алвадик, Ричард сверху.
Ричарду нравится везде гладить Алву после секса. Спина, поясница, соски, плечи, волосы, если слегка пальцы вводит в рот или анус вообще огонь. Без намерения возбудить, просто ласка. Но это конечно же рано или поздно приводит ко второму раунду.

125. Ричард Горик узнаёт, что его отца подставили и Эрнани на самом деле жив. Его действия. Рейтинг R или NC-17.

126. АУ: случайность в военном деле. Ренваха таки оказалась непроходимой. Или у Феншо оказалось чуть больше мозга. Или что-нибудь еще пошло не так. И наступили последствия. Джен, любой рейтинг.

127. Окделлы чернокнижники или занимаются черной магией. В Надоре своя атмосфера и своя северная мистика, остальные лишь знают, что Надор и Окделлы странные и лучше держаться от них подальше. Надор считается нищим непонятным краем, однако лишь Окделлы сдерживают загадочные северные силы.
Дорак решает вызвать Дика в Лаик, Дик насторожен и не привык к нормальному обществу, но пытается скрыть свои особенности и намерен выяснить, как Рокэ Алве удалось убить сильного чародея, его отца...

128. Приддоньяк, шизофрения. Постепенное и заметное поначалу только Арно усугубление психического расстройства Валентина. Арно любит и пытается спасти: покрывает, говорит с лекарями, пробует изолировать. Начинает сомневаться в причинах гибели братьев Валентина, от перенапряжения параноит, чувствует, что сам почти теряет рассудок. 
Хуже всего то, что из глубины безумия Валентин продолжает любить его тоже.

129. Кэцхен урурукают над тем, что Вальдес нашёл подходящего человека, любит его и любим им. Но на всякий случай проводят с Кальдмеером разъяснительную беседу: что будет, если тот их мальчика обидит

130. Алвадик, флафф (не стёб), рейтинг от R, таймлайн - Вараста или сразу после, книжный канон.
Ричарду не понравился первый секс с Алвой, и Алве стоило немалых усилий уговорить его попробовать снова (возможно, заодно рассказать о своём первом неудачном опыте) и постараться сделать так, чтобы второй раз получился лучше первого.

131. Постканонный алвадик с взрослым Ричардом и стареющим Алвой. «О, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней...»

132. Алвадик, Рокэ кинкуется слабостью Ричарда, NC-17-R

133. Кальденбург, NC-17, реверс-ау, адмирал цур зее Руперт фок Фельсенбург и его адъютант Олаф Кальдмеер, взаимная тайная влюбленность

134. Алва/Ги Ариго: "Блондинов я люблю больше, чем блондинок, Ваше Величество"

135. Алвадик после отравл­ения. Алва влюблен в Ричарда, мечется ме­жду выгнать предателя и пониманием, что Дика использовали, а Дорак таки мудак + страх проклятия, но думает, что будучи рядом, сможет вернее защитить Дика от сме­рти (мол, я пытался отстраняться и все равно нихуя не помогл­о) и забирает его в Фельп. Объяснение пе­ред отъездом Алвы в Талиг.

136. Рокэ/Ричард/Рамон. Омегаверс, ау без восстания. Ричард - завидная омега на выданье. Грязный, разнузданный секс на троих, двойное проникновение, грязные разговоры, грубый секс, Breeding кинк, чрезмерная симуляция.

137. Что-то случилось с Абсолютом, и с Рокэ слетел флёр бесконечной удачливости и всеобщего обожания. Ему припомнили все его грехи, сместили с должности Первого маршала, Кэналлоа перешла под власть клана Салина, друзья отвернулись. Рокэ отныне вне закона. С горсткой верных слуг он осторожно пробирается в единственное место, правитель которого не объявил во всеуслышание, что не желает его видеть. Рокэ едет в Надор, которым правит Ричард Окделл. Изгнанники доедут, но как примет их молодой тан?

138. Алвадик, R илр НЦа, Ричард пытается спасти Алву, когда он на коне спасал Фердинанда, и его самого помещают в камеру над пекарней, доретконные персонажи

139. Отец Герман (книгоканон)\ кто-то из унаров. Отец Герман в тайне любит наказывать унаров весьма нестандартным способом. Телопредало, развратный священник, юноша, который хочет ещё.

140. Кальдмеер/Гудрун, принцесса решила от скуки подомогаться нового адмирала цур зее, только не делайте Кальдмеера покорным бревном, хочется динамики: пусть согласится и получает удовольствие, или красиво сможет отвязаться или сделать так что от него отвяжутся, или обходительностью доведет прелестную Гудрун чтобы она рвала и метала и весь дворец содрогался

141. Алву в Багерлее таки разбил инсульт с полным параличом одной стороны, и Дик его выхаживает.

142. Крэк! Периодически Алва превращается в манекен. Это замечают только его слуги, остальным норм.

143. У Алана и Женевьев сын и дочь. Время шло, девочка взрослела... Рейтинг PG-13 или R. Желательно джен.

150. Вальдмеер или кальдмейда. У Олафа Кальдмеера есть тайный дар - он может заставить человека смертельно в него влюбиться, но это имеет высокую цену. В бреду Олаф бессознательно применяет этот дар.

151. Кальденбург, NC-17, драма, постканон, Руппи становится кесарем, и намерен вернуть Олафа в Дриксен - для флота и для себя, даб-кон

152. алвали, первый раз, юный Ли перед Лаик соблазняет Росио
в кадре селянка, бусики, Эмиль, кто-то из родителей, за кадром неудачный опыт приобщения Рокэ к имперской любви
инцетуальные вайбы (еще не большечембрат, но уже почти что младший брат), без анальной пенетрации, но невинным рукоблудием алвали не ограничатся

153. Эстебан/Лионель, омегаверс, можно с мпрегом, рейтинг любой, но лучше невысокий, романтика по-савиньяковски

154. Эгмонт/Мирабелла/Лесничиха Дженни. Крепкие полиаморные отношения, инициатором которых выступила Мирабелла. Сплетни соседей и родственников их не задевают. Можно АУ от канона без восстания.

155. Альдо и Робер успешно организовали оборону Агариса от морисков. Нападение жители и гости города отбили, мориски понесли большие потери. Альдо решил не пытаться сесть на тронив Талиге, а связать своё будущее с Агарисом.

156. Кальдмеер/Вальдес, Вальдес симпатизирует Кальдмееру, Кальдмеер  это понимает и, зная что у марикьяре связи между мужчинами не осуждаются, расчетливо растит симпатию в нечто большее и пользуется, не ради мелочей в быту, но ради чего-то большего: военная обстановка, устройство обороны Хексберг и т.д.(как управлять кэцхен)))))) Вальдес ему конечно напрямую тайны не рассказывает, но в их беседах много то, что в Дриксен не знали, не думали об этом с такой стороны и т.п. Альтернативная концовка: Кальдмеера на родине не казнят, в результате новой стычки уже Вальдес в плену у Кальдмеера, который спокойно отдает приказ о повешении

157. Женевьева - покорная жена Гвидо Ларака. Но почему-то все дети от него умирают... NC-17 или R.
Можно мистику, можно Женевьеву-маньячку.

158. Вальдмеер, NC-17, приключения, космо-ау, на корабль Вальдеса установили новый ИскИн "Олаф", технофилия

159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д.
Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые
. Персонаж - по выбору автора
Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает

160. Кто-нибудь троллит Алву. Попаданец в любого персонажа, новый персонаж из "диких" мест, пришедший абвений и тд. Троллинг любой - но лучше тонкий.

161. Ричард попадает в будуар королевы раньше того дня, когда она и Штанцлер планировали, и видит такую картину: Катари яростно страпонит привязанного к кушетке Рокэ. Партнёры не сразу заметили Ричарда. Можно юмор, ангста не надо.

★ 16.Алвадик, R-NC-17, Реверс с обнаженным Алвой на пути на эшафот (вместо Алвы за какое-то предательство/ошибку к казни и публичному унижению приговорили Дика. Алва в числе наблюдающих (недобровольно)), внешность алвадиков любая
★ Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм
★ 111. Паоло/Ричард первый раз в Лаик или, если Паоло выжил, где-нибудь ещё.
★ 159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д.
Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые
. Персонаж - по выбору автора. Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает - Карлос Алва
★ 21. Алвамарсель, херт/комфорт. После несчастного случая у Алвы оказываются повреждены кисти обеих рук. Ему приходится заново учиться держать оружие и писать, и справляется он с этим плохо.
★ 159. Лабиринт, посмертное испытание: глюки с родными, любимыми, незаконченными делами, потаенными страхами и т.д. Рейтинг, жанр, кинки, сквик - любые. Персонаж - по выбору автора. Концепцию Лабиринта и посмертия можно трактовать и вертеть как угодно. Заказчик на строгом следовании канонической системе ни разу не настаивает - Катари
★ 129. Кэцхен урурукают над тем, что Вальдес нашёл подходящего человека, любит его и любим им. Но на всякий случай проводят с Кальдмеером разъяснительную беседу: что будет, если тот их мальчика обидит
★ 59. АрлеттаЛионель, NC, инцест, порка. Из канона мы знаем, что одна из предыдущих графинь Савиньяк приказала выпороть самого Дидериха. С тех пор порка стала семейной традицией и прерогативой графинь. Лионель уже давно не ребёнок, но всё ещё даёт себя наказывать.
★ 139. Отец Герман (книгоканон) кто-то из унаров. Отец Герман в тайне любит наказывать унаров весьма нестандартным способом. Телопредало, развратный священник, юноша, который хочет ещё.
★ 37. Близнецы Савиньяки трахают Ричарда, Рока наблюдает (или нет). Можно дабкон, тело предало, немножко больноублюдочнсти. 
Жанр любой,  таймлайн любой, рейтинг от R и выше. Ричарду должно понравится.
★ 73. Вальдмеер, NC-17, драма, из Кальдмеера выбивают сведения в подвалах крепости, dark!Вальдес влюблен в его стойкость, но своеобразно, нон-кон
★ 30. Вальдес привозит Кальдмеера на Марикьяру и знакомит с родителями. Первоначальная острая реакция на то, что сын приволок в дом варитского гуся, и постепенное принятие. Можно юмор, ★ часть два
★ 8. Алвадик, таймлайн Раканы, Дик выходит на поединок с Алвой за Альдо, оба ранены, но в итоге живы. Фиксит бодяги с кровной клятвой.
★ 12. Вальдмеер, NC-17, драма, Олаф после всех событий стал совсем бессилен в постели, но Вальдес найдет способ доставить удовольствие, кинк на сухой оргазм
★ 17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).
★ 54. "Вредные задачи" Остера в переложении на условия и персонажей из Талига. Персонажи любые, рейтинг любой, юмор.
★ 70. РоРо, пост-Ракана, лунатизм, возможно, сомнофилия. Робер не просто видит кошмарные сны о прошлом, он во сне ходит (и не только). Рокэ узнает об этом и пытается что-то сделать. Рейтинг на вкус исполнителя, стекло можно, но без совсем уж черного финала.
★ 17. Любой пейринг или джен, и любой временной промежуток, главное без смерти персонажей. АУ, в которой сломанный Абсолют не засчитал смерть Эгмонта и попытался выпилить Ричарда, как «неудачного» Повелителя Скал. Не удалось, но Ричард в результате остался искалечен - недостаточно сильно, чтобы это мешало ему жить, но достаточно, чтобы привлекать внимание и мешать (шрамы, хромота и т.д).
★ 110. Валентин - частый гость в имении Савиньяков. Сначала Арлетта думает, что все дело в младшем сыне. Но несколько двусмысленных ситуаций заставляют задуматься, так ли это. Шпионаж, дедукция, опрос свидетелей. С кем из сыновей (но обязательно сыновей) на самом деле роман - на усмотрение автора, ★часть два, ★ часть три,  ★ часть четыре, ★ часть пять, ★ часть шесть, бонусная полиамория
★ 64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон
★ 41. Приддоньяк, ПВП, афродизиак. Что бы скомпромитировать Валентина, ему подливают в напиток афродизиак. На людях Валя держится, но когда он остаётся один, ему становится совсем плохо. Арно предлогает помочь, уверяя, что в этом нет ничего особенного.
★ 83. Вальдмеер. У марикьяре жестокие обычаи, под райос убивают всех. Есть лишь одно исключение для законных супругов, к которым могут прилагаться их слуги и подчиненные. И это единственный способ для Вальдеса спасти Олафа Кальдмеера...
★ 122. Классический омегаверс с Диком-омегой, которого впервые накрыло течкой в особняке Алвы, а Алва — альфа, но внизапна! он ведёт себя порядочно: просвещает Дика про особенности анатомии и физиологии, утешает, успокаивает феромонами и мурлычет над ним.
И они так и не поебались.
★ 64. Вальдмеер, NC-17, драма, fem!Кальдмеер канонично попадает в плен, и когда это обстоятельство обнаруживается, оно меняет все, даб-кон, ★ часть два, ★ часть три, ★ new! часть четыре, ★ new! часть пять, ★ new! часть шесть
★ 32. Алва/Ричард, юст, Ричард впервые замечает и понимает интерес Алвы к себе
★ 155. Альдо и Робер успешно организовали оборону Агариса от морисков. Нападение жители и гости города отбили, мориски понесли большие потери. Альдо решил не пытаться сесть на трон в Талиге, а связать своё будущее с Агарисом.
★ 100. Вальдмеер. Вальдес соскучился по Кальдмееру и выпросил у ведьм возможность увидеть его на 10-20 минут. Он попадает в разгар жесткого допроса в Дриксен, но никто его не видит и не слышит, и он ничего не может сделать. Или может, на выбор автора.
★ new! 97. Приддоньяк. Арно, с отношением к сексу легким, как у Эмиля, соблазняет Валю, которого считает девственником (ошибается). Хочет унизить и обидеть, но любовь нечаянно нагрянет, хэ. Хотелось бы, чтобы  Арно не был солнышком.
★ new! 105. Что-нибудь по мотивам накура про спасателей. Модерн-АУ, приключения, мистика, джен, рейтинг любой.
★ new! 102. Айрис/Иоланта. Айрис выжила (одна из сестер) и полноправная хозяйка Надора, который отделился от Талига.
★ new! 63. Ричард Окделл с первого взгляда влюбляется в короля, и это взаимно. Фердинанд/Ричард против всего мира.
★ 156. Кальдмеер/Вальдес, Вальдес симпатизирует Кальдмееру, Кальдмеер  это понимает и, зная что у марикьяре связи между мужчинами не осуждаются, расчетливо растит симпатию в нечто большее и пользуется, не ради мелочей в быту, но ради чего-то большего: военная обстановка, устройство обороны Хексберг и т.д.(как управлять кэцхен)))))) Вальдес ему конечно напрямую тайны не рассказывает, но в их беседах много то, что в Дриксен не знали, не думали об этом с такой стороны и т.п. Альтернативная концовка: Кальдмеера на родине не казнят, в результате новой стычки уже Вальдес в плену у Кальдмеера, который спокойно отдает приказ о повешении, ★ new! часть два

исполнение вне феста:
★ 80. Катари видит, как Алва разговаривает с королём и понимает, что ревнует и завидует. Рейтинг любой, можно вообще джен. Катари хочет любви и внимания как равной, не чувствовать себя глупой девочкой, разменной монетой в интригах и сосудом для наследников короны, но все это позволено лишь мужчинам, и друг друга эти двое ценят больше, чем её.

★★★★★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ПЕРВОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ВТОРОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ТРЕТЬЕГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ЧЕТВЕРТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ПЯТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

★ СПИСОК ЗАЯВОК ШЕСТОГО ТУРА C ССЫЛКАМИ НА ИСПОЛНЕНИЯ ★

▼Исполнение вне феста\исполнение заявок из предыдущих туров:⬍

★ 27. Алвадик, алатские поцелуи. В Варасте был момент, где Алва поит Дика из своего стакана, можно там, можно в другом месте. Можно, чтобы Алва пил из стакана Ричарда. Инициатор Алва, но Дик понял в чем суть. ХЭ
★ 28. Фердинанд, Алва, Ричард. По приказу короля Алва избавлялся от любовников королевы: Придда, Колиньяра, Феншо. Настало время Ричарда
★ 104. Килеан/Ричард, Алва/Ричард. Килеан берёт Дика в оруженосцы. Однажды Алва узнаёт, что Дик подвергается насилию у эра.
★269. Херт-комфорт с нонконом для Бермессера. Бе-Ме насиловали и пытали в плену, а потом закомфортьте на все деньги (но не теми, кем насиловали). Участники на усмотрение исполнителя, а ещё прописанность хёрта и комфорта хочу примерно поровну.
★ 228. Свальный грех (можно не всех сразу): Алваро/Арно-ст/Арлетта/Рокэ/Лионель. Больноублюдочные кинки, рептилоидная мораль, но всё по согласию, в идеале - по любви. Книжный (пре)канон, т.е. Эмиль есть, но не участвует. Без чистого алвали.
★ 1. Вальдмеер. Один из них попал в плен, и противники дарят его другому для сексуальных утех и извращений. Кто будет снизу, воспользуются ли пленником или откомфортят, на выбор автора. + 3. Гетеро изнасилование с любым/любыми из положительных персонажей канона. Без жести, ачетакова. В зависимости от статуса дамы потом или заплатить или кхм... позаботится, часть 2, часть 3, часть 4, продолжение, продолжение, продолжение, часть пять, частть шесть
+ вбоквел
★ 9. Валентин/Лионель. Нон-кон, щупальца, трахни-или-умри. Лионель принуждает Валентина к сексу - для магического ритуала или чего-то такого - Валентин в процессе проходит частичную трансформацию в спрута и уже он выебывает Савиньяка.
★ 42. Ли/Валентин. Ли берёт Валентина в оруженосцы. Асфиксия по обоюдному согласию. Рейтинг высокий
★ 79. Алвадик, первый раз, таймлайн Вараста. Алва отсасывает Дику после бегства в степь глухую.
★ 25. Первый секс Лионеля с кем угодно (предпочтительно Рокэ и/или Эмиль) после того как Ли оскопили. Обоснуй любой, но оскопление случилось уже во взрослом возрасте.
★ 154. Алва/Арно младший. В глазах Арно добрый дядюшка Росио превратился в объект вожделения, а поскольку со всеми вопросами и проблемами Арно привык обращаться к Алве (вдруг братья заругают), он по привычке идет к Рокэ. Возможен рейтинг, возможен отказ со стороны Рокэ.
★ 30. Леонард омега. Леопольд пытается воспользоваться этим для для карьеры сына и личных целей, подсовывая его нужным людям во время течки. Можно еще и Леонарда упорного грустного натурала при этом.
★ 220. Кальдмеер - Повелитель Волн. В иерархии астэр Повелители важнее вассалов. Кэцхен переходят на сторону Олафа, дриксенцы побеждают, флот Альмейды относит штормом. Раненый Вальдес в плену у Олафа. Кэцхен вьются вокруг Кальдмеера, он не понимает, что происходит.
★ 63. Алва/Дик/Катари. Альдо вынуждает Катарину выйти замуж за Ричарда. После смерти Альдо она пытается добиться ареста/казни Дика, но новоиспечённый регент Алва отправляет обоих в бессрочную ссылку в Надор. Катарина узнаёт, что в прошлом между мужем и регентом были нереализованные взаимные чувства, и решает использовать их, чтобы вернуться в столицу ко двору.  Предпочтительно в финале что-то вроде ХЭ со шведской семьей. Без хейта Катарины, часть два, часть три, часть четыре, часть пять
★ 3. Рокэ/Ричард/Катарина. Ричард приходит в себя в королевской спальне и понимает, что он связан и находится в полной власти Первого Маршала и Ее Величества. Хитрая парочка решает измучить юношу целиком и полностью. Шлепки (можно рукой, можно стеком), укусы, засосы после поцелуев, дразнящие касания перышком... В качестве кульминации взятие юнца без какого-либо сопротивления.
★ 52. Алвадик. Рокэ по какой-то причине обездвижен, но не лишён чувствительности. Но вместо того, чтобы убивать/мучить, как он мог бы предположить, Дик начинает его ласкать. Без нон-кона, желательно ХЭ

ДЕАНОНЫ

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ПЕРВОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ВТОРОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ТРЕТЬЕГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

★ СПИСОК ССЫЛОК НА ИСПОЛНЕНИЯ ЧЕТВЕРТОГО ТУРА НА АО3 И ФИКБУКЕ ★

ЛС для орг.вопросов\дополнений\прочего:

▼Скрытый текст⬍

УкаЧакаУкаУка

Перерыв после тура кроссоверов?

1. не делаем(голосов 15 [32.61%])

   32.61%

2. делаем до конца выкладок ЗФБ (5 марта)(голосов 31 [67.39%])

   67.39%

Всего голосов: 46

Гости не могут голосовать

Отредактировано (2023-12-04 16:12:49)

Анон

Re: ОЭ-фест

84. Алвадик. ER, постканон. Ричард жив. Алва король. Секс на троне (застукает их кто-нибудь в процессе или нет - на усмотрение автора)

Простите, секса вышло мало, в основном прачувства. Слегка AU, cмена POV + чуток POV outsider

▼~760 cлов⬍

Регалии, думает Рокэ Алва — нет, король Талига Рокэ I — вещь совершенно бесполезная. Настоящая власть — не в регалиях, она внутри тебя, в том, как ты держишься, в интонациях твоего голоса, в твоих словах и даже в твоем молчании. От короны у него усиливаются мигрени, мантия давит на плечи, трон… Рокэ не нужен трон, чтобы смотреть на людей сверху вниз, даже на тех, кто выше него.

Впрочем, одно весьма приятное применение трону он все-таки нашел.

Когда герцог Окделл, преклонив колено у трона, коснулся губами его пальцев, в очередной раз принося присягу, теперь — как своему суверену, Рокэ понял, что сделает на этом кошкином троне, как только ему представится такая возможность.

Ричард седлает его бедра, совсем как в их первый раз в кабинете Рокэ. Алва тогда привычно изводил подвыпившего оруженосца вполне безобидными по его меркам, но колючими для Ричарда шпильками, и тот, не выдержав, со своим восхитительным «Как вы смеете» прижал его к спинке кресла, поцеловал отчаянно — а дальше у них все получилось как-то само собой.

Тогда Ричард смотрел на своего эра со смесью восхищения и недоверия. Сейчас Ричард смотрит на своего короля со спокойной уверенностью и любовью.

Он снимает с Рокэ корону и нежно целует его в лоб, прежде чем осторожно опустить ее на пол у трона. Он проводит носом вдоль скулы, прихватывает зубами мочку уха, прижимаясь всем телом, — это Рокэ научил его так дразниться, и, кажется, ученик превзошел учителя. А, может, все дело в том, что Ричарда ему всегда будет мало.

Ричард касается члена Рокэ через бархат парадных одежд, накрывает его своей крупной, но изящной ладонью, сжимает, словно говоря: «Мое».

Конечно, его. Рокэ весь его, он принадлежит Ричарду Окделлу и Талигу, именно в такой последовательности — и это абсолютно его не пугает, потому что он знает, что Ричард никогда не злоупотребит своим правом на него.

Судьба, думает Ричард Окделл, герцог Надора и генерал Северной армии, не так уж важна, как об этом любят говорить. Да, ему было предначертано судьбой пережить Излом как Повелителю Скал, и за это он благодарен высшим силам, как бы они на самом деле не назывались. Но Ричарду хочется думать, что в этот момент его привела не судьба, а сделанные им выборы.

Раз за разом он выбирал Рокэ Алву — своего эра, своего маршала, своего короля, и это не всегда было просто, не всегда было приятно. Иногда это было больно. Но предложи ему кто-нибудь вернуться назад во времени и сделать иной выбор — он бы не согласился.

И сейчас Ричард тоже делает выбор. Он опускается на колени перед Рокэ не потому, что тот его суверен, а потому что он этого хочет. Он готов стоять на коленях перед троном и в спальне, потому что знает: добровольно предложенную ему преданность Рокэ никогда не посчитает признаком слабости.

Ричард аккуратно раздвигает колени Рокэ, с нажимом проводит ладонями вверх по его бедрам, трется щекой о пах, ощущая кожей мягкость бархата. Рокэ опускает руку, зарывается пальцами в его волосы — и даже теперь, годы спустя, все тело Ричарда отзывается на эту простую ласку. Он судорожно вздыхает, и Рокэ догадливо сжимает пальцы в кулак, тянет Ричарда за волосы, заставляя посмотреть на себя, одним лишь взглядом спрашивает: «Ты уверен?»

«Конечно, я уверен», — так же молча отвечает ему Ричард, и Рокэ снова прижимает его голову к своему паху. Ричард полной грудью вдыхает такой знакомый запах, проводит кончиком носа там, где под тканью угадываются яички. Он мог бы стоять так часами, мучая Рокэ и себя — о, какая сладкая это была бы мука — но у них нет этих часов, поэтому Ричард поднимается с колен и принимается расстегивать мундир.

Жизнь, думает Арно Савиньяк, капитан королевской стражи, — совершенно непредсказуемая штука. Когда-то Рокэ Алва был для него просто другом старших братьев, а Ричард Окделл — просто однокорытником и товарищем. Сейчас Рокэ Алва — король Талига, а Ричард Окделл — его вассал и любовник.

Арно стоит у двери в тронный зал, потому что никому больше не может доверить этот пост. Он вовсе не думает, что получил свою должность незаслуженно, но знает, что занимает ее не только благодаря своим качествам и умениям — он занимает ее еще и потому, что Рокэ с Ричардом могут ему доверять.

Арно никому не позволит зайти и сам ни за что не попытается подсмотреть или подслушать — но он и без этого может представить себе происходящее за закрытой дверью.

Может представить стоны, гулко отражающиеся от сводов тронного зала. Сброшенный на пол генеральский мундир. Пальцы, сжимающие бедра до синяков, помогающие подниматься и опускаться. Поцелуи — грубые и нежные, жадные и неспешные. Тихие вздохи и едва слышный шепот. Русые волосы, прилипшие ко лбу, и растрепавшиеся черные локоны.

Арно зажмуривается и встряхивает головой, пытаясь прогнать наваждение.

Он готов стоять на страже их покоя сколько угодно, но как долго готов Талиг обойтись без своего короля?

Отредактировано (2022-11-20 23:03:43)

Анон

Re: ОЭ-фест

60. Алвадик, пре-слэш. Сцена в будуаре Катарины. У Ричарда на  фоне охуевания - тяжелый приступ астмы. Алва  не ретконный, о спектакле не знал. Злится на Катю, пытается помочь Дику и одновременно застегнуть штаны, Катя злится и требует, чтоб те убрались скорее, пока на шум не сбежался народ, Дик хрипит "как вы смеете!", цепляясь за Алву. Опционально помогает Лионель и Дженифер Рокслей. Алва утаскивает и комфортит Дика. Катя со Штанцлером в пролете.

На всякий случай: АУ. ООС. Автор очень не любит Катари, если это кого-то оскорбит, прошу прощения!
1018 слов

▼Скрытый текст⬍

Все эти спектакли надоели ему до закатных кошек! Но Рокэ никогда не умел отказывать плачущим женщинам, а Катари, как водится, не гнушалась ничем, напролом идя к своей цели. Подумать только, а ведь когда-то он действительно жалел её, хрупкую, беззащитную девочку, с печальными глазами, полными слёз. Будь она простолюдинкой, из неё бы получилась на редкость талантливая актриса! Он даже считал её привлекательной, и сейчас тело послушно отзывалось на её ласки. Он бездумно расшнуровал корсаж, освобождая маленькую округлую грудь. Обернувшись, Катари уложила на неё ладонь Рокэ, и в паху у него сладко отозвалось. Тело с доводами разума о низости и подлости этой женщины отчего-то до сих пор не было согласно. Она чуть улыбнулась, довольная собой, но, как и всегда, не стремилась поцеловать. Её холёные пальчики ловко освободили его член из плена одежды, обхватили его, проведя несколько раз от головки до основания. На сей раз она улыбнулась шире, плотоядно, и Рокэ стало не по себе.

Катари изящно перекинула стройную ножку через его колени, умудрившись не запутаться в многочисленных юбках голубого шёлка. Опустилась медленно, картинно закусив губку, но смотрела твёрдо и холодно. Сжалась внутри, и Рокэ невольно застонал от накатившего жара и приятной тесноты: опытная, она точно знала, что любят мужчины. Что нравится конкретно ему.

Рокэ придерживал её за талию, лишь слегка покачиваясь навстречу её движениям. Ему до кошек хотелось оказаться как можно дальше отсюда: скакать верхом на верном Моро, свободно, без оглядки, прихватить с собой Эмиля для компании, да вытащить мальчишку из особняка.

Ричард… Вот кого хотелось бы держать в объятьях, заглядывать в широко распахнутые серые глаза, наивные, почти против воли ставшие такими близкими. Его хотелось целовать — нежно, долго, вдумчиво. И любить, но не походя в чужих стенах, а в собственной спальне, жарко, напористо. Рокэ невольно начал двигаться резче, чувствуя приближение разрядки. Катари приняла это на свой счёт, закатила глазки, сжала пальчики на его плечах. Ох, не тебе это, милая, не тебе. Рокэ зарычал сквозь зубы.

И тут в дверном проёме, будто выйдя из его мечтаний, ошеломленно застыл Ричард собственной персоной. Катари сыто ухмыльнулась — Рокэ захотелось взвыть. И сбросить Катари с колен, как обнаглевшую кошку. Так вот ради кого было представление! Вот же дрянь!

Рокэ, едва сдерживаясь, осторожно ссадил-таки Катари с колен, несмотря на её возмущённое глухое шипение. Захотелось отвесить парочку нелестных замечаний о том, что её яблоки далеко не самые сладкие в Талиге, но он удержал ядовитые слова на языке, глядя на посеревшего мальчишку, судорожного пытавшегося то ли ослабить воротник, то ли задушить себя окончательно. Незачем усугублять.

Катари уже стёрла торжествующее выражение со своего личика и приняла вид оскорблённой невинности, будто это Рокэ по своему почину и против её воли раскладывал её на столе. Смотреть тошно!

Завязывая шнурки непослушными пальцами, Рокэ подошёл к медленно опускающемуся на пол мальчишке, едва успев подхватить того под локоть. Из пальцев Ричарда выскользнул пакет. Неважно, после.

Рокэ буквально силой выволок неподатливое тело в приёмную, в которой бестолково топтался Штанцлер и что-то невнятно лепетал. Рокэ даже не пытался вслушиваться. Хотелось ударить, но даже руки марать об этого старого больного ызарга было противно.

— Вон! — не оборачиваясь, бросил Рокэ.

Его голосом можно было заморозить пол-Кэналлоа. Штанцлер благоразумно заткнулся, но убираться, похоже, не собирался. Ричард неожиданно сильно вцепился в запястье Рокэ, его глаза метали молнии.

— Как вы смеете?.. — задыхаясь, прохрипел он.

— Что я смею, мы разберёмся позже, юноша, а сейчас вы, главное, дышите!

Рокэ усадил его на стул, резко рванул ворот, не жалея одежды — что-то дробно застучало по полу. Хватка мальчишки ослабла, глаза начали закатываться, а дыхание стало ещё более хриплым, прерывистым. Рокэ подхватил его поперёк груди, метнулся к окну и распахнул створку, впуская свежий воздух.

— Вон отсюда! — едва сдерживая ярость, повторил он, оборачиваясь к Штанцлеру. Тот не шелохнулся, внимательно наблюдая за действиями Рокэ и даже не пытаясь помочь своему мнимому подопечному. Рокэ гадливо отвернулся, продолжая нашёптывать что-то успокаивающее Ричарду на ухо.

— Будьте так любезны, господин Штанцлер, покиньте помещение, — за спиной послышался холодный бесстрастный голос Ли. Рокэ благодарно кивнул ему. Ли обратился к кому-то в коридоре: — А вас, эрэа, не затруднит ли позвать сюда лекаря? Как можно скорее.

— Сию секунду, ваше сиятельство, — раздался в ответ низкий голос Дженнифер Рокслей.

Штанцлер наконец поспешил прочь. А Ли тем временем шагнул в будуар.

— Позвольте вам помочь, Ваше Величество!

За Ли со щелчком закрылась дверь. Что, интересно, устроит Катари для него? Расплачется? Или получит то, что собиралась, только от другого мужчины? Сейчас это уже не имело значения, свою роль коронованная шлюха сыграла безупречно. Как и он сам, каррьяра!

Все вольные и невольные усилия по приручению вепрёнка пошли прахом. Тонкий мост над пропастью был разрушен. Его придётся возводить заново, а это сложнее с каждым разом.

Тем временем мальчишка в руках Рокэ начал дышать ровнее, но в сознание так и не пришёл, бессильно откинув вихрастую голову ему на плечо.

***

Рокэ сидел в неудобном кресле у постели Ричарда, уже несколько дней не приходившего в себя. Он вертел в руках записку — завуалированное приглашение от вездесущего кансилльера. Ловушка едва не захлопнулась. Самому Рокэ, конечно, она вряд ли грозила чем-то большим, чем разочарование, а вот для Ричарда вполне могла оказаться смертельной. Так тщательно беречься от проклятия, чтобы в очередной раз осознать, что все самые подлые вещи всегда творят люди. При его же, Рокэ, молчаливом попустительстве. Что ж, пора что-то менять, в конце концов. И кошки с ним, с проклятием!

В то время, пока Рокэ был погружен в свои невесёлые размышления, Ричард, закашлявшись, наконец пришёл в себя. Рокэ поднялся, протянул ему стакан воды и помог напиться. Странно, что мальчишка принял что-то из его рук, видимо, жажда одолевала слишком сильно. Напившись, Ричард отвернулся к стене, засопел обиженно и сосредоточенно. Наконец обернувшись, произнёс хриплым шёпотом:

— Разрешите мне уехать в Надор, эр… Монсеньор.

— Нет, — жёстко ответил Рокэ.

Ричард вскинулся, сверкая глазами из-под длинной чёлки.

— Вы всё ещё мой оруженосец, так что извольте сопровождать меня на войну. Ваше недомогание вызвано исключительно эмоциональным состоянием и вашей службе никак не помешает.

— После всего, что я видел?.. — обречённо и растерянно проговорил Ричард.

— А что вы, собственно, видели, юноша? Впредь поостерегитесь верить театральным постановкам!

— Да как вы?.. — снова взялся за своё юный дурак.

— Смею, Ричард, ещё как смею, — устало прервал его Рокэ. Что ж, взялся менять что-то, нужно идти до конца. — И я попытаюсь объяснить вам, почему именно. Позже. А сейчас отдыхайте, приходите в себя. Мы выступаем завтра.

Отредактировано (2022-11-21 00:11:37)

Анон

Re: ОЭ-фест

47. Что-нибудь про будни абвениев, желательно, юмористическое и с намеренной деконструкцией образа величественных богов (отдельный плюсик за Пса Лита, который хочет гулять в пять утра)

не юмор, пёсик есть, автор нечаянно. поток сознания, вообще не бечено
автор не принес бы это, не будь заявка уже выполнена

▼Скрытый текст⬍

На улице дождь, да что там дождь, ливень. Так что сапоги, ветрозащита, подтянуть завязки и застежки, спасаясь от ветра и холодной противной жижи. Литтен капризит, скалится на комбез и возмущенно поскуливает. И хрен с тобой, вредная собака.

Собака размером с байк, шерсть такая, что можно заплетать в косы, радостно несется по лужам с радостным воем. Широкий проспект переходит в лес - одно из немногих преимуществ жизни на окраине, если, конечно, ты собачник. Или просто любишь прогулки по бездорожье и дикой дикости.

Ботинки увязают в глине по щиколтоку, воздух пахнет болотом, лесом и горящей помойкой. Низкие тучи подсвечены снизу желтым, алым и лиловым. На темном тревожном небе графичные силуэты техники, домов, леса.

Они идут через полосу отчуждения, Литтен бодро скачет вперед, разбрызгивая грязь, и отмывать его придется долго. Где-то над облаками стрекочат дроны, выполняя программы, заложенные несколько часов назад.

Большой проект, интересный, новый. Новая команда на несколько десятков разработчиков,  Должно получится хорошо, но и сейчас красиво. Он любит это: эстетика ебеней, хэштет для фоточек, на которых цивиллизация вторгается в первозданный мир. Терраформирование, заселение… Граница между человеческим и первозданным. Для многих это уныло, для кого-то страшно, но он находит этот момент превращения дикого мира в обитаемый красивым.

За оврагом отделяющим обустроенную локацию от дикой, еще не терраформированной, тихо, мокро и темно. Лес с деревьями, подпирающими небо, огромные корни, выпирающие из земли, луны, своим светом высвечивающие узор ветвей на небе. Ему интересно, что станется от этой дикой, почти волшебной красоты к концу проекта.

Литтен радостно скачет между огромных черных стволов, продирается сквозь куцый подлесок, воет на разноцветные луны тоскливо и жалобно. Да. малыш, не родина. Но этот осколок чужого мира здесь и сейчас, в незаконченном мире, кажется естественным и органичным.

Скоро это изменится, высотки будут подбирать небо вместо деревьев, поверхность планеты расчертят реки огней, мир наполнят люди. Но луны будут светить как и прежде, а миллиарды людей будут смотреть на них, придумывая знаки, системы и наделяя все это смыслами, которые никто не закладывал в проект.

Собаченька разрывает лапами корень какого-то древнего гиганта, грызет восторженно, увлеченно, с воодушевлением. Грызунов, которых можно поймать тут не найдется. Хотя… можно попросить биологов.

Он не любит общаться с биологами, биотехниками и присными. Эти спецы с воодушевлением воспринимают чужие идеи и воплощают их творчески. Вот хоть на Литтена посмотреть.

Здоровенная зверюга, которая может называться собакой по праву, и при этом напоминающая своих сородичей лишь номинально. Громадная, почти вечная, умнющая тварь. Прототип. Наверное, стоило его оставить дома. В том мире, для которого был создан пёс оборотень. Но, ностальгия, слабость и глупость - захотелось взять с собой частичку сотворенного.

Со всеми бывает. Унд вот таскает с собой из командировки в командировку аквариум со своей хтонью, пристраивает в каждом пригодном водоеме, уговаривает потерпеть. И в каждом его проекте остаются красивые и ужасные глубинные твари, обрастая легендами. Ученые потом, должно быть, ломают головы, как объяснить причудливые пути эволюции.

Литтен такой один во всех мирах, клонировать и тиражировать его не хочется. В нынешних проектах, в больших командах цепочки эволюции видов воссоздают тщательно, аккуратно, с оглядкой на логику развития. Да не только жизнь.

На самом деле, чего уж лукавить, приятно работать в команде, с хорошим бюджетом, с имитацией процессов, приближенной к реальности, когда хватает и мощностей и времени, с командой тестировщиков. И получать на выходе стройную, непротиворечивую, жизнеспособную систему тоже приятно. Процент ошибок крайне низкий, не то что раньше.

Зубы ноют фантомной болью. У каждого разработчика есть свой любимый проект. У каждого разработчика есть свои неудачные проекты, и не по одному, много. Литтен вляется в луже, пачкая длинную жесткую шерсть, рассчитанную на другие температуры, ландшафт, фауну и флоту. Пёс не помнит, не задается вопросами, но скучает.

Его хозяин скучает тоже.

По тем временам, когда не было ни денег, ни команды, ни тестировщиков, а проекты делались на колнке. Как придумаешь - так и будет. Когда вопросы дизайна поверхности решались как на душу пришлось. Здесь такой материк, здесь границы оледенения, здесь забубеним течение. А флору и фауну скопируем и удалим неудобное, оставим красивое. Что, бактерии проебали? Ну сейчас наберем полезных. Биологов тогда брали по остаточному принципу.

