БЕЗБЛОГNМ

Анон · 2021-08-21 18:53:02

Ступни Олега

▼кхем, я попытался⬍

Анон · 2021-08-22 06:29:31

#5. Радость
Блядоход, мельком ОЖП и пов стороннего наблюдателя, флафф

▼Скрытый текст⬍

— Вот и всё, — усмехается Коцит, прислонившись к капоту. Пылающая шагах в тридцати дача с приятным треском испускает клубы густого дыма в сумеречное небо. Залюбоваться можно. — Посмотрим, как теперь будут выкручиваться.
Облокотившийся позади него на машину Стикс неопределённо хмыкает и открывает дверцу.
— Погодь, — Коцит разворачивает пиджак, который держал в руках, и внутри обнаруживается довольно объёмная книга с золотым тиснением по краям обложки. Пляшущий вдалеке огонь отражается в нём прыгучими пёстрыми пятнышками.
Коцит кладёт книгу на машину и подвигает к Стиксу.
— Заметил на полке, пока разливал бензин. Подумал, что тебе может быть интересно.
Стикс сжимает в руках новейший фармакологический справочник, поглаживает шершавую обложку большим пальцем. Он ничего не говорит, но, когда он перегибается через машину и невесомо целует радостного Коцита в нос, его губы трогает лёгкая улыбка.

— Подожди, — Ахерон уже начинает переплетать между собой разделённые на ровные пряди волосы, но словно из воздуха перед ним возникает Флегетон и останавливает его руку. — У меня для тебя кое-что есть.
— И что же? — с интересом приподнимает он бровь.
Флегетон взмахивает рукой. На его пальцах — развернувшаяся бархатная чёрная лента, как раз идеальной длины.
Ахерон, усмехнувшись, откидывает волосы за спину, и Флегетон, сделав пару шагов и встав на цыпочки, принимается за работу. Закончив, расправляет аккуратный маленький бантик.
— Красота, — резюмирует он и прижимается, обхватив широкие плечи руками, к смеющемуся Ахерону.

Одевшись, одёрнув рукава, Флегетон тянется к шкатулке с запонками, но на его запястья ложатся широкие ладони, и Ахерон заговорщически шепчет, склонившись к его уху:
— Закрой глаза.
Флегетон тут же зажмуривается, закусив губу от нетерпения. Он чувствует, как чужие пальцы тянут за рукава, слышит тихое щёлканье.
— Всё.
На его лацканах красуются нежно-розовые запонки в виде камелий.
— Дорогой мой! — он подаётся назад, откинувшись ему на грудь, и подносит его ладонь к губам, пока Ахерон довольно выдыхает ему в волосы, щекоча затылок.

— Дай-ка, — длинные бледные пальцы с аккуратными ногтями берутся за его телефон, и Коцит чуть хмурится, но всё равно отпускает, позволяя Флегетону забрать у него из рук девайс. Тот выуживает из кармана какой-то листок, с блестящими от нетерпеливого энтузиазма глазами что-то с него снимает и наклеивает сзади на прозрачный чехол. С торжествующим видом возвращает телефон владельцу.
Теперь на нём сзади красуется наклейка в виде радостного ёжика в галстуке.
— Ну чисто дитё малое, — качает головой Коцит, но широкая улыбка выдаёт его с головой.

Это, вне всякого сомнения, самая уродливая подвеска в машину в мире: какой-то совершенно запредельно ужасный не то рак, не лобстер, высокомерно глядящий на мир кривыми бусинами глаз над пышными тараканье-гусарскими усами.
Он влюбляется в неё всем сердцем с первого взгляда.
— ...показалось, что у тебя как-то пустовато, — просунувшийся в окно Коцит прикручивает ракобстера к зеркальцу и поворачивает голову. — Как тебе?
Судя по довольному хмыканию во время поцелуя, ответ его полностью устраивает.

У него пока нет планов вносить изменения в его обычный костюм — его полностью устраивает строгий вид безо всяких декоративных излишеств.
Но он всё равно не может не признать — есть что-то цепляющее в этом тёмно-зелёном галстуке в серебряно-чёрную полоску.
— Ну... может быть. Для праздников, — сдаётся Стикс, и восторженно сложивший перед собой ладони Флегетон расцветает.

Флегетон не может — и не пытается — сдержать восхищённый выдох при виде извлечённой из подарочного пакета вещи. Коцит растягивает губы в предвкушающей улыбке.
— Опробуем?
Флегетон покорно плюхается на колени, не сводя с Коцита жадного взгляда, торопясь, сдёргивает рубашку, и Коцит ласково проводит по обнажившимся ключицам пышным кончиком насыщенно-сиреневого стека.

Опустевший стаканчик летит в ближайшую урну, и он прячет руки, которые снова начинает покалывать мороз, в карманы. Не то чтобы это сильно помогало, конечно. Они никогда не отличались мерзливостью — кроме, разве что Флегетона — спокойно перенося холод, при котором люди начинали кутаться в куртки и шубы. Однако нынешняя погода умудрилась пронять даже его. Он уже жалеет, что отказался от предложенного утром Флегетоном шарфа.
К тому же Ахерон запаздывает. Не к кому прижаться в поисках тепла.
Словно олицетворяя поговорку про чёрта, сзади скрипит под знакомыми шагами снег.
— Ты только в спячку зимнюю не впадай, родной мой, — весело говорит Ахерон, присаживаясь рядом. — Вот, держи. Подумал, что тебе может пригодиться.
Он бездумно выпрастывает руки, и в них оказывается горячий термос, от которого тянется чарующий запах свежего кофе. Пальцы вновь наливаются теплом, а вечер становится чуть терпимее.
Термос удобный, покрытый мягкой резиной. И разрисованный разноцветными змейками с высунутыми язычками.
Стикс умиротворённого приваливается к пышущему огнём Ахерону и шумно отхлёбывает.
На пояс ложится широкая ладонь — и он прижимается ещё крепче.

Стикс ждёт их неподалёку от метро, прислонившись к машине, и уже издалека видно, что в руках у него какой-то большой бумажный пакет.
Он сдержанно улыбается в знак приветствия, когда они подходят, и протягивает пакет — тёмно-алая, как с картинки, черешня, призывно блестящая на солнце.
Они едят прямо здесь, на улице, с наслаждением раскусывают ягоды, окрашивающие зубы в красный — хотя обычно они окрашиваются во время совсем других трапез, которые происходят далеко от глаз случайных прохожих. И сесть бы в машину, но зачем, если можно стоять вот так всем вместе, щурясь от солнца и перекидываясь озорными взглядами.
— Вот спасибо, дорогой, — Коцит облизывается, оставляя розоватый след на щеке. — Порадовал.
Флегетон краем глаза примечает какого-то угрюмого мужика в футболке с коловратом, который, остановившись, смотрит на них с тупым злобным раздражением. Он приветливо улыбается ему, обнажив острые, выпачканные алым зубы. Все пятьдесят восемь.
Мужик, икнув, бросается бежать, тут же растеряв наглый вид.
Коцит подкидывает очередную ягоду, и Стикс, под смешок Ахерона, ловко перехватывает её языком.

— ...пустая, безудержная культура потребления, когда люди откупаются друг от друга материальными благами вместо того, чтобы проявлять участие, настоящее внимание...
Она со вздохом замедляет шаг и отстаёт — её жених обожает заводить подобные якобы глубокомысленные речи каждый раз, как в супермаркете на глаза ему попадается какая-нибудь дорогая, явно подарочного толка вещь. В прошлый раз он почти два часа разорялся из-за декоративной кожаной подушки в половину его заработка, пространно жалуясь в ноосферу на потерявших всякий стыд браконьеров и потакающих им дельцов. Тоска.
В супермаркете с утра пусто, вероятно, поэтому покупатель у соседнего ряда привлекает её внимание. Невысокий смугловатый мужчина в строгом костюме, повесив корзинку на сгиб локтя, сосредоточенно выбирает зефир. Он смешно наморщивает лоб, потирая подбородок, и она с трудом удерживается, чтобы не хихикнуть.
Внезапно в поле зрения возникает ещё один покупатель, и она чуть не вздрагивает — хотя музыка не играет, она как-то умудрилась не услышать приближения движущегося плавным шагом с другого конца ряда двухметрового великана. Тот тоже одет в костюм, в ухе поблескивает крупная серьга, а увязанная в косу пышная шевелюра напоминает львиную гриву.
Первый тут же отвлекается от полок и что-то тихо спрашивает, на что второй протягивает руку и разжимает пальцы, дав повиснуть на петле вещи, которую он держит.
Ёлочная игрушка в виде снежинки из светло-серого стекла.
Второй что-то произносит, но, хотя его голос громче, разобрать удаётся только «...о тебе подумал...». Зато лицо первого видно отлично. Оно озаряется такой неподдельно восторженной, горячей радостью, будто ему презентовали не дешёвую стекляшку, а как минимум ключи от машины. Бережно подхватив её, он смеётся и, одной рукой прижав подарок к груди, второй дотрагивается до запястья великана и крепко сжимает. Слишком тёплым и собственническим жестом, чтобы счесть его за дружеский.
Услышав зовущий её знакомый голос и осознав, что стоит и в открытую таращится на незнакомых людей, она спешит вперёд.
Её спутник уже стоит у стеллажа с разнообразными фарфоровыми фигурками.
— И вот на подобную дребедень общество говорит нам тратить деньги, объявляя это милым и забавным! — словно оратор перед стадионом, возвещает он. — Тупые побрякушки, которым красный срок неделя, а потом — на мусорку! Кого эти пустышки способные всерьёз порадовать, оставить память?
Среди статуэток — очень милая ворона, со смешливой улыбкой под клювом и озорными глазеньками.
Перед глазами снова возникает серая снежинка в смуглой руке. Явно дорогой костюм её обладателя и коробка недешёвых конфет в корзинке.
Может, всё-таки дело не в безделушках как таковых?
Но он уже резво двигается вперёд, продолжая вполголоса под нос.
И у неё нет ни сил ни желания облекать в слова обидную тоску, вдруг накатившую на неё.
Протянутая рука нависает над вороной, не решаясь взять её.
От полок со сладким вновь раздаётся смех, негромкий, весёлый смех на два голоса.
И пальцы решительно сжимаются.

Анон · 2021-08-24 22:10:01

муви!Разгром с наручниками, без рейтинга, чисто поржать.

▼Скрытый текст⬍

Анон · 2021-08-25 09:39:55

Мёрдок уезжает из Сэнтфилда, а у Кирка постепенно съезжает крыша.
Пейринга как такового нет, весь фокус на Кирке и его эмоциях, но все мы ведь знаем, о ком он страдает?

▼Скрытый текст⬍

Мёрдок уезжает из Сэнтфилда, и мир Кирка разбивается на куски.
Мёрдок уезжает, даже не попрощавшись, и это оставляет в дурной башке Кирка незатягивающуюся рану. Когда-нибудь он узнает, что такое называется незакрытым гештальтом, и что он может перекрутить всю психику до основания, выжать и выпотрошить.
А пока Кирк не знает названия, только чувствует.
Ему одиннадцать, и его жизнь замирает.

Кирк замирает.
Оцепеневает.
Дни сливаются в мутный поток, каждый новый похож на предыдущий, и только ночи проставляют между ними едва осознаваемые границы. Чертовы ночи, в которые Кирку снится Мёрдок, и все снова хорошо, и в Сэнтфилде зелено и по-летнему тепло.
А потом наступает серое и холодное зимнее утро, и Кирк рассыпается опять, как скинутый со стола старательно собираемый паззл.
По дороге в школу он зависает перед пустым и темным домом МакАлистеров — больше там никто не живет, дом смотрит черными провалами окон, как мертвыми глазами, и Кирк смотрит в ответ, повторяя и повторяя в своей голове — почему ты меня бросил, как будто кто-то ответит.

Оживает Кирк ближе к весне.
В тот момент, когда его догоняет осознание — Мёрдок больше не вернется. Всё. Его дом все еще смотрит пустыми глазницами, на крыше лежит никем не убранный снег, во дворе не расчищена дорожка к двери. И Кирка накрывает.
Он истерит, орет и рыдает, пока его не выворачивает недавним завтраком, желудок сводит спазмами, горло жжет, Кирк задыхается и надеется, что вот сейчас он сдохнет, но что-то идет не так, жажда тела продолжать свое существование берет вверх, в легкие заходит воздух, и это отвратительно.
Кто сказал, что чувствовать себя живым — это что-то хорошее?

Кирку двенадцать, и мама ведет его к врачу.
Он что-то спрашивает, Кирк что-то отвечает — ему в общем-то, наплевать, мозг после срыва до сих пор еле ворочается, и смысл чужих слов доходит до него с трудом. Выдавливать из себя собственные — еще сложнее.
Потом врач говорит с мамой, сыплет заумными словами и диагнозами. Пишет что-то в медицинской карте и на листке, который отдает маме.
По пути домой она берет Кирка за руку, как не делала уже давно. Другой рукой периодически начинает тереть глаза, отворачивается — но Кирк все равно замечает.
В школу он не ходит до самых экзаменов, кое-как их пишет, и жизнь окунает его мордой в лето.

Лето выходит какое-то говеное.
Слишком жаркое, слишком душное и слишком пустое. От одной мысли пошариться по улицам Сэнтфилда в одиночку становится бесконечно тоскливо, а в желудке появляется тошнотное ощущение.
Брат пытается вытащить его пройтись — пошли, Кирк, совсем уже одичал дома сидеть. После уговоров он соглашается — и его накрывает уже через пару шагов за порогом. Слишком чистый воздух, слишком яркое солнце, слишком много воспоминаний.
В себя Кирк приходит почему-то в своей комнате, сидя на кровати с прижатыми к груди коленями. Несколько раз он крупно вздрагивает — тело дергается как-то само по себе. В башку как будто затолкали ваты.
Томми стоит напротив и ничего не говорит, но смотрит очень выразительным взглядом, и Кирк чувствует себя одной большой ошибкой.

У него есть целых два с небольшим месяца, чтобы научиться собирать себя… хотя бы в какое-то подобие человека.
Чтобы перестать каждый раз зависать, случайно откопав в своих воспоминаниях что-то важное. Чтобы перестать дергаться на каждый дверной или телефонный звонок. Чтобы перестать двести раз в день задавать себе вопрос «почему?» и перейти хотя бы на сто повторений.
Чтобы научиться, мать его, просто жить дальше. Или хотя бы существовать.
Хоть худо-бедно.
И у Кирка даже немного получается.

Сестренка учит его складывать бумажных журавликов, и это внезапно ему даже нравится. Это занимает не только руки, но и голову, и четко повторяемый из раза в раз алгоритм действий помогает Кирку немного успокоить круговорот мыслей. Раз журавлик, два журавлик. Три, пять, восемь.
Иногда из-под его пальцев выходит целая стая — это когда начинает крыть слишком сильно. Иногда это даже помогает все-таки не сорваться.
Иногда — не помогает.
Кирк находит свой метод борьбы и с этим. Когда его выпинывает из реальности в собственную голову, во взвинченную тревогу и панический страх чего-то невнятного, очень сложно, но чертовски важно найти что-нибудь настоящее — и ухватиться. Красиво описать пейзаж за окном. Посчитать в комнате красные предметы. Вслушаться в звуки из соседней комнаты.
Чаще всего — тоже помогает.
А если уж нет (очень плохо), то Кирк потом еще полдня лежит в своих соплях и слезах и скулит в подушку.
Впрочем, его радует, что это происходит все реже.

К середине августа он даже выползает на улицу, держась за стену дома. Через пару дней — выходит за ворота. Еще через неделю чувствует в себе решимость пройти целый квартал. Он понимает, как проебался, когда оказывается на улице, где стоит дом МакАлистеров. Тупое подсознание сговорилось с тупыми ногами и вынесло Кирка к алтарю своих разбитых радостей.
Горло перекрывает ком, мешающий дышать, а сердце сразу начинает стучать, как бешеное.
Заткнись, хватит, прекрати, шипит Кирк сам на себя.
Под рукой нет ни одной чертовой бумажки, чтобы сложить журавлика.
Дом нависает над ним неживой громадиной, и Кирк хочет отвернуться и сбежать, и уже почти делает это, как замечает краем глаза какое-то движение в окне, и его прошибает сразу же так, будто под дых ударили. Его голова дергается обратно, и он ошалело смотрит на запрыгнувшую на внешний подоконник кошку.
Она маленькая, светло-бежевая, цвет глаз с такого расстояния не видно, Кирк, соберись, кошка садится и начинает умываться, она вылизывает лапку и трет мордочку, давай же, сука, успокойся, ну, кошка дергает ушком, оно чуть-чуть скругленное на конце…
Кирк не знает, как добирается до дома, потому что его колотит, а мысли смазываются, как невысохшая краска на бумаге. Трясущимися руками он лезет в отцовский бар и находит виски, отхлебывает — и горло обжигает и пережимает, дышать не получается, глаза слезятся, и он думает — ну может в этот раз я сдохну, пожалуйста, господи, я что, так много прошу.

