Холиварофорум

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Несу вам макрайли, анончики
ПостКП, продолжение фрейма с рукопожатием и снимание униформы. Флафф, комфортинг, ХЭ.

▼Скрытый текст⬍

В первую секунду Кирк глазам своим не верит.
Запинается и застывает на месте, выцепив взглядом ярко-рыжую макушку, и сердце подскакивает до горла в один момент. Он не ожидал… Он думал, что увидит Мёрдока в закрытом контейнере, полуобращенного, со злым и забитым взглядом.
Не думал, что Мёрдок будет сидеть вот так, на диване, вместе со всеми, и увидев его — Кирка — подорвется и в три широких шага подойдет вплотную.
И будет улыбаться ему.
И все вокруг в этот момент становится неважным, как и раньше становилось неважным, потому что для Кирка этот один человек всегда значил больше, чем весь остальной мир.
Кирк машинально тянет руку в каком-то неловком приветствии, и Мёрдока этот жест как будто сбивает с толку, секундная заминка — и он обхватывает запястье Кирка, а другую ладонь кладет ему на плечо, близко-близко к шее, и от прикосновения по коже расходятся мурашки. Это приятно, и Кирк чувствует, как его губы растягиваются в улыбке — такое полузабытое ощущение.
Он сжимает пальцы на предплечье Мёрдока, жалея, что на нем сейчас надеты чертовы перчатки, и он не может прикоснуться так и почувствовать живое тепло. А потом Мёрдок отпускает его руку, но тут же кладет ладонь на спину — и рывком притягивает к себе. Кирк утыкается носом ему в шею и тяжело, загнанно дышит, чувствуя на своем затылке пальцы, зарывшиеся ему в волосы.
— Ты дрожишь, — шепчет Мёрдок ему на ухо еле слышно, кожу греет его дыхание, и Кирк ничего не может ответить — горло сжимает спазмом.
Собственные эмоции кажутся слишком сильными, взвинченными, они накатывают, как прибойная волна, накрывают с головой и пытаются утащить в открытое море. Чтобы не потеряться совсем, Кирк отчаянно вцепляется в Мёрдока, сминает рубашку у него на спине, стискивая кулаки изо всех сил. Хочется держать как можно крепче, и больше никогда не отпускать.
Чтобы сильнее, чем расстояние в полмира, чем сошедший с рельс поезд в подземке, чем километровая толща антарктического льда. Чтобы навсегда.
Шея Мёрдока под щекой Кирка почему-то влажная.

— Ты как? — спрашивает Мёрдок.
Он сидит напротив, на соседней кровати. Проход между ними совсем узкий — всего лишь как вытянутая рука. Одна на двоих комната на этой базе — то ли чья-то шутка, то ли наоборот щедрость, но Кирк в любом случае не жалуется.
У Мёрдока внимательный взгляд, и надо бы ответить что-то очень личное — то, что ему наверняка и хочется услышать, но Кирку пока сложно с этим справиться. Мысли в голове ревут ураганом, и он не готов вычленить из них какой-нибудь ответ.
Он пожимает плечами и надеется, что Мёрдок его поймет.
— Въебал Хольту по хребту, — говорит Кирк. — Он так забавно заискрился.
Мёрдок секунду выглядит даже удивленным, но потом коротко смеется.
— Так этому сукиному сыну и надо. Спасибо.
И это определенно не только о Хольте.
— А как иначе-то, — отвечает Кирк.
— Устал?
— Устал.
Мёрдок пересаживается со своей — на кровать Кирка. Пружины поскрипывают, матрас чуть прогибается под его весом. Колено Кирка упирается Мёрдоку в бедро, это комфортно, но тепло не ощущается. Защитная армированная униформа — Кирк так и не добрался снять ее — слишком плотная, и сделана из какого-то не проводящего тепло материала. Капсула. Аквариум. Изоляция.
— Помочь? — Мёрдок тянется к бегунку молнии под подбородком, но его рука застывает в воздухе.
Он как будто читает мысли Кирка. А может, и правда — если и не читает, то ловит какие-то отголоски, спасибо телепату.
Униформа, честно говоря, уже задолбала.
Кирк кивает.
Мёрдок коротко касается костяшками его щеки — такой непривычный всполох нежности, и Кирк наклоняет голову, льнет к мимолетному прикосновению. Горло снова пережимает, не хватало еще снова, как при встрече… Это все просто слишком. Просто пока что слишком, и Кирк стискивает зубы и берет себя в руки.
— Извини, — говорит Мёрдок, непонятно за что.
Вжикает молния, потом на плечи Кирка — под тканью, прямо к коже — ложатся ладони, и он наконец-то чувствует их тепло. Этого тепла так не хватало долгие месяцы, проведенные в бетонных стенах, за которыми была только белая снежная пустошь, и Кирк закрывает глаза, потому что ощущений слишком много, чтобы их все вытерпеть.
Он чувствует, как Мёрдок как бы невзначай прикасается к нему — чуть больше, чем нужно, чуть меньше, чтобы это было слишком явным — но Кирк все равно понимает. По плечам, стягивая ткань, по предплечьям, помогая выпутаться из плотных рукавов, по шраму под ключицей — едва-едва кончиками пальцев, просто так.
Прохладный воздух кусает кожу, и Кирк зябко ежится. На базе не настолько холодно, но он ощущает какой-то болезненный озноб — как будто температура подскочила. Его трясет, и в следующую секунду он чувствует, как Мёрдок обхватывает его руки чуть ниже локтей. На левой большим пальцем проводит по следу от шва — чувствительной коже немного щекотно, и Кирк открывает глаза.
Мёрдок смотрит прямо в них, и его взгляд неожиданно теплый. Что-то очень редкое из прошлой жизни, а сейчас он смотрит на Кирка этим самым взглядом уже второй раз где-то за полчаса. Это обескураживает и дает надежду одновременно.
— Встань, — просит Мёрдок, и Кирк слушается.
Ткань тянется плохо, приходится немного повозиться, и пару раз Мёрдок задевает ладонями бока и бедра. И Кирк думает, что кучу лет мечтал о каком-то подобном моменте — стоять напротив раздевающего его Мёрдока, но реальность даже превзошла его мечты. Это близость и доверие, и связь иного уровня, и он никогда на самом деле не был настолько открыт для Мёрдока, как сейчас.
Щелкает застежка, Мёрдок придерживает ботинки, когда Кирк по очереди вышагивает из них. Униформа сброшенной маскирующей шкурой остается на полу, знаменуя конец этого притворства, и Кирк думает — он больше никогда не наденет тошнотное сочетание черного и серого.
А потом Мёрдок свешивается вниз и прижимается сухими губами к распластавшемуся по колену Кирка рубцу. По телу от макушки до самых стоп проходит жаркая волна, кажется, заставляющая даже покраснеть — потому что он явно чувствует, как к лицу приливает кровь. Это неловко и очень-очень сокровенно.
Ноги не то, чтобы подгибаются, но близко к тому — и Кирк оседает на кровать. Он чувствует себя выжатым настолько, что сложно даже сидеть, как будто только армированная тряпка удерживала его от превращения в желе, и вместе с ней ушла и всякая опора.
И между тем, чтобы завалиться влево — на подушку, и вправо — на колени Мёрдока, Кирк выбирает второе.
Он смотрит снизу вверх в глаза, зеленющие, как травяной луг. Лицо Мёрдока так близко, что можно рассмотреть каждую из его веснушек — щедрая россыпь рыжих пятнышек на коже. Кирк поднимает тяжелую руку и осторожно прикасается к ним кончиками пальцев, и Мёрдок накрывает его ладонь к своей, прижимая к щеке.
И никогда раньше Кирк еще не чувствовал себя настолько хорошо и настолько на своем месте. Его губы снова непроизвольно растягиваются в улыбке, в редком и необычном для него движении, но Кирк, пожалуй, сможет к нему привыкнуть. Поводов для этого теперь, в кой-то веки, видится предостаточно.
— Делай так почаще, — тихо говорит Мёрдок в тон его мыслям и гладит по голове, слегка растрепывая волосы на макушке.
У Мёрдока теплые руки и аккуратные движения. Поглаживания его пальцев умиротворяют гудящие мысли и забирают тревоги, расслабляют и приносят покой. Кирк вдыхает и выдыхает несколько раз полной грудью, чувствуя, как его отпускает. Он не знает, как долго лежит вот так, наслаждаясь прикосновениями — ощущение времени теряется полностью, и остаются только они вдвоем с Мёрдоком в этой комнате. Во всем мире.
И все остальное — как всегда — неважно.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Без смысла, сюжета и цели, просто Хольт в питерской подземке с Реками

▼Скрытый текст⬍

Вообще в подземке не курят. За сколько там выгорает типовой вагон, за восемь минут? Хольту похуй, в общем-то. Он не в вагоне. Да и был бы в вагоне, все равно бы курил. Закуришь тут, когда тебе надо грохнуть древнего бога, вернувшегося на Землю в крайне поганом настроенит. Даже более поганом, чем у самого Хольта, а это показатель.
Но он здесь не в вагонах кататься приехал.
Против богов надо подтягивать все, до чего дотянешься. А Питер в общем-то был не так уж далеко. Поэтому Хольт стоит здесь, в ебенях питерского метро, курит и злится все сильнее.
- Не нужно так искрить, любезный, - почти нежно звучит из темноты, и огонек сигареты отражается в розовых очках. - Мы давно уже здесь. Гостей ведь невежливо оставлять одних!
- У насссс давно не было... госсстей, - дополняет другой голос. Его обладатель смотрит из-за спины выпендрежника в очках, возвышаясь евд ним головы на две. Хольт, который ниже этой тощей дылды, все равно ухитряется смотреть сверху вниз.
- Мне сказали, вы любите, когда не скучно.
- Еще как любим, любезный! - проявившийся из темноты рядом коротышка заинтересованно разглядывает его руку. Хольт почти готов ему врезать, но четвертый силуэт заставляет его... не передумать. Повременить, скажем так. - Я так полагаю, предложения уже имеются?
- Еще какие, - Хольт ухмыляется. - Скучно не будет, гарантирую.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#3. Прикосновение
Дивный водный мир-верс, блядоход, Коцит-центрик, Стикс угорь потому что он выглядит точно так же как Игорь, если есть другая инфа на этот счёт - плиз, поправьте меня.

▼Скрытый текст⬍

Когда Угорь впервые сворачивается вокруг него кольцом, Ёж, откровенно говоря, впадает в лёгкий ступор.
Они знакомы уже пару недель и ладят куда лучше, чем ожидал Ёж, зная свой нрав. Им, чего уж врать, приятно друг с другом — вместе плавать, охотиться, в конце концов спать на дне каменистой пещерки. Но раньше Угорь всегда просто сворачивался спиралью неподалёку от него. А теперь обернулся, чуть-чуть касаясь иголок, Ёж и глазом не успел моргнуть.
— Э-э-э... ты что делаешь?
Угорь вперивается в него своими змеиными глазами так, будто он сморозил какую-то несусветную глупость, а не задал разумнейший вопрос.
— Готовлюсссь ссспать.
— Что, прямо так?
— Я тебе мешаю? — немигающий взгляд будто вбуривается в самую душу.
— Ты же уколешься, — вслух это звучит как-то внезапно неубедительно.
— Я осссторожный.
— Всё равно! Причудится что-нибудь во сне, дёрнешься, и... — мысль о густых каплях крови Угря, повисших в воде, вызывает странные чувства.
Угорь раздражённо фыркает, разворачивает кольца и как-то излишне поспешно отплывает к ближайшему камню, вздёрнув голову.
— Есссли не хочешь ссспать сссо мной, мог бы сссказать прямо.
— Я не это... — но тот уже за камнем. — Ох.
Ох.
Если бы у него были лапы, он бы нервно сцепил их в замок. Но он может лишь зябко подёрнуть иголками. Они действительно острые, пропарывают рыбьи тушки насквозь за секунды, Угорь ведь и сам знает.
И тем не менее.
Чуть позже, после безуспешного ворочания с боку на бок, он подкатывается за камень. Угорь тоже не спит — лежит, свернувшись кверху брюхом, с открытыми глазами.
— Эй, — нерешительно зовёт его Ёж. Подождав, пока узкие зрачки сфокусируются на нём, мягко, аккуратнейшим в своей жизни движением, дотрагивается иглами до мягкого бока. И замирает.
После пары мучительных секунд он поднимается, разворачивается — чтобы вновь сомкнуться вокруг Ежа.
— Я могу сссмять твои иглы и раздавить тебя одним движением, — ровным тоном сообщает он. — Не трясссисссь надо мной.
— Хорошо, — Ёж, сглотнув — вовсе не потому, что от части с раздавливаением у него по шкуре пробежали мурашки, нет — смотрит ему в глаза снизу вверх. — Мир?
Взгляд его нового... друга смягчается.
— Мир.

Неизбежное всё-таки случается, но вовсе не из-за неосторожности Угря.
Ему снится сон, какой-то мутный душный кошмар, и он, неосознанно подпрыгнув, расщеперивает иглы, защищаясь от неведомого врага. В чувство его приводит резкий солёный вкус и болезненное шипение.
Он задыхается, тут же виновато съёжившись.
Отодвинувшийся от него Угорь, морщась, проводит языком по кровоточащим ранкам в боку.
— Прости, — смотреть неловко, но в то же время отвести взгляд он просто не способен. — Прости.
— Ничего страшного, — вздыхает Угорь, облизывая себя. Поворачивает голову к нему. — Мне даже немного понравилось.
Они молча смотрят друг на друга.
И затем Угорь тянется к нему и проводит солёным языком по мордочке.

Кошмары ему больше не снятся.

Когда появляется остальные, он уже не спорит. Лишь ограничивается предупреждением, устраиваясь в волнистых объятиях.
— Поаккуратнее, я могу случайно уколоть во сне.
— И? — один из его новых... друзей с весёлой пытливостью заглядывает ему в глаза, а второй усмехается в усы. — Боишься, что нам понравится?
Угорь чуть слышно усмехается.
— Вы совершенно несносны, — заявляет Ёж, сердито зыркая из-за нежного бледного бока. — Вы все. Абсолютно.
— Привыкнешь, — заявляет в ответ Угорь.
Что ж, ему нечем крыть истину.
Да и, откровенно говоря, уже не хочется.
Хотя в удовольствии шутливо кольнуть напоследок короткий плавник, получив в ответ заливистое хихиканье, он себе всё же отказать не может.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Дваумовские. Джен. кСергей по кличке Александр Воронов собирается защищать мСерёжу в суде. Разумеется, всё это часть коварного плана.

▼Скрытый текст⬍

— Полчаса, — равнодушно объявил охранник. Андрей, кажется.
Серёжа не шелохнулся. Он смотрел на серый железный стол, на свои бледные руки и запястья, обвитые наручниками, на обгрызенные до мяса ногти.
В комнату вошли быстрым шагом, а затем дверь с лязгом закрылась.
— Очень приятно! — раздался звонкий мужской голос. Его обладатель резко отодвинул стул напротив, отчего паркет натужно скрипнул, — Я — Александр Воронов. Ваш адвокат. О вас я, конечно, наслышан, Сергей. Но, к вашему счастью... к нашему счастью,... — Серёжа по голосу понял, что Воронов тянет лыбу; старается презентовать себя в лучшем свете. Бесит, но осуждать Сергей права не имел, — Работал с очень именитыми ребятами. Маньяков спасал от тюрьмы. Про дело Петропавловского маньяка слышали? Это самое громкое. Поддержки общества у большей части моих клиентов было куда меньше, чем у вас, зато врагов при бабле, как понимаете, у них тоже было поменьше.
Серёжа криво усмехнулся себе под нос, не поднимая головы. Говорить не хотелось, но нужно было расставить точки над и:
— Я не хочу косить срок, и мне не нужен оправдательный приговор, — едва слышно сказал он, — В суде я признаю свою вину. Ловить вам тут нечего. Можете искать другого серийника, которого вы отмажете от тюрьмы за хорошие деньги.
Серёжа не хотел больше ничего говорить, но подозревал, что этот Воронов — настырный тип.
— Без проблем. Признавайте.
Серёжа вскинул голову.  Воронов мило улыбался, словно и впрямь был готов сдаться по первой просьбе. Серёжа впервые оглядел его. Он был очень красивым. Дорогой костюм. Уложенные во что-то невообразимое рыжие волосы; подтянутое тело. На щеках милые, юношеские ямочки, а на прямом носе с чуть вздёрнутом кончиком Серёжа разглядел консиллер. Присмотрелся: ресницы тоже крашенные.
— Я всё равно планирую вас защищать, — Воронов, для пущей убедительности развёл руки, словно для объятий.
— З-зачем? — глупо спросил Серёжа, уставившись на собеседника. Если Воронову не нужны деньги, тогда почему...
— Потому что я считаю, что вы невиновны, — просто ответил Воронов.
Серёжа несколько раз моргнул.
Неужели он идейный? Не похож. Глаза у Воронова внимательные, холодные, хищные, но Серёжа невольно смягчился.
—  Мне не угрожают, — сказал он, — Я серьёзно. Ни мне, ни моим близким. Я признаю свою вину, потому что я и правда убил этих людей. Так бывает.
— Бред, — закатил глаза Воронов, сложив руки на груди, — Кто в здравом уме сначала убивает людей под пламенные речи, а затем спокойно сдаётся властям? Должна быть причина. Или одна большая жирная подстава.
— Нет никакой подста..! — начал Серёжа возмущённо, но его перебили.
— Я всё равно буду вас защищать в суде. Можете не тратить силы, — вновь улыбнулся Воронов.
— А не боитесь? — резко спросил Серёжа, насупившись, — Те, кому я наступил на хвост придут не только за мной, но и за вами, если будете возникать. Оно вам нужно?
— Чего мне бояться? — беспечно парировал Александр, — Я вашим врагам нужен. Парочка-другая мне неплохо так обязана. Я не простой адвокат...
Воронов схватил свой стул, резво обошёл по дуге стол, и расположился почти вплотную к месту, где сидел Серёже. Тот инстинктивно отшатнулся, но Воронова это не смутило. Он уселся, наклонился ближе и возбуждённо зашептал. Глаза его горели:
— Пока мои идиоты-коллеги бухали в перерывах между учёбой, я изучал то же, что и вы, Сергей. Только... скажем так — ту сторону дела, какой профессора не научат. Уже завтра выйдет видео, доказывающее, что записи с вашим голосом — фейк, а видео вас в костюме — неловкая попытка продажной журналистки и правительства вас очернить.
Серёжа закусил губу. Затем затараторил:
— Я в-вас не понимаю. Если вы ждёте благодарности, то её не будет. Я вам не дам ни копейки за ваше...  творчество. Вы хотите помочь, возможно, вы верите, что мне угрожают и что только п-поэтому я собираюсь сделать чистосердечное признание. Но не нужно ничего публиковать. Я тоже разбираюсь в дипфейках, Ал-лександр. Как и эксперты, которых пригласят для рассмотрения дела. Я верю, что вы хорошо разобрались в айти, но использовать нужно только реальные доказательства, а не сфабрикованные. Иначе грош цена вам, как юристу.
— Ерунда. Вы выйдете, — спокойно сказал Воронов, и затем резко сократил дистанцию. Теперь он едва не касался кончиком носа щеки Серёжи. Тот зажмурился, а затем воскликнул:
— Да! ДА! — Серёжа, сам не до конца осознавая свои действия, оттолкнул Воронова руками, скованными наручниками. Тот, не удержав равновесия, свалился на пол, задев стул локтем. Быстро поднялся на ноги и поправил пиджак, — Да, я выйду! И знаешь, что сделаю?! Ты... ты не понимаешь!
Он замолчал, вновь опустив голову, скрываясь за прядями волос. 
— И что ты сделаешь? — елейным голосом поинтересовался Воронов. Он вновь уселся на стул, и подался вперёд всем корпусом, пытаясь разглядеть выражение лица Серёжи. Походу, перспектива вновь свалиться на землю его мало волновала, — Убьёшь себя?
Серёжа закусил губу. Затем злым дрожащим голосом сказал:
— Пошёл к чёрту! Я легко докажу, что твоя поделка — фейк.
— Нифига, — хмыкнул Воронов, — Ты же честный. А я нет. У меня куплена толпа экспертов.
— Что тебе нужно? Деньги? Я дам тебе денег.
— Не. Деньги у меня есть. Это ради искусства. Манипуляции данными, власть... потом расскажу. Время будет, — Воронов махнул рукой, отстраняясь. Но взгляд у него был... мягче? Он смотрел на Серёжу едва ли не с нежностью.
— Я против тебя ничего не имею. Наоборот. Мне просто нужно доказать, что власти — чистое зло. Это ведь правда. Просто нужен показательный пример. Ты, считай, подвернулся под руку. Но мы найдём общий язык. Я постараюсь его найти, — он сказал это так, что Серёжа неожиданно поверил: Александр и правда постарается. У него не получится. Но он постарается. — Ты всю жизнь мечтал сделать этот город лучше. И действовал. Старался, как мог. Правда ведь старался?
Серёжа кивнул.
— Именно. Кому ещё есть дело? Твоё заключение никому пользы не принесёт. Смерть тем более. Зря только талант и запал пропадёт.
Александр поднялся. Серёжа посмотрел на него снизу вверх.
— Ладно, — сказал Александр, — Мне пора. Увидимся. Подумай насчёт признания. Оно мне не помешает ничуть, а вот тебе потом будет сложнее доказывать людям, что ты в адеквате.
Серёжа остался сидеть неподвижно. Он был растерян — был ли этот человек реален? Если да, то что ему от него нужно? Что ж. Серёжа прикусил губу. Время покажет.
— Время покажет... — согласился Птица из-за его спины.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

МГ 1939, missing scene, сероволки, розовые сопли, офк, вы же меня знаете

▼Скрытый текст⬍

Никто не посмел даже пытаться его остановить, и, перешагнув через неподвижное тело Дубина, Олег выпрыгнул из самолёта и бегом направился к лесу неподалёку от площадки. Лишь забравшись достаточно глубоко, он позволил себе замедлить шаг, на ходу снял плащ, расстегнул пиджак — и сбросил наконец с плеч давящий бронежилет, перепачканный красной краской из пробитых пулями мешочков.

— У нас проблема.
— Кого мне избить?
— Не такая проблема. Парашют только один. Не знаю, удастся ли схватить ещё один на борту, и будут ли они там вообще.
— Но у тебя же есть план?
— Когда это у меня не было плана, мой верный друг? Скажи, ты когда-нибудь слышал про опоссумов?

Извлечённый из внутреннего кармана компас ровно пополам прорезала глубокая трещина — видно, итог драки с мильтонами — так что он выкинул его в кусты. Хорошо хоть спички, нож и небольшая жестяная кружка остались при нём, целы и невредимы: по армейскому опыту он знал, что с этим набором можно довольно долго продержаться почти где угодно.
А держаться придётся.