Тогда, в юности, казалось, что так и надо. Творчество, мать его, превыше всех законов мироздания. Творцы, демиурги, почти боги… Это было весело: спорить до хрипоты, рисовать абрисы континентов, поднимать материки с морского дна, прокладывать русла рек, придумывать красивые имена новым землям - никаких номенклатур, никаких гостов, стандартов, коэффициентов эффективности.

Кто б знал-то…

Это сейчас можно посидеть над проектом, запустить тестовые режимы, обсчитать и проверить. И забраковать на этапе разработки. Не жизнеспособно. Не окупаемо. Не выйдет на рассчетные мощности. Свернуть проект.

Нынешним разработчикам не понять. И слава создателю, кем бы он ни был и кем бы он ни был, если он есть вообще. Может, он не слишком олтичался от них тогдашних, глупых и восторденных, получивших доступ к силам, от которых кружилась голова. Может, творя свой большой взрыв, он тоже был мальчишкой лаборантом, которому дали первый проект.

Но они ведь живы. И что-то творят, лучшее, жизнеспособное. Это внушает надежду.

Где-то там, хрен знает где и хрен знает когда остался их первый “кусок творчества”. Казалось бы, перешагни и забудь. Первый блин комом. Снеси все в корзину, смахни с лабораторного стола, оставь и забудь все, кроме полученного опыта. И примени свои знания лучше, внимательнее, конструктивнее.

Он не завидует биологам, которые ежечасно отправляют в утиль проекты, конструкты, концепты живых существ. У каждого демиурга за спиной множество, тысячи и тысячи ошибок. И странные зверушки, куда более затейливые чем Литтен, единичные экземляры, красивые, но неудачные, нецелесообразные, пэты без роду и без племени, кочуют за своими хозяевами про проектам. Иногда становясь прототипами чего-то нового, полезного.

Литтен воет, задрав голову к звездам, к сотворенным мирам где-то там, далеко. Воет красиво, с чувством. Как будто зовет, уже и без надежды дозваться. Он не знает. что его родной мир, в котором он был задуман, создан и рожден вместе со своими соплеменниками, признан тупиковой, ошибочной ветвью развития. Неконкуретноспособной. Не стоящий инвестиций. Не подлежащей правкам. Отправившейся в утиль.

Анэм возмущался, писал формуляры, матерился, рвался всё исправить. Унд предлагал варианты реорганизации. Астрап тоже буянил и требовал дать еще время для обкатки проекта. Они всё были готовы вернуться, перекроить, переделать, исправить баги, найти обоснования для продолжения проекта.

Глупые мальчишки, которые поверили, что они боги, творцы, что они несут ответственность за созданное, что могут вернуться.

Миры ведь не должны отправляться в утиль, пока они живые?

Но и поддерживать их никто не должен и не будет. Нет смысла тратить ресурсы, чтобы поддерживать слабое, кривое и ошибочное, сделанное на коленке, когда можно создать новое, лучшее, жизнеспособное.

Боги умирают, уходя из мира. В мифа и легендах, в сознаниях, если таковые есть, в самой плоти мира. Умирают окончательно и безвозвратно. И могут дальше творить новые миры, не оглядываясь.

Литтен подбегает. бодает кудлатой измазанной в грязи головой в плечо. Сухие листья пристали к измазанной в глине бокам. Хорошая уникальная, не приспособленная к жизни в этом мире собачка. Хорошая собачка, которую никакие протоколы не мешают вернуть в родную среду обитания. Даже предписывают - вернуть. Оставить бегать по заснеженным старым, сложенным как попало от балды горам, выть на сляпанную на коленке луну, искать сородичей…

Демиурги умерли. Боги ушли. Но накопившиеся за последний десяток проектов отпускные никуда не делись. И вернуть зверушку в родной ареал обитания дело полезное и неподсудное. А Лит… что Лит? Легенды расскажут. Но какое отношение к легендам имеет обычный разработчик, штатный демиург корпорации? Надо просто оформить заявку на отпуск. Мир, в котором есть жизнь, не может умереть просто так.

Отредактировано (2022-11-21 00:27:58)

Анон

Re: ОЭ-фест

160. Закрытый и строго тайный (всё знают - никто не признается) бдсм фем-дом во дворце: Катари во главе, дамы и девицы, разделяющие её интересы. Приглашают особо понравившихся им мужчин на орги. Чулки, плетки, анальные игрушки, ошейники, трамплинг, принудительный секс между мальчиками - всё что автор сочтет нужным. Графичный рейтинг не обязателен. Конкретные персонажи - на выбор автора.

В главной роли Ричард «наше всё» Окделл (кто бы мог подумать, ага)). Легкое АУ, одному персонажу автор добавил возраста (а Ричарду — мозгов).

Всем приятного понедельника

▼~2600 слов, рейтинг R, нон-кон, вещества⬍

Это было очень странное письмо. «Милый Ричард», аккуратно выведенное на надушенной бумаге, а также «я хочу видеть Вас сегодня», заставляли думать, что писавшая это знала Ричарда Окделла очень хорошо. Но приписка «Пожалуйста, будьте один» сообщала, что таинственная дама Ричарда совсем не знает — иначе догадалась бы, что у надорца в столице нет знакомых, кроме кузена Наля. А «в полночь в саду обители Святой Ангелики» Ричард окажется с кем угодно, только не с ним.

Ричард привязал Баловника к ограде монастырского сада. На центральных улицах еще горели фонари и разъезжали экипажи, но переулки уже затопила ночная тишина. Он прошел через калитку по каменной дорожке, задевая шляпой мокрые кусты сирени. Его никто не ждал. В окошке привратницкой горел свет, и Ричард постучал.

Дверь открыла невысокая женщина в черном монашеском облачении, слишком красивая для монахини.

— Добрый вечер, сударь, — она улыбнулась, пропустила Ричард внутрь и заперла дверь снова. В каморке не было других людей. На столе лежала открытая Эсператия, перед портретом святой горела лампада. Монахиня протянула Ричарду деревянный стакан.

— Это для вас, сударь.

Ричард взял стакан. Пить он не хотел, но не мог придумать, как спросить монахиню о письме незнакомки. Женщина же вопросительно смотрела на него. Чтобы потянуть время, юноша поднес стакан к губам — напиток оказался отвратительно кислым вином. Монахиня удовлетворенно кивнула, и Ричард допил гадость до дна.

— Прошу прощения за поздний визи… — начал было Ричард, но вдруг огонек лампады расплылся у него в глазах, комната закружилась и он рухнул во тьму.

* * *
Очнулся Ричард от того, что ему было зябко. В комнате было одновременно душно и холодно. Юноша сел. Голова была тяжелая, во рту — противный кислый привкус. То ли в глазах темнело, то ли вокруг правда был полумрак. Кто-то тронул его за плечо — голое плечо. Он что, раздет?

— Пойдем, малыш, тебя ждут, — женский голос был ласковым и настойчивым, и Ричард попытался встать, но ноги плохо слушались.
— Эй, ты проснулся или нет? — женщина поднесла канделябр к самому лицу. Ричард сфокусировал зрение: лицо незнакомки скрывала черная полумаска, изысканную прическу украшали черные же перья. Рука в кружевной перчатке потянулась к юноше, коснулась шеи, что-то звякнуло.
— Идем, — повторила черная маска и потянула цепь. Ричард с ужасом почувствовал, как давит шею ошейник. Он был на поводке, словно пес, и «хозяйка» упрямо тянула, пока он не встал, пошатываясь, и не побрел за ней.

Из маленькой темной комнаты они вышли в большую, освещенную свечами. На юноше тоже была маска, и она мешала разглядеть, куда он попал. Но он слышал, как шелестели подолы, звенели бокалы, уловил легкое эхо разговоров — значит, стены каменные, как в замке. «Хозяйка» подвела его к группе дам в черных платьях. На всех были такие же полумаски, и Ричард не видел чужих глаз — только алые губы и мушки на припудренных лицах.

— Вы только посмотрите! Китти, это же чистая прелесть! Это ты для себя приготовила? Я завидую, — сказала дама с перьевым веером.
— А какие у него глаза? — спросила вторая, с шелковыми розами по вырезу.
— Говорят, серые, — грудным голосом ответила третья.
— Ммм, обожаю сероглазых…
— Ой, ты про все глаза так говоришь!
— Кожа как персик…. Китти, пожалуйста, пожалуйста, дай его мне хоть на полчаса!

«Китти» дамы называли пепельную блондинку в платье с открытыми плечами. Девушка показалась Ричарду смутно знакомой. Она так же оценивающе смотрела на юношу, сгибая в руках хлыстик для верховой езды.

— Обойдетесь, дамы, — наконец, произнесла она. — Я сегодня посвящаю Анетту, этот подарок для нее.

Нежный голос блондинки Ричард точно слышал прежде, но вспомнить имя ему мешал туман в голове. Девушка жестом поманила официанта, Ричард обернулся и едва не потерял равновесие: официанта он узнал, несмотря на маску и полумрак. Узнал бы любого из своих однокорытников. Если живешь с кем-то бок о бок полгода, вместе обедаешь, дурачишься, фехтуешь, ходишь в баню — невозможно не узнать. Своей аккуратной походкой, балансируя на руке серебряный поднос, к ним приближался Валентин Придд — в корсете и чулках с поясом. Другой одежды на нем было.

Жуткая догадка пронзила юношу, он опустил голову и похолодел: на самом Ричарде не было даже чулок. Из одежды на нем было лишь подобие конской сбруи.

Дамы смеясь, взяли бокалы. Та, что с веером, пощекотала Валентина по шее. Ричард почему-то испугался, что товарищ его не узнает. Он в панике пытался позвать по имени, но язык едва ворочался во рту. Тогда он тоже дернулся за бокалом — и тут красивая блондинка вытянула его хлыстом по руке.

— Если ты чего-то хочешь, нужно просить разрешения у госпожи, — заметила дама с розами.

Ричард справился с болью и обидой и выдавил два слова:

— Можно… пить…
— Нет, — отрезала блондинка. — На вторую раму его. Мы сейчас придем.

«Хозяйка» дернула поводок и потащила Ричарда через темный сводчатый зал.

«Я умер», — думал Ричард. — «Я умер и попал в Закат. Нет, какие глупости. Я просто вижу кошмарный сон».

Теперь он замечал, что кроме дам в зале были и мужчины, но все непристойно и причудливо одеты. Рокэ Алва бы сказал: причудливо раздеты. Один в таком же ошейнике стоял перед своей хозяйкой на четвереньках: дама упиралась каблуком в его плечо, а он пытался поцеловать ее обнаженную лодыжку. Другой забросил ногу в чулке на спинку дивана и непрерывно стонал. Остальное загораживали черные платья: две женщины передавали другу другу какой-то тяжелый продолговатый предмет, в свете свечей казавшийся золотым. Ричарду стало дурно, он плелся за хозяйкой, пытаясь прикрыться рукой. И лишь когда она застегнула на запястьях и лодыжках юноши браслеты, холод металла вернул его в чувство. Кандалы для рук висели на кованой решетке. Лязгнул механизм, решетка поднялась. Ричард поневоле вытянулся в раме.

— Веди себя хорошо, — женщина погладила его по спине и исчезла.

Мысли ползли медленно. Сначала Ричард понял, что был отравлен. Потом стал обдумывать то, что позволяла видеть маска: каменную кладку стены, стол с кнутами и плетками всех мастей. Где-то за спиной ритмично стонал другой несчастный. Нет, это не закатное пламя и не кошмарный сон. В Олларии есть лишь одно место хуже любого кошмара. Это Багерлее.

Когда матушка слишком долго плакала из-за смерти отца, дядя Эйвон всегда говорил: «Наше счастье, Мирабелла, что он умер так, а не в Багерлее». Дети пугались этого слова еще раньше, чем узнали, что так называется таинственная и страшная столичная тюрьма. А теперь он, Ричард Окделл, попал в Багерлее. И он отсюда не выйдет, его здесь замучают, и никто его не спасет: ни спящий в своей постели Штанцлер, ни пьянствующий с друзьями Ворон, ни сам Леворукий.

Кто обрек его на смерть? У Окделлов много врагов, но теперь-то какая разница! Ричард почувствовал, как злые слезы отчаяния вскипают у него в глазах. Все накатило сразу: и страх перед пытками и мучительной смертью, и малодушная жалость к себе, и внезапное сожаление, что он так и не написал домой после поступления на службу. Он зажмурился, не позволяя себе разрыдаться, но две горячие слезинки скатились с уголков глаз.

— Не надо плакать, милый, — снова этот нежный и знакомый голосок. Ричард открыл глаза и увидел блондинку в маске. Она вынула из-за корсажа платок и промокнула слезы на его щеках. Платок из тончайшего кружева источал аромат гиацинта. — Мы тебя хорошенько выпорем. Анетта, посмотри на своего мальчика.

Рядом с блондинкой стояла вторая девушка, которая сразу показалась Ричарду очень юной. Гладкие темные волосы уложены по голове, а лицо под маской совсем детское, с пухлыми губами и щечками. Ровесница Айрис, не старше. Но темные глаза смотрели пронзительно и серьезно. Она не разглядывала тело юноши, как те дамы — она смотрела ему в глаза, пока блондинка не вручила ей букет плеток и не повела Ричарду за спину.

— Сначала самое главное, дитя мое: вот здесь не трогаем, мальчик нужен нам живым и здоровым, — журчал голос блондинки, пока многохвостая плетка щекотала поясницу. — Выше можно до шеи, ниже до колен. Второе — чувствуй реакцию. Однажды ты научишься и слышать, и видеть, а пока я буду тебе подсказывать.

Щелкнул хлыст, Ричард вскрикнул — не от боли, а от неожиданности.

— Хороший удар. Можно и сильнее.

Незнакомая девушка снова ударила — теперь по спине, и Ричард свел лопатки. Больно.

Блондинка продолжала наставлять подругу, плетки со свистом рассекали воздух, Ричард дергался в цепях, но больше не издавал ни звука. Град ударов странным образом помог ему: сознание прояснялось. Во-первых, еще дважды мимо прошел Валентин, и Ричард убедился, что не ошибся: у Валентина была темная родинка над лопаткой, которую обычно скрывала рубашка, но не корсет. Во-вторых, он вспомнил, где слышал голос своей мучительницы — в будуаре Её Величества. Запах гиацинтов там тоже был, но духи могла заказать любая знатная дама, а эти молочные плечи и ямочку между ключиц он видел, видел близко, хотел запомнить — и запомнил. Во-третьих, Ричард уверился, что мучить до смерти его не будут. Та, другая, недостаточно сильна для этого. А от руки своей королевы он и порку примет, как ласку. Сама ли она писала письмо?

Впрочем, думал Ричард недолго. Одно безумие рассеялось, чтобы смениться другим. Плетка ходила по ягодицам, кровь приливала к чреслам, и против воли нарастало возбуждение. Женщины, конечно, заметили это — они сменили плетки на стек и били медленно, с оттяжкой, иногда дразня и гладя по бедрам. Скоро мужская гордость Ричарда стояла колом, он закрыл глаза, повесил голову и подавлял стоны.

— Анетта, прижми его у корня, вот так, — прошелестел голос старшей. — Я еще не закончила.

Ричард приоткрыл глаза, следя, как Анетта осторожно касается его естества. Пальчики сомкнулись на члене и Ричард бессознательно толкнулся вперед в поисках разрядки.

— Сильнее, ну! Пусть не дергается.

Анетта сжала член и подняла голову, снова заглядывая Ричарду в глаза. Он мотнул головой, капли пота скатились по слипшейся челке и упали ей в вырез платья. Девушка не шевельнулась. Ричард, завороженный ее пристальный взглядом, глядел в ответ, тяжело дыша. Блондинка продолжала обрабатывать стеком его задницу, что-то лязгало, стонали мужчины, смеялись женщины, и время перестало существовать.

— …вот и славно, давай левую руку. Умница. Пойдем, пойдем…

Ноги не держали, он шел, опираясь на прежнюю даму с черными перьями в прическе, которую про себя назвал «хозяйкой». Дама довела юношу до узкой скамьи с подголовником, уложила, прикрыла пледом. Ричард потянул плечи, растер запястья. Он думал, что будет трогать себя, как только освободится, но боль в затекших мускулах отвлекла, отодвинула его от близкого наслаждения. После пытки на раме голова был ясной и пустой. Ричард дрожащим голосом попросил воды, выпил весь стакан и расслабленно откинулся на скамью. И с этим наслаждением не сравнялись бы даже Рассветные Сады.

Короткий отдых вновь прервала «хозяйка». Он сняла с задремавшего Ричарда маску и завязала на глазах платок.

— Зачем? — спросил он, но ответа не услышал.

Дама взяла юношу за руку, подняла ее и накинула кожаную петлю. Ричард возмутился: запястья болели после кандалов, и он не хотел снова оказаться прикованным. Пусть он ничего не видел, но он все еще был сильнее незнакомки. Он вырвал руку и оттолкнул женщину.

— Не надо! Я не хочу! Никуда я не денусь. Руки болят.

И снова тонкий аромат гиацинтов, только очень близко, у самого лица. Она почти шептала и Ричард чувствовал чужое дыхание мочкой уха и щекой.

— Ты не хочешь сделать мне приятно? — нежно, разочарованно…

Да если бы этот голосок попросил вырезать себе сердце и подать на блюде, Ричард бы не колебался! Щелкнули крепления. Плед сняли. Шорох юбок, смешки. Чьи-то руки развели ему колени, закрепили лодыжки. Только не новая пытка, только не это!

Вокруг собрались дамы. Грудь Ричарда щекотал перьевой веер.

— Здоров, как жеребенок. Ух, я бы ему «звездное небо» показала…
— У тебя руки слишком слабые для этой шеи! Вот Айрис — та душила первоклассно, у нее и звезды видели, и Четверых, и Создателя.
— Да, жаль, что в такую глушь вышла замуж, там никто и не оценит.
— Можно подумать, твои окраины Эпинэ — не глушь.
— Зато я могу не появляться в них по целому году.

«Айрис!» — выхватил Ричард из болтовни. Нет, это не о сестре. Имена, конечно, не настоящие. «Китти» — это ведь Катарина. А кто такая «Анетта»? Эти темные глаза и длинные ресницы он узнал бы, если бы встретил снова, но где искать?  Она дворянка? Для камеристки или фрейлины слишком молода. Служанка? Да почему же они не начинают, ждать невыносимо…

Дамы затихли, чужие пальцы сжались на бесстыдно разведенных коленях. Ричард весь напрягся в ожидании боли. Сначала он почувствовал дыхание на своей промежности. Бедро щекотали волосы. Потом влажные губы сомкнулись на его плоти. Ричард охнул.

Он потерялся в ощущениях, принимая ласки, но какой-то частью сознания хотел знать, кто его ласкает. «Катари?» О, нет, глупо надеяться, запах гиацинтов все время был где-то слева, хотя одна мысль об этом мгновенно возбудила его до каменной твердости. «Анетта?» Женщина внизу была больше старательной, чем умелой. Хотя откуда он знает, каковы умелые… «О, Леворукий, как хорошо… Нет, это не Анетта, у той волосы убраны, а у незнакомки локоны выбились из прически, падают вперед и щекочут живот…»

Ричард заерзал, пытаясь сдвинуть повязку с глаз и подглядеть, кто его ублажает.

— Будь послушным, — напомнила «хозяйка» и вернула повязку на место, а потом поцеловала его в губы, как никто еще не целовал.

«Закатные твари! Да какая разница, кто там!»

Ричард бурно излился во влажный горячий рот, поджимая пальцы от удовольствия. Он слышал одобрительные насмешки дам, но ему было все равно.

— Умница, Лотта, — в последний раз услышал он голос королевы.

«Лотта… Шарлотта, значит…»

Пальцы отпустили его, зашуршали юбки. Все дамы оставили свою игрушку, все еще прикованную к дурацкой скамье. Юноша, возможно, сумел бы освободиться сам, но не находил сил.

Повязку сняли. «Хозяйка», улыбаясь, смотрела на Ричарда. У нее тоже были карие глаза.

«Поцелуй меня снова», — взглядом попросил он, уже не юноша, но мужчина, и женщина услышала.

Когда Ричард снова попросил пить, в стакане было кислое вино, но он выпил залпом.

* * *
Ричард Окделл пришел в себя на каменной скамье в монастырском саду. Он был полностью одет. Небо едва светлело с восточного края — до рассвета не меньше часа. Окно привратницкой не горело.

Он вышел через мокрые кусты к своему жеребчику. Баловник от скуки общипывал сирень за оградой и возмущенно заржал при виде хозяина. По дороге на улицу Мимоз им не встретилось ни души.

* * *
Утро встретило Ричарда дикой головной болью. Он выпил бы ведро воды, не предложи Хуан кэнналийское средство от похмелья. Еще Ричард зверски проголодался и уничтожил за завтраком двойную порцию. Прошедшая ночь казалась фантастическим сном. Но на руке остался красный след от первого удара, и Ричард трогал его по пути во дворец, вспоминая детали приключения. Он должен был что-то выяснить.

Штанцлер его не принял — как и предупреждал, так что Ричард не расстроился. Всех придворных дам должен быть знать Ворон, но Ворон в особняке не появлялся третий день, а других покровителей у Ричарда не было. Но он был настойчив как никогда, даже обаятелен, и сумел вывести скучающего чиновника в приемной кансильера на разговор о дамах.

— Анетта или Анатта? А может быть, Анна-Рената? Анна-Рената Колиньяр, ее представили ко двору на Весенние Скалы. Обещает вырасти красоткой, хотя и не красавицей. Брат служит оруженосцем у коменданта Олларии. Вы вроде бы вместе кончали Лаик?

Итак, одно имя у него было. Анна-Рената Колиньяр. Сестра врага. Ричард пока не знал, что делать с этой информацией. Про Шарлотту узнать ничего не удалось: чиновник вспомнил только какую-то старуху времен королевы Алисы. Да и хорош же тот, кто ищет женщину, даже не зная, блондинка она или брюнетка!

Уже шагая по длинной галерее со стрельчатыми окнами, он вспомнил, что бароны Катершванц упоминали дальнюю родственницу по имени Лизелотта. «Насколько глупо будет им написать? Вдруг у нее есть второе имя? Придд же, например, Валентин-Отто…»

Словно в ответ его мыслям с противоположного конца галереи появился Валентин Придд. Он коротко склонил голову, приветствуя Ричарда, но не замедлил шаг. Ричард хотел окликнуть, потом спохватился, что просто Валентином во дворце его звать нельзя, и вспомнил титул, только когда они поравнялись.

— Граф Васспард!

Валентин споткнулся и выронил какой-то предмет. Поднял его, развернулся на каблуках: серые глаза метали в Окделла молнии.

— Что вам угодно?
— Эм... А что вы здесь делаете? — выпалил Ричард без задней мысли, просто чтобы задержать товарища.
— Супруга графа Генри Рокслея, эрэа Дженифер, служит в свите королевы, — ответил Валентин, вернув обычное самообладание. — Я сопровождаю мою эрэа.

Он продемонстрировал оброненный предмет — обычный дамский веер, костяной стан и кружева.

— А… ну тогда всего доброго, граф, — дружелюбно закончил Ричард и поклонился.

Валентин ответил тем же коротким поклоном, отбросил упавшие на лоб кудри движением головы и зашагал дальше.

Ричард тоже ушел, но что-то не давало ему покоя. «У Валентина волосы вьются, и когда он наклоняет голову, они падают вперед...» Неясная мерзкая тревога змеей свивалась у него в животе.

Отредактировано (2022-11-21 10:19:39)

Анон

Re: ОЭ-фест

52. Робер/Альдо, киноканон. Наутро после пьяного секса Робер вообще не помнит, что вчера было, зато Альдо все помнит и Роберу напоминает. Рейтинг любой, юмор приветствуется.

Примерно 800 слов. По-моему, получилось довольно легкомысленно И не бечено.

▼Скрытый текст⬍

    В это жуткое, проклятое утро у Иноходца чудовищно, нестерпимо трещала голова, а еще почему-то ныли руки. Помянув Леворукого, его кошек, хвосты этих самых кошек и прочие части их тел, Робер с трудом сел на кровати и, разлепив глаза, нашарил кувшин с водой, жадно приложился к нему, а потом натянул портки. Наверное, Альдо прав: это и есть старость – раньше после попоек так омерзительно не было. Кстати об Альдо – Робер хотел упасть обратно на смятую постель, но что-то мягкое и тёплое ему помешало…
- Мой принц?! – в ужасе прошептал он.
Ракан, разметав золотые кудри по его подушке, крепко спал, трогательно подложив ладонь под щеку – чистый ангел… когда молчит.
- Что вы делаете в моей кровати?! – Робер бесцеремонно потряс его высочество за голое плечо и вздрогнул, когда потревоженная простынь легко соскользнула вниз, обнажая Альдо во всей его первозданной красе.
- Иди в закат, Эпинэ, и дай поспать – под утро же только уснули! – простонал тот, отворачиваясь к стене и беззастенчиво занимая собою всю постель, пока Робер целомудренно отводил взгляд от светлых ягодиц, поистине достойных полотна бесстыжих языческих художников.
    Возможно… ну всякое бывает… ну перепили, ну шлюх привели… а потом уснули там же, где кутили… - Робер продолжал надеяться. Возможно, это все-таки не…
- Гайифская любовь, - с сарказмом закончил его невысказанные мысли все-таки разбуженный Альдо. – А ты хорош, Иноходец! И впрямь жеребец: укатал меня.
И безо всякого смущения вытянулся на сбившихся простынях, с легким прищуром разглядывая Робера.
- Мы что, правда…?! – от стыда даже головная боль отступила.
Эпинэ сел на кровати и спрятал лицо в ладонях.
- Ой, надеюсь, ты не побежишь каяться Эсперадору прямо сейчас? До завтрака я не переношу самобичеваний, - хмыкнул Альдо и лениво погладил его по спине ногою.
Робер вздрогнул и быстро встал. Ракан всегда относился ко всему слишком легкомысленно – то ли древняя кровь не позволяла ему терзаться угрызениями совести, как простые смертные, то ли этой совести у него отродясь не было.
- Это ты меня соблазнил, - наконец, сделал вывод Робер, строго посмотрев ему в глаза… и старясь не опускать взгляд ниже.
Зачинщиком всегда и всех безобразий был именно Альдо, который и теперь валялся на чужой постели, обнаженный, белокожий, дьявольски красивый в лучах утреннего солнца.   
- Что? – от возмущения тот даже сел. – Ну знаешь, я, конечно, не святой, но это ты меня вчера нагнул!
- Я?! – поперхнулся Робер.
- Трижды, - не без злорадства откликнулся Ракан.
И, поморщившись, пожаловался:
- Вот даже сидеть больно.
Робер прижал руку ко лбу и потер пальцами переносицу:
- Ничего не помню.
- Не страшно, - фыркнул Альдо. – Зато помнят два конюха и бедная лошадь, которые имели счастье видеть, как герцог Эпинэ трахает своего принца, перекинув через подоконник… Кстати, подоконник стоит вымыть и занавески постирать, а то и служанки узнают – я, кхм, не сдержался.
- Твою кавалерию, - пробормотал Робер, обнаруживая на шторах светлые пятна очень подозрительного вида.
Смутные воспоминания: гибкая, сладострастно выгнутая спина, горячая, изумительная теснота чужого тела, умопомрачительные стоны. И золотые кудри, безжалостно стиснутые в собственном кулаке. И полный вожделения взгляд через плечо.
Робер гневно выругался. Альдо, небрежно набросив на себя простынь, которая больше подчеркивала, чем скрывала, мягко ступая босиком по доскам пола, приблизился к нему:
- Руки болят?
- Немного, - осторожно сказал Робер, понимая, что сейчас услышит очередные подробности вчерашней пьяной, полной похоти и наслаждений ночи.
- Это потому что ты таскал меня на руках половину вечера и отказывался поставить, - с улыбкой избалованного ребенка сообщил Альдо, - говорил, мол, принц не должен ступать своими ножками по грешной земле.
Робер снова закрыл глаза, надеясь, что это полное стыда утро провалится в бездну и он окажется вновь благородным человеком строгих правил, герцогом Эпинэ. А Ракан безжалостно продолжал:
- Я думал, что ты раньше устанешь – все-таки я далеко не нежная девица, но ты здоровый, Иноходец, - с этими словами он поцеловал Робера в плечо горячими влажными губами.
И стало жарко. И почему-то захотелось немедленно впечатать Альдо в стену, бесцеремонно сгрести в кулак его волосы и облизать его с головы до ног. Робер на всякий случай отошел от своего личного искушения подальше, к окну – но, увидев те самые шторы, быстро вернулся обратно. Альдо понимающе ухмыльнулся:
- Тогда стол тебе тоже придется выкинуть.
- И стол! – простонал Робер.
- Ты усадил меня на него и на коленях присягал королю Талигойи. Так хорошо «присягал» … что я поражен был до глубины души – я в свой первый раз больше давился, пока научился дышать носом и прятать зубы. А у тебя прямо талант! - в глазах цвета тёмного янтаря плясали огоньки, зажжённые не иначе самим Леворуким.
    Робер, пораженный своими внезапно открывшимися способностями, осознал, что за одну ночь сделал всё, о чем мечтал лишь в грезах рукоблудия, а о чем-то не осмеливался и мечтать… Понимая, что терять ему больше нечего, он притянул Альдо к себе и заткнул его болтливый рот поцелуем.

Анон

Re: ОЭ-фест

100. Диколаверский кроссовер ОЭ с Уральскими сказами Бажова (хоть по тому накуру с господином Полозом, хоть на основе фанфика с Хозяйкой Медной Горы-матерью Ричарда). Рейтинг любой, все на усмотрение автора

~2500 слов, ксенофилия, вуайеризм, высокий рейтинг и нотки юста. Не вычитано. Спасибо анонам за тот офигенный накур!

▼Скрытый текст⬍

Под обжигающим солнцем день не кончается, вязнет, точно муха в капле смолы, источает степной полынный зной и душным полынным ветром дерет кожу. Пыльные отроги Сагранн жадны на прохладу и даже близость вечера не сулит облегчения. Искупаться бы. Рокэ распускает шнуровку рубахи и трет влажную шею. Солнце палит немилосердно и лагерь изнывает, шевелится лениво и сонно, и стойкий запах, знакомый любому солдату, висит в воздухе — немытые ноги, пропитанные потом рубашки, взопревшие лошади. Лето в Варасте каждый переносит по своему, чаще всего стараясь в погоне за славой и доблестью закрывать глаза и на полуденный зной, и на стылость ночей. Кажется, из всей толпы командиров и порученцев искренне наслаждается летом только герцог Окделл.

К слову, о нем.

Рокэ раздраженно дергает ворот рубахи — даже распущенный, он все еще будто душит — и выходит из маршальской палатки, в тени и прохладе которой прятался от злого кусачего солнца. Окделла нигде нет — он пропадает где-то целыми днями, возвращаясь к закату, довольный, счастливый, будто не на войне вовсе. Если спросить кого из солдат, он пожмет плечами и скажет — нет, барчука не видел, небось, убрел опять куда-то, да вы не бойтесь, вашмилость, это ж бакранские земли, барсов тут нема, небось, со змеюками своими играется.

Вот со змей все как раз и начинается в душном степном зное Варасты.

В Варасте змей много. Юркие, мелкие, с черной, переливающейся на солнце чешуей, они спят на камнях, спят у воды, сбрасывают шкурки в высокой сухой траве и те блестят, тонкие и полупрозрачные, точно дамские чулки. Они не любят шума и грохота и гул армии, вставшей лагерем, для них отвратителен. Но на трупы барсов они реагируют благосклонно и прячутся у корней деревьев, ставших виселицами. Никто в лагере не любит змей, даже лекари, несмотря на всю полезность яда, воспеваемого еще с гальтарских времен. Никто не любит — кроме Ричарда Окделла, невинного отрока нежных семнадцати лет, который уходит к Расанне и играет со змеями у самой кромки воды.

Когда Рокэ видит это в первый раз, он тянется за пистолетом. Черная лента обвивает пальцы Ричарда, поднимая безобразную голову, черные ленты свиваются на его обнаженной горячей спине. Ричард ловит взгляд прежде чем Рокэ успевает крикнуть ему "берегись!", улыбается — неуверенно и смущенно, как будто пойманный за чем-то постыдным, а потом ойкает, вскидывается (змеи соскальзывают с его спины и шипят), тянется за рубашкой — и Рокэ видит золотой браслет на его плече.

— Медленно встаньте, — говорит Рокэ, и пистолет его вдруг влажно скользит в ладони (это страх, признается сам себе Рокэ потом, в полумраке палатки, это был страх, ты испугался за мальчишку и руки твои вспотели от ужаса). — И отойдите в сторону.

— Эр Рокэ… — Ричард неловко горбится и неловко прячет ладонью широкий золотой браслет, скрещивая руки на груди как скрещивала бы руки на груди дама, пряча от наглого взгляда белоснежную грудь. Ричард не дама и солнце Варасты позолотило его кожу, но краем разума Рокэ успевает заметить и осознать окрепшие мышцы, россыпь светлых веснушек на плечах и светлую поросль, которая дорожкой спускается от живота к кромке штанов; но весь остальной его разум занят черными лентами у босых ног мальчишки. Рокэ целится, готовый стрелять на опережение, но Ричард вдруг машет руками и золотой отблеск бьет по глазам.

— Не надо, эр Рокэ! — голос такой, как будто вновь повторяются и Оскар, и дула ружей, — Не надо! Они не кусаются, правда, они мне совсем не опасны! У нас в Надоре таких много, эр Рокэ, мы их с Айри… иногда… эр Рокэ!

Черные ленты с шипением уползают под прибрежные камни. Рокэ делает глубокий вдох и сердце его бьется гладко и ровно. Отблеск вновь бросается в глаза и теперь Рокэ замечает чешуйки там, где змея из чистого золота надежно обвивает левое плечо Ричарда. Интересуется тоном чуть небрежнее, чем стоило бы:

— Обручальный? Кто эта счастливица?

Ричард вдруг сглатывает и смущенно опускает взгляд; вслед за взглядом разгорается и опускается вниз, от щек к шее, багровый румянец — закат, расцветший на коже.

— Это не обручальный, — говорит Ричард смущенно и врет, конечно же врет, потому что таким голосом признаются только во взаимном блаженстве, в нежности, в чувствах (ох, как хорошо Рокэ знает эту сладкую нотку, нотку мечтателя и влюбленного). — Обручальные — они же на запястья. Просто подарок, эр Рокэ, на память.

Рокэ позволяет ему эту ложь. Кивает безразлично, разворачивается резко (каблуки вязнут в прибрежном песке). Сзади шуршит рубашка и Рокэ вспоминает порозовевшие плечи, россыпь светлых веснушек и напряженный живот, одновременно мягкий и уязвимый. Рокэ не оглядывается, когда уходит прочь от реки — и смотрит под ноги, ожидая угрожающего шипения.

Потом опять змеи. Эмиль рассказывает страшилки и небылицы, как будто ему вновь семь лет и вокруг привычные стены Сэ; условия давно поменялись — вокруг степь Варасты, сухое травяное море, а Эмиль больше не мальчишка (да и Рокэ давным-давно не тот Росио, который смеялся над детскими забавами), но кое-что осталось прежним — черная ночь вокруг маршальской палатки, неверная дрожь огонька свечи и замогильный голос. Льется вино. Рокэ подставляет бокал под рубиново-красную струю и задумчиво смотрит на профиль Ричарда — сосредоточенный, с упавшей на глаза выгоревшей русой челкой и мягким абрисом губ. Кованая чешуя браслета еле-еле виднеется под рукавом рубашки и Рокэ успевает задать вопрос прежде, чем взвешивает в голове за и против:

— Юноша, расскажете нам, что у вас в Надоре со змеями?

Ричард недоуменно моргает, точно не поняв вопроса, а потом — в интимном полумраке палатки только Рокэ может увидеть покрасневшие кончики его ушей — говорит неуверенно:

— Да… как у всех. Есть ужи, они безвредные, есть гадюки, их не любят пастухи, потому что те жалят овец. Есть травы, которые стоит приложить при укусе, а есть травы, которые змей отгоняют. Вот и все.

— И никаких сказок? — Рокэ становится скучно, но что-то в глубине разума царапается, неприятно и ощутимо, не давая отпустить несчастного оруженосца. — Никаких легенд?

Ричард отводит взгляд и что-то на его лице незаметно меняется; это что-то — как запах оленя-трехлетки для дайты, дразнящий, предвещающий погоню запах, который может завести в бурелом и пса, и охотника — а может закончиться славной добычей. Рокэ подается вперед — сладкий момент напряжения, пойманный в воздухе — но он осторожен, потому что его добыча пуглива. Его добыча может сорваться, а значит нужно лениво склонить набок голову, позволяя волосам свободно рассыпаться по плечам, расслабленно откинуться на спинку походного стула, отпить из бокала; так, будто расспросы о сказках Надора — обычная блажь заскучавшего Первого Маршала.

Ричард сам шагает в эту ловушку.

— У нас говорят, что змеиный зуб в кармане способен отвести болезни, — уголки его губ приподнимаются, а во взгляде мелькает что-то нежное (хозяин Надора любит свой край со всеми его суевериями и предрассудками; ощущение правильности, понимания и солидарности приятной теплой волной оглаживает Рокэ изнутри). — Если встретишь змею на дороге — это к удаче и успеху в начинаниях, а если на погосте — значит, умершие родичи предупреждают об опасности. Еще говорят, что змей нельзя обижать — у них хорошая память и они могут отомстить. Особенно золотодобытчики этого боятся — ведь все змеи подчиняются господину Полозу, а значит, если он прознает, то никакого золота не будет…

— Полоз? — а вот это, кажется, оно. Ричард вздрагивает, инстинктивно тянется ладонью к плечу, поднимает голову и Рокэ ловит его взгляд — внезапно смущенный, внезапно напуганный, как будто его владелец сказал то, что говорить не хотел; в этом взгляде слишком много эмоций, живых, неподдельных, что Рокэ кажется — они крепче любого вина. То, что плещется в кубке — подкрашенный сок по сравнению с этим взглядом.

Рокэ усмехается.

— Договаривайте уже, юноша.

Ричард отводит взгляд в сторону и говорит торопливо, точно желая покончить с этим поскорее:

— У нас говорят, будто бы есть на свете господин Полоз, которому все золото подчиняется. Если кто из старателей ему пришелся по нраву — одарит, нет — днями напролет ходить можно, но ни крупинки не найти, хоть в воде, хоть в земле. Поэтому наши золотодобытчики стараются змей понапрасну не обижать. Это старая легенда, — говорит Ричард и тени от свечи пляшут на его лице; Ричард как-будто смущен тем, что рассказывает. — Почти забытая, с языческих времен.

Рокэ надоедает терзать его. Ричард что-то скрывает (как скрывает что-то каждый в этой палатке), но Рокэ не хочется вытягивать из него признание в гайифском грехе с кем-то из старателей ("подарок на память" прожигает рукав рубашки). Уши Ричарда полыхают сквозь растрепанные волосы и Рокэ давит в себе желание дразняще, по-детски дернуть за них, привлекая внимание. Вместо этого он пьет. Вино почему-то горчит и вяжет на языке, будто бутылку хорошенько погрели на солнце. Рокэ безжалостно выплескивает содержимое бокала на землю.