Видимо, много, потому что чертов организм-слизень все-таки отчаянно хочет жить. Кирк судорожно кашляет и опять дышит, ну и зачем, зачем это все.
Он делает еще глоток и опять кашляет, и опять пьет, и опять кашляет, и повторяет этот нехитрый круг действий, пока башку не затягивает изнутри вязким туманом. Привычное состояние, но черт, это не больно, ему не больно, Кирк уже и забыл, что так бывает.
Наверное, это и есть смерть — счастливая и долгожданная, троекратное ура.

Воскресает Кирк следующим утром в своей постели. Напротив — отец с суровым взглядом и мать — с подавленным.
И это почти самое дерьмовое утро в его жизни.

Через неделю снова начинается школа, и там тоже дерьмово.
Кирк успел отвыкнуть от этого всего за месяцы, что гнил дома, и проклятая круговерть уроков-одноклассников-домашки-учителей сваливается ему на голову с тяжестью бетонной плиты.
Ему сложно сосредоточиться, башка начинает болеть и взрываться от чрезмерных умственных усилий, а старым училкам не нравится, когда посреди урока Кирк вырывает из тетрадей листы и начинает складывать журавликов.
А еще — к нему снова начинают доебываться.
От этого Кирк тоже успел отвыкнуть, потому что задирали и обзывали его еще в началке, а потом у него появился защитник, друг, весь его гребаный мир, заключенный в одном человеке — и пинать его перестали.
А сейчас вот Мёрдока нет, никто за Кирка не вступится, и все началось по новой. Но уже не только за приметную внешность, а еще и потому, что весь чертов городишко, кажется, знает — Кирк поехавший. Ну да, тот самый Кирк, средний ребенок О’Райли, которые живут через дорогу от нас…
Ублюдки.
Шепотки за спиной стерпеть можно, кинутую в голову смятую бумажку стерпеть можно, даже раскиданные из рюкзака учебники — можно.
Терпение Кирка кончается на попытке засунуть его голову под поток ледяной воды в раковине в сортире. Сверху слышен мерзкий смех, прочисти башку, О’Райли, ты же псих.
В мозгах закипает кровавая каша, Кирк дергается, выкручивается из держащих его рук и бьет. Сжатым кулаком прямо в чужую морду. Второй наваливается на него со спины, Кирк пинает его прямо в колено, разворачивается и заезжает в грудину, он чувствует раж, перед глазами качается красная пелена, съели, твари?
Ему прилетает по голове, удар отдается страшным гулом и секундной потерей фокуса зрения, Кирк все равно отбивается дальше — ногами, руками, какая разница — но недолго. Двое на одного — силы все-таки неравны, и он позорно сливает. И получает напоследок ледяной воды в лицо и за воротник.
Потом все трое сидят у директрисы и ждут родителей, слушая морализаторские нравоучения.
Старая сука, думает Кирк, неужели ты не понимаешь, кто начал первым. Это ебаная несправедливость.
Вечером его забирает отец. Он не читает нотаций и не хвалит, но Кирк находит в его взгляде — наконец-то им гордятся. Наконец-то он дал сдачи.
В больной голове мелькает мысль, что Мёрдок бы тоже им гордился.

В школе Кирка больше не достают, по крайней мере, в открытую. Говорить гадости исподтишка продолжают, начинают называть бешеным, ну и хорошо, ему подходит такая репутация, она оберегает с одной стороны, а с другой — все равно никто не выдумает о Кирке ничего такого, что было бы хуже реальности.
Из изгоя он превращается просто в белую ворону, и его это вполне устраивает.
Учебный год пролетает на удивление быстро, проходит рождество, день рождения, День Святого Патрика (тошнотворный праздник, Кирк предпочитает провести его дома и не вылезать из постели, потому что в девяносто третьем Мёрдок воткнул засушенный трилистник ему в волосы), наступает пора экзаменов. И заканчивается, выпнув Кирка в очередное лето.
Он надеется, что оно будет лучше предыдущего.

Мимо дома МакАлистеров Кирк уже научился проходить почти спокойно. Конечно, бывает еще, что в голове что-то дергает, бередит, но уже редко.
Вот только Мёрдок. Мёрдок часто снится Кирку, и во сне они гуляют по Сэнтфилду, о чем-то разговаривают, курят (обычно одну на двоих, и передают ее друг другу, сталкиваясь пальцами), Мёрдок треплет его по волосам.
Однажды сон превращается во что-то странное, в непривычную, стыдливую химеру, а Кирк подрывается посреди ночи в мокрой постели. И отчетливо понимает — кончилось нахуй детство.
Кирку тринадцать, и у него все сильнее съезжает крыша.

Складывание журавликов и переключение на предметы помогает ему все хуже. Кирк все равно делает и то и то на автомате при малейших признаках того, что его начинает крыть (то есть, часто), но ощущает — сами срывы становятся другими.
Они почти уже не происходят наружу — истериками и криками, а перетекают вовнутрь. Становятся штормом в его башке, больно бьющим по стенам черепной коробки изнутри. Перекручивают мысли и эмоции так, что они склеиваются в огромный тоскливый темный комок. Эта темнота обволакивает Кирка целиком, и ему невыносимо хуево.
И он не знает, как это унять.

Один из таких приступов происходит как-то ночью в конце лета — еще одна памятная дата, чтоб ее, и когда Кирк осознает это — его накрывает.
Даже времени на журавликов или переключение не остается.
Ему хочется выть и материться, и снова спрашивать — почему, почему, почему, неужели я не заслужил того, чтобы ты остался со мной. Но если он начнет орать, то перебудит весь дом — остатков разума хватает, чтобы это понять, так что Кирк зажимает себе рот обеими руками и вцепляется в ладонь зубами изо всех сил.
Боль чуть-чуть отрезвляет, позволяет ухватиться за ускользающую реальность. Кирк сжимает зубы сильнее, его ладонь горит, это, сука, достаточно больно, но на этой боли можно сосредоточиться, прочувствовать ее, принять — и внезапно голову немного отпускает. Чертов туман потихоньку рассеивается, хотя все равно сдохнуть хочется, но уже поменьше — и Кирк берет этот способ на вооружение.

Подсаживается на это самовредительское дерьмо он очень быстро, выяснив, что когда страдает физическое тело — душе становится на каплю легче. Не то, чтобы Кирк сильно верил в эту всю херню, правда, но что-то ведь у него болит.
Постепенно он пробует разные варианты сделать себе больно. Лупит кулаком по бедру — слишком слабо. Бьет по голове — работает, но в какой-то момент становится страшно слететь с катушек еще сильнее. Притушивает об руку сигарету — даже слишком больно, это хорошо, но ожог заметен и долго заживает. Мерзко.
Самым верным способом все равно остаются укусы — ладонь, запястье, если надо незаметно — то подойдет губа или язык. И следы проходят быстро.

Правда однажды он обнаруживает себя на кухне с ножом в руке, но останавливается в последний момент, собрав какие-то жалкие остатки своей силы воли. Как будто сделать это станет той границей, после которой возврата обратно, в болезненно-шаткую, но привычную жизнь, уже не будет.
Нож отправляется в подставку, а Кирк — покурить на заднем крыльце и снова мысленно пообсасывать вопрос — почему все так хуево.

Кирку четырнадцать, и у него разъебаны кеды — потерлись, заломились на щиколотках, на когда-то белой подошве несмываемый ободок серости, но что куда хуже — у Кирка разъебана жизнь. В голове — непрекращающийся ад из пережеванных уродливых эмоций, который с настойчивостью несущегося по рельсам поезда хочет размазать Кирка насмерть.
Мать говорит — поедем тебе за новой обувью. Мне стыдно за то, в каком виде ты ходишь.
Кирк отчаянно мотает головой. Думает — мам, ты можешь дать мне куда больше, чем чертовы кроссовки.
Кирк знает, что она страдает от бессонницы и из-за этого пьет колеса. Он пробирается в ванную ночью, скрип дверцы шкафчика заглушается притворным кашлем, Кирк вытряхивает из баночки одну таблетку — вряд ли она заметит.
Смотрит и запоминает название — ксанакс. Такие вещи лучше знать на всякий случай, авось пригодится. Кирк почему-то уверен, что пригодится.
Ад в голове немного отступает.

Кирк быстро понимает, что пиздить таблетки у матери палевно. Она-то пока не заметила, но когда заметит — будет уже поздно, и выкрутиться не получится.
Думать, где еще их можно достать, долго не приходится. Все ведь знают, почему за школой собираются старшеклассники и заговорщески перешептываются, и передают друг другу что-то из рук в руки.
Кирк подходит к одному из них, парню в капюшоне и с сигаретой в зубах.
— Мне нужен ксанакс, — говорит он.
Парень окидывает его насмешливым взглядом сверху вниз.
— Ты хоть знаешь, что это?
— Знаю, — отвечает Кирк с уверенностью, сжав кулаки.
— Ну и дети пошли, — притворно вздыхает парень. Он называет цену и говорит прийти завтра.
На следующий день Кирк забирает свои таблетки и думает — теперь можно будет жить.

Он тратит на них деньги, которые вообще-то должны идти на школьные обеды. Сидит с пустым желудком весь день, но так, наверное, даже лучше — еще одна щепотка в общий чан самобичеваний.
Ксанакс не помогает не думать совсем, но помогает меньше загоняться из-за этих мыслей. Тебе хуево, и жизнь катится к чертям? Ну и ладно.
Еще они помогают лучше засыпать — и иногда даже не видеть сны, которые выебывают подсознание Кирка на отлично. И это хоть какая-то передышка.
Иногда его так и подмывает сожрать побольше сразу и посмотреть, что будет. Отрубит ли вообще все чувства, перестанет ли быть так тошно хоть на какое-то время. Но — Кирк держится. Понимает, что если он подсядет на высокую дозировку, то начнутся проблемы уже с нехваткой колес. Денег-то лишних нет.

Поэтому иногда — в особенно плохие дни — после школы он тайком лезет в отцовский бар. Не глупо и беспечно, как однажды в детстве, нет — теперь у Кирка все продумано. Если отливать совсем по чуть-чуть и из разных бутылок по очереди, то никто не заметит. Если сидеть в своей комнате и не высовываться, то тоже никто не заметит.
Если пить спизженный алкоголь на голодный желудок, то накрывает сильнее. Это важно, если хочется, чтобы стало получше.
Кирку пятнадцать, и он становится идеальным, мать его, специалистом по вопросам — как жрать добытые у барыги рецептурные препараты и бухать отцовский алкоголь — и не палиться перед родными.

Однажды привычную картину мира сбоит.
Кирк возвращается из школы своей обычной дорогой — мимо старого дома МакАлистеров, и вроде все идет хорошо, вроде бы научился ведь он уже не обращать внимание и не спотыкаться об ассоциации, но блядский мозг именно сейчас решает выкопать это воспоминание.
Весеннее утро, и Кирк ждет Мёрдока здесь, возле ворот его дома — прибежал в нетерпении, даже не доев оладьи на завтрак, мама еще тогда покачала головой. Открывается дверь, и Мёрдок выходит на крыльцо, и в лучах солнца его рыжие волосы как будто светятся, горят, и Кирк прикрывает глаза, отпечатывая этот образ.
Сука, сука, сука.
Руки дрожат, дыхание сбивается, Кирк лихорадочно лезет в сумку, где валяется родной спасительный пузырек. Своей дневной нормой он закинулся еще утром, но плевать, на все плевать, Кирк вытряхивает на трясущуюся ладонь сразу две таблетки и глотает их.
Скоро должно стать лучше, они уже почти начали действовать, вот-вот кровь понесет по организму действующее вещество, и накатит такое ожидаемое безразличие. Даже сама эта мысль чуть-чуть успокаивает.
К тому моменту, как Кирк добирается до дома, у него перестает бешенно заходиться сердце и дрожать руки, но в мыслях от этого не лучше. Персональный ад разворачивается вовсю, услужливо подсовывая новые и новые воспоминания, которые делают только хуже.
Тут уж никакие, блять, журавлики не помогут.
Кирк даже не заботится о том, чтобы выпить немного и не палевно. Он отхлебывает из горла и заходится кашлем от опаляющего ощущения — классное чувство дежавю из прекрасного детства. Только бы стало лучше, только бы мозг заткнулся с этими воспоминаниями, не пожалуйста, я так больше не могу.
Кирк закрывается в своей комнате и валится на кровать, и очень скоро башка наполняется долгожданным туманом. Воспоминания в нем смазываются, бледнеют, и в итоге теряются. Остается только серое ничто — оно выходит за пределы головы и крадет реальный мир, укутывает и его своей непроглядной мягкостью, и Кирк тонет, даже не сопротивляясь.

Приходит в себя он от ярких солнечных лучей, морщится — режет глаза. Затылок ломит, мысли еле-еле перекатываются внутри черепной коробки, и Кирк не сразу даже понимает, где он, и какой сегодня день.
Сощурившись, смотрит на часы, положение стрелок не говорит нихрена, и приходится изо всех сил напрячь голову, чтобы понять — одиннадцать. Школа. Ну и насрать.
Кирк натягивает одеяло до бровей, чтобы не мешало солнце, и проваливается в черноту снова.
Более-менее в себя он приходит только к вечеру, пробубнив вернувшейся с работы матери что-то про то, что он приболел. Она обеспокоенно трогает его лоб — температуры нет, говорит, но ты выглядишь нехорошо.
Откровенно хуево, сказал бы Кирк. Бледнее обычного и с очень явными синяками под глазами — насмотрелся в зеркало, пока умывался ледяной водой в попытках привести себя в чувство.
В какой-то момент Кирк вдруг понимает, что не может вспомнить вчерашний день. Только общие моменты — школа, дорога домой, дом — все. Правда его что ли накрыла какая-то простуда?

Мама разрешает ему отсидеться дома еще пару дней, а там как раз выходные, поправляйся, говорит, и ласково целует в лоб. Кирк — с удивлением даже для самого себя — не уворачивается от этой ласки.
Он замечает мамины частые встревоженные взгляды, слышит голос — нервный и грустный — когда к ней приходят подруги, и они общаются на кухне.
Кирк думает — хуево, наверное, когда твой ребенок не в порядке.
Да если бы он мог что-то с этим поделать.

Он сидит дома, шатается из комнаты в комнату прямо в пижаме, переключает каналы на телеке, листает книги, но ни на чем не может сосредоточиться надолго.
Короткими заходами между другими бессмысленными занятиями складывает журавликов, но даже так их получается подозрительно много для нескольких дней.
Кирку тревожно очень-очень сильно и это состояние не убирается даже таблетками. Повышать дозу ему все еще стремно, особенно учитывая, что новую он достанет только во вторник. А старая, кажется, перестает помогать.
Нервная трясучка не проходит, сердце постоянно чувствуется мерзким быстро трепыхающимся комком в груди, Кирка бросает то в жар, то накрывает ознобом. Ему кажется, что внутри него сжимается тугая пружина, а когда она рванет — произойдет что-то плохое. Еще и этот провал в жизни длиной в целый день никак не хочет вспоминаться.
И впервые Кирку становится действительно страшно сойти с ума и в какой-то момент обнаружить себя в смирительной рубашке в комнате с мягкими стенами.
Тогда он точно больше не увидит Мёрдока.

Вечером субботы Кирк крутит в трясущихся пальцах таблетку и прикидывает — выпить сейчас или поберечь. Наверное, лучше было бы… Ай да похуй. Он засовывает ее в рот и идет на кухню за стаканом воды, думая — только бы никто не решил с ним заговорить в эту минуту.
Какая-то крошечная оставшаяся адекватной часть сознания подсовывает ему мысль о синдроме отмены, и Кирк уверяется, что все сделал правильно.
Ему осталось пережить эту ночь, еще один долбанный день, и потом еще одну ночь.
Почему-то кажется, что с какой-то окружающей движухой ему станет лучше. Хотя и школу Кирк ненавидит, но сидеть наедине со своими мыслями и гнить внутри — еще хуже.
Когда его начинает трясти поменьше, он заворачивается в одеяло и пытается уснуть, поймав этот момент почти-спокойствия за хвост. Скоро будет легче.

В унылой тревоге проходит еще несколько месяцев.
Кирку исполняется шестнадцать, и он не знает, как сбежать от себя, от своих мыслей, от своей больной башки, как вырваться из этой клетки воспаленного сознания. Он надеется теперь устроиться на какую-нибудь подработку после школы, чтобы можно было покупать больше таблеток. Старая дозировка уже почти не действует — Кирк подсел.
Он снова возвращается к старому доброму тасканию таблеток у матери — когда уже совсем не вывозит. Но в то же время не слишком часто, чтобы не спалиться, хотя все чаще кажется — да какая уже разница. Все равно ведь со стороны наверняка видно, какой он поехавший.
Плохо абсолютно все и лучше не становится — Кирк даже не тешит себя надеждами и уговорами, что вот еще немного, что надо дотащиться до какого-то события — а там все свернет к лучшему. Не свернет.
И он начинает выбирать окольные пути, чтобы не ходить мимо старого дома МакАлистеров — почему-то его снова начинает ломать от этого.
Хватает всего одного срыва, чтобы понять и усвоить, не пытаясь проверить — пронесет в следующий раз или нет.
Но следующий раз все равно бьет Кирка — только не откуда он ждал.