— И что дальше?
— Найди меня.
— Что, вот так вот просто? «Найди меня» и всё?
— А что ещё? Слишком много переменных. Может, я смогу добраться до другого корабля. Может, перехвачу лодку и доплыву до берега. Может...
— ...может, Гром опять схватит тебя за шкирку и отволочёт в тюрьму...
— Знаешь, у меня ведь рука может и дрогнуть. Попасть куда-нибудь повыше. Или пониже...
— Ладно-ладно, не топорщи перья. Но серьёзно, как ты себе это представляешь?
— Что ты найдёшь меня, как ещё? Это ведь ты. Ты не можешь меня не найти.
— Ты чокнутый, ты в курсе?
— Ну да. Только сейчас заметил?

Лес кончился, выведя его на морской берег, и он не торопясь пошёл вдоль кромки воды. Ни на что особо не надеясь — просто потому что куда-то надо было идти, размышляя над дальнейшими действиями.
Однако на краю мыслей всё же теплилось слабое, едва слышное «а вдруг». А вдруг судьбе угодно будет побаловать его ещё одним дичайшим в своей невозможности совпадением.
И, спустя пару часов заметив вдалеке распластанную на песке человеческую фигурку в фиолетовом, он не колеблясь рванул к ней, благодаря всех несуществующих богов.

— Ты мою бороду надел.
— Чёрт, и правда. Ну, времени уже нет, лепи тогда мою.
— Может, всё-таки поменяемся обратно? Дурная примета — вещи путать.
— Чего-чего? Волков, ты с каких пор мистиком заделался? Ты ещё на удачу боженьке помолись.
— Мистик — не мистик, но на фронте всякого навидался и наслышался, знаешь ли.
— Элементарное самовнушение и ничего больше. Иди сюда.
— Хм?
— Слушай меня. Повторяй за мной. Всё будет хорошо, и никакие там приметы нам не помешают. Ясно? Что смешного?
— ...борода твоя колется.

Мокрые вещи Олег развесил на ветках, а их обладатель, закутанный по уши лишь в его пиджак и плащ, тем временем нахохлился, как огромная угрюмая птица, у костра, поджав под себя длинные ноги. В отсветах огня голубые глаза казались налитыми золотом.
— ...если бы не этот назойливый Гром! И его цепной пёсик! — Сергей возмущённо фыркнул, ещё плотней запахнувшись. — Ну ничего, он у нас ещё попляшет! Самым хитрым себя мнит, значит? Посмотрим, кто кого переиграет!
— Обязательно, — Олег сел рядом, похлопав его по плечу, и осторожно снял с костра кружку, где уже побулькивала горячая вода из лесного ручья. — Пей.
— Ещё бы из лужи набрал, — ворчливо ответил Сергей, но послушно принял кружку, перед этим натянув на ладони и пальцы рукава и закатав их в два слоя. — Расстройство желудка, считай, обеспечено.
— Лучше понос, чем простуда, — заявил Олег, усмехнувшись тому, как прямо-таки по-аристократически поморщился на «поносе» Сергей. — Лучше пока всё равно ничего предложить не могу.
Сергей вновь досадливо вздохнул.
— Мы должны сидеть во дворце, ужинать раковым пловом и чебуреками, пить лучшее вино, а не комаров кормить чёрт знает где!
— Всё у нас будет, не переживай. И плов, и что захочешь.
Неопределённо хмыкнув, Сергей сделал аккуратный глоток из кружки и затем придвинулся к нему, привалился боком и положил голову на плечо.
— Я знаю, знаю. И Грома этого я сам... — что он сам, Олег так и не узнал — Сергей чихнул с такой силой, что выронил кружку, и пришлось её срочно перехватить и поставить на землю.
Он ждал, глядя в мутную воду, пока Сергей закончит шмыгать носом. Но тот, воспользовавшись моментом, извернулся, быстро сбросил плащ с одной руки и накинул Олегу на плечо.
— Ну зачем, — вздохнул Олег, но плащ скидывать не стал — запахнул свободной рукой, чтоб укрыть обоих, и под плащом обнял Сергея за талию. Поднёс кружку к его губам, и Сергей, глядя Олегу в глаза, с довольной улыбкой сделал ещё один глоток.
Пальцы цепко сжались на его запястье вороньей лапой.

— Обещай, что не оставишь меня.
— ...
— Я знаю, что не оставишь, но мне нужно это услышать. Сейчас.
— Клятвенно обещаю, что я тебя не брошу. У меня рука не поднимется, ты ж без меня пропадёшь.
— Сволочь ты. Спасибо.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Читала ваши накуры про Горошкина и Олега и вспомнила, что до того как прочитала 1939, но видела фрейм, где Олег его похищает, искренне думала, что там наверное Разумовского расстреляли, и Олег двинулся и украл себе похожего чувака для утешения

По твоим словам у меня вдруг написался фанфик, пока я в ванной лежал. А ведь я не писатель, поэтому это честно очень скучно, без диалогов, сероволков, кинков и вообще чего-либо, ну разве что закадровый, потому неинтересный, дабкон и зарождаюшийся Стокгольмский синдром, можете ругать или просто игнорировать, я сам знаю, что пишу скучно, потому и не пишу обычно ничего.

▼Скрытый текст⬍

Алексей Горошкин не знал, сколько точно времени прошло. Сначала пытался считать - ещё когда надеялся, что его ищут, что его спасут. Но надежда выбраться из этой треклятой дачи пошатнулась с первой сотней отсчитанных дней, а на второй сломалась вдребезги. "Тебя никто не ищет" - подтвердив его опасения, в одно утро из сотни таких же унылых заявил его мучитель, торопливо закидывая в себя завтрак и мельком проглядывая газету, - "я пустил слух, что ты уехал в Севастополь, поближе к родственникам". Больше за это утро мужчина не сказал ничего, быстро собрался и ушёл, вероятно на работу, оставив Алексея как обычно прикованным к постели и запертым на ключ. Кем он работал, Алексей не знал. Да что там, не знал даже имени и фамилии...
Горошкин смутно припоминал, что в тот роковой вечер мужчина как-то ему представился, ведь по осколкам уцелевших воспоминаний они так открыто и душевно начали беседовать. Только отгремел спектакль, Алексей был опьянен своим успехом и запахом букетов от поклонников, что витал в зале. Выйдя на веранду театра, полной грудью вдыхал теплый и ароматный летний воздух. Незнакомец попросил закурить, а потом рассыпался в комплиментах. Как Алексей был глуп тогда! Развесил уши, покраснел, загордился! Ещё бы, такой импозантный мужчина хвалит. Стыдно сказать, похвалу поклонниц Алексей и за похвалу то не считал, знал, что глупые девчонки просто ведутся на его смазливое лицо. А сам чем оказался лучше? Тоже повелся как дурак - на широкие плечи, на греческий профиль, на волевой подбородок и военную выправку. Но ведь может Алексея извинить, что именно к военным прежде всего он испытывал запретный, постыдный интерес? Что из-за одной только своей пагубной страсти смотрел фильм про Чапаева 23 раза? 
Алексей подумал, что впервые за всю свою жизнь, за все свои такие сложные и непутевые 25 лет, почувствовал еле заметный, невесомый, укол настоящего счастья. Он успешен, он хорош, он молод и почти влюблен - красивый мужчина смотрит на него так, как должно быть Онегин смотрел на Татьяну при их последнем разговоре.
Жаль, что прижатый к его носу платок с хлороформом разогнал ошметки приятных воспоминаний и также унес собой, к Морфею, имя похитителя...
Вот ирония, только раз думал, что был счастлив, и тут же все потерял. Одна минута счастья из 25 уже прожитых лет, только одна из ещё будущих отпущенных ему здесь, на этой даче, дней и ночей, что сплетутся в один неразрывный, тошнотворный и неприглядный клубок.
Раньше Алексей боялся - а сколько ему ещё отпущено? Неужели он состарится здесь, среди этих елок и полей, что проглядывают из окна? И ни одного человека вокруг, кроме капитана. Капитан - так про себя называл его Алексей, должен же был как-то называть. Почему капитан так упорно отказывался назвать своё имя, Алексей не знал. Но в нём теплилась надежда, что капитан планирует однажды его отпустить, а потому не хочет, чтобы Алексей знал о нём хоть что-то. Вот только здравый смысл подсказывал, что назваться он мог и чужим именем, просто не хочет, чтобы имя его, настоящее имя, но сказанное не так, не тем тоном, с мельчайшим оттенком фальши, из уст Алексея, разрушило ту иллюзию, что капитан пытался себе создать.
Что Алексей и не Алексей вовсе, а Сергей, кем бы этот Сергей ни был. Одно ясно, что нет его в жизни капитана больше, а любил капитан его больше, чем жизнь и честь свою.
Но не таков Алексей теперь, много дней спустя! Не боится ничего.
Вот и первую цель Алексей себе назначил - заветное имя узнать. Сколько времени зря он потерял, пока с капитаном холоден был, пока криками, слезами, мольбами разжалобить пытался, даже слегка наигранными, для пущего эффекта.
Но не таков он теперь, он теперь совсем другое играть будет...
Как рад был он теперь, что актером стал, а не слесарем, как отец. Разве мог бы слесарь с такой задачей справиться, такую масштабную роль сыграть? Раньше Алексей Гамлета мечтал сыграть, но ничего, Гамлета и в сорок сыграть можно, а сейчас перед ним роль всей жизни, посильнее Гамлета и даже Фауста Гете. Скоро капитан вернется, Алексей поможет ему ужин накрыть, будет ласков и внимателен, всеми силами, всеми фибрами своей души любовь играть будет, что даже сам в неё поверить сможет. Что даже старик Станиславский, был бы живой, кричал браво, верю и отбил все ладони. Да черт с ним, со Станиславским, главное, чтобы капитан однажды поверил...
А после ужина они в спальню пойдут, и там спектакль продолжится. Оба они играть будут. Алексей - любовь, а капитан играть в то, что не Алексей под ним извиваться будет и влюблёнными глазами смотреть, совсем не Алексей, а тот, другой.
В другой ситуации Алексей мог бы и похвалить своего партнера -  за то, что так нежен с ним, пока целует ночами и сжимает в крепких - не вырвешься - объятиях, а потому упрощает ему, Алексею, его актерскую задачу. И играть с ним нет, не удовольствие, но и не повинность.
Но главное голову не терять. Однажды капитан захочет, чтобы с губ Алексея ночью слетали не невнятные стоны и убедительные (да, убедительные, уж он расстарается), слова любви, а его имя, которое то самое банальнейшее "я тебя люблю" логично завершит и увенчает!
Пусть это лишь первым шагом будет. Но за ним возможности неограниченные. Рано или поздно капитан поверит в их творческий тандем, в ту иллюзию, что вместе они создать пытаются, а значит принесет ему на блюдце и сердце своё, и ключ от свободы.
А Алексей уж тогда решит, что ему из этого взять.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Кольт и макрайли, попытка Кирка заменить одну больную привязанность другой.
В наличии нездоровые отношения, упоминания рыжих сук, отправка Кирка поработать на историческую родину и другие тредовские идеи.
Таймлайн — между ДСП и ВВ.

▼Заместительная терапия⬍

— Хочешь узнать, откуда у меня эти шрамы?
На самом деле, Кирку похуй, и он не понимает, почему Хольт вообще считает, что ему это будет интересно. Но соглашается просто от скуки и узнает сразу две вещи.
Первая — с техникой безопасности у этой оружейной корпорации был пиздец.
Вторая — история про шрамы на самом деле подводка к ебле.
И не то, чтобы Кирк в итоге был против.

Он никогда раньше такого не видел — как на пальцах у живого человека рождаются электрические заряды, как между ладонями с треском изгибается дуга.
И это не какая-то там случайная искра от потертого руками пледа.
Прикосновения Хольта щиплют и щекочут одновременно, это где-то между «больно» и «приятно» на шкале ощущений, и Кирк бы спиздел, если бы сказал, что никогда раньше не задумывался о себе как о мазохисте.
Ему все нравится.

У Хольта дома черные шелковые простыни, выглядящие охуенно дорого и понтово, но он объясняет, что шелк — диэлектрик.
— Как интересно, — отвечает Кирк и вскоре съебывает.
К себе он едет не на привычном такси, а в метро — шесть утра, первый поезд. Вагон мерно качается, колеса стучат на стыках, а Кирк думает — как он дошел до жизни такой.
Если коснуться контактного рельса, говорят, умираешь мгновенно.

За следующие пару летних месяцев Кирк крепко подсаживается на эту электроеблю. Дело не в самом Хольте, конечно же, дело в ощущении собственной охуенной исключительности — потому что это продолжается раз за разом, а не прекращается после первого.
И совсем немного дело в мазохистском удовольствии от ударов током.
Слишком давно Кирк усвоил для себя одну простую истину — когда переебывает внутри, нужно получить физическую боль, и станет легче. С Хольтом этот способ отрабатывает на все двести двадцать.

В одну из очередных встреч в амстердамском пентхаусе вина оказывается чуть больше, чем раньше, и Хольта прорывает тирадой ненависти к некой рыжей суке. Он искрит и трещит зарядами, рассказывая об этой «твари, которая его наебала», но подтекст считывается слишком легко.
— Не дала, что ли? — спрашивает Кирк.
Оказывается, не дала.
И это на самом деле охуенно иронично, такая вот сублимация друг об друга.

Но Хольт, на удивление, додает Кирку того, чего ему не хватало, пожалуй, с самой сэнтфилдской школьной скамьи.
Какого-никакого признания.
Какого-никакого восхищения.
Потому что у Хольта обнаруживается кинк на копов и кинк на блондинок, и Кирк хотя и коп бывший, и не совсем блондинка, но это уже нюансы.
Только вот тазер не у полицейского.
Кирка в эту воронку затягивает все сильнее, потому что слишком легко оказывается подсесть на ощущение нужности. Хоть иллюзорной и хоть кому-нибудь.

— Скоро поедешь в Токио заниматься промышленным шпионажем, — говорит как-то Хольт. — Начинай учить японский.
Признание, да?
Кирк обкладывается самоучителями и обвешивается браузерными окнами с онлайн-лекциями. Делать больше все равно нехуй, а мотивации — завались.

Через пару месяцев его уже ждут на работу аналитиком в Накамото Индастриз, и Хольт покупает ему билет на самолет.
Когда Кирк добирается до токийского пятизвездочного отеля и подключается к вай-фаю, на телефон падает сообщение от Мёрдока — «Только что приземлился в Амстердаме».
И до Кирка вдруг доходит, что не один он такой охуенно все понимающий про чужих рыжих сук.

Когда все чужие секретики разнюханы, чертежи разработок спизжены, а бухгалтерия слита на портативный жесткий диск, Кирк, наконец, возвращается в Нидерланды.
Конец февраля рядит страну туманом и мелким дождем.
Мёрдок встречает в аэропорту, и первая его фраза — охуеть, я тебя полгода не видел.
Со всей болезненностью на Кирка наваливается понимание, что бывших наркоманов не бывает, а он просто временно заменял герыч метадоном.

— Август хорошо о тебе отзывался, — говорит Мёрдок, и Кирк кривит ебало.
Паранойя заставляет его думать, что все уже обо всем знают, но даже если Мёрдок и в курсе чего-то, то ему, кажется, похуй.
Именно это внезапно и делает неприятно.
А еще вот это вот Август царапает слух. У самого Кирка ни язык ни разу не повернулся так Хольта назвать, ни даже в мыслях не мелькало. Хольт и Хольт.
Вот у Мёрдока с Августом деловые отношения, а у Кирка с Хольтом — какие-то ебануто-нездоровые, полные проекций и почесывания своих психотравм.

— Почему ты не оставил меня в Ирландии?
Мёрдок смотрит тем самым своим взглядом «ты-совсем-идиот?». Может, для него вопрос и правда тупой и бессмысленный, но Кирку он периодически ебет мозг уже год.
— Ну а как иначе-то, Кирк.
Что-то там о признании и восхищении, да? Вот это и все.
Кирк в этот вечер надирается в каком-то случайном баре так отчаянно, как будто ему двадцать пять.

— А у тебя эти шрамы откуда? — спрашивает Хольт.
Обводит пальцами рубец под ключицей, трогает предплечье. Ступнёй касается колена.
Какая-то нездоровая фиксация на шрамах, отмечает мысленно Кирк, все нашел.
А еще думает — хули там уже скрываться — и вываливает начистоту все про работу на Мёрдока и про эти ранения, и как был охуенно счастлив получить каждое из них.
Хольт слушает заинтересованно, но никоим образом не показывает, что удивлен этим больным энтузиазмом.
Через два дня он улетает в Рим на какую-то выставку военно-технологической ебалы и берет Мёрдока с собой.

— Не нравится мне это все, — говорит Кирк.
В этом деле замешаны какой-то, блядь, древний бог, его похищенные доспехи и рыжий русский террорист — и это звучит, честно говоря, как бред ебанутого. И как что-то, что может очень плохо закончиться.
Битый час он высказывает это все Мёрдоку, чтобы в ответ получить только «и что я могу сделать?».
Я же не пошлю Августа нахуй.
Я же ему должен.
Как же вы оба меня заебали, думает Кирк.

Умом он понимает, что Мёрдок прав. Перестанут быть Хольту нужными и удобными — и оба быстро отправятся пинком под жопы обратно в Ирландию, где их радостно упакует Интерпол.
Не умом Кирк хочет выйти из дела — из всех, блядь, дел.
Потому что в Дублине все было хуево, но однозначно — были они с Мёрдоком, была нездоровая аддикция Кирка и, в общем-то, все.
В Амстердаме в уравнение добавился Хольт, и все усложнилось многократно, а лучше стало совсем чуть-чуть, и то с налетом наебалова.

— Ты куда? — спрашивает Мёрдок после того, как они нихуя не приходят к консенсусу по поводу будущей операции в Сибири.
— Прогуляться, — зло отвечает Кирк, обуваясь в прихожей.
Он заказывает такси до Грахтенгорделя и думает — жаль, что метро уже закрыто, можно было бы уебаться об контактный рельс.

Формально у них никогда не было отношений, так что и рвать, по сути, нечего, но Кирк все равно заявляет — мне надоело. Все. Нахуй.
Глаза у Хольта недобрые, а удар тока — болезненный.
Зря. Все это было зря.

— Давай, удачи, — говорит Мёрдок и отключается.
И больше так и не выходит на связь.
Кирку хочется как минимум разбить кому-нибудь покрытое шрамами ебало, как максимум — устроить локальный апокалипсис в Риме, а потом и в Амстердаме.

За следующие 48 часов случается так много событий, что можно с уверенностью заявить: жизнь Кирка стремительно летит в пизду, щедро политая соусом из самообвинений.
Конечной точкой этого маршрута становится Восточная Сибирь.
Конечной картиной становится Хольт, который тащит полубессознательного Мёрдока на плече и пиздит, как дышит, о том, что предотвратил, нахуй, всемирный теракт.
Конечной целью становится вытащить Мёрдока.
Опционально — сломать Хольту жизнь, наглое ебало и армированный хребет. Но это уже не настолько важно.

От ебли до ненависти — ровно один человек, из-за которого все это вообще и закрутилось — но который всегда значил для Кирка побольше других.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Макрайли, постканон, розовые-прерозовые сопли, рейтинг в районе плинтуса, развитие нескольких накуров из треда, в том числе с прямым цитированием. Заранее прошу прощения, если это не то, чего хотелось бы анончикам-авторам, но у вас такие вкусные идеи, не удержаться