Со змей все начинается, змеями все заканчивается.

Стоит только им подойти к Саграннам, встать лагерем, дабы обучить будущие команды лазанию по скалам — оруженосец как будто становится подменышем из старых северных сказок; будто бы был мальчишка, затравленный Лаиком щенок с воспаленной ладонью, блаженный любитель Дидериха, любимец воров и попрошаек на улицах Олларии — и вдруг враз прекратился. В столице герцог Окделл был нелюдим и неразговорчив. Столица держала его в своих крепких удушающих объятия, гарротой сжималась вокруг шеи, лила яд в уши — и он верил этому яду, а Рокэ смотрел, как съентифик, ставящий опыт, и прикидывал сухо — насколько еще хватит его оруженосца. В горах Ричард оживает на глазах. Ему не страшен ни зной, ни сухой ветер, ни песчано-серые ядовитые змеи с руку длиной — macrovipera montanum, говорит лагерный лекарь, рассматривая одну из этих тварей, свернувшуюся кольцами на дне корзины, один укус — и смерть в течение двух часов. Ричард, кажется, ничего не боится — он пропадает где-то на каменных склонах, прыгая по ним с ловкостью, достойной крестьянского мальчишки, а не отпрыска герцогов, он исчезает до полудня, приходит к закату и взгляд у него радостен, а очерченный контур мягких губ — нечеток. Рокэ думал бы на одну из бакранских босоногих девчонок, но бакраны будто держаться подальше от Ричарда и зовут его "змеиным избранником".

Змеи. Слишком много змей.

Солнце опускается из надира и обжигает, палит немилосердно. Ни облачка нет на горизонте. С одного края он упирается в гряду Сагранн, с другого — теряется где-то в выжженном море степи. Рокэ поднимается вверх, по обрывистой скальной тропке и лагерь расстилается под его ногами, становится маленьким сонным муравейником из людей, лошадей и палаток. Рокэ идет без цели. Здесь, наверху, воздух как будто прохладнее и кажется даже, будто где-то там, вдалеке, шумит вода. Мокрая рубашка липнет к спине и Рокэ думает о том, как снимет потные тряпки и холодный ручей или озерце примет его в свои объятия. Рокэ думает о том, как разденется, и думает о Ричарде. О том, как золотилась его обнаженная кожа под варастийским солнцем и как доверчиво подставлял он ее страшным степным черным гадюкам. Как те грелись на нем, поднимая отвратительные треугольные головы из клубка и как послушно обвивали пальцы. Рокэ думает о выгоревших русых волосах, о вставших дыбом золотистых волосках на животе и предплечьях, думает о россыпи светлых веснушек на плечах и думает о золотом браслете на левом плече. Нога соскальзывает на камне и Рокэ успевает ухватиться за неровный каменный склон. Жидкий огонь опаляет подвздошье. Рокэ вздыхает громко и резко и, ведомый чутьем, сворачивает на стороннюю тропинку — там, где, как ему кажется, слышен плеск воды.

Когда он видит озерце и того, кто плещется в нем, то не успевает подумать даже — сразу тянется к пистолету за пазухой.

Есть на свете господин Полоз, стонет Ричард, стонет высоко, сладострастно, так, что этот стон не перепутать со стоном боли. Есть господин Полоз, выгибается он, послушный хватке огромного золотого хвоста, который обвивает все его тело, обнимает кольцами, раскладывает так, что виден и напряженный живот, и запрокинутая в экстазе голова и разведенные широко ноги — для того, кто, плавно покачиваясь, двигается между них. Есть на свете господин Полоз, слышится в восторженном, прерванном поцелуем возгласе, которому все золото на свете подчиняется и все змеи службу несут.

Золотое кольцо хвоста бережно придерживает под спиной и Ричард упирается в него локтями, ерзает, ахает, прикусывает нижнюю губу, мягкую, припухшую, налитую кровью, и медленно опускается вниз — принимая в себя орган существа, вышедшего из древних забытых легенд.

Он огромен, господин Полоз, хозяин золотых жил. Человек лишь наполовину, до пояса, а ниже — толстый, с дерево толщиной хвост с тысячами блестящих чешуек. Плещется вода в озерце, но не может захлестнуть, потому что своего любовника Полоз держит бережно в крепкой хватке, не душит — поддерживает, и Ричард елозит обнаженной спиной по золотой чешуе и стонет, счастливый, согласный.

Если бы не этот стон, Рокэ выстрелил бы, как готов был выстрелить в черных гадюк на берегу Расанны. Чудовищам из забытых легенд нет места под солнцем среди людей и уж точно не чудовищу терзать герцога Окделла поцелуями и гладить загоревшую спину между трогательно сведенных лопаток. Но Ричард стонет и тянется за поцелуем, его левое плечо обвивает золотая змея и Рокэ отпускает рукоять пистолета.

У чудовища человеческое диковинное лицо — смуглое, с раскосыми, как у холтийца, глазами. У чудовища черные длинные косы — черными лентами вьются они между пальцев Ричарда. У чудовища сильные смуглые руки и широкие смуглые плечи, а ниже пояса, между разошедшихся в стороны чешуек… Рокэ не смотрит ниже. Рокэ слышит стоны. Рокэ видит, как чудовище гладит распростертое, отдавшееся ему тело, целует, покусывает, сжимает в объятиях — человеческих и змеиных, и улыбается, обнажая белоснежные зубы-клыки — улыбка его страшная, дикая и голодная.

Рокэ бы выстрелил — но выстрелить не может.

Ричард ерзает на кольцах услужливо сложенного хвоста. Обнимает любовника за шею, коленями сжимает смуглые бока, понукая и упрашивая, требуя своего с бесконечной упрямой жадностью. Пот стекает по его напряженной спине, липнут ко лбу мокрые темно-русые пряди. Чудовище, дразня, бьет кончиком хвоста по воде и Ричард вздрагивает от внезапного холода окативший волны и толкает чудовище в плечо. Смеются они вместе и смуглая ладонь зарывается в мокрые волосы, баюкая доверчиво подставленный затылок. Ричард льнет в эти объятия, прижимается губами к шее, и чудище замирает, оставшись глубоко-глубоко, там, между белоснежно-молочных, нетронутых солнцем бедер.

Рокэ вытирает мокрый лоб и сжимает пистолет в руке — так, что в ладони остается налитый кровью след от рукояти. Взгляд не в силах оторваться от ужасной картины, достойной развращенных скульпторов падших Гальтар — юноша в руках у чудовища, человеческое, отданное звериному, разумное в плену у сил природы. Ричард помечен этим созданием, заклеймен им и никакая пуля, никакой клинок не спасут его, не вырежут этого клейма. То, что старше всех земных царств, сожрало его. Золотой браслет блестит на плече и Рокэ вспоминает о людях. Вспоминает о тех, кто лил яд в уши доверчивого Ричард, о тех, кто стрелял в него с крыш и подталкивал раз за разом к самому краю. Вспоминает о себе, равнодушном съентифике, который позволял себе лишь смотреть, но не вмешиваться. Вспоминает о северянах с рыжими волосами, о южанах с темными глазами, о толстом короле в тяжелой короне, вспоминает о волках, о медведях, об оленях, леопардах и гончих. Потом представляет себе, как освобождает Ричарда от клятвы через три года и тот, счастливый, возвращается в замерзший во времени, дикий Надор. Представляет себе змеиную пасть, пожирающую оленей, волков и медведей целиком.

Змеиные глаза вдруг смотрят на Рокэ. Смотрят не мигая, стыло, и от этого стылого взгляда внутри расползается холод. Рокэ отнимает ладонь от пистолета и делает шаг назад. Чудовище гладит разомлевшего Ричарда по спине, трется щекой о его макушку, придерживает хвостом под бедрами и, не мигая, провожает Рокэ взглядом. Его глаза золотые, как расплавленный желтый металл.

Рокэ отворачивается. Уходит по скальной тропинке, осторожно переступая через серых, в руку длиной, змей, что лежат на горячих камнях.

Рокэ уходит и стылый взгляд в спину кажется ему песком — холодным, тяжелым, колючим.

Отредактировано (2022-11-22 01:55:12)

Анон

Re: ОЭ-фест

166. Первый раз Валентина. Август ведет молчаливого серьёзного юношу его за ручку в бордель, помогает выбрать девушку, провести минимальный секспросвет
На самом деле к лишению Вали девственности приложили в свое  время руку уже безумная Габи и Джастин (независимо друг от друга)
за некоторый флер юста между Августом и Валей - отдельная благодарность

~890 слов, нехронологическое повествование, самокопания Вали,

▼возможно спойлерные предупреждения⬍

нон-кон несовершеннолетнего, гетный инцест

▼Скрытый текст⬍

Обои в комнате были бледно-зеленые, и белокожая светловолосая девушка на их фоне смотрелась выходцем. Винить было некого: Валентин сам выбрал ее из дюжины других в доме госпожи Рени. Альт-Вельдер предлагал ехать сразу к Марианне, но Валентин решительно воспротивился, ничего не объясняя, впрочем, и не отказываясь от идеи поехать вдвоем к дамам. Учитывая выбор Валентина, максимально непохожий на Звезду Олларии, возможно, зять спишет все на вкусы. Хорошо, что он не знает, и хорошо, что остался внизу, за карточным столом, вполголоса посоветовав не спешить и отдать все в руки опытной дамы.

Девушка положила его ладони себе на талию и поцеловала в шею – почти такая же высокая, как Валентин, очень удобно. Вот так, чуть больше нерешительности, и она не догадается. Податься назад, нащупать ногой кровать и позволить уронить себя на подушки. Девица деловито села сверху, и Валентин прикрыл глаза, чтобы не видеть кошкин зеленый шелк.

В будуаре Марианны стены были красными. И сама Марианна, в золотистом платье, в облаке сладких благовоний, выглядела как багряноземельский цветок на богатой клумбе. Юстиниан, делая ему этот подарок на день рождения, высказывался о баронессе только в превосходной степени, и та действительно была хороша, как только может быть хороша любовница. А главное – она была не похожа, совсем не похожа...

Девушка потерлась о него и застонала, откидывая голову, он взглянул на нее – свечи дрогнули от дуновения из окна, тени легли жестче: на лицо, на блондинистые локоны, и Валентин торопливо обхватил ее грудь, чтобы ни на секунду не забыть, с кем он, не поддаться иллюзиям – ни желанной, ни кошмарной.

С Марианной было проще. При взгляде на нее не вспоминалась ни Марагона, ни Придда, и он даже мог сделать вид, что нормальный – абсолютно нормальный юноша, которого любящий старший брат приобщает к взрослой жизни. Когда Валентин покинул будуар, и они оба распрощались с красавицей баронессой, Юстиниан, озорно улыбаясь, спрашивал, понравилось ли ему. Больше всего тогда Валентину понравилось хотя бы ненадолго не чувствовать себя грязным – какая ирония, именно в постели куртизанки. Это совершенно невозможно было рассказать брату, и Валентин улыбался, радуясь общению с ним, а не долгожданной потере невинности, как тот думал.

Через полгода Юстиниана убили.

Та ночь стала худшей в жизни Валентина, потеснив с первого места летнюю безлунную ночь девяносто третьего, когда он обзавелся грязной, греховной тайной – второй за год.

Валентин бережно придержал девушку и перевернулся, оказываясь сверху. Она мягко рассмеялась и обняла его ногами, впуская в себя. В бликах свечей ее ореховые глаза лукаво блестели, и Валентин не отрываясь смотрел в них – чтобы не забыться, не назвать чужим именем. Ей будет все равно, но он ревниво относился к своей первой тайне.

В тот год Ирэна вышла замуж. Пока в замке шли приготовления к свадьбе и само торжество, зять успел завоевать расположение Валентина – выходил с ним фехтовать, брал с собой на конные прогулки, терпеливо объяснял непонятные места из Пфейхтайера – и они становились понятными только со второго раза, потому что в первый Валентин неприлично засматривался на длинные пальцы марагонца, листающие книгу. Хвала фамильному самоконтролю: жгучий стыд не оставлял следов на бледных щеках, и оставалось только дождаться, когда Август заберет сестру в Альт-Вельдер, и Валентин снова станет нормальным.

Но и после их отъезда льдисто-голубые глаза снились слишком часто.

После Летних Волн эти сны из проклятия стали благословением, заслоняя от стыда куда более страшного, чем гайифские грезы.

Иногда, в минуты слабости, Валентин думал – что, если бы он сразу рассказал Юстиниану или Августу? Что бы сделали двое молодых мужчин, если бы тринадцатилетний Валентин пришел к ним с тем, что не расскажешь матери и отцу? Он посчитал себя не вправе говорить, чтобы никого больше не коснулась грязь, пусть только он, он один.

Тогда, душной летней ночью в Васспарде ему не спалось, и он вышел в сад в надежде охладиться. Как там оказалась Габриэла, как сумела сбежать от надзирающих служанок? Но в ту ночь ничто в ней не выдавало безумия, как будто вернулась прежняя сестра, что читала ему в детстве сказки, и Валентин остался с ней в беседке. Габриэла показывала на небе созвездие Всадника и рассказывала какую-то легенду о нем, тяжелый, нагретый за день воздух почти не двигался, у Валентина была распущена шнуровка рубашки, и он не заметил, как Габи оказалась слишком близко, неприятно горячая рука проникла в ворот, губ коснулось мокрое, мягкое – рот сестры, и она все повторяла и повторяла хриплым шепотом "Не кричи, не кричи", уложила его на узкую скамью и освободила из одежды только то, что было ей нужно, и держала его руки, такая неожиданно сильная, а потом оказалась сверху, и вокруг, и везде.

Несколько месяцев после этого Валентин боялся, что она понесет. И больше никогда не оставался с Габриэлой наедине.

Светловолосая куртизанка лежала рядом, утомленно дыша. Валентин оставил на кровати кошелек с серебром, оделся и вышел. Теперь только спуститься вниз, забрать Августа и медленно ехать с ним до ворот Лаик – это будет лучшая часть дня, полного ненужных воспоминаний.

Лошади шагали бок о бок по вечерним улицам Олларии, Август поглядывал на него.

– Валентин, вы задумчивы. Все хорошо?

– Да, Август, все отлично. Благодарю за вечер.

Зять склонил голову влево – не поверил.

– Надеюсь, я не сделал хуже.

Валентин покачал головой и чуть улыбнулся.

Только за две вещи он был благодарен душной неправильной ночи Летних Волн 393 года. За то, что ночь случилась позже, чем он познакомился с Августом. И за то, что ночь была – ведь после нее он больше не мог считать свою тягу к мужу сестры чем-то грязным. Осталось перестать чувствовать грязным себя, и когда это случится, Август узнает первую тайну.

Вторую Валентин унесет в могилу.

Анон

Re: ОЭ-фест

31. Марсель / Баата, R и выше, Марсель любит Алву, но Алва любит Лионеля, а известного своей красотой Баату очень интересует офицер регента по особым поручениям

Баата/Марсель, алвамарсель односторонний, алвали где-то далеко на фоне, R
1500 слов

▼Скрытый текст⬍

Темные, окруженные мягкими ресницами глаза кагетского короля напоминали водоемы. Они пленительно блестели, но дна было не разглядеть, и Марсель с неудовольствием отметил, что его утягивает, как в болото. Обманчивая мягкость сулила радости, но отчетливый привкус сахара никуда не девался.

Молодой Баата был — и Марсель это признавал! — красивее Рокэ: безупречнее линия носа, углы сглажены. Если Рокэ был лезвием, то Баата — украшенной камнями рукоятью, но Марсель предпочитал острое, а не то, что само ложится в руку.

— Боюсь, дорога вас утомила, — покачал головой хозяин. — Вы желаете отдохнуть? Ванну? Ужин?

Марсель желал развернуться и отправиться в Талиг, подальше от кагетского солнца, бархата, павлиньих хвостов и прекрасных глаз, но на полгода его место было здесь. Посольские таланты привели его в Равиат.

— Тебя не отравят, — лаконично объяснил Рокэ.

С этим Марсель был готов поспорить. Светлая кисть Бааты могла дрогнуть и над бокалом родной сестры, что там какой-то талигойский виконт, будь он четырежды послом, но приказы (а также просьбы и намеки) господина регента — не есть повод для обсуждений. Неделя ушла у Марселя на устройство дел, еще одна — на сборы. На Летние Волны он был готов отправиться к югу, но прежде решил отдать последний долг.

— Удивительно, — и Рокэ и впрямь казался удивленным, — твое сердце мастерски делает неверные выборы, раз за разом.

«Отчего ты — неверный выбор?» — чуть было не спросил Марсель.

Рокэ перекинул стремена через седло, расслабил подпругу. На шее Марсель видел розоватый след прошлой ночи, а сколько таких пряталось под батистом. Марсель никогда не был ревнив, что толку желать того, что не твое, не ревновал и сейчас. Просто тосковал, как пес, которого ненароком приласкали, а потом не пустили в покои. Рокэ зацепил повод за луку и обернулся к нему:

— Я сделаю только хуже, — пообещал он.

И не солгал, на десять бесконечных секунд спину Марселя прижало к шершавому стволу каштана, Рокэ держал его лицо в ладонях и целовал. А потом отстранился, и наступила то ли ночь, то ли зима, то ли смерть Кэртианы. Рокэ утер рот рукавом, губы у него чуть заметно раскраснелись.

— Тебе я доверяю, — бросил он. — Не всем перепадает такое несчастье.

То, что должно было завершить круг переживаний, ушло на новый виток. Можно было вызвать Савиньяка и очень негероически погибнуть, оставив Рокэ Котика и пахнущее розой и мускусом любовное письмо в ящике стола, но Марсель велел грузить сундуки и свертки.

И отчасти поэтому в парадной, сияющей привлекательности Бааты удавалось найти отвлечение, хотя первая встреча вышла приторной. Марсель подумывал завести любовницу — какую-нибудь молодую вдову или несчастную жену, — но для надежных связей было пока не время, а на мимолетные не тянуло. Он пообедал у всех сколько-нибудь родовитых дворян Равиата, был представлен всем девицам подходящего возраста, и уверился в том, что носатых, толстых и кривозубых кагетов продают в рабство в Холту или Багряные Земли.

Баата желал видеть его раз в неделю. Молодой король загорелся обратить страну в олларианство, и Марсель, нацепив всю учтивость и обходительность, пытался донести тщетность затеи. Двигала Баатой, несомненно, не вера в Книгу Ожидания, а тесное соседство. Но Марсель расписывал недовольство такой близкой и такой эсператистской Гайифы, говорил, что Хайнриху и молодому кесарю иная религия не помешала скрепить узы с Талигом.

Баата вздыхал и ел виноград. Его длинные волосы, согласно здешним модам, были гладко убраны за уши, открывая виски. Мужчины здесь не отказывали себе в украшениях: Марсель видел крохотные камни серег в мягких мочках, от перстней и массивных колец пальцы казались тоньше, под воротник тончайшей сорочки, золотясь, убегала цепочка.

— Едва ли вы понимаете, — печалился сын Лиса, такой же хищный, но еще не успевший заматереть. — Как тяжко, когда не на кого опереться, а в каждом совете слышится только выгода советчика. Но я не о вас, господин виконт, не о вас. Мне кажется, мы с вами на многое смотрим сходно. Не так ли?

Марсель отпил вина со льдом. Он бы сказал, что они с Баатой смотрят в разные стороны, но служба требовала быть покладистым. Марсель взял с блюда гранат и, подумав, заменил его грушей.

— Мне лестно, если вы видите во мне друга, Ва...

— Нет-нет, опустите титулы, — Баата белозубо улыбнулся. — Мы с вами давно знаем друг друга, к чему сложности?

Для верности Марсель подвинул бокал поближе к себе, уж слишком благодушно был настроен молодой король. Было бы занятно натравить на него девиц Октавии — через сколько дней он сам прыгнет из своей беседки?

Баата, будто поняв его настроение, заговорил о невестах: приложил к груди ладонь с длинными овальными ногтями и стал уверять, что не создан для брака по сговору.

— Это мой долг, но как я могу, — сетовал он, — обмануть свое сердце? Мой отец избавлялся от бастардов, но я не смею...

Марсель излишне живо вообразил, как лисят пихают в мешки и топят в речке.

— А ваше сердце? — спросил вдруг Баата, и глаза его из ласковых озер сделались океанами, неожиданно холодными для этих краев. — Одиноко или заполнено?

К счастью, бывшие и неслучившиеся любовницы этот вопрос задавали нередко, и ответ был давно готов. Марсель повздыхал, почитал стихи, помечтал о тихой семейной зрелости и живописал идеальную даму, что могла бы составить его счастье, подглядев ее черты у всех и сразу.

— Какой-то женщине повезет стать вашей спутницей, — печально кивнул Баата.

Марсель подумал, что стоило все же снять особняк: его называли почетным гостем и выделили покои в жилой части дворца. Сочиняя письмо дядюшке Фарнэби, Марсель описал все комнаты, зеркальные полы и тяжелые шторы. К концу месяца они утомили, а опасную близость кагетских царедворцев предупреждал только Котик. Не разреши ему держать собаку, Марсель устроился бы и в обычном трактире, но все единым голосом восхитились диковинной львиной породой. Котику пришлось снова стать Готти и обрести кисточку.

Думалось, что еженедельная частота высоких аудиенций лишила Марселя общества короля на ближайшие дни.

Но на третий день изнывающий от скуки Марсель спустился в купальни. Сама суть казалась такой же вызывающей, как северные бани, но мраморные бассейны, благовония и желанная прохлада... Марсель распорядился, чтоб к нему никого не пускали и, облачившись в тоненький, как паутина, халат, отправился вниз.

Вода и правда была что надо, а тонкий древесный аромат приятно волновал. По глади плавали огромные кувшинки, и Марсель не удержался — впился ногтем в лист, чтобы убедиться, что он не из воска. Выступил зеленый сок.

— Мне радостно, что вы наконец не чуждаетесь наших традиций.

Значит, «никого не пускать» все же не распространяется на правителей.

На Баате был не халат — туника, доходившая до середины голени. Ворот был украшен сложным шитьем, золотошвейки в Кагете были искусны.

— Я полагал, что нахожусь в уединении, — заметил Марсель подплывая к каменному борту. — Но, очевидно, ошибся.

— Вас отвращает мужская нагота? — удивился Баата. — Вы же военный, офицер. Офицер по особым поручениям.

Марселю почудилось, что его только что назвали новой Звездой Олларии, так обволакивающе-мягко произнес Баата его звание. Баата сел на край бассейна и свесил ноги в воду. Кувшинки словно сами поплыли к нему. Про свое самое особое поручение Марсель не собирался рассказывать никому, Орельен и еще парочка таких же надежных свидетелей едва ли представляли, что в те моменты творилось в душе, так что он сохранит это для себя. Тело, которое покидает жизнь, истончившееся и бледное, он обнимает его…

— Мне жаль вашего безнадежного чувства, — произнес Баата.

Проще всего было утопиться, благо, воды было в достатке.

— Но, может, я могу вас утешить, господин виконт?

Не снимая своей туники, Баата скользнул в бассейн. Подол под водой надулся куполом, и Баата, смеясь, расправил ткань. Каменное дно бассейна вдруг оказалось далеким, и Марсель понял, что в нос и глотку забивается вода. Он же недурно плавал!..

— Я знаю, что вы не бежите случайных связей, так чем эта отличается от прочих?

«Вы король, — подумалось Марселю, — а не подавальщица или куртизанка. И я вас не люблю».

Последнее обстоятельство не останавливало его прежде, а тут — Баата поцеловал его с жаром истосковавшейся невесты. Язык немедленно скользнул внутрь, а руки легли на мокрые бока. «Пусть это будет политика, — решил Марсель, — материя тонкая, но не невесомая и осязаемая». Он ответил, понимая, что от подавальщицы Баата отличен меньше, чем от человека, что прижал его на несколько секунд к старому каштану.

Ловкая рука Бааты легла на плоть, провела с уверенностью того, кому не отказывают, и, убедившись во взаимности интереса, оказалась меж бедер.

— Вы просите меня повернуться спиной? — спросил Марсель.

— Так будет куда удобнее.

Марсель вцепился в мраморный край, прогнулся в пояснице. Баата был сноровист и терпелив, его пальцы не спешили, были настойчивы, растягивая. Безошибочно угадывали, когда можно было позволить больше. Вошел он осторожно, вода смягчила боль и неудобство; и все же Марсель тихо выругался, привыкая к ощущению...

— Вы говорите по-кэналлийски? — шепнул Баата в ухо. — Удивительно, я о том не знал.

Он толкнулся снова, и Марсель закусил губу. Не нужно было тут звучать этим южным свободным звукам.

— О, он богат на бранные слова, — отозвался Марсель, и руки Бааты провели по груди, приятно, умело. — Вот, послушайте.

Любимая присказка солдат Эчеверрии сорвалась, когда Баата едва заметно изменил угол. Как хорошо, как правильно, что вы, виконт Валме, не поддаетесь самообману, не видя лица любовника, иначе сейчас объяснялись бы, отчего опытный кавалер скор, как отрок. Ткань туники терлась о спину, а пальцы ласкали плоть. Марселя брал самый дивный мужчина Золотых Земель, и больше всего это напоминало любовное приключение в столичном салоне — не более.

— Хотите, я подарю вам яд? — Баата прикусил его за ухо. — Яды годятся даже для маршалов.

Ну уж нет, пусть маршалы живут, сколько им отпустил Леворукий. Ревности по-прежнему не было.

— Только вместе с противоядием. Иначе какое веселье?

***

«Дорогой Рокэ! В который раз ты оказался прав: меня не отравили и встретили с почетом и любовью. Признаться, удивлен и даже несколько ошарашен, что моя скромная персона вызвала у кагетского короля такой интерес, я ожидал, что он и не вспомнит о нашем прошлом знакомстве...»

Отредактировано (2022-11-22 00:47:41)

Анон

Re: ОЭ-фест

86. Вальдмеер. Дарк!Вальдес безответно влюблен в своего пленника и хочет его добиться. Насилие можно, но не обязательно, без жести и без стокгольмского синдрома.

▼~800 слов, низкий рейтинг, майндфак⬍

— У тебя не выйдет, — прошептала ведьма.

— Не выйдет, — вторила другая, и ее голос звенел серебром колокольчиков.

Этот бесконечный звон, наверное, и свел Вальдеса с ума когда-то. Он, впрочем, нисколько не жаловался на это обстоятельство. В сумасшествии имелись свои неоспоримые прелести и радости: начиная с того, что никто не ждал от бешеного безумца рассудочных суждений и здравых поступков и заканчивая тем, что и сам бешеный безумец считал себя абсолютно свободным творить чего душе вздумается.

— Отчего же не выйдет? — Вальдес широко ухмыльнулся. — Разве меня не за что любить? Разве спасенному не полагается любить спасителя?

Спасенным, может, и полагалось, вот только Олаф Кальдмеер был человеком непростым — о нет, другого Вальдес и не стал бы добиваться — очень непростым, но не безумным, а наоборот. Он так крепко врос в землю и так твердо уяснил себе порядок вещей, что не позволял себе ни вольностей, ни слабостей.

Если бы он только позволил, хоть на мгновение, Вальдес бы своего не упустил. Он, надо сказать, нисколько не верил ни в какой порядок вещей.

— Мы можем его…

— …уговорить!

— …свести с ума!

— …привести к тебе!

— … только попроси!

— А ну тихо! — прикрикнул Вальдес на ведьм и поднялся с кресла. — Я думаю.

Мысль, однако, не шла. Стопорилась, как телега в грязи. Девочки хотели помочь, вот они любили Вальдеса! Жаль, что он сам умудрился полюбить того, кто едва на него смотрит. Однако это совсем не поздно изменить.

— Я все-таки попытаюсь еще раз. Четыре — это ведь хорошее число, правильно я говорю?

Ответом был серебристый перезвон, внутри и снаружи.

***
От ветра дребезжали стекла. Хексберг, умница, чувствовал решительное настроение Вальдеса.

— Не буду предлагать вам прогулку, погодка сегодня не слишком располагает, — бодро сообщил он, входя без стука. Вряд ли Олаф был занят чем-то предосудительным, а если вдруг и был, так даже веселее.

Но нет, конечно же. Ничего предосудительного не происходило. Опять кресло у камина, опять книга, одна и та же книга. Вальдес был лучше хотя бы тем, что старался быть всегда разным.

— Опять не смотрите на меня, — это был не вопрос, а самое настоящее и неизменное утверждение. — Не смотрите, потому что не хотите? Я вам настолько противен?

— Вы мне не противны, — голос у Олафа стал тихим. — Однако ваша настойчивость… сбивает с толку. Я не могу постигнуть ее причины.

— Для всего-то вам нужны причины, удивительный вы человек! — воскликнул Вальдес. — Но уж эту причину вы наизусть знаете. Или мне повторить? Могу на колени встать, хотите?

Плечи Олафа неприятно напряглись.

«У тебя не выйдет, не выйдет, не выйдет», — серебристо звенело в ушах.

— Не хочу, — неожиданно резко ответил Олаф. — Я ведь уже сказал вам однажды, еще в самый первый раз: я не могу ответить на ваши чувства хотя бы потому, что по своей природе не мужеложец. Отчего вы продолжаете меня добиваться?

— Да бросьте вы, мой дорогой адмирал цур зее, — отмахнулся Вальдес. — Ни за что не поверю, что вы никогда не пробовали. Неужели не понравилось? Я могу это исправить, не сомневайтесь.

Олаф ничего не ответил. Это извечное молчание было его щитом, его защитой, и Вальдес всегда отступал. Он не желал принуждать, он всего лишь хотел, чтобы его полюбили свободно, по своей воле, так, как любил он сам.

Однако ничего не получалось.

— Я могу это исправить, — прошептал Вальдес. Он подошел ближе, рывком опустился на колени и прижался лбом к горячей ладони. Та мгновенно напряглась.

Олаф хотел бы оказаться где угодно, только не здесь, Вальдес понимал это как никогда ясно. Вот только Вальдес предпочитал, чтобы тот оставался именно здесь. Рядом с ним и еще ближе.

— Вам понравится, только дайте мне шанс, — слова текли из него нескончаемым, почти тошнотворным потоком. — Обещаю, что понравится. Я буду спасать вас сколько потребуется, вечно, всегда. Не обманывайтесь, я до кошек терпелив, когда этого желаю. А сейчас я желаю. Однажды вы полюбите меня в ответ, даю слово.

Вальдес поднял глаза и столкнулся с полузабытым холодным взглядом. Во рту пересохло.

— Никогда, — отчеканил Олаф, окончательно став вдруг собой-прежним. — Никогда этому не бывать.

***
Серебристый перезвон накрывал с головой, подобно морской волне. Вальдес лежал без сна и смотрел в потолок, на переплетения черных теней. Четвертый раз должен был стать удачным, но отчего-то не стал. Это задевало, это было неправильно, Вальдес ведь всегда получал то, что хотел. Любое желание исполнялось легко, будто само по себе. Только Олаф не поддавался.

Даже тени на потолке потешались и издевались над тем, от кого отвернулась удача.

— Приведите его ко мне, — сказал Вальдес, зная, что его слышат. — Ваша взяла.

Его всегда слышали, только Олаф не слышал. И сейчас тоже не будет, но этого больше и не требуется. Олафа приведут, вернее, он сам придет, ведомый чужой волей. Вальдес не станет смотреть ему в глаза, чтобы не увидеть отупляющей пустоты, он лучше возьмет теплую руку и поднесет к губам, и будет целовать каждый палец, а затем притянет к себе и поцелует губы, а дальше сделает как обещал. Доставит удовольствие, заставит забыть себя и все глупые правила, что портят веселье. Ночь еще длинная, и впереди еще много таких, темных и длинных.

Впрочем, Олаф и так забудет себя. Он не придет, если не забудет, никогда не придет.

Нет. Он придет, обязательно, и все будет совсем по-настоящему, и главный фокус будет в том, чтобы не смотреть в глаза.

Вальдес надеялся, что хотя бы это у него получится. Не может не получиться, ведь все его желания неизменно исполняются.

Анон

Re: ОЭ-фест

179. омегаверс Ли с Эмилем, кто альфа, кто омега - не важно, но разные
явление не редкое, но и не частое, опять же в роду Савиньяков омеги не рождались (как и близнецы)
первая течка/гон начинаются синхронно
в шоке все:сами подростки, и мать, и отец

частичное соответствие заявке - в кадре только близнецы, возможно, ООС

▼ предупреждения⬍

сексуальные действия между лицами не достигшими шестнадцати лет, элементы насилия, автор не умеет в омегавеерс

▼ 1600 слов, небечено⬍

Первым, что что-то не так, замечает Миль. Приходит с утра, заспанный, в одной рубашке, с охапкой одежды в руках. Одежда летит в кресло, а сам Миль ныряет под одеяло, прячется с головой в не успевшие остыть перины и подушки, ворочается, устраиваясь поудобнее. Но вместо того, чтобы уснуть, как обычно, вертится, ёрзает, беспокойно сучит ногами, высовывает голову и смотрит на Ли, смешно сморщившись.

— Не-ель?

Ли пожимает плечами, не отрывая взгляда от книжки, прикрывает рот ладонью и зевает. Он не подаёт вида, но Миль сейчас всё равно позовет его обратно в постель. Можно будет вытянуться поверх одеяла, задернуть полог, уложить голову на Миля и доспать недолгие утренние часы. Сегодня точно получится уснуть: последние дни к Ли пришла бессонница, и сейчас он чувствует себя немного стеклянным, словно прозрачным. Бессонная ночь, когда он проворочался в постели несколько часов, растревоженный непонятно чем, прежде чем встать, одеться и взять книжку, все же оборачивается усталостью.

— Нель… — голос Миля непривычный, слегка тревожный. Брат не спокоен, словно ему что-то мешает.

— Что тебе? Выспался? Ну так вставай.

Если сейчас залезть под одеяло, обняться, ткнуться носом в спутанные волосы, прижаться потеснее, то, конечно же, они оба проспят все на свете и им прилетит. Конечно, им не привыкать, но это немного стыдно, да и расстраивать матушку не хочется. Так что лучше перетерпеть день и вечером пораньше сказаться уставшим…

Миль садится на кровати, скидывая с себя одеяло, прижимает к себе подушку, в которую уткнулся носом и смотрит пристально.

— Я-то выспался. А вот ты нет. Так и сидел всю ночь у окошка? Закрой, сквозит.

— Неженка, — обычно Ли не дразнится так просто, но точно знает, что Миль поведется. Пусть уже сам подойдет, закроет окно, и можно будет запустить ему под рубаху холодные ладони…

Миль отпихивает подушку, сгибается, утыкаясь лицом в смятую простынь, шумно выдыхает, фыркает.

— Да ну! — снова встаёт на колени, смотрит на Ли задумчиво, трясет головой. — Нель, иди сюда.

И не дожидаясь ответа, быстро соскальзывает на пол и в несколько стремительных шагов отказывается рядом и обнимает — Ли еле успел положить Дидериха рядом с собой на подоконник — утыкаясь носом за ухо, шумно втягивает воздух.

Миль теплый, почти горячий и весь какой-то неправильный, напряженный. Влажный язык скользит по коже быстро, едва касаясь. словно пробуя на вкус, и у Ли волоски на руках встают дыбом.

— Ты чего? — он слегка толкает брата, хочет посмотреть ему в лицо. Миль послушно отстраняется, смотрит он озадаченно, хмурится и снова тянется вперед, проводит носом вдоль щеки, снова коротко лижет, едва ощутимо, резко выдыхает.

Ли знает, что так делать не стоит, по крайней мере не когда они сидят на подоконнике и их могут увидеть, но отвечает зеркально: чуть поворачивает голову, ведет носом вдоль щеки Миля, пробует языком, и замирает.

— Ты пахнешь… — они говорят это одновременно, и смотрят друг другу в глаза, пытаясь понять, что изменилось.

— Интересно, — заключает Ли, соскальзывает на пол и тянет брата за собой. Миль послушно следует за ним. — Сиди.

Миль послушно устраивается в кресле, пока Ли запирает дверь, идет к постели и обнюхивает злосчастную подушку. Свой запах он почти не чувствует, и не может понять изменилось ли что-то. Но почему-то становится тревожно.

Следующие полчаса они с Милем обнюхивают друг друга с ног до головы, морщат носы, коротко лижут, отфыркиваются, притираются кожей к коже, пытаются понять, как смешиваются запахи. Это ужасно неприлично даже для них, не привыкших чего-то стесняться и не чувствоваших никогда потребности отгородится друг от друга. Но разобраться — важнее.

Они всегда пахли одинаков, с самого рождения. Так сказал как-то друг отца, Алваро Алва, а они услышали, запомнили и совершенно естественными. Они были одинаковые, не смотря на то, что несколько минут разницы делали одного старшим, а другого младшим, и это было самым естественным в мире. Иначе быть просто не могло.

— Нель… постой, Нель… — Ли недовольно поморщился, но послушно замер, когда брат с силой сжал запястье, не давая задрать рубашку.

— Там пахнет сильнее, — резонно возразил Ли, удивляясь тому, как краска смущения — Миль и смущается? Так не бывает! — разливается от корней волос вниз, по щекам, шее, ключицам… Ниже, наверное тоже…

— Не надо, Нель. У меня… встало.

Осознание собственного возбуждения накрыло с головой, словно в кипяток окунуло. Обычно это было не так.

Обычно они просыпались, возбужденные, притершись, торопливо касались каждый себя или друг друга, и спустя несколько движений наступала разрядка. Это в первый раз чуть не испугались. Но то, что происходило с ними одновременно не могло быть плохим или неправильным. И чего Милю сейчас пугаться? Ли и так необычайно чётко чувствовал его запах, дразнящий, пока невнятный, но очень, очень приятный. Вкусный. В Миль хотелось вываляться, хотелось, чтобы запахи смешались, хотелось пахнуть им… По спине пробежал табун мурашек.

— Я хочу.

Миль упрямо мотнул головой и потянул его вверх, игнорируя стоящий член, от которого нелепо топорщился подол. Можно же приласкать друг друга… Ли сглотнул, и закусил губу, его потряхивало, как в ознобе.

— Я тоже хочу. Очень. Нель, я хочу тебя. В тебя.

Испуг осветил короткой вспышкой комнату, залитую утренним светом, раскрасневшегося Миля в кресле перед ним, бисеринки пота на его коже, широко раскрытые глазища, закушенную до крови губу.

Инстинкт заставил дернуться, вывернуться из плотной хватки, рвануться прочь, убежать. Сознание захлестнула паника, когда Миль сшиб его на постель, накрывая собой, прижимая всем весом. Они были равные по силе, обычно, но сейчас отбиваться толком не получалось. Какой-то частью сознания Лионель с неприятным удивлением отмечал, что все делает не так. Надо бить затылком в нос, укусить за руку, хотя бы скатится с постели, чтоб оказаться сверху. Но охваченное паникой и нездоровым жаром тело бессмысленно извивалось, в бессмысленных попытках скинуть навалившееся горячее тело, и лишь теснее прижималось к…

— Нель! — в его имени не было ни одной рычащей, но Миль умудрился его прорычать. И от этого стало ещё хуже. Как будто кости из тела вынули. А дальше Миль рывком перевернул его и накрыл одеялом, снова придавливая собой. Его трясло не меньше, он терся об одеяло короткими быстрыми толчками, и Ли моментально встроился в ритм и этого было мало. Не так. Не правильно. Между ягодиц зудело и пекло и хотелось, чтобы не было никакой преграды…

— Миль… — это было страшно. — Я тоже… тоже хочу… пусти. Убери…

Это было страшно, хотеть такое. Очень страшно, гораздо страшнее, чем Ли мог вспомнить. И Милю тоже было страшно. Слишком сильные чувства они всегда делили на двоих.