На выходе из школы он видит Мёрдока — взгляд вдруг выхватывает из толпу высокую рыжеволосую фигуру, щелкает узнаванием — и Кирк застывает на месте в ту же секунду. Сердце моментально подскакивает к горлу, а тело обдает волной жара.
Это не может происходить на самом деле.
Кирк таращится во все глаза, дышит через раз и чувствует, как его накрывает. Приходится изо всех сил вцепиться ногтями в ладонями, но это помогает слишком слабо — вообще не помогает, если уж честно, и выпить бы сейчас ксанакс, чтобы попустило, но он почти не может даже пошевелиться — только дрожит весь.
Это все не по-настоящему.
Наверное, он уже дожрался колес до галлюцинаций. Супер. Отлично. Молодец. Его воспаленная мечта догнала его и приложила изо всех сил, воплотившись картинкой в десятке метров от него.
Мёрдок… галлюцинация машет ему рукой. Нужно ее игнорировать, думает Кирк. Если не обращать внимания, она исчезнет. С трудом он делает шаг, другой — ноги ватные и двигать ими очень тяжело. Наклонив голову и смотря в землю, он просто проходит мимо, игнорируя приветствие.
Галлюцинация хватает его за руку, тянет и разворачивает к себе, и Кирк отчетливо понимает, что попал. Прикосновение как будто обжигает даже через куртку, по коже расходятся мурашки.
— Не узнал, что ли? — спрашивает Мёрдок с едва слышным удивлением.
Кирк чуть не утекает на землю, наплевав на законы физики.
Этот голос. Это лицо в веснушках. Этот Мёрдок.
Настоящий. Осознание прошибает его ознобом. В голове — непонятная мешанина из эмоций и ощущений, и он не может выделить никакие отдельно. Только вот все вместе они настолько сильные и яркие, что Кирк вот-вот выпадет из реальности. Он разевает рот, как выкинутая из воды рыбка. Которую еще и оглушили ударом весла по башке.
— Кирк?
— Узнал, — еле выдавливает он из себя.
Черт, ему прямо сейчас нужен ксанакс, но он не может вот так полезть в сумку и выпить его при Мёрдоке. Он и так, наверное, сейчас подумает, что Кирк совсем не в себе. И будет очень близок к правде.
— Ты в порядке?
Нет сил даже соврать — и Кирк трясет головой.

Он сидит в машине Мёрдока и пьет воду из бутылки, судорожно вцепившись в нее пальцами. На самом деле, в него уже не лезет, но когда он допьет — придется объясняться, а делать этого Кирку отчаянно не хочется. Насмерть захлебнуться, впрочем, тоже — только не сейчас. И он с тяжелым сердцем отрывается от бутылки.
— Ну и что это было? — ожидаемо спрашивает Мёрдок.
Кирк на него не смотрит. Не может. Он уверен, что если пересечется с Мёрдоком взглядом, то точно сорвется и сделает что-нибудь нереально тупое.
— Не хочу об этом, — выдавливает Кирк из себя и криво улыбается. А правда, что он скажет-то?
«Меня накрыло от того, что я увидел тебя снова»?
Охуенное начало разговора. И Кирк решает, что все равно хуже уже не станет — а успокоиться ему отчаянно нужно, потому что он и так балансирует где-то на грани адекватности и трясется мелкой дрожью, как в ознобе. Наплевав на свой образ в глазах Мёрдока, он лезет в сумку за ксанаксом и, старательно делая вид, что ничего такого в этом нет, глотает сразу две штуки.
Вот теперь — будь что будет.
— Что за таблетки?
— Да так, — говорит Кирк. — От головы.
Почти ведь даже и не врет.
Мёрдок вздыхает. Кирку отчего-то так не хочется знать, что он сейчас скажет — это точно будет что-то не слишком хорошее и воодушевляющее. Поэтому он идет на опережение и говорит первым — как бы это ни было тупо.
— Я скучал.
Вцепляется в свои же колени и зажмуривается в тревожном ожидании. В голове снова какой-то ад и чернота, которая пытается поглотить его целиком.
— Ага. И я, — отвечает вдруг Мёрдок.

От этого простого «и я» сердце Кирка подлетает к горлу. Он чувствует, как начинает гореть лицо, его обволакивает жаром целиком, и он думает — теперь уже никакой ксанакс не поможет.
Тот факт, что Мёрдок скучал по нему. Наверняка тоже вспоминал и думал, и может даже хотел приехать раньше, но почему-то не смог. Зато теперь вот. Приехал. И они сидят рядом и разговаривают, и это происходит на самом деле. И Кирка размазывает по сидению от такого счастья, которое — как он думал — он уже разучился испытывать.

Мёрдок спрашивает его, как вообще жизнь.
И здесь и сейчас Кирку хочется сказать, что все хорошо, все даже отлично — как будто не было тех лет больных надежд и страданий. Не было срывов и истерик, не было ожога от сигареты, не было спизженных у родителей таблеток и алкоголя. Да и в любом случае… о таком бы он все равно не рассказал.
Кирк отвечает нейтрально — да ничего интересного, учился, гулял, как сам-то?
Мёрдок теперь, оказывается, живет в Белфасте. Совсем недалеко, машинально прикидывает Кирк. Часа полтора на автобусе.
Так что теперь, если он захочет встретиться, то можно будет просто приехать, а еще он обязательно возьмет у Мёрдока его новый номер телефона, чтобы можно было созвониться и договориться заранее.
От радостного предвкушения уже покалывает кончики пальцев, и Кирк думает — вот теперь все точно будет хорошо. Тысячу раз он говорил себе это раньше и ошибался, но наконец это станет правдой на тысячу первый раз.
Потому что Мёрдок приехал к нему. Потому что сказал, что соскучился.

Только один момент, один нерешенный вопрос все еще царапается где-то в голове. И Кирк спрашивает о том, что не отпускало его с того самого дня:
— Почему ты не попрощался тогда?
Мёрдок смотрит куда-то вдаль, на секунду его взгляд становится задумчивым.
— Не успел. Мы с Лиамом уезжали ночью и в спешке.
— А, — говорит Кирк. — Понятно.
И с получением ответа его отпускает.
Он даже не спрашивает, почему ночью и почему в спешке — это неважно. Важно только то, что это было не личное, что дело не в самом Кирке, что Мёрдок не специально решил бросить его, не попрощавшись.
Вопрос, старательно ебавший его мозг пять лет, разрешается всего одной фразой, как-то слишком легко и просто, и на отходняках от этого у Кирка еще сильнее трясутся руки. Он уже не понимает, жарко ему или холодно, его просто накрывают странные волны по всему телу — когда внутренности скручиваются, а кожа покрывается мурашками. И еще начинают слезиться глаза — отвратительно и стыдно — и Кирк отворачивается к окну, чтобы Мёрдок этого не увидел.
Но он, наверное, что-то да понимает — поэтому дает время успокоиться и не допытывается, и Кирк ему за это очень благодарен.

Спустя какое-то время он уже может нормально дышать, да и глаза высыхают. И он говорит еле слышно, то ли Мёрдоку, то ли даже больше самому себе:
— Все нормально.
Мёрдок кивает в ответ и спрашивает вдруг:
— Ты еще не решил, чем займешься в будущем?
Этот вопрос застигает Кирка врасплох. Будущее это… слишком глобально. Все это время он жил, не планируя особо даже следующий день, потому что в любой момент все могло пойти по пизде в рамках пары часов. Не говоря уже о большом абстрактном будущем.
Он качает головой, и Мёрдок смотрит прямо ему в глаза. Внимательно, чуть прищурившись. Слишком проницательным взглядом. Кирк под ним теряется, его мысли снова начинают тревожно метаться и путаться, а сердце — трепыхаться. И еще лицо опаляет таким жаром, будто он резко покраснел.
Кирк не выдерживает, опускает глаза и видит, что Мёрдок усмехается. Его губы двигаются, когда он начинает говорить:
— Я подумал, тебе бы подошел Колледж Гарды. Это в Темплморе, в Ирландии.
Кирк удивленно вскидывает голову.
— Серьезно?
— Ага. Почитай о нем.
Это не то, что хотел услышать в ответ Кирк. Не про колледж, а про то, почему ему это подходит. Ему сложно представить себя в полицейской форме и так далеко от дома, хотя это и звучит по-своему интересно.
— Но почему именно это?
Мёрдок пожимает широкими плечами.
— Просто пришло в голову, пока мы говорили. Мне кажется, это твое.
На губы Кирка лезет счастливая улыбка. Мёрдок думает о нем, вот прямо во время их разговора и думал, и узнавал заново, и понимал — и пытался найти что-то, что Кирку пришлось бы по душе. Такое внимание очень приятно, от него становится тепло, а беспокойно пляшущие мысли успокаиваются. Кирк чувствует себя полностью вымотанным от эмоциональных качелей, но безоговорочно счастливым.
И Мёрдоку он верит.
Найдет информацию про колледж, узнает, как туда поступить. Это и правда выглядит неплохим вариантом.

— Кирк, я уеду завтра рано утром, — вдруг говорит Мёрдок серьезным тоном. — Поэтому прощаюсь сейчас. Если тебе это важно.
Кирк застывает. Это важно, это очень важно для него, а еще важнее — что Мёрдок это понял и учел. Кирк опять чувствует, как у него начинает колотиться сердце, и просто медленно выдыхает, даже не пытаясь уже как-то его унять.
У него в голове стучит одно слово — «важно» — и до него доходит, что он сам тоже важен Мёрдоку. Который все-таки приехал к нему, который внимательно слушал и понимал его, который больше не оставит его, не попрощавшись и не предупредив. Не оставит так страдать.
И это хорошо настолько, что почти больно.
— Спасибо, — говорит Кирк негромко. И, секунду поколебавшись, добавляет с надеждой: — Ты еще позвонишь? Может, расскажешь мне больше про колледж.
— Хорошо, — отвечает Мёрдок. — Договорились.
О большем Кирк и мечтать не мог.

Мёрдок подвозит его до дома, и они прощаются, и теперь Кирк полон надежды — не будет вторых чертовых пяти лет, проведенных в болезненном ожидании. Не будет больше так плохо.
Правда ему почему-то кажется, что личный ад в башке все равно никуда не пропал. Притаился, отодвинулся, прижатый кучей сегодняшней радости — это да, но он все равно остался там же, где и был.
Вот только теперь Кирк уверен, что он с этим адом справится. Вряд ли в Гарду берут людей с проблемами с головой, так что Кирк найдет способ из этого выкарабкаться.
Все-таки, ему есть, ради кого постараться.

Анон · 2021-08-26 15:50:39

#21. Победа
Частичный блядоход, флафф, навеяно эскизом со Стиксом с серёжкой:

Анон пишет:

Сегодня пипец скучно, так что пусть будет подборка допов для любезных речных анонов
▼Скрытый текст⬍

вызывает ли коцит у вас отвращение?)

оказывается, нас могли лишить красивых рек на обложке!

Сам текст :heart:

▼Скрытый текст⬍

Предмет в приподнятой руке Стикса так бликует на солнце, что заметившему его краем глаза Флегетону приходится сморгнуть. Трудно разглядеть что-то в этом сгустке света, но Стикс перебирает пальцами, и становится видно — это небольшая мельхиоровая серёжка в виде простого кольца.
И она ему хорошо знакома.
— О! — он тут же оказывается возле стола, на который Стикс в поисках чего-то высыпал содержимое ящика со всякой мелочью и теперь сидит и сосредоточенно роется в этом барахле, время от времени что-нибудь откладывая в стороны. — Я думал, ты её выкинул.
— Я тоже, — пожимает плечами Стикс, продолжая разглядывать металлическое кольцо. — Ссстранно.
— Наверное, это судьба, — весело заявляет Флегетон и обхватывает его за плечи, положив подбородок на макушку. — Не хочешь снова надеть? Она тебе так шла.
— Вовсссе нет. И она вечно цепляласссь за волосссы.
— У тебя просто было мало практики. Дай ей шанс! Смотри, это она лет... пятнадцать выходит, тебя ждала-пылилась?
— Сссебе забрать не хочешь, раз такой фанат?
— Не-а, — он мотает головой, насколько это возможно. — Мне не идёт. А тебе идёт. Добавляет шарма. Характерности. И не спорь. Смотри, — он протягивает одну руку, обхватывает его пальцы своими, — смотри, как блестит. Чисто чешуя змеиная. Изящная, тонкая, точь-в-точь для тебя. Ты тогда хорошо выбрал, удачно. Ну хотя бы попробуй, — он поглаживает его кончиками пальцев. — О, а спорим, я могу проделать тебе новую дырку в ухе клыком? Тут ведь всего-навсего прицелиться нужно хорошенько и...
— Ты просссто ищешь повод запуссстить в меня зубы, не так ли? — у Стикса хмурый тон, но Флегетон чувствует, что тот поддаётся — эта битва, считай, проиграна.
— Да ладно, когда мне нужен был для этого повод? — он отодвигается, и Стикс запрокидывает голову, глядя ему в глаза. Они несколько секунд смотрят друг на друга, пока Стикс не улыбается, сдержанно, но довольно.
— Давай бессс экссспериментов с зубами.
— Ладно, зануда. Где там твои шприцы?

— А ну стой, — Коцит восторженно тянет его за руку, вынуждая повернуться, смотрит на ухо и расцветает широкой улыбкой.
— Флегетон уговорил, — поджимает он губы. Он никогда не понимал реакции братьев, даже Ахерона — особенно Ахерона — на этот кусочек металла. Серёжка и серёжка.
(«Игра контрастов, слышал о таком?» — Коцит как-то пытался объяснить ему это, но не особо успешно, может, потому что секунд через пятнадцать он махнул рукой и просто притянул Стикса к себе на колени.)
— И правильно сделал, — Коцит переплетает их руки, не сводя радостного взгляда. — Тебе ж просто до неприличия идёт, дорогой мой. Ну, пошли восхищать клиентов твоей неземной красой.
Время за работой идёт быстро. Коцит временами косится на него, и каждый раз, блестя глазами, улыбается, так будто видит что-то действительно прекрасное.
Потом однажды мимоходом привстаёт на цыпочки и касается губами чуть выше серёжки.
Она по-прежнему раздражающе цепляется за волосы при резких движениях.
Но, может, в этот раз он всё-таки сможет привыкнуть.

Анон · 2021-08-26 23:39:52

Макрайли :timid:
По хэду с немного измененной концовкой:

Анон пишет:

Кирк попадает в какую-то мутную историю еще подростком в Сэнтфилде. Как вариант, история может быть связана с барыженьем таблетками и пиздингом части товара. В общем, что-то совсем мелкого местного разлива, но серьезное для Кирка в те годы. Я в принципе верю, что он достаточно ебанут с юных лет, чтобы в такое ввязаться ну и собственно, у него начинаются проблемы.
На эти проблемы выходит Мёрдок. Тут два варианта — либо он издалека изредка проверял, как дела у дружбана детства, либо они даже периодически выходили на связь и обменивались новостями, но в общем Мёрдок в курсе. И для Мёрдока, которые к тому моменту уже состоит в группировке Финна, проблемы Кирка — это детская возня, которую порешать — раз плюнуть.
Собственно, он так и делает, и теперь Кирк ему должен (опционально — у Кирка вдобавок к долгу может быть еще и личная заинтересованность). Так и начинается их история сотрудничества

▼Скрытый текст⬍

— Ты ебанутый?
— Мёрдок…
— Нет, ты мне скажи — ты ебанутый?

Судя по всему, Мёрдок хотел услышать положительный ответ, но говорить это вслух было максимально тупо. Кирк молчал, нервничал и ждал, пока его прекратят засирать и предложат хоть какое-то решение проблемы.
А проблема у него была, о да. Он был в полной жопе.

Все началось полгода назад, когда на школьной перемене к нему подошел Рори, его типа дружбан, и предложил немного подзаработать, а Кирк согласился.
Оказалось, надо было барыжить таблетками. Крутиться с загадочным ебалом вечером в парке, всем своим видом показывая, что ты готов продать что-то сомнительное. Кирка сначала проверили на вшивость, доверив крохотные партии барбитуратов и бензодиазепинов, и он показал себя молодцом. Тогда ему дали рыбку покрупнее.
Какое-то время все шло нормально — Кирк толкал разное дерьмо и стабильно получал свои бабки, обзавелся у дружков хорошей репутацией, даже узнал, откуда у всего этого сбыта растут ноги — какие-то хмыри из Карридаффа решили замутить мини-бизнес, толкая таблетки из местного госпиталя, и постепенно расширяли свою сеть на школотронов из всех поселков в округе.

Все пошло по пизде, когда Кирку в руки попал ебаный ксанакс.
К тому времени он уже прочно сидел на нем пару лет, а барыга-наркоман — это очень дерьмовое сочетание. Он с любовью смотрел на нежно-белые овальные таблетки и думал хер знает чем, но явно не головой, когда запихивал пакет к себе в рюкзак и съебывался с точки.
Колеса, казалось, грели спину даже через ткань.

Тогда он еще мог свернуть назад в прямом и переносном смысле. Просто дотащить свою жопу обратно до сраной детской площадки и продолжать светить там хмурой рожей.
Когда ему позвонили на следующий день с вопросом «Что за хуйня, О’Райли?» — поворота назад уже не было. Тот факт, что хмыри знали его домашний номер, конечно, заставил немного обосраться.