▼Скрытый текст⬍

Три года назад любому, кто сказал бы, что Мёрдок в постели мягче и нежнее расплавленного зефира, Кирк расхохотался бы в лицо. А тому, кто сказал бы, что он сам от этих ласок будет млеть и задыхаться, так, что ни единой связной мысли в голове, кроме «дадада» и «пожалуйста» — ещё и плюнул бы.
Но жизнь — штука странная, понять он это понял уже давно, но, с новой силой прочувствовал вновь пару лет назад. Когда осознал с кристальной ясностью однажды, что все образы, под которые он дрочит долгими безумными ночами в ледяной крепости, всё более отчётливо приобретают вид Мёрдока. Мёрдока-снова человека, который говорит спасибо, притягивает в объятия, затем опускается на колени и расстёгивает ему ремень. Или притягивает к себе на пол и затем ставит на четвереньки и наваливается сверху. До синяков обхватывая за бёдра, покрывая болезненными укусами плечи...
И не всегда в этих видениях он был человеком на сто процентов.
Когда-то он сломал бы нос тому, кто заявит, что Кирк будет передёргивать на мысль оказаться, абсолютно беспомощным, во власти огромного зверя с когтями, способными разрезать на нём одежду, и языком, который, кажется, может пройти через его тело насквозь.
Теперь ему иногда хочется сгореть ко всем чертям от стыда, когда Мёрдок с невыносимой, обезоруживающей нежностью заглядывает ему в глаза.
Возможно, всё было бы не так плохо, не добивайся от него Мёрдок активного и несомненного выражения своих желаний. Хочешь что-то попробовать? Как тебе нравится? Обнимать тебя? Шептать что-нибудь? Просто полежать вместе? Только скажи. Говори со мной, пожалуйста.
От этого всё больше крепнет мерзотное ощущение, что он лжёт Мёрдоку, и ему было бы куда приятнее вскрыть себе горло, чем испытывать подобное. Это не ложь миру, без различий между врагами и союзниками, к которой он привык, за которой провёл большую часть жизни. Но лгать Мёрдоку он не готов, никогда не будет готов. И нет цели, которая бы это оправдывала.
Мёрдок дотрагивается до него словно до самой драгоценной вещи в мире, смотрит так, что становится неловко от настолько откровенной влюблённости. Терпеливо обнимает, укачивая, когда перебор нежности становится чрезмерным для непривычного к этому Кирка и опрокидывает его в состояние беспомощно рыдающей размазни. Что тут вообще можно сказать? «Ты, конечно, охуенный, но знаешь, что было бы ещё охуеннее? Если бы ты стал клыкастым чучелом и отымел меня как дикое животное»?
Твою мать.
Мёрдок как назло, сегодня особенно... общителен.
— Ты колешься, — не удерживается Кирк, когда Мёрдок трётся жёсткой щетиной о щёку.
— Что поделать, это неизбежный этап. Сам же говорил, как странно я выгляжу без бороды. Я думал, тебе нравится... некоторая лохматость, — Мёрдок, усмехнувшись, тычется ему в шею, но вместо поцелуя жарко выдыхает и прижимается щекой. Кирк чуть вскрикивает от неожиданности и хлопает его по плечу.
— Я был молодой и глупый, — скалится он. — Хорош издеваться, зверюга.
Нет.
Блядь.
Улыбка тут же гаснет, как задутая свеча.
— Кхм, — он запоздало закусывает губу и отворачивается.
Но Мёрдока ничто не смущает.
— Да ладно, не стесняйся, — он ещё сильнее наваливается на Кирка, сверкает ободряющей ухмылкой. — На правду не обижаются, я в курсе, что зверюга была из меня ещё та.
Нет, замолчи, пожалуйста.
Мёрдок вклинивает колено меж ног и чуть надавливает, со смешком проводит языком по шее.
— О, я вижу, тебе нравится эта тема? Дрочил, небось, на мой мохнатый зад? Представлял долгими одинокими ночами, как страшный огромный зверь хватает тебя за шкирку и заваливает? Или вылизывает везде... — язык проходится по виску, собирая капли пота. — Язык, конечно, у меня уже не такой длинный, но, если хочешь...
Кирк обычно умирает с его пошлостей, пересыпанных ласковыми похвалами.
Но не сейчас.
— Перестань, — шепчет он, пытаясь отодвинуться.
— Точно дрочил, — довольно заключает Мёрдок. — Ну скажи. Скажи, чего тебе хотелось.
Он мнёт его запястья, прихватывает зубами кожу, и в Кирке что-то всё-таки ломается.
— Да, — ровным тоном сознаётся он, отвернувшись и зажмурившись. — Я хотел, чтобы меня выебал огромный безмозглый зверь, в которого превратился единственный человек в мире, на которого мне не похер. Над которым бесконечно ставили эксперименты, которого целенаправленно лишали всего, что в нём ещё осталось от этого человека. А я думал ночами не как ему от этого хреново, а о его огромном члене и языке в полметра. Как, блядь, ебучий зоофил. Доволен?
Ну вот и всё. Наконец-то.
Пальцы на запястьях разжимаются, и Мёрдок отстраняется.
Кирку хочется взвыть от боли, и он чувствует, как предательски намокает под веками. Он тянется закрыть лицо, свернуться клубком, сжаться, но его вновь перехватывают за руки и тянут вверх, вынуждая сесть между чужих коленей.
Мёрдок переплетает их пальцы, накрест обняв, и утыкается лбом в плечо.
— Я не помню, — помолчав, начинает Мёрдок, негромко, спокойно — говорил я или нет. Тебе не обязательно было снимать линзы. Я узнал тебя и так. С первой секунды.
Кирк всё-таки всхлипывает, и Мёрдок прижимает его спиной к груди, кладёт голову на плечо, щекоча дыханием ухо.
— Я... не всегда мог полноценно управлять телом, даже в лучшие моменты, адекватно показывать свои эмоции. Но я всё помню. Каждый раз, когда ты обещал, что скоро всё закончится, говорил мне не сдаваться. Как ты плакал, открыв камеру и впервые обняв меня за шею, не заботясь, что я мог бы разорвать тебя на клочки.
Потянувшись, он сцеловывает слёзы у края глаза.
— Я помню, как ты, уже после... Хольта, приходил ко мне с фонариком и одеялом на всю ночь. Ты просто ложился рядом на пол, у меня под боком, и рассказывал о всяком. Как тебя бесит Родригез, как Чайкина, мудила, отобрала у тебя чудом найденный виски, как ты, когда мы выберемся, первым делом наберёшь нормальную ванну, возьмёшь побольше бухла и неделю не будешь из неё вылезать. Я бы сказал, что лезть пьяным в воду плохая идея, но... — он горько хмыкает.
Он касается губами чувствительной кожи под подбородком, и у Кирка вырывается придушенный полувыдох-полувскрик.
— Ты как-то вспомнил о сказке, которую читал Крису — про какого-то заколдованного феями хрена, которого нужно было держать крепко, пока он превращался во всяких чудищ, и тогда колдовство спадёт. Ты долго смеялся, а потом повис у меня на шее и сказал мне не бояться, мол, ты меня не отпустишь, никогда, ни за что.
Мёрдок расцепляет одну руку и поднимает её к его лицу, ласково проводит по щеке. Кирк тут же накрывает её своей ладонью, чуть сдвигает и прижимается губами.
Трудно поверить, что это происходит на самом деле.
— Я долго не верил, что когда-нибудь выберусь оттуда. Но потом пришёл ты. И, наверное, именно твоя непрошибаемая уверенность, что я остался собой, несмотря на все эксперименты, помогла мне не сойти с ума по-настоящему. Я просто хочу, чтобы ты знал это. И знал, что я тоже тебя никогда не оттолкну.
Он обнимает его ещё крепче, и некоторое время они просто сидят молча.
Наконец Кирк кивает, и они, не размыкая объятий, ложатся. Последний раз коснувшись солёным поцелуем его ладони, Кирк переворачивается и прижимается лбом ко лбу.
— Я... — начинает он и тут же осекается. — Было... то есть... чёрт.
— Не спеши, — ободряет его Мёрдок, поглаживая по волосам.
Несколько раз открыв и закрыв рот, Кирк всё же решается сделать шаг в омут.
— Меня как-то чуть не спалили. Не за... хм, делом, это было бы пиздец тупо. Просто один утырок заметил, что я пырюсь в окошко камеры, и поржал, мол, осторожно, Макдона, узнает босс о твоём интересе к этой монстряке, и кинут тебя ему, для опытов. Я... — он вновь делает глубокий вдох и берёт себя в руки. Поздно идти на попятный. — Я думал о таком сценарии. Довольно часто. Как меня вталкивают в камеру, и ты показываешь всем, что я... твоя добыча.
Мёрдок довольно хмыкает и скользит ему рукой между ног.
— Сейчас? — тихо уточняет он.
— Да, — да, чёрт возьми. — Сейчас.
В следующую секунду он оказывается на животе. Мёрдок заботливо сдвигает подушку так, чтобы она была у него под грудью, а не перед лицом, и берётся за его руки, складывает так, чтобы удерживать за спиной одной ладонью.
— Говори, если что не так, — предупреждает он и зачем-то тянется к стулу возле кровати, на котором лежит скинутая одежда.
А затем его руки опутывает что-то, в чём Кирк опознаёт галстук Мёрдока, и ему снова хочется взвыть — не потому, что ему плохо, а потому что уже слишком хорошо, и он боиться представить насколько хорошо будет дальше.
— Ну-ну, — Мёрдок удерживает радостно вскинувшегося Кирка, прижимает к кровати. — От нас не сбежать, Макдона, не трать силы. Они тебе, — запустив пальцы в волосы, он вдавливает его в матрас, — ещё понадобятся.
Он отстраняется на несколько секунд, пока Кирк переводит дух, затем бесцеремонно вздёргивает на колени и вновь наваливается, одной рукой держа за бёдра, а вторую опустив рядом с его головой — на сей раз не просто прижимаясь, а намертво фиксируя, так, что не шелохнуться. Смачно проводит языком по шее, так, что Кирка передёргивает от мурашек, и запускает зубы в плечо.
Кажется, у него снова текут слёзы — он просто не может сдержать их, тихо хныкая от переизбытка ощущений. Мёрдок покрывает следами зубов плечи и спину, прикусывает за шею, будто дикий зверь — самку, царапает ногтями бёдра, грубо мнёт член. У Кирка дрожат колени, и Мёрдок подхватывает его под живот второй рукой. Он не входит, лишь трётся меж его бёдер — подготовка разрушила бы внезапную игру, а Мёрдок непрошибаем в нежелании причинять Кирку боль из-за своих размеров, и скорее можно убедить Хольта раздать все деньги бедным, чем Мёрдока — взять его насухую. Но об этом можно будет позаботиться в следующий раз...
Следующий раз. Его сердце сжимается от радостного предвкушения.
Мёрдок прихватывает его зубами за нежную кожу на затылке и рычит.
И всё это настолько его прошибает, что он кончает, не сдерживая стон.
Мёрдок замирает на секунду, а затем через него будто проходит судорога, и его ноги заливает чужая сперма. Его снова переворачивают на спину, как куклу, разводят ноги, и чужой язык принимается старательно вылизывать внутреннюю сторону бёдер, проходится по опадающему члену.
И по животу.
Кирк, всё же наконец взвыв, выгибается, как от удара током.
Сука, Мёрдок отлично знает, как он боится щекотки.
— Ты зверь, — выдавливает он сквозь рыдания, перемежающиеся смехом.
Мёрдок подтягивается вверх, заглядывает ему в глаза с невыносимой нежностью и слизывает слёзы.
— Ага, — серьёзно заявляет он. — Ради тебя — кто угодно.

Если бы пять лет назад кто-нибудь сказал бы Кирку, что ему не будет тошно просыпаться по утрам, он бы отмахнулся от явного психа.
Но они живут в поистину сумасшедшем и непредсказуемом мире.
Кирк не набожен, но всё же, засыпая в объятиях единственного человека, способного сделать его счастливым, благодарит кого-нибудь, что иногда, хотя бы иногда эта непредсказуемость способна принести что-то хорошее.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#15. Слабость
Ахерон/Стикс, фоновый блядоход, таймлайн ЖВ, х/к

▼Скрытый текст⬍

День как-то не задался.
Настроение с самого утра было мерзкое, причём, что самое гадостное, безо всякой явной причины. Отличный кофе и сочный завтрак, припасённый с вечера, в мире и спокойствии, затем они, как и было запланировано, разошлись по городу для поиска новых нанимателей после месячного перерыва на восстановительный сон, — он с Коцитом, а Флегетон — с Ахероном.
Смутное чувство недовольства то и дело накатывало на него. Октябрьское солнце казалось возмутительно ярким, приятный на самом деле ветерок — слишком сильным, а радостный голос Коцита, вслух комментировавшего городской форум, что он просматривал с телефона, и газеты с объявлениями, которых он набрал им целую пачку — бестолково раздражающим. Глупые, явно лживые объявления сливались в один бесконечный поток бессмысленного и бесполезного для них пустохвальства, и ему быстро надоело листать тонкие страницы.
Коцит пару раз, сузив глаза, заглядывал ему в лицо и интересовался, точно ли всё в порядке. Он лишь отмахивался.
Когда на город опустились сумерки, они все встретились в условном переулке. Охота у их братьев явно задалась получше — Флегетон, с широкой улыбкой обведя их взглядом, заявил, что они нашли «вернейший вариант» и принялся выкладывать им необходимые для переговоров известные подробности.
Ахерон что-то негромко сказал Коциту, и тот расплылся в ухмылке.
А вот на Стикса он даже взгляда не кинул. Не демонстративно, само собой, просто не задержал на нём глаз, вновь обратившись к Флегетону. Ещё одна капля к копившемуся глухому раздражению.
Позже, во время разговора с потенциальным нанимателем, Ахерон ласково утешил Коцита, уговаривая дать шанс намечающейся диете из старшек. Стикс не мигая уставился на лёгшую на плечо Коцита руку — так привычно, будто ей там и место.
Что, конечно, было правдой.
Но в груди всё равно неприятно кольнуло странным, незнакомым огнём, каким-то неиспытываемым доселе ощущением. Он даже слегка отвлёкся от общей беседы, пытаясь понять, что с ним — и через несколько секунд до него всё же дошло.
К раздражению добавилась ещё и ревность.
Ревность! Он никогда её раньше не чувствовал, но сразу уверился, что это именно она — потому что его мгновенным, тут же угасшим, но всё равно осознанным порывом в момент укола было скинуть широкую ладонь Ахерона и самому взяться за плечо.
Он так задумался, что окончательно отдалился от разговора, очнувшись лишь когда Флегетон позвал его. Они попрощались с хозяевами — Ахерон отчего-то задержался за дверями, и, когда они втроём спустились к выходу из подъезда, он сказал:
— Идите, мы догоним.
— Хм, посекретничать хотите? — усмехнулся Коцит, но допытываться, как и бросивший на него задумчивый взгляд Флегетон, не стал. Входная дверь хлопнула за ними, и Стикс остался один.
Через пару секунд лестницы огласились звучными быстрыми шагами, и вскоре рядом появился Ахерон.
— Что стоим, кого ждём? — весело поинтересовался он.
— Мне... нужно кое-что проверить, — произнёс Стикс, протянув к нему руки.
— Проверяй, коль нужно, — с охотой согласился тот, и руки Стикса обхватили его лицо.
Стикс поймал его взгляд, в то же время жадно, отчаянно прислушиваясь к себе — не кольнёт ли его снова чем-то горьким. Не перешло ли раздражение в настоящую злость.
Он смотрел в тёплые карие глаза, — но не находил в себе никаких других чувств к их обладателю, кроме перехватывающей дыхание нежности.
— Дорогой? — приподнял бровь Ахерон, и Стикс, больше не желая терпеть, рванул вперёд, сомкнул вокруг него объятия, с силой притянув к себе. Ахерон не замедлил обхватить его руками в ответ — как что-то само собой разумеющееся. — Тебе как-нибудь помочь?
— Не знаю, — сознался Стикс, пропуская меж пальцев волосы на конце косы. — Ощущения всссякие... ссскверные.
— А, ну бывает, — усмехнулся Ахерон. — Недостаток материальных тел и всё такое. Нам же что вместе с плотскими оболочками досталось? Мозги, органы всякие, а уж им только дай всякую гадость в кровь повыбрасывать. Все рабы природы, даже мы, и у всех свои минуты слабости, — он похлопал его по спине. — Тебе как, полегчало?
Копившееся за день недовольство всё ещё не ушло окончательно — но блекло, быстро растворялось в наполнившем его спокойствии.
— Да, — чуть удивлённо ответил он.
— Вот и славно, — Ахерон отстранился, зачесал назад его волосы пятернёй и коснулся лба лёгким поцелуем. — Пошли, а то нас, поди, уже заждались.
Да, день явно не задался.
Но вечер, возможно, был ещё не потерян.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Анон (или аноны?), который носит однострочники, пропиши, пожалуйста, что ты согласен на удаление текста по просьбе автора.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Ахерон/Коцит, флафф, попытка в ролевые игры

▼Скрытый текст⬍

Его заведённые за спину руки грубо складывают локтем к запястью и стягивают жёстким шнуром, и он готов замлеть уже от этого. Он выгибается, жадно выдыхая, и, как только удерживающая его за связанные руки широкая ладонь разжимается, он падает на колени. Опускает голову — специально.
Ахерон неторопливо, пропечатывая шаг, обходит его, садится на стул перед ним и закидывает ногу на ногу, постукивает носком сапога по полу.
Он следит за этим постукиванием, как голодная кошка за птицей.
— Я смотрю, — Ахерон запускает пальцы в его волосы, резко вздёргивает голову, обнажая горло, — тебя сильно заинтересовали мои сапоги.
— Да я так, — обнажает зубы в глумливой улыбке Коцит. — Прицениваюсь, стоит ли их забирать после того, как я перегрызу тебе горло.
— Какими смелыми заявлениями мы разбрасываемся, — добродушный тон лишь оттеняет опасный блеск в глазах. — Ты бы поаккуратнее на поворотах. А то можно подумать, будто ты... — Ахерон подаётся к нему, склонившись, выдыхает на ухо, и Коцита встряхивает так, что чуть не разъезжаются колени. —... напрашиваешься.
— И что же интересно, будет, если кто-то так подумает? — щурится он.
Ахерон разжимает пальцы, садится нормально. Потеряв поддержку, Коцит сгибается, но ненадолго — его подбородка касается носок сапога, вынуждая вновь поднять лицо.
От сапога пахнет добротной кожей и кровью, совсем немного, но отчётливо. Он представляет, как брызги крови оседают на коже, и втягивает воздух, не в силах удержаться от того, чтобы чуть не склонить голову, не прижаться щекой.
Ахерон проводит носком по щеке, по виску — и затем насмешливо отталкивает. Только чтобы, встав на ноги, сразу прижать его к шее.
— Боюсь, они тебе не по размеру, дорогой, — протягивает он. — Впрочем, полюбоваться можешь... пока что.
Он ведёт носком вниз — и толкается ногой в грудь, вновь уперевшись носком сапога в подбородок.
И начинает надавливать.
Коцит отрывисто выдыхает, чувствуя, как теряет опору, как сила, неумолимая, словно течение бурной реки, толкает его назад, заставляя беспомощно завалиться на спину, вытянув ослабевшие ноги.
Нет ничего, что заставило бы его сопротивляться.
Ахерон продолжает надавливать, пока Коцит не вскрикивает хрипло. Лишь тогда чуть ослабляет давление и ведёт вниз, по дёрнувшемуся от предвкушения животу. Поглаживает носком пряжку ремня. И, проведя почти с нежностью по внутренней стороне бедра, останавливается на пахе.
Коцит просительно постанывает, выгибаясь и подтягивая колени.
— Вот так-то лучше, — с одобрительной полуулыбкой заявляет Ахерон. — Продолжай в том же духе. Может, даже убедишь, что живым от тебя больше пользы.
Он ещё чуть-чуть надавливает, и Коцит спешит потереться коленом о его ногу.
— Да и, — задумчиво продолжает Ахерон, — подножный корм — это как-то неинтересно.
На пару секунд виснет тишина. Он просто смотрят друг на друга.
И затем Коцит заливается громким хохотом, на грани завываний.
— Нет, я не... я просто... как ты вообще... — он хлопает его по ноге коленом, при этом чуть не промахнувшись, так его трясёт от смеха. — Опять! Ты! Худший в мире истязатель!
Ахерон, по-прежнему сохраняя серьёзный вид, с лишь чуть тронутыми улыбкой губами, опускается на колени, оседлав его бёдра, нависает над ним. Ждёт, пока Коцит отсмеётся.
— Ты не говорил, что тебе не нравится.
Коцит, откинувшись, смотрит на него сквозь ресницы.
— Нет, не говорил.
Он привстаёт, отталкиваясь связанными руками. Шнур опасно тянется, и он делает себе пометку быть аккуратнее, чтобы не порвать его раньше времени. Продолжая хихикать, он тянется к Ахерону, прижимается к нему — и тот обхватывает его за талию, поглаживает по спине.
— Ну так что? — его губы всё ещё подрагивают, но он честно пытается вновь изобразить ухмылку, которая так нравится его братьям. — Покажешь, что ты делаешь с... подножным кормом?
— Напрашиваешься, — хмыкнув, Ахерон берётся за его гастук.
— Всегда, — охотно соглашается Коцит, подставляя горло.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Макрайли, преканон, 2009 год. Кирк одиноко бухает в баре на рождество, а потом просит Мёрдока его забрать.
В конце есть отсылка на другой тредовский однострочник.

▼Скрытый текст⬍

Отмечать Кирк начал еще с утра. Достал купленный специально к празднику эль, открыл первую бутылку и отсалютовал сам себе перед зеркалом:

— Ну, с рождеством тебя, мудила.

Эль был горьковатым, а настроение — говеным.

Сначала он хотел свалить на праздники в Сэнтфилд, но передумал, когда представил толпу родственников, обязательный дурацкий свитер с оленями и кучу расспросов про работу и личную жизнь. Остался в Дублине, очень смутно понимая, что надеется на какое-то рождественское, мать его, чудо.

Ближе к концу первой бутылки уже начало вести. Накидывался Кирк неспешно и планомерно — когда начинало попускать, добавлял еще, но не очень много, чтобы не напиться слишком быстро. В таком состоянии приятного тумана в голове было проще не слишком много думать и загоняться.

После обеда эль сменился вискарем, а к вечеру Кирк дошел до кондиции, достаточной для вызова такси до любимого бара.

На улице было холодно и ветрено, мелкий колючий снег хлестал по роже, и Кирк поглубже натянул капюшон, пока шел до машины. Настроение упало еще ниже, стало абсолютно отвратительным, и успевшими замерзнуть пальцами Кирк выдавил из блистера две таблетки ксанакса. Закинул в рот и запил виски из предприимчиво захваченной с собой фляжки. Его мозгоправ упал бы в обморок, если бы узнал о таких комбинациях, но Кирк больше не ходил к мозгоправу, ха-ха, только брал колеса.

Еще далеко от центра машина попала в пробку. Кирк долгим взглядом посмотрел на вереницу уходящих вперед огоньков и выругался. Таксист вздохнул, видимо, соглашаясь с ним. Машина двигалась еле-еле, по паре метров в минуту, и от напряженного ожидания и духоты у Кирка начинало ломить правую сторону лба.

«Нахуя я вообще решил выпереться в город в праздничный, блядь, вечер, сидел бы бухал дома», — подумал он. И не дожидаясь, пока мигрень развернется вовсю, закинулся темпалгином, снова запив из фляги. Поймал в зеркале нервный взгляд таксиста.

— Прошу прощения… У вас все в порядке?

Кирк аж дернулся. В теории водилу можно было понять — наверняка ему не хотелось бы доехать до точки с трупом какого-то торча на заднем сидении. Но все равно пошел бы он нахуй.

— У меня все, блядь, отлично, — медленно проговорил он, прожигая таксиста взглядом. Тот крепче вцепился в руль, и Кирк хмыкнул, откидываясь на подголовник.

Минут через десять машина доползла до перекрестка, и в окно Кирк увидел вывеску какой-то бухаловки. Это было хрен знает, что за место, но перспектива еще неизвестно сколько времени мариноваться в пробке вообще не радовала.

— Я здесь выйду, — сказал Кирк водиле.

Он расплатился, зажав чаевые, и вылез из прогретого салона на морозный воздух. Сразу защипало лицо, и Кирк, зябко поежившись, зашел в бар.

Его обдало теплом, шумом и запахами бухла и сигарет. Место явно было не слишком крутым, но может в таком и лучше подходило надираться в одиночестве в рождественскую ночь, как последнему неудачнику.

Кирк повесил пальто на вешалку и примостился у барной стойки. Вбитую где-то со средней школы установку «не понижать градус» он помнил даже в самом хреновом состоянии, так что сходу заказал талламор дью.

Бармен подал ему звенящий льдом стакан и посмотрел с интересом. Это бесило. Окружающие часто задерживали на нем взгляд дольше приличного, и Кирку это никогда не нравилось — становилось неуютно и как будто царапало кожу.

— Один в рождественский вечер? — спросил у него бармен, видимо, отчаянно хотевший послушать что-нибудь интересное.

Какой пиздливый и борзый. Кирк мог бы приколоться и начать рассказывать историю про бросившую его жену, трех детей, алименты и нового мужа бывшей, который хочет его убить… накручивать все больше и больше дебильных подробностей, превращая историю в фантастическую слезодавилку, пока градус абсурда не станет непереносимо высоким. Но настроения шутить сегодня вообще не было

— Мужик, мне хуево, — сказал он бармену. — Отъебись.

От этого вырвавшегося «мне хуево» стало тошно. Как будто сказав это вслух, Кирк обозначил реальность. По сути, так и было, и до нервного срыва оставался всего один рубеж — признать, из-за какого мудака ему сейчас хуево.

Хотя, по сути, он и мудаком-то не был — не виноват же он был, что Кирк оказался начисто на нем поехавшим.

Полувыжранная пластинка ксанакса как будто жгла бедро сквозь джинсы, Кирк отчетливо чувствовал, как колеса вдавливаются ему в кожу через ткань. Он вытащил ее из кармана, вцепился, как утопающий в спасительную соломинку.

Две таблетки полетели сначала во вспотевшую ладонь, потом в рот. Вот так, хорошо. Заполировать бухлом — и станет еще лучше, возможно, даже немного весело. Праздник же, сука, не время грустить.

По телеку крутили повтор какого-то старого футбольного матча, и периодически зрители взрывались очень шумной радостью. Это било по ушам, Кирк морщился в эти моменты и опрокидывал в себя очередной стакан.