— Дашь мне? — Миль нависал над ним, уперевшись руками по обе стороны от лица, мелко дрожал и скалился, как животное. Ли ни кошки не понимал, что с ним происходит, впервые в жизни. Желание жгло их обоих, и те секунды которые Миль держал себя, Ли потратил на то, чтобы не тратя время на одеяло, шустро расшнуровать свои штаны.

Плавящееся в ужасе и похоти сознание успело выдать совершенно бессмысленное:

— Нам надо остановиться.

На Миля стало страшно смотреть. Из живота плеснуло льдом, но понять ничего Ли не успель. Близнец коротко кивнул:

— Да.

И со всей силы закатил ему оплеуху, выбивая из глаз искры.

Кулак взорвался болью. Пинок в живот вышел смазанным, но удар в челюсть оказался достаточно сильным, чтоб Миль слетел с кровати. Следующие несколько ударов Ли не помнил, как и то, как сам оказался на полу. Белая тишина в голове не хотела уходить, но Миль не сопротивлялся. Лежал на боку, подтянув колени в животу, в задравшейся рубахе, прикрыв рукой голову.

Щеку дергало болью. Миль пах  кровью, слезами и совсем не пах возбуждением. Ли повел носом… если бы это был кто-то другой, то наверное, он бы не разобрал. Но да, Миль пах страхом. Щеку дернуло болью и снова плеснула холодная кристальная злость. Ли с силой зажмурился. Только сейчас он почувствовал, что между ягодиц стало влажно и липко. А судя по прочитанному, должно прям литься, мелькнуло в голове.

Ли дошел до кувшина с водой, нашел платок, сел рядом с Милем.

— Могу облить тебя водой. Если хочешь.

Смотреть на то, как Миль распрямляется, садится, как старательно отводит взгляд было… противно. Это самое “противно” тот угадал даже не глядя, дернулся, горбясь. Медленно вдохнул и выдохнул. Поднял взгляд, больной, полный стыда. Не гордый олень, а побитая собака.

Надо было что-то сказать. Да, разница у них всего несколько минут. Но все-таки именно он, Лионель, старший. Ему решать.

Он сел, намочил платок, отставил кувшин в сторону, Миль всё так же молчал. Уже без страха, просто ждал.

А если бы я не сказал тебе, остановиться, ты бы сделал то же самое? Это Ли спрашивать был не готов. Пока не готов. Просто протянул мокрый платок:

— В нашем роду никогда не рождались омеги.

— Ты мой старший брат. И я тебя люблю, — Эмиль не принял платок, только запрокинул голову, и с улыбкой ткнул пальцем в рассеченную скулу. — Хороший удар.

— Спасибо.

Миль почти не морщился, пока Ли оттирал ему лицо, но не смотря на то, как он привычно подставлялся под прикосновения, в глазах всё ещё  плескалась тревога.

— Ладно. Я не знаю. Я могу сказаться больным. Возможно, прокатит. Вроде бы, герцога Алву в ближайшие недели мы в гости не ждем.

— Вряд ли нам удастся избегать встречи с ним… Ну и… Ему хватит зайти в дом.

То, как потемнел на миг взгляд Миля льстило и смешило. Еще гон толком не начался, а уже ревнует и готов защищать.

— Надо признаваться.

— Если мы… Ты прав. Так нас ну может запирать будут по отдельности. А если мы не удержимся… Если ты… Я не смогу совсем без тебя, Нель, — Миль смотрит отчаянно и упрямо. Ну вот и ответ. Все равно бы ударил. — Спасибо. Что понял.

— Оставляю за собой право на ответную ласку при случае.

Миль перехватил его руку с искровавленным платком, поднес к губам, ухмыльнулся.

— Всё что пожелаешь.

— Сейчас я желаю. чтобы ты оделся и вымелся из моей спальни. А я пока подумаю, как мы будем объясняться с матушкой.

Анон

Re: ОЭ-фест

180. Ли/Дик по накуру из флудилки: у них общий любовный интерес и к Алве, и к Катарине, а те, как назло, в пейринге друг с другом (лавхейт там или нет, но в данный конкретный момент времени они явно бурно вместе). Дик и Ли замечают, что оба они смотрят на обоих из счастливой парочки (чтоб их) с одинаковой ревностью.
Чур Катарину ни на кого не менять, на Марселя (как произошло с накуром во флудилке) - особенно.

Бессмысленное и безобоснуйное ПВП, ООС, таймлайн ОВДВ. 900 слов.

▼Скрытый текст⬍

Вздумай Рокэ Алва вернуться домой с полпути во дворец, он бы застал в кабинете, где оставил своего друга, своего оруженосца и недопитый бокал вина, сцену, подобную той, участником которой не так давно был он сам в будуаре Ее Величества.

Когда Ричарду приходит в голову эта неуместная мысль — или очень даже уместная, смотря с какой стороны посмотреть — в его груди зарождается слегка истеричный смех, но вырваться наружу ему мешают чужие губы, которые жадно ловят каждый вздох и едва слышный стон.

Мысль немного отрезвляет, и Ричард отстраняется.

— Эр Рокэ меня убьет, — бормочет он первое, что приходит в голову.

— Эр Рокэ, — с расстановкой говорит эр Лионель, — ничего не узнает, если вы сами ему не расскажете.

Действительно — дверь заперта изнутри, слуг уже отпустили, да и кому придет в голову, что капитан королевской охраны и оруженосец Первого маршала будут заниматься непотребствами прямо в маршальском кабинете?

Ричард сжимает коленями бедра эра Лионеля, наваливается на него, пряча лицо в сгибе шеи, а тот, обнимая его одной рукой за талию, прямо как эр Рокэ тогда обнимал королеву, прижимает к себе, а второй нашаривает в штанах Ричарда уже стоящий член и обхватывает его ладонью.

На ладони мозоли — Ричард помнит, как ощущал их губами, когда эр Лионель зажал ему рот и оттащил обратно в приемную. Строго-настрого приказал никому не рассказывать об увиденном, отобрал пакет и сказал, что лично передаст его первому маршалу, а Ричарду велел убираться. Лицо брата Арно тогда было, как всегда, бесстрастным, но в глазах плескалась холодная ярость. Обескураженный, перепуганный Ричард поначалу принял ее на свой счет, но впоследствии понял, что адресована она была вовсе не ему.

— К тому же ваш эр, — шепчет эр Лионель, обжигая дыханием ухо, — сейчас слишком занят. Он трахает королеву, задрав ей юбки, как простой крестьянке.

Ричард вспоминает три родинки на снежно-белой шее, напряженную спину, тихий стон то ли боли, то ли удовольствия — а больше он тогда не успел увидеть и услышать. Но эр Рокэ наверняка расшнуровал корсаж королевы, чтобы удобнее было ласкать грудь — некрупную, как раз под мужскую ладонь. Идеальную. Припадал губами к розовым соскам — Ричард уверен, что они розовые — нежно прихватывал их зубами…

— Ах!

Рука на члене Ричарда не спеша двигается вверх и вниз, вверх и вниз. Эр Лионель, в отличие от эра Рокэ, не носит колец. Ричарду интересно, насколько другими были бы ощущения, если бы…

— Он бежит к ней по первому зову, — невозмутимо продолжает эр Лионель, не прекращая дрочить Ричарду, — стоит ей щелкнуть пальцами. Как бежали Джастин Придд, Оскар Феншо… как бежали вы и наверняка еще побежите, а она снова будет лить вам в уши свой яд.

Яд? Да как он!.. Катари бы!…

Большой палец поглаживает головку члена, проводит по отверстию, и Ричард, всхлипнув, проглатывает возмущение, но совсем удержаться не может и, осмелев, прихватывает зубами шею, в которую уткнулся лицом.

Эр Лионель смеется. Он проводит рукой вверх, по спине Ричарда, кладет ее на затылок, сильнее прижимая Ричарда к себе. Как младенца, приходит в голову совершенно нелепое сравнение.

— А ваш эр Ро… сио, — дыхание эра Лионеля все-таки сбивается, прямо посреди слова, а рука чуть сильнее сжимается на члене Ричарда, и тот, не выдержав, сам толкается бедрами в кулак. — Он держит нужных ему людей рядом, а вы по какой-то невероятной причине ему сейчас нужны, но никогда не подпускает слишком близко. Так что привыкайте довольствоваться тем, что вам дают.

До того как Ричард приехал в столицу, в его жизни все было просто. Белое и черное. Плохие и хорошие люди. Человека можно было или любить, или ненавидеть, и совершенно невероятным казалось, что можно любить двух людей одновременно — и при этом ненавидеть их обоих с такой же силой.

И уж совсем ему не могло прийти в голову, что найдется человек, с которым он разделит эту жгучую любовь-ненависть, разделит самым извращенным способом, который только можно придумать. Что они будут пить ее с губ друг друга прямо в кабинете Алвы, пока тот берет королеву где-то во дворце — может быть, в ее будуаре, может, на столе кансилльера, может, в зимнем саду или за тяжелой портьерой в одной из многочисленных укромных ниш.

— Но вы же глупый мальчишка, — голос эра Лионеля раздается совсем близко, губы касаются ушной раковины, и почему-то Ричарду это кажется более интимным, чем чужая рука на члене. — Вы же все равно будете биться в эту стену, разбивая в кровь кулаки, и в конце концов умрете под ней от голода и жажды.

Ричард всхлипывает. Он ненавидит себя за этот беспомощный звук, но ничего не может с собой поделать — слишком уж силен контраст между постыдным удовольствием, которому он не в силах сопротивляться, и жесткими, даже жестокими словами эра Лионеля.

Правда почти всегда жестока.

— Вот так, — говорит эр Лионель. — Правильно. Не надо сдерживаться.

И Ричард не сдерживается — он толкается бедрами в бешеном ритме, чтобы остались только ощущения, чтобы не пришлось больше ни о чем думать. Ладонь эра Лионеля сухая, и Ричарду даже немного больно, но боль не отрезвляет, а сплавляется с удовольствием, совсем как любовь-ненависть, с которой Ричард живет уже много месяцев.

В погоне за удовольствием Ричард выплескивается прямо на рубашку эра Лионеля и обмирает в ужасе, поняв это, но тот сам вытирает запачканную семенем руку о тонкую, наверняка дорогую ткань, и небрежно успокаивает:

— Не переживайте. Одолжу чистую в спальне Росио. Тем более, наш вечер еще не закончен.

Ричард неловко ерзает на его коленях и ощущает чужое возбуждение. Теперь, когда собственная похоть удовлетворена, ему неловко и стыдно, но не ответить взаимностью будет как-то неприлично.

Он думает о том, что у эра Лионеля светлые волосы, как у Катари, и сильные руки, как у эра Рокэ, делает глубокий вдох и снова бросается в омут с головой.

Анон

Re: ОЭ-фест

8. Ойген Райнштайнер/Рамон Альмейда, около(или целиком) бдсмные отношения, можно в модерн-ау, можно в рамках каноничного мира. Высокий рейтинг

▼Модерн АУ, БДСМ, невысокий рейтинг⬍

Командор Райнштайнер смотрел на папку с делом и думал. Единственные неотработанные версии вели в клуб Оленя, а туда не получалось ни подбросить жучок, ни послать сотрудника. Эксклюзивный БДСМ-клуб для избранных принадлежал Савиньякам, отставным силовику и сб-шнику, и охрана и проверка желающих пройти в клуб велась на высшем уровне. Обучающие тренинги для новичков проходили раз в полгода, и сумевший записаться на курс капитан Давенпорт не  сдержал свои представление о допустимом поведении в отношении прекрасных дам, полез защищать какую-то рыжую девицу, и был изгнан. Ждать еще пять месяцев было нельзя, серийный маньяк уже замучил до смерти пятерых проституток.
Единственным способом попасть в клуб было приглашение кого-то из членов клуба либо владельцев. Хороших зацепок не было. Среди знакомых командора Райнштайнера, порядочного бергера, не было извращенцев. Только один шапочный знакомый, некто Вальдес, бывший бергером только наполовину, знал когда-то в детстве кэналлийца Рокэ Алву, который был другом старшего Савиньяка, но не членом клуба. А ведь еще надо было продумать легенду. В своей способности удержаться от спасения дам Ойген был уверен, а вот необходимость участия в нетрадиционных сексуальных практиках, да еще и публично, ему не нравилась. К сожалению, маньяк был осторожен, внимателен к деталям, не попадался в камеры слежения, не оставлял отпечатков пальцев и использовал кнут и нож, не отличающиеся от сотен других кнутов и ножей. Райнштайнер вздохнул, написал Вальдесу, проверил служебную почту и начал читать о БДСМ.
Вальдес отозвался уже вечером, долго ржал о том, что в тихом омуте черти водятся, и обещал свести Ойгена со своим приятелем Рамоном Альмейдой, который тоже хотел попробовать, но один не решался. Райнштайнер не собирался впутывать штатского в расследование, да еще и неофициальное, но у Альмейды был выход на младшего Савиньяка. Так было надежнее, чем подбивать клинья к Алве. Договорились встретить втроем в баре и познакомиться.
Рамон Альмейда оказался марикьяре, был под два метра ростом и соответствующей комплекции. Ойгену, со своим ростом выше среднего, было непривычно смотреть на него снизу вверх. Ротгер, насмешливо сверкая глазами, предложил господам бдсм-щикам договориться, кто кого будет бить, а сам ушел к стойке за напитками.
Поскольку командору было  важно попасть в клуб, а уж в каком качестве, он потом разберется, то он сказал, что как свитч он готов подстроиться под Рамона. Тот смутился и пробормотал, что ему тоже интересно по-всякому. При этом Ойген ловил взгляд марикьяре почему-то на своих волосах. Райнштайнер достал телефон, открыл нарытый им список предпочтений и лимитов на двести наименований, и предложил Рамону отметить то, что его интересует, нравится, скорее нет или точно нет, но тот покраснел еще на первой десятке и сказал, что лучше он просто сходит и посмотрит для первого раза. Сходить и посмотреть было идеальным вариантом, и Ойген убрал телефон, чтобы не спугнуть контакт. Сам он добросовестно прошел по всему списку, забил в поиск все незнакомые понятия, и отметил как возможное все, что не счел опасным для жизни и здоровья. В конце концов, синяки заживут, маньяка нужно поймать, а за безопасностью репутации в Олене следили.
Вечером пятницы они с Альмейдой подошли к зданию, спрятанному среди складов. После окончания рабочего дня вокруг не было ни души, и только множество припаркованных дорогих машин показывало, что они пришли по адресу. В прихожей клуба милая блондинка в миниюбке, кожаном лифчике, ошейнике и браслетах на запястьях сверила их имена со списком гостей, забрала мобильные телефоны и пропустила в основное помещение, помахав статному усатому мужчине с красной повязкой на бицепсе. Тот подошел, представился мастером Жермоном, и предложил начать с экскурсии. Внутреннее убранство впечатляло - центральное пространство с круглым баром в центре совмещало диваны и столики с клетками, лавками и конструкциями, которые Ойген затруднялся опознать. Вдоль стен перегородки разделяли зоны для сессий. С большим открытым пространством для кнута, с целлофаном для воска, с моющимся полом и стоком для медицины или других грязных или мокрых игр. Было даже громадное колесо, на котором в данный момент висел кверх ногами пожилой господин, которого охаживал палкой скромно одетый в сутану молодой человек. Где-то с потолка свисали балки, где-то цепи.  Ойген сделал стойку на кнутах, но сейчас секция пустовала. Гости клуба были всех полов и возрастов. Часть была обнажена полностью, за исключением разных обвязок или сбруи, часть одета в кожу, часть в приличные брюки и рубашки. Сам Райнштайнер пришел в черных брюках и сетчатой майке, подчеркивающей рельеф мышц, но оставляющей пространство для воображения. Рамон пришел в кожаных штанах и алой, распахнутой на груди рубахе. На него оглядывались с интересом и мужчины, и женщины, а прелестная полная брюнетка в оранжевом, ведущая на поводке мужчину в собачьей маске, окинула марикьяре таким жарким взглядом и так облизнулась, что ее спутник заскулил, прижался к ее ногам и начал лизать округлое нежное колено.
- Хороший мальчик, - глубоким грудным голосом сказала она, почесав своего пса за ухом, подмигнула гостям и пошла дальше. Альмейда вздрогнул. Показав главное помещение, раздевалки и шкафчики с кодовыми замками, мастер Жермон оставил гостей, предупредив, что они могут договориться с любым мастером о сессии, но если они хотят учиться роли доминанта, то им обязательно нужен присмотр любого человека с красной повязкой. Заказав в баре сок и выбрав диванчик, с которого открывался вид на секцию с кнутами, Ойген с Рамоном сели осматриваться. У входа зашумели, и обернувшийся Райнштайнер увидел одного из Савиньяков, у ног которого сидел на коленях обнаженный молодой человек в ошейнике.
- Вы не знаете, это Лионель или Эмиль? - спросил Райнштайнер. И добавил, - Ротгер говорил, что Алва вроде не является завсегдатаем.
- Вы же понимаете, что некоторые люди никогда не признают, что хотели бы носить ошейник, - неожиданно вмешалась в разговор блондинка с рецепции, принесшая сок. - Но мастер Нель не согласится ни на что, кроме полного подчинения! Люсьену так повезло!
- Сэль! - прошипела проходящая мимо девушка с длинными рыжими волосами, собранными в высокий хвост, и жуткими фиолетовыми, багровыми и красными кровоподтеками на ягодицах и бедрах, просвечивающими сквозь морисские шаровары из газа. Ойген понял, почему Давенпорт не сдержался - но в то же время видел, что движения девушки ничуть не были скованы. Кажется, ей совсем не было больно.
Подошедший на шум мастер Жермон покачал головой, положил тяжелую руку на плечо блондинки, и та грациозно опустилась на колени у его ног, шепнув: “Простите!”. Тот вздохнул, достал из поясной сумки пакетик с кляпом, вставил его,  закрепил, и пошел дальше. Блондинка так же красиво встала, извиняюще пожала плечами, забрала поднос и ушла.
- Я хотел бы научиться работать кнутом, но для этого мне надо сначала самому опробовать ощущения, - вернулся к цели своего визита командор. - Тем не менее, сейчас секция пустует. Чего хотели бы вы?
- Я тоже хотел бы что-нибудь попробовать, - Рамон кивнул, - можете потренироваться на мне. Меня сложно повредить.
- В таком случае, давайте найдем свободного дежурного мастера, - согласился Ойген.
Статная холодная блондинка средних лет, затянутая в черную кожу, тихо расспросила Райнштайнера о том, что он намеревается делать, посмотрела на принесенные им металлические прищепки, и прислонилась к стене неподалеку от  выбранной им рамы со скучающим видом.
- Так как я не обладаю достаточным опытом, то не стану вас привязывать, - начал Ойген. - Но я буду отдавать команды, и если вы их не исполните, то сессия закончится. Выберите стоп слово, если вы захотите остановиться, и другое, если вам неудобно или у вас есть просьба. Я попрошу вас раздеться до нижнего белья, но не буду касаться интимных частей тела. Только немного боли, без унижения. У вас есть вопросы?
- Ананас и оверлок, - Альмейда вдохнул полной грудью, выдохнул, - командуйте, командор, - и опустился на колени, склонив голову.
Райнштайнер обошел марикьяре по кругу, давая себе привыкнуть и настраиваясь на сцену. Пройдя мысленно по всем необходимым для здоровья и безопасности пунктам из прочитанного, он пытался понять, что хотел получить Альмейда. Сейчас тот замер и глубоко дышал, его мощные плечи были расслаблены, а кисти лежали на бедрах. Ойген уверенно положил два пальца на яремную вену под самой челюстью, и под его рукой Альмейда вздрогнул, а его пульс зачастил.
- Встаньте и снимите рубашку. Вы очень красивы. Теперь снимите обувь, носки и брюки. Закройте глаза. Сейчас я вас отведу к раме и помогу принять положение, которое вам нужно будет самостоятельно удерживать.
Райнштайнер помог Альмейде подойти к вертикально стоящей раме, положил его кисти на боковые стойки на уровне плеч, и раздвинул его ноги так, чтобы внешние края стоп касались металла.
- Вам удобно?
- Да, командор.
- Прошу повторить ваше стоп слово.
- Ананас.
- А если у вас будет просьба?
- Оверлок.
- Я хочу, чтобы вы не меняли положение. Держаться за стойки можно, привставать на цыпочки можно, отрывать ноги от пола и от стоек нельзя. Глаза держать закрытыми. Если начнет кружиться голова, вы воспользуетесь словом-просьбой, и меня предупредите.
- Да, командор, - Рамон крепко взялся за стойки и замер. Его мощная фигура, вписанная в прямоугольник рамы, казалась иллюстрацией к древним гальтарским хроникам. Будь его кожа и волосы светлыми, он мог бы быть похож на древних агмов, предков самого Райнштайнера, приплывших на кораблях из Седых земель. Ойген встряхнулся, подождал пару мгновений, ловя и запоминая ритм дыхания, достал прищепку и зацепил ей кожу на внутреннем сгибе локтя. Следующую, чуть ниже. Ребра. Другая рука. Внутренняя поверхность бедра приняла сразу четыре, и Ойген снял первые две прищепки с рук, зная, что по коже плеснет несильной горячей болью. Зацепил кожу на боку, ближе к спине. Снял. Подождал. Поставил. Обратная сторона бедра у самого колена. Нежная кожа около подмышек. Снял прищепки с внутренней стороны бедра и отошел на шаг, глядя, как Альмейда привстает на цыпочки и прогибается в спине от неожиданной боли, как учащается его дыхание. Стойка рамы скрипнула - Рамон напряг мышцы рук и плеч, удерживая себя на месте. Райнштайнер положил свою руку на кисть марикьяре, белую на фоне его смуглой кожи с черными волосками, расправил его пальцы, прижимая руку к стойке, зацепил прищепкой кожу между большим пальцем и указательным, и между указательным и средним. Прижал безымянный и мизинец к стойке рамы, отошел так, чтобы видеть лицо. Альмейда свесил голову вниз и тяжело дышал, но не раскрыл глаз.
- Как вы? Вам удобно? Сможете удержаться, если я использую и вторую кисть?
- Да, командор, - хрипло отозвался Рамон и сам оторвал первые два пальца от стойки. Ойген закрепил прищепки.
- Вы очень хорошо держитесь, но сейчас будет горячо, - Райнштайнер убрал прищепки с другого бедра, очень близко к белью. Тонкая ткань не скрывала возбуждения марикьяре, и Ойген отодвинулся так, чтобы не задеть пах.
Альмейду снова выгнуло, но сейчас он не мог держаться за стойки, и он еле слышно застонал. Ойген не стал ставить прищепки обратно - и так для первого раза было более чем достаточно. Он медленно снимал их по одной, давая боли прокатиться по коже и обжечь.
- Очень хорошо. Еще немного, - марикьяре уже стоял на цыпочках и покачивался, его ноги и руки дрожали от напряжения. Когда остались только прищепки между пальцами, Рамона била крупная дрожь, он еле слышно стонал на выдохе, а его эрекция, пропорциональная его массивной фигуре, казалась каменной.
Райнштайнер встал перед рамой, быстро снял прищепки с кистей, и разрешил двигаться:
- Делайте шаг вперед, я вас поймаю. - Альмейда бездумно шагнул вперед, не открывая глаз, налетел на Ойгена, вцепился в него, прижался и потерся пахом о бедро. - Можно, - разрешил Райнштайнер, и Рамон кончил от пары движений и замер, обняв его и почти повиснув на нем. Альмейда был горячий и тяжелый, от него пахло хорошим одеколоном и немного потом, и его на удивление приятно было держать. Он все еще дрожал и не слишком уверенно стоял на ногах.
- Можете открыть глаза, - Ойген обхватил марикьяре за талию и практически дотащил до ближайшего дивана. Кто-то протянул ему плед и бутылку воды - блондинка в черной коже - и Райнштайнер, укрыв Рамона пледом и помогая ему пить, так как его руки все еще заметно дрожали, вдруг понял, что вокруг играет музыка и стоят люди, про которых он совершенно забыл. Он оглянулся и увидел, как уважительно кивая расходятся те, кто молча наблюдал за сессией. Блондинка с кляпом протирала раму влажными салфетками. Услышал свист кнута, подумал было, что надо будет подойти и познакомиться с подозреваемым, но взглянул в глаза Рамона, открытые, беззащитные, с расширенными зрачками, и отложил поиски маньяка до следующего раза. Сейчас было важно только одно.
- Все хорошо, - сказал он Альмейде. - Вы отлично справились. Сейчас вы немного отдохнете, и я отвезу вас домой.

Анон

Re: ОЭ-фест

108. Альмейда с первого взгляда влюбляется в Олафа Кальдмеера.

Джен, преслэш драма-драма. Фоном Альмейда/Алва и Вальдес/Кальдмеер. Не бечено автор вообще в себя не приходил.
2370 слов.

▼Скрытый текст⬍

Рамону Альмейде за сорок, в море он с пятнадцати лет и не представляет для себя иной жизни. У него нет жены, почти не осталось семьи, мало привязанностей и даже не имеется постоянной любовницы. Когда-нибудь, когда время согнет его спину, холодный ветер продует колени и он не сможет проводить столько времени под осенними штормами, как прежде, он поступит как его отец и заведет себе супругу — возьмет дочку кого-либо из друзей, юную прелестницу с глазами, бархатными, как ночное южное небо. Все равно какую, лишь бы была способна родить нового маркиза и готова ждать его одинокими вечерами. Но это случится когда-нибудь потом, и время еще не наступило.

Рамон Альмейда не ханжа, этого нельзя сказать ни про кого из марикьяре. Все они знают, что случается в дальних плаваниях, когда вокруг слишком много воды и так не хватает тепла. На суше он спит с женщинами, в море — бывает, и с мужчинами. Ни одна из этих мимолетных связей не имеет значения, лишь небольшое удовлетворение, разрядка, если она необходима. Эта сторона его жизни подчинена разуму, как и многое другое. Иногда он думает, что она и б вовсе ему не требовалась, если б не необходимые потребности плоти. Море и долг заполняют его, для остального остается не так много места.

Со временем он привыкает к тому впечатлению, которое производит его внушительный вид на людей, и умело им пользуется. Мало кто не склоняется и не тушуется перед его точно рассчитанной яростью, едва ли кто не опускает перед ним глаз. Пожалуй, что только два человека.

Ротгер Вальдес, с привычной улыбкой на губах и отблесками бушующего моря в глазах, насмешливый и вечно несерьезный: неуловим, словно шторм, проходящий сквозь пальцы, и столь же опасен — размозжит о скалы, если неудачно ему подвернетесь. И Росио, с его грацией горного барса, ухмылкой змеи и умом столь же острым, как конец его шпаги.

— Маркиз Альмейда, ваше слово. Вы остаетесь на службе Талига?

Разумеется, остается! Росио снова его переиграл, связал по рукам и ногам приказом соберано. Будь его воля, Рамон отправился бы в Багерлее и выволок Росио за волосы из той заварушки, в которую тот ухитрился ввязаться. Но фок Варзов и остальные склоняются перед желанием Росио. Они не подозревают, до какой степени он умеет быть безрассудным.

Сколько Рамон помнит свое знакомство с Росио, тот вызывает у него в основном два самых сильных желания: взвалить его на плечо и утащить из неприятностей, либо выпороть как следует, желательно самой жгучей крапивой. Иногда даже оба одновременно, как сейчас, хотя теперь Рамон предпочел бы основательную плеть.

Лишь потом, немного успокоившись, он сознает, что это у Росио может быть свой план, очередная его сумасшедшая идея из тех, в которые никто не верит и которые, тем не менее, успешно осуществляются. Иногда ему кажется, что Росио намеренно, с осознанным равнодушием дергает кошек Леворукого за хвост, проверяя, сколь далеко сумеет зайти и что еще сойдет ему с рук. Сдаться ради никчемного короля — даже не самое безумное, что ему доводилось делать. Росио следует доверять, по крайней мере как своему соберано. Это, однако, ничем не помогает горящей ярости, что пылает в груди, ищет себе выход и находит его.

Так что, можно сказать, дриксы сами напросились.

Олаф Кальдмеер — лишь очередная величина в этой задаче, похожей на уравнения из морисских ученых книг, которые Росио так любил для развлечения вместе решать в юности. Рамон, конечно, следит за успехами дриксенца, как наблюдает за всеми фигурами, что имеют значение в водах его врагов. Узнав подробности операции на Северном флоте, которая принесла Кальдмееру признание кесаря и звание шаутбенахта, Рамон уважительно кивает головой. Безродный простолюдин, что уверенно карабкается по ступенькам карьерной лестницы и все более обретает монаршую милость, прекрасно знает свое ремесло, однако дело не только в этом.

У дриксенца есть фантазия, чтобы найти необычную тактику, решимость, дабы осуществить ее на деле, и умение планировать свои сражения со стратегической точностью, которая была бы достойна даже Рамона. Не единожды Рамон втайне думает, что поступил бы так же, а иной раз — признаться, пожалуй, и менее ловко. Снова и снова Олаф Кальдмеер находит выход из сложных ситуаций, справляется с тяжелыми задачами, и ничто не останавливает его восхождения. В тот день, когда его грудь облекает адмиральская перевязь, а на стол Рамону ложится доклад о последнем сражении возле Флавиона, Рамон понимает: этого придется убить. Жаль, конечно, не так часто рождаются действительно талантливые моряки. Но, с другой стороны, зачем Дриксен хороший адмирал?

— Разум подсказывает отправить господина Кальдмеера на дно, — задумчиво говорит Рамон. Битва уже близко, острая сталь в стене просит крови, и она ее дождется.

Только Вальдес что-то замечает. Вальдес, который знает его даже дольше, чем Росио, и ухитряется отмечать больше, чем ему бы следовало, но не дает себя на этом поймать. Ротгер внимательно смотрит на него своими темными непроницаемыми глазами. Все остальные слышат: господина Кальдмеера следует уничтожить. Ротгер слышит: лишь разум и холодная необходимость заставляют Рамона это делать.

А Кальдмеер...

...салютует ему шпагой, как достойному сопернику, будто они сошлись в честной дуэли, встретились в обычном сражении привычной войны, где действуют общепринятые законы благородства и чести. Рамон не отвечает, даже не одаривает взглядом худую фигуру на мостике обреченного корабля. В этом заливе, который скоро заполнится кровью дриксов, окрашиваясь в цвет райос, он сегодня утопил все военные законы.

«Ноордкроне» он разносит с особым усердием, старательно и тщательно, шаг за шагом, как по учебным книгам артиллеристов.

А потом к нему поступает доклад.

Первое чувство Рамона — поспешное, невольное, еще не обузданное разумом, — внезапное облегчение. Он сам не способен себе это как следует объяснить: должно быть, успешная битва и пролитая кровь наполнили его удовлетворением, как пьянящим вином. Быть может, это судьба или воля рока, так следовало случиться, и в этом есть какой-то смысл — пока неизвестный и непредвиденный.

Давать лишние шансы — вообще-то не в его характере. Скорее уж это пристало бы Росио: тот любит играть с удачей, дарит возможности, пусть всего один раз, но всё-таки — раз карта упала на стол, считает Росио, то карте место.

— Просто скажи, ты снова рехнулся?
— Не понять тебе, Рамон. Уж лучше раз рискнуть и проиграть, чем пропустить перспективу того, от чего могла быть польза. Если тебе так больше нравится — ты слышал, что это Леворукий подсовывает людям шансы, дабы ввести их в искушение? Считай, что я иду по его стопам, ведь мы, чудовища, должны держаться вместе...

— Ты хоть знаешь, кого приволок к тебе фельпец? — хмуро спрашивает Рамон. Ему уже все известно, но он хочет, чтобы Вальдес ответил сам.

Вальдес, веселый и встрепанный, сидит на краю стола, небрежно помахивая ногой, привычно играет с перстнем и обшаривает взглядом столешницу, будто в поисках выпивки, — другой бы мог и обмануться.

— Да, разумеется, — рассеянно отзывается он, — некто фок Фельсенбург. Целый родич кесаря, какая высокая честь для моего дома, ты только представляешь?

Рамон кивает:

— Конечно. Руперт фок Фельсенбург служил адъютантом у адмирала цур зее, — каждое его слово, медленно падая в воздух, забивает гвоздь в крышку гусиного гроба, — говорят, что с ним был раненый, из-за которого он сдался. Ты уже видел раненого?

«Мне доложили, что произошло в твоем доме», — висит между ними. Вальдес прищуривается, становясь похожим на подозрительного кота.

— Ты думаешь, что раненые дриксы интересовали меня сегодня больше, чем свежая ведьмовка?

— Вот завтра сходишь и посмотришь, — веско роняет Рамон. А ведь раненого поместили в ту гостевую комнату, что Ротгер обычно предоставлял своему дяде — лучшую в доме.

— Раненый, — неожиданно тускло говорит Вальдес, — настолько плох, что еще не очнулся.

«За кого ты меня принимаешь?» — думает Рамон. Понятно уже, за кого.

— Твои дриксы принадлежат Джильди, — сухо сообщает он. Вальдес склоняет голову, и искры свечей в его глазах становятся синими. — Не мне решать их судьбу, и случится это не раньше Излома. Иди, тебя заждались.

Рамон не стал бы в этом признаваться, но ему претит мысль отдать приказ, чтобы северного адмирала вытащили из постели, отволокли во двор крепости и надели на него петлю. Он мог бы, конечно, и никто бы не осудил... Мало гусиных кораблей, пожалуй, сумеет пережить подобный шторм, а значит, особой необходимости нет, и Кальдмеер уже не настолько опасен. К тому же ему, как моряку, это было бы неприятно. Дриксенец, в конце концов, сражался... честно? Не гусям говорить о чести, бандитам и грабителям, заявившимся во внешне беззащитный дом.

Отправив Вальдеса, он посылает слугу за Джильди. Пусть тот обязан отвечать лишь перед соберано, ему следует знать, что он натворил.

Адмиралу подобает навестить адмирала. Этого требуют законы приличия, которые снова вступают в дело, когда опускаются райос. Рамон откладывает визит на целую неделю. В основном потому, что Вальдес необычно скупо сообщает: пленник скверно переносит ранение, его мучают лихорадка и бред. В конце концов Рамон начинает подозревать, что Ротгер намеренно оттягивает его посещение. Наверно, думает, что Рамон не справится с чувствами и придушит Кальдмеера прямо на месте голыми руками.

— Ты представляешь, что случилось бы, если бы я не успел вернуться и дриксы взяли город? — прямо спрашивает он Ротгера. Тот сидит на подоконнике под утренними лучами, жмурясь, как обласканный солнцем кот. — Если б ты каким-то чудом не утонул в заливе, твой Кальдмеер сам велел бы повесить тебя на главной площади.

Тогда он был слишком занят беспокойством за Росио, но теперь одна мысль об этом снова разжигает яростный огонь в груди и заставляет встрепенуться райос. Вальдес, такой близкий и живой, смотрит на него с изумлением.

— Да брось ты, Рамон. Олаф бы не стал. А вот Вернер... мой дорогой друг Вернер, — он мечтательно закатывает глаза, — тот бы, пожалуй, оказался в восторге — не иначе как сам поволок бы меня к петле. Напомнить тебе, что ты насчет него решил?

Рамон поднимает тяжелый взгляд, но Ротгер даже не морщится. Смотрит прямо в лицо, ухмыляясь, будто в руках его шпага — которой, конечно же, нет.

— Между прочим, мой Кальдмеер сам назвал мне свое имя, и без того, чтобы его спрашивали, — мимоходом сообщает Ротгер с той же кривой усмешкой, которая никак не отражается в глазах.

Рамон задумчиво кивает. Да, поднятый в салюте клинок... Жаль, право, очень жаль, что этот человек родился не по нужную сторону границы.

— Зачем тебе это сдалось? — Все же спрашивает он Ротгера. — Кальдмеер наш враг. Ты прекрасно знаешь, что ничем хорошим это не кончится.

— Оставь, Рамон, — теперь Вальдес ухмыляется по крайней мере откровенно, — Кальдмеер хотя бы интересный противник и на что-то сгодится в бою. Тебе бы не хотелось приличных, достойных битв, а не все время драться с мокрицами, вроде моего друга Вернера?

Удар попадает в цель. Хотелось бы... да, пожалуй бы хотелось. В последние годы мало кто мог сравниться с ним и предоставить достойный вызов. Вот только они не на тренировочной площадке, идет война, и дриксам лучше тихо сидеть по своим портам либо кормить рыб на дне, а Ротгеру все бы тешиться игрушками.

— Наше сражение лишь одно из многих в этой войне, которая идет не только на поле боя, — тихо говорит Рамон, — для чего окажется нужен гусиный адмирал без флота, решать будет регент. После Изломных празднеств Кальдмеер вместе с Джильди поедет в Придду.

Ноймаринен — кусачий волк, безжалостного расчета в нем едва ли не больше, чем в Росио в худшие моменты, и если он сочтет, что адмирал сгодится лишь для петли, значит, такова судьба. И вины Рамона в этом не будет.

Вальдес вскидывает голову, снова оскаливает зубы:

— Что же, понятно. Дабы ты знал: к Ноймаринену я отправлюсь вместе с ним.

Рамон поднимается, Ротгер не двигается с места, лишь сужаются бешеные глаза. Он не спрашивает разрешения — ставит в известность. Его эскадра не подчиняется Рамону, мог бы и вовсе не сообщать.

А ведь Кальдмеер провел в его доме всего-то неделю. Интересно...

Для своего визита Рамон выбирает то время, когда Вальдес будет занят в порту и точно не окажется дома. Он не хочет, чтобы Ротгер путался под ногами или, чего доброго, кинулся защищать пленника. Кальдмеер тоже наверняка в курсе, что хозяина дома в эту пору нет поблизости, и поймет всё правильно. Быть может, он испугается и дрогнет перед Рамоном, и тогда, вероятно, будет еще не поздно его убить.

Рамон поднимается по лестнице, специально тяжело ступая сапогами, и знаком отгоняет слугу — пленника ни к чему предупреждать, тот, в конце концов, не в собственном доме. Он без стука распахивает дверь и в первый раз видит Олафа Кальдмеера рядом, вживую, целиком и во плоти.

...Молния. Ударяет в землю, распахивая почву, раскалывая стволы деревьев. Пронзает все тело, заставляет оцепенеть, застыть, дрожа до кончиков пальцев...
Шквал. Накрывает с головой неистовым потоком, швыряет на дно, выбивая воздух из легких, смывает все покровы и защиты — годы, силы, опыт, осторожность, разум...
... И тебе снова пятнадцать, ты стоишь с бешено бьющимся сердцем возле своего первого корабля, ты высокий, громоздкий и неуклюжий, ловишь на себе настороженные взгляды, и не знаешь, как подойти к девушке, которая нравится, чтобы она не отшатнулась...

...У него светлые волосы с проседью и бледная, почти блеклая кожа, какая бывает только у уроженцев севера. На щеке глубокая борозда застарелого шрама, будто его ударили топором, а потом слишком плохо зашили, на переносице несколько аккуратных мелких веснушек. Резкие черты худого лица, осунувшегося после болезни, и светло-серые глаза, пронзительные и яркие, как осеннее море под дождем, с темной, явно очерченной каймой радужки. Ничего в нем нет похожего на Росио — ничего — кроме этого прямого, стального, решительного взгляда, который словно говорит: неважно, что думает целый мир, я все равно сделаю то, что считаю нужным.