— Не понимаю, о чем вы, — спиздел он.
— Ты торчишь нам бабло, сука.
— Могу вернуть товар, — ответил Кирк, охуевая от собственной смелости. Он был не в том положении, чтобы торговаться, но попробовать стоило.
— Нет, нихуя ты не можешь, — ожидаемо ответили ему. — У тебя два дня, чтобы найти бабки.
За два дня он бы не успел загнать партию, и все это прекрасно понимали.
— Ладно.
— И оглядывайся по вечерам, сука, — сказали ему зло и отключились.
Кирку было почти похуй, потому что полчаса назад он как раз закинулся спизженными колесами.

Еще через час он позвонил Мёрдоку и вкратце обрисовал ситуацию, потому что к кому еще можно было обратиться с просьбой все это разрулить?
И вот теперь Мёрдок спрашивал, ебанутый ли он.
Наверное, это была проверка, только пройдя которую, можно было рассчитывать на помощь. Кирк поморщился и тихо-тихо сказал в трубку:
— Возможно.
Мёрдок, зараза, все равно услышал. Но к радости Кирка пообещал разрулить. Добавил:
— Сиди и не высовывайся.
— А если ко мне домой вломятся?
— Ты боевиков обсмотрелся? У вас не тот уровень, шпана.

За шпану стало немного обидно, но Кирк это проглотил, потому что Мёрдок все-таки пообещал помочь. Требовалось только пару дней не отсвечивать.

— Спасибо.
— Ага.

* * *

Когда Кирк позвонил ему и сказал «Мёрдок, я в дерьме», он почему-то даже не удивился. От Кирка было ощущение, что вляпаться он может в любой момент.
Удивился Мёрдок уже позже, когда Кирк рассказал ему, в чем суть проблемы. Даже, вернее сказать, охуел, потому что это был какой-то несусветный уровень ебанцы.
Спиздить предназначенные для продажи колеса, находясь практически в шаге от личного знакомства с работодателями, было очень… тупо. И теперь Кирк просил разрулить последствия своего дебильного решения, которое даже не мог адекватно объяснить.

Сначала он вообще попросил занять бабла. Для Мёрдока сумма была не слишком большая, но дело было не в этом. Пришлось объяснять Кирку, что его взяли за жопу и теперь рано или поздно все равно прессанут где-нибудь на пустой улице поздним вечером. Зарвавшийся барыга — это как красная тряпка, и даже если он вернет бабло, отпиздить его будет делом чести, и все такое.
Так что единственный вариант решения проблемы — это демонстрация силы. До Кирка вроде бы дошло.

Мёрдок потребовал выложить все, что тот знал об этих дельцах. Ага, два хмыря из Карридаффа, насчет имен он, правда, не в курсе. Как спелся с ними? Школьный дружбан предложил подзаработать. А дружбан откуда в курсе? Его двоюродный братишка зависал с кем-то из компашки, в которой тусовался их главный барыга. А товар где берут? Да кто-то из них в местном госпитале работает, то ли санитаром, то ли уборщиком, хер знает.
Мёрдок вздохнул.
Ну пиздец. Кто ж так палевно ведет бизнес.
Дилетанты ебаные, вот кто, поэтому выйти на них не составит никакого труда.

И хотя сошки были слишком мелкими и тупыми, и прилично наследили за собой, но от этого решение Кирка спиздить товар умнее все равно не становилось.
Когда Мёрдок убедился, что тот понимает, в чем проебался, он пообещал помочь. Сказал сидеть и не высовываться, а сам пошел к боссу.

— Финн, моему мелкому братишке нужна помощь. Да нет, не Лиаму. Так… один школьный кореш.
— И что он сделал? — Финн вопросительно поднял бровь.
Мёрдок пересказал навороченную Кирком хуйню.
Финн посмотрел на него, как на немного поехавшего, и спросил:
— Мы, по-твоему, благотворительная организация? Призваны помогать всяким пиздюкам, страдающим от собственной тупости?
На самом деле, возражение было резонным, но Мёрдок уже пообещал Кирку вписаться, и сливаться было бы неправильно.
— Да там вопрос — херня на день, скатаюсь в Белфаст, поговорю с этими дельцами, все разрулю.
Он действительно был уверен в этом на все сто. Какие-то говноторговцы местного разлива не могли быть серьезной проблемой. В голове, правда, дернулась мысль, что информатору придется заплатить из своих.
— Ты какую-то хуйню делаешь, МакАлистер.
Мёрдок пожал плечами. Зная чувствительные места Финна, ответил:
— Ну почти семья же.
— Ой да хрен с тобой, — махнул рукой Финн, сдаваясь. — Бери Уолша и Галлахера и мотай отсюда.
Мёрдок кивнул и удалился.

Он позвонил своему белфастскому информатору и объяснил, что нужно найти двух говнюков из Карридаффа, толкающих дурь. Имена, фото, где их можно выцепить. Договорились встретиться завтра, и Мёрдок понял, что за срочность придется накинуть бабла еще сверху.
Сцепив зубы, подумал, что Кирку лечить отбитые почки и сломанную челюсть выйдет дороже.

До Белфаста Мёрдок со своими парнями доехал за два часа. Встретился с информатором, заплатил за инфу, получил имена, фотографии и график передвижений двух утырков. Имена, впрочем, даже не стал запоминать.
Один из них и правда работал в госпитале санитаром, и Мёрдок только в очередной раз подивился этой тупости. Странно, что этого долбоеба еще не поймали на работе.
Вообще, ожидания Мёрдока сбылись — колесами барыжили вчерашние пиздюки немногим старше самого Кирка, а значит проблема должна была решиться как нехуй делать. Они наверняка обосрутся от одного только разговора с тремя суровыми мужиками где-нибудь на складе под Белфастом, даже не придется никого пиздить.
Работа — легче некуда, почти выходной.

Мёрдок посмотрел на часы — у санитарчика вот-вот заканчивалась смена. Его дружок уже сидел в машине со связанными руками и с мешком на голове, в приятной компании Уолша и Галлахера.
Когда спустя пару минут санитарчик выходил из госпиталя, Мёрдок перегородил ему дорогу, уперев руку в стену рядом с дверью.
— Давай в машину, — сказал он обманчиво расслабленным голосом. — Проедемся, пообщаемся.
— Ты кто такой, мужик? Пошел нахуй.
Возомнил себя охуенно смелым воротилой, что ли. Мёрдок небрежным жестом откинул полу пальто, демонстрируя ствол.
— Блядь, — опустив взгляд, пискнул санитарчик и вмиг стал куда сговорчивее. С ладонью на плече послушно дошел до машины, и Мёрдок втолкнул его в салон прямо к дружку, захлопнул дверь.

В амбаре на заброшенной ферме было по-зимнему холодно — недолго этим додикам и жопы отморозить, впрочем, Мёрдоку было похуй.
— Попытаться убежать не советую, — медленно проговорил он, стягивая с их тупых голов мешки. — Этот господин, — он показал рукой на Уолша, стоявшего у дверей, — отменно стреляет.
Старое доброе психологическое давление.
— А теперь поговорим. Точнее, говорить и задавать вопросы буду я, а вы отвечать. Понятно?
Придурки синхронно закивали.
— О’Райли знаете? Парнишка такой из Сэнтфилда.
Опять кивание.
— Так вот — забудьте нахуй. Он вам ничего не должен, и вы о его существовании вообще не в курсе. Понятно?
— Понятно, — проблеял один из них охуевшим от страха голосом.
Молодец, допёр, что тут кивка недостаточно.
Мёрдок посмотрел на второго и повторил вопрос.
— П-понятно, — выдавил из себя тот.
— Меня и моих друзей вы тоже не видели. И ни в каком ебаном амбаре не сидели. Это тоже понятно?
— Да, — почти синхронно.
— Вот и хорошо, — сказал Мёрдок.
Хотелось добавить что-то дико пафосное — все равно еще тупее этот фарс выглядеть уже не будет. Но он сдержался.
— Пакуйте их, — это уже Уолшу и Галлахеру.

Пока они занимались обосравшимися торгашами, Мёрдок вышел на улицу покурить. О’Райли, блядь, помолиться на него теперь должен и рассыпаться в благодарностях.
Мёрдок чувствовал себя как в тупорылом дешевом боевике. Может, стоило пустить пару пуль в пол возле ног молодчиков, чтобы те завизжали от страха? Для полноты картины.
Мёрдок выкинул бычок, растер ботинком и сел за руль.
Начинал идти мелкий снег.

* * *

На следующий день после разговора с Мёрдоком в ебучую школу Кирк не пошел. Напиздел матери, что приболел, аккуратно растер пальцами ртутный носик термометра до нужной температуры, похлопал себя по щекам, чтобы они покраснели. Сработало.
Он остался дома и присел на очко.
Зашторил окна, проверил дверь и закрылся у себя в комнате. Хотелось обожраться ксанаксом, чертовым ксанаксом, из-за которого вообще все началось, до передоза. Отрубиться и не нервничать. Трезво думающая часть мозга говорила, что это хуевая идея, и умирать в почти семнадцать — тупо.
Кирк пошел на компромисс с собой, закинувшись всего двумя таблетками.
Его подташнивало от волнения, и это было неприятно. Дрожащими руками он поскладывал журавликов, но надолго концентрации не хватило, и после пятой птички он бросил это дело. Пошлялся по дому, напряженно вслушиваясь в окружающие звуки.

Сидение в одиночку подкручивало его тревогу, поэтому во дворе чудились чужие шаги. Кирк решил врубить телек и посмотреть какое-нибудь тупое шоу. Что угодно, только бы погромче.
Через несколько часов ему надоело, снова накатил мандраж и желание куда-то съебаться. С одной стороны, Мёрдоку он верил безоговорочно. С другой — ожидание поджирало его и так расштананные нервишки.
«Еще всего одну», — подумал он, закидывая в рот таблетку. Вроде бы, отъехать он не должен, дозировка была небольшой — 0,25. По крайней мере, Кирк на это надеялся.
Если что-то пойдет не так, завтра его отпиздят. Наверняка сильно и больно. Придется поваляться в больнице с перемотанной головой. Это было бы жалко и неприятно, и Кирк подумал — в другом городе его ведь не найдут? Можно свалить и затеряться где-нибудь, где много людей. Кому он нахуй нужен, чтобы искать его по всей Северной Ирландии.

Когда он уже всерьез собирался паковать манатки, зазвонил телефон. Кирк ураганом пронесся к нему, снял трубку.
Вариантов было всего два.
Или «О’Райли, тебе пизда», или…
— Дуй в Белфаст, — сказал Мёрдок.
— Все хорошо?
— Да. Жду на Кресент Гарденс, — и повесил трубку.
В телефонных разговорах Мёрдок был не слишком многословен.
Кирк очень быстро оделся и почти бегом погнал на автостанцию, надеясь успеть на ближайший автобус.

Мёрдок встретил его возле парка и на своем охуенном черном джипе привез в какую-то квартиру.
Возможно, что-то типа запасной на экстренные случаи, он не вдавался в подробности, а Кирк не расспрашивал.

— Ну что ты, разобрался? — спросил Кирк, нетерпеливо ерзая на стуле. Хотелось уже удостовериться, что больше ему ничего не грозит.
— Разобрался.
— И как?
— Тебе в деталях пересказать, что ли? — Мёрдок резко отвернулся от плиты, на которой варил кофе, и посмотрел неожиданно злым взглядом.
Кирк стушевался.
— Ладно, — сказал он. — Разобрался так разобрался. Спасибо.
Ему ничего не ответили.

Мёрдок разлил разлил кофе по чашкам, в одну подлил виски, вторую поставил перед Кирком. Сел напротив него за стол и спросил:
— Ну и что мне с тобой делать, дятел?
— То есть?
— Я из-за тебя ввязался в какую-то мутную херню, Кирк. И чуть не посрался с начальством.
До Кирка, кажется, начинало доходить.
— Теперь я тебе что-то должен? Ну, вместо этих утырков — тебе?
Мёрдок хохотнул, и это немного задело — выглядело так, будто он не воспринимает Кирка всерьез. В принципе, это наверняка и так было недалеко от правды, но все равно как-то неприятно. Он уткнулся в свою чашку, отпил, посмотрел на Мёрдока.
— Плесни и мне, — сказал, показывая на виски.
— Кирк, не выебывайся, — ответил Мёрдок. Не приказным тоном, а каким-то… не просящим, нет. Просто человеческим и немного уставшим.
Кирк понял и заткнулся. Похоже, Мёрдоку и правда было не с руки разгребать за ним это тупое дерьмо. У него и так в этом его Дублине постоянно были какие-то важные и требующие его внимания вопросики.

— Просто не влипай больше в тупую хуйню, ладно? — сказал вдруг Мёрдок.
Кирк поднял на него взгляд. Вот это уже, в контраст смешку, звучало приятно. Как-то… с заботой, что ли. Стало тепло.
— Очень постараюсь, — пообещать на все сто он не мог, но хоть так.
— И еще кое-что, Кирк. Чтобы помнил о том, кто вытащил тебя из жопы. Идет?
Как будто у Кирка был выбор. Как будто он бы и так не помнил и не был за это благодарен.
— Идет, — без вопросов согласился он.

Снегопад на улице был похож на плотную белую штору, и через него не проглядывалось нихрена. Мёрдок посмотрел в окно долгим взглядом.
— Мы ебанемся ехать по такой погоде ночью, — сказал он. — Отвезу тебя домой утром.
Кирк кивнул, наблюдая за падающим снегом. Потом встал из-за стола, потянулся и пошел отзваниваться матери, что сегодня переночует в Белфасте.

Анон · 2021-08-29 12:55:53

Анон пишет:

Макрайли
▼Скрытый текст⬍

https://twitter.com/Reazov413/status/14 … 1297908738

#39. Взгляд
Макрайли, пост-КП, хёрт/комфорт и розовые сопли

▼Скрытый текст⬍

Он всегда отворачивается от него.
Всё всё всегда сводится к одному итогу: неважно, подталкивает ли его Мёрдок к кровати, отчего Кирк приземляется на неё спиной, с готовностью протягивая к нему руки, или они уже лежат на ней, после дрочки или отсоса. (И часто приходится удовлетворяться только ими — сам он пока довольно быстро выдыхается, а Кирк за эти годы нажрал своих чёртовых таблеток тонн на десять, поэтому соизволит ли у него встать — порой та ещё лотерея.) Мёрдок расцеловывает его лицо, от чего Кирк щурится и кусает губы, спускается по шее с острым кадыком, на чувствительной коже которой так легко оседают яркие следы засосов, к изрезанной шрамами груди, к соскам, от одного касания к которым Кирк вскрикивает и выгибается, к тёмной поросли блядской дорожки. Но, каким бы Кирк после этого ни казался одурманенным от ласки и разнеженным, при первой же попытке скользнуть пальцами ему за яйца или приподнять за колено он бодро переворачивается на живот. Прижимаясь к нему задницей, хрипло и отрывисто моля о продолжении, но итог один — перед глазами вместо лица Кирка всегда оказывается его затылок. И, чёрт возьми, в короткие волосы, конечно, порой неплохо зарыться носом, но это происходит каждый раз, и, откровенно говоря, это начинает напрягать Мёрдока.
Даже когда они лицом к лицу, его не отпускает ощущение, что Кирк любым способом пытается уйти от излишнего зрительного контакта. Щурится, утыкается лбом ему в плечо, склоняет или наоборот запрокидывает голову, если он сверху. Будто просто не хочет видеть лишний раз его лицо.
«Будто».
Он смотрит на накрытые его рукой тонкие пальцы с покрасневшими костяшками (Кирк опять поцапался с Джесси, и, лишённый возможности разрешить противоречия в честной драке, со злости лупил в стену, вернувшись в их комнату, пока Мёрдок не перехватил его руки). Сжимает, крепко, переплетая их пальцы, и Кирк, дрожа от удовольствия, комкает простыню. Он ещё даже не вошёл, но Кирк уже выгнулся, как кошка, призывно прижавшись к нему спиной.
Ему хочется видеть его лицо в этот момент. Видеть, как искажаются от наслаждения его черты, как он прикусывает губы, пытаясь не застонать в полный голос, видеть слипнувшиеся на лбу волосы, видеть — Кирк так легко краснеет! — румянец на щеках. Видеть, в конце концов, его глаза.
Но Кирк, очевидно, иного мнения.
И глухое раздражение, так долго копившееся, наполняет его сердце, вытесняя болезненную, отчаянную нежность, которая охватывает его в минуты их близости.
— Так противно смотреть на меня? — срываются с губ тяжёлые, нетерпеливые в своей злости слова. И Мёрдок жалеет, что не прикусил язык, в тот же момент. Кирк замирает, словно от удара — подлого, внезапного. Поворачивает голову.
— Что?
Мёрдок отводит глаза, отодвигается, убрав руки. Но Кирк, вывернувшись и сев к нему лицом, стальной хваткой удерживает его за локти.
— О чём ты? — с совершенно искренним непонимаем, недоумением.
И раздражение накатывает с новой силой.
— Да ладно. Ты делаешь всё, лишь бы лишний раз на меня не бросить взгляд. Вечно отворачиваешься, закрываешь глаза. Я знаю, — губы сами собой складываются в горькую усмешку, — что я далеко не красавец, особенно теперь, но...
— Мёрдок, — выдыхает Кирк, и тревожное напряжение на лице сменяется болью. — Ты серьёзно?
Не дожидаясь ответа, он кидается ему на шею, вцепляется так крепко, будто хватается за собственную жизнь. И, давясь воздухом, лихорадочно расцеловывает его лицо.
— Придурок... чёртов... — выдавливает он между поцелуями, быстрыми и отчаянными, прижимается на мгновение щекой. — Как ты только... Мёрдок, мать твою...
Щека мокрая, и Мёрдок с каким-то отстранённым ужасом понимает, что Кирк, тот Кирк, у которого не дрогнул ни один мускул на лицо, когда ему одним движением вправили вывихнутое плечо, плачет. Он чувствует себя последней сволочью.
Он не знает, что ещё можно сделать, кроме как обнять в ответ.
Наконец Кирк утыкается лбом в его плечо, тяжело дыша.
— Блядь, Мёрдок, я не телепат.
— Я знаю, — шепчет Мёрдок в растрёпанные белые волосы.
— Так какого хера?
— Это... — Мёрдок сглатывает. — Это так глупо. Я не знал, что говорить, пока само не вырвалось.
— Нет, — Кирк обхватывает его лицо ладонями и поднимает взгляд, устало смаргивая. — Не глупо. Сказать мне, что я проебался — не глупо.
Он прижимается лбом ко лбу.
— Когда не видишь, всё становится... ярче. Сильнее. И... — Кирк закусывает губу, словно не решаясь говорить дальше — и затем всё же решается: — Наверное, мне просто больше нравится сзади, — он издаёт хриплый горький смешок. — Это не значит, что я не люблю смотреть на твою тупую рожу, Макалистер. Если на то пошло, я готов смотреть на неё всю жизнь.
У Мёрдока сжимается сердце, когда до него доходит смысл этих слов.
— Мы не повязали ленту, — теперь усмехается уже он, продолжая обнимать Кирка и слегка покачиваясь.
— Что?
— Когда ты вернулся и мы пожали руки, тогда, при всех. Как жених и невеста. И ты поцеловал меня, — он касается губами особо чувствительного места под подбородком. — Им связывают руки лентой.
— Господи, — тихо смеётся Кирк. Выпутавшись — с явной неохотой — из рук Мёрдока, он шлёпает на босых ногах к шкафу и, порывшись, вытягивает оттуда короткий ремень.
— Не лента, конечно, но... — вернувшись на кровать, он берётся за руку Мёрдока чуть выше запястья и связывает их друг с другом ремнём. — Теперь доволен?
Глаза у Кирка усталые, покрасневшие, но горят озорными искрами.
Мёрдок, не разматывая ремень, укладывает его на кровать, вопросительно проводит ладонью по внутренней стороне бедра.
Кирк не отводит от него жадного взгляда.
Он не отворачивается.