Он понял, что так резво упиваться было ошибкой, когда встал со стула, чтобы пойти в сортир, и еле удержался на ногах. В первую секунду пришлось схватиться за стойку — мир опасно покачнулся перед глазами, но потом все-таки встал на место.

Медленно, осторожно и пошатываясь, Кирк дошел до двери в задней части бара. Она была одна, без разделения на эм и жэ.

«Вряд ли бабы нажираются в подобных местах», — подумал Кирк, толкая дверь.

В толчке воняло, и от этого накатила тошнота. Блевать здесь совершенно не хотелось — это было бы слишком мерзко. Кирк несколько раз сглотнул, загоняя подкативший к горлу ком обратно в желудок, стараясь одновременно с этим не дышать.

Сделав свои дела, он потащился обратно к барной стойке. Координация движений подводила очень сильно, пару раз он чуть не налетел на чужие столики, картинка перед глазами сбоила и раскачивалась туда-сюда, отчего снова начинало тошнить.

Завалившись на стул и оперевшись о стойку всем туловищем, Кирку хотелось одного из двух — либо догнаться все-таки до отруба, либо просто сдохнуть сразу и насовсем. Еще и сраные футбольные фанаты, наверняка не вдупляющие даже, кто с кем играет, и кто наши, а кто чужие, продолжали орать на особо эмоциональных моментах, и каждый такой звуковой взрыв выебывал Кирка в уши.

Родилось третье желание — как можно скорее убраться нахер отсюда.

Он мог бы поехать в другой бар. Мог бы заказать машину до дома. Мог бы пойти шляться по улицам, чтобы к утру его тело нашли в каком-нибудь сугробе.

Вместо этого он набрал Мёрдока.

В голове царапнулась неприятная мысль, что в набуханном состоянии обычно звонят бывшим, а он вот звонит Мёрдоку. Как следует подумать об этом Кирк не успел — мысли прервались ответом:

— Алло?

— Мёрдок, забери меня.

Его фраза потонула в очередном взрыве радостного ора.

— Тебя нихрена не слышно.

— Забери меня, говорю, — повторил Кирк громче, зажимая свободное ухо ладонью. — Я в баре.

— Ты там угашенный, что ли?

— Я…

Кирк запнулся. Смотря, как считать. С одной стороны да, он нажрался почти до невменяемости и закинулся колесами, но с другой — бывало даже хуже.

— Кирк?

— Я не знаю.

Мёрдок вздохнул. Кирк узнал этот красноречивый вздох — он значил «ты заебал». Ну вот сейчас Мёрдок сбросит звонок, и все кончится.

Вместо гудков вдруг прозвучало:

— Ты где?

В груди у Кирка заныло. И он понял, что даже не знает названия этой бухаловки.

— Блядь, я не помню.

— Ну пиздец. Скинь мне геометку.

— Да, хорошо. Мёрдок.

— М?

— Тут ужасные пробки.

— Да уж догадываюсь. Жди.

Он отключился. Кирк с полминуты гипнотизировал взглядом стойку перед собой и думал — вот так просто?

Потом вспомнил про метку. С трудом натыкал в телефоне свое местоположение и скинул его Мёрдоку. Через восемь минут пришел ответ — «Выезжаю».

Сидеть в баре и без бухла было как-то неправильно, поэтому за следующий час Кирк успел догнаться еще немного. Возможно, это было ошибкой, но с другой стороны ему было наплевать — дела внезапно повернули к лучшему, и ничего уже не казалось непоправимым. В худшем случае — то есть, если он не сможет даже встать на ноги — Мёрдок вытащит его отсюда за шкирку.

В мозгу трепыхнулась мысль, что, может быть, он бы даже был не против. Может быть, ему бы даже понравился такой акт своеобразной доминации. Да блядь.

Телефон загорелся сообщением — «Выходи».

Кирк расплатился за все выжранное и, придерживаясь за стойку, сполз со стула. Просить Мёрдока помочь оказалось не нужно, хотя соблазн в какую-то секунду чуть не пересилил. Но это означало бы признать в себе слишком многие странные вещи, поэтому Кирк сам дотащился до стойки с пальто, еле впихнул руки в рукава и вывалился на улицу.

Свой охуенный черный внедорожник Мёрдок припарковал прямо под знаком «не парковаться», а сам стоял, опершись об капот и скрестив руки на груди. Показушник.

В кармане Кирк нашарил пачку, выудил сигарету и попытался ее поджечь. Хлипкий огонек сразу же гас на ветру, не помогало даже прикрывать его рукой.

— Да блядь.

— В машине покуришь, залезай.

Кирк помотал головой. Вытащил сигарету изо рта, потому что говорить с ней было неудобно и как-то отдавало Фрейдом:

— Мне надо проветриться, а то заблюю тебе салон.

— Охуенно ты дымом проветришься.

Кирк пожал плечами.

— Ну как есть.

Он попытался зажечь сигарету еще несколько раз, но ебучий ветер был сильнее. Он неприятно хлестал по лицу и резал глаза, но сдаваться не хотелось уже чисто из принципа.

Потом произошло сразу много всего — руки Кирка накрыли большие веснушчатые ладони, кожа коснулась кожи, сигарета зажглась, а низ живота свело спазмом.

Эту ситуацию Кирк запихнул в мысленный ящик «обдумать позже». Если его будет крыть от каждого прикосновения как невинную школьницу, то все быстро станет как-то совсем хуево. Мёрдок в рабочих вопросах иногда не церемонился, мог резко ухватить за руку или притянуть к себе за воротник, и такой реакции на каждый из этих гипотетических случаев Кирк бы очень не хотел.

Может, это алкоголь сейчас. Или таблетки. Или витающая в воздухе чудесная праздничная атмосфера. Что, блядь, угодно, только не он сам.

Через несколько судорожных затяжек сигарета отправилась в сугроб, а Кирк завалился на пассажирское. Позалипал в окно, пока Мёрдок заводил мотор и выезжал с обочины, вливаясь в плотный поток сигналящих машин.

Работал кондиционер, и в тепле Кирка развезло. Он кое-как выпутался из пальто, извиваясь, как уж, и перебросил его назад. Потом откинул сиденье — держаться прямо было мучительно сложно.

Еще мучительнее было сидеть рядом с Мёрдоком. Его фигура маячила справа на краю зрения, и Кирку все казалось, что Мёрдок на самом деле смотрит на него. Когда Кирк все-таки повернулся и посмотрел, то понял, что ошибался. Мёрдок смотрел только вперед, на забитую машинами дорогу. Он был сосредоточен: чуть нахмуренные брови, четкий профиль, крепко держащие руль руки — и Кирк внезапно залип.

Сгорал в собственных мыслях, но никак не мог отвести взгляд. Это было полным бредом, но Кирку казалось, что он чувствовал исходящее от тела Мёрдока тепло. Грелся в нем, как на лучшем курорте Ибицы.

От этого хотелось вскрыться.

Кирк с трудом повернул голову в другую сторону и уставился в окно. Не то, чтобы он всматривался в происходящее на улице — просто было тошно пялиться так явно. От самого себя тошно, от своей аддикции ебучей, от перспективы того, что если Мёрдок догадается о его несчастных чувствах, то будет в бешенстве.

От этих мыслей, от гудков машин на забитой дороге, от резких рывков и торможений машины голова начинала болеть снова, и Кирк полез в карман за темпалгином. Нашел в бардачке бутылку воды, выпил таблетку.

— Все свои колеса уже сожрал? — спросил вдруг Мёрдок с каким-то смутным неодобрением в голосе.

— Это от головы.

— Ну, как скажешь.

Голос Мёрдока приятно успокаивал. Вливался в уши и гладил черепушку изнутри, как будто даже утихомиривая боль. Кирку отчаянно захотелось поддержать разговор хоть о чем-то, просто чтобы слушать и слушать дальше.

На ум пришло только самое очевидное:

— Пробки — пиздец.

Мёрдок ответил не сразу. Видимо, по какой-то своей логической цепочке пришел к вопросу:

— Нахер ты вообще в бар потащился?

— Хотел побухать.

— Бухал бы дома.

— Ты не поверишь, я думал то же самое.

— Вот и подумал бы заранее.

В голосе Мёрдока сквозило раздражение, и до Кирка вдруг запоздало дошло: он наверняка отмечал с братом и его семьей, пока его не сдернул тот звонок. Было, отчего злиться. Взыграло тупое чувство не то протеста, не то самобичевания.

— Ну хочешь, я выйду и вызову такси.

— Блядь, тебе что, пятнадцать лет? Все равно мы уже здесь застряли, сиди.

Чувство протеста заставляло гнуть свою линию до конца:

— Мог бы меня нахуй послать.

— Не мог бы.

Вопрос успел вырваться раньше, чем Кирк подумал:

— Почему?

Мёрдок промолчал, и Кирк малодушно позволил себе подумать, что дело в нем самом. Что Мёрдок просто почему-то не смог ему отказать.

Следующие минут пятнадцать прошли в тишине. Кирк в какой-то момент включил радио. На всех станциях предсказуемо играли отвратительно-радостные рождественские песни, и Кирк прикрутил звук до нуля.

Когда они наконец-то выехали из центральных кварталов, и дороги стали посвободнее — можно было ехать без рывков каждые пять секунд — Мёрдок вдруг спросил:

— А теперь скажи мне — что за херня происходит?

— Ты о чем?

— Просто так в одиночку в баре на рождество не бухают.

Какой, блядь, проницательный. Ну вот и что тут можно было ответить?

«Это потому что тебя рядом не было»? Бред же полный.

— Обычный выходной, — Кирк пожал плечами. — Ничего особенного.

«Просто я тебя хочу.

Мёрдок помолчал какое-то время. Потом вдруг резко ответил:

— Не пизди.

Кирк посмотрел на него с вопросом.

— Я тебя не первый год знаю, О’Райли.

Когда Мёрдок называл его по фамилии — это значило, что он или злится, или убийственно серьезен. Сейчас, скорее всего, было и то, и то. Стало муторно и неприятно от волнения, вспотели ладони.

Еще и Мёрдок смотрел ему прямо в глаза, и Кирк почувствовал себя нанизанной на булавку исследователя бабочкой. Нужно было срочно выкручиваться.

— За дорогой следи.

— А ты не переводи тему.

Спасибо так вовремя подкатившей тошноте за возможность не отвечать.

— Остановись.

— Что?

— Тормози, блядь, говорю.

Кирк едва успел дернуть дверцу и перевеситься наружу, прежде чем его вывернуло. Желудок скручивало спазмами, носоглотку жгло, вдохнуть никак не получалось.

Сзади кто-то сигналил.

Когда рвотные позывы прекратились, а блевать стало уже нечем, Кирк кое-как умылся из бутылки с водой. Мороз, опаливший мокрую кожу, немного привел его в себя и прочистил голову, но самочувствие все равно было отвратительным.

Так перенервничать из-за… да даже не наезда Мёрдока, а просто вопроса — казалось очень унизительным и глупым. Как будто Кирку и правда пятнадцать, и у него гиперреакции. Что с этим делать — еще одна тема на «обдумать позже». Сходу в голову приходило только глушить еще больше ксанакса.

— Спасибо, что не в салоне, — флегматично прокомментировал Мёрдок, когда они двинулись дальше.

— Иди нахуй.

Конечно, было глупо надеяться, что такая мелочь, как блевание на обочину, для Мёрдока будет поводом перестать докапываться.

— Ты так и не ответил на вопрос.

Отстраненно Кирк подумал, что больше отвертеться не получится.

У него было несколько вариантов поведения, на выбор. Выложить все, как есть — самоубийственный. Напиздеть — вообще-то, оптимальный, но фантазия буксовала. Продолжать гнуть свою линию и сливаться — не особо действенный. Но единственный возможный сейчас — так что Кирк выбрал его.

— Я ответил. Ничего особенного.

Мёрдок вздохнул и крепче сжал руль. Кирк обратил внимание на его напряженные пальцы и подумал, что сейчас его отчитают, как малолетку. Опять стало тошно и тревожно, сердце подскочило к горлу. Почти всю эту поездку он чувствовал себя каким-то несчастным лохом. Уж лучше бы и не звонил.

На удивление, Мёрдок оказался более лаконичен и менее доебист, чем в фантазиях.

— Выкинь дерьмо из своей головы, Кирк. Уж не знаю, что там у тебя происходит, но мне это не нравится.

От обращения по имени поплавило. Сразу представилось, как Мёрдок повторяет это в более… интимной обстановке, и эти ебучие картинки уж точно срочно надо было выкинуть из башки.

Как же иронично, а Мёрдок даже ведь ни сном ни духом. Просит Кирка разобраться в своих мыслях и понятия не имеет, что в этих самых мыслях они трахаются. Вот прямо сейчас.

Захотелось испариться из машины и воплотиться где-то очень далеко, в Аргентине или ЮАР. Потому что это была слишком опасная и весьма неловкая ситуация. Если Мёрдок спалит его стояк, то вышвырнет из машины прямо здесь. Возможно, даже на ходу.

Кирк скосил глаза вправо. Естественно, загонялся он зря, потому что на его штаны Мёрдок не смотрел. Он вообще не смотрел в сторону Кирка — только на дорогу — и продолжал нудеть:

— Если ты начнешь косячить, то это хуево скажется на деле. А ты начнешь косячить, если продолжишь просирать свою жизнь и не разберешься со своими проблемами.

Это звучало обидно. И задевающе. Очень хотелось что-то сказать — то ли отгавкаться, то ли просто свести все к шутке. Но слова упорно не придумывались, только болело уязвленное самолюбие. И еще хуевее было от того, что Мёрдок в общем-то был прав. Несмотря на отвратительный подбор слов и менторский тон, все было по фактам.

Молчание было неуютным. В нем так и считывалась недосказанность, но Кирк не смог ничего из себя выдавить. Что он мог ответить?

«Я разберусь»?

Двойной фейл сразу — во-первых, это значило бы согласиться с Мёрдоком, а во-вторых, было тотальным пиздежом.

Пока они были рядом, и пока Мёрдок и понятия не имел о его больной зависимости, разобраться Кирк не мог. Он просто-напросто был не единственным, от кого это «разобраться» зависело.

Иногда всерьез уже хотелось вывалить Мёрдоку все, как есть, и будь что будет. Даже удар кулаком по лицу был бы хоть каким-то решением проблемы, в отличие от вязкой неопределенности.

С другой стороны, будучи в неопределенности, можно было убеждать себя, что еще все возможно. Это было наебаловом, но наебаловом приятным. А принять правду в лицо вместе с ненавистью и презрением значило бы поставить на этих идиотских мечтах жирный крест.

И поэтому Кирк нихуя и не ответил. Зато спустя пару минут гнетущей тишины все-таки не выдержал Мёрдок.

— Кирк, блядь, ты мой информатор и ты мне нужен, и я не хочу, чтобы из-за своих загонов ты попал в какую-то жопу.

Как-то отстраненно Кирк подумал, что если отсечь лишний шум, вышло бы что-то вроде «ты мне нужен, и я переживаю». Если уж совсем опустить детали, то примерно это слова Мёрдока и означали. Но как всегда был нюанс — переживал он только за работу, за свою ебаную криминальную ячейку, и чтобы там все было в порядке.

— Постараюсь не попасть, — кисло ответил Кирк.

Мёрдок вздохнул.

— Сейчас у нас совсем другие ставки, и если ты проебешься, то мне будет недостаточно просто найти каких-то барыг и припугнуть их на старой ферме. Понимаешь?

Кирк охуенно хорошо понимал, что Мёрдок непрозрачно напоминает на ту самую ситуацию, когда впервые за него вписался. Как там Кирк тогда сказал? Постараюсь не влипать в неприятности? Ну, он все еще старается за исключением всего одного — влипания в самого Мёрдока. Тут уж как-то не вышло уклониться.

И тогда тоже была зима.

— Ты мне вискарь в кофе тогда не налил.

— Что?

— Ну, после разборки с теми барыгами, когда мы сидели у тебя в Белфасте. Я захотел кофе с вискарем, а ты отказался. А мне было почти семнадцать, вообще-то. И не смей говорить, чтобы я не переводил тему.

Мёрдок неожиданно заржал. Он смеялся долго, громко и искренне, хотя Кирк и не понимал, чем именно вызвана такая бурная реакция. С другой стороны, отъебался со своими нравоучениями — и хорошо.

Когда Мёрдок перестал угорать и отдышался, он сказал:

— Могу сделать тебе кофе с вискарем, когда приедем, если хочешь.

Стоп, что?

Запоздало до Кирка дошло, что они уже выехали из Дублина и ехали по трассе, и его собственный дом остался где-то за спиной. Понимание накрыло тревогой пополам с дебильной распирающей радостью.

— Мы что, к тебе едем?

— А я тебя в таком состоянии одного не оставлю. Мало ли.

Что там Мёрдок подразумевал под «мало ли», выяснять не хотелось. Кирк почувствовал себя очень странно, потому что перспектива отмечать рождество с Мёрдоком и его семьей уж точно была не тем, чего он ожидал от этого вечера.

Сердце колотилось, а в горле пересохло, и вообще Кирку показалось, что он спит. Это точно, блядь, сон, такое не может быть реальностью. Ну или все-таки произошло чудо, которого он подсознательно ждал.

Он прокашлялся. Отвечать «спасибо» было бы тупо, но и молчать — тоже.

— Марта будет так рада меня видеть.

— Да и похуй. Это не ее дело.

В этих словах сквозило какое-то очень тонкое противопоставление Мёрдока и Марты с ее крайней нелюбовью к Кирку — по крайней мере, очень хотелось на это надеяться. Ну а иначе зачем бы Мёрдок все это делал?

— Ну хорошо. И я запомнил про кофе.

Мёрдок усмехнулся.

Кирка постепенно отпускало. Может, это действовали колеса, может, его успокоили слова и общее поведение Мёрдока. Если собрать все воедино, то картинка выходила не такая уж и плохая. Сорвался вечером за Кирком, повез к себе в праздник, переживает даже. И дома у него наверняка тепло, уютно и ужин не из службы доставки. Хорошо ведь.

Дорога сделала резкий поворот, и Кирк понял, что они почти приехали.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Интернатские сероволчата, мечтающие о светлом будущем.

▼Скрытый текст⬍

Их заставляют убирать после уроков в кабинете биологии после того, как Серёжа складывает пальцы пластикового скелета в два выставленных fuck'а. Одноклассникам шутка заходит, учительнице — не очень, и Серёжа получает отработку в наказание как виновник, а Олег — за компанию.
Он возит тряпкой по полу, пока Серёжа протирает от пыли баночки с плавающими в формалине препаратами — то лягушки, то какие-то мерзкие части тел.
— Почему все так? — спрашивает Серёжа в воздух.
— Они все тупые, Серый.
Серёжу этот ответ устраивает, кажется.
За окном маячит приближающийся дух лета — остались какие-то две недели мая и несколько экзаменов до каникул. Драить полы хочется еще меньше, чем учиться.
— В жопу, — говорит Олег, откидывая швабру на парту. Впрочем, она не удерживается и брякается на пол. — В жопу, — повторяет он и запрыгивает на парту.
— Не могу не согласиться, — отвечает Серёжа и тоже откладывает в сторону свою тряпку.
Золотая рыбка в большом аквариуме в углу кабинета ничего не говорит, но Олег уверен — согласилась бы с ними, если бы могла. Она плавает кругами по аквариуму и изредка зыркает глазами-пузырьками. Олег наблюдает за ней, Серёжа считывает направление его взгляда — и тоже поворачивает голову к аквариуму. И спрашивает вдруг:
— Если бы ты мог загадать три желания, то что бы это было?
Олег отвечает сразу же.
— Свалить отсюда — это раз, — говорит он. — С тобой — это два.
Над третьим желанием приходится подумать, но и оно приходит в голову очень быстро — ну а как иначе-то?
— Всю жизнь быть вместе — это три.
Серёжа смеётся и называет Олега романтиком. Беззлобно. Даже ласково.
— Ну а ты сам? — спрашивает Олег у него в ответ.
— Свалить отсюда с тобой — это раз, — он загибает указательный палец.
— Хитро, — подмечает Олег со смешком. — Давай дальше.
— Стать президентом, — отвечает Серёжа и загибает средний палец. И Олег с замиранием сердца ждет третье Серёжино желание. Как будто от этого все на свете. Как будто сейчас решается его судьба.
— Всю жизнь быть вместе, — повторяет Серёжа его же слова и загибает безымянный палец, и Олег незаметно и умиротворенно выдыхает. Он до одури счастлив, что все вот так.
Серёжа подходит к нему — пара шагов, и они уже стоят лицом друг к другу, почти соприкасаясь носами. Олегу хочется затянуть Серёжу в объятия и зацеловать, и пусть весь мир остановится и подождет, но он с трудом заставляет себя быть рациональным. Говорит:
— Дверь не заперта, — и позволяет себе разве что погладить Серёжино запястье.
Но Серёжа не хочет его отпускать. Серёжа ставит руки на парту по обе стороны от Олега — и ловит его в ловушку. И говорит с хитрым прищуром:
— Один поцелуй.
Олег сдается. Наклоняется и быстро-быстро прижимается к Серёжиным губам, балансируя где-то на краю сознания, потому что невозможно же адекватно думать, когда он вот так себя ведет.
— Ладно, принято, — отвечает Серёжа. Несколько раз гладит Олега по колену и возвращается к протиранию баночек. Олег так сразу не может, ему нужно время, чтобы прийти в себя и собрать мысли обратно — а то сейчас они похожи на рассыпавшийся паззл.
Он смотрит на худую Серёжину спину и думает, что хотя насчет президентства это еще не факт (хотя ну, это же Серёжа — он сможет все), но остальные желания они исполнить точно-точно в силах.
А потом берется за швабру, с неудовольствием поднимая ее с пола.
За окном маячит такой уже близкий дух лета. Уборка кончится — и оно приблизится еще на капельку. А с ним — и все остальные мечты.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Дваумовские в аду и даже не трахаются. Тут должен был быть фиксит (с) Читайте на свой страх и риск

▼Скрытый текст⬍

Он распахнул слипшиеся глаза.
Сергей полной грудью вдохнул горелый холодный воздух, словно только что вынырнул из-под воды.  Тёплое дыхание грело затёкшую шею; Серёжа крепко обнимал его, поглаживая по спине дрожащими руками.
Сергей не помнил, как они оказались в этой точке. Их окружали руины крепости, вдалеке виднелись пылающие огнём бордовые холмы, откуда-то слева раздавался шум, похожий на чавканье, мычание и постукивание дерева о дерево. Сергей видел слишком большой отрезок пространства за раз, словно наблюдал средневековое полотно вживую — очередное искажение восприятия, здесь такое не редкость, им с Сережей не привыкать — но источника звука не видел.
В лицо ударил ветер, и ярко-красный песок больно хлестнул по коже. Сергей зажмурился, чтобы уберечь глаза. Он молчал. Не было ни малейшего желания давать Серёже знать, что он пришёл в сознание. Почему — он сам не знал. Чаще всего он первый шёл на контакт; начинал беседу, шутил.
Сейчас не хотелось.
— Ты помнишь, как ты умер? — тихо спросил Серёжа. Он понял.
Сергей ощутил укол разочарования.
— Нет. Без понятия, — честно ответил он. Он не был уверен, продолжение это беседы или её начало. — Ты помнишь?
Серёжа проигнорировал вопрос.
— Как думаешь, нам покажут?
— Нашу смерть? А зачем?
Он правда не видел смысла.
— Если это было больно, то будет наказанием...
— Очень сомневаюсь, — сказал Сергей, — Пока что мы видим только результаты наших деяний. Думаю, они считают, что этого достаточно. Конечно, есть шанс, что усыпляют бдительность... я бы на их месте так и сделал. Но это не имеет значения, мы разберёмся по ходу дела, главное — продолжать идти. Пока можем.
Тем не менее, он не шелохнулся. Было слишком тепло и хорошо.
— Возможно, — перебил его Серёжа, — Возможно, это действительно главное.
На последней фразе его голос почему-то задрожал. Сергей привык к переменам его настроения — он провёл рукой по мягким волосам и уткнулся лбом в плечо. Хотелось спрятаться от ветра и песка. Серёжа только больше на него навалился, словно не хотел, чтобы Сергей ушёл, боялся упустить его. Идти тут не к кому, вдвоём лучше, чем одному, это стало очевидно почти сразу. Но Серёжа до сих пор не верил. На секунду Сергей почувствовал себя спокойно, словно ничего плохого с ними уже не случится, словно это — их конечная остановка. Он хотел спать, хотя знал, что заснуть не удастся. Жаль.