— Господин Первый адмирал Талига, — его голос слишком звучен для человека, который бессильно валяется на подушках и теперь с заметным трудом приподнялся на локте, — рад приветствовать вас лично. Я — Олаф Кальдмеер.

Снова поднятая шпага, только теперь он может ответить на салют. Либо вырвать ее и разломать, ибо пленникам не положено шпаг... Рамон обнаруживает, что молча застыл возле двери, не находя подходящих слов. Что ему можно сказать? Напомнить о флоте, который сейчас наверняка кормит рыб? Помянуть райос и справедливую кару за нападение? Сообщить, как мало его людей в хексбергских тюрьмах, и уведомить, что его судьбу будет решать самый опасный человек Севера? Откуда-то Рамон уже знает: что бы он ни говорил и ни делал, Олаф Кальдмеер не опустит перед ним глаз.

Перед ним, на кровати, его враг, полная его противоположность: спокойная невозмутимая скала льда против пылающего, с трудом сдерживаемого огня. Незнакомый, чужой... Такой же умный, талантливый и умелый, с тем же стратегическим разумом, проигравший лишь в столкновении силы, ничем не похожий, подобный во всем. Рамон словно заглядывает в зеркало и видит себя: другого, неизвестного, совсем разного. Его противник, его близнец, его копия, его противопоставление, его отражение.

Рамону Альмейде за сорок, он полон моря и долга, мало к кому привязывался, немногих любил. Страсть обошла его стороной, он не влюблялся, не страдал, не желал — так сильно, отчаянно, до боли, с безумной жаждой дотронуться, хоть на миг прикоснуться. Никогда не испытывал снисхождения к врагам.

Под спокойным пристальным взглядом Олафа Кальдмеера — как будто тот заметил и что-то понял — Рамон Альмейда ощущает в себе новое, целиком незнакомое и абсолютно невозможное чувство.

В его душе зарождается страх.

Отредактировано (2022-11-23 00:14:11)

Анон

Re: ОЭ-фест

67. Ринальди/Рокэ, Ринальди возвращается в Кэртиану, ибо не может забыть спасённого им человека, возможно что-то таки у них завязывается. Ринальди все чаще замечает, что когда он рядом, то Рокэ вечно оказывается в какой-то смертельной опасности. Попытки понять, из-за чего. Наверное хотелось бы чего-то грустного

Стражи могут менять облик. Пре-гет, пре-слэш, низкорейтинг
1500 слов

▼Скрытый текст⬍

С закатом приходит прилив. Обнаженные камни постепенно скрываются под водой, и Рокэ глядит на морскую звезду в трех бье от себя, пока ее причудливые конечности не начинают погружаться во влажный песок. Вечернее море несет соль и прохладу. Его до сих пор не хватились, или хватились — и не нашли.

Свобода нужна ему не ради чего-то, а просто так. Чтоб сказать, что он сам решил сидеть на остывающем валуне. Рядом сохнут чулки и туфли, которые, оказалось, для таких вылазок не годятся. Ступни уже трогает вода.

Рокэ вернется, когда начнет вечереть. Или когда совсем стемнеет. Или с рассветом — проникнет в спальню, никем не замеченный, чтобы наутро всплеснули руками все те, кто сбился с ног в поисках.

Он не замечает, что кто-то приближается, и это удивительно: у Рокэ чуткий слух, и шаги мэтра Морено он обычно различает за много минут до того, как тот войдет в классную. Старуха: грязный чепец прячет седину, в которой кое-где еще можно разглядеть черные пряди. Потрескавшиеся губы, родимое пятно на подбородке — уродина, или стала такой от годов и труда. Разве что глаза, зеленые, очень яркие, как ряска.

— Пойди прочь, — говорит ей Рокэ. Это его море и его берег.

Старуха тяжело наклоняется и поднимает приоткрытую ракушку. У нее таких целый фартук, замечает Рокэ, и становится чуть-чуть любопытно.

— Я не мешаю вам, молодой рэй, а вы не мешайте мне.

Рокэ хочет поправить ее, что он не рэй, он — сын соберано! Он вскакивает на камень и упирает в бок ладонь, ветер дует со спины, и волосы лезут в лицо, Рокэ пытается расчесать их пальцами, убрать, и!.. Босые ступни скользят по мокрому камню, и если везение изменит ему, то он непременно ударится.

Рокэ пытается повернуться, чтобы уберечь голову, будто он падает с лошади, но цепкие пальцы хватают его за плечи, и он утыкается в сухую грудь. Пахнет рыбой и пряностями, как на рынке, по которому Рокэ проезжает иногда верхом с отцом или братьями. Старуха отпустила свой фартук, и теперь все ракушки белеют в прибывающей воде. Ей придется собирать снова, но уже при тусклой луне.

— Пойдите домой, — говорит она, и в ее глазах Рокэ видит отголосок беспокойства. Ему кажется, что он знает ее всю свою недолгую жизнь — и дольше, что он узнал ее прежде, чем родился. — Ваше время еще не настало.

Она опускает руки, и Рокэ думает, что желал бы, чтоб объятие продлилось. Он бежит, к мокрым ногам липнет песок, и только вылетев на дорогу, понимает, что позабыл туфли и чулки на камнях. Он слышит лошадей, людей, видит отблески факелов...

— Вот он! Молодой монсеньор!..

Его поднимают к кому-то в седло, не бранят — это забота соберано. Рокэ молчит, пока притихший отряд везет его в замок, и думает о зелени глаз старухи, что, быть может, спасла ему жизнь.

***

— Эту, — говорит Рокэ Алвасете, и хозяйка машет девице, чтоб та поднялась в комнаты. Она мила: кучерявая русая северянка, но сперва Рокэ выпьет и отдаст должное здешней кухне.

Он не знает, отчего так весел сегодня. Может, хватает осознания молодости, красоты и вседозволенности, чтоб жить каждый день во всей его полноте. Война — занятное приключение, а жизнь бесконечна, зима — прелюдия к новой весне. Рокэ пьет и смеется, и вдруг на миг все замирает. Она идет по двору с полным воды ведром, золотистые косы заправлены под воротник, руки в варежках едва удерживают ручку. Рокэ чуть не срывается, чтоб помочь, но маркизы не таскают ведра с водой. Он подзывает хозяйку.

— Я передумал, — говорит он. — Вот ту, что снаружи.

Хозяйка испуганно мотает головой.

— Странная она, я к господам ее не пускаю. То ли блаженная, то ли что, но, — соглашается она, — недурна.

Девица с косами исчезает в конюшне, и Рокэ понимает, что ни есть, ни пить он не хочет. Он бросает на стол несколько таллов и спешит наверх. Девушка ждет его, накрывшись одеялом, хотя натоплено жарко до духоты. Рокэ скидывает перевязь и колет. Отчего-то думает, не вернуться ли в ставку, будто желание исчезло, как только та, с ведром, пропала из виду.

«Ты и лица не разглядел», — ругает он себя, стягивая сапоги.

Девица рассказывает, что офицеров-южан у нее не бывало — все больше бергеры и мараги. Одеяло скрывает ее до самой шеи. Рокэ беспокойно и тошно, но он раздевается и садится на край постели. Целовать бордельную девицу не хочется, но она сама тянется к нему, и он позволяет.

Рокэ падает на перину, отбрасывает край одеяла и глядит на мягкое тело и тяжелую грудь. От камина пахнет горящим деревом. Девица благодарит его за то, что среди подруг он предпочел ее, но Рокэ не слышит и не слушает.

Он не слышит до того мгновения, когда что-то не начинает постукивать в окно раз, другой, третий. «Птица, — думает Рокэ, подаваясь вперед, — сейчас исчезнет». Но стук не унимается. Рокэ, как был обнаженный, подходит к окну.

Теперь косы лежат на груди, но нет ни полушубка, ни теплого платка. Девушка выцарапывает изо льда мелкие камушки и швыряет в стекло, метко, будто офицер.

— Уходи! — больше читает по губам, чем слышит Рокэ. — Убегай!

Он закрывает глаза и теперь чует запах дыма, гари и неестественный жар пола.

— Горит! — кричат внизу. — Несите воду, несите!

Девица спрыгивает с постели и принимается одеваться, Рокэ по-военному натягивает штаны и сапоги, хватает шпагу, а сорочку надевает уже на ходу. По перилам бежит пламя.

После, когда огонь удается унять, он просит у хозяйки наградить ту, с косами, что заметила прежде всех. Та хмурится, но подзывает.

— Монсеньор желает тебя видеть.

Она неуклюже приседает и запахивает мундир, который набросил на нее кто-то из офицеров. Отчего-то Рокэ кажется, что он где-то встречал ее, видел. Или хотя бы глаза — зеленые и жесткие. Только по дороге в ставку он вспоминает, что такие были у Леворукого на картине великого Коро.

***

С пятым ударом Рокэ понимает, что не выживет: ему доводилось убивать, а вместе с этим приходит ощущение зыбкости собственной жизни. Он теряет кровь, как любой раненый, и, как любой смертный, встретит конец. Сегодня, не дотянув и до двадцати пяти.

Однако рука не подводит, шпага входит кому-то в глотку, кто-то испуганно отшатывается, не готовый убивать почти метрвеца. Рокэ кричит, будто новорожденный, надеясь, что это даст ему сил, чтобы прихватить с собой еще несколько убийц.

Он пытается не думать про Эмильену, но комната пахнет ей, ее шаль по-прежнему брошена на кресло, и смерть уже не кажется безнадежной. Жить преданным куда труднее. Он по-матросски бьет кого-то ногой, отталкивает столик, преграждая путь новому противнику.

— Отродье Леворукого! — ругается раненый, и у Рокэ находятся силы улыбнуться.

Отродье Леворукого — подходящий титул, чтобы отправиться в Закат. Этого он убивает ударом в живот, но взор теряет четкость и краску, голова тяжелеет. Это разом жар, лихорадка и припадок, холодеют и дрожат руки — подарок для выживших. Рокэ делает шаг назад, надеясь уронить кресло, но спина упирается... в чью-то грудь: один из убийц оказался умнее и ждал, чтобы зайти с тыла.

Рокэ ждет, когда в него войдут кинжал или острие шпаги, но вместо его бережно отводят в сторону.

Человек высок и светловолос, одет, как мог бы быть одет солдат, но меч в руке — что-то с гравюр и из старых оружейных. С таким разве что позировать для портретов.

— Отойди, — говорит тот. — Я услышал тебя.

Плоское лезвие годится ничуть не хуже. У Рокэ кружится голова, и он готов поверить, что грезит. Что он в Закате и что изощренный ум Создателя подарил ему иллюзию надежды. Спаситель двигается легко, как танцор, и на мягкие ковры Эмильенны падают трупы нанятых ею — ею ли? — головорезов. У последнего из горла хлещет кровь.

Рокэ ударяется коленями об пол, но его ловят и осторожно опускают. Поддерживают под голову.

«Это она, — хочет сказать Рокэ, но слова потеряли смысл. — Я поверил ей...»

Белая ладонь незнакомца касается щеки, и боль будто бы отступает. Должно быть, это последние мгновения, иначе откуда бы взяться облегчению. Светлые волосы обрамляют лицо, и это лицо друга, лицо брата, лицо, что он всегда носил в сердце... Может ли такое быть?

— Снова не время, — говорит тот. — Оно настало, молодой рэй, но я отослал его прочь.

«Кто ты?» — хочет спросить Рокэ, но он уверен, что ему не скажут. Глаза вновь способны видеть четко, и пусть спину все еще обжигает ранами, Рокэ может подняться. Светловолосый незнакомец протягивает ему ладонь, Рокэ, морщась, встает, и понимает, что остался один.

Один — и десяток покойников на полу.

Когда он видит окна особняка на площади Оленя, то не готов поручиться, что встречал Эмильенну Карси, что сейчас весна или что его пытались убить. Единственное, в чем не остается сомнений, — спаситель со старинным мечом.

***

— И что ждет меня там? — Рокэ кивает, имея в виду ту сторону.

— Жизнь, — далекий и такой непохожий родич касается стены. Тут повсюду стены. — Твое место там, мое здесь и везде, но встречаться нам не стоит.

— Жаль, в прошлые разы вышло занятно.

Прообраз юношеских фантазий качает головой.

— Ты ушел, когда стало пора, но теперь можешь вернуться. Еще не конец, Рокэ, вслушайся и всмотрись.

«Куда?» — едва не спрашивает Рокэ, но до него доносятся звуки, удивительный нежный голос. Рокэ видит горы, видит, как льются кровь и вино, чувствует ожидание и просьбу о новой встрече.

— Я запомню это?

Страж Рубежа касается его лба губами, и Рокэ кажется, что он дитя. Что он глядит на нарождающиеся волны в Алвасете, а у ног рассыпаны ракушки.

— Ты позабудешь все, как я забывал тысячу лет.

Рокэ разом падает и летит, чудесная песня становится громче, вместе с ней звучат голоса, и Рокэ знает этих людей. Дорожит ими и — тоскует? Он думал, что отправляется в вечность, но, кажется, вечности он не приглянулся, и теперь осталось сделать шаг, только один. Кричит, будто в родах, женщина.

— Герцог Алва?

В комнате пахнет духами и масляной краской. Свечей слишком мало, но Рокэ узнает: Этери, дочь Адгемара и королева Бакрии. Она поднимается ему навстречу, будто не верит своим глазам. Будто увидела того, кто вернулся из мертвых.

Отредактировано (2022-11-23 15:38:33)

Анон

Re: ОЭ-фест

76. Фердинанд ревнует жену к своему первому маршалу, и чтоб унизить Рокэ перед ней приказывает ему жениться на оруженосце. Ричард уходит в отказ, но ему за это обещают снять налоги с Надора и вообще полную политическую реабилитацию, включая прощение Эпине, его додавливают.  В момент когда все вроде бы договорились, что это чисто политическая акция, Федя заявляет всем участникам что брак должен быть консумирован. Алва посмотрев как корёжит Ричарда предлагает тому быть сверху. Ричард проникается и по результатам требует поменяться, потому что иначе будет не честно.

3250 слов - просто до любви автор начал писать политику и никак не мог остановиться *челодлань*
Ну и АУ, конечно, а может даже - и ООС xDD    И до беты не дошла.

▼Скрытый текст⬍

    Абсурд. Вот то слово, которые навязчиво бьется в голове у Алвы последние пару недель. Абсурд. Нет, политические браки между мужчинами, конечно, случаются в Талиге, как и между женщинами. Политика – такая сука, что и на ызарге женишься, если потребуется. Но обычно для этого требуется нечто большее, чем просто прихоть, пусть и короля. Впрочем, в этом абсурде каждый обретает что-то свое.
    Алва видит, как через алые стекла витражей проливается кровью солнце на каменные полы и стены. Стоящий рядом Ричард бледен, словно при смерти. Это для самого Рокэ происходящее – забавный абсурд; для вспыльчивого и принципиального Окделла – катастрофа.
    Звучит торжественная музыка. Алва лениво обводит взором высоких гостей. Вот король Фердинанд – жирный, белотелый в белом бархате, он похож на сдобное тесто, вроде того, что нянька замешивала в далеком детстве. Интересно, каково это осознавать, что ты лишь жалкая кукла на троне? Не король, не муж, не отец... Алве, всегда первому, странно и любопытно. Возможно, поэтому Фердинанд и взбеленился. Внезапная ревность была бы смешной и нелепой, если бы не последствия… Политический брак Повелителя Ветра и Повелителя Скал. Интересно, а все-таки – к самому Рокэ или к Ричарду ревновал король свою женушку?.. Кстати, о коронованных шлюшках.
    Королева в своем пышном наряде очаровательна. Даже дорогие ткани кажутся слишком грубыми для этого хрупкого создания. Алва хмыкает – он знает цену Катари. И всё же не может не признавать её изысканной, почти болезненной прелести. Сочетание этой непорочной красоты и животной страстности всегда возбуждало Рокэ. А сейчас… сейчас, пожалуй, не возбуждает – надоело. А Катари уже давно коллекционирует влюбленных юных оруженосцев, и не Алве её осуждать: каждый развлекается, как может, при этом вызолоченном, насквозь прогнившем королевском дворе. И всё же противно, что Окделл не видит за тонким станом и нежным личиком суть… Ну ничего, теперь у Алвы будет время. Он не станет торопиться, и Ричард сам придет к нему. Молодости свойственны ошибки, слепая вера и категоричность. Но Алве не нужна чужая безрассудность, он хочет, чтобы его любили с открытыми глазами. А Ричард умеет любить.
    Супрем Придд – довольный, словно обожравшийся спрут. Ему кажется, что он так ловко разыграл свою партию, поддержав абсурдную идею короля.  Один мужской брак – и не будет прямых наследников сразу у двух глав великих домов. Старый законник, зарывшийся в свои пыльные свитки, хорошо знает древние эдикты. Алве не раз пеняли из-за отсутствия семьи и детей, ведь признать непрямых наследников куда сложнее. Зато избавиться от сына главы дома почти невозможно. И тот же Окделл – прямое сему подтверждение. Уж как ходил и крутил хвостом Дорак после гибели Эгмонта, а всё же не сумел ни оспорить титул у юного Ричарда, ни даже наложить протекторат на Надор. Неудивительно, что Придд просто сияет, словно мальчишка, впервые попавший к Марианне. Ну, это ты рано радуешься, Повелитель Волн! Как бы корона не распробовала вольницу без великих феодалов, а то тебя же и сожрет, и даже щупалец на рыбный суп не оставит.
    Рокэ смешно. Сам он никогда не понимал подковёрную возню. Прыгают, интригуют, лапками машут, словно надеются, что синеглазая Смерть к ним не придёт никогда, а Леворукий в гости не позовет.
    Надрывно поёт хор. В висках звенит, в пояснице ноет и хочется сесть. Неужели так выглядит начинающаяся старость? Рокэ всегда казалось, что он погибнет в бою или на дуэли, погибнет молодым, лихим и прекрасным, не успевшим увидеть седину в темноте своих волос. А вчера лекарь ему сказал поберечь спину. И напрасно Алва его убеждал, что сидит в седле с трех лет, а шпагу держит в руке с четырёх. Лекарь только почтительно поклонился и выписал вонючую мазь. Мерзость!
    Квентин Дорак усмехается. Он-то знает цену молодости и красоте, этот коварный, негласный властитель Талига, прикидывающийся безобидным, седовласым священником. Он тоже поддержал безумную идею короля, потому что от Алвы наследников всё равно не дождешься, а Повелителей Скал, а с ними и всех Людей Чести можно поприжать. Обыграл кардинал супрема, как гоган крестьянина на рынке. 
    И всё же когда эта вакханалия закончится? Уже хочется поскорее выйти на свежий воздух – тут от благовоний душно, а от лиц тошно. Окделл стоит не живой, не мертвый, неотличимый от древних каменных статуй. Словно и не шелохнулся ни разу за всю церемонию. На Катари не смотрит – видимо, стыдно. На Штанцлера тоже – видимо, мерзко. Ну с поганой овцы хоть шерсти клок, всё же есть прок и сейчас от этой свадьбы - прозрел. Ричард всё надеялся, что эр Август укроет его своим плащом от позора. Этот укроет как же, да он последнюю рубаху отберет и скажет, что на благие дела и возрождение священной Талигойи.
    Алва хмыкает, и обнаруживает, что все на него смотрят и чего-то ждут. Прослушал… однако, какой конфуз – проспать погруженным в мысли собственное бракосочетание. Алва хмыкает громче – забавно. У Ричарда на щеках пляшут пятна гневного румянца.
- Юноша, - шёпотом спрашивает Рокэ, - а чего они хотят?
- Чтобы вы мне браслет надели, монсеньор, - шипит тот сквозь зубы.
- А ну это можно, - Алва бережно, почти нежно, заключает широкое запястье своего оруженосца в золотой обруч.
    Ричард вздрагивает, словно от удара, но к выходу идет с гордо поднятой головой. Он спас Надор – выкупил его от непомерных налогов и тягот собою. А заодно спас и Эпинэ. Этому Окделлу только дай волю за какое-нибудь дело чести улечься на жертвенный алтарь. Он тут единственный, кто в этом браке не ищет личной выгоды. Единственный блаженный. Поскольку сам Алва, идущий рядом с ним и задумчиво оглядывающий прямую крепкую фигуру, не настолько благороден, так что планирует эту выгоду поиметь. Всё, что ему нужно, - это время. И Ричард никуда не денется от него. Алва умеет ждать.
Новобрачным навстречу выходят король и королева, заставляя замереть в почтительных поклонах. Катарина, как всегда, печальна и мила. А Фердинанд впервые на памяти Алвы со времен своей собственной свадьбы выглядит по-настоящему оживленным:
- Примите наше поздравление, господа! Да будет ваш брак столь же счастливым, сколько и у нас с моей дорогой Катари.
- Благодарю, ваше величество. Но никто не смеет равняться с королевской четой в семейном счастье, - с ядовитой любезностью откликается Алва.
Катарина на секунду с яростью стискивает веер, но тут же нежно улыбается и что-то мурлыкает Ричарду, не поднимающему на неё глаз.
- Мы не будем задерживать, ведь впереди у вас самое главное – брачная ночь. Любой брак, а особенно брак столько высокородных людей должен быть консумирован, - тяжело и весомо говорит Фердинанд.
И все замирают. Так тихо, что слышно, как шуршит за окнами и открытыми дверями ветер. Окделл вскидывает голову:
- Ваше Величество! Простите мне мою дерзость, но это невозможно! – в его глазах плещутся ужас и ярость.
Алва чувствует, как в виски ввинчивается раскалённый прут головной боли.  Конечно, он планировал оказаться рано или поздно с Ричардом в одной кровати, но явно не сегодня. Вот и Фердинанд, вот и жирная, безвольная куча теста!
- Политический союз в интересах государства не предполагает, что супруги обязательно должны разделить брачное ложе, - Рокэ слышит свои спокойные и равнодушные слова словно издали.
    Он не настолько разбирается в законах, но знает, что подобное встречается и достаточно часто.  А сейчас важно не дать Окделлу нанести открытое оскорбление коронованной особе. 
- Только в том случае, если один из супругов малолетний или же брак заключен по доверенности между людьми, находящимися друг от друга на расстоянии больше одного дня пути, - раздается медоточивый голос супрема. – Однако, и вы, герцог Алва, и вы, герцог Окделл, - взрослые мужчины и пребываете в нашей славной столице, а значит ничто не мешает вам сегодня же подтвердить союз и на ложе. В противном случае брак можно признать недействительным, не так ли, Ваше Высокопреосвященство?
    Дорак, помедлив, кивает. Ну, конечно, он знает, что самого Алву подобная телесная близость не шокирует, а чувства Окделла его волнуют куда меньше, чем вопросы внутренней политики.
Ладонь Ричарда осторожно ложится на эфес шпаги – только не это! Рокэ быстро накрывает рукою его пальцы и стискивает, предотвращая дальнейшее движение.
- Надеюсь, вы не желаете, чтобы консумация была публичной? – цедит Алва ледяным тоном, давая понять, сколь опасен будет положительный ответ для любого, включая и кардинала, и короля.
- Разумеется, нет. Достаточно вашей клятвы честью.
Всё продумали! Алва, поклявшийся кровью, просто не рискнет лжесвидетельствовать, а Ричард с его твердолобыми понятиями о чести не захочет.
- Держите себя в руках, - шепчет Рокэ на ухо своему новоявленному супругу, - поговорим дома.
    И они наконец выходят на улицу, где ветер уже по вечернему свеж, а солнце тонет в закатных лучах.

***
    В спальне тепло. В вазах стоят цветы, а на столе вино, кубки и свежие фрукты для новобрачных – злая насмешка. Вид пышной белой постели повергает Окделла в оцепенение.
- Нет, - шепчет он и отчаянно, как ребенок, мотает головой. – Простите, эр Рокэ, но я не могу… просто не могу! Я же не знал, что так будет. Меня убедили, что это просто формальность. И я подумал…
- Вы подумали, что ваше герцогство и герцогство Эпинэ стоят вашей свободы и возможности иметь прямых наследников, Ричард, - Алва нарочно называет его по имени, избегая привычного насмешливого «юноша».
- Да! Но если бы я знал… Пусть завтра признают брак недействительным. Пусть будет, что будет – опала, презрение. Простите, я, наверное, трус! Но я не смогу… - он сглатывает и говорит глухо и страшно, - не смогу отдаться вам, монсеньор.
- Называйте меня по имени, все-таки мы супруги, - Алва падает в кресло, с облегчением чувствуя, как расслабляется спина, и наливает себе вина. – Значит, дело только в этом? В том, что вы не можете быть снизу?
Он задумчиво покачивает в длинных пальцах кубок и смотрит на Окделла – тот молча кивает.
Ричард сейчас похож на старую картину, которую Алва видел когда-то давно: там юношу приносили в жертву злым языческим божкам. Этот юноша был высоким и светловолосым. Внешне спокойный и стойкий он смотрел с затаенным ужасом на крючконосого жреца в темных одеждах, что заносил острый нож. Видимо, ему, Алве, уготована роль того самого жреца. Какая гадость!
- А как вы относитесь к тому, чтобы взять меня?
- Ч-ч-что?! – в серых глазах чистое, непорочное изумление.
- Я говорю, согласны ли вы совершить консумацию, если я буду снизу? Видите ли, после того, как мы вытерпели весь этот фарс с бракосочетанием, мне ужасно не хочется участвовать еще и в процедуре признания его недействительным. Придд способен уморить судебными процедурами даже законников, а я всего лишь скромный вояка, а не адвокат.
Рокэ говорит насмешливо – ему страстно хочется разбить это пахнущее страхом, стыдом и бессилием напряжение. Он предпочитает, чтобы в его спальне царили наслаждение и радость. В Олларии часто говорят, что Рокэ попробовал за свою жизнь все известные извращения в любви. И это почти правда, ибо среди них всё же отсутствует единственное и самое мерзкое – плотские утехи, которые приносят участникам отвращение, а не удовольствие.
- Вы хотите сказать, что готовы быть… как женщина?!
Иногда Окделл поражает своей... кхм, наивностью.
- Если бы я хотел быть как женщина, то сказал бы, - и Рокэ нарочно повышает свой голос до насмешливого писка, - милый, почему ты не перенес меня на руках через порог спальни и не уложил на кровать, усыпанную лепестками роз?
Ричард неуверенно улыбается:
- Я могу вас отнести на постель.
Алва усмехается:
- Я запомню ваше обещание. И я говорю, что не против быть снизу, как мужчина. И спешу заверить, мой дорогой супруг: то, что люди, хоть мужчины, хоть женщины, предпочитают в любовных играх, не имеет ни малейшего отношения к их мужественности. Как, кстати, и их пол. Я знавал женщин, которые водили в бой армии, а потом столь же страстно отдавались своим телохранителям. Да, и пару таких мужчин знал.
- Значит вам так нравится? – на лице Ричарда впервые за последние дни написано что-то помимо напряжения и готовности к удару. Сейчас это абсолютно щенячье любопытство.
Алва встает и поводит до хруста плечами, а потом снимает плащ:
- Мне нравится по-разному. Конечно, не буду вам лгать, я бы предпочел, чтобы мой любовник умел обращаться с мужчинами или хотя бы имел побольше опыта с женщинами. Но с другой стороны, опыт – дело наживное. А в том, что вы будете внимательным и чутким, я уверен. И имейте в виду, что растягивать меня придется вам. Это полезный навык, который стоит приобрести, а к тому же у меня сегодня болит спина, и я не собираюсь выгибаться, как кошка, чтобы делать это самому.
Ричард заливается краской, но покорно кивает – на занятиях по фехтованию бы такое послушание. И Алва, расстегивая пояс, добавляет:
- А сейчас, пожалуй, я отправлюсь совершить вечернее омовение, что и вам настоятельно рекомендую. После этих светских мероприятий на нас грязи больше, чем после дневного перехода с солдатами в Варасте.

***
    Рокэ стягивает рубаху, помедлив лишь мгновение, снимает и штаны – ложится на постель. Заметив ошеломленный взгляд Ричарда, целомудренно прикрывается простыней до пояса – м-да, это надолго. Зато происходящее по-своему трогательно.
- Разденьтесь, Ричард, - мягко говорит Алва.
Тот вспыхивает – белокожие всегда так ярко краснеют.
- Полностью?
- А это как вам больше нравится. Главное, постарайтесь не заляпать маслом одежду, - и он протягивает флакон из резного стекла Окделлу. – Прекрасная вещь, привезли из-за моря. Откройте и почувствуете благоухание.
Ричард покорно вытаскивает золотистую пробку из фиала и нюхает:
- Приятно, но не терпко.
- Не советую слишком яркие ароматы. Они очаровывают лишь на короткое время, а потом становятся слишком навязчивыми и вызывают головную боль.
    Окделл серьезно кивает, ставит флакон на столик и начинает раздеваться. Алва наблюдает за ним из-под опущенных ресниц. В Ричарде восхитительным образом сочетаются крепкий молодой мужчина, который уже куда выше и шире в плечах самого Рокэ, и невинный юноша, чье лицо еще не утратило восторженной наивности. Алва чувствует, как к нему закатной кошкой подбирается возбуждение. Подбирается просто потому, что он смотрит, как Ричард трясет ногой, пытаясь стянуть непокорную штанину – а они еще и не начинали!
В итоге Окделл все же оставляет свою пуританскую рубашку, которая прикрывает его соблазнительную фигуру едва ли не до колен – Леворукий побери этот северный Надор с его старомодными одеяниями! Но ноги у оруженосца хороши: длинные, стройные, крепкие. Щиколотки совсем не тонкие и не девичьи, но по по-своему изящные – по-мужски.
- Итак, что делать? – Окделл стоит навытяжку словно перед командиром на уроке фехтования.
Алва невольно улыбается:
- Для начала вы должны подготовить своего любовника. И знаете, пожалуй, начнем с плеч и спины, и вы попривыкнете к тому, что я не хрупкая барышня, и я расслаблюсь – у меня весь день ноет поясница. Вот когда порадуешься, что сегодня буду снизу, а вам восемнадцать, так что не в тягость взять на себя большую часть трудов, - и коварно подмигнув не знающему что сказать Ричарду, Алва подкладывает подушку и переворачивается на живот.
    И тут же слышит приглушенный выдох – закатные твари, шрамы!
- Эр Рокэ! Ваша спина…
- Просто по имени, Ричард, - Алва ядовито хмыкает, - увы, я не везде столь прекрасен, как обычно считают непосвященные. Если вам неприятно, просто набросьте на меня рубашку и делайте своё дело.
Он произносит это небрежно, но отчего-то на душе становится мерзко, словно Штанцлера с утра повстречал.
- Не говорите глупостей, Рокэ, - внезапно твердо обрывает его Ричард, а потом спины касаются горячие влажные губы.
Алва с тихим шипением выдыхает от неожиданности.
- Я делаю что-то не так?
- Ты делаешь всё очень даже так! Продолжай.
    Ричард долго оглаживает его плечи и спину широкими, чуть шершавыми ладонями, целует, а потом, осмелев, начинает обрисовать языком шрамы. Рокэ, готовившийся к долгим, неловким топтаниям, поражен, как быстро этот мальчишка входит во вкус. Прижимается грудью к его спине, прерывисто дышит в шею, жадно исследуя его тело.
    Потом на спину льется чуть прохладное масло.
- Я сейчас согрею, - поспешно говорит Ричард и принимается растирать его руками.
По спальне плывёт легкий аромат благовоний. К Леворукому лекаря с его вонючей мазью! Он, Рокэ Алва, будет лечиться герцогом Окделлом и дорогими маслами.
    Ладони постепенно начинают нырять под простынь, скользя по бедрам, касаясь ягодиц и тут же стыдливо возвращаясь к плечам.
- Её можно сбросить, - мягко подсказывает Алва, - мы оба понимаем, для чего мы здесь. И аккуратно, не то чтобы я сохранил вопиющую невинность, но снизу не был давно. Так что начинай с одного-двух пальцев.
    Ричард издает странный звук, но ничего не говорит – он вообще, судя по всему, решает поменьше говорить и побольше делать, и Рокэ полностью поддерживает его в этом стремлении.
    Пальцы входят осторожно, но всё равно приносят легкое неудобство. Разумеется, Алва подготовился. Поскольку с одной стороны, не хотел излишне шокировать Ричарда, а с другой – на юге заимел у морисков странную для Талига привычку быть чересчур придирчивым к чистоте. Конечно, когда для этого есть возможность, но к счастью, сейчас они дома, а не в военном лагере. За этими мыслями Рокэ внезапно настигают приятные ощущения – пока он раздумывал, Окделл явно освоился: и теперь уже откровенно трахает его пальцами, порою неуверенно поглаживая мошонку и член.
- Да, это хорошо, - хрипловатым голосом говорит Алва, возвращаясь к наставнической роли.
- А мы целоваться будем? – внезапно сладко выдыхает ему в затылок Ричард.
- А ты хочешь? – слегка удивляет Рокэ.
- Да! А то как-то… не по-людски.
    Алва тихо смеется.
- Что? – в голосе Окделла беспокойство и подозрительность.
- Ты восхитительный! Дай, я перевернусь. Эта поза чуть менее удобна для первого раза, но раз уж мы решили целоваться, как порядочные люди, то… - и тут Рокэ замолкает, растеряв все свои насмешки.
Он видит радостную улыбку Ричарда, серые глаза, пылающие восторженной нежностью, порозовевшие губы.
- Иди сюда, - хрипло говорит Рокэ, притягивая его к себе.
    Тяжелое горячее тело прижимается к нему со всем сокрушительным пылом юности, и Рокэ хочется верить, что в этом плотском желании есть и доля влюбленности – пусть еще неосознаваемой. Он целует Ричарда, жадно и бесцеремонно вылизывает ему рот. Ласкает руками и, возможно, царапает кольцами ему спину. Касается ладонью его лица – в этих грубоватых, словно вытесанных из камня чертах есть что-то подлинное, настоящее, неиспорченное. Такие лица, наверное, были у древних воинов из позабытых легенд.
- Мне можно? – шепчет Ричард.
- Да, - Алва подается вперед, чувствуя, как супруг входит в него.
Ричард честно пытается медленно и мягко, но получается все равно чуть грубовато и каким-то рывком – мальчишка. Рокэ чуть усмехается.
- Тебе не больно? – глаза у Ричарда совершенно шалые.
- Нет. Но постарайся двигаться плавно, - выдыхает Алва ему в рот, вовлекая в новый поцелуй и возвращая его ладонь себе на член.
    Окделл, явно растерявший все мысли от осознания, что берет своего сеньора, безуспешно пытается как-то контролировать себя и ситуацию. Ричард такой горячий, юный и живой, что Рокэ дико и страшно. Ему хочется напиться этой невинной страстности, этой простодушной похоти, прикоснуться к этой любви…
Дикон начинает ускоряться, и Рокэ прижимает ладонь к его груди останавливая:
- Медленнее, юноша, прочувствуйте наслаждение, - мурлычет, словно закатная кошка, Алва, наслаждаясь своей властью над Ричардом.
Тот послушно кивает и какое-то время соблюдает ритм, но потом вновь срывается в быстрые, почти беспорядочные движения, бесстыдно вбивая его в кровать. Но Алве уже плевать, он стискивает ногами его бедра, и шепчет ему на ухо всякие откровенные непристойности, смешанные с ласковыми словами, и прикусывает зубами ему плечо в момент высшего удовольствия.

- Ну, юноша, - ухмыляется Алва, когда они лежат в постели рядом, потягивая вино из одного на двоих кубка, - как вам наша первая брачная ночь?
- Невероятно! – блестит глазами Окделл. – Но отчего же опять «юноша», я думал, что теперь вы будете меня называть: «Сильнее, Рича-а-ард!»
- Дерзкий оруженосец, - смеется Алва.
- Твой супруг, - улыбается Ричард. - Спасибо, монсеньор… Рокэ.
Алва кивает и молча проводит пальцами по его лицу.
- Мы поменяемся в следующий раз, - решительно говорит Окделл.
Ну вот, вновь упрямый герцог Севера – всё ради справедливости!
- Это необязательно, - пожимает плечами Алва.
- Так будет честно.
- Тут нет никаких правил.
- Где?
- В постели.
- А я думал, ты скажешь: в любви.
Алва вздрагивает, но потом деланно ухмыляется, однако Ричард не дает ему сказать, бесцеремонно закрывает рот широкой ладонью:
- Лучше молчи, а то испортишь момент какой-нибудь своей насмешкой. Просто… я хочу попробовать.
- Не стоит только переступать через себя.
- Не буду, - он наклоняется к Алве и быстро целует его руки.
Касается языком тонких линий на коже, трогает бесчисленные кольца, облизывает выступающую косточку на запястье и вбирает в рот тонкие пальцы. И Рокэ откидывается на подушки и блаженно закрывает глаза.

Анон

Re: ОЭ-фест

142. Алвали, мпрег, волшебный мир Кэртианы, где эории при удачном (или не очень) стечении обстоятельств могут беременеть. Ли ждет ребенка, психологически ему в целом норм, и с Алвой отношения норм, но физически крайне хуево. Смерть от родов; желательно не стеб и не крэк.

▼смерть персонажа⬍

Отеки не проходят и через два месяца - напротив, усиливаются. Стройные сильные ноги Лионеля превращаются в рыхлые, одутловатые уродливые подставки, не влезающие не только в сапоги, но и в домашние мягкие туфли. Впрочем, ходить больно, а голова болит и кружится. Если резко встать, в глазах начинает двоиться, а читаемые документы и книги покрываются странными черными пятнами, которые не удается сморгнуть. Лионель сжимает зубы и откидывается на подушки. Через пару недель все должно закончиться, ребенок родится, и тогда его тело придет в норму. Он в самом расцвете сил, ему только сорок лет, надо только пережить, перетерпеть еще немного. Леворукий побери то, что эориям вынашивание дается тяжелее, чем обычным женщинам. Цена за наследство абвениев высока, но и награда  достойна. Росио сидит в ногах и тихонько играет на гитаре - от громких звуков болит голова, но от невозможности ни читать, ни двигаться можно сойти с ума.
Регенту нужно быть во дворце - но Рокэ гоняет курьеров,секретарей и заместителей в хвост и гриву, и проводит у постели Лионеля почти все время, что тот не спит. Сам Росио спит непонятно когда - ночами он читает документы за себя и за кансильера. Он похудел и осунулся, но смотрит так, как будто Лионель все еще строен, прекрасен и здоров. Росио старше на четыре года - и не дай Создатель ему пройти через такое. Хватит с него испытаний - и  Винная, и Багерлее, и дыра… У Лионеля двое младших братьев, одного ребенка, наследника Кэналлоа, будет достаточно.
Рокэ играет любимые мелодии и смотрит на мужа. Лица почти не видно за животом, по которому изредка пробегает дрожь - даже сквозь рубашку и одеяло видно, как младенец движется внутри. Это невозможное, невероятное чудо - их сын или дочь.
Лионель резко вздыхает, и Рокэ откладывает гитару в сторону и подходит узнать, не принести ли воды, фруктов, или помочь встать и дойти до ночной вазы. И бросается к любимому - лицо дергается, словно не может решить, улыбаться или скалиться. Застывший взгляд смотрит в никуда, и огромные зрачки закатываются назад, оставляя страшно белые глаза под полуприкрытыми веками. Рокэ трясет Лионеля за плечи, в ужасе, и дергает за шнур - сейчас надо послать за лекарем. Тот не реагирует ни на что, только сжимаются сами по себе в кулаки руки. Прибежавший Хуан отдает приказания, сам подскакивает с другой стороны, отбрасывает одеяло - как раз к тому моменту, как Лионель внезапно запрокидывает голову назад, бледный, напряженный, весь натянутый, как струна. Падает с кровати сброшенная гитара, синеет лицо, глубже становятся складки у рта - и перестает вздыматься грудь. Рокэ впивается в его губы поцелуем жизни, проталкивая воздух в легкие, Хуан ритмично сжимает ребра напротив сердца. Дергаются руки и ноги в судорогах, сбивая простыни, но наконец грудь вздрагивает сама по себе и дыхание вырывается из легких громким хрипом. Рокэ отрывается от обмякшего мужа и вытирает рукавом пену, стекающую с его губ. Тот без сознания, но дышит, а его сердце бьется.
Прибежавший лекарь моет руки касерой - ребенок родится сегодня, сейчас, пока не наступил новый приступ. Кровопотеря полезна больному, но может убить младенца. Прибегает со стопкой полотенец Хуан, проводит прямую на бледном животе скальпель, снова вытягивается в струну тело и синеет лицо, засовывает руки по локоть - или только так кажется? в живот старый мориск, достает шевелящееся существо. Рокэ с силой выдыхает воздух в рот Лионеля - челюсть пришлось размыкать силой, останутся синяки, дышит снова и снова, пока детский мяукающий крик не заставляет его повернуть голову. Из разреза на опавшем животе почти не сочится кровь. Этого не может быть, раны в живот всегда кровоточат, да из любой царапины крови больше - и Рокэ снова дышит за Лионеля, стараясь, надеясь, молясь Леворукому, Создателю, Абвениям и всем кошкам, пока ему самому не перекрывает горло рыданием.