Анон · 2021-08-31 01:09:53

(На всякий случай уведомляю, что Мико достигла возраста согласия во всех юридически затронутых странах)
фем!хольтцест

▼Скрытый текст⬍

У неё всегда всё под контролем. Она никогда не подавала виду - ни рядом с Мико, ни в её отсутствие. Она хорошая старшая сестра, идеальный публичный образ. Никто бы и думать не посмел.
В конце концов, если кто-то узнает, все, от кого потребуется, быстро замолчат. Возможно, навсегда. Но в моменты душевной слабости - исчезающе редкие, само собой - она боится услышать, что это мерзко, отвратительно, хуже всего, что она когда-либо делала. Больше всего она боится услышать это от Мико.
Августа не могла вспомнить, с чего это началось. Наверное, сложно сказать, когда надоедливая девчонка вдруг превращается в девушку, от которой замирает сердце и подкашиваются ноги. Это была просто игривая возня (кажется, Мико тогда выхватила у нее из рук папку с важными документами и не хотела отдавать) пока, Августа, забывшись, не прижала её к полу и не просунула руку между ног (что на ней было надето, юбка или брюки? Наверное, шорты) простонав так, будто трогала себя. Когда морок спал, Мико так и лежала на полу, глядя на неё округлившимися глазами. Августа вскочила на ноги, поправила волосы, одежду, подобрала папку.
- Не будем об этом говорить.
В ту ночь Мико молча пришла в её спальню и не сказала ни слова до самого утра.
Она приходила и потом, не так часто, как хотелось бы, наверно, только когда видела её совсем вымотанной и уставшей. Ну, неплохое окончание тяжёлого дня.
В этот раз Мико просто юркнула под её одеяло, будто ничего не происходит, и ей всего лишь приснился кошмар, и Августа осторожно дотронулась до неё, ожидая "нет" с каждым преодолённым сантиметром. Когда её ладони полностью легли на грудь Мико, между пальцев пробежала пара искр, и она вывернулась.
- Щекотно.
- Извини. Дай мне только минуту успокоиться.
От неё пахло её любимыми приторно-ягодными духами, которыми пропиталось всё вокруг, и Августа, уткнувшись носом в её шею, выдохнула:
- Сестрёнка.
- Лапаешь и называешь сестрёнкой. Гадкая.
- Если не буду называть, это ничего не изменит.
- Лучше просто скажи, что хочешь меня.
Августа взяла её руку и поцеловала кончики пальцев.

Анон · 2021-08-31 10:23:13

Стекольно-флаффные макрайли в пост-КП :timid:
По этой идее:

Анон пишет:

В какой-то момент Кирк ловит жёсткую бессонницу. Сидит над спящим Мёрдоком и загоняется, потому что его, во-первых, просто отпускает после столько времени постоянного напряжения, а во-вторых в его голове бесятся мысли из серии "а как жить дальше?". В плане — он столько времени провел, одержимый одной только идеей спасти Мёрдока, и когда наконец исполнил это, он не знает, куда двигаться дальше. Новым планам нужно время, чтобы появиться, а пока — пустота. Ещё он думает о том, какие у них теперь будут отношения, кто они теперь друг для друга, как и куда будут двигаться дальше, когда нет ДСП и их прошлое в общем-то разрушено.
Потом Кирк выползает на кухню возможно, чтобы прибухнуть. Там его встречает Джош, который говорит, что Кирк слишком громко думает, и у самого Джоша от него уже тоже бессонница вторую ночь. Он предлагает хоть на какое-то время внушить Кирку надежду на счастливое будущее, и тот соглашается. И хоть немного успокоенный засыпает, прижавшись к Мёрдоку

▼Скрытый текст⬍

Бессонница все-таки его догнала. Набросилась со спины и приложила по и так больной голове, принеся с собой звон в ушах и дискоординацию движений.
В башке мутно и туманно, глаза пекут, Кирк заторможенно бродит по базе из угла в угол, потому что сидеть на одном месте — пытка. Кажется, что стоит только лечь — сразу вырубит. Когда он доползает до ближайшей мягкой поверхности и растекается по ней, закрыв глаза — все сразу становится кристально ясным, а самочувствие — бодрее некуда. До следующего подъема на ноги.
Проклятый цикл повторяется снова и снова, Джесси называет его тупым зомби, Ника смотрит с сочувствием, ебаный ксанакс весь остался где-то в Асулбурге, а от вискаря Кирка уже не отрубает.
Он сидит, свесив голову, в состоянии гибернации — вроде в голове что-то там происходит, а сил никаких уже нет. Башка кружится и как будто сдавлена железным обручем. Их с Мёрдоком кровати сдвинуты, но между матрасами все равно остался небольшой зазор, и этот зазор никак не дает Кирку покоя, кажется каким-то неправильным.
— Совсем хреново? — спрашивает Мёрдок и треплет его по плечу. У него теплая ладонь.
Кирк слабо кивает.
— Может, попробуешь все-таки уснуть?
Он мотает головой. Прошлой ночью пробовал. И позапрошлой. И нихера, и это будет уже третья бессонная ночь после возвращения из проклятого собора.
— Все равно не получится, это бесит.
Ладонь соскальзывает с плеча Кирка, Мёрдок ведет пальцами вниз по его руке, чуть задержавшись на шраме на предплечье — собирали из осколков переломанные арматурой кости.
Кирк закрывает глаза, ловя эти секунды тактильности. Они дают связь с реальностью, убеждают его, что ему все не приглючилось, что он Мёрдока и правда вытащил, и они сейчас сидят на базе — живые, целые и почти здоровые.
Прикосновение обрывается на кончиках его собственных пальцев.
Мёрдок поворачивается, щелкает выключателем настольной лампы, и становится темно.
«Вот сейчас, — думает Кирк, — самое время для какого-нибудь охуенно интимного момента» И честно ждет, что ему снова положат на плечо руку, притянут к себе… обнимут? Ничего не происходит.
Шуршит одеяло, прогибается матрас, Мёрдок говорит:
— Ну ты ложись, если что.
— Доброй ночи, — отвечает Кирк.
Постепенно глаза привыкают к темноте. Он смотрит на Мёрдока, непривычно короткостриженного и безбородого, и он совсем не похож на того, каким Кирк его помнил. Рим, две тысячи пятнадцатый, это было в другой жизни, старой, прошлой.
Как жить эту новую, теперешнюю — Кирк не знает. Он пытается представить себе их будущее, но в голове мутно и пусто, только Крис вспоминается — живет сейчас в Швейцарии у подставной приемной семьи и ждет, ну вот заберет его Мёрдок — а дальше что?
Кирк слишком привык сначала пахать на Мёрдока, потом пахать ради Мёрдока — жить одной-единственной целью три чертовых года, не спалиться ни на одной мелочи, кто ты есть на самом деле и зачем это все. Как в старой-доброй Ирландии, только на кону в Асулбурге было куда больше.
Сейчас Кирк свободен, как никогда раньше — от тайн, от вранья, от игры в другого человека — и как никогда раньше потерян. Старые директивы «как жить» схлопнулись, а новых еще не подвезли.
И это не говоря уже о том, какой пиздец творится во всем мире.
Но рано или поздно они с Мёрдоком свалят с этой базы, и что потом? Куда они пойдут, где будут прятаться, по каким документам, чем займутся, что построят, и… Кирк позволяет внутреннему голосу хоть раз не завалиться на этом моменте, а продолжить — будут ли вообще они?
Или операция по спасению кончилась, и теперь каждый сам за себя? Под диафрагмой пробегает неприятный холодок. Кажется, вот она — причина бессонницы. Тщательно запинываемые под коврик подсознания мысли о будущем и страхи, что Мёрдок от него свалит. И как всегда, все сводится к признанию. Как еще Кирку нужно выкрутиться наизнанку, чтобы его посчитали достойным?
От внезапного осознания становится слишком хреново, чтобы оставаться трезвым.
Кирк сползает с кровати и, держась за стену — слабость такая, будто колени вот-вот подкосятся — тащится на импровизированную кухню.
За столом, сложив руки замком и упершись в них лбом, сидит Джош. Не обращая на него внимания, Кирк начинает шарить по шкафам, находит в одном свой вискарь — кажется, это не тот шкаф, где он оставил бутылку в прошлый раз, да и бухла в ней как-то меньше стало, впрочем, плевать.
— Не спится? — спрашивает Джош, ожив.
Кирк салютует ему бутылкой, потом отпивает прямо из горла, чуть морщится.
— Как видишь.
— Ты слишком громко думаешь, — говорит Джош внезапно. — Это пиздец.
— Так ты из-за меня не спишь, что ли? — спрашивает Кирк медленно, собирая слова в кучу. Это как-то сложно.
Джош пожимает плечами.
— Ну представь, что ты пытаешься уснуть, а тебе в ухо со всей силы орут о своих страхах.
— Я прям ору?
— По сравнению с остальными — да. Как вживую прям.
Кирк ничего не отвечает. Вот ведь падла. Да, Джош, слышишь? Ты падла.
Покачнувшись, Кирк отрывает свое туловище от тумбы, на которую опирался, и, сделав пару нетвердых шагов, заваливается на стул. Как же плохо, твою мать.
— Ты сам себя уже заебал этими мыслями, — говорит Джош со вздохом.
Типа сочувствует, или что? У них тут что ли ролевая игра в мозгоправа и пациента?
— Можешь не копаться в моей башке, психотерапевт херов? — взвивается Кирк.
Там слишком много дерьма, а еще слишком много личного. Хотя наверняка этот ебаный телепат уже дорвался и до этого, раздвинув своими мясными пальцами извилины воспаленного мозга Кирка.
— Я чуть не оглох, когда до тебя дошла, чего ты боишься, — продолжает Джош как ни в чем ни бывало.
— Не лезь в это! — почти орет Кирк обхватывает голову руками, будто это поможет закрыться. — Не трогай, понял? Это, блядь, мое!
— Да я просто хочу поспать, наконец, — в голосе Джоша даже будто прорезается отчаяние.
— Ну так проверни эти свои волшебные штучки и сделай так, чтобы я перестал думать обо всей этой хуйне, — выпаливает Кирк на одном дыхании и роняет голову на стол, едва успев притормозить перед столкновением лба с древесиной.
Ему показалось, или в его собственном голосе тоже было отчаяние?
Он бьется башкой об стол несколько раз, не с размаху, но ощутимо. Хочется уже просто сдохнуть, чтобы не мучиться. Свою цель выполнил — можно и помирать.
Его затылка касаются горячие пальцы, но в контраст прикосновению Кирка как будто обдает холодным воздухом. Он в операционной, и сейчас его мозги почикают скальпелем и нарежут на тонкие пласты, которые изучат под микроскопом. Потом вычленят ненужное и выжгут к черту.
Ну или просто сделают лоботомию — это пошло и избито, но проще.
Впрочем, перекрученных мозгов Кирк не ощущает. Ничего не ощущает — ни тревоги, ни раздражения, только настолько бесконечную усталость, будто не три дня не спал, а все те три года.
Не ощущает, что будущее — это беспросветный пиздец, одинокий и ледяной.
— Спасибо, — стонет Кирк.
— Ты как, до комнаты дойдешь хоть? — спрашивает его Джош.
— Постараюсь.
Кирк как-то поднимает себя со стула, опираясь о стол трясущимися руками. Медленно и шатаясь доползает до стены. Дальше проще — можно держаться за нее.
Перед глазами вспыхивают разноцветные круги, Кирк спотыкается на пороге и чуть не улетает мордой в пол, лишь каким-то чудом удержавшись на ногах.
Последний рывок — и он уже устраивается в кровати, как чувствует боком этот стык между матрасами. Неправильный который. Кирк подрывается и начинает запихивать туда край своего одеяла, и его возня будит Мёрдока.
— Что ты…?
— Поспать пришел, — отвечает Кирк, продолжая перебирать одеяло, — а тут этот зазор ебаный мешает.
— Кирк, забей на него.
— Но…
— За-бей, — повторяет Мёрдок. — Спать.
— Он мне в бок упирается.
— Блядь, ну значит, я на него лягу, подвинься.
Кирк слушается, и спустя пару секунд Мёрдок обхватывает его рукой и притягивает поближе к себе. Кирк колеблется всего мгновение, прежде чем накрыть его кисть своей.
Дыхание Мёрдока шевелит волосы на затылке, и Кирк, прислушавшись к ощущениям, вдруг понимает — голова не болит.

Анон · 2021-09-02 15:23:10

Аллера, наверное, флафф, аккаунт Лере регистрировал Разумовский.

▼Скрытый текст⬍

После очередной встречи они списываются в чате "Вместе", и это кажется Алтану немного слишком ироничным. Аккаунт Чумного Доктора пустой, явно создан специально для их переписки, и в нем он пафосно зовется Plague Panther. Аккаунт Алтана же – его обычный, почти заброшенный, с полусотней фотографий университетских времен.
В сети Plague Panther появляется часто. Алтан пытался вычислить чужой график, но это оказалось почти бесполезно. Иногда Чумной Доктор оставляет сообщения ночью, хоть таких и меньше.

"Как тебя называть вообще, герой? Не Чумным же".

Собеседник печатает. Печатает долго, видимо, стирает и отвечает заново. Наконец, на экране телефона появляется имя.

"Валера".

Ва-ле-ра. Алтан пытается представить себе его лицо. В его голове у Валеры светлые волосы и такие же глаза. Просто из эстетических соображений, по контрасту с самим Алтаном. У Валеры короткая, но не совсем уж стандартная и скучная стрижка, и обычно он одевается в простые джинсы, футболки и толстовки. Валера совсем пацан, ему двадцать-то есть? Даже чокнутый Разумовский не заставил бы работать на себя ребенка, но, если судить по пластике, перед Алтаном кто-то совсем юный. Ну или просто очень худой и легкий, бывает и такое, из тех, собачек, что до старости щенки. Алтану такие нравятся.
Валера выдает информацию о себе маленькими кусочками и отвечает только на прямые вопросы. Алтан не стесняется их задавать, но не давит.

"Сколько тебе лет?"

"Двадцать три".

Оказывается, они почти ровесники.

А он неосторожен, этот Валера. Еще несколько случайно брошенных слов, отслеженный маршрут – и человека с такими характеристиками уже можно попытаться найти. Алтан не ищет. Он считает, что это было бы подло и, если бизнес есть бизнес, то то, что между ними – уже бесконечно от него далеко. И чем больше проходит времени, тем дальше.