Вдруг он дёрнулся. Если он не спал, то от чего он только что очнулся? Это не было сном. Не могло быть им. Но...

Он не сразу понял, что произошло дальше. Стало неописуемо больно. Он часто задышал, инстинктивно попытался оттолкнуть Серёжу, просто чтобы понять, что не так, но безрезультатно. Руки его не послушались. Всё тело горело; очаг — в районе живота.
Он заорал, надрывая глотку, из глаз покатились слёзы боли. Будь он живым, он бы потерял сознание, но мёртвые были лишены этой привилегии.
— Красивые. Мягкие, — сказал Серёжа, игнорируя монотонный, истошный крик. Он дёрнул за то, что достал из него, и с грохотом повалился на выжженную землю. Сергей опустил взгляд — его живот был разорван, в окровавленных руках Серёжа держал вьющиеся серпантином кишки, сжимая и разжимая их, словно плюшевую игрушку. В глазах плескалась по-детски наивная радость.
— Тебе скучно? — спросил Серёжа, наклонив голову набок, отчего неровная чёлка упала ему на глаза. Он выглядел так, словно не понимал, что сделал. Может, он и правда не понимал. Серёжа как-то рассказывал, что он псих и не всегда себя контролирует, — Хочешь, расскажу тебе о Безумной Грете Брейгеля? Ты очень похож на Грету... тебе нравится Безумная Грета?..

Крик стих. Голос Серёжи тоже. Сергей провалился в ничто.

— Проснись, — снова его голос. В нём отчётливо слышалась паника. Боли не было, но ужас, который Сергей успел испытать, никуда не ушёл, — Пожалуйста, проснись, я прошу тебя, проснись...
Сергей открыл глаза. Неровно задышал. Вокруг были те же руины и те же холмы. Серёжа склонился над ним, напуганный и внимательный.
— Я так рад тебя видеть, — в выразительных глазах Серёжи читалось облегчение. Его щёки горели, глаза были влажные, — Я так рад, что ты со мной. Не отключайся больше...
— Что произошло? — неразборчиво пробормотал Сергей, оглядываясь.
Вспомнился Бодлер. Всё, что зрится, мнится мне...
— Ты застыл. Мне показалось, ты спишь. Я никак не мог тебя разбудить.
...Всё есть только сон во сне.
— Похоже, спать мы всё-таки можем...
— Ты помнишь, как ты умер? — спросил Серёжа.
Всё, что зрится, мнится мне,
Всё есть только сон во сне...
Сергей дёрнулся. Он всё понял.
— Нет, — сказал он нервно, — Зачем ты спрашиваешь?
— Тебе показать? — спросил Серёжа.
Нет. Не надо.
Сергей помотал головой. Он бы ударил Серёжу; он бы перерезал его горло, разбил его голову о ближайший красный камень. Всё равно это не Серёжа; а даже если он — что с того? Тем более нужно убить. Но он не мог даже руки поднять. Получилось только сильнее впиться ногтями в твёрдую землю. Он зашипел от боли.
— Попробуешь угадать?
Сергей промолчал.
— Тебе показать?
— Меня выпотрошили? — спросил он с раздражением. Это его шанс. Он не хотел повторения. Срать, что повреждения заживут через минуту, это всё равно очень больно.
— Уверен?
Сергей выдохнул:
— Да.
Он не был уверен, но интуиция подсказывала, что он не должен выказывать сомнений. В конце-концов, зачем ещё нужна была демонстрация?
— Кто тебя выпотрошил? — голос Серёжи изменился. Стал грубее. Спокойней. Сергей усмехнулся:
— Я в душе не ебу. Поверь, желающих было достаточно.
— Ты этим гордишься? — Серёжа расплылся в блаженной улыбке, словно и впрямь радовался за Сергея и его сомнительную славу на земле, — Хочешь, каждый, кто тебя ненавидит и ненавидел, тебе кишки выпустит? Я устрою.
— Нет! Не надо. — быстро сказал он. Усмешка сошла с лица, — Просто скажи, кто меня убил. 
Серёжа помотал головой.
— Это так не работает. Память и знание — не одно и то же, поэтому придётся тебе напрячься. Вспоминай. Или я подскажу.
— Блядь, я не знаю. Одна из моих жертв. 
— Назови имя.
— Алтан?
— Неправильно, — Серёжа пытливо осмотрел его, — К слову, этот человек тоже не помнит, что с тобой сделал.  Забавная ирония. Считай это дружеской подсказкой.
Сергей недоверчиво изогнул бровь.
— Игорь Гром?
Серёжа поджал губы и покачал головой.
— Даю ещё одну попытку.

— Вспоминай... — он услышал голос. Это тоже голос Серёжи. Он звучал откуда-то сверху, приглушённо, — Пожалуйста, вспомни. Давай, давай, я не знаю, что с тобой было, ты мне не рассказывал, но я обещаю, я буду рядом, просто вспомни...
Он не помнил. Пространство на секунду исказилось, но потом вновь приняло очертания ада с картины Брейгеля.
— Мне кажется, я догадываюсь. Но не могу сказать, — голос Серёжи отчётливо дрожал. Сергей не был уверен, уловка это или нет, — Если тебе от этого так больно, то я догадываюсь. Мы с тобой разные версии одного и того же. Подумай обо мне. Подумай, представь, что я на твоём месте. Какой правильный ответ?

— Олег Волков, — сказал Сергей. Он всё ещё не помнил. И он не верил собственным словам. Но Серёжа — или не Серёжа, был прав. Это логично. Если он забыл своего убийцу, если смысл в том, чтобы сделать ему больно, то это абсолютно логично. 
— Верно, — улыбнулся Серёжа, — Ты вспомнил! Молодец. Ты свободен.

Он резко распахнул глаза. Серёжа сжимал его руки в своих. Его белесые губы были искусаны до крови. Над ними выл ветер. Вокруг — подобие белой пустыни. Рядом  в песок воткнуты несколько зеркал без рам.
— Не трогай зеркала, — первым делом сказал Серёжа с жаром. Он смотрел ему в глаза, — Больше никогда не трогай. Даже не смотри в них.
Сергей понял, что его трясёт. Теперь он вспомнил. Он весь покрылся холодным потом, в груди было пусто. Он осмотрел Серёжу с ног до головы. Нервно сжал его руки в ответ.
— Это может быть неправда, — почти всхлипнул Серёжа. Сергей не мог взять в толк, почему тот так паникует. Не ему только что вспарывало живот существо с лицом того, с кем ему предстоит торчать в треклятом Аду тысячелетиями, — То, что я тебе сказал, а ты сказал им... они просто хотят, чтобы тебе было больно.
— Как ты узнал, о чём мы с этой хренью говорили?
— Я в-видел ч-через зеркало. Ты был и тут, и там, — сказал Серёжа, — В это нельзя смотреть. Тем более нельзя трогать. Зачем ты полез?
— Не знаю, — буркнул Сергей, — Интересно было. Ты никогда не знаешь, где от тебя прячут то, что тебе нужно. Но ты мне подсказал правильный ответ. Спасибо.
Серёжа смотрел на него так, словно у Сергея выросли рога. А потом резко взял его лицо в ладони и стёр большим пальцем солёную каплю.
Только теперь Сергей понял, что плачет.
— Они не имеют права играть с твоим сознанием, — тихо сказал Серёжа, — Так нельзя. Ни с чьим сознанием так играть нельзя. Ни с твоим, ни с моим, ни с чьим. Это очень подло.
— Хочешь сказать, теперь ты понял, какие они мудаки, и готов им отомстить, если представится такая возможность? — Сергей попытался выдавить усмешку, но вышло не очень.
На секунду повысило молчание.
— Да, — наконец сказал Серёжа уверенно, — Не отомстить. Остановить.
Сергей наконец понял: всё было не зря. Он улыбнулся сквозь слёзы.

Их с Серёжей ждало большое будущее.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Дваумовские, пов кСережи, ксероволки. Идею сего шЫдевра честно сплагиатил у Герберта Уэллса.

▼Скрытый текст⬍

Самое обычное воскресное утро, все идет, как надо. Но Сергей упрямо смотрел на своё отражение в зеркало. Ни ряби, ни шороха не пробежало по зеркальной глади. Ничего такого. Только его собственное, слегка уставшее лицо, длинная бледная шея в вороте бордовой пижамы. Только он сам. Ничего другого нет. Да и было ли когда-нибудь?
- Да красивый, ты, красивый! Пошли уже завтракать! - хриплый голос Олега вырвал его из раздумий. - Олег наклонился и горячо поцеловал его в шею, дразня.
Сергей поневоле улыбнулся. Олег... Как давно они вместе? Разве это не счастье? Разве ему кто-то ещё нужен? Зачем мучить себя мыслями о том, что наверняка было лишь плодом его больного воображения, если сейчас он в надежных, заботливых руках, которые никогда не предадут и не обидят?
За завтраком Олег снова принялся шутить о том, что кто-то слишком печется о своей красоте. Конечно, Сергей всегда достаточно много значения придавал своей внешности. Но настоящая причина того, почему он уже несколько лет, день за днем, неотрывно утром смотрит в зеркало, была совсем иного рода. И появилась она много лет назад...
Сережа не помнил, как он нашел эту комнату в детдоме и это старое, пыльное зеркало в ней. Вроде они с Олегом играли в прятки. Но это не важно уже, а важно что, вернее кого он в этом зеркале увидел. Такого же мальчишку как он сам, в смешной, натянутой по брови шапке. Сережа коснулся зеркало рукой и по нему пробежала легкая рябь... В следующее мгновение он был уже не в заброшенной комнате детдома, а на пляже, рядом с этим смешным, конопатым мальчишкой.
Очнулся Сережа уже под вечер, в той самой комнате, над ним хлопотали воспитательницы, позади них стоял Олег с испуганным, бледным как мел лицом. Рядом лежало разбитое зеркало, чудо, что Сережа не порезался.
Много лет он пытался собрать осколки воспоминаний того вечера. Подросший Сережа уже плохо помнил, о чем они болтали тогда, на пляже, помнил только, что так легко и интересно ему никогда не было даже с Олегом. А главное, что его понимают, понимают все, чем, он дышит, что ему интересно, могут закончить за ним любую случайную фразу, сорвавшуюся с губ.
Когда Сергей стал почти взрослым и готовился поступать в институт, он окончательно запретил себе думать о том мальчишке, представлять то, что с ним сейчас и как. Во-первых, времени уже не было на глупости - экзамены на носу, и не куда-нибудь, а во ВМиК МГУ! Но главное, ведь сомнений не было, что это был просто сон, глюк, фантазия, ничего больше - ведь на пляже было прохладно, а маленький Сережа оказался там в домашнем, но ни единой секунды не дрожал. Разве могло такое быть где-нибудь ещё кроме сна?
Так Сергей и жил много лет - учился, строил карьеру, а потом и собственное дело. С Олегом они тогда уже расстались, как полагал Сергей, навсегда. Да и не жалко даже было - что ему мог дать тот Олег, когда весь мир уже почти лежал у его ног? И все шло своим чередом до случайного вечера.
Сергей приводил себя в порядок в уборной перед презентацией, пригладил волосы и бросил прощальный, как он думал, взгляд в зеркало. От увиденного даже зажмурился. Куда-то пропали строгая белая рубашка и дорогой чёрный костюм, зато появилась футболка и цветастый домашний халат. Не сразу Сергей понял, что видит не себя, а снова - его. Как завороженный он потянулся рукой к такому прекрасному Сереже перед собой и оказался втянут в его мир....
Как Сергей был горд, хотя сам не понимал, в чем именно тут причина для гордости, что Сережа не менее успешен, чем он сам! А главное занят тем же, чем и он! Сергей не заметил, сколько времени прошло, пока они без устали обсуждали технические моменты работы Вместе, малейшие детали интерфейса. Ни с кем в своей компании он не мог общаться так свободно, никто не был так же компетентен. Самый прекрасный вечер его жизни, который плавно перетек в самую прекрасную ночь - губы Сережи были такими мягкими и нежными, а сам он был так податлив и отзывчив в его руках. С Олегом Сергей предпочитал быть снизу, получать удовольствие, а не дарить. Зачем лишний раз напрягаться? И только с Сережей ощутил тот накал, который можно ощутить, лишь когда любимый извивается под тобой, и ты знаешь, что это ты - причина всех его сладких судорог и стонов. Ну а наутро... Оказалось, что для того чтобы вернуться нужно всего лишь коснуться рукой зеркала в Сережином мире. Вот так просто - и он снова в уборной, никаких разбитых зеркал, прошло всего пять минут, а значит на презентацию он не опоздал.
Сколько раз потом он убеждал себя, что все сделал правильно? Ему нет места в Сережином мире, у каждого своя жизнь, да и зачем ту яркую вспышку мешать с будничной реальностью, которая непременно ждала бы их с Сережей, останься он с ним?
Со временем он сам начал в это верить, ну а после событий в Сибири начал верить даже в то, что и того, другого Сережи никогда не было - это снова было лишь его собственное больное сознание, подкинувшее ему то, о чем он втайне мечтал.
И все равно он продолжал каждый день зависать перед зеркалом, пытаясь хоть краем глаза поймать не своё отражение. Весь этот проект с Лерой... Даже себе он боялся признаться, что хочет просто заполнить пустоту, которую заполнить мог лишь тот, чье существование ничем не доказано.
Сколько раз он смотрел в зеркало и ничего не видел, и вот, месяц назад, в самый неподходящий момент...Он примерял те самые просроченные желтые линзы. И снова трансформация - фиолетовый пиджак сменился на просторную белую рубашку. Сережа стал ещё красивее, если такое вообще было возможно. Он был в окружении людей, купался в лучах славы.
Коробочка с линзами выпала из ослабевших рук и покатилась под угол шкафчика. Как ни сильно было искушение, Сергей не смог коснуться зеркала. Жизнь Олега была в его руках - разве можно ради безумной мечты предать того, кому стольким обязан?
Что ж, теперь Олег был спасен и снова с ним, Лера тоже вставала на ноги. Они получили вынужденную передышку. Каждый день был теперь похож на предыдущий, но это ли плохо? Этот воскресный день они с Олегом провели спокойно, по-домашнему - уютно кутались под пледом на диване, смотрели фильмы, лениво целовались.
Разве плоха такая жизнь? Сергей улыбался при мысли о том, как хорошо все устроилось. И если даже Сережа действительно существовал и скучал без него (а даже сейчас Сергей не был уверен, что он не фантазия), имеет ли он право мешать его жизни? Все, чего он касался, ломалось и разбивалось, так пусть Сережа идет прямым и простым путём без него, занимается тем, что отняли у Сергея, вернее, что отнял у себя он сам.
Все так же улыбаясь своим мыслям, Сергей начал чистить зубы в ванной перед сном, ополоснул лицо и взглянул в зеркало лишь ненароком, пока вытирал подбородок полотенцем.
Увиденное ввело его в такой ступор, в какой не ввело даже то фото с Олегом от Вадика - Сережа, его нежный Сережа сидел на полу в смирительной рубашке, дрожал, кривил губы в безумной усмешке, будто улыбаясь невидимому собеседнику.
Раньше Олег нуждался в нём, а теперь в нём нуждается Сережа. Не медля ни секунды и не оглядываясь, Сергей коснулся зеркала рукой.
Наутро Олег нашел лишь пустую ванную комнату и осколки стекла.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Однострочники. Сережа, Птица, Тряпка. Болтовня ни о чем, один спизженный мемас, таймлайн - хуй его знает.

▼один⬍

-Эту? - устало спросил Сережа раз в двадцатый. Пицца на экране утопала в сыре и помидорном соке.

-Это дно, - в который раз ответил Птица. - Это дни-ще, - он по-ребячьи дурашливо разделил свое странное "днище" на слоги.

-Ты откуда такие слова-то знаешь? - Сережа повернул голову, снисходительно на него покосившись.

-Давайте уже просто закажем поесть! - Тряпка ткнул Сережу в бок и сильнее привалился к его правому плечу. - Вот, Маргарита, чудесный выбор, всё, заказывай! Я сейчас с голоду сдохну. - В высоком голосе вспыхнули слабые пока искорки.

-И сделаешь всем большое одолжение, - зевнул Птица, удобнее устраивая голову на левом плече Сережи. - Без истерик, понял?

Тряпку передернуло.

-Я просто хочу есть. Нельзя?

Разгоралось.

-Можно, - кивнул Птица и улыбнулся, глядя перед собой. - Когда я выберу то, что устроит нас всех.

-Издеваешься?! Ты это специально, я знаю! - Тряпка приподнялся на локте и уже хотел продолжить, даже рот открыл, но тут не выдержал Сережа - потянул его за плечо, уронив обратно, на себя.

-Сереж? - Тряпка моргнул и заглянул ему в лицо, - ты чего?

Сережа закатил глаза на секунду и подумал: господи, вот они каждый раз так срутся, когда меня нет?

-Вы задолбали оба. Я заказываю Маргариту. Птица, милый мой черный ангел, я тебя до дрожи боюсь, но если ты еще раз такое устроишь, пойдешь в угол на горох.

Птица так вскинулся, повернувшись к нему, что чуть не засветил лбом в сережин подбородок.

-Устрою что? - он хитро улыбнулся.

-Не докучай ему, - Сережа указал глазами на Тряпку. - Отстань от него. То есть от себя. То есть от меня, - он прикрыл глаза и помотал головой. - Ты понял.

-А за меня ты ни перед кем не вступался, - Птица печально вздохнул и уронил голову ему на грудь так театрально, что Сережа даже фыркнул.

Тряпка легко прыснул в ладонь и махнул рукой, светло улыбнувшись.

-Да ладно, я не обижаюсь.
-А что тебе остается? - неразборчиво пробухтел Птица в футболку Сережи. - Я сильнее. Твой единственный выход - благородно не обижаться и быть святым мучеником. Противопоставить-то нечего.

Теперь глаза блеснули не только у Тряпки.

Сережа спихнул с себя Птицу и встал с постели. Молча вышел, закрыл за собой дверь спальни и остановился у окна, слега приоткрыв его. Сизые тучи таяли, открывая мутно-белое осеннее небо, и выглядели такими влажными и прохладными, что Сережа гипнотизировал их минут пять. Надо было остыть.

Нескоро он почувствовал легкое прикосновение к плечу.

-Извини, - Птица был страшно зол на себя - это чувствовалось.

-Тебя бесит извиняться, а когда тебя что-то бесит, начинаю беситься я. Просто в следующий раз не говори ему такого.

-Он и передо мной извинился, - Тряпка подошел и встал рядом. - Представляешь? - голос его звучал неожиданно иронично.

-Не особо, - криво улыбнулся Сережа.

-Будем заказывать еду? - спросил Птица, помолчав.

-Марго, закажи что-нибудь поесть, - повысил голос Сережа.

-Да, Сергей, - привычно отозвалась помощница.

Тряпка придвинулся ближе, почти оперся о него, прикрыв глаза.

-И ты сюда иди, - Сережа дернул Птицу к себе и закинул руку ему на плечо. - Чудо в перьях.

▼два⬍

-Поднимайся!

Сережа с трудом разлепил веки и повернул гудящую голову на звук. Птица бодро, даже деловито застегивал рубашку перед зеркалом. Почувствовав сережин взгляд, он обернулся и подмигнул.

-Давай, нас ждут великие дела!

Сережа закрыл глаза.
Тряпка, который спал у него под боком, вздрогнул от резкого возгласа, поднял с подушки встрепанную голову и посмотрел на Птицу мутным взглядом.

-Он лег два часа назад, - хрипло сказал Тряпка.

-Мы легли два часа назад, - поправил Птица. - Мне каждый раз нужно устраивать концерт с фейерверками, чтобы донести до вас, идиотов, мысль "мы - одно целое"?

-Сомневаюсь, - поморщился Тряпка. - Ты так скачешь, словно только что запил водку энергетиком.

-Вот! - щелкнул пальцами Птица. - В кои-то веки зришь в корень. У него, - он кивнул на постель, - есть внутренний резерв. Просто ты ему мешаешь.

Птица подошел к постели и сел на край, рядом с головой Сережи. Запустил ладонь в его волосы и слегка потрепал.

-Просыпайся, ну?

Сережа сдерживался, как мог.

-Гей-парад тебе в страну. Нукать он тут будет.

Молчали секунду. Первым прыснул Тряпка, потом расхохотался Птица, а потом улыбнулся и Сережа, открыв все-таки глаза.

Птица уложил его голову к себе на колени и принялся массировать виски.

-Давай, у нас работа.

-Сегодня выходной, - зевнул Сережа.

-А у нас всегда работа, - заметил Тряпка, уютно потягиваясь, и подобрался ближе к ним — мягко, как кошка. - И я всегда не хочу вставать.

-На самом деле хочешь, - неожиданно для всех сказал Птица. Сережа даже проснулся по-настоящему: обычно Птица говорил с Тряпкой без издевки, только когда просил передать солонку, да и там умудрялся задеть хоть словом, хоть тоном.

-Хочешь-хочешь, - продолжил Птица, словно не заметив скрестившихся на нем взглядов. - Иначе вот этого всего, - он обвел рукой спальню, - у нас бы не было.

Тряпка молчал. Сережа тоже молчал. Птица посмотрел на них внимательно и вдруг расхохотался, уронив лицо в ладонь.

-Кажется, я нашел, где у вас "выкл", - он не мог успокоиться. - О, что за лица!

Сережа отмер первым и толкнул птицу в плечо.

-Завязывай. Не верю я в твои добрые намерения.

Тряпка так и не шелохнулся.

Птица оборвал свой смех и и глянул на Сережу внимательно.