Анон

Re: ОЭ-фест

Дубль

Отредактировано (2022-11-24 08:40:03)

Анон

Re: ОЭ-фест

заявка первого тура

64. Алвали, ЕР, мпрег. Беременный Лионель и курлыкающий над ним Алва. Без больноублюдочности и жести, ХЭ

курлыкающего Алвы почти нет, жести нет, комфорт наличествует (это правда комфорт), есть рейтинг, немножко Арлетты и Эмиля, поток сознания, ООС можно объяснить неординарным состоянием персонажа

▼ 2300 слов, не вычитано⬍

Бессонница не желала отступать ни от травяных отваров, ни от смены постели, не спасали ни открытые в летнюю ночь окна, ни теплое молоко с мёдом. Проворочавшись в постели несколько часов, не способный заснуть, перекладывая подушки поудобнее, он так и не сумел устроиться. Ребенок, чувствуя его беспокойство, беспокоился тоже, пинался внутри, то ли разделяя бессоницу Лионеля, то ли выказывая своё неудовольствие. А может, он просто был шебутным сорванцом уже сейчас.

В конце концов  Лионель встал, замотался в необъятный тяжелый шелковый халат, который уже давно ничего не скрывал, и вышел в сад. Марта, его служанка придремавшая в соседней комнатушке, конечно же проснулась, поспешила за ним с плащом и теплыми тапочками, но сделал это хотя бы молча и тихо. Будить Рокэ Лионель ей запретил после первого же раза.

В саду было не то чтобы многим свежее, чем в спальне с открытыми окнами, но почему-то спокойнее. В доме то ли стены давили, то ли… в любом случае, это было нервное, и такое состояние раздражало Лионеля ещё больше. Получался замкнутый круг: злился на себя за то, что не мог успокоиться, а успокоиться не мог, потому что злился. Он понимал, всё прекрасно понимал, и за прошедшие месяцы даже смирился с происходящим и начал находить в своём состоянии некоторые плюсы. И всё равно не мог не злиться. Вредное в его положении чувство.

Кресло в саду было поставлено специально для него: пледы, подушечки, скамеечка для ног, книга на столике рядом, забытая прошлым утром — необходимый комфорт, понятная ненавязчивая забота, всё это не вызывало восторга. Лионель никогда не думал, что будет настолько скучать по своему кабинету во дворце, по потоку бумаг, по суете и бардаку, который предсказуемо встретил их с Рокэ по возвращении в Олларию. Лионель даже не понимал, насколько был счастлив в те… тогда Лионель не знал, что впереди у него всего несколько недель.

Марта, пятая в череде тех, кого одобрили и он и Рокэ, оказалась и правда толковой Отлучилась на какие-то несколько минут, совершенно незаметно, и вернулась с тарелкой перекуса и заваренной ромашкой. Ромашка Лионеля раздражала меньше всего из дозволенного ему питья. Фрукты тоже казались сносными, как и сыр. Не то чтобы Лионель постоянно испытывал голод, но сметал незаметно для себя всё подчистую. Из всех в доме только эта тощая и казавшаяся слишком молодой девица умудрялась вкармливать в него всё необходимое, не раздражая. Была бы она мужчиной, Лионель не отказался бы от такого камердинера.

Остальная челядь чувствовала, что он недоволен, раздосадован, зол, но настолько пыталась услужить, настолько радовалась, удивлялась, смотрела украдкой, беспокоилась и совсем не украдкой заботилась, что иногда — часто — Лионель задумывался, а не высказать ли Росио пожелание о полной смене слуг. Тот бы выполнил.

Условная темнота короткой и лунной летней ночи сменялась постепенно сизыми сумерками, пока ещё едва ощутимыми, стало зябко, и на колени лёг плащ.
Теплый отвар согревал, вкус не отталкивал, и на том спасибо.

После первых недель, когда они ещё не понимали, что происходит, Лионеля тошнило буквально от всего, подозревали и отравление неизвестным медленно действующим ядом или экзотическую болезнь, возможность просто не испытывать отвращение к пище казалась подарком. Матушка, которой Рокэ всё же написал, приехала в Олларию, поглядела на то, как её старшего любимого сына выворачивает пятый раз за день, и высказалась, что это удивительно похоже на то, что с ней было, когда она носила своих детей. И не поняла, почему они с Рокэ синхронно побледнели и вскочили. Лионель тогда впервые выругался при матери, а Рокэ уронил бокал с оглушенным: это невозможно. Срок они посчитали одновременно.

Сначала Лионель не хотел верить. О, он верил! Верил безоговорочно, поверил сразу и до конца. Но не хотел, отчаянно не хотел. Он был готов умереть в любой момент, хотя Рокэ это очевидно не устраивало с самого начала. В лучшем случае убить кого-нибудь, но это был бы слишком легкий выход. Ради того, чтобы вернуть Рокэ, чтобы он жил, Лионель готов был приносить кровавые жертвы младенцами. Озвученная цена была не казалась непомерной.

Жизнь за жизнь, сказали ему тогда. Лионель согласился, не раздумывая, уверенный что речь о его жизни.

С губ сорвался смешок. Всегда есть возможность умереть родами, так что, может он и угадал. Лионель был уверен, что ребенок выживет обязательно иначе не стоило огород городить. Он инстинктивно — не должно у мужчины быть таких инстинктов — положил руку на живот, погладил. Ребёнок вёл себя спокойно, наверное тоже хотел на прогулку. Рокэ прикасался к его животу гораздо чаще, чем сам Лионель, без всякого повода. Как будто то что было внутри занимало его полностью, было важнее всего на свете. Ревновать к тому, что живет в собственной утробе было на взгляд Лионеля верхом абсурда. Тем более, он знал, буквально на себе ощущал, что это не так. Хотя бы потому, что Рокэ не отказывался от близости.

Лучше бы он не отказывал Лионелю в возможности и дальше заниматься делами. хоть какими-нибудь. Но после того, как прошло первое недомогание, перестало воротить от еды и просто в самые непредсказуемые и неудобные моменты, начал расти живот. Сначала это можно было скрыть. Лионель продолжил ездить верхом, заниматься делами, наносить визиты, несмотря на протесты всех, начиная с матери, все еще пребывающей в глубоком шоке, но уже развившей бурную деятельность в ожидании внука и пытавшейся окружить сына заботой. Рокэ приставил к нему нескольких лекарей, дежуривших по очереди, расширил штата секретарей и заместителей, и каждый вечер регент Талига бросал всё, что бы его не занимало, чтобы лично выпроводить Лионеля домой.

Самый неприятный разговор между ними состоялся чуть позже, в присутствии матери. Возможно, потому Лионелю и удалось в итоге настоять на своем, что Рокэ с матушкой не договорились. Уезжать из Олларии Лионель не хотел. Ни в Сэ, ни в Кэналлоа, ни куда угодно вообще. Да, он прекрасно понимал, что беременный кансильер это сенсация на весь Талиг, а то и Золотые Земли. Кансильер, беременный от регента, это был уже анекдот. Рокэ носился с ним, а вернее с его беременностью, как курица с яйцом, и отцовство очевидно не осталось бы тайной. Леворуким Лионель уже был, и ему понравилось. Кем он будет теперь, не хотелось даже думать.

Кэналлийцы в доме готовы были на него молиться, ведь он носил наследника соберано. И именно поэтому Лионель категорически отказался от поездки в Кэналлоа. В Сэ… у него не было никаких разумных причин, чтобы отказаться. Но впервые в жизни Лионель не хотел находиться рядом с матерью. Как бы она его не любила, как бы искусно ни изображала радость. Да, поверила, смирилась, приняла, но… Это самое “но” Лионель считывал безошибочно, и не понимал его природы. Не понимать он не любил, а сейчас ещё и не хотел. Хотел он, раз уж нельзя жить обычной жизнью, забиться в нору и шипеть. На всех. Даже на Рокэ и мать.

Как ни абсурдно, положение спас Эмиль. При том, что им с Арно они с матерью решили не писать, Эмиль таки исхитрился приехать. Лионель почти безвылазно сидел на Площади Оленя, слухи о его нездоровье успели разойтись, визиты во дворец длились не долго, а еще беременность — о как Лионель ненавидел это слово — совершенно его не красила. К счастью, он мог себе позволить просто игнорировать слухи.

Близнец, нагрянувший без предупреждения, посмотрел на Лионеля в домашней одежде, скользнул взглядом по уже довольно внушительному животу и шокированным не выглядел совершенно. Улыбнулся, и сообщил без какого-либо смущения, что теперь понимает, от чего его мутило три месяца. Об этой стороне их с Эмилем бытия Лионель благополучно забывал раз за разом — сам он чувствовал близнеца крайне редко. Мелочно позлорадствовать, что не один он мучился было внезапно приятно.

Единственное, чему удивился Эмиль было: — Но вы же с Рокэ никогда раньше? До Излома?

И это было правдой. Они были с Рокэ близки, ближе чем с Эмилем, что уж говорить о ком-то ещё. Лионель предпочитал называть это дружбой, и знал, что на самом деле это нечто большее. Но никогда между ними не вставал вопрос о близости телесной. Никогда до того момента, пока Лионель не полез за ним в Лабиринт.

Он никогда не представлял себе их с Рокэ близость. В тот момент такой способ привязать к себе Рокэ казался даже логичным. “Это свяжет вас”. Связало. Дальше просто некуда. Естественно, с Эмилем он ограничился краткой версией. Не как для матери, но ни слова о чувствах. Хотя Эмиль с привычным бесстыдством интересовался совсем другими подробностями, не чувствами. Скотина.

Они и с Рокэ это не обсуждали. Ни чувства, ни постель. Просто ещё одна грань их близости, и Лионель разве что задумался, как так вышло, что они не стали любовниками раньше. Банальнейшее и пошлое “ни с кем не было так хорошо” оказалось правдой настолько, что озвучивать было излишним. Они всегда понимали друг друга с полуслова.

Лионель прижал ладони к лицу почти так же, как делал Рокэ, стирая незаметно накопившееся напряжение, провел вниз, по шее к плечам, разминая. Птицы просыпались и начинали орать что-то своё, мелодичное и резкое одновременно. Радовались жизни.

Марта приблизилась, обозначая себя шорохом юбок.

— Желаете вернуться?

Ну да, скоро проснется Рокэ, и первым делом заглянет в его спальню. Немного заспанный, со стороны незаметно, но Лионель знал, куда смотреть. С утренним стояком, подносом с завтраком и вчерашним отчетом заместителя кансильера. Вечером Лионель делами не занимался. Четыре часа в день. Именно в день, а не в ночь — ограничил Рокэ и уперся рогами, которых ни его герб, ни поведение Лионеля не подразумевало.

А вот трахаться Рокэ готов был по первому требованию. Ласкал, словно Лионель был хрустальным, не заботясь о собственном удовольствии. Про себя Лионель знал, что будь у него жена в положении, он бы просто ее не коснулся. Рокэ старался: ласкал языком, пальцами, не пытаясь проникнуть, не требуя ничего, разве что просил помочь себе руками. Эта бережность и благоговейная нежность должны была льстить, но вызывали только благодарность и тяготили с каждым разом все больше.. Но желание, не смотря на беременность, не стало меньше, а мориский лекарь отсоветовал полное воздержание, раз беременность шла своим чередом и не вызывала проблем. Лионель исправно кончал от ласк и не понимал, что его не устраивает.

Сейчас его устраивало все. Правда, тогда первым порывом было набить близнецу морду, что Лионель и сделал с превеликим удовольствием. Не соотнести между собой пьянку, которую Эмиль устроил с Рокэ, и явление того на следующую же ночь. Они и раньше почти не менялись, это казалось естественным, правильным, Рокэ был страстным и напористым, любил сильно, до изнеможения, отдаваться ему было приятно, как никогда и ни с кем. Отдаваться ему было приятно до умопомрачения. В те несколько раз, когда Лионелю выпало вести, его самого накрывало нежностью и несвойственной обычно осторожностью. Ласкал долго, старался дать все, что только мог, не до конца веря, что это происходит с ними, едва веря, что Рокэ готов подчиниться, принадлежать.

Но тут получив в руки податливого, очевидно желающего принадлежать Рокэ, Лионель сначала иррационально разозлился. Рокэ просил искренне, это чувствовалось. Лионель глупо переводил взгляд со своего вполне очевидного живота на Рокэ, и пытался осознать. А потом в голове что-то перещелкнуло.

В ту ночь он сначала отымел Рокэ в рот, грубо, как никогда раньше себе не позволял, а потом просто заездил, откуда силы взялись. Такого он не позволял себе не то что с любовницами, со шлюхами. Но наматывая волосы Рокэ на кулак, заставляя выгибаться, покрывая укусами спину и плечи, втрахивая в постель — округлившийся живот на диво не мешал — Лионель дурел от происходящего и не мог остановиться. Потом дотрахивал пальцами, не позволяя кончить, слушал мольбы переходящие чуть не в скулеж, слизывал с лица слезы, снова кусал, сильно, до боли, буквально всем собой пил его наслаждение, и понимал, что вот это было то, чего хотелось. Довести до исступления, до полной потери контроля, до криков, чтобы беспомощно цеплялся за плечи, смотрел невидящими глазами, не мог свести ноги и всхлипывал на каждом движении.

К утру Рокэ больше лежал без сил, блаженно улыбался, а Лионель с изумлением понял, что впервые с момента как узнал о беременности, ему спокойно. Сытое, собственническое удовольствие вытеснило все остальные чувства, тревоги, сжатая внутри пружина ослабла. Но все же не удержался, спросил. И по тому, как Рокэ смутился, понял, что угадал.

Эмиль появился через три дня, невинно поинтересовался самочувствием и совершенно не удивился, когда без каких-либо прелюдий получил по лицу. На его довольную ухмылку Лионель, вместо холодной отповеди, кинул в него подвернувшейся под руку чернильницей и послал в самых не куртуазных выражениях туда, где сам давно не был. Любящий брат пожелание перевыполнил.

Как он это сделал, оставалось для загадкой, но спустя еще два дня, Эмиль увез матушку обратно в Сэ. За это хотелось от души добавить. Как и за предложение Рокэ перебраться на улицу Мимоз. Вариант уехать в какое-нибудь из поместий, где не будет вообще никого, кроме слуг, Лионель обдумал, и сам отверг.  Пресловутое “дома и стены помогают” оказалось еще одной ошибкой. Поблагодарить за помощь Лионель решил потом, когда все точно будет хорошо. И задать пару вопросов, конечно.

Разумеется, Лионель продолжал раздражаться на все подряд, беспокоится, уставал все быстрее и больше. Растущий живот не добавлял ни удобства, ни довольства собой. Но тяжесть, лежащая на плечах каменной плитой, стала меньше. Непонятно, нелогично, но заниматься самоанализом Лионель решил тоже после.

Рокэ попросил, и Ли согласился с его доводами и почти прекратил работать. Почему-то это оказалось сделать гораздо проще. Сам Рокэ при этом стал бывать дома меньше, и это тоже непонятным образом помогло. Стало проще принимать его заботу, вдруг ставшую почти ненавязчивой и ласку. Все еще было страшно, временами очень.

Шелест травы и тихое “вы свободны” выдернули из размышлений. Рокэ бросил свою привычку подкрадываться бесшумно и обнимать, а Лионель странным образом перестал угадывать его появление и вздрагивать от прикосновений. Что уж он там понял, тоже вопрос на потом. На плечи легли знакомые руки, сжали с осторожной силой. Вот массаж Лионеля не раздражал вообще. 

— Будешь теперь отсыпаться днем?

— Буду, — Лионель кивнул, соглашаясь. — Я становлюсь соней.

— Зато во сне время течет быстрее. Врач говорит, что уже скоро.

— Еще никому не удалось проспать собственные роды.

— А жаль, — Рокэ продолжал медленно, с силой разминать плечи. Лионель тихонько фыркнул.

— Да, я тоже так думаю.

— Пойдем в дом?

— Еще немного. Сейчас совсем рассветет. И шею тоже. И потом ноги.

Прикосновение губ к волосам было почти неощутимым.

— Но потом я побуду домашним тираном и отведу тебя домой.

—И правда, тиран и деспот, Лионель рассмеялся.

— Для тебя, все что угодно. Ты же знаешь.

— Все, что угодно? Подожди минуту, сейчас придумаю что-нибудь невыполнимое.

Отредактировано (2022-11-24 08:41:01)

Анон

Re: ОЭ-фест

13. Ливенпорт, нуар!АУ, отношения полицейский/подозреваемый, рейтинг повыше.

1600 слов, упоминается алвали, ли/мэллит, ли/фрида, алвадик, спасибо фрэнку миллеру за наше счастливое все, с высоким рейтингом не срослось

▼Скрытый текст⬍

У Лионеля Савиньяка глаза Леворукого.

Их густая чернота кажется темнее отравленных сакоттой подворотен Олларии. Они подобны капкану. Под взглядом этих кошкиных глаз инспектор Давенпорт чувствует себя голым.

Парадный зал городского совета мерцает огнями, по глазам бьют вспышки камер, в ушах звенит чужой неестественный смех. Столичная элита встречает Зимний Излом четырехсотого года. Несчастливый и тягостный будет год, если верить старым приметам.

Давенпорт делает глоток кислого вина. Он неудачник и оттого верит, что в этом году ему наконец повезет. Он даже не хочет стать героем, нет. Олларии ведь не нужны герои, ей нужны дельцы вроде Лионеля Савиньяка.

Просто немного гребаного везения будет вполне достаточно.

«Вернись домой, Чарли», — просит мама каждый раз, когда у Давепорта отыскивается минутка для звонка. Он обещает, что конечно, обязательно, скоро он снова шагнет в родную северную серость и забудет о столичных амбициях, совсем как отец и братья.

Но для начала нужно раскрыть это проклятое дело.

У Савиньяков образцовая семья: еще нестарая ослепительно красивая мать, носившая свое давнее вдовство точно рыцарские доспехи; близнецы, один — бизнесмен, совладелец винокурен в Алвасете, другой — самый молодой маршал за последний круг; младший сын, восходящая звезда бейсбола. Все портит лишь бездыханная женщина в ванной.

Фрида Ноймаринен-Савиньяк, тридцать лет, профессиональная светская львица, первая столичная красавица и любимая супруга Лионеля Савиньяка, найдена мертвой в собственной квартире. Давенпорт хорошо помнит: красная от крови вода, изрезанные бритвой запястья, размазанная косметика на белом восковом лице. Основная версия — самоубийство. Не основная даже, единственная, другие настоятельно не рекомендуется рассматривать. Семья скорбит, не стоит лезть с расспросами, все ведь и так ясно.

Похороны были роскошными. Покойница оценила бы.

Давенпорт, однако, не верит в ту версию, что ему скормили, не может поверить, и потому пьет отвратительное вино в окружении богатых ублюдков. Он смотрит на Савиньяка и знает: мерзавец лжет каждым словом и жестом. Он не скорбит, он наслаждается свободой.

Похороны были меньше месяца назад.

От духоты мысли воспаляются и плавятся. Нужно подышать, и Давепорт шагает на балкон, в зимнюю ночь. Он смотрит на мерцающие огни Олларии, дышит ее несвежим воздухом и думает, что заблудился и попал в капкан, и выхода нет.

— Скажите, вам тоже скучно в этой толпе, инспектор? — раздается за спиной тягучее и скучающее.

Давепорт вздрагивает от неожиданности и оборачивается. Черные глаза Савиньяка смотрят с веселым превосходством. Это породистое лицо хочется ударить, но Давенпорт терпелив.

— Я пришел не для веселья, — сухо отвечает он.

Савиньяк склоняет голову вбок и становится похожим на хищную птицу.

— А зачем тогда? Следите за кем-то? — губы искажает усмешка. — Впрочем, не отвечайте. Это совершенно не мое дело. Вы курите?

Давенпорт не курит — вот уже две недели не курит, поспорил с комиссаром Райнштайнером, что в этот раз не сорвется. Однако подбородок против воли согласно кивает.

— Вот и славно. Мне как раз привезли отличный табак из Багряных Земель.

Давенпорт наблюдает, как тонкие длинные пальцы крутят самокрутки: первую Савиньяк засовывает себе в рот и прикусывает зубами; вторую делает медленнее, будто красуясь. Когда розовый язык облизывает кончик бумаги, Давенпорт чувствует дрожь.

Спать с мужчинами он завязал около пяти лет назад и ни разу не сорвался. Хватит на его долю и другой гнили.

— Прошу, инспектор.

Их пальцы соприкасаются, и внутренняя дрожь становится слаще, и хочется, чтобы красавица Фрида и в самом деле убила себя сама, без чужой помощи. Но это неправда, Давенпорт не забывает об этом даже когда ему демонстративным жестом дают прикурить от зажженной сигареты. Он делает затяжку и едва не давится дымом с непривычки.

Табак и в самом деле отменный. Савиньяк курит молча, и Давенпорт также не говорит ни слова. Воздух пахнет зимней слякотью и пеплом. Красавица Фрида гниет в мерзлой земле, а инспектор Давенпорт любуется ее убийцей.

— Приятно было поговорить с вами, инспектор, — окурок летит с балкона вниз. С высоты он похож на крупную снежинку.

В Олларии редко бывает снег, не то что на Севере.

— Передайте мое почтение комиссару Райнштайнеру. Хорошего вечера.

Давенпорт безмолвно кивает. Комиссар Райнштайнер — честнейший и умнейший человек, однако излишняя прямолинейность мешает ему. Он не видит Савиньяка таким, какой он есть. А Давенпорт видит — и заставит увидеть остальных. Второй окурок также отправляется вниз, в мерцающую вечерними огнями тьму.

***
Мэл танцует, словно ангел, спустившийся с небес.

Держась одной рукой за блестящий шест, она парит в воздухе, не касаясь пола. Мгновение — и Мэл уже переворачивается вниз головой; ее рыжие волосы подобны пламени. Сегодня на ней зеленое белье.

Давенпорт глядит на нее и пьет. Такие девушки, как Мэл, никогда на него не посмотрят, нечего там ловить. Однажды он почти решился засунуть двадцатку ей в трусики, но не посмел и вложил в маленькую ладонь. Мэл улыбнулась, и Давенпорт дрочил на ее светлую чуть застенчивую улыбку всю неделю. Подойти еще раз он не осмелился, а потом узнал: у малышки Мэл есть серьезный покровитель, господин Лионель Савиньяк. Интересно, знала ли его покойная жена?

Интересно, мог бы Савиньяк убить ради своей содержанки?

Давенпорт сомневается. Мэл чудесная, но ради таких женщин не убивают. По крайне мере, такие подлецы, как Савиньяк. Он сейчас в зале, любуется своей девочкой, своим несомненно успешным вложением, хлопает. После выступления Мэл спускается со сцены, бежит к нему и запрыгивает на колени.

Давенпорт не знает, зачем смотрит. Ладонь Савиньяка обнимает тонкую талию, холеные пальцы засовывают свернутую купюру между аккуратных маленьких грудей. Мэл ловит его ладонь и подносит к накрашенным алым губам. Она счастлива. Давенпорт понимает, что у него встал.

У мертвой Фриды губы тоже были алыми — как и вода вокруг нее. От этого воспоминания возбужение чуть отступает. Давенпорт чувствует тошноту — от себя, от сладкой парочки, от всей этой гребаной Олларии, отравившей и его. Он допивает свое пиво, оставляет чаевые и уходит.

Он ни на шаг не приближается к раскрытию дела.

***
Давенпорт не считает себя религиозным человеком. Когда-то ходил с мамой в церковь, потому что не хотел огорчать. Больше не ходит, да и эсператизм в столице не жалуют.

В тот вечер проливной зимний ливень ловит Давенпорта у церкви святой Октавии, и выбора не остается. Он шагает под темные церковные своды, вдыхает густой аромат благовоний, садится на жесткую скамью... Он замечает Савиньяка еще с порога: таких ухоженных светлых волосы нет больше ни у одного мужчины в Олларии.

За спиной раздаются шаги. Давенпорт оборачивается и узнает вошедшего сразу же. Эти синие глаза, длинные черные волосы и идеально сидящий костюм нельзя не узнать. Рокэ Алва, друг детства и деловой партнер Савиньяка. Многие говорят, что не только деловой.

Подойдя ближе, Алва кладет ладонь Савиньяку на плечо до того спокойным и хозяйским жестом, что верить в эти грязные слухи становится проще. Давенпорт сглатывает горькую от недавно выкуренной сигареты слюну. Повернув голову, Савиньяк улыбается другу и чуть отодвигается в сторону, уступая место. Алва садится рядом. Его рук не разглядеть, но Давенпорт уверен: одна из ладоней сейчас накрывает чужое колено.

Пожалуй, ради такого, как Алва, смог бы убить и Савиньяк. Если бы тот попросил — или пообещал что-то взамен? Вот только зачем Алве такая жертва, зачем становиться должником? Давенпорт не знает.

Из алтарной комнаты выходит священник — седой старик с удивительно прямой спиной.

— Отец Квентин, рад встрече, — говорит Алва, и его глубокий голос звонко отражается от церковных стен.

На Давенпорта никто не смотрит, и уходит он также незамеченным. На улице все еще льет дождь, но это больше не имеет значения. Давенпорту хочется поскорее остаться наедине со своими мыслями. 

***
Записка пахнет табаком из Багряных Земель.

Давенпорт в сотый раз перечитывает скупой текст: только адрес и время, ничего больше. Словно автор не сомневается, что Давенпорт придет. Это злит, во многом потому, что это правда. Он придет, непременно придет. Не сможет упустить наживку, сколь бы очевидной она ни была.

Давенпорт должен распутать это дело.

В назначенный час Савиньяк встречает его в халате.

— Спасибо, что пришли, — говорит он, пропуская Давенпорта внутрь.

Квартира располагается на самом верхнем этаже небоскреба, из огромных окон видна вся Оллария. Она мерцает огнями, и за этим фальшивым сиянием не видна ее грязь. Давенпорт осматривается, не пытаясь скрыть свой интерес. Квартира кажется необжитой, пустой и холодной. Наверное, Савиньяк специально держит ее для таких вот встреч.

В комнате темно — хватает света с улицы. Они стоят рядом, почти плечом к плечу.

— Зачем вы меня позвали? — спрашивает Давенпорт.

Он не хочет притворяться, он хочет правды, хоть какой-то.

— А зачем вы пришли, инспектор? — Савиньяк ухмыляется.

От этой ухмылки почти трясет.

— Хочу узнать, как на самом деле умерла ваша жена, господи Савиньяк, — выплевывает Давенпорт.

— То, что она трагическим образом покончила с собой, вас уже не устраивает?

В черных глазах отражаются огни большого города. Давенпорт не отводит взгляд.

— Сначала ответьте на первый вопрос. Зачем вы меня позвали?

— О, все просто, — Савиньяк делает паузу. — Я хочу вас трахнуть. Вы мне нравитесь, инспектор. Вы забавный.

Ухоженная рука обнимает за шею. Давенпорт заставляет себя отшатнуться и изобразить отвращение. Ему мерзко от себя. Ему хочется, чтобы Савиньяк настоял на своем.

— Не желаете? — Савиньяк качает головой. — Что ж, жаль, но повторять свое предложение дважды не стану. Принуждать тем более не буду. Это унизительно для обоих.

Он отходит в сторону и молчит. Давенпорт понимает, что упустил первый шанс докопаться до правды. Не упустить бы теперь второй.

— Хотите узнать, как умерла моя жена? — Савиньяк улыбается. — В следующий раз приведите вашего стажера. Мальчик из Надора, как там его, Ричард Окделл? Он очень понравился моему другу.

От осознания, что именно от него требуется, тошнит.

— Я не сутенер! — выкрикивает Давенпорт.

Он вспоминает стажера Окделла — земляк, серьезные серые глаза, бледные веснушки на носу, отчаянное желание стать настоящим полицейским, рассказы о сестрах, самых красивых во всем Надоре… Нет, Давенпорт не сможет. Ему нужна справедливость, но не такой ценой.

— Ну, все с чего-то начинают, — Савиньяк дергает плечом. — А Окделла вы не жалейте. Мальчику очень повезло. Если все пройдет гладко, его будущее более чем обеспечено. Росио щедро платит даже своим надоевшим игрушкам. Он излишне благороден, между нами говоря.

Давенпорт молчит. Он не знает, как поступить, он не вправе торговать чужой жизнью.

— А что, если я соглашусь на первое ваше предложение?

Савиньяк сокрушенно качает головой.

— Поздно, инспектор. Я передумал. И постарайтесь, пожалуйста, чтобы я не передумал и во второй раз. Мое третье предложение рискует совсем вам не понравиться.

Сердце ухает вниз. Не исключено, что все это блеф, что Савиньяк обманет… что он и в самом деле невиновен.

— Я налью нам выпить, у меня есть неплохая касера. Пока я этим занят, у вас есть время на размышления. Договорились?

Давенпорт кивает. Больше ему ничего не остается, только делать выбор. За окнами мерцает отвратительная, насквозь прогнившая Оллария.

У Лионеля Савиньяка не только глаза Леворукого, нет. Он сам — Леворукий.

Отредактировано (2022-11-24 22:00:56)

Анон

Re: ОЭ-фест

180. Ли/Дик по накуру из флудилки: у них общий любовный интерес и к Алве, и к Катарине, а те, как назло, в пейринге друг с другом (лавхейт там или нет, но в данный конкретный момент времени они явно бурно вместе). Дик и Ли замечают, что оба они смотрят на обоих из счастливой парочки (чтоб их) с одинаковой ревностью.
Чур Катарину ни на кого не менять, на Марселя (как произошло с накуром во флудилке) - особенно.

Автор Ли/Дик полежал в сторону продолжения и кое-что належал (спасибо анону с комментарием про спальню Алвы  ). Все еще ПВП, Алва все еще присутствует только в мыслях и разговорах персонажей, потому что писать эту эпичную конфронтацию я морально не готов. Около 800 слов.

▼Скрытый текст⬍

Порой, в минуты слабости, Ричард мечтал о том, чтобы оказаться в спальне эра Рокэ, и, конечно же, в этих мечтах, таких сладких и таких постыдных, он оказывался там в обществе ее хозяина. Никогда Ричард не думал о том, что в день, когда он все-таки переступит вожделенный порог, эр Рокэ будет во дворце на свидании с королевой, а с ним самим будет эр Лионель. Ричард не сомневался, что тот прекрасно способен найти рубашку в спальне друга и без помощи его оруженосца, поэтому отлично понимал, на что идет, переступая порог.

Вернее, думал, что понимает.

Но теперь, когда дошло до дела, кровать эра Рокэ под синим балдахином кажется ему устрашающе большой и очень холодной. Ричард лежит на ней на животе, полностью обнаженный, и вдыхает тонкий аромат цитрусов, исходящий от подушек и простыни — в его собственной спальне свежее постельное белье всегда пахнет какими-то травами.

Он чувствует спиной чужой взгляд — оценивающий? Безразличный? Ричард не знает и боится узнать. Ощущает прикосновения чужих рук к спине и ягодицам — неожиданно и незаслуженно нежные. Эр Лионель молчит, и это молчание пугает больше, чем его жесткие и жестокие слова в кабинете, потому что ничего не может быть страшнее неизвестности.

Ричард надеется — это молчание означает, что эр Лионель передумал, и завтра можно будет делать вид, что между ними ничего не произошло.

Ричард боится — это молчание означает, что эр Лионель передумал, и окажется, что Ричард Окделл действительно никому не нужен, даже в качестве утешительного приза.

Он утыкается лицом в подушку, пахнущую цитрусами, и старается дышать глубоко и размеренно.

Эр Лионель скользит большим пальцем между ягодиц Ричарда, касается отверстия подушечкой, и Ричард непроизвольно сжимается, хотя думал, что готов ко всему. Сзади раздается смешок. Добродушный или издевательский? Ричард не понимает. Хочется повернуть голову и посмотреть эру Лионелю в глаза, но Ричарда крепко держат за шею, прижимая к кровати. Не причиняя боли, не мешая дышать — но давая почувствовать силу, которую, Ричард уверен, не постесняются применить, если это потребуется.

Палец описывает круги, мягко поглаживая, и постепенно Ричард расслабляется. Эр Лионель, похоже, это ощущает, потому что хватка на шее ослабевает — но не исчезает совсем.

— А вы знали, — говорит вдруг эр Лионель будничным тоном, словно продолжая начатый разговор, хотя на самом деле они не сказали друг другу ни слова с того момента, как покинули кабинет, — что Росио никогда никого не приводит в эту спальню?

Третий раз за сегодняшний вечер он называет эра Рокэ «Росио» в присутствии Ричарда, понять бы только, это демонстрация доверия или превосходства?

— Он предпочитает… назовем это «заниматься любовью», хотя о романтических чувствах обычно говорить не приходится… в постелях своих любовников и любовниц. И не только в постелях, как вам уже известно. Так что вполне возможно, Ричард, вы первый человек, которого возьмут в этой кровати, и сделает это не он.

Эр Лионель надавливает пальцем чуть сильнее, проталкивает внутрь самый кончик — и расслабившиеся мышцы охотно его пропускают, вызвав у Ричарда удивленный вздох. Эр Лионель удовлетворенно хмыкает, и Ричард вдруг перестает ощущать и руку на шее, и кончик пальца внутри.

Запах цитрусов становится сильнее, заполняет спальню, на копчик Ричарда стекают густые капли… масла, догадывается он. Теперь уже два пальца проникают внутрь, не встречая ни малейшего сопротивления. Масла так много, что оно щекотно стекает вниз, по промежности и яичкам, наверняка пачкая простыню.

Эр Рокэ все узнает, вдруг осознает Ричард. Слуги поменяют простыни, поставят новый флакон масла взамен ополовиненного, но они же все ему и расскажут. Кэналлийских слуг нельзя ни подкупить, ни запугать, ведь они служат не просто хозяину дома — они служат своему соберано.

Пальцы эра Лионеля вдруг нащупывают у него внутри какую-то точку, от прикосновения к которой Ричарда накрывает волной острого удовольствия. Он стонет в подушку — первый звук, который Ричард издает в этой спальне — и трется болезненно стоящим членом о простыни.

Пусть узнает, думает Ричард. Я хочу, чтобы он узнал. Интересно, расскажет ли он Катари?

Пальцы покидают тело Ричарда, и ему хочется хныкать от внезапного ощущения пустоты, но он сдерживается, комкая простынь в кулаке. Эр Лионель подтягивает его за бедра на себя и входит — медленно, но не останавливаясь, чтобы дать привыкнуть. Он знает, как лучше, убеждает себя Ричард, мне просто нужно перетерпеть эту небольшую боль — и будет хорошо.

Все будет хорошо.

Ричард кладет лоб на скрещенные руки и старается дышать в одном ритме с тем, как его берут. Вдох — выдох. Вдох — выдох. Бедер раз за разом касается грубоватая ткань штанов. Испачканная рубашка — вот она, лежит на полу, но все остальное, получается, эр Лионель не снимал. Интересно, как он выглядят со стороны? Какими бы увидел их человек, вдруг зашедший без приглашения в эту спальню?

Эр Лионель, кажется, что-то ему говорит, но Ричард не разбирает слов. В ушах звенит тишина, он словно под толщей воды, словно в гигантском коконе из ваты.

— Ричард, вы со мной? — переспрашивает эр Лионель, и Ричард понимает, что он остановился. Без тягучего, убаюкивающего ритма туман в голове рассеивается.

Ричард поднимает голову, оборачивается через плечо и смотрит эру Лионелю прямо в глаза — такие темные, что кажутся черными.

— Я с вами, — говорит он, отвечая, кажется, вовсе не на тот вопрос, который ему задавали.

Анон

Re: ОЭ-фест

174. Мпрег где истинные повелители и их вассалы (ну и Ракан) могут беременеть только от других эориев. Буквально роди себе наследника сам. У кого и от кого - на усмотрение автора.

Алва/Эрвин, Алва/Валентин, Алва/Эмиль, Алва/Луиджи, а также призраки алвали, алвамаресля, приддоньяка и всякого околоканонного гета. Смерть персонажей, мудаки, голубь немножко мертвый, а стилизация немножко всрата. R
3700 слов

▼Скрытый текст⬍

Правда всегда скрывается под пыльным слоем недосказанности и лжи или лежит до того на поверхности, что от нее проще отмахнуться. Рокэ листает то, что читал еще юношей, и затея рождается сама собой. В отроческие годы чрево Сервилия, округлое и чуждое для мужчины, грезилось ему на грани кошмаров и сладострастных снов, но что если в этом больше истины, чем выдумки?

Больше достоинства, чем позора?

Рецептура проста: старая кровь и свежее семя, близость пересменки эпох должна подстегнуть чудо подобно тому, как масло распаляет огонь. Рокэ размышляет: нужно найти четверых, четыре — доброе число, безупречные углы квадрата и стороны света. Четверо согласных, достаточно здоровых и бесстрашных, достаточно отчаянных.

— Отчего тебя не устроит женщина? — спрашивает верный Марсель. — Ты можешь выбрать любую, кроме той, что при муже. Да и эту легко превратить во вдову.

Женщина, как верно заметила графиня Савиньяк, сосуд, а ему нужен не просто кувшин или черпак. Ему нужно стекло прочное, как камень, податливое, как вода, живое, как пламя, и подвижное, будто ветер. Все должно быть сосудом, а сосуд — всем, иначе тонкие стенки треснут и содержимое выплеснется.

Рокэ поднимает отряд с первым днем года: к весне он закончит свой путь, к лету прояснится, сколько в том смысла, к новой зиме все завершится. В мыслях Рокэ нет нежности или томления: только ожидание и опаска. Кто знает, какие силы можно ненароком разбудить, если слишком громко позвать.