Алтан приезжает на встречи в костюме от Holt. Int. – потому что это красиво, и потому что они не упускают возможности для спарринга. В их первую встречу Чумной Доктор оказался сильнее, но не критично. Не настолько, чтобы в каком-нибудь из следующих боев у Алтана не было шансов. Алтан усиленно тренируется, выжимает из себя все, что может, проводя в спортзале в два раза больше времени, чем обычно. Алтану важно победить. Он понимает почему – это совершенно детское или подростковое желание покрасоваться перед Валерой, показать себя в лучшем виде. Когда после очередного выпада Алтана Чумной Доктор теряет меч и, неловко запнувшись, падает на спину, а лезвие меча Алтана касается его горла, Алтан чувствует торжество. Он убирает дао и протягивает руку. Валера вскакивает на ноги одним прыжком. Его рука остается в руке Алтана, небольшая даже в перчатке. Они замирают друг напротив друга, и Алтан решительно тянется к совершенно неуместному сейчас клюву маски – наконец-то увидеть лицо. Валера отскакивает от него, разрывая контакт, на Алтана смотрят круглые птичьи глаза из желтого стекла, и сейчас ему это кажется издевательством.

– Долго ты будешь от меня скрываться? - Против воли Алтана это звучит зло.

Несколько секунд Валера молчит.

– Вряд ли ты готов узнать, кто я такой.

Алтан категорически не согласен, но Чумной Доктор явно настроен решительно, и Алтан пожимает плечами. Раскроется не сейчас, так завтра. Алтан уверен.

На завтра он назначает новую встречу, скидывает адрес в чат и получает в ответ "Сегодня не могу".

"Мама заболела", – добавляет Валера, – "без меня не справятся".

У Чумного Доктора есть семья. Мама и кто-то еще, кто не справится без него, возможно, отец, возможно, братья и сестры. Но заболевшей матери нужен именно он. У Алтана мелькает мысль о медицине. Не доктор ли Чумной Доктор? Это было бы забавно.

"Если тебе нужна какая-то помощь", – пишет Алтан, – "только скажи".

"Все под контролем. Просто пропаду ненадолго", – отвечает Валера и добавляет – "Спасибо".

Алтан проверяет свою гипотезу о медике, в очередную встречу рассказывая о лекарственных растениях, и даже притаскивает с собой живой пример – горшок с рододендроном Адамса, он же Саган-Дайля, его маленькую гордость и одновременно связь с землей предков. Дарит его Валере и фыркает про себя: принес цветы на свидание. Можно ли назвать их регулярные встречи свиданиями? Алтан думает и решает, что да.
Чумной Доктор рассматривает цветущий рододендрон. Порывается понюхать и вспоминает про маску, когда уже почти утыкается ей в цветок.

– Ты за мной шпионишь? – спрашивает он. Без раздражения, почти спокойно, словно давно принял такую возможность и смирился с ней.

– Нет, – честно отвечает Алтан, понимая, что с медициной он угадал. Он не мониторит сети и не роет информацию специально, а если что-то прилетает в руки само, так это же совсем другое.

Алтан в очередной раз ругается с сестрой, прилюдно, но ему наплевать. При виде них никто не подумает, что происходит что-то напряженнее светской беседы: оба говорят тихо и на первый взгляд спокойно. А что именно говорят – другое дело. К Юме, ничего не подозревая, подходит очередной деловой партнер, и Алтан пользуется этим, чтобы улизнуть, уходит на балкон, прислоняется к стене между кадками с пальмами и смотрит видео с очередной вылазки Чумного Доктора. Стоя на крыше машины возле дома очередного зарвавшегося олигарха, Валера толкает речь о справедливости, неправедном богатстве и народном гневе. Алтан поправляет съехавший золотой наушник и чувствует, как его постепенно отпускает напряжение.
Он понимает, что улыбается, и ловит себя даже не на мысли, на чувстве — "это мое". С каких пор он стал так думать о Чумном Докторе? Все получилось как-то само, неторопливо и ненавязчиво. Алтан хмыкает. Такие ситуации лучше брать под контроль.

"Круто выступил", - пишет он в чат перед сном, валяясь в кровати. Plague Panther только появился онлайн, наверное, вырвался наконец от Разумовского. – "На супергероя похож".

"Спасибо, " – прилетает в ответ, - "Я старался. И рад, что тебе зашло. Спокойной ночи".

"Добрых снов" - пишет Алтан, и вместе с текстом отправляет в чат зеленое сердечко. В ответ ему прилетает стикер – мультяшная черная кошка с желтым цветком в лапах.

Анон · 2021-09-03 00:08:03

#20. Обнажённость
Коцит/Флегетон, фоном весь блядоход, офк, пост-перворазный флафф с х/к

▼Скрытый текст⬍

Он не знает, что побудило его проснуться.
Уж точно не ощущение опасности или какой-нибудь звук или запах, которому тут не место — ничто и никто не может оказаться в логове без их ведома. И беспокойным сном никто из них никогда не отличался — как и из многих других весьма приятных занятий, позаимствованных у смертных, они умеют извлекать из него максимум удовольствия.
Тем более, что сон после «знойных наслаждений», как с усмешкой выразился Флегетон, оказался не менее сладостным, чем сам процесс. Чёрт побери, им нужно было заняться этим раньше.
Однако что-то заставляет его открыть глаза, преждевременно вынырнув из уютного мрака дрёмы без сновидений. Он было удивляется этому, но, повернув голову, натыкается взглядом на близких и всё прочее просто вылетает из головы.
Во время сна он почему-то отодвинулся на край широкой кровати, а другие так и остались вместе, сбившись в кучу — переплетённые, скрещённые руки и ноги, рассыпанные по чужой коже растрёпанные волосы, умиротворённые насытившиеся выражения лиц. В неярком тёплом свете свечей обнажённые тела кажутся каким-то дивными в своём великолепии скульптурами.
Он приподнимается на локтях, зачарованно глядя.
И застывает.
Он не знает, сколько так лежит, не в силах сделать что-либо кроме как молча умирать от удушающей нежности и тоски непонятно по чему, болезненно сжимающих его горло.
— Коцит? — Флегетон приоткрывает свои тёмные глаза, в кои-то веки не спрятанные за розовыми линзами, и это выводит его из транса.
Тот тем временем быстро выпутывается из объятий Ахерона, сдвигает с бедра руку Стикса.
— Что-то не так? — подтягивается к нему Флегетон, изучает взглядом. Свет так беспощадно очерчивает мягкими мазками его скулы, что взвыть охота. На шее и плечах темнеют ещё не затянувшиеся следы укусов. — У тебя такой вид, будто ты вот-вот развоплотишься.
Безмятежность на его лице сменяется беспокойством, и Коциту хочется дать самому себе хороший подзатыльник.
— Да просто... — он заставляет себя улыбнуться и смаргивает несколько раз, пытаясь незаметно вдохнуть. — Просто. Любуюсь.
Флегетон ещё несколько секунд внимательно смотрит на него, затем, чуть приподняв уголок губ, протягивает руку и проводит согнутым пальцем по щеке.
— Omnia animalia post coitum opressus est?
— Наверное, — словно извиняясь, усмехается Коцит. — Не без этого.
Флегетон прижимается губами к его лбу, смыкает длинные пальцы на запястьях.
— Спи, animalia ты наша неуёмная. А утром мы поработаем над твоей... опрессией, — он тянет Коцита за собой и чуть не вталкивает на своё прежнее место. Сам прижимается вплотную, берётся за руку Ахерона и переплетает их пальцы на его груди, закидывает колено на ногу. Толкнувшись носом в его щёку, он вновь улыбается, шире, и закрывает глаза.
Ладонь мирно спящего Стикса будто сама собой ложится на бедро.
Не шевельнуться, не повернуться, словно в паутину поймали.
До чего же славно.
И боль постепенно отступает, оставляя лишь невысказанную нежность.
Он наблюдает за игрой теней на озарённом потолке, пока не чувствует, как смыкаются веки и накатывает былая умиротворённость, словно после сытнейшего обеда, та, с которой он недавно заснул, изнурённый долгими ласками, среди братьев. Всё хорошо. Эта любовь не удушает, она помогает дышать. Он там, где ему и место.
И что бы ни разбудило его — это определённо не сомнения в его родных.

Анон · 2021-09-03 00:08:41

#33. Помощь. Реки ебутся с дваумовскими в зефире.

▼Скрытый текст⬍

В закрытом проходе Выборгского тоннеля, в отличие от остальных, открытых простым жителям Петербурга, лампы мерцали красным, а не тёмно-зелёным светом. В таком освещении не-человечность их преследователей была вдвойне очевидна.
Серёжи шли быстро — почти бежали.
— Приятно познакомиться! Рассказывайте, зачем мы вам. — без лишних экивоков крикнул Сергей четырём чёрным фигурам у самой развилки, ведущей вглубь Теневого Петербурга, — Вы за нами несколько дней следите. Наверняка у вас к нам что-то очень, очень важное!
Мужикоподобные существа переглянулись. Высокий и бледный тип ухмыльнулся, обнажая клыки.
— Они наблюдательные.
— Я говорил, — пожал плечами чернявый.
Сергей остановился в нескольких шагах; Серёжа остался стоять чуть позади.
— Я уверен, мы можем решить наши разногласия, если таковые имеются, мирным путём, — подал голос он. Затем помолчал и добавил тише: — Пожалуйста, вам не нужно притворяться людьми, если вам комфортнее в своих обычных формах.
Он подошёл к Сергею, в полутьме нашарил его холодную сухую руку и крепко сжал её.
— Ух ты, — обрадовался мелкий чувачок в розовых очках, — Что вы ещё о нас знаете?
Серёжа потупил взгляд.
— Н-нап-пример... — начал он, заикаясь. Он нервно оглядел присутствующих, — Я знаю, что вас должно быть пятеро. Мы знаем. Вы — Ахерон, порождение одноименной реки печали. Вы, — он кивнул в сторону хмурого долговязого не-человека, — Стикс, порождение первобытного ужаса и мрака. И Коцит — порождение реки плача. И вы. Вы, думаю, Флегетон. Верно? Я ориентировался на свойства водохранилищ подземного царства и вашу внешность. А Лета, река забвения? Где её порождение?
— Любезные... — начал Флегетон.
— Серёжи.
— Дорогие мои! Серёжи. Вы ответили на свой вопрос. Лета, река забвения, была предана, как ни удивительно и как ни печально, забвению, с самого своего появления, — сказал Коцит.
— Мы знаем, что её порождение существовало и существует, — лениво объяснил Ахерон, разглядывая собеседников. — Но мы не знаем ни как оно выглядит, ни где искать.
— Ссссомневаюсь, что они нам помогут, — хмуро прошипел Стикс.
— Сомневаемся, что вы нам поможете, любезные, — подвёл итоги Коцит, поворачиваясь к Серёжам.
— Я бы не был так уверен, любезный, — в тон ему ответил Сергей, щурясь, — Мы единственные существа, кроме вас, которые вылезли из глубин Ада, и! — он всплеснул руками, — Во-первых, не подчиняемся там никому, — он широким жестом указал на землю, — ...А во-вторых, умеем кооперировать. Где ещё таких искать будете? Наши воспоминания, в отличие от ваших, так сказать, идут в последней версии, а не датируются каким годом..? — он бросил взгляд на Серёжу. Тот неопределенно пожал плечами, — Когда вы пробудились? Мы действительно можем что-нибудь подсказать. Про Ад. И не только. Поверьте, с нами приятно сотрудничать.
— Вы не связаны с Адом? Он прав? Ваш дом не там? — Серёжа уточнил, — Где вы живёте? На земле? С л-людьми?
— На земле мы охотимся. Ад нам не нужен. Но вот что вы...
— Да. Да. М-мы з-знаем. Про охоту. А живёте г-где?
— Тоже на земле, конечно. Или под землёй, — закатил глаза Сергей, — Они земные дети адских рек, они подтвердили. Вы питаетесь человеческой энергией, а на десерт мозги и сердечки несчастных. Возможно, Серёж, они и не были никогда в Аду. Или не помнят. Видите? — он снова обратился к Рекам, — Мы о вас наслышаны, как и вы о нас. Есть нас неинтересно. Мы такое видели!..
— Не были. Зачем нам Ад? — Ахерон перебил его. Спорить со сказанным он не стал, — Нам и тут отлично. Тут виды, события, тут охота — одно удовольствие. В аду только и делают, что едят, и никто даже не пытается нестандартно подойти к делу. Люди там запуганные и так. Никакого азарта. Да и конкуренция...
— Слишком хорошо — это тоже плохо.
— Нам не нужны конкуренты. Вам, очевидно, тоже.
«Конкуренция в Аду сейчас не главная проблема» отстранённо подумал Сергей. Пальцы Серёжи аккуратно гладили и согревали его руку.
— Зачем уезжать из мессссста, где хорошо кормят?
— Верно. Нам не нужен Ад! Мы любим Петербург — тут лучшие условия для охоты! Недостаток солнечного света, типовые застройки, нарушенный режим сна, белые ночи... — Флегетон мечтательно закрыл глаза.
— Мы искали вас, любезные, чтобы узнать, что вам нужно в этом городе. Вы чем питаетесь? Всяко не зефиром в шоколадной глазури.
Серёжа и Сергей переглянулись, и ответили в два голоса:
— По настроению!
— Зефиром тоже, — сказал Сергей.
— Но не людьми. И не их эмоциями, — быстро уточнил Серёжа, — Говорю, мы не конкуренты. Мы не порождения ада. Ближе к призракам.
— Улучшенная версия. С вкусовыми рецепторами...
— Вы неживые, — озвучил очевидное Стикс, — Мы хотели поссссмотреть, что вы такое. — Вы были людьми. Это тоже видно. Мы следили за вами, чтобы понять, что вы едите.
— Неживые, — улыбнулся Сергей, — Считай нас политическими беженцами. С того света!
Он звонко засмеялся.
Серёжа сосредоточенно кивнул.
— Мы не заинтересованы в том, чтобы причинять вам вред, — перешёл он к делу, — А вы?
Реки вновь переглянулись.
— Мы тоже, — деловито подытожил Коцит, — Но не трогайте нашу добычу, иначе разговор будет другим.
Серёжа серьёзно кивнул и скромно добавил:
— ...Но мы заинтересованы в том, чтобы помочь вам найти Лету.
Сергей цокнул языком и резко развернулся к нему — впрочем, не вырывая руку.
— Чёрт возьми, на что тебе этот Лета?! Или им?! — возмущённо воскликнул он, — Им он не нужен. Смотри, им нормально! Они его не ищут. Пошли отсюда. Найдём туннель потише. Или пойдём за зефиром.
Серёжа рассеянно отмахнулся.
— Лета наверняка где-то рядом! — у него загорелись глаза, — И, теоретически, можно наладить с ней или с ним контакт. Лету одиноко, даже если вы такими понятиями. Ну... — он замялся, — Не пользуетесь.
— Твой товарищ прав, — с подозрением сказал Коцит, подходя к Серёже вплотную. Он мигом принял свой первоначальный вид — впрочем, это была далеко не самая удивительная форма жизни, которую Серёжи видели, поэтому удивления и испуга ни у одного из них перемена в собеседнике не вызвала. Сергей присвистнул и покачнулся на пятках — встревать он не спешил, но и он, и Реки, понимали, что будет не очень весело, если кто-то из них почувствует серьёзную угрозу, — Хотелось бы знать, зачем тебе Лета. В чём твой интерес, любезный?
— Я всю жизнь занимался тем, что налаживал коммуникации. Смерть — н-не повод прекратить. Я считаю, никто не должен быть так забыт, — сказал Серёжа упрямо, глядя Коциту в глаза, — Если это можно изменить, то я хочу помочь. Если не выйдет, я буду знать, что по крайней мере пытался.
Сергей отвёл глаза и промолчал. Ему в голову пришла одна мыслишка. Нехорошая — касательно настоящих мотивов Серёжи. Озвучивать он её, разумеется, не стал. И даже до конца оформлять не спешил.
Забвение... забвение... зачем Серёже может понадобиться порождение забвения? Он надеялся, что не для того, чтобы снова стать обычным человеком.
Они ведь не в голливудской киношке? Да и Серёжа не стал бы добровольно подставлять свой разум...
— Допустим, допустим, — встрял Флегетон, примирительно поднимая руки, — Дай ему сказать, милый.
Коцит закатил глаза и сложил руки на груди, но отошёл.
— Вы кушаете энергию, так? Негативную? А что насчёт сексуальной? Такое едите? — с любопытством спросил Серёжа.
— Это вкуссссно, но не нассссыщает.
— С сексуальной магией мы знакомы, если ты клонишь к этому.
— Практиковали когда-то.
— Думаешь, с её помощью можно найти Лету?
— Проявить.
— Звучит как идея.
— Мне нравится!
— Мы с ними трахаться будем?!
— А? — Серёжа снова обратил внимание на Сергея. С удивлением глянул на него, — А ты разве против? Лучше с ними, чем с людьми. Для людей мы опасны. Ты говорил, что мы должны попробовать что-то менее вани-
— Нихрена себе менее..!
— Дорогие мои, может, вы сначала решите свои разногласия?
— Первое правило сексуальной магии: garbage in, garbage out. GIGO, — улыбнулся Флегетон, обращаясь к Сергею, — Ты вроде прогером был, должен знать.
— Если у вас разлад, то ничего не выйдет.
— Как мы синхронизируем мысли и оргазмы, если вы между собой не можете договориться?
— Да чёрт с вами! — возмутился Сергей, — Нет у нас никакого разлада. Я просто не ожидал. Давайте. Будем как Кроули, Нойбург и Кеннет Ворд, только вместо Лох-Несского озера и Парижа — питерские изнаночные туннели.
Серёжа кивнул:
— И без ударов можжевельником. И унижений.
— Зато с «ты нуждаешься в преданности четырех мужчин».
Сергей не стал добавлять «с различными дефектами». Вдруг эти твари обидчивые.
— Никаких ударов и никаких экспериментов садомазохиста Кроули, — подтвердил Ахерон, — Я с братьями нежен, как тысяча чертей. С вами — по желанию.
— Значит, пронзать ваши груди копьями по заветам Кроули тоже нельзя? — притворно-разочарованно уточнил Сергей.
— Давай, — в один голос сказали Реки, выразительно скалясь.
— Попробуй, любезный! — сказал Коцит.
— Ладно, ладно, — поднял руки Сергей, — Я шучу. Я не собирался! Честно! Мы с Сережей призрачная... потусторонняя ваниль. Никаких острых предметов.
В доказательство, Сергей потянулся к Флегетону и взял аккуратно за подбородок; поцеловал. Очки трогать Сергей не стал. Было ясно — важная штука, касаться себе дороже. Флегетон ухмыльнулся уголками губ, и жадно ответил на поцелуй, обстоятельно ощупывая длинным (удлинившимся?) языком рот Сергея. Сергей почти перестал отвечать — отдался ощущениям. Коцит, снова принявший в меру человеческий облик, подошёл к Серёже и взял за волосы. Они оба внимательно изучили друг друга, а Коцит даже обнюхал, прежде чем Серёжа взял его за горло одной рукой, а другой потянулся к паху.
— Думайте о Лете, — сказал Сергей через пару секунд, будто вспомнил, что они не просто решили устроить оргию, — Не представляйте внешность. Просто о водах, которые...
— Наполняли Питер, — подключился Коцит.
— ...Стонами. Вкусными и живыми.
— Мы не видели друг друга, но мы чувствовали.
— Лета тёк по улицам Питера, как и мы.
Реки явно знали, что делали — их голоса изменились, стали глубокими и обволакивающими. Куда там неловким попыткам Серёжи в гипноз — смех да и только. Они с Сережей и раньше пытались заняться сексуальной магией, но выходило когда как — и ни один из них до конца не понимал, как вести процесс, чтобы добиться хоть какого-то результата.
Но сейчас Сергей интересовался магией слабо и твёрдо решил просто отхватить свою порцию удовольствия. Нахрена им Лета, он решительно не понимал, но должен был признать, что трахаться с существами с длинными языками было офигительно. Как и участвовать в ритуале с опытными существами.
— Они обволакивали каждый закоулок... — продолжил один из Рек.
— Мягкие и сладкие.
— Словно мы у магазина конфет. Он возвращает в прошлое, — это, очевидно, было для Серёж. Нужно было, чтобы все участники в равной мере могли оценить степень гастрономического наслаждения, которое Рекам доставляли стоны.
— Мы хотели не только насытиться, но и полакомиться.
Они все уже были полностью голыми и трахали друг друга руками и языками, почти не различая, кто где. Очнулся от морока Сергей на чём-то мягком.
— О чём вы думали?.. — он услышал голос Серёжи. Тот неловко привстал, и тут же завалился обратно. Бесчисленные розово-белые конусы, завалившие весь туннель в пределах видимости, были не самой устойчивой подошвой.
— Очевидно, о зефире, — хмыкнул Флегетон, поправляя очки, и закидывая в рот крупную розовую зефирну. Сергей вытаращил глаза:
— Мы все думали о зефире?! Вы сейчас серьёзно? Мы кончали с мыслями о зефире?!
— Ты, кажется, зефира хотел.
— Правильно говорят — бойтесь своих желаний.
— Мы можем открыть зефирную лавку. На вкус он совсем как тот, который из девятнадцатого века...
— Он правда вкусный.
— Любезные, должен заметить, что синхронизация прошла успешно. А Лету...
— Лету мы в следущий раз найдём, — кивнул Серёжа, улыбаясь, — Предлагаю сейчас этот зефир поджечь. Так вкуснее.
«Вот остальные демоны Питера охренеют» довольно подумал Сергей, оглядывая их общее творение. Он завалился на спину, вдыхая едва уловимый сладкий запах зефира.
— Должен признать, это того стоило, — сказал он лениво, прикрывая глаза.