-А они и не добрые. Просто не злые, - он повернулся к Тряпке и легко щелкнул его по носу. - Давай, ты тоже просыпайся.

Тряпка повернулся к нему и посмотрел блеснувшими глазами.

-Ой, не реви, - поморщился Птица.

Тот вдруг улыбнулся.

-И не собирался.

Сережа посмотрел на него внимательнее: и правда, он перепутал блеск и свет.

Тряпка медленно опустился на постель и задумчиво посмотрел на Птицу снизу вверх.

-Ну, что будем делать сегодня, Брейн?

Тот даже глазами хлопнул от неожиданности, а потом ответил с таким подъемом, что эта волна Сережу чуть в грудь не ударила.

-Как и всегда, Пинки. Попробуем завоевать мир.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Макрайли. Мёрдок уезжает в Дублин.

▼Скрытый текст⬍

Мёрдока разбудило пробившееся через сон ощущение смутной тревоги. Подорвался он мгновенно, за секунду сонливости уже как не было — сказывалась армейская привычка моментально мобилизироваться.
Он обернулся через плечо — Кирк все еще дрых, закутавшись в одеяло почти до самых глаз. Его светлые волосы, прошитые солнечными лучами, практически светились ореолом вокруг головы. Выглядело как-то так же, как в их встречу прошлым летом.
Мёрдок усмехнулся воспоминаниям и потряс Кирка за плечо. Тот пробурчал что-то совсем невнятное и перевернулся на другой бок, не просыпаясь. Ну ладно. Все равно Мёрдоку нужно было подумать, и пока Кирк спит — так даже лучше.
Потому что последний день в Белфасте наступил со всей своей неотвратимостью. Пора было решать. Говорить было тошно — это выглядело малодушным предательством. Свалить без объяснений, как четыре года назад, впрочем, было бы еще хуже.
Утренняя рутина заняла какое-то время, но не помогла ничего придумать и найти правильные слова. Нет таких слов.
Сентиментальностью Мёрдок не страдал, но с Кирком было как-то иначе. Своей искренней привязанностью он забивался под кожу и практически вскрывал душу, и от одной мысли о том, чтобы это все придется сломать, становилось погано от самого себя.
Хреновая получалась ситуация. По всему выходило, что лучше бы вообще было не доводить до такого итога, но думать об этом надо было раньше. Примерно тогда, когда Мёрдок понял, что Кирк по нему тащится, и решил ответить. Потому что Кирк ему тоже нравился, он был интересным, с ним хотелось сблизиться. О последствиях тогда как-то не подумалось.
Потом начались ночные звонки и поездки туда-сюда — Белфаст, Сэнтфилд, две стороны жизни. На одной были революция, ИРА и родной барретт, на другой — Кирк.
Мёрдок как раз вспоминал это все, разливая кофе по кружкам, когда его коварно заловили со спины. Обвили руками поперек корпуса, прижались лбом между лопаток. Он не вздрогнул, зато навыки оценил. Незаметно как подкрался.
— Из тебя бы получился хороший шпион.
Мёрдок обхватил его запястья, потянул, прижимая к себе еще крепче. Кирк терся щекой о его спину, а его волосы щекотали голую кожу. Руки из захвата он вывернул, и уже водил теплыми ладонями по груди и животу Мёрдока, постепенно сползая все ниже. Вот этим Кирк ему и нравился — смелостью и решительностью.
Только когда он попытался пролезть под резинку треников, Мёрдок поймал его запястье, остановил. Настроения нихера не было.
— Прям так сразу, без завтрака? — пришлось отшутиться, хотя было вообще не смешно.
Кирк разочарованно цыкнул, резко вырвал руку. Ощущение тепла между лопаток пропало. Мёрдок повернулся — Кирк плюхнулся на стул и сидел с сердитым выражением лица, скрестив руки на груди.
Мёрдок закатил глаза. Кто-то встал не с той ноги. Резкий от природы характер Кирка накладывался на его говнистый возраст, и периодически получалось то, что получалось.
Мёрдок поставил перед ним кружку и тарелку. Тосты с вареньем — не бог весть что, но лучше, чем ничего. Сам Мёрдок мог и несколько дней не жрать, если придется, а вот Кирка оставлять голодным не хотелось.
— Ну, не дуйся. Ешь давай.
Он продолжал смотреть на Мёрдока злым взглядом. Снова стало тошно — вот как можно глядя в эти глаза сказать, что сваливаешь? Что ж оно так сложно все… Еще и Кирк именно сейчас решил обидеться хрен знает, на что.
— Что случилось?
— Ничего.
Мёрдок был не в том настроении, чтобы играть с ним в «уговори меня сказать», и собственная нервозность вышла боком, помешав вовремя отфильтровать базар.
— Вот и ешь, раз ничего. Потом поговорим.
Выражение лица Кирка с сердитого поменялось на настороженное. Понятно почему — Мёрдок по себе помнил, что обещание «поговорить» обычно не сулило ничего хорошего. Только он давно научился не бояться подобных фраз, а вот с Кирком и его реакцией проебался.
— Сначала ты меня тормозишь, потом это «поговорим», ну что не так?!
Его начинало заносить — Мёрдок уже с таким сталкивался, так что опознал легко. Идея фикс — мысли о том, что Кирк недостаточно хорош и чему-то там «не соответствует». Уже проходили. Нужно было его пообнимать, подрочить и еще пообнимать, чтобы отпустило.
Вот только… Сообщать после такого об отъезде было бы жестоко. Хуевый, хуевый, хуевый момент. И сейчас — когда он в себе сомневается — не лучше. Но из двух зол неизбежно нужно было выбрать одно, и Мёрдок решил — чем раньше станет больно, тем раньше и пройдет.
— Кирк. Я уезжаю. В Дублин.
Эти слова можно было бы понять как «уезжаю на время» или «вернусь через пару дней». Но Кирк понял правильно. Разве что мотивацию додумал свою, собственную.
— От меня?
О господи.
— Нет.
— Ладно.
Кирк глубоко вдохнул и выдохнул. Мёрдок ожидал какой-нибудь истерики, так что это спокойствие обескураживало. Ему самому стало как-то не по себе, появилось неприятное давящее ощущение в груди. Учитывая последние несколько лет сомнительных занятий, Мёрдока в жизни уже почти нихуя не тревожило. Но Кирк вот смог.
— Послушай меня…
Он поднял глаза, и Мёрдока припечатало болью в его взгляде. Кирк упорно делал вид, что он все вывезет, но в его мыслях творилось что-то такое страшное, судя по всему, что уже никак нельзя было бы перекрыть. Но Мёрдок все равно продолжил:
— Я уезжаю потому, что наделал слишком много шума. Мне надо валить из Ольстера. А Дублин — большой город. Я смогу там затеряться.
— Я понимаю, — тихо ответил Кирк. Мёрдок присмотрелся — у него подрагивали пальцы, которыми он вцепился в чашку.
— Но я бы никогда тебя не оставил, если бы не это все.
Это было правдой. Только Кирк ничего не отвечал, и Мёрдок малодушно понял, что ему нужно услышать что-нибудь для собственного искупления.
— Кирк, скажи, что ты мне веришь.
— Я тебе всегда верю.
От этих слов стало только хуевее. От этого бесконечного принятия. Что бы Мёрдок ни делал, каким бы мудаком ни был — для Кирка он всегда оставался незыблемо самым важным во всем гребаном мире.
И им обоим было бы лучше, если бы Кирк к нему не привязывался. Или, по крайней мере, если бы Мёрдоку хватило ума не давать ему надежду. Но он никогда не мог вовремя подумать наперед. В девятнадцать охуенной казалась идея вступить в сопротивление. В двадцать два — сблизиться с Кирком.
И всегда потом приходилось сталкиваться с последствиями своих решений.
— Иди сюда, — позвал Мёрдок.
Он обнимал Кирка крепко и долго, гладил по спине и голове, прижимался губами к плечам и шее, и с замиранием сердца прислушивался, боясь услышать всхлипывания или что-то вроде. Но — ни намека на слезы, и Мёрдок за это был Кирку мысленно благодарен.
Как и за то, что он не стал спрашивать «ты же еще приедешь?». Потому что пообещать Мёрдок не мог. Собственное будущее пока виделось достаточно смутным, и Кирк, наверное, тоже это понимал. Он был молодцом, Мёрдок всегда знал это.
— Ну, все, хватит… — тихо сказал он, то ли Кирку, то ли самому себе. Поезд до Дублина был уже сегодня вечером, а нужно было еще доехать до Сэнтфилда и обратно, собрать вещи и забрать Лиама из Лисберна. Время утекало, и пришлось с тяжелой душой оторвать Кирка от себя.
Смотреть на его поникшие плечи было очень тоскливо. Все-таки промелькнула крамольная мысль — как, интересно, он изменится к их следующей встрече? Может, где-то через полгода, когда Мёрдок разгребется в Дублине…
Нельзя было об этом думать. Надежда была лишней и давала ложное ощущение, что все будет хорошо, а какой будет его жизнь дальше, сейчас Мёрдок даже не представлял. Четко он знал только одно: с последствиями выбора приходится жить. И свой он сделал.
Позволил себе только еще один последний раз провести ладонью по предплечью Кирка, поймал его взгляд и сказал:
— Собирайся. Отвезу тебя домой.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Спонсор этого макрайлистрочника - раскуры про Кирка, который воспринимает внезапный романтический интерес Мёрдока к себе как ебанутый способ благодарности. Они, мягко говоря, не принесли мне мира, так что страдайте вместе со мной

Макрайли, сразу после КП, ангст и розовые сопли

▼Скрытый текст⬍

Всё ощущается так естественно, само собой разумеющимся, будто у Кирка всю жизнь было обыкновение находиться в буквальном смысле у него под боком, в постоянной готовности обхватить, обнять, поддержать, неважно, наедине или при остальных.
Она была бы быть, вдруг с неожиданной тоской, злостью на себя думает Мёрдок, одну руку уже привычно положив Кирку на плечи. Они забрались на его кровать, привалившись к стене, и Кирк, после того, как его радостный энтузиазм от вида Мёрдока слегка поугас и усталость взяла верх, в конечном итоге замолкает и, кажется, начинает задрёмывать, прижавшись к нему. Мёрдок смотрит на его растрёпанные волосы — краска у корней уже начала слезать, обнажая пепельный цвет, — на прикрытые белой рубашкой вместо чёрно-серой брони худые плечи, прислушивается к размеренному дыханию, и ему совершенно не хочется возвращаться в то время, когда они не могли спокойно сидеть вот так рядом.
Мёрдок не сомневается, что Кирку тоже этого не хочется. Поэтому в свете всего, что случилось, всего, через что они прошли вместе, ему кажется вполне логичным наклониться и поцеловать Кирка в висок. Всё вело к этому, разве нет?
Возможно, всё же нет, потому что в следующую секунду происходит нечто настолько неожиданное, что Мёрдок не сразу верит собственным глазам и ушам.
Кирк, мгновенно очнувшись, на пару секунд замирает, задержав вдох — а затем, разомкнув сложенные на коленях руки, отпрянывает от Мёрдока, как от огня. Отодвинувшись на край кровати, он отворачивается, спускает ноги на пол и болезненно горбится, будто ему поплохело.
— Нет, — глухо заявляет он. — Не поступай так со мной.
— Как так? — Мёрдок ещё не понимает, в чём, собственно, проблема, но сердце уже накрывает неясная тень тягостного, холодного волнения.
Кирк вцепляется в простыню так, что побелевшие пальцы, кажется, вот-вот треснут пополам.
— Я ни о чём не прошу. Я не щенок, которому нужно после трудного трюка кинуть поощрительную косточку, — Кирк резко выдыхает. — Пожалуйста, не унижай себя и меня.
— Да о чём ты? — Мёрдок протягивает к нему руку. На мгновение мелькает смутное желание, порыв, который Мёрдок-из-прошлого удовлетворил бы не задумываясь.
схватить дёрнуть обратно громко потребовать объяснений не отпускать
Мёрдок с отвращением гонит его. От одной мысли применить к Кирку насилие, пусть даже настолько лёгкое, к горлу подкатывает ком.
— Ты ведь сам давно этого хотел.
Из всех вещей, что он мог бы сказать, это самая ошибочная, и Мёрдок осознаёт это ровно на секунду позже, чем следовало.
— Хотел, — просто говорит Кирк, и Мёрдоку не нужно видеть его лицо, чтобы понять, что на его губах играет злая усмешка. — Конечно, хотел. Кажется, последняя собака об этом знала, не так ли? Небо голубое, розы красные, О’Райли сохнет по Мёрдоку. Мирополагающие истины, так сказать.
Его голос сочится болью, словно Кирку физически трудно выдавливать слова через горло.
— И ты давным-давно кристально ясно дал понять свою позицию.
Нет. Господи, нет.
Объятия — строго братские, никогда не спускающиеся ниже пояса, ниже уровня общественно дозволенного руки. Прикосновения — необходимый минимум, лишь для физической и моральной поддержки и для утомления чужой тактильной жажды.
Нужно было быть опьянённым идиотом, чтоб этого не замечать.
Волнение перерастает в полноценный страх. Всё только что было прекрасно, лучше, чем прекрасно, и вот его будто снова затягивает в тёмную воду, всё глубже и глубже, будто он опять в той злополучной камере, и их разделает прозрачная, но непробиваемая стена. Ни закричать, ни разбить её.
И вместо того, чтобы протянуть руку, Кирк отворачивается и уходит, а Мёрдок ничего не может сделать.
как он достал со своими заёбами так хорошо же сидели да завали его и выеби чтобы не крутил больше мозги и тебе и себе
Мёрдок обхватывает виски, сдавливая голову до боли, чтобы прогнать, с корнем выдрать эти дрянные, тошнотворные мысли. Больше никогда, нет.
Видимо, последнее он произносит вслух, потому что Кирк горько хмыкает, вздёргивает головой.
На его шее сзади — небольшой шрам, совсем свежий. Багряный, расползшийся короткими щупальцами. Будто от удара током.
Мёрдоку хочется сказать, что он восхищается Кирком. Что он никогда не встречал настолько сильного человека.
Что мысль ровно о двух людях поддерживала его в самые трудные, чёрные, безнадёжные минуты, и Кирк — один из них.
Потому что это всё правда, и он отчаянно хочет говорить Кирку правду. Отныне — только правду.
Вместо этого он говорит:
— Если я скажу, что я передумал? Уже давно? — потому что невозможность вот так просто обнять Кирка когда вздумается снедала его уже вечность, что он хотел обсудить возможность... сдвига в отношениях, когда вернётся с очередной шизанутой затеи Августа, и это тоже правда, бессмысленно жестокая сейчас, но, кажется, необходимая для произнесения вслух.
Им, видимо, вообще много чего нужно сказать друг другу.
— Что ты чертовски хороший актёр, но это ты и без меня знаешь, — Кирк издаёт смешок на грани всхлипа. — Мёрдок, пожалуйста. Ты знаешь, я ради тебя готов спуститься в ад и набить рожу дьяволу. Я костьми ради тебя лягу. Я даже готов погреть тебе постель, если тебе от этого станет лучше, если ты настолько оголодал по теплу. Но не... — ещё один резкий вдох человека, который с трудом удерживается от рыданий. — Не дразни меня невозможным. Я всё вынесу, но только не это.
Воображение бежит против воли, спешно рисуя Кирка, который неподвижно лежит, уставившись в потолок, пока об него «утомляют голод». Его снова мутит. Рука бессильно падает на кровать.
— Я клянусь, — медленно произносит он, стараясь все свои чувства вложить в слова, — клянусь каждой секундой этих трёх лет, что я не лгу.
Кирк молчит, вновь сгорбившись, ещё сильнее.
— Что мне сделать? — «как мне убедить тебя, что это не извращённая форма благодарности и не желание размять кости после трёхлетнего целибата?»
— Я не знаю, — негромко и ровно, так непохоже на его обычный уверенный тон, сознаётся Кирк. — Я уже больше ничего не знаю.
Мёрдок же знает сейчас лишь одно - Кирк непозволительно далеко.
— Можно тебя обнять?
Помедлив — эти полминуты кажутся вечностью — Кирк чуть заметно кивает.
Мёрдок подтягивается к нему и осторожно, словно имеет дело с пугливым животным-дикарём, готовым рвать прочь в любой момент, заключает его в объятия, перекрестив руки поверх его бёдер. В этом объятии уже ничего братского нет.
Как он мог бы делать уже тысячи раз.
Как он хочет делать всю жизнь.
Кирк продолжает молчать, и Мёрдок тоже молчит, хотя сотни рвущихся наружу слов жгут ему горло.
Проходит ещё одна вечность, ещё длиннее, ещё натянутее — и Кирк наконец кладёт одну ладонь поверх его руки. Не сжимает пальцы, не поглаживает. Просто кладёт и держит.
Но пока и этого достаточно.
Стены не вечны, даже те, что закладывал своими же руками.
Кирк спас его, пробившись через все преграды.
И будь он проклят, если не сделает для него то же самое.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Однострочник. Миник. Хороним никольт. Буквально.

▼Капиталист, продавший верёвку⬍

— Всё, она в отключке. И чё с ней теперь делать?
— Ну…
— Даже не думай. Она так и сбежала с допроса, им то же самое в голову пришло.
— Вернём?
— Человек от босса вот-вот придёт, он тогда узнает, что она сбегала.
— А давай её к нему.
— Босс только Хольта закопать хотел.
— Хольт ему дорогу перешёл, эта его обокрасть пыталась. Одним ударом двоих разом. И от тела не надо избавляться. Чё думаешь-то, чё молчим?
— Да там вроде…
— Показалось, на этом складе меня тоже вечно глючит. Забрасываем её?
— Ну давай. Хорошо, что ещё не успели заварить крышку.

Живот сдавливало так, что было трудно дышать. Она как будто зависла лицом над пропастью. Что с закрытыми, что с открытыми глазами она видела черноту. И земля под ней плавно колыхалась.
А потом Нику словно ошпарило: она лежала на ком-то в темноте. Машинально вскочив, она треснулась затылком и спиной о низкий потолок. По бокам, сверху, снизу — везде ладони натыкались на плотные стенки, которые ни в какую не продвигались под нажатием. Стенки со всех сторон. Её заперли в ящике. И нащупать механизма для отвора изнутри она не смогла, только небольшую квадратную решётку на стенке со стороны головы — пальцы чувствовали слабое дуновение оттуда. Так, уже хорошо, источник воздуха есть. Зато наушника в ухе — нет. Подонки обыскивали её тщательно, сняли всё, что могли.
Человек под ней слабо застонал, приходя в себя. Может, вырубить его обратно? Так они будут расходовать меньше кислорода — даже со слабой вентиляцией они тут смогут задохнуться. Нет, лучше сначала узнать, кто он и что он.
— Эй. Послушайте меня, — со второго раза отыскала в темноте щёку соседа Ника и погладила её ладонью. — Мы заперты. Пока не знаю, где. Но главное не…
— Какого… — прохрипел голос, заставивший Нику опять стукнуться затылком и мысленно задать тот же вопрос. — Чайкина?!
— Хольт?!
— Ты что здесь… — послышались глухие удары ладоней об стенки по бокам и за головой, заходили ходуном ноги под Никой. — Я что здесь… это твоих рук дело?
— Да, очень хотела поговорить, больше было негде.
— Ты можешь нормально ответить?!
— А ты задавай нормальные вопросы.
— Чайкина…
Ника сощурилась от искр, окружавших кулак, который завис ниже и левее её лица. Когда пятна перестали ходить перед глазами, она смогла рассмотреть металлические стенки вокруг. Гроб как он есть, только без обивки.
Хольт открыл рот, чтобы что-то сказать, но его взгляд проскользнул дальше, ниже её лица и там и остановился. Кажется, он сам забыл, что собирался сказать.
— Ты лучше вон там подсвети, — показала на маленькую квадратную решётку Ника.
— Что там подсвечивать, — на пару секунд запрокинул голову Хольт. — Вентиляция, со шлангом, который ведёт в баллон, куда углекислый газ откачивается, а смесь для дыхания подаётся обратно. Ты мне лучше скажи, почему ты в нижнем белье.
— Они отобрали у меня костюм, — удерживая себя на весу одной согнутой в локте рукой, другой Ника прикрыла грудь, как могла. — Пришлось бежать так. А ты откуда знаешь про баллон?
— В чьей мы сейчас разработке находимся, по-твоему?
— Зачем тебе делать гробы, ты больной?
— Я исполнительный. Заказ был на гроб для… — Хольт осёкся.
— Для чего? — спросила Ника, уже заподозрившая правильный ответ.
— …для погребения заживо, чтобы жертва помучилась подольше.
— Молодец, прекрасно справился.
— Спасибо, я тоже так считаю.
— Ээээй, Хольт, — прогнусавил голос, с эхом и шорохом пробивавшийся через решётку. — Проснулся?
— Да. Называйте цену, — запрокинул голову Хольт. — Я не знаю, сколько вам заплатили, но плачу больше в два раза.
— Всего лишь в два? Дешёвка.
— В три. В пять. В десять. Сторгуемся, назовите сумму.
— А не у всего есть цена, Хольт.
— Едва ли вы меня тут хоронить собрались бесплатно. Можете заработать гораздо больше, если…
— Твои деньги нам не нужны. Думать надо было, куда бомбы свои сбрасывать.
— При чём здесь я, если заказчики…
— Всем тут похрен на твои оправдания. Ты тут умрёшь. Можешь продолжать умолять, если хочешь. Воздуха тебе там хватит ещё часов на пять. Потом у тебя начнёт отъезжать крыша. Потом ты задохнёшься.
— Так, вы строили расчёты на пять часов, но нас тут двое, воздуха хватит на…
— Ага, часа на два. Нам же лучше, меньше… ой-ёй-ёй.
— Что? — насторожился Хольт, до этого говоривший спокойно.
— Да я инструкцию-то читал плохо. А мне тут сейчас тычут, что надо было перед тем, как для разговора использовать эту штуку, перекрыть какой-то клапан…
— Идиот! — вскрикнул, дёрнувшись вверх, Хольт. Кулак засверкал ярче, в глазах мелькнули искры. Как бы он тут их обоих не спалил. — Воздух уходит, перекрой клапан немедленно!
— Жалость-то какая. Много ты потерял воздуха?
— Заткнись и закрой заслонку!
— Страшно стало, да?
— Урод, я тебе сейчас…
Левая рука Хольта метнулась к решётке, но Ника перехватила её за запястье:
— Взорвёшь и баллон наверху, и нас!
— Девка умная. И красивая. А скоро будет дохлая.
— Это мы ещё посмотрим, — громко сказала Ника.
— Дорогуша, вы закопаны на два метра в глубину в свинцовом гробу, который не пропускает никаких сигналов или электричества. Крышка приварена. И даже если ты как-то ухитришься её вскрыть, откопаться ты не сможешь. Откопать тебя можем только мы, но…
— Ничего вы не можете, неудачники. Хватит тратить наш воздух, заткнись.
— Два сапога пара, — заключил голос.
Сверху что-то скрипнуло.
— Закрыл сраную заслонку, — с облегчением выдохнул Хольт.
— Ты тоже прекрати.
Пробежав взглядом по всему телу Ники, доступному его взору, Хольт треснул кулаком о крышку гроба. Никину спину осыпал фейерверк жгучих искр.
Они снова оказались в темноте.