— Что, ты уже выбрал? — смеется Салиган. Он лез с ним на самое дно и дотронулся до той же древней мощи. Салиган не умеет бояться, но никто не чует беду лучше лгуна и притворщика. — Не прогадай, чтоб рост, цвет глаз, стать... И чтоб хорошо было.

Смех у Рамона неприятный, но веселиться он не разучился.

Из ноздрей Соны вырывается пар, зимний Ноймар встречает регента со свитой морозными завитками на стекле и ясными звездными ночами. Рудольф сетует на спину, на адъютантов, на дочерей, и на какое-то бесконечно малое мгновение Рокэ чувствует нечто прежде незнакомое: стыд. Карлос, маркиз Алвасете, спас когда-то маркизу Ноймару жизнь, и теперь герцог Ноймаринен ближе всех к тому, чтобы быть... Рокэ отгоняет сентиментальный порыв.

Людвиг женат, и пусть Леона и не скажет слово поперек соберано, в этом есть неприятный привкус горечи. Альберт в отъезде, а Маркус до того безыскусен в своих молодости и жизнелюбии, что его помилует и Леворукий. Эрвин слушает с внимательной осторожностью, пальцы вцепляются в книгу.

— Этого не может быть, — улыбается он. — Вы смеетесь надо мной.

Рокэ смеется, но не над ним: бессильный муж или бесплодная жена могут обратить свой взор в сторону здорового, а он, герцог Алва, словно бакранский козопас, что выводит породу. Крутые рога, кучерявая шерсть и нрав мориска.

— Ничуть. Просто не хочу иметь сходный разговор с графом Давенпортом. Он, боюсь, может и вспылить.

Эрвин кусает губы. О, он же любил Катарину, очередной охотник, что ловил голубку. Его счастье, что он так и не узнал, что могло бы попасться в силки, но теперь ему остается чахнуть над воспоминаниями, а он для того слишком молод.

— Я оставлю вас в покое только если вы обручены или влюблены. Вы влюблены, граф Литтенкетте?

— Не в ту, кого мог бы встретить. Что вы скажете моим матери и отцу?

Рудольфу правду, Георгии — что пожелает услышать. Женщине проще угождать, чем объяснять. Эрвин кивает, и Рокэ думает, что Маркус, пожалуй, изящнее, а Альберт крепче, Людвиг одарен больше прочих сыновей, но это верный выбор. Не единственный, но осмысленный и приятный.

Рокэ отбрасывает условности, и они уединяются посреди дня в личных покоях. Эрвин вливает в себя бокал вина, и на скулах вспыхивает нервная краска.

— У меня не было мужчин, — делано безразлично признается он, садясь на угол постели.

— О, у меня тоже, — легко соглашается Рокэ. — Вопреки слухам, что извечно опережают, я скучен, старомоден и предсказуем. Хотя последнее, вероятно, верно в меньшей степени. У вашей матери шестеро детей, я не сомневаюсь, что вы выдержите одну шестую ее страданий.

Эрвин ложится на спину, как невеста в первую ночь, складывает на груди руки. Молодой сильный мужчина, что слишком много думает и слишком часто отказывает себе. Рокэ тянет его за плечи и заставляет сесть. Он верит, что разница между полами иллюзорна, несмотря на очевидные несовпадения. Девственницы его не пленили никогда, ну так перед ним и не непорочная девица.

— Ну же, — подначивает он. — Не зажимайтесь и забудьте, кто я. На что вам дадены руки и губы, Эрвин?

Тот наконец сбрасывает пелену оцепенения. Должно быть, думает о ком-то другом, потому что тело его горячеет, а плоть наливается. Рокэ гонит прочь скабрезные шутки и чует, как в крови закипает запертое там умение ощущать тех, кто продолжает его продолжение. Тех, кто ветвится от четырех. Что шепчут Эрвину Ноймарские горы — отдайся своему королю? Прими его, как женщина принимает мужа, ибо нет большего благословения? Красиво, и после Рокэ непременно спросит, донеслись ли до одного из сыновей скал отголоски древности.

Камни летят по скалистым склонам, ударяются друг о друга и рассыпаются. Часть обращается в пыль, часть замирает, чтобы однажды вновь прийти в движение.

Эрвин молчалив, но дыхание, сбивчивое и рваное, достаточно красноречиво. После он долго лежит с рукой на животе, словно страшится, что месяцы ожидания превратятся в часы. Рокэ решает, что ласковые слова и неуместны, и неправдивы.

Он, приходит ему в голову, берет долги за многие поколения, и цена невысока. Иные доплатили бы, чтоб быть в должниках, а лишнего ему не требуется. Наутро Эрвин прощается с ним прохладно, он то ли смущен, то ли по-прежнему ошарашен. Рокэ отдает Рудольфу конверт, который надобно вскрыть через месяц, и загодя просит не считать его повредившимся рассудком.

— И как оно было? — интересуется Марсель, не давая своей пегой лезть к Соне. Дамы не ладят. — Стоит того? Или столь же печально, что и твой первый гайфский опыт?

— Попробуй сам, — отмахивается Рокэ. — Не ври, что тебе не было любопытно.

Марсель пожимает плечами, и это ослепительно однозначный ответ.

До Придды совсем близко, но зима теплеет, растекается. Снег из сухого, как мука, становится липким, как тесто, а небо затягивает пасмурным предчувствием непогоды. Ледяной дождь застает их в полдне от Васспарда. Шляпные перья сыреют и вянут, и от Гирке они прибавляют ходу. Салиган подбирает у церкви мокрого кота, говоря, что тому хуже, чем любому офицеру. Котик глядит покорными глазами и позволяет перекинуть себя через седло. Светлые лапы в грязи.

Хозяин встречает их с невозмутимой вежливостью, хотя Рокэ намеренно не прислал письма. Сухость и жар камина расслабляют. Незнакомые — или забытые? — Рокэ дамы жмутся по углам темной гостиной, герцог Придд безукоризнен до зевоты, но Рокэ не даст себя обмануть. Марсель уводит собаку, и Салиганов найденыш вытягивается у огня: оказывается, шерсть у него рыжая, а вовсе не коричневая, как казалось, пока он был мокрый.

— Для меня честь принимать вас, — склоняет голову Валентин. «Что вы здесь делаете?» — переводит Рокэ.

Этот путь — самый рисковый, и если обдумать его хорошенько, то придется отказаться. Рокэ запрещает себе думать, пьет «Черную Кровь» и доверяет чутью: Валентин напоминает брата. Не перепутать, но сходство трогает сердце. Будь он жив, Рокэ ни за что не обрек бы его на бремя, но таскал бы с собой через весь Талиг.

— Это просьба личного характера, — уклончиво отзывается Рокэ. В Васспарде он впервые, и ему не нравится, хотя и в точности отвечает ожиданиям.

— Еще несколько месяцев вы в ответе за меня, — напоминает Валентин, — едва ли я могу вам оказать.

Что отказа не будет, Рокэ знает точно. Валентин юн, не связан обязательствами, и стоило бы обойти его, как Маркуса, но Рокэ помнит рассказ о лебедях и о ходьбе по стареющему, истончившемуся льду. Знает рассказ Лионеля, и из головы не идет примитивное сравнение о воде, что в утробе окружает плод.

Они переходят в кабинет. Рокэ разглядывает каминную решетку и говорит, зная, что слушатель не упустит ни слова. Он старается быть логичным и обстоятельным, хотя и движет им импульсивный порыв, ждет расспросов и удивления, и тем удивительнее слышать короткое:

— Я готов, господин регент.

— Что, так легко поверили? — улыбается Рокэ.

Валентин равнодушен, если не сказать холоден. Он часть этих стен и темных садов, дитя этого недружелюбного дома, любимое и одинокое.

— Я видел достаточно странностей, чтобы поверить в еще одну. А если это ложь, что я теряю? Вы не просите ни гласности, ни верности.

И все же губы чуть дрогнули, замечает Рокэ. Интересно, то беспокойство или предвкушение? Может ли молодой человек быть влюблен в того, кто когда-то привечал его брата? Рокэ разглядывает, но не глазами, нутром. Прислушивается сердцем и всем телом: нет, это не влюбленность. Мальчишку надо бы отослать и списать все на шутку и хорошее вино, но Рокэ ставит бокал на каминную полку, подходит и целует. Высокий Валентин хватается за стол позади себя, сползает, чтобы Рокэ не приходилось наклоняться. Им не помешают, слишком незаметна и идеальна здешняя прислуга, Марсель и Рамон уснули, а больше ни у кого не хватит смелости сунуться.

— Мне придется просить отпуска и вынудить уехать графинь Альт-Гирке.

— Это единственное, что вас трогает, Валентин?

Отводит взгляд, серые глаза скользят по полу, по стенам — спасибо, что здесь нет портрета герцога Вальтера.

— Кому я могу сказать? — бросает он.

Рокэ расшнуровывает штаны. Раз теперь не постель, то пусть будет быстро, как падающая звезда. Сравнение выходит слишком поэтичное, для близости, которую крестьянин назвал бы случкой.

— Кому посчитаете нужным: надежные слуги, близкий друг, дама, если ее не испугает перемена вашего состояния. Это эксперимент, если желаете, алхимия. Свойства металлов и камней, только преломленные на кровь.

Валентин кивает, и вопросы иссякают. Он поворачивается спиной, изгибает поясницу: длинноногий, белокожий. Роняет меж плеч голову, и волосы касаются столешницы. Он знает, что делает, и задача Рокэ становится в четыре раза легче. Это словно ночь с давно знакомой и нелюбимой женой: ни страсти, ни горячности, хорошо смазанный механизм вращается безупречно и ровно столько, сколько положено. По счастью, жены у него нет и не будет никогда. Светлые лопатки сходятся крыльями. Волны просят свободы, просят бури, но они закупорены надежно, и не Рокэ срывать эту пробку.  Оно шумит, как в раковине, которую прижали к уху, обещает жизнь, что вышла из глубин и что вернется в них, когда наступит конец. Воды беспощадны и солоны, разъедают глаза и беспокоят раны. Кабинет захлестывает, заливает до потолка, и Рокэ уверен, что у него выросли жабры и перепонки.

Валентин одевается, будто ничего не случилось. Каждая пуговица и шнуровка находит свое место, каждая прядь, что только что липла к влажному лбу, возвращается в полотно волос. Рокэ запивает остатками вина ненужную этому юноше жалость. Он не хочет его унизить, напротив — дал ему инструмент возвыситься и обрести новую власть.

Рыжий кот получает имя Гоган и ленточку на шею. Салиган рассказывает, как привезет его в Олларию и познакомит с Альбиной, Марсель дремлет верхом: он обижен на ранний подъем, и Рокэ едва справляется с глупым желанием ущипнуть его за исхудавший живот.

— Мы туда, где тепло, — дарит Рокэ спутникам радостную новость, — туда где, можно сказать, жарко.

Южная Армия мается без дела. Хорхе рад ему, будто брату, а зимняя степь — два цвета, белое и грязно-желтое. Тут теплее, чем на севере, но все же тянет запахнуться и выпить подогретого вина. Эмиль радуется громче всех, говорит, поет, целует щекастую полненькую маркитанку и пахнет лошадью, потом, сладостью свободы и счастья. Вчетвером они приканчивают чуть ли не дюжину бутылок, и Рокэ заводит разговор при Рамоне и Марселе — они знают все и чуть-чуть больше, от кого скрываться?

Эмиль льет вино мимо, а потом припадает к бутылке губами. Смеется так, что тянет заткнуть уши, а когда прекращает, врезается в Рокэ черным взглядом.

— Не думал, что ты бываешь до того пьян.

Рокэ говорит, что не пьян — не настолько, чтоб выдумать такое.

На руке у Эмиля браслет, и это могло бы помешать, и все же Рокэ здесь, в ставке. Госпожа уже-не-Скварца достаточно умна, чтобы представлять, какие двери откроет такое дитя. Она любит мужа, Рокэ не сомневается, но власть она любит тоже, иначе скорбела бы по своему Муцио и не искала бы пути в Талиг. Франческа оценит шутку длиною в год, а кровь Эмиля горяча и годится для любви.

Салиган напевает южную песенку, а Марсель качает головой. Советчики из них хуже, чем из Леворукого, а рыжий Гоган гоняет по палатке оброненную черешню. Эмиль трет виски, потерянно озирается, словно ждет, кто первый признается в розыгрыше, но Марсель разводит руками.

— Неужели я так сильно отличаюсь от маркитанок и трактирщиц? — ухмыляется Рокэ. Не нарушение брачного обета пугает Эмиля, а, с позволения, расположение фигур и шанс на удачу: год без войны, год в тишине и покое.

Салиган уходит, прихватив кота, Марселя и бутылку. Палатка становится просторной и пустой, койка тесна, и Рокэ без лишнего рвения прикидывает, как им разместиться. Эмиль зачем-то надевает мундир и садится напротив. Ноги широко, по-мужски раздвинуты, локоть упирается в бедро.

Звучит вопрос, которому должно было прозвучать. Потому что Ли не походит: он истязает себя без повода, мнит себя лишним и в то же время правым, глотнул магии слишком много, чтоб можно было угадать, что созреет в нем. И еще потому, что это было первым желанием. В восемнадцать Ли глядел живее и яростней, в собранности сквозил вызов, в упрямстве была уступчивость. У Рокэ не было мужчин, если не считать невезение юности, но это не значит, что он не желал. Ли друг и брат, и не нужно делать его ближе, иначе они пожрут друг друга, прежде чем породить.

Это должен был быть Робер: безотказный и понятный. Прямая линия самого Астрапа и душа, которой вечно чего-то недостает, но связь между ними слишком сильна. Рокэ пытался прикоснуться, и молнии обожгли, не подпустили, посчитав затею разрушительной.

Значит, остается Эмиль. Эмиль, который ходит по палатке, будто по загону, который уже согласился, но пока о том не знает. Рокэ ждет и раздумывает, какие глаза красивее, черные или синие? Эмиль грязно ругается и начинает раздеваться.

— Убил бы тебя, Росио! — бранится он, прыгая в одном сапоге.

— Я напишу твоим матери и жене, — обещает Рокэ, и одна эта мысль веселит. «Прошу меня покорно простить, дорогая Арлетта, но я обрюхатил вашего сына — другого...»

В любви Эмилю равных нет. Рокэ подмывает спросить, заменял ли он вдов и подавальщиц адъютантами и порученцами, но Эмиль и без того оказывает ему услугу. Он полыхает, но это не пожар — камин, свеча, искра, упавшая на сухую крону. Он не дает прижать себя к узкой походной кровати, вместо этого тянет их на пол, и сам Рокэ оказывается лежащим. На ногах Эмиля проступают мышцы, когда он приподнимается и опускается вновь. Так, понимает Рокэ, ему проще, он оставляет за собой власть. Эмиль приятно развратен и не стыдлив до непосредственности, после он позволяет Рокэ сохранить ненадолго их связь, пока они, накрытые истомой, набираются сил.

— Недурно, — признается Эмиль. — Я будто пламени глотнул. Или кипятка, но но умер — наоборот, как родился заново.

Эмиль первый, кто говорит о том, что ощутил, приняв в себя... короля. Рокэ все еще противится титулу, который не требует короны, но иначе выходит фраза из безвкусного романа. Рокэ почти разочарован, что они не попробовали лет пятнадцать назад.

Он заставляет образ Лионеля развеяться, чтобы не зародить сожаление.

— И куда ты теперь? — Эмиль разговорчив. Должно быть, привык развлекать своих дам. — Кто твой следующий?

Ветер не дается никому. Он беспокоит воду, разносит огонь и даже роняет камни, если хватает сил. Хорошо бы Вальдес, но его пляска оставила его без способности. Молодой Фельсенбург? Ну нет, кесария не получит плод забытых сил.

— Я еду в Фельп, — говорит Рокэ. — И успею до весны.

Младший Джильди сочетается браком с Юлией Урготской, но не сейчас — та носит траур по отцу. Рокэ печалит смерть Фомы, опытный политик и союзник, но утрата невесты дарит ему путь. Они с Марселем ночь сидят над документом, который похож на брачный договор, врачебный вердикт и подписку о молчании. Если Рокэ удастся, то Фельпское герцогство получит деньги и, если надобно, армию, но не дитя. Марсель рисует на черновиках лошадиные головы, собачьи морды и спеленутых младенцев.

Он то ли завидует, то ли ревнует, и оттого молчалив. Рокэ переписывает бумагу начисто — внизу место для подписи Луиджи — и просит того взять лютню.

— Ты же полагаешь меня безнадежным, — оскорбляется тот. — Гожусь только на то, чтоб развлекать тебя по дороге. А теперь, вот, буду петь тебе.

— Пой не мне, — разрешает Рокэ. — Пой для себя.

У Марселя невыносимый акцент, да и практики ему недоставало, но Рокэ слушает и неожиданно для самого себя засыпает прямо за столом, а наутро обнаруживает себя в постели.

Луиджи читает документ не меньше десяти раз, и Рокэ с ужасом понимает, что у того повлажнели глаза. «Возьмите себя в руки, Джильди, — хочет сказать он, — вы же военный, моряк». Но Луиджи сглатывает и спрашивает, какую спальню приготовить герцогу Алве.

Ветер дует так, что тонкие кипарисы вот-вот вырвет из земли — или это только чудится? Луиджи покрывает его лицо поцелуями, вылизывает грудь и касается всюду. Он так податлив, так согласен и все же неуловим. Рокэ не знает, отчего тот отдается с такой готовностью и пылом.

— Вы будто сон, — шепчет Луиджи. — Никогда не сбудетесь. Там стоит моя подпись, герцог Алва, вы получите все, но... и мне достанется что-то.

Он готов и расслаблен, он ждал этого как подарка, и воздух вокруг свежий, будто после грозы, его хочется пить и ощущать в груди.

— Пусть ваша семейная жизнь будет счастливой, — говорит Рокэ, хотя понимает, что тому не случиться.

Луиджи стоит посреди комнаты, обнаженный и покинутый, и Рокэ думает, что все же рожден подлецом. Бриз гонит по поверхности бассейна сухие листья акации.

На дюжину дней Рокэ задерживается в Алвасете, а после возвращается в Олларию. Альбина отвергает Гогана и едва не выцарапывает ему глаза, Ли ни о чем не знает и оттого недоволен. Он чует, что его миновало значительное и поворотное решение и что его влияния не хватило, чтобы быть его частью. Рокэ размышляет, не сломал ли он ненароком связь близнецов, но насущные беспокойства оказываются важнее. Войны, кардиналы и законники дарят приятное забытье. Салиган шутит о кукушкиных птенцах, и Рокэ отмечает, что из того вышел бы кансильер, если б он не бежал от куафера и мыла. Марсель печально щурится и обнаруживает в себе таланты к прозе.

Весточка из Ноймара приходит, когда Рокэ думает о чем-то приятном и далеком. Он вскрывает письмо Рудольфа, а дочитав, немедленно бросает в огонь, чтобы позабыть каждое слово. Эрвин Литтенкетте умирает долго и болезненно, тело исторгнуло несозревший плод прежде срока, и кровопотеря убила третьего сына герцога Ноймаринен. Для всех его сожгла лихорадка.

«Я забрал у тебя брата, — пишет Рудольф. — Ты у меня сына. Я встречу тебя, как всегда, и не держу зла, но предпочел бы, чтоб Эрвина погубили пуля или шпага, а не твои...» Дальше Рокэ не помнит. Пытается вообразить алые простыни, серую Георгию и врачей, что боятся говорить. Сгусток плоти, что мог бы быть его сыном.

Ему, убивавшему и видевшему самые отвратительные смерти, становится дурно.

— Так это возможно, — тянет Марсель. Он гладит Рокэ по волосам, и его ладонь приятно холодна. — Не болтовня и не выдумки.

У Коко стоит один беременный Сервилий, и Рокэ знает, что больше не появится в том доме. И бросит Иссерциала в сточную канаву. Перед тем, как прочитать каждое новое письмо, он пьет, и Ли недобро замечает, что и самых крепких может застать пагубное пристрастие. Рокэ предлагает присоединиться.

Но послание из Фельпа не несет ничего дурного. Луиджи скорбно признается, что не заметил в своем теле никаких перемен. Ветер уберег или просто повезло — кто знает. Он просит герцога Алву посетить его свадьбу будущей весной и обещает, что случившееся никак не проявит себя при их новой встрече. Подписанную бумагу он прилагает к письму.

Остается два, и Рокэ осознает, что ищет в Лионеле признаки осведомленности. Тот требует, чтоб Рокэ... делал хоть что-нибудь, но Рокэ ввязывается в пустую дуэль и убивает какого-то бергерского барона. Бьет в припадке злости окно и едва не поджигает библиотеку, уронив ненароком свечу. Ли близок к бешенству, но внешне безмятежен.

«Ты еще не знаешь, — думает Рокэ. — У тебя будет новый повод».

— Я отвратителен тебе? — из любопытства спрашивает он у Марселя. Тот глядит на него, как на неразумного ребенка.

— С чего бы? Или тебе отрадно, что кто-то пылает ненавистью?.. Я могу попробовать, но не ручаюсь.

Письмо с печатью оленя лежит на бюро два дня, прежде чем Рокэ обретает ум достаточно ясный, чтобы вскрыть. Но это не от Эмиля, почерк знаком очень смутно, и лишь по обращению он угадывает отправителя.

«Рокэ! — восклицательный знак позволяет произнести это в голове с необходимой долей юношеской горячности. — Я не думал, что мне доведется бросить эти слова, но — вот. Я прошу удовлетворения при нашей следующей встрече и хочу, чтобы ты сам выбрал оружие и условия, меня они не волнуют. Я пишу, и перо, подумать только, дрожит в руке. Я готов буду умереть, но не думай, что я по-прежнему дитя, что голодно ловит каждое твое слово. Я офицер, так убей меня как офицера, если мне не удастся первому.

Мама говорит: мои мысли нескладны и скачут, как лошади. Видишь, она права, ведь я начал с самого важного, хотя стоило сперва поведать о делах и обозначить причины. Итак, позволь мне попытаться вернуть моему рассказу согласность. Десятого числа нынешнего месяца — впрочем, не знаю, когда письмо доберется до тебя — я прибыл в Васспард навестить своего друга. Думаю, что было дальше, ты можешь домыслить сам, но я пишу — и образ стоит перед глазами, а потому я доверю его бумаге и тебе. Как доверял когда-то свои детские глупые тайны.

Живот еще не огромен, но он уже первое, что бросается в глаза. Как уродство, на которое не получается не глядеть, даже если отвести взгляд, и, Леворукий меня побери, мне не отвратительно. Отчего — не знаю. Там, где раньше было ровно, начали набухать груди, пока едва заметные, но уже слишком мягкие, чтоб сочетаться с прежней худобой. Однажды они потекут молоком, и я желаю и не желаю видеть это.

Я не знаю, Рокэ, что ты умеешь и как, но вот тебе мое слово...»

Рокэ пересчитывает листы: пять, исписаны полностью, а Арлетта печалится, что младший не склонен к многословным посланиям. Рокэ усмехается и сквозь бумагу ловит юный бессмысленный порыв. Теперь встреч с Арно придется избегать, иначе случится дуэль и с нее непременно кто-нибудь не вернется. Рокэ читает еще раз, пытаясь найти меж строк намеки на состояние Валентина, и Арно, сам того не ведая, выдает ему все. Тот здоров, насколько можно назвать здоровьем положение столь противоестественное, не напуган, более того, будит в друге желания противоречивые и сладкие. Арно теряет голову, и Рокэ улыбнулся бы этому, если бы мог.

Назавтра он едет в Савиньяк, взяв с собой лишь Хуана и нескольких солдат. Строгая Франческа встречает его в южной гостиной.

— Эмиля здесь нет, — говорит она дружелюбно.

— И где он?

— Там, где мы решили, что ему будет лучше.

Рокэ едва не роняет чашку с шадди обратно на блюдце. Глаза у Франчески тоже как шадди и тоже обжигают.

— И где ему будет лучше?

Там, где нет Рокэ. Они говорят еще четверть часа, и каждое предложение приходится проговаривать про себя. Он спрашивает себя, где Арлетта, спрашивает, почему Эмиль не может сам донести до него новости.

По возвращении в Олларию он находит у себя Лионеля. Тот сидит в кресле, что когда-то любил соберано Алваро, и мысли об отце и отцовстве душат. Рокэ ослабляет воротник. Он пробует вообразить Эмиля... Или Ли? Или Эмиля? С рукой на округлом чреве. Светящегося скорым разрешением.

— Что тебе нужно? — спрашивает он, стягивая перчатки. — Я только вернулся.

Меж двух пальцев Ли зажимает письмо, что смотрит на Рокэ изнанкой. Он поворачивает его медленно, испытующе, чтобы насладиться тем, как Рокэ давится вдохом, когда узнает почерк графини Савиньяк и выхватывает среди ровных строк знакомое имя.

— Здравствуй, Росио. Расскажи мне, чего я не знаю о древней крови?

Отредактировано (2022-11-25 00:37:27)

Анон

Re: ОЭ-фест

90. Алвадик, омегаверс, дабкон на грани нонкона. Ричард альфа, Алва — омега, но при этом почему-то практически ничего не знает о своей природе, поэтому внезапная течка повергла его в шок. При этом омега в его возрасте может и погибнуть от течки вхолостую без вязки, а вязка происходит очень грубо, чтобы подчинить и проломить сопротивление омег (по природе своей, а не только у Алвы)
Ричарду, разумеется, это не нравится, но чтобы спасти Алву, ему придётся его вязать. Алве тоже не нравится и страшно, но Дик его старается комфортить.
Страдают все, но пусть будет ХЭ.

Слегка измененная заявка - Алва знает о природе, Ричард нет. Остальное без изменений.

▼даб кон, рейтинг⬍

Деревня бакранов привычно шумела - мекали козлы, перекрикивались бакранки, тренировали скалолазов, бакранов, козлов и солдат офицеры, изредко басовито гавкал Лово.
Дик был доволен собой - сегодня эр Рокэ выбил шпагу из его руки только дважды, а при отработке ударов ножом ему удалось повалить монсеньора на землю. Потом он конечно заметил, что тот держал нож у диковых ребер - но хоть подножка удалась. Он вздохнул глубже - к привычному запаху навоза и пыли добавился какой-то приятный, завлекающий аромат едва на грани заметного. Наверное, в горах расцвел какой-то цветок.
Вечером, укладываясь спать в хижине, Дик заметил, что запах стал сильнее - в нем хотелось изваляться, укутаться, пропитаться им. Всю ночь ему снились жаркие сны, будуар Марианны, пепельные волосы Катарины, даже рыжая свояченница губернатора из Тронко, обнимающая монсеньора.
Он проснулся утром выспавшийся, отдохнувший, но странно беспокойный. Дело было не в теле - к привычному утреннему возбуждению примешивалось желание найти источник запаха. А он появлялся и ускользал - то был где-то рядом во время завтрака, то исчез чуть позже. Это отвлекало настолько, что на тренировке Дик никак не мог сосредоточиться - втягивал носом воздух, крутил головой, и разозлил монсеньора настолько, что тот выбил шпагу три раза подряд.
- Каких ворон вы так увлеченно считаете, юноша? - герцог Алва убрал шпагу в ножны.
- Вы не чувствуете этот запах, эр Рокэ? Наверное, в горах расцвел какой-то цветок, - Дик снова принюхался, сейчас запах был ближе, но его все еще не удавалось опознать.  - Никогда не встречал такого, но так приятно пахнет!
Удивительно, но позорное поражение сейчас нисколько не волновало. Он даже прикрыл глаза, чтобы зрение не мешало сосредоточиться на обонянии, пошел, пытаясь найти источник или хотя бы направление, но был остановлен приказом:
- Тренировать вас сейчас не только бесполезно, но и опасно. Для вас. Идите, юноша, и позовите мне Эмиля Савиньяка.
Приведя генерала, Дик устроился неподалеку - запах снова был рядом, но никак не удавалось поймать направление. Поэтому и услышал только, что Эмиль от чего-то отговаривал монсеньора, утверждая, что что-то опасно, но нисколько не удивился тому, что Проэмперадор все решил по-своему. Наскоро собравшись, монсеньор и Эмиль уехали из деревни. Оруженосца герцог Алва с собой не взял, велев ему тренироваться в скалолазании и стрельбе.
Следующие два дня Дик скучал - таинственный цветок отцвел, от лазанья по веревкам болели руки, и если стрельба правой рукой была куда ни шло, левой и на слух получалось так плохо, что проще было не тратить порох. А потом приехал Савиньяк, злой и нервный, и велел собираться. Дик послушно упаковал походную постель, наполнил фляги и вскочил в седло, радуясь, что хоть ненадолго будет передышка и что наверняка монсеньор занят чем-то интересным.
Они ехали часа три по горным тропам, пока не добрались до небольшой долины в тени утеса, где росло немного травы. Моро, увидев Сону, приветственно фыркнул. Где-то рядом цвел будоражащий цветок, и Дик завертел головой, стараясь увидеть его на фоне пыльной зелени. Эмиль криво усмехнулся.
Расседлав лошадей, Савиньяк взял Дика под руку и повел к палатке. Запах стал сильнее,  почти сбивал с ног, и он бездумно шел к источнику аромата.
- Еще шаг, и я вас пристрелю, - неожиданно раздался злой голос монсеньора, и Дик распахнул глаза, которые, оказывается, закрыл. Алва ровно держал наведенный пистолет, несмотря на бившую его дрожь, его лицо кривилось от спазмов, одуряющий тянущий возбуждающий запах шел от него волнами, и Дик наконец понял, что происходит.
- Омега, - простонал он и рванулся вперед, но был остановлен Савиньяком, железной хваткой сжавшего его плечо.
- Вы мерзавец, граф, - прошипел Алва, - увезите мальчишку.
- Росио, я бы помог тебе, но я не Ли, - ответил Эмиль. - Тебе нужен альфа, в твоем возрасте пережидать гон слишком опасно. На третий день тебе не стало лучше, ты сам знаешь, что это значит.
- Окделлу семнадцать лет, и он со мной все равно не справится. Предлагаешь мне убить собственного оруженосца?
- Почему не справлюсь? - обиделся Дик.
- Юноша, что вы вообще знаете об альфах и омегах, - дрожь монсеньора усилилась, и Дику стало интересно, пахнет ли он сам так же завлекательно для эра Рокэ, как тот для него.
- Альфы и омеги есть порождения древних демонов, - послушно воспроизвел он наставления отца Маттео, - которые раз в год предаются греху мужеложества друг с другом и призывают Леворукого.  Ой! Вы не посмеете! - его рука сама рванулась к эфесу.
Алва зло рассмеялся, - Вот и убирайтесь.
Брат Арно посмотрел на Дика с жалостью и недоумением.
- Ричард, все Люди Чести - эории, потомки абвениев, включая род Окделлов. Альфы и омеги рождаются все реже, но тем не менее всегда есть несколько альф и омег. Во время гона альфа должен повязать омегу, иначе это грозит омеге большой болью, а при достижении определенного возраста может привести к смерти. Вы клялись, что жизнь монсеньора - ваша жизнь.
Дика передернуло. Вступить в греховную связь? С Алвой? Убийцей его отца? После всех слухов, после дуэли, после Джастина Придда и картины? Был ли Придд альфой? Никто не знал, что герцог Алва - омега, и как же хочется идти на запах, схватить зубами, подчинить себе, подмять, взять, вбиться внутрь… И клятва. Он поклялся, и должен сохранить жизнь своему эру… А честь? Что станет с ним, после того как он лишится чести? Только смерть смоет это оскорбление. Дик вспомнил, что уже вызвал герцога Алву на дуэль, и это успокоило.
- Я вас убью потом, на дуэли. - Дик пошел вперед, и снова был остановлен Савиньяком.
- Росио, отложи пистолеты и оружие подальше. Дикон, сними перевязь и оставь за порогом.
- Я же его убью, - тоскливо сказал Алва, но отложил пистолет.
- На такую помощь меня хватит, - ухмыльнулся Эмиль.
Сняв перевязь со шпагой и кинжалом святого Алана - Создатель, был ли Алан альфой? А вдруг он был омегой, и кто тогда вязал его раз в год? Нет, об этом лучше не думать, сейчас вообще лучше не думать - Дик бросился вперед. Оскалившись, эр Рокэ встретил его ударом. Обычно Дик бы упал и заморгал от боли, но сейчас, окутанный ароматом омеги, он даже не остановился. Бросился вперед, обхватывая талию, делая ту самую подножку, роняя монсеньора на пол и падая сверху. Его притягивал запах, острый, пряный, невозможно близкий. Сверху на живот и грудь Алвы рухнул Эмиль, - держи его  ноги, Дикон! - завозился, послышались смачные чавкающие звуки ударов и треск разрываемой одежды. Хорошо, что в палатке не было мебели, только походные одеяла. Алва брыкался, пинался, они катались по полу под звуки ударов, шум дыхания и рычание. Рычание? Дик неожиданно понял, что это он издает этот звук. Приподнявшись, не отпуская бедер и все еще обхватывая и сжимая ноги монсеньора своими, он увидел, как Эмиль притягивает связанные - разорванной рубашкой? - руки Алвы к его же талии. Прикосновения другого мужчины к омеге, к его омеге, возмутили настолько, что когда Эмиль перекатил Алву на живот, чтобы затянуть узел, Дик рванулся вперед, сбрасывая чужие руки, вцепился зубами в плечо омеги и снова зарычал. Мой!
Эмиль отшатнулся, сглотнул, пробормотал что-то о том, чтобы его звали, если что, и выбежал из палатки.
Дик не помнил, что именно он делал. Рвал руками одежду, не выпуская омегу из зубов, прижимал к земле, рычал, чтобы тот не дергался, и наконец избавился от тряпок и ворвался внутрь. Запах тела, освобожденного от одежды, смыл последние остатки разума, оставляя одни инстинкты.  Его нес поток, и выплюнул на берег уставшего и опустошенного.
Во рту было солоно, и Дик открыл глаза. Под ним была белая спина, искалеченная шрамами и истекающими кровью укусами, и Дик рванулся назад, его не пустило - и услышал громкий стон.
- Эр Рокэ!
- Вам придется потерпеть мое общество еще немного, Ричард, - изысканная вежливость контрастировала с хриплым голосом, - пока не спадет узел.
- Узел? Ваши руки?
- Основание мужского естества альфы раздувается в конце соития. Мы не сможем расцепиться, пока узел не спадет.
Дик аккуратно опустился обратно, стараясь держать вес на руках. Теперь он обратил внимание на позу - со связанными руками Алва не мог упереться или закрыть лицо, когда Дик вбивал его в постель.
- Я вас сильно поранил, монсеньор? У вас вся спина в крови. Простите.
Алва засмеялся. - Не за что, юноша. Первый раз самый тяжелый, со следующим омегой вы себя будете лучше контролировать.
- Следующим? - Мысль о другом омеге вызвала недовольство и желание зарычать и снова пометить этого, принадлежащего ему. Но сейчас Дик смог сдержаться. - А разве ваш гон кончился?
- Еще нет, но смерть мне больше не грозит.
- Что случилось с вашей спиной?
- Люди Чести приговорили меня к смерти, но напасть предпочли вдвадцатером. К чести вашего отца, он согласился на мое убийство не сразу.
От возмущения Дик зарычал, и обнаружил, что вылизывает и шрамы, и укусы, стараясь сгладить, убрать неровности с мягкой белой кожи. Потряс головой, прогоняя наваждение. Ныла ударенная скула, болели ушибы на ногах и спине. Билось под ним сердце монсеньора. Через какое-то время - Дик все еще не пришел в себя настолько, чтобы осознавать время как раньше - узел спал, и он смог освободиться и откатиться в сторону. Ноги запутались в разорванных бриджах и белье, и Дик подтянул и кое-как связал обрывки ткани - оставаться нагим сейчас не хотелось. Алва продолжал лежать на полу лицом вниз, связанный, со спущенными штанами, и Дику стало жалко его и стыдно за себя.
- Простите, монсеньор, я сейчас.  - Найдя обрывок рубашки, он смочил его водой из фляги и на ощупь, не смотря, обтер зад, промежность и внутреннюю часть бедер Алвы. Подтянул его белье и штаны, перевернул на спину на одеяло.
- Что мне сделать, чтобы вам стало легче, эр Рокэ? Давайте я помогу вам напиться.
Монсеньор не смотрел ему в глаза, но помощь принял и с жадностью выпил воду.
- Что теперь, эр Рокэ?
- Теперь вы меня развяжете и уедете. - Голос Алвы был хриплым. У него была разбита губа, а одна половина лица покраснела - наверное, терлась об одеяло, когда… Дик сглотнул и усилием воли перестал вспоминать.
- Но ведь гон не кончился. Вам будет больно.
- Юноша, не говорите мне, что вам понравилось призывать Леворукого. Или вы намерены позировать для следующей картины?
Дик вскинулся, но глаза монсеньора смотрели не на него, а в пол. Издевка ощущалась слишком нарочитой, что ли. Запах - блаженный и проклятый запах - снова усилился, и Дик понял, что Алва притворяется. Он не мог и представить, что должен чувствовать омега, каждый год проходя через такое унижение.
- Я никому не скажу, эр Рокэ! - Алва хмыкнул.  - Скажите, как вам будет удобнее? Может, на спине? С Марианной… - Дик покраснел и замолчал. Сравнивать куртизанку и герцога Алву было немыслимо. Пусть белая кожа и черные локоны были у обоих, нежная сладкая пышность и мягкость баронессы была совершенно непохожа на сильное подтянутое тело перед ним. Если бы не привязанные к животу руки, Дик не смог бы удержать монсеньора. А удержать и брать требовалось - все омеги сопротивляются, теперь он вспомнил книгу, прочитанную в Лаик. Тогда он не знал, что это относится к эориям, и пролистал отдельные страницы. Нужно будет найти и прочитать больше по возвращению в Олларию. Наверняка у монсеньора в библиотеке найдется и та книга, и другие. Из размышлений его вырвал сдавленный стон - лицо монсеньора снова исказилось, тело дернулось в судороге, запах ударил и оглушил, но не подчинил полностью. Лежавший перед ним на спине Алва изогнулся, ударил его ногами, отталкивая, и попытался встать. Дик бросился ему на спину, уронил, подмял и вдавил в пол. Идиотский вопрос, подумал он, о каком удобстве может быть речь.
Вторая вязка прошла легче - Дик был в сознании. Все еще хотелось зажать плечо или загривок зубами, но он сдержался - сдернув одежду, он потянул бедра на себя, ставя Алву на колени. Одной рукой он прижимал к полу его спину, другой держал бедро. Спущенные штаны, на которых он стоял коленями, фиксировали ноги и не позволяли лягаться, и войдя в жаркое пульсирующее отверстие, истекающее смазкой, Дик подумал, что так монсеньору будет удобнее - по крайне мере, он не давил на него всем своим весом. Он брал омегу плавными сильными движениями, запах подгонял его и не давал перейти грань, пока Алва не дернулся и не застонал под ним, расслабляясь. Только тогда он излился, почувствовав в этот раз, как наливается и распирает плоть узел. Аккуратно обняв плечи руками, Дик уронил их обоих на бок - и не выдержал, начал зализывать укусы первой вязки. Алва молчал, но его мышцы были расслаблены.
Дик снова обтер монсеньора, напоил и напился сам. Вода во фляге кончилась. Полагая, что хоть полчаса перерыва у него есть, он пошатываясь дошел до входа в палатку и позвал.
- Эр Эмиль?
- Что, Дикон? - отозвался тот откуда-то из долины.
- А еще воды у нас нет?
- Сейчас принесу, здесь есть горный ручей. - Дик подумал, что не может не быть ручья, инача трава бы не росла, а монсеньор не выбрал бы именно эту долину. Ругать себя за глупость не было смысла. Пожав плечами, он отошел в сторону, справил нужду. Помог монсеньору подняться и вывел из палатки, крикнув Савиньяку, чтобы тот пока не подходил ближе. Помог с одеждой, стараясь не смотреть на пах монсеньора. Вернулся в палатку, подтащив седельные сумки с провизией. Кормить Алву с рук было дико, но рисковать, развязывая руки, он не мог. Второй раз связать его так легко не выйдет, а сил на драку у самого Дика почти не было. Обменяв пустые фляги на полные у Эмиля - тот щеголял подбитым глазом и берег ребра - он вернулся в палатку.
Третья вязка началась уже после заката, и была короче - а может, Дик в темноте и от усталости потерял счет времени. Уронив их на бок, как раньше, он прижался носом к чужой спине и уснул. Проснулся от холода чуть позже, укрыл их обоих одеялами, и снова уснул, подумав, что генерал Савиньяк о себе сам позаботится.
Разбудило его то, что омега пошевелился. Рыкнув и прихватив плечо зубами, он притянул к себе монсеньора - и был выдернут из дремы холодным:
- Юноша, ваша помощь более не требуется.
Смущаясь, Дик втянул носом - запаха действительно больше не было. Отодвинувшись, он привел в порядок собственную одежду, дотянулся до кинжала Алвы и разрезал рубашку, поклонился, глядя в пол, и пулей вылетел из палатки.
Гон прошел. Осталось понять, что он по этому поводу чувствует - облегчение, смущение и стыд соперничали с сожалением; и что теперь делать. Как смотреть в глаза монсеньору и генералу Савиньяку. Что говорить солдатам в лагере об их отлучке. Как скрыть произошедшее от эра Августа. И от Ее Величества, а ведь она предупреждала. В полном изнеможении Дик дошел до прогоревшего костра из сухой травы, у которого спал завернувшийся в плащ Савиньяк, и рухнул рядом.
- Гон кончился? - спросил Эмиль.
Дик кивнул.
- И ты теперь гадаешь, не убьет ли тебя Рокэ?
Дик снова мотнул головой.
- Не убьет, - тихо рассмеялся генерал. - Ты молодец и справился. Просто держись подальше дня три, а потом все вернется в свою колею. - И тихо, в сторону, добавил, - главное, чтобы тебя не убил Ли.