Анон · 2021-09-04 22:50:43

#9. Мечта
Фурри-АУ, Коцит, блядоход в перспективе, насилие и х/к, вариация на тему "один из Рек забыл/перестал быть нехом, и братья пытаются до него достучаться"

▼Скрытый текст⬍

Ракушка была большой, вытянутой и совершенно непохожей на привычные глазу раковины улиток: серые в светлых охристых пятнах бока, широкое белое отполированное ухо, на которое можно аж лечь головой.
А главное — внутри таился неясный, но притягательный шум волн, взволновавший его сердце так, как не удавалось взволновать пока ещё ничему. Кроме снов, конечно.
Потому что он был точь-в-точь, как зовущий шёпот из его смутных снов, оставляющих после себя одновременно ощущение чего-то тёплого и родного и невыносимую тоску. В них ему чудились чьи-то хвостатые тени в тёмной воде, мягкие голоса, твердящие его имя. Он неизменно просыпался с влажными глазами, измяв лапами подстилку на дне норы.
Сны мучили и радовали его большую часть жизни, он уже перестал пытаться как-то понять их. Но, пусть они так и оставались для него лишь неясным набором картинок, ему не хотелось верить, что они ничего не значат. Просто время узнать ещё не пришло. Надо набраться терпения.
И теперь эта ракушка просто взяла и возникла из ниоткуда посреди леса. Как это могло быть совпадением?
Он прижал ракушку к груди и прикрыл глаза. Шёпот, призывный шёпот, теряющийся на фоне волн. Раз услышав, его нельзя было перестать узнавать.
Неужели время всё же настало?

Шёпот стал различим через пару дней. Он даже не поверил, когда уха вместо привычного шипения и дробящегося на тонкие перестуки звонкого хихиканья достиг тишайший, но вполне различимый голос.
Он замер, приподняв голову, не в силах поверить в происходящее. После стольких лет! Или, может, он просто наконец свихнулся?
Впрочем, даже если свихнулся. Это лучше, чем изнывать от неопределённости.
Он взял в лапы остро наточенный кусок камня, которым резал еду, и вышел из норы.
Когда он вернулся, его бурую шерсть и иголки покрывали тёмные брызги, а в горле ещё клекотала чужая кровь.

Он шёл столько дней, что уже потерял счёт. Да его это и не интересовало — главное, что с каждым днём, с каждым шагом уменьшалось расстояние до его цели. Нужно лишь дойти, нужно лишь слушать шёпот снов — и ракушки, привязанной к шее и груди обрывками змеиной шкуры. Его зовут. Его ждут. Его не обманут.
Он больше не будет один. Больше не будет просыпаться в тоске.
И радостное нетерпение вело его лапу с зажатым в ней камнем, когда он пронзал плоть очередной жертвы, чья кровь утолит его голод.

Перемазанные кровью осколки осыпались на землю, и следом он сам, будто подломленное дерево, упал на колени. Его путеводная карта, его маяк, шёпотом волн направлявший его по верной дороге — всего этого не стало в один миг, в один прицельный удар когтистой лапы, отправившей его в бросок навстречу огромному камню.
Глаза залило алым. Возможно, от кровоточащей раны на голове, но меньше всего он сейчас думал о таких мелочах.
В бедре стоймя застрял крупный осколок. Рывком вынув его и зажав второй рукой разошедшуюся плоть, он, поднявшись, вновь развернулся к противнику — и в два прыжка подскочил к нему, с одной стороны впившись в горло зубами, а с другой — вонзив осколок ракушки.

Напоённый кровью осколок продолжал шептать.
И он продолжал идти, прижимая его к сердцу обеими лапами.
А если в это время по его мордочке текли слёзы счастья — вокруг всё равно не было сумасшедших, что осмелились бы смеяться.

Море оказалось мутным, властно бьющим волнами, расстилающимся на сколько хватит глаз и совсем не похожий на ласковые воды лесных ручейков. Но, почему-то, несмотря на холодный ветер и скрывшееся солнце, оно казалось тёплым.
Родным.
Зайдя по пояс, он остановился на краю, перед зияющим бездонным провалом. Тёмным, как его сны.
Осколок замолчал, но это было уже неважно. Он знал, что нужно делать.
Подняв лапу, он взрезал осколком кожу от запястья до локтя. Кровь закапала в воду, почти невидимая на фоне черноты.
Улыбнувшись, он сделал последний шаг и рухнул навстречу бездне в долгожданные объятия моря.
Он успел заметить, как ему навстречу поднимаются три тени — и, наконец успокоившись, блаженно закрыл глаза.

Анон · 2021-09-05 16:52:24

Несу вам немного макрайли-больноублюдочности, аноны.
Вдохновлено тредовским обсуждением, насколько аккуратным и внимательным был бы Мёрдок в их первый с Кирком раз.

▼Спойлер⬍

Tw: даб-кон, Мёрдок-мудак.

▼Скрытый текст⬍

Не так Кирк себе это представлял.
Совсем, блядь, не так.

Не то, чтобы у него была выверенная до всех мелочей идеальная картина их первого раза с Мёрдоком. Разве что смутные фантазии без деталей.
Но в них, по крайней мере, было приятно, а не больно.
И на стене мотельного номера не висело ебаное распятие.

Кирк старается на него не смотреть, утыкается лицом в простыни и елозит по ним приоткрытым ртом, но от самого факта, что это вот висит над ними и наблюдает, хочется истерически ржать.
Библейская, блядь, картина.

Думай о распятии, думай о скрипе кровати, думай о белых простынях, думай о чем угодно, если это поможет на пару секунд отвлечься от того, что тебе больно и неприятно, что хочется сказать об этом и попросить перестать, но язык не поворачивается.
Потому что — это же Мёрдок.
Его руки на бедрах Кирка. Его сбитое дыхание и довольные хмыканья.
И когда еще будет такой шанс.
И нужно просто сжать зубы и немножко потерпеть, это скоро закончится, в первый раз всегда неприятно, это аксиома, ничего особенного, ничего страшного, все пройдет.

Кирк старается поймать каждое смутное ощущение, что вроде бы сейчас было хорошо, что вот в этот момент стало приятно, но спустя секунду опять, опять, опять прошибает, он пытается ойкать не очень громко и снова вжимается лицом в кровать. Так проще — ничего не видно, и можно представить, что тебя нет. И тогда, может, все закончится скорее.
А еще стоны и неровное дыхание глушатся матрасом, и не так стыдно, что не получается сдерживаться от этих пошлых звуков, в которых нихрена нет наслаждения на самом деле.
Но Мёрдок, похоже, принимает их за что-то свое, ускоряется, двигается резче и глубже. Кирк чувствует, как сводит и тянет мышцы живота, как дрожат напряженные ноги, и господи, пожалуйста, ты же видишь это все, пусть оно скорее закончится.

Кто-то там наверху к нему прислушивается.
Мёрдок еще несколько раз жестко толкается, прижимается бедрами и довольно стонет. Кирк тоже протяжно выдыхает, почти в унисон с ним, думая — наконец-то.

Все тело болит, как будто его отпинали. Сводит мышцы пресса и поясницы, ноют подколенные связки, Кирку не хочется думать об этом всем, и он осторожно потягивается. Живой, вроде бы.
Все хорошо. Ему даже чуть-чуть понравилось.
А так, поболит — и перестанет.

Мёрдок кладет ладонь ему на живот, скользит ниже. Сосредоточиться сложно, но Кирк старается изо всех сил — закрывает глаза, представляет идеальную картинку, другую, не как было только что.
Лицом друг другу, и чтобы приятно.
Когда Мёрдок прижимается к его шее губами, Кирк кончает ему в ладонь.

Потом Мёрдок уходит в душ, шлепнув напоследок по бедру — кожу в этом месте щиплет, а след от ладони быстро наливается красным.

Становится как-то хуево.
Кирк старается приглушить эти мысли уговорами, что он сам согласился и сам решил не говорить, и Мёрдок не мог понять, что ему не нравится. И это целиком его — Кирка — ответственность.
Помогает плохо. Возможно, даже со знаком минус, потому что Кирк отчетливо чувствует, что сам себя наебал. И хочется прямо как взрослому — ты же теперь такой взрослый, а — пойти и выпить. Нажраться. Набухаться. Накидаться.
Ему даже не продадут алкоголь.

Но у матери дома вроде бы были обезболивающее и снотворное, Кирк видел их в шкафчике в ванной, да, точно были, вспоминает он.
И думает, что, наверное, успеет одеться и свалить еще до того, как Мёрдок выйдет из душа.

Анон · 2021-09-05 19:58:06

ОМП+фоновый блядоход, х/к, неграфичное поедание заживо, вариация на тему хэда "Лета с ними, но его никто не видит и не помнит"

▼Скрытый текст⬍

Он сразу понимает, кто они — с первого взгляда насмешливых цепких глаз, с первого намёка на острую улыбку.
И что у них совсем другая натура.
Он — тень на краю сознания, он переходит из разума в разум, существуя лишь в человеческих мыслях, в холодном блеске глаз, в неловком изгибе губ, в мурашках на шее, в опустошительных ночных кошмарах. Он незаметно пьёт чужую жизнь, пока не останется ни капли, лишь пустая мясная оболочка с тупым стеклянным взглядом, и с дыханием, с каплями крови перепрыгивает на новую жертву.
Но они... Он сразу видит — это не оболочки. Это они сами. У них есть тела, собственные, а не взятые на время будущие трупы.
И все его робкие, смешные надежды осыпаются прахом.
Он всё равно тянется к ним. Не может не тянуться.
Длинные пальцы обхватывают его лицо, мнут, осматривают с обеих сторон, испытывающе заглядывают в глаза.
И затем они вдвоём берут его за руки и ведут за собой.

— Что нам сделать, Лета? — спрашивает Флегетон, когда после они лежат в одном клубке, его обессиленное после чрезмерных ласк тело в центре, и несколько пар рук крепко обнимают его, а тёплое дыхание со всех сторон щекочет шею и затылок. Аккуратные белые ладони опираются об грудь, а их владелец нависает над ним, с волнением и невыносимой нежностью заглядывая в лицо. — Как нам помочь тебе?
— Сделайте меня своим, — нужные слова вырываются из горла даже раньше, чем он успевает осмыслить их. — Навсегда.
Болезненный вдох прокатывается по комнате.
Но никто не говорит «нет».

Человеческое тело не создано терпеть подобный опыт. Боль слишком быстро становится нестерпимой, и даже самые стойкие теряют сознание.
Но он не человек. Он один из них.
И он улыбается, пока братья острыми зубами рвут его оболочку на куски, пьют его кровь, оставляя на ещё целых участках истерзанного тела окрашенные алым следы поцелуев. Пока они делают то, что обычно делает он, но по-своему — поглощают его жизнь, его сущность.
Улыбается до последнего.

Они просыпаются в обнимку, сытые до предела и не понимающие, почему. Никто не припоминает удачной охоты накануне.
Он сворачивается клубком в их подсознании. Ему нечем плакать, потому что их тела не приспособлены для слёз — но всё равно хочется.

Он смотрит на мир четырьмя парами глаз. Касается четырьмя парами рук.
Вся пища, которую он рвёт и жуёт их зубами, вчетверо вкуснее. Нежность и страсть в минуты близости эхом усиливаются в четыре раза.
Они не видят снов, как люди, и он не может являться к ним хотя бы там — но он всё равно рядом с ними в тёплой темноте без сновидений, сворачивается змеёй вокруг сердца.
Они не помнят его, не чувствуют его, не могут чувствовать. Но он чувствует всё, что они, сами того не зная, дают ему.
Иногда очень сложно удержаться и не сорваться в ставший привычным за десятилетия способ действий, не вцепиться мёртвой хваткой в чужую жизнь, чтобы высосать насовсем, досуха, а не довольствоваться лишь глотками, не повреждая хозяину оболочки.
Но речь о его братьях.
И он никогда не причинит им вреда, пусть они и не узнают об этом.
Чужие глаза. Чужие руки. Чужие губы. Чужой смех.
И только горькое, сквозь ком в чужом горле, счастье — его.

Флегетон приподнимает очки и непонимающе проводит рукой под глазами. На пальцы оседает какая-то влага. На запах солёная.
Он непонимающе смотрит на кончики пальцев.
Это... ведь не могут быть слёзы? Они ведь не умеют плакать, физически не способны на это. Да и с чего бы ему вдруг плакать?
Наверное, показалось. Просто пот.
Показалось, тихо отзывается в мыслях.
Пожав плечами и вытерев пальцы об рукав, он ускоряет шаг, догоняя братьев.