Паниковать причин не было. Джонни безо всяких сигналов её найдёт. Он знал, что Ника попалась, знал, где это произошло. Скажет остальным — они приступят к плану Б. Там обязательно найдут записи с камер наблюдений, увидят, куда дели Нику, и приедут на помощь. Скоро, они приедут очень скоро.
Главное было теперь рационально тратить силы и кислород. Пришлось для этого снова лечь на Хольта, который демонстративно покряхтел, пока она устраивалась.
— Ты тяжелее, чем кажешься.
— Молчи.
— Переводить кислород боишься? Да ладно, моя команда уже в пути.
— Моя здесь будет первая.
— Ей это мало поможет, когда прибудет моя. Всех твоих друзей бдыщ-ба-бам-бдыщ.
— Они так просто не дадутся.
— Этот клоунский отряд-то?
— Кто больше клоун: сам клоун или тот, кто не способен его поймать?
— Я особо вас и не ловил, у меня вообще-то других дел полно.
— Ну да, на планете ещё семь миллиардов человек осталось, убивать и убивать.
— Почему я у тебя звучу каким-то маньяком?
— Господи, просто заткнись, — заёрзала Ника, чтобы сползти чуть ниже и пристроить голову поудобнее. И тут ей в бедро упёрлось что-то твёрдое. — Так, это ещё что?
— М? — Хольт дёрнулся под ней, снизу раздалось бренчание. — Это ключи. А что ты хотела, чтобы это было?
— Подожди, у тебя есть ключи? Дай сюда.
— Зачем?
— Можем попробовать свинтить решётку.
— И?
— На мне есть ещё один жучок, вроде они его не заметили, но он чуть толще щелей в решётке. Вытолкнем его в шланг — пройдёт сигнал, и…
— А где у тебя этот жучок?
— Так я тебе и сказала. Давай ключи.
— Не дам. При откреплении решётки шланг перекрывается. Кроме того, он тоже изолирован по самое не могу, никакой сигнал не пройдёт.
— То есть ты намеренно сделал так, чтобы понадеявшийся на спасение человек сам себе отрезал доступ к воздуху?
— Надежда — гибель разума. По-моему, это поэтично.
— Я бы тебе врезала, если бы видела, куда.
— Хочешь, помогу найти одно из мест? — обхватил её ногами Хольт. Ориентироваться по ощущениям действительно стало проще.
— Серьёзно? Нашёл время приставать.
— Назови другое, пристану в другое.
— Я буду молчать и ждать свою команду.
Чёрт, почему так лежать было удобнее? Нет уж. Ника попыталась пристроиться по-другому, извиваясь влево-вправо, чтобы как-нибудь сделать Хольту больно и заставить сбросить с неё ноги.
— Чайкина. Если не хочешь, чтобы в этот раз уже были не ключи, прекрати ёрзать.
У Ники промелькнула мысль продолжить ёрзать и словить эйфорию от власти, которую она имела сейчас над ним. И тут же эту мысль снесла волна стыда.
— Какой же ты мерзкий.
— Ты вроде молчать собиралась.

— Руки убрал.
— Они затекают.
— Убрал.
— Тогда давай меняться.
— В смысле?
— Я буду сверху. У меня страшно болит спина.
— Обойдёшься, ты меня раздавишь.
— Да ладно раздавлю, с такими-то буферами между нами.
— Ты… нарочно?
— Что за вопрос, я знаешь сколько ждал момента озвучить этот каламбур.
— Так ты нарочно. Откуда ты знаешь русский?
— Тебе учебник порекомендовать или что?
— Хм.
— Что?
— Ничего. Но хотя бы с задницы руки убери.
— Ладно, могу и выше.
— Хм. Я думала, у тебя ладони горячие, только когда ты током бьёшься.
— А ты ровно такая же горячая и мягкая, как я себе представлял.
— «Представлял»?
— Ещё в нашу первую встречу. Потом, знаешь, потрогал, почти подтвердил гипотезу. После этого я о тебе не думал вообще.
— А русский выучил, чтобы?..
— Не всё в моей жизни вертится вокруг тебя.
— А что-то, значит, вертится.
— Хватит переводить мой кислород на всякую херню.

Воздух начал постепенно нагреваться. Ника подтянула себя чуть выше и протянула руку к решётке. Пока нащупала, пока водила пальцами, она ещё могла себя обманывать. Но нет. Замершие ровно перед щелью между створками решётки подушечки пальцев больше не ощущали поглаживание дуновений.
— Он перестал поступать минуты две назад, — спокойно сообщил Хольт.
— Сколько ещё у нас есть?
— У человека с моими мерками было бы сорок минут. Соответственно…
— Как ты мог не узнать собственные мерки?
— Думаешь, я гроб лично собирал? Я только разрабатывал и утверждал общую концепцию.
— Сорок минут слишком мало, — спохватилась Ника. — У нас должно было бы…
— Оттуда сейчас начнёт поступать потихоньку углекислый газ, чтобы ускорить процесс.
— Ах ты… — На смену злости внезапно пришло озарение. — Давай ключи.
— Чайкина, ну я же сказал…
— Ты сказал, что если снять решётку, это перекроет шланг.
Снизу зазвучало бряцанье.
— А мозги у тебя совсем не птичьи.
— У тебя зато голубиные, — потянулась к решётке Ника. Она решила, что будет действовать вслепую, по памяти, пока сможет. Её охватил страх, что подсветка из искр сожжёт остатки воздуха.
— Объяснишь потом эту идиому. А я буду медитировать.
— Медитировать?
— Ты снова начала ёрзать, Чайкина.

Со снятием решётки дышать легче не стало, хоть сверху и донёсся скрежет и хлопок. Куда подевалась её команда? Почему Джонни так медлил? Хольт бубнил, что эти люди мастера маскировки и ухода от преследований, так что надо было за этим гробом следить с самой базы, чтобы его найти, но Джонни-то мог найти кого угодно, где угодно.
Они слушали тишину между медленными, слабыми вдохами и выдохами друг друга. Если один вдыхал чуть глубже обычного, у другого возникал соблазн вцепиться ему в горло, выдавить лишний проглоченный воздух обратно. Становилось всё жарче. Ника не знала, сама она взмокла или напиталась потом от рубашки, на которой лежала. У неё не было сил воплотить навязчивую идею встать на четвереньки и попробовать спиной протолкнуть крышку гроба вверх.
— Ты только продлила наши мучения.
— Молчи.
— Знаешь, если я сдохну первым. У тебя уже умереть по-быстрому не получится.
— Я не собираюсь тут умирать, — прошептала Ника. Чем тише она будет говорить, тем меньше воздуха потратит. — Я не заслужила такого конца.
— А я заслужил?
— Сам себе отвечай. Я тут не умру.
— Хорошо. Не умирай. Просто поспи.
— Да. Это хорошая идея. Во сне нужно меньше воздуха…
— Спи, засыпай, — погладил Август её по голове, и от каждого проскальзывания ладони по волосам веки тяжелели всё больше, на душе становилось спокойнее. — Спи. Лучше во сне.
Да. Он прав. Лучше во сне…
Лучше во сне что?
Ника отяжелевшей рукой убрала руку Августа в сторону.
— Я не буду спать. И умирать не буду.
— А я не хочу умирать долго и один.
— Тогда давай жить и вместе.
Август хмыкнул. Ника улыбнулась дурости, которую произнесла.
— Знаешь… — повеселевшим тоном сказал Август. — Я ведь сейчас пытался вычислить, что больше воздуха отнимает: твоя грудь или моя задница. — Его грудь задрожала, и Нику тоже начало распирать от смеха. — Серьёзно прямо задумался, прикинул развёртку, сопоставлял наши мерки, учитывал форму там, аэро… динамику…
Они засмеялись нервным смехом, который рвался бесконечным потоком, наперекор остаткам сознания, говорившим, что ничего смешного не было и им нужно было закрыть рты.
Хм.
Закрыть рот.
У Ники возникла новая навязчивая идея.
«Потом у тебя начнёт отъезжать крыша»…

— Прибыли.
Так Хольт отреагировал на шум и жар, навалившиеся на них слева. В крышке гроба медленно нарастала красная полоса.
— Прибыли… куда?
— В ад, конечно. Это был лифт. Ты ещё не поняла?
— Меня не надо в ад. Меня не за что.
— И это так бесит.
— Не волнуйся. Я ад пережила и ты переживёшь. Но будет больно.
— К этому я уже привык. И к тому, что тебя нет рядом, — тоже.
— Молодец.
— Напоследок. Перед тем, как меня заберут. А тебя отправят вверх. Мне показалось… или ты меня поцеловала?
— Показалось, — выпалила Ника. Ей почему-то было стыдно за то, чего она не делала. Или не должна была делать? В адской жаре так сложно было соображать.
— Так и думал.
Красная полоса потемнела. Они прибыли на свою остановку. Вот и одна дверца лифта начала открываться… и как улетела куда-то вверх. В лифт хлынули свет, темнота, россыпь мелких ламп наверху, ядрёная вонь мокрой земли… и тёмный силуэт, расплывавшийся перед сощуренными глазами Ники.
— Мне, может, вас оставить?
— Джина?..
— Ты сама встать можешь? — Ника попыталась опереться на руку, но та соскользнула. — Спокойно, я помогу. Давай.
В голове не укладывались эти телодвижения, пролёты, сжимания. Только что Ника лежала, медленно умирая, а вот она уже еле стояла на дрожавших ногах, повиснув на плече Джины. Рядом с гробом в свежей могиле валялись лопата и рюкзак. Сверху с краёв могилы свисала одна рука и одна голова со стеклянным взглядом: караулившие их неудачники.
— Что с ним будем делать? — спросила Джина, глядя на Хольта, жадно хватавшего ртом воздух, но пока валявшегося в полном бессилии. С ним сейчас можно было сделать что угодно, и он не смог бы сопротивляться. — Хочешь, я избавлюсь от него?
Из-за головокружения и озноба, пробежавшего по телу, Нике было трудно понять, чего она хотела, кроме как упасть в кровать и проспать сутки. Избавиться. Можно было избавиться.
Вдалеке раздался гомон голосов, замелькали кругляши и лучи фонариков.
— Ребята…
— Это люди Хольта, — покачала головой Джина. — Решай и уходим.
— Если убьём… они сразу за нами погонятся.
— Тоже верно. До следующего раза, приятель.
— Рад знакомству, — выдавил улыбку Хольт.
Только после того, как Джина её вытащила из могилы, Ника отдышалась и сообразила:
— Давай телефон. Я должна предупредить Джонни. Чтобы они сюда не приходили.
— Хорошо, только двигаем быстрее.
— Тебе просто повезло, — зачем-то сказала Ника Хольту на прощание.

Его команда была на месте через пять минут. Какой убогий результат. Его могли двести раз убить и закопать обратно за это время. Нечего было и думать о том, чтобы поймать Чайкину, с такой-то форой.
— Он здесь, медика сюда! — крикнул один из здоровяков в униформе, чьего лица не было видно из-за маски. — Мистер Хольт, вы в порядке?
— А сам не угадаешь? — скривился лежавший в гробу взмокший Август. — Что с Мико?
— В убежище, с ней всё хорошо, она под охраной.
— Ну хоть где-то вы не облажались, — сел Август, отчего голова сразу закружилась.
— Мистер Хольт, лежите, у вас возможно сотрясение, кровь изо рта…
— Это не кровь, — сказал другой оперативник, посветив фонарём прямо в рожу Августу и усилив тем самым головокружение. К ним по кладбищенской земле причавкал суетливый медик и замер на краю могилы. — Это помада.
— Помада… — улыбнулся Август медику.
— В чём дело?
— Ни в чём. Просто. Чтоб вы знали. Оно того стоило.
И он провалился обратно в черноту.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Однострочники
Комикс сероволки. Флафф

▼Скрытый текст⬍

В саду дышится гораздо легче, чем в набившейся в особняк толпе. Влажный ночной воздух почти можно пощупать.
Олег предпочел бы провести остаток ночи здесь, но за спиной уже оглушительно хлопает дверь.

– Что это? – Олег рефлекторно уклоняется от пышного букета, целящего ему прямо в лицо. Букет возмущенно тычется в плечо, обдав слабым ароматом. Сережа, раскоординированно пошатнувшись, все-таки находит какое-то равновесие и лучезарно  улыбается.

– Я украл для тебя цветы.
– Украл для меня цветы? – Олег не то чтобы принимает букет, а скорее пытается отвести в сторону Сережину руку, чтобы приблизиться и удержать на ногах самого Сережу.
– Да. Там такой огромный стол с подарками и куча букетов. Я украл для тебя самый красивый. Возьми и спроси "зачем?".

Уложив освободившиеся ладони ему на грудь, Сережа заглядывает в глаза. Самоуверенно, выжидающе.

– Зачем? – послушно произносит Олег.
– Затем, что у нас с тобой должен быть самый невероятный букет из... я не знаю, что это такое. На розы не похоже, да?
– Орхидеи, Сереж.
– Букет из орхидей.

– Спросить "почему"?
– Нет, хватит болтать.

Сережа целует его, потянув на себя за смятые лацканы пиджака. Пахнущий алкоголем, сладким парфюмом, резкими, непривычными, не домашними запахами.
Олег отвечает, недовольно прикусив за нижнюю губу.

– Убежим от этого всего?
– Убежим, – Сережа согласно тычется губами ему в шею, безжалостно теребя в пальцах пуговицу рубашки. – Только если ты на что-то рассчитываешь, то знай, что я очень пьяный.
– Я уже заметил.
– Я украл цветы, чтобы извиниться.

Мягко высвободив из его рук уже начавшую сдавать позиции рубашку, Олег придвигается губами к самому уху:
– Ты ведь помнишь, что это твой день рождения и твои букеты, да?

Сережа отстраняется от него, чтобы изобразить губами недостоверное изумленное "О!".
– Вышло неловко. Тогда мне придется украсть тебя, раз остальное в этом доме все равно принадлежит мне.
– Нет уж, – Олег отцепляет его от себя, обнимая за плечи и подталкивая в нужном направлении. – Ключи от машины все равно у меня.

– И воровать батончики в супермаркетах у тебя всегда получалось лучше.
– Вот именно.

Букет отправляется куда-то в темную сырую траву, чтобы не мешать переплести пальцы с Сережиными.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Однострочники

Бесиноки. Флафф, возможны вкрапления стекла, смотря через какую призму смотреть.
Рыков – это Алексей, и автор внёс ему на дачу стог сена (потому что мог, не спрашивайте)

▼Скрытый текст⬍

Колет мокрую спину сквозь футболку сухая трава, отвлекая даже от того, как ощущается втиснутое между ног колено Андрея. Они топчутся друг напротив друга, невидимые за серым стогом сена.

– Дань! Данила! – Рыков сперва повышает голос, а потом гораздо спокойнее заканчивает. – Ну и куда подевались?
Андрей делает страшные глаза, безмолвно призывая не орать в ответ, хотя его ладонь и так уже закрывает Даниле рот. В общем-то, все, что видно на такой короткой дистанции друг от друга, это глаза, прозрачно голубые, белесые ресницы, вопросительный изгиб брови.

Наверное, к лучшему, что озвучить все глупые мысли, приходящие в голову, Данила не может чисто физически.

Шаги шуршат по траве, удаляясь. Данила ничего не может увидеть, но Андрей провожает их взглядом. Улыбается чему-то. Придвигается вдруг совсем близко, заполняя собой поле зрения целиком, трется кончиком носа о переносицу Данилы, коротко, торопливо целует тыльную сторону собственной ладони, зажимающей рот, и отпускает.

Остаётся ощущение коварного обмана – поцелуй, вроде как, состоялся, но на самом деле нет.

– Ну и зачем? А если ему правда нужна помощь? – не то чтоб всерьез хочется упрекнуть, но нужно чем-то сбить градус происходящего. Андрей продолжает смотреть прямо и пристально, улыбаясь своим мыслям.

– Угу, чайный пакетик заварить. Если бы ему правда нужна была помощь, на нас бы уже вывалилась половина преисподней.
Андрей наконец отвлекается, перестав удерживать его взгляд, и переключается на плечо Данилы.
– Муравьи, – он осторожно подставляет насекомому палец, снимая с футболки и стряхивает в траву.
– А в доме кровать с матрасом, – мечтательно замечает Данила.

– И пять человек твоего семейства.
– Это минус, – легко соглашается Данила. Упоминание кровати – чистая формальность. Ничего такого в полном людьми доме они делать не планируют. Да и здесь, кажется, тоже. Хотя Андрей всё-таки снова прижимается теснее, подталкивая коленом в сторону бедро.
– Все равно не понимаю, как в этом вообще можно спать, – трава продолжает колоть спину, Андрей продолжает его в неё ласково втирать всем телом, прижавшись губами к шее.

– Ммм? Вообще-то...
– Нет, это был не запрос на историю о русско-турецкой войне, ладно? – Данила находит в себе силы поднять руку и почесать ему загривок, словно коту.

Возмущенное фырканье в ключицу отдается во всем позвоночнике, на секунду заставив поколебаться в мысли, что ничего не случится. Собственно, почему бы нет?
– Если бы был плащ, то можно бы было постелить его... – видимо, Андрея посещает это же ощущение.
– Вот до чего никогда не собирался дожить, так это до сценок из рыцарских романов.

– Почему? – Андрей отрывается от него и снова смотрит в глаза. У него спокойное лицо, обгоревшая переносица, потрескавшиеся губы, которые он недовольно облизывает кончиком языка. Травинку с крошечными бусинками цветов он вытаскивает откуда-то из-за спины Данилы и протягивает так же спокойно. Без намека на насмешку. – Не нравится?

Даниле не нравится. Не нравится ощущение хрустальной хрупкости этого момента, который все равно не удержать в руках. Не нравится Андрей, похожий на какую-то неправильную церковную фреску. Он не обвиняет и не скорбит, но что-то есть в этом без подвоха прямом взгляде, устремленном вперёд и насквозь, что говорит – будет правильно, но не хорошо. И раскаяться раньше или потом – уже нет большой разницы.

– В следующий раз без плаща не провоцируй.

Крошечные цветочки Данила так и не забирает, вместо этого обхватив запястье Андрея, а другой рукой удерживая за загривок.
Поцелуй жадный, несоразмерно драматичный для ленивого летнего вечера, в который не случилось совершенно ничего. Но Андрей легко подчиняется ему, как будто чувствует это тревожное настроение.

Когда дыхание кончается, Данила медленно отстраняется, прижимается лбом к чужому плечу. Несколько секунд вслушивается в ощущения и чихает.
Андрей над его головой смешливо фыркает, окончательно роняя весь градус происходящего.

– Скажи, что у тебя аллергия, умоляю, это будет уникальное магическое знание, которым буду обладать только я, и смогу...

– Вынуть меня уже из этой соломы, – Данила беззлобно толкает его кулаком в плечо, отодвигая от себя, а потом сам отлипает от ненавистного стога.

– Это сено.

– Оставайся на ночь, – Данила дергает его за рукав футболки, сам удивляясь собственному требовательному тону.
–  В кровати с матрасом?
– Или кровать без матраса или матрас на полу. Как тебе вместо плаща?

– Хорошо, – Андрей соглашается неожиданно легко, оставляя в очередной раз смущающее ощущение чрезмерности проявленной настойчивости. – Если ты хочешь.

Они возвращаются к дому, когда лучи солнца становятся закатно-розовыми, окатывая алым сиянием, словно нимбом, плечи Андрея, волосы, всю фигуру, превратившуюся вдруг в однородное пятно силуэта, словно торопливо залитого акварелью. Данила идет за ним следом,  догоняет, вглядывается, не моргая, но все равно не может разглядеть выражения лица.

Как бы ни старался.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Сероволки сероволчатся после ссоры. Сопливый домашний флафф и ООС.