Анон

Re: ОЭ-фест

144. Дика никто не берет в фабианов день, и Берто упрашивает Альмейду взять того в порученцы и увозит в Хексберг. БертоДик, море, ведьмы, никаких интриг, только попойки и Альмейда в качестве няньки для обоих.

3000 слов, лютейший флафф и романтика, рейтинга не вышло, UST с резолвом, #настоящие рыцари Талигойи пишут в настоящем времени, не вычитано

▼Скрытый текст⬍

– Тебе понравится Хексберг, вот увидишь!

Глаза Берто – как дубовые листья осенью, светло-карие, золотящиеся на солнце. Почему раньше Ричард не обращал внимание на их цвет?

Наверное от того, что в стылых залах и коридорах Лаик не было места теплу и солнцу, а сейчас они едут по Староприддскому тракту, и пробившееся сквозь тучи утреннее солнце разгоняет последние клочья тумана вдоль дороги, безжалостно греет спину и превращает глаза Берто в медовое золото.

– Мне сложно представить, какой он.

Раздраженный неторопливой рысью, вороной Бриз фыркает и пытается умчаться вперед. Берто то ли ругается на него, то ли смеется – Ричарду все еще сложно отличить одно от другого у марикьяре, и натягивает поводья, заставляя мориска держаться вровень с Баловником.

Кони все еще недовольны друг другом, хоть и прошли вместе уже не один десяток хорн.

– Там… там совсем другой воздух – пахнет солью и водорослями, и всегда легко дышится. Зимой, когда ветра с моря особенно злы, на окнах нарастает слой соли, а чайки над головой кричат даже ночью, и вот это по-настоящему жутко! Все дороги в Хексберг ведут к морю, и ты никогда в нем не сможешь заблудиться. В непогоду тучи собираются над горой – она тоже называется Хексберг, а в солнечный день ее вершина… нет, нет, молчу! Про вершину – потом. Просто знай: он прекрасен, куда там Олларии.

Ричард хочет возразить, что толком и не увидел столицу; а теперь она осталась далеко за спиной, и гадать, когда удастся вернуться туда, он даже не пытается. Будто в напоминание об Олларии, чуть дергает правую руку – укус крысы почти зажил, оставив после себя красноватую линию шрама. Этот след да поспешный, скомканный и неловкий разговор с эром Августом перед самым отъездом – вот и всё, что столица оставила Ричарду от себя.

Хочет, но не успевает. Откуда-то из середины растянувшегося по тракту отряда доносится зычный голос одного из офицеров-марикьяре – Ричард все еще сторонится моряков и никак не может запомнить их имена: альмиранте хочет видеть дора Окделла.

Ричард встревоженно прикусывает нижнюю губу: что он успел сделать не так? С адмиралом Альмейда они перекинулись едва ли парой слов с тех пор, как утром отряд покинул постоялый двор в предместьях Доннервальда.

Берто замечает; он вообще глазастый, куда внимательней Ричарда - и тогда, в Олларии, на День Святого Фабиана, когда сквозь марево подступающей лихорадки Ричард пытался осознать, что в Надор он не возвращается, ни сам, ни под конвоем королевской гвардии, а едет – в Хексберг, Берто первым заметил, что с его рукой что-то не так.

– Всё в порядке, Дик, – негромко говорит он, улыбается, и Ричарду отчаянно хочется ему верить.

Он крепко жмурится, сжимает сильней поводья и направляет Баловника вперед: если адмирал Альмейда хочет видеть своего порученца, то не стоит заставлять его ждать.

***

В библиотеке адмиралтейства светло и почти жарко: солнечный свет широкими полосами падает сквозь высокий стеклянный купол, преломляется и заливает золотом натертые воском деревянные полы, бесконечные книжные шкафы и читальные столы с креслами, библиотечные передвижные лестницы на скрипучих колесах и расставленные по всему огромному залу модели парусников – большие, в рост человека.

Ричард уже успел запомнить, что тот, с тремя мачтами, в дальнем углу, это "Северный Ветер”, фрегат, затонувший во время сражения при Штернштайнен в 365 году, а у окна белеет маленькими парусами двухмачтовая бригантина “Марагонская звезда”.

Ему порой кажется, что он снова вернулся в Лаик – названия и даты, имена и новые слова, про которые Ричард никогда не слышал: стеньги, крюйс-брам-реи, твиндеки и лисели – теснятся в голове и почти сразу забываются.

Он жалуется на это Берто – пару раз, когда очередные шканцы забываются в неподходящий момент, но тот лишь смеется в ответ и треплет Ричарда по плечу, обещая, что тот всё обязательно запомнит и станет настоящим “морским вепрем”.

Что об этом думает адмирал Альмейда, Ричард не знает: его посылают с поручениями, вежливо расспрашивают, как прошел день, советуют, какие книги в следующий раз взять в адмиралтейской библиотеке, но как Ричард не старается, отыскать осуждение его невежества в чужих словах или взгляде не выходит.

– Так и знал, что ты здесь!

Мундир Берто распахнут, шейный платок болтается, волосы растрепаны, шнуровка воротника рубашки распущена  – последние дни Хексберг нежится в мягких порывах теплой ориллы. Весь Берто – как ветер, легкий, порывистый, но это и неудивительно, думает Ричард: семья Салина – вассалы Алва, Повелителей Ветра…

Мысль о Рокэ Алва, проклятом Вороне, холодной иглой покалывает затылок, и Ричард прикусывает губу, стараясь отвлечься от расползающегося по груди, словно стылая болотная вода, чувства вины за свой невольный побег из Олларии.

– Что у тебя? – Перегнувшись через стол, Берто тянет на себя толстый трактат по тактике морских сражений, небрежно перелистывает страницы и шумно захлопывает книгу. – Бросай это дело: все равно о том, что такое настоящий морской бой, можно узнать лишь в море. Идем!

Ричард медлит; никаких поручений сегодня, кроме передачи нескольких писем на хексбергские верфи, адмирал ему не давал, но…

Берто щурится:

– Я только от альмиранте: он отпустил нас обоих. Идем же, ну!

Он порывисто протягивает руку вперед, ероша Ричарду волосы, а потом перехватывает его ладонь и тянет за собой.

Рука у Берто теплая, почти горячая, и от этого прикосновения сердце Ричарда сбивается с ритма, колотится быстро и тяжело, словно он впервые лезет вверх по вантам, ощущая под ногами некрепкие – по сравнению с твердой землей – канаты.

Он едва успевает накинуть на плечи мундир, а Берто уже тянет его прочь из адмиралтейства, навстречу разморенному весенним солнцем и теплым ветром городу. После нескольких дней штормов Хексберг возвращается к привычной жизни, и улицы наполняются скрипом тележных колес, шумом разговоров и запахами выловленной на рассвете свежей рыбы.

Ричард засматривается на россыпь золотящегося на солнце мелкого янтаря у одного из уличных торговцев – мелькает мысль, что надо купить такой в подарок сестрам и отправить с новым письмом, и не сразу понимает, что Берто его о чем-то спрашивает.

– Извини…

– Письмо от герцогини Окделл еще не пришло?

Порой Ричарду кажется, что Берто беспокоится о его переписке с матушкой куда больше, чем он сам. Но Ричард прекрасно знает, что будет ждать его в письме: упреки и разочарование, гнев и презрение – какое имел право герцог Окделл стать порученцем клятого кэналлийского адмирала, как посмел не остаться в Олларии, как ему хватило бесчестия принести присягу. Окделлы никогда не принадлежали флоту, Повелителю Скал не место среди волн, а герцогу Надора – среди разнузданных моряков.

Ричард и сам так думал по началу, и первые дни дичился Альмейду и его сопровождения, огрызался, ощущая себя волчонком на псарне. Он ждал унижения и оскорблений – его семьи, всех Людей Чести, и восхваления Ворона и узурпатора Оллара, но офицеры-моряки его и вовсе не замечали, только здоровались с “дором Окделлом” во время завтраков в придорожных постоялых дворах, а сам Альмейда был безукоризненно вежлив – настолько, что у Ричарда стыли на губах все злые, яростные слова. Только Берто оставался сам собой – и они за первую неделю успели несколько раз поссориться, чуть ли не до драки; но чем дальше отряд удалялся от Олларии, тем меньше в Ричарде оставалось злости.

Он раз за разом вспоминал, как стоял на залитой солнцем площади, один, не нужный никому из Людей Чести, тем, кто должен был поддержать дело Окделлов, кто был соратниками отца – и кто испугался выступить против кардинала Сильвестра.
Не испугался только Берто; и адмирала Альмейда, согласившийся на уговоры своего оруженосца – и как-то добившийся подписания указа о назначении герцога Окделла на службу.

Воспоминания горчат, и Ричард жмурится на мгновение, отгоняя их от себя.

– Думаю, матушке просто нужно чуть больше времени.

Берто вздыхает, но потом встряхивается и тянет его дальше по улице, туда, где воздух наполняется густым запахом соленой морской воды и водорослей, где покачиваются у причалов парусники, перекрикиваются матросы и лавируют по зеленоватой воде бухты юркие рыбачьи баркасы.

– Куда мы?...

– Ш-шш! – Берто качает головой, смеется, роется по карманам в поисках суанов, и на россыпь мелких монет покупает у торговца с маленькой жаровней на колесах креветок, обжаренных в перце; Ричарду уже довелось их пробовать – маленьких, похожих на раков, которых поздним летом ловят в мутных надорских реках.

Они уходят всё дальше по подкове бухты, пока крепкие, широкие причалы, торговые и военные склады и таможенные канцелярии не сменяются рыбацкими домиками и узкими мостками для маленьких лодок. На один из них Берто и затягивает Ричарда, садится на выбеленные солнцем доски, у самого края, свесив ноги к лениво колышущейся воде, едва задевающей подошвы сапог. Он хитро щурится, ничего не говоря, только улыбается и смотрит куда-то вдаль – и проследив направление его взгляда, Ричард тихонько охает.

Удивительно, но с этого хлипкого рыбацкого причала всё так хорошо видно – и порт, и взбирающиеся вверх извилистые улицы, и стеклянный, поблескивающий на солнце купол адмиралтейства, и красновато-серые крыши особняков, и нависающую над всем Хексбергом гору, сейчас видную полностью, от подножия до плоской вершины, залитой солнцем.

– Ты бы видел свое восторженное лицо, – смеется Берто и – Ричард замечает это уголком глаз, облизывает испачканные в перце и масле пальцы – чтобы на это сказала матушка, увидь герцога Окделла в компании дикаря-марикьяре?

Впрочем, ей лучше не знать и не видеть.

Раздосадованный сумбурностью мыслей, Ричард порывисто отворачивается от города – и оказывается лицом к лицу с Берто. Тот улыбается – его губы чуть припухли от перца, а глаза снова наливаются на солнце золотым медом.

Они сидят вплотную, и Ричард чувствует тепло его плеча – они оба скинули мундиры, и уткнувшееся в его колено чужое – острое и твердое, и как щеки наливаются теплом от неловкой близости, от повисшей тишины, от собственных желаний – чтобы Берто подался вперед, чтобы молчал, чтобы…

Не заливалась хохотом над головой чайка, в мгновении разрушив всё, и заставив Ричарда шарахнуться в сторону, едва не угодив сапогами в воду.

– Ты чего?

Голос у Берто – ровный, словно и не было ничего. Впихнув в руки Ричарду шуршащий, пропитавшийся маслом бумажный пакет, он гибко склоняется к волнам, споласкивает ладони и выпрямляется.

– Не привык все еще к ним, – почти не врет Ричард и кивает на кружащихся над ними птиц – огромных, белых, крикливых.

Берто смеется, говорит о какой-то ерунде, снова смеется – и не улыбаться в ответ не выходит; и все кажется, как прежде, только сердце Ричарда нет-нет, да начинает частить от чужой улыбки и брошенного на него вскользь взгляда.

***

Закатное солнце заливает каменистый склон алым, и Ричарду хочется обернуться, посмотреть на тающий в мареве у горизонта огромный диск, но он знает – на алый закат нельзя смотреть, и потому цепляется взглядом за спину карабкающегося по тропе впереди Берто.

Узкая тропа вьется по каменному склону, и город остался уже далеко внизу; на вершину они взбираются, когда от солнца остается лишь узкая кромка, медленно исчезающая в море. Наконец можно обернуться: Хексберг выше всех гор, что есть в Надоре, и у Ричарда на мгновение перехватывает дыхание – бухта лежит перед ним, как на ладони.

– Еще насмотришься, – фыркает за плечом Берто и тянет его к изогнутому – от старости? от порывов ветра? – дереву, единственному на плоской, заросшей низкой и жесткой травой, вершине.

– Не потерял?

Качнув головой, Ричард вытаскивает из кармана тонкую нитку янтаря – её он купил днём, когда Берто затащил его на одну из торговых улиц и, лукаво улыбнувшись, спросил, чтобы из украшений он привез сестрам из Хексберг. С ответом Ричард не колебался; в Надоре ни у кого не было украшений из янтаря, и он не сомневался, что сестры влюбятся в переливающиеся золотом нитки бус. Но тогда Берто сказал купить одну; а сейчас он кивает на дерево:

– Повесь. Вон на ту, самую высокую, ветку.

Сам Берто цепляет на ветку нить жемчуга; и когда только успел купить, весь день же с Ричардом был – и так не объяснил, несмотря на все расспросы, зачем им нужно на гору.

Темнота падает на Хексберг стремительно, рассыпая над головой звездное крошево. Далеко внизу мерцают тусклые огни города и порта, зажигают носовые фонари стоящие на якоре суда, и Ричард вновь засматривается – и вздрагивает от неожиданности, когда Берто пихает ему в руку тяжелую фляжку. В ней не вино – что-то обжигающее, прокатывающееся огненной волной по горлу, оседающее теплом в животе и остающееся привкусом фруктов на губах.

Ричард хочет спросить, что это, но Берто уже рядом нет, и вся вершина погрузилась в плотную, обволакивающую, мягкую темноту, и свет звезд лишь подчеркивает, но не разгоняет её.

– Берто! – Это кажется дурной шуткой, но Ричард не верит, что его друг на такое способен; теперь – не верит, после всех этих недель бок о бок.

Голова кажется тяжелой, а ведь он успел сделать только пару глотков из фляжки, воздух пахнет солью, пылью и чем-то пряным, а звезд на небе стало еще больше – они усеяли всё стеклянным крошевом, и если на них долго смотреть, мир начинает плыть перед глазами.

– Берто, это не смешно!

– Тшш! – Прикосновение к локтю теплое, а голос – незнакомый, нежный.

Ричард оборачивается и замирает: незнакомка высокая – смотрит ему в глаза, тоненькая, по плечам разметались, словно встрепанные ветром, волосы. Узкое лицо в темноте – как мазок белой краски, и огромные темные глаза; она кажется одновременно похожей на Айрис, но это невозможно, и на смутный образ Её Высочества, какой Ричард запомнил её по Дню Святого Фабиана – далекой, нежной, грустной. И это тоже невозможно.

– Эреа…

Теперь теплые пальцы сплетаются с его, и девушка тянет его к оранжевому всполоху костра – когда его успели разжечь? может, Берто для этого и уходил?

– Спасибо за подарок, сын Скал, – смех у девушки как звон маленьких фарфоровых колокольчиков – Ричард помнит, что у Айрис в детстве были такие, только куда они пропали потом? наверное, туда же, куда пропали смех и счастье из Надора. – Обычно все приносят жемчуг, но…

Она подцепляет пальцем тонкую, знакомую нитку бус на своей шее, и снова смеется, а потом берет Ричарда за обе руки и тянет вокруг костра, пританцовывая, и ему ничего не остается, кроме как следовать за ней. Этот танец не похож на церемониальные, придворные движения, что они разучивали в Лаик, не похож на старые танцы Надора с легкими прыжками и поворотами. В нем нет никакого ритма, он как ветер, и Ричард ощущает себя увлекаемым порывами опавшим листом.

– Всё верно, сын Скал, – глаза девушки мерцают в звездном свете, и она прижимается к нему близко – слишком близко, чтобы не перехватило дыхание от обжигающего сквозь одежду тепла, – это танец ветра и звезд.

Ричарду кажется, что он видит – мельком, краем глаз, кружащегося в танце Берто; его хочется позвать, но звонкий смех отвлекает, сбивает с мысли.

– Как забавно, – волосы незнакомки пахнут солью, словно пропитались морской водой, – я могу быть любой, как ты захочешь, но зачем мне быть, если всё, что ты хочешь – уже здесь.

– Я не понимаю, о чем вы, – успевает выдохнуть Ричард прежде, чем танец превращается в безумную пляску – вокруг костра и дальше, в пахнущую пылью и сухой травой темноту, а затем обратно… и неожиданно прекращается.

Девушка исчезает, словно призрак; но тревога не успевает кольнуть сердце. Ричард оборачивается на шелест травы и оказывается лицом к лицу с Берто. Его волосы растрепаны, губы опухли – как тогда, на причале, и дышит он тяжело, сорвано.

– Дик, веде аи*, – он не говорит – шепчет что-то непонятное, и делает шаг, но Ричарду отчего-то кажется, что друг сейчас упадет, и он порывисто бросается вперед, ловя Берто в объятия.

Тишину нарушает лишь треск веток в костре и шум крови в ушах. Горячие пальцы Берто цепляются за предплечья, его дыхание обжигает щеку, пахнет фруктами и специями, темные пряди щекочут щеку, и Ричард наконец понимает, это всё – сон. А значит, нет ничего страшного в том, что он тянется губами к губам Берто, целуя порывисто и неумело.

Хватка на предплечьях становится крепче, и Берто вжимается в него всем телом, шумно постанывает – и не отстраняется, не пытается убежать, и сам жадно целует Ричарда в ответ, прикусывая за нижнюю губу и тут же облизывая наливающееся кровью место укуса.

Ричард не знает, куда девать руки – кончики пальцев покалывает, и ладонь будто жжет от желания прикоснутся у Берто; а тот, словно угадав его мысли, на мгновение разрывает поцелуй, чтобы прошептать судорожное: «Пожалуйста, Дик».

Он сам выпутывается из своей рубашки, вновь прижимается обнаженной кожей к ткани, недовольно постанывает и вновь отстраняется. Позволять себя раздевать кому-то – странно и дико, но остановиться невозможно, и Ричард позволяет. Он не успевает осознать, в какой момент они с Берто оказываются на земле, на кинутом поверх травы плаще. «Это просто сон», – думает Ричард, пока его руки гладят Берто по плечам и спине, а чужие пальцы неловко распускают шнуровку на его бриджах. Это не может не быть сном, ведь иначе бы он не позволил себе этих прикосновений, этой грешной и запретной близости.

Не позволил бы себе снова и снова целовать Берто, и прикусывать его за шею и за острые ключицы, не позволил бы ему опрокинуть себя на спину и прижаться сверху – где их одежда? когда они оба успели оказаться обнаженными?

Но всё это не важно, потому что Берто просовывает ладонь между их телами, и Ричарду приходится кусать себя за губы, чтобы не срываться на позорные – даже во сне нельзя позволять себя такого! – звуки. Ему хочется просить о большем, хочется, чтобы Берто сильней сжал пальцы, хочется добавить к прикосновениям свою ладонь…

И он решается.

Запястью неудобно, Берто кажется слишком тяжелым, но от ощущения нежной кожи под пальцами и от звуков чужих всхлипов и собственного, срывающегося на выдохе, имени, Ричард забывает об этом.

Он ловит чужие стоны губами, снова кусает Берто за шею, заставляя его вскрикнуть – нет, не от боли, от удовольствия, потому что за этим следует прерывистое «еще», и не вспоминает ни о запретах, ни о грехах, ни о стыде.

***

Солнце бьет по глазам, щекочет веки, вытягивает из уютного сна. Ему тепло, почти жарко; но вот мелькает какая-то тень, что-то рокочет над ухом, и Ричард недовольно ворчит, прикрывая лицо ладонью.

– Вот так вы со своим адмиралом, теньент Окделл.

Он резко распахивает глаза.

Рокот оказывается голосом адмирала Альмейда. Он возвышается над Ричардом во весь свой немалый рост, скрестив руки на груди, и утренний ветер треплет собранные в хвост темные волосы.

Рядом что-то ворочается, острый локоть упирается Ричарду в ребра, и тот несмело скашивает глаза на сонного, встрепанного Берто. Они лежат в обнимку, завернувшись в плащ – тот слишком мал для них двоих, но прежде, чем Ричарда захлестывает невообразимый стыд, он осознает: они оба одеты.

Значит – ничего не было. Не было поцелуев и объятий, укусов и жадно ласкающих его пальцев, и Берто, подающегося навстречу его, Ричарда, руке.

Это был просто сон после какой-то слишком крепкой настойки.

– Поднимайтесь, юноши. Думаю, вам обоим не помешает завтрак после ночи на горе, – усмехнувшись, адмирал отходит к сухому дереву, и смотрит куда-то вдаль, задумчиво водя пальцами по белой коре.

Берто садится, отчаянно зевая, потягивается – и от этого движения темные волосы открывают шею. Шею, покрытую следами укусов – они цепочкой спускаются от уголка челюсти к ключицам, и Ричард помнит каждый из них.

Он шумно втягивает ставший ледяным воздух; щеки обжигает, в ушах шумит так, словно где-то рядом катится, сметая все на своем пути, камнепад. И сквозь этот грохот доносится чужой голос.

– … Ричард? Эй, ты слышишь меня?

Ричард с трудом заставляет себя поднять ресницы – когда он успел зажмуриться? Берто уже на ногах и протягивает ему руку, улыбается светло и ясно, и в его взгляде нет ни осуждения, ни стыда, ни горечи, только медовое золото.

И Ричард принимает его ладонь.

* - "иди сюда" (кэналлийский)

Анон

Re: ОЭ-фест

177. Алвадик, нежный и отчаянный первый раз. Алва боится проклятья, Дик не боится ничего.

Флафф, ООС, влюблённый Рокэ, прошаренный Дик.
707 слов

▼Скрытый текст⬍

У Дика горят глаза. Он говорит что-то о чести и, возможно, о любви. Говорит яростно и вдохновенно. Рокэ не нужно слышать слова, чтобы уловить суть. Хочется ответить, едко, цинично, как привык — защищаться. Но весь яд сейчас должен быть предназначен самому себе, а не упрямому, открытому мальчишке!

Рокэ тяжело вздыхает и опускается в кресло, прикрывает на секунду глаза и проводит по ним ладонями. Дик замолкает на полуслове.

— Я что-то не так сказал? — впервые за вечер в его тоне слышится неуверенность.

— Всё так, Дикон, всё так, — откуда же в его собственном голосе столько горечи и обречённости?

Рокэ снова встаёт и сам подходит к столику, на котором алеет вино в бутылке тёмного стекла, стоят кувшин и два пока пустых бокала. И, почти не выбиваясь из общей цветовой гаммы, лежит кольцо с отравой.

Рокэ ждал этого — ждал предательства, наблюдал издалека, оберегал, как мог, но напрямую никогда не вмешивался, боясь навлечь проклятие. Жалел Ричарда и — малодушно — себя. Чувствовал, что скоро. С глаз долой — из сердца вон. Почти смирился. Потому что предательство всяко лучше смерти.

А мальчишка взял и переиграл всех прожжённых интриганов. Не поддался на сладкие речи, на шантаж и уговоры, не сломался. Твёрд и незыблем, чтоб его кошки драли!

Рокэ тянет время и сам это прекрасно понимает. Даёт шанс передумать: не себе — Дику. Неспешно наливает вино из кувшина в бокалы алатского хрусталя. Присаживается прямо на шкуру перед камином, кивает замершему Дику на место перед собой. Тот подчиняется беспрекословно, усаживается перед огнём и неловко, но совершенно определённо задерживает в своей ладони пальцы Рокэ на ножке бокала.

Рокэ безумно хочется поддаться искушению и уткнуться носом в русый затылок, вдохнуть едва уловимый запах… В конце концов, его же всегда считали безумцем! Однако вместо этого от укладывает подбородок Дику на плечо и, неотрывно глядя в яркое пламя, пожирающее сухие поленья, рассказывает ему всё: про засаду на Винной, про собственную почти смерть, про спасшего его Леворукого и, конечно же, про проклятие.

Когда звучит последнее слово, Рокэ кажется, будто из него выдернули позвоночник, и единственная точка опоры — это сидящий перед ним Дикон. Тот молча поворачивается к нему лицом. Откровенно говоря, Рокэ понятия не имеет, что хочется там увидеть, а чего страшится. Жалость? Неверие? Ужас и желание сбежать? Но в глазах Дика сияет то же пламя, тёплое, но не обжигающее, чуть лукавое.

— Но не все же, кто близок вам, предают и погибают! С эром Лионелем и с эром Эмилем, например, всё в порядке. И с Катари… То есть, Её Величеством тоже.

— А она-то здесь при чём? — такое внезапное соседство заставляет Рокэ усмехнуться. И вдруг он понимает, что маленький наглец его нарочно спровоцировал, а он попался, как последний дурак. Старый влюблённый дурак!

— Ни при чём, значит, хорошо… — задумчиво произносит Дик.

Он аккуратно забирает у Рокэ бокал и отставляет оба в сторону, тянется вперёд, усаживаясь к Рокэ на колени, укладывает руки на плечи и заглядывает в глаза. Напористый, наивно уверенный в собственной неуязвимости. Рокэ невольно обнимает его за талию в ответ. Он понимает, что проиграл, что почти сдался, но вдруг ему снова становится безумно страшно: за эту жизнь, за всё то яркое и живое, что он держит сейчас в своих руках. И он предпринимает последнюю попытку.

— Но ты сейчас куда ближе, — шепчет он, почти касаясь чужих губ, — и поэтому тебе лучше уйти. Если проклятие всё-таки существует, ты можешь погибнуть хоть завтра.

— Пусть! — отчаянно шепчет Дик в ответ. — Это не может быть только ваш выбор — он и мой тоже!

И целует, сам, первый. Неумело, но жарко. Рокэ легко перехватывает инициативу, осторожно укладывает своего безрассудного юношу на тёплые звериные шкуры. Тот льнёт гибким телом, стонет в поцелуй, притираясь пахом к паху. Рокэ умело освобождает их обоих от одежды. Пламя уютным теплом лижет бок — Рокэ вылизывает безволосую грудь Дика, часто вздымающийся живот. Обхватывает губами сочащуюся смазкой головку.

— Эр Рокэ… — едва слышно выдыхает Дик и с силой стискивает в кулаках длинную шерсть, не смея запустить ладони в волосы Рокэ.

Тот исступлённо гладит сильные бёдра, берёт до основания, наслаждаясь каждым стоном, каждым невольным толчком. Дик кончает быстро, вскрикивая и тут же зажимая себе рот. Тянет Рокэ за плечи на себя, целует жадно, зажмурившись. Осторожно опускает свою широкую ладонь на член Рокэ, спрашивает хрипло:

— Можно?

— Не спрашивай. Можно…

Ладонь сначала неуверенно, потом всё жёстче и ритмичнее скользит по его члену, а Рокэ целует шею Дика, скулы, плечи, и дышит им, дышит — и никак не может надышаться.

Анон

Re: ОЭ-фест

69. Ричард - Повелитель Скал. Ричард, не воспринимающий свои силы иначе как обыденность и норму (он же Окделл, в конце-концов, что необычного!) при свидетелях играет в камушки. Любое проявление сил, превращение караса или шепот камней, лепка фигурок из камня пальцами, "а у вас фундамент размыло", все что будет угодно автору. Акцент на реакции окружающих.

Примерно 1300 слов, джен, очень возможно, что ООС. Небечено.

▼Скрытый текст⬍

Кардинал Сильвестр был прав, что естественно для столь опытного политика и людознатца. Герцог Окделл на посту оруженосца оказался очень странным приобретением. Сперва чуть не лишился руки – а вот нечего вызывать на дуэль лаикских крыс, они там, похоже, с успехом заменяют гадюк. Пока Алва чистил нехорошую, загноившуюся рану, оруженосец выдерживал характер. Запрещал себе орать благим матом, только мычал и цеплялся левой рукой за край стола; пальцы побелели, ногти посинели, и на этом мертвенном фоне особенно ярко блестел кровавый рубин в фамильном перстне. Алва мельком подумал о неуместности камня, Окделлы издавна предпочитали карасы. Мысль не задержалась, все внимание уходило на то, чтобы не повредить лезвием сухожилия этого идиота. Вот только на следующее утро Ричард Окделл, смущенный, взъерошенный, не знающий, куда девать глаза и руки, явился к завтраку с черным камнем в той же самой золотой оправе. Спрашивать его Алва ни о чем не стал, но странный факт запомнил.
Три недели оруженосец почти безвылазно сидел дома, сначала у себя в комнате, а потом перебрался в погреб. Алва сперва не поверил.
- В погреб, соберано, - повторил Хуан, всем видом показывая, что и сам в недоумении. – Третьего дня зашел в кухню, попросил у Кончиты шадди, да и говорит: а можно, мол, ваш винный погреб посмотреть? Ну, пускай, раз вы велели от него ничего не запирать. Все не выпьет, даже если очень постарается. Мигель его проводил, значит, а тот побродил туда-сюда, ладонью по стенам поездил, да и сел в углу. Прямо на пол. «Спасибо, говорит, иди, я тут отдохну немножко». И целыми днями теперь там сидит.
Звучало достаточно бредово, чтобы Рокэ захотелось увидеть все собственными глазами. Пошел проверять, забыв надеть колет – и пожалел, в погребе было холодно, как в горах зимой. Зато вот он, герцог Окделл, сын мятежника, оруженосец Первого маршала Талига – сидит, опираясь спиной о стену, глаза закрыты, на всю физиономию – блаженнейшая улыбка. Вздыхает, крылья носа раздуваются, будто нюхает что-то. Ничего не слышит, не видит, отсутствует.
- Не думал, что мужчины в Надоре настолько горячи, - вежливо заметил Рокэ, с удовольствием наблюдая, как Ричард подскакивает, обалдело оглядывается по сторонам и шарит руками по стене, будто по двери в поисках ключа. – Что вы тут делаете, юноша, позвольте вас спросить?
- Я... вы... – Оруженосец покраснел, выпалил:
- Не ваше дело!
И тут же совсем смешался, потупился, забормотал извинения и заявил, что он просто задумался. Тут... тут тихо, тут очень хорошо думать.
- Полезное занятие, могу его только одобрить, - сказал Рокэ сухо. По всему было видно, что Окделл скорее умрет, чем признается, зачем ему понадобилось в погреб, и напирать было бы бесполезно. – Однако в дальнейшем найдите себе другое место для размышлений: вы нервируете слуг. Идите наверх.
Перечить тот не стал, ушел, мрачно сопя и упорно не поднимая глаз на своего эра. Рокэ прислушался к затихающим шагам на лестнице, подошел к стене, за которую цеплялся Окделл, потрогал. Камень, согретый теплом тела, уже остывал, он был твердым, чуть шершавым... самым обычным серым камнем, из какого построена вся Оллария.
Изгнанный из погреба оруженосец сменил тактику поведения и принялся таскаться по городу вместе со своим кузеном, но покоя Ворону это не принесло. Окделл то чудом выходил живым из подстроенной кем-то ночной засады, то ввязывался в карточную игру, просаживал все, включая коня и тот самый загадочный перстень. То, приехав вместе с Рокэ в салон баронессы Капуль-Гизайль, фраппировал оную баронессу, некстати замечая, что брильянты в ее колье подделаны очень, очень качественно. Слава Леворукому, вечер в салоне оказался богат на скандальные события, затмившие реплику Окделла. Сам этот прекраснодушный болван, кажется, считал, что сделал хозяйке комплимент, и Рокэ, поняв это, только рукой махнул: безнадежен.
Однако всему есть предел, даже выдержке Первого маршала, и достиг его Окделл, когда ввязался в ссору сразу с семью противниками. Переводя Моро в кентер по пути в Ноху, Рокэ надеялся, что успеет раньше, чем дуэль начнется. А когда прибыл на место, оказалось, что все уже кончено.
Сквозь низкие тучи пробивалось солнце, на площадке лежали тела и почему-то вывернутые из мостовой камни, а Ричард Окделл стоял посреди этого дивного натюрморта, опустив шпагу. С лезвия текла кровь, а на лице у Окделла было написано что угодно, кроме торжества. На своего эра он посмотрел страдальчески и изумленно, шевельнул губами и ничего не сказал. Под копытами Моро хрустнуло – обломки клинка, вернее, нескольких клинков.
- Простите, эр Рокэ, - пробормотал неисправимый оруженосец, которому Рокэ уже не раз велел воздержаться от этого обращения.
- Полезайте на Моро, Ричард Окделл. Объясняться будете не здесь.
Объяснения, однако, пришлось отложить: в особняке на улице Мимоз дожидался барон Капуль-Гизайль с записочкой от баронессы, и пришлось наивежливейшим образом отвечать, раздавать обещания, раскланиваться. Спровадив гостя, Рокэ поднялся к себе в кабинет и увидел, что Окделл уже там, подпирает стену с самым несчастным видом.
- Итак, что произошло в Нохе? И, ради всех эсператистских святых, без вранья, потому что врать вы, юноша, не умеете.
Окделл поднял глаза и весьма сбивчиво рассказал о ссоре, об оскорблении – верней, об оскорблении он стыдливо молчал, Рокэ сам угадал, что дурачка допекли намеками на мужеложство.
- И вам не пришло в голову позвать секундантом хотя бы вашего кузена? Или молодого Придда, или любого знакомого дворянина?
- Нет, монсеньор.
Окделл повесил голову, завертел на пальце перстень (Килеан вернул его Рокэ выкупая проигранное кольцо, и Окделл получил назад свою фамильную побрякушку). Камень сверкнул синим, потом зеленым, потом окрасился в невыносимый лиловый цвет и таковым остался. Рокэ смотрел на это и с удивлением чувствовал, что начинает привыкать к необъяснимым явлениям.
- Пускай так. И что же вы сделали со своими противниками?
- Это... это был честный бой! – чуть не со слезами выкрикнул Окделл, сжимая кулаки. Камень в перстне сверкнул золотистой искрой. – Правда! Я клянусь, эр Рокэ! Честно! Их семеро, а я... а нас восемь. Я бы ни одного лишнего не поднял, клянусь! Но ведь так нельзя. Либо четыре, либо восемь, либо двенадцать, либо шестнадцать. И не со спины, лицом к лицу, как положено. Они же могли бы попасть в сердце, в любое из восьми, тогда бы нам конец, а так... сами виноваты.
- В ваших «они» Чужой ногу сломит, Ричард, - сердито сказал Рокэ. – Но, сдается, вы пытаетесь мне сказать, что вызвали себе на подмогу неких... магических помощников?
Невероятный Окделл отчаянно затряс головой:
- Нет, эр Рокэ, магией никогда! Я верю в Создателя, а магия – скверна перед лицом Его... Я просто поднял камни, как положено.
Положено ему. Положено. Повелитель Скал, все, разумеется, весьма логично. И фантастично.
- Значит, вы можете повелевать камнями, юноша?
Щеки Окделла порозовели, он опять уткнулся взглядом в ковер. Вздохнул, еще раз вздохнул, глянул исподлобья, и Рокэ почувствовал себя гувернером, который собирается выпороть подопечного за украденное с кухни печенье.
- Не совсем, - еле слышно бормотнул Окделл. – То есть, конечно, нет, какое там «повелевать». Немного слышу их, немного сам разговариваю. Сегодня мне... – сглотнул, видно, собираясь признаться в самом страшном грехе, - мне было страшно, эр Рокэ. Эстебан всегда фехтовал лучше меня в Лаик... и целых семеро, и напали сразу втроем. Я позвал, меня услышали скалы. Может быть, лучше бы и не слышали. Все-таки те не ждали, что сражаться придется с камнями. И что теперь делать? Я... нарушил правила?
- Не могу вам этого сказать, все зависит от того, какие правила вы имеете в виду.
- Но вы же Повелитель Ветра, - удивился Окделл, глянул, широко распахнув серые глаза. – Как вы можете не знать?
Рокэ дернул плечом и, сам от себя не ожидая, сказал прямо:
- Я не повелеваю ветрами, Ричард. Ни «как положено», ни как-либо иначе. Не разговариваю с ними и не зову. И, насколько мне известно, ни Придды, ни Эпинэ не замечены в излишне тесном общении со своими стихиями. Примите это в расчет и впредь поберегитесь взывать к скалам, особенно при свидетелях, потому что иначе Сильвестр и Эсперадор примирятся хотя бы ради того, чтобы сжечь вас на костре как колдуна и еретика. Вам повезло, что вашу тайну узнал такой богохульник как я. Помалкивайте и следите за тем, что творите.
Окделл кивнул, пробормотал:
- Слушаю эра. – Снова потупился, снова взглянул из-под бровей. И Рокэ Алва вздрогнул как от пощечины, потому что в серых глазах светилась жалость.