▼Скрытый текст⬍

Лапы у чармандера были растопырены, клыкастую пасть он распахнул в широкой дружелюбной улыбке, а на кончике его хвоста пылал неестественно-желтый пластмассовый огонь. Но его черные маленькие глазки смотрели печально, с укором. Или, может, Сергею так казалось? Он развернул фигурку к стене, взял бинт и закрыл стеклянную дверцу шкафа.
День клонился к закату. Через жалюзи пробивался тусклый свет, узкими полосками расчерчивал стены. На тумбочке над большой круглой чашкой поднимался дымок, полз по комнате резким травяным ароматом. Запах марганцовки давно исчез. Раны Олега почти затянулись, обрабатывать их теперь бессмысленно. Да и бинт можно было не менять.
Сергей сел на постель, и Олег покорно протянул ему руку. Отек медленно уходил, хотя ладонь еще двигалась плохо. Взгляд Олега не отрывался от плазмы на стене: на экране какой-то криминальный авторитет, злобно хохоча, целился в маленькую девочку. Его останавливал главный герой — мент с обрюзгшей бандитской рожей. Неужели в России не осталось красивых актеров? Это страшилище само могло играть маньяка, хотя и маньяки должны быть харизматичными…
— Оружие держит будто банан, — не выдержал Сергей. — Сейчас долбанет себе в ногу.
Олег молча кивнул.
Авторитет и правда выстрелил, но главный герой успел оттолкнуть девочку, а потом уложил врага эффектным ударом по колену. Пистолет взмыл в воздух, и герой поймал его, высоко подпрыгнув.
— Что за бред? — сказал Сергей. — Зачем ты это смотришь?
— Интересно, кто окажется крысой.
— Интересно? Это полная чушь! Сплошные штампы, диалоги идиотские…
Олег отобрал ладонь.
— Не нравится — иди к себе.
В его голосе мелькнуло раздражение, и Сергей покорно притих. Уходить не хотелось — от Олега исходило особое мягкое тепло. Больше никто не умел такое излучать.
Не зная, куда деть руки, Сергей скрестил их на груди. Сидеть ему приходилось на краю, хотя на большой постели хватило бы места обоим. Помучив его несколько минут, Олег сжалился, сдвинулся в сторону, позволяя лечь рядом. Сергей прижался к его плечу, уткнулся носом в голую кожу. Она еще пахла марганцовкой.
В каждом вдохе Олега был слышен тихий едва различимый свист.
Мент в телике выпрыгнул из горящего здания. В одной руке у него была девочка, в другой — раненый авторитет. Девочка держала белого кота. Кота было жалко, всех остальных — не очень. Сергею вдруг сделалось тоскливо. Чтобы не вдумываться в причину этой тоски, он вытащил смартфон. Пролистал новости — никаких упоминаний о Чумном Докторе — потом бросил не очень приличный мем Лере, и она, как всегда, просмотрела, но не ответила. Сергей почти физически ощутил ее полный возмущения праведный гнев. Довольно улыбнувшись, он открыл программу телепередач — некрасивый мент должен был закончиться через десять минут. Смотреть на него было неприятно, и Сергей смотрел на Олега. Десять минут помолчать. Десять минут без комментариев. Ладно. Не впервой. В детстве, чтобы побыть рядом с другом в общей гостиной, Сергею приходилось терпеть покемонов снова и снова. Даже отечественный кинопром не придумает ничего глупее фейлов команды R.
Когда началась реклама и несколько грудастых девиц, косясь на зрителя, стали облизывать банку с кофе, Сергей заговорил:
— Почему ты не попробовал чай? Я сам выбирал.
— Ты просто купил самый дорогой.
— Ну да. Так и есть. И что? Я добавил в него корицу. И лимон. Я нарезал его очень тонко, идеально круглыми дольками. Понимаешь?
Еще он порезал палец в процессе. Но о своих жертвах Сергей умолчал — он умел быть скромным.
Олег приподнялся и протянул слегка дрожащую руку к чашке. Когда он сделал глоток, его обычно спокойное и бесстрастное лицо напряглось, в темных глазах мелькнули слезы, но, подышав носом, он приготовился к новому глотку.
— Ладно! Ладно! Больше не надо! — Сергей отобрал чашку, со злостью поставил ее назад, на блюдечко. — Зачем ты? Если не понравилось, мог просто сказать.
Олег потер плечо и усмехнулся.
— Ты не особо доверяешь моим словам.
Сергей опустил взгляд. К щекам прилила кровь, горячая волна стыда накрыла с головой, как в первый раз. Как теперь всегда накрывала — не спрячешься, не отмахнешься.
— Продолжай мне напоминать, какой я идиот. Я так сам вскроюсь. Дагбаеву на радость.
— Прости, — Олег мягко погладил руку Сергея, переплел его пальцы со своими. — Я не в этом смысле. Просто… все это теперь кажется таким смешным. И Венеция, и эти дурацкие пытки…
— Обхохочешься.
Сергей сжал его ладонь и поднял лицо.
— Настолько плохо? Я про чай.
Олег промолчал. Видимо, так и не подобрав слов, он прижался губами к губам Сергея. От прикосновения его языка по челюсти и глотке побежали мурашки, и Сергей не сразу понял, в чем дело.
— Ладно, — выдохнул он, отпрянув. — Ясно. Слишком много лимона.
— Мягко сказано.
— Я исправлю.
Сергей поцеловал его снова, в этот раз глубоко и жадно, так, чтобы приторный кислый вкус исчез совсем. Олег ответил, прижимая к себе, осторожно опускаясь на постель. В его лице мелькнула боль, и Сергей отпрянул.
— Больно?
— Будет больно я скажу.
— Ну да… Конечно. Ты скажешь.
Олег закрыл глаза, подставляя под поцелуи горло. На нем не было ни синяков ни царапин, и Сергей прикасался нежно и осторожно, только губами. Он забрался ладонями под майку Олега, прижался бедром к бедру, контролируя себя, удерживая вес своего тела, стараясь не причинить боль. Ради Олега ведь можно и постараться.
— Говори со мной, — попросил он потом, уложив темноволосую голову на свою грудь и перебирая отросшие пряди. — Я буду тебя слушать. И я буду осторожнее. Обещаю.
— Я тебе верю, — ответил Олег.
А, может, он сказал: «я в тебя верю». Он уже засыпал и получилось не четко. Но это было не важно. Значение ведь одно.
Сергей прижался щекой к взлохмаченной макушке и прикрыл глаза. Олег дышал медленно, глубоко, с тихим, едва различимым присвистом. Сергей слушал.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Интернатские сероволчата, флаффная зарисовка.

▼Скрытый текст⬍

В сентябре Серёжа начинает ходить на курсы программирования. Олег вписывается вместе с ним, хоть и ничего в этом не понимает. Тянет едва-едва, выезжая почти полностью на Серёжиной помощи и еще капельку — на энтузиазме.
Потому что колледж — в пяти автобусных остановках от интерната. Потому что это — их время вдвоем. Им по шестнадцать, и они могут ездить на кружки без воспитателей, и ради такой возможности Олег был бы готов даже на курсы по фортепиано ходить.

Они выходят из холла на вечернюю зимнюю улицу, и Олег поплотнее завязывает шарф — чуть простыл на днях. И тянет Серёжу за рукав в обратную сторону от остановки — во дворы, в переулки, к гаражам, где никто не ходит.
— Совсем чуть-чуть задержимся, никто не хватится, — говорит он Серёже на ухо и легко кусает мочку. Как будто Серёжа возражал, и его нужно уговаривать.
Олег прижимает его к жестяной стене и начинает целовать. Сразу становится жарко.
Жаль, что зима, жаль, что много одежды, жаль, что нельзя залезть руками под свитер и начать гладить по худым бокам. Только за это и жаль, а все остальное, в общем-то, отлично.
У Серёжи беспалые перчатки, и он гладит Олега по щекам — холодное на горячей коже.
— Замерз? — шепчет Олег и утыкается Серёже в ухо носом, резко выдыхает — ему нравится так делать, нравится, как Серёжа ёжится из-за щекотки и пытается увернуться. Олег перехватывает его в объятия и не дает ускользнуть. Ему так одуряюще хорошо, до головокружения, до колотящегося куда быстрее обычного сердца.
— Так хорошо с тобой, — говорит он в порыве нежности.
— С тобой тоже, — отвечает Серёжа и кусает Олега за подбородок. Мелкими поцелуями поднимается выше — снова к губам — целует долго и настойчиво, и Олега очень сильно плавит. Он обнимает Серёжу еще крепче, льнёт к нему всем телом — чтобы ни сантиметра лишнего между ними не было. Чуть отстраняется и проводит языком по Серёжиным губам, а потом опять вжимается широко открытым ртом, и Серёжа тихо стонет-мычит в ответ. И от этого Олег уже готов сойти с ума. Еще секунда — и он разрывает поцелуй, и говорит смущенно и как будто извиняясь:
— Ладно, хватит, а то я почти уже...
Серёжа понимает и кивает, только целует Олега в щеку еще несколько раз — ласково так. И говорит:
— Пошли ловить автобус, а то нас правда скоро хватятся.
И через несколько шагов осторожно подцепляет своим мизинцем мизинец Олега и говорит в ответ на удивленный взгляд.
— Тут пусто, не увидит никто.
И несмотря на замерзшие ноги, Олегу как-то совсем не холодно.

В автобусе они так и едут, не расцепляя пальцев, только Олег распускает шарф и длинным концом прикрывает их руки. Просто ему так спокойнее. Он чувствует такую огромную связь с Серёжей, чувствует одну на двоих тайну, разгорающуюся в груди теплом.
Никто, кажется, не смотрит на них, не обращает внимание — и Олег, набравшись смелости, тычется носом Серёже в щеку, хоть и всего на секунду. Серёжа поворачивается и смотрит прямо в глаза долгим взглядом, и Олег думает, что они у Серёжи — как глубокие озера. А он уже утонул.
На запотевшем окне Серёжа рисует сердечко, и несмотря на холод, на ненавистную зиму, на начинающее саднить горло, Олег думает — на свете нет никого, кто был бы счастливее, чем он.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Гуро-аноны вдохновляют. Пришло время немножко насиловать и слегка бить Олега Сережей 

▼Скрытый текст⬍

— Я не хочу.
— Бред. — Он стянул наушники с головы Олега и уткнулся носом в темные растрепанные волосы. — Ты всегда меня хочешь.
Олег отсел на другую сторону дивана, смешно отгородившись подушкой. Он снова уставился в планшет, пробурчал:
— Отдай наушники.
Сережа сжал ладонь на его колене, погладил, поднялся выше, к внутренней стороне бедра, и Олег свел ноги.
— Я же сказал. Отдай наушники.
— Ты такой бука… — Сережа прижался губами к колючей щеке, лизнул, и Олег дернулся. — Мой милый сладкий упрямец…
— Хватит!
Олег вскочил, но Сережа успел поймать его за бедра, впился пальцами и дернул назад, завалил на диван. Прижал к месту. Планшет, пискнув, упал на ковер, наушники свалились следом.
— Если ты не отпустишь, — яростно зашипел Олег. От его хриплого низкого голоса по спине Сережи пронеслись мурашки. — Я тебя ударю.
— Ты? Меня? Мой прелестный сердитый песик…
Сережа улыбнулся. Он почти нежно взял Олега за волосы, потом сжал до боли и потянул, заставляя откинуть голову. Провел языком за ухом, кончиком забрался в ушную раковину и прикусил мочку. С губ Олега сорвался тихий вздох.
— Ну? — прошептал Сережа. — Ты ведь любишь, когда тебя лижут. Ты маленькая сучка…
— Прекрати!
Диван скрипнул — Олег всем телом подался вперед и ударил в плечо, скинув Сережу, а сам перекатился на пол. Поднялся. К его лицу прилила кровь, грудь высоко вздымалась и глаза сверкали. Красавец, хоть картину пиши. Сережа погладил себя через ткань домашних брюк.
— Ты накидался?! Какого хрена?!
— Хочу тебе отсосать.
— Иди проспись! — Олег сделал движение, будто от надоедливой мухи отмахнулся. Презрительное неприятное движение. — Все. Нахер. Я к себе.
Когда он повернулся спиной, Сережа вскочил и снова схватил его за волосы — в этот раз сильно, без ласки. Он видел, как рот Олега раскрылся в болезненном оскале, как блеснули белые зубы и брови сошлись на переносице. Олег вскинул руку. Сережа поймал ее и вывернул. Теперь в глазах Олега мелькнули слезы, и Сережа заставил их пролиться, влепив звонкую пощечину.
— Не смей от меня отмахиваться, — процедил он, сделав глубокий вдох. От его любовника одурительно пахло, рот наполнялся слюной. — Я знаю все твои приемчики. Ты сам меня учил.
Олег ударил его локтем, но ударил слабо — жалел. Всегда жалел. Сережа пнул его в колено, и Олег рухнул, уткнулся лбом в мягкий ворс ковра. Из наушников все еще звучала музыка, планшет мигал. Олег поднялся на колени и замер — напротив его широко распахнутого глаза теперь было лезвие. Не ожидал? Огромный черный зрачок, кажется, слегка подрагивал, и Сережа захотелось облизать его тоже, прямо так, придержав веко. Он вытащил член и начал медленно дрочить возле лица Олега — на его щеке алел отпечаток пальцев.
— Открывай рот.
— Ты… ты этого не сделаешь.
Острие уткнулось в висок, задев тонкую кожу. По ней скатилась маленькая капля крови.
Олег подчинился. А, может, хотел еще что-то сказать, но Сережа вогнал в его раскрытые губы член, головкой в щеку. Толкнулся несколько раз, продолжая удерживать нож у виска. Олег не пытался укусить, но и не помогал, только смотрел своими огромными темными глазищами.
Вздохнув, Сережа вытащил член и влепил новую пощечину, теперь по другой щеке.
— Ложись.
— Ты не станешь меня калечить. Я тебе нужен.
— Ошибаешься. — Сережа сел сверху, опрокинув Олега на пол. Не касаясь, только обещая боль, он провел острием возле напряженного горла. — Это я тебе нужен. Ты жить не можешь без хозяина. Раздвигай ноги. Тебе понравится.
Нож скользнул ниже, срезал пуговицы на рубашке, уткнулся в пупок. Живот напрягся, четко проступили мышцы, и Сережа обвел их тупой стороной лезвия. Он расстегнул ширинку на джинсах Олега, неспешно погладил член тремя пальцами — в двух других он держал оружие.
Теперь лицо Олега сделалось мертвенно-бледным. Сережа усмехнулся.
— Я не стану тебя калечить. Наверное.
Олега ощутимо потряхивало — он не издавал ни звука, не дрожал, но его сердце колотилось как бешеное. Сережа шире растянул рот в кровожадной улыбке и потерся о член Олега своим.
— Но тебя надо наказать. Все должно быть по справедливости, Волч.
Он воткнул лезвие чуть ниже ключицы. Неглубоко. Провел вниз, вспарывая. Хлынуло сразу, светлая рубашка пропиталась алым, Олег вскрикнул, забился, но Сережа держал его крепко и впитывал его крик, вбирал в себя его дрожь. Уткнувшись в горячую грудь, он высунул язык и ощутил соленый восхитительный вкус. В нос ударил дурманящий аромат, голова закружилась, удовольствие прошибло насквозь. Он кончил за несколько движений и повалился на замершего неподвижно любовника. Вдохнул. Умопомрачительный запах стал сильнее. Нет, он исходил не от кожи…
— Это пирог, — сказал Олег. — В духовке.
— Ты поставил пирог? Сейчас?
— Я раньше поставил, — Олег потрепал его по макушке и виновато улыбнулся. — Пошли есть.
Сережа поднялся и, убрав нож, протянул Олегу правую руку. В левой был нож. И еще она была перепачкана их с Олегом спермой.
— А с чем пирог?
— Курица с грибами и сыром. — Олег снял испорченную рубашку, вытер ею грудь и бедра, чистым краем убрал пот с лица. — Бутафорию забирай.
Сережа взял полупустую пачку «бутафории» и сделал глоток.
— Хоть бы стоп-слово сказал, — пробормотал он.
— Зачем? Ты и так останавливаешься.
Сережа молча отдал нож. Ему сейчас было слишком хорошо, чтобы спорить. Пока Олег нарезал помидоры и огурцы и вытаскивал из духовки восхитительный пышный пирог, Сережа расставлял приборы. Надо было сходить в душ, но было лень и в голове еще приятно шумело от удовольствия.
Заметив на затылке Олега небольшой красный развод, Сережа замер. Рот снова наполнился слюной. Олег тоже был еще заведен — он вздрогнул и не смог сдержать стона, когда Сережа медленно-медленно слизал с его кожи след от томатного сока.

Анон

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Тактильный блядоход, Коцит-центрик, преканон, немного крови

▼Скрытый текст⬍

Он бросает взгляд на длинные пальцы Стикса случайно, да так и не может его отвести. Завороженно наблюдает за тем, как он взрезает заострившимися когтями мясо и, набрав достаточно окровавленных кусочков плоти и внутренностей, подносит ко рту, слизывая с ладони цепким языком. Кровь стекает меж пальцем за лацкан.
И, когда Стикс в очередной раз отнимает руку от рта, он быстрым движением перехватывает его за запястье.
Стикс мгновенно напрягается: он не видел его движение, полностью отвлекшись на еду, и теперь, резко выпрямившись, неподвижно смотрит на него, готовый в любой момент выдернуть руку.
Готовый в любой момент начать защищаться.
Коцит поглаживает его пальцы, глядя ему в глаза. Тянет к себе, и Стикс, помедлив, позволяет ему поднести руку к лицу. И провести языком по измазанной алым коже, слизывая щекочущую ему обоняние густым ароматом кровь.
Стикс не меняется в лице, но пальцы непроизвольно сжимаются.
Он борется с собой. Коцит точно знает, потому что сам постоянно это делает, отметает в сторону инстинктивные порывы — то наброситься и разорвать, напиться вражеской крови, то оттолкнуть, не позволяя приблизиться.
Было бы ужасно просто подчиниться им, подчиниться тому, что легко и естественно для таких, как они. Вот даже прям сейчас — дёрнуть, сжать руки, ломая кости, впиться в шею, терзать, пока не останется ни единой капли, пока не погаснут окончательно глаза, а затем разорвать, поглотить всё до последнего кусочка.
Всё равно этим всё закончится, рано или поздно, шепчет предательский мерзкий голосок где-то на краю сознания. Не лги себе. Вы не созданы, чтобы защищать других и держаться вместе. Вы просто мясо и кровь, из которых можно почерпнуть немного силы. Кто-то из вас сожрёт своего нового... «друга», и ты ничего не сможешь с этим поделать.
Он мысленно рычит на голос, зажмуривается так крепко, что, будь он человеком, у него брызнули бы слёзы.
Пальцы нерешительно разжимаются. Стикс чуть — не до конца — втягивает когти и, повернув ладонь, осторожно поглаживает его по лицу, размазывая кровь. Коцит распахивает глаза, смаргивая морок, — и накрывает ладонь Стикса своей.
— Родной, — выдыхает — выстанывает — он.
— Мы не родссственники, — ровным тоном сообщает Стикс, но поглаживать не перестаёт.
Пока и этого достаточно.

От Флегетона пахнет цветами. И тёплой озёрной водой. И самую малость — свежей кровью.
Он повязывает новый галстук, беспечно-лёгким тоном рассказывая Коциту об удачно проведённом полудне — как он подстроил массовую драку на площади, перешедшую в резню. Едва видимый кадык подёргивается на белоснежной шее, когда он с удовольствием разливается про наполненный сладким запахом смерти воздух, то, как приятно было вдыхать его всей грудью.
Коцит смотрит на него. Смотрит на ловкие пальцы, увязывающие тонкий узел.
И знает, что Флегетон, не переставая говорить, украдкой смотрит на него.
Как же иначе.
— Что-то нет так? — Флегетон, закончив, опускает руки и отворачивается от зеркала к Коциту.
Коцит тянется к нему.
— У тебя тут немного... дай поправлю?
Флегетон не двигается, лишь новый вдох — чуть дольше и тяжелее, чем надо. И наконец чуть заметно кивает.
Коцит проводит костяшками пальцев под подбородком, берётся за воротник, — чувствуя, как напрягся Флегетон.
Вдыхает запах крови — не только чужой, человечьей, но и горячей крови Флегетона, так призывно текущей под хрупкой кожей.
И в ответ Флегетон зажмуривается, сжимает кулаки.
Ох.
— Родной, — зовёт он. — Родной, посмотри на меня. Пожалуйста.
Проходит несколько мучительно долгих секунд, прежде чем Флегетон медленно открывает глаза. В них пляшут ошалелые голодные огоньки.
Однако Коцит до сих пор не лежит на полу с прокушенным горлом.
Так что, вероятно, у них есть шанс.
— «Родной», — хмыкает Флегетон и обхватывает его руку, прижимая к груди. — Думаю, я мог бы привыкнуть.
— Я надеюсь, — улыбается Коцит, кончиками пальцев ощущая его сердцебиение.

Ахерон возмутительно горячий, как хорошенько нагретая на солнце скала. Коцит с удовольствием приваливается к нему, прикрыв глаза, обнимает за руку.
Плечо подрагивает под его щекой от громкой усмешки, и немедленно на краю мыслей мелькает тень непрошеной настороженности, отравляя расслабленный настрой, встают дыбом волоски на шее. Коцит крепче зажмуривается и стискивает зубы, отказываясь слушаться.
Он чувствует, что Ахерон медленно, будто раздумывая, поднимает вторую руку, и зуд тревоги, велящей отшатнуться, становится ещё назойливее.
Ахерон молча кладёт ладонь ему на локоть и притягивает чуть ближе. Движением настолько нежным и мягким, что хочется кричать.
Он так близко к горлу Ахерона. Каких, должно быть, огромных усилий для него стоит не оттолкнуть Коцита в ответ. Делать то, что хочется, а не то, что велит их природа.
— Спасибо, — шепчет он, уткнувшись в плечо.
Ахерон ничего не говорит, но обнимает его чуть сильнее и прижимается губами ко лбу.

Три пары глаз оборачиваются на него одновременно, напряжённый спор о том, что делать, обрывается на полуслове.
Коцит пытается растянуть губы в улыбке — из-за пересекших лицо следов когтей получается плохо, висящие клочьями ошмётки кожи красоты явно не добавляют — и, оторвавшись от стены, делает шаг навстречу.
— Уже, небось, обрадовались, да? Не-а, вам от меня так просто не отделаться, — кровь пузырится на разодранных губах, толчками выплёскивается из проткнутого горла, пачкая воротник. Впрочем, его одежда и так покрыта кровью — чужой, тёмной, липкой, отвратительно пахнущей и, увы, столь же отвратительной на вкус.
( — Чёртовы демоны, — морщится он чуть позже, отправляя безнадёжно испорченный костюм в мусорку. — Ненавижу, блин, демонов.)
Флегетон срывается с места первым — Коцит едва успевает договорить, как оказывается в отчаянных стальных объятиях, не уступающих по напору медвежьей хватке.
Стикс лишь ненадолго задерживается, не менее крепко и жадно обняв с другой стороны.
— Запачкаетесь, — невесело усмехается Коцит. — Эту липкую дрянь потом ничем не оттереть...
— Замолчи уже, — шикает Стикс, одной рукой зарывшись в его волосы и прижимая его голову к своей груди. Флегетон издаёт полуистеричный смешок, усилив хватку.
Ахерон обнимает всех троих разом, вскидывает крылья, окружая их кожистым коконом, ограждая от всего мира.
— Я же говорил, наш Коцит сам кого угодно прожуёт и выплюнет, не надо волноваться, — Ахерон трётся щекой об лицо Коцита, покрываясь его запахом. Поворачивается и слизывает языком кровь.
— Подлиза, — не может удержаться Коцит, слабо хихикая. Шесть рук по-собственнически смыкаются вокруг него, точно сеть, которую ни за что не порвать, не вырваться, особенно в его состоянии, заключая в ловушку удушающего тепла чужих тел, касаний, прерывистого дыхания. Это должно ужасать.
Вместо этого Коциту досадно лишь, что нет возможности обхватить, прижать к себе в ответ.
Но время для этого ещё будет.
Так что позволяет себе наконец расслабиться, довольно жмурясь от шершавых протяжных касаний к истерзанным лицу и шее уже трёх языков.

— Точно не хочешь присоединиться?
Коцит усмехается, и, похлопав по обхватившей его за пояс руке, высвобождается из объятий Ахерона, поправляет галстук.
— Хочу, но ещё хочу закончить дела сегодня, — оперевшись коленом о край кровати, он протягивает руку, кладёт на висок Флегетону, неспешно проводит вниз, по губам, и убирает. Тот, обнажённый, с завязанными глазами, ахнув, подаётся следом за прикосновением, но Стикс крепко держит его за спиной за запястья. — Вы уж не скучайте. — Он целует Флегетона в лоб, — ему и этого достаточно, чтобы застонать от жажды — и Стикса в губы.
— Поссстараемссся, — ровным тоном, но с насмешливыми искрами в глазах сообщает Стикс и подтягивает к себе Флегетона.
Коцит на несколько секунд застывает в проходе, любуясь зрелищем — Ахерон опускается на колени перед кроватью, разводит Флегетону ноги, пока тот, постанывая, выгибается в руках Стикса, запрокидывает голову ему на шею, открывая горло. Не без усилий он всё же переступает порог комнаты.
Возвращается он уже почти утром, к мирно спящим братьям, спутавшимся, как это часто бывает, во время сна вместе. Плюхнувшись на кровать, он мягко постукивает пальцами по крылу, накрывшему его родных, и Ахерон, что-то пробурчав не просыпаясь, приподнимает его, позволяя привычно присоединиться.
Досадно, конечно, но будет ещё утро. Будут ночи. Дни. Всё время до скончания времён, и оно принадлежит им.
А пока, укрытый крылом Ахерона, он прижимается к спине Стикса, находит и сжимает руку Флегетона и умиротворённо закрывает глаза.
Пока и этого достаточно.