Анон · 2021-09-05 20:05:16

Сероволк, ОМП. Сирожа пирожа. Его вытаскивают из дурки и комфортят, но несколько раз все же обижают. Олег не похож на прототип из комикса, но в конце

▼Скрытый текст⬍

Я не умею писать шапки. 7к слов, R.

▼Скрытый текст⬍

Потолок расплывался, будто строчки кода после бессонной ночи. Ресницы слиплись, голова раскалывалась. И тварь была рядом. Наблюдала. Ждала. Чего? Сколько можно?! Надо бежать от неё, выбираться, заставить себя встать, ну, чёрт!..
— Прочь! — сказал Сергей.
Не получилось. Ни звука не сорвалось с губ. Под веки словно песка насыпали, не сомкнёшь, не спрячешься. Тварь пялилась, насмешливая и высокомерная, — Сергей помнил это лицо, не настоящее, ненавистное, подделку…
— Убирайся!
— Я верил, что тебя подставили, — сказала тварь.
Её голос был… разочарованным? Она отвернулась, и взбешённые трепещущие крылья не полетели за ней, словно были отдельно, сами по себе.
Сергей вспомнил: распахнутая дверь, люди в масках, больничный коридор, проливной дождь, гул винта вертолета, Олег…
— Олег!
Всем существом рванулся вперёд, но тело не шелохнулось. Хлопнула дверь. Олег ушёл. Сергей снова остался один. Он прогнал своего друга, который вытащил его, спас, был настоящий, настоящий…
Сирийский песок под веками заколол сильнее, расползся по лицу, шее, груди. Накрыл непроницаемым твёрдым коконом, а потом раскололся, и Сергей рухнул в ледяную воду. Кожу обожгло, словно кислотой. Рядом проплыла чья-то отрубленная голова. Сергей открыл рот, чтобы закричать, но не смог, захлебнулся зловонной густой жижей. Он вцепился во что-то твёрдое, шершавое, напряг руки и кое-как вытащил себя, выплюнул кислоту вместе с кровью. Прямо в ухо завыла волынка. Заорали вороны. На другом берегу синее чудище с птичьим клювом пожирало человека. Сергей отполз, уткнулся спиной в широкий древесный ствол и поднял голову: с высоты на него смотрело морщинистое лицо, по длинным седым волосам скользили голые фигуры и падали в реку.
Босх.
Это же Босх.
— …требуется время… не спорить… бред… провоцирует только агрессию…
Чужие слова оседали в мозгах, вертелись огненным волчком. Хватит, взмолился Сергей. Ради бога, хватит! Больше не могу!.. Лицо кивнуло и отпустило, и Сергей открыл глаза.
В ярких солнечных лучах, в окружении сияющих пылинок, стоял высокий парень. Не медбрат и не врач, незнакомый. За его спиной на открытом окне колыхались шторы.
— Кто вы? Где Олег?
Парень приблизился. Его губы разомкнулись, но ни слова не было слышно — в ушах пищало, громыхало, каркало… Парень говорил, говорил, а потом вдруг замолчал и протянул пластмассовое ведро, и Сергея вывернуло. Его рвало горечью, желчью, кислым желудочным соком. Прошло через нос, кажется, до мозгов добралось, спазмы сотрясали тело от глотки до паха, будто кишки просились наружу.
— Это нормально, — сказал парень. — Выходит вся дрянь. Еще несколько дней может быть так.
Сергей хотел покачать головой, но мышцы окаменели и не слушались. Его дрянь не могла выйти ни с рвотой, ни с кровью. Он сам был дрянью.
— Где я? Где Олег?
Парень уставился в сторону, будто вопрос был неприличным.
В ушах снова поднялся шум. Новый приступ тошноты скрутил сильнее, страшнее. Кажется, Сергей выблевал мозги, потому что мысли исчезли совсем, глаза перестали видеть, уши слышать, и он опять провалился в зыбучий ледяной песок и больше не сопротивлялся.
Босх, «Сад земных наслаждений», правая створка.
Правильно.
Здесь убийцам самое место.

Второе пробуждение отличалось. Он почувствовал ноги. Согнул их, прижал к груди и услышал, как гулко бьётся сердце. Почему он вернулся? Что так упрямо снова и снова тащило его назад?.. Кто-то погладил по затылку — прикосновение было невесомое, нежное. Будто просьба. Сергей поддался, разлепил веки. Напоролся на холодный голубой взгляд и снова закрыл глаза. Олег стоял далеко, это не он прикоснулся. Не он.
— Лежи смирно, не мешай.
Сергей не мешал. Его осматривали, переворачивали, трогали, воткнули иглу в вену. Было три голоса: Олег говорил с тем парнем, окруженным солнцем, потом зазвучала ещё чья-то речь, тихая, едва различимая. Слова поднимались к потолку звуковым шумом, разноцветными бледными вспышками — Сергей не понимал смысла. Пусть исчезнут, беззвучно молил он. Пусть все чужие оставят его в покое.
Олег сделал знак, и незнакомцы подчинились, ушли, цветные вспышки их слов рассыпались бледными пятнами по потолку. Из окна снова подул ветер. Он поднимал волосы на затылке, щекотно и ласково, и Сергей понял — вот кто его коснулся. Олег был в нескольких шагах, словно не хотел подходить ближе, брезговал. А может, боялся. Вытащил сигарету, щёлкнул зажигалкой. К цветным пятнам пополз темно-серый дым.
— Я так рад, что ты жив, — сказал Сергей.
Олег затянулся. Под глазами синели круги, в длинной неаккуратной бороде — заметно отросшей — виднелась седина.
— Так было нужно, — сказал он. — Я же говорил, что бывают секретные операции, что я выйду на связь, когда смогу…
— Но год…
— …а ты ебанулся и сжёг Питер.
Сергей закашлялся — дым встал комом в горле. Опираясь на локти, он попытался сесть. Катетер жёг вену, и руки дрожали.
— Если бы я мог исправить…
— Ты поджарил ребенка живьём, — перебил Олег. В его усмешке блеснули влажные жёлтые зубы. — Даже не знаю, как это исправить.
В носу защекотало, и Сергей быстро вытерся тыльной стороной ладони.
— О нет, — сказал Олег, — нет, нет, хватит уже реветь, ты взрослый мужик, а всё ревёшь как трёхлетка…
Он бросил окурок, сел на постель и взял Сергея за подбородок. Уставился, пристально, будто на допросе лампу в лицо направил. Сергей стиснул зубы, но слёзы текли и текли.
— Я был уверен, что тебя подставили. Даже когда все новости пересмотрел, все материалы прочёл. Был уверен. Даже когда документы Рубинштейна нашёл, всё равно верил, а потом… — Он отпрянул, и Сергей почувствовал, что слезы капают с подбородка на грудь. — Потом увидел. Тебя увидел, эту хрень твою. Ты хоть помнишь, что вчера нёс?
Сергей не помнил. Нос заложило, и он вдохнул ртом, но получился всхлип. Ему хотелось вернуть руку Олега, уткнуться в неё, прижаться щекой к твёрдым крупным пальцам, на которых белели мелкие отметины шрамов, и просить прощения, просить, просить…
— Это был не я… я бы никогда…
— Врач тоже говорит, что с тебя взятки гладки. — Олег больше на него не смотрел. — Не несёшь ответственность. Но я думаю, что всё это херня. Он не знает тебя двадцать лет, а я знаю. У меня мозаика сложилась: ты всегда был ебанутым, просто скрывал, а я идиот… Да хватит уже реветь как баба!
Он вскочил, вытащил из кармана платок, швырнул на постель. Сергей быстро вытер лицо.
В наступившей тишине было слышно, как за окном поют птицы и жужжат жуки. Солнце опять ластилось к затылку, и Сергей сдвинулся, чтобы не чувствовать.
Олег был прав. Олег всегда был терпеливым, спокойным, понимающим, но Сергей вышел за все рамки, не извинишься, не исправишь.
— Что теперь? — прошептал он.
— Не знаю. Сейчас я прошу тебя просто не доставлять проблем, ладно? Контролируй эту свою… тварь и слушай врача. — Олег потёр переносицу. — Пока он не позволит, я тебя из дома не выпущу. И никаких выходов в сеть, понял? У меня сейчас куча дел, ты даже не представляешь, сколько из-за тебя геморроя, сколько сил и денег пришлось вбухать.
Сергей кивнул. В груди сделалось холодно и пусто. Он ощущал близость зыбучих песков, видел, как по стенам расползаются тени-перья, но был ещё один важный вопрос.
— Что с «Вместе»?
— На клочки разорвали, вроде бы. Я не вдавался. Видел новость, что с рекламой всё плохо и убрали бесплатный контент. Говорят, не протянет и полгода.
Сергей кивнул снова. Это было просто. Просто движение, сокращение мышц, короткий нервный импульс. Очень хотелось уткнуться лицом в серую стену, отвернуться, но нельзя было шевелить рукой с катетером. Он лёг на бок. Услышал, как Олег ушёл, хлопнув дверью. Олег был зол. Разочарован. А ещё он был жив, и это главное.
Темнота вновь впилась в тело, проткнула, как стальными крюками, потащила вниз и швырнула на что-то колючее. На песок. На берег, усыпанный костями. О тёмные острые скалы билась река, чёрно-белая, будто из гравюр Гюстава Доре, и в мутной грязной воде Сергей увидел своё отражение. Плоское и яркое, словно нарисованное, оно сверкнуло яростными голубыми глазами, поманило ближе. Сергей наклонился, и отражение впилось в его губы, вгрызлось клыками, кровь залила подбородок. Он не шелохнулся. Пусть сожрёт. Пусть.
Потом слух вернулся. Вернулся шелест перьев, вернулся запах травы, которым тянуло из окна, вернулось ощущение мягкой подушки под щекой, и Сергей натянул одеяло на голову.
— Заткнись, — прошептал он. — Заткнись, заткнись…
Демон смеялся. Он был повсюду: вокруг, внутри. Сергей со стоном сел на постели, игла больно шевельнулась в вене.
— Я же говорил, что мы выберемся, — сказала тварь. — И отсюда мы выберемся тоже.
— Если ты причинишь вред Олегу…
От прошлой жизни осталась привычка говорить правильными фразами, и он цеплялся за неё как за соломинку.
— Твой Олег никогда не существовал! — Демон соткался из мрака, уселся Сергею на бёдра, придавил к месту, будто сонный паралич. — Он убийца, лицемерный ублюдок! Как он смеет?! Скольких он сам убил, сколько женщин, сколько детей?!
— Врёшь!.. Он же писал мне!..
— ...что занят переговорами? Он лжец. Злобное ничтожество. Он всегда тебя обманывал, всегда боялся и презирал, потому что ты всегда был умнее, успешнее. Он никогда не мог тебя понять, он слишком тупой, слишком приземлённый. Ты ему не нужен, а он не нужен тебе, вы слишком разные… — Демон наклонился ближе, и рыжие пряди скользнули по щекам Сергея. — У тебя есть только я. Я твой лучший друг и твой защитник. Я по-настоящему люблю тебя.
Это иллюзия. Просто иллюзия, больная фантазия. Не надо с ней говорить, не надо вестись на провокации, только игнорировать, игнорировать…
Сергей спустил непослушные ноги с кровати, вырвал иглу из вены, попытался встать и сразу упал — колени подкосились. Ноги были слабые, отёкшие. Не его ноги.
— Башни твоей больше нет, — шипел демон. — И твоё тело тебя не слушается. Ты ничего без меня не сможешь!
Нет.
Неправда.
Сергей подтянулся, снова забрался назад в постель — локти тряслись от усилия. Чёрт!..
Вспыхнул свет. Парень вошёл в комнату — босиком, без рубашки, длинная цепочка с какой-то блямбой на груди, волосы взлохмаченные. Быстро посмотрел на Сергея и, выставив перед собой раскрытые ладони, произнёс:
— Я просто перебинтую. Можно?
Сергей опустил взгляд. Из вены хлестало. Кожа разорвалась — бледная, тонкая, будто пергаментная бумага. Простыни заляпало красным, у кровати натекала лужица, а тошнота вновь подкатила к горлу. Смешно. Смешно и лицемерно ему бояться крови…
От чужих прикосновений бежали мерзкие мелкие мурашки, но Сергей сжал зубы и терпел, пока парень обматывал его руку бинтом.
— Не туго?
— Нет. Спасибо.
Парень улыбнулся, и Сергей не выдержал — повернул голову, чтобы посмотреть, кому предназначена эта тёплая нежная улыбка. Но увидел только стену и тёмное звездное небо за окном. Низко висела круглая луна, ветер шелестел листвой, стрекотали сверчки — вечер был мирный, как с картинки.
— Надо сменить постель, — сказал парень. — Встать сможешь?
Он подкатил коляску, будто из теней вытащил — Сергей раньше её не замечал. Не замечал, что комната совсем не похожа на палату с мягкими стенами: есть шкаф, тумбочка, стол, на котором блистеры с таблетками и белая пластмассовая посуда…
Перед глазами плыло. Каждое движение отдавалось острой колючей болью в позвоночнике, но Сергей смог перебраться в коляску сам, опустил руки на подлокотники, откинул голову на высокую спинку. Ноги свело судорогой, задрожали пальцы. Никогда ещё не был таким беспомощным. Как инвалид. Чем его пичкал Рубинштейн?..
— Ты поправишься, — сказал демон в его голове. — Мы оба.
Сергей разлепил веки.
Парень сидел рядом, в изголовье чистой постели, и что-то набирал в смартфоне. Крови больше не было. На подоконнике появились часы, на тумбочке стоял поднос — бутылка, накрытая тарелка, стаканчики. За окном горел ярко-алый рассвет. Сколько времени прошло? И почему не пришли кошмары?
— Проснулся? — Парень подал руку, чтобы помочь.
Бельё слабо пахло порошком, подушка нагрелась от солнца. Сергей с наслаждением опустился на неё, сделал глубокий вдох. От ощущения чистоты стало легче, даже в глазах посветлело. Почему в них вообще так темно?
— У тебя сильная интоксикация, — ответил ему парень, словно мысли прочёл. — Мы точно не знаем, какие препараты давали в больнице, в каких сочетаниях. В записях не всё. Но врач говорит, самое опасное позади.
— Спасибо, — пробормотал Сергей
Было неловко. Как ни пытался, он не мог вспомнить имя своего помощника. Не мог вспомнить, что было несколько дней назад, сразу после побега, и что говорила его губами та тварь…
— Позавтракаешь? — спросил парень.
— Нет. Не сейчас. Где мы?..
Ответ утонул в грохоте. Под веками запрыгали цветные точки, в ушах зашелестели перья, и Сергей услышал только конец фразы:
— …ближайший город в ста километрах.
Часы тикали слишком громко. Захотелось ударить кулаком, вышвырнуть в окно, уничтожить, но это было не его желание, чужое, и Сергей просто положил их циферблатом вниз.
— Прости. Я, наверно, ещё посплю.
Парень кивнул. Ушёл, осторожно прикрыв дверь — за тонкой стеной раздались его шаги, потом голос. Ему отвечал Олег, но различить слова Сергей не смог, в ушах снова рассыпался песок. Хватит. Заткнись. Сергей уставился в безоблачное голубое небо, проводил взглядом низко летавших ласточек. Ветер трепал листья старой яблони — на толстых ветвях среди зелени виднелись ярко-розовые цветки. У корней земля казалась жёлтой от одуванчиков.
На подоконнике замерли перья-тени, и Сергей напряжённо ждал, когда они нападут. Они ждали, когда он ослабит внимание. Минута ползла за минутой.
Когда тени стали длинными, тонкими, будто прутья решетки, под дерево прибежали дворняги. Они сели рядком и слились в мутный силуэт с тремя головами. Цербер?.. Сергей вздрогнул, вцепился в одеяло, но видение быстро рассеялось: парень вышел во двор, и собаки радостно подскочили, замотали тощими хвостами. Он пробормотал что-то ласковое, потрепал их по ушам, каждой дал кость — они благодарно скулили в ответ и ластились к рукам, будто домашние. Может, и правда домашние, люди ведь не только детей бросают…
Потом небо потемнело, начался дождь, над яблоней растянулась радуга. От свежего влажного воздуха закружилась голова — в Питере никогда такого не было.
— Может, хотя бы чай? — заглядывал в комнату парень.
Сергей качал головой. Его тошнило.
Дождь закончился, и в ветвях запрыгали и загалдели маленькие круглые птицы, похожие на рыжих воробьев. Когда стало темно, пение смолкло, на смену птицам пришли кузнечики. Распустились ароматные ночные цветы, названий которых Сергей не знал.
Никогда ещё он так долго не валялся без дела. Даже в выходные, даже начиная слепнуть от усталости, он созванивался с коллегами, планировал встречи, думал над обновлениями, слушал, как Марго зачитывает документы или аудиокниги, и корректировал её интонации…
Цветные пятна под веками закружились в воронке и распались на девять кругов. Потом растеклись холодной мёртвой водой. В ноздри ударила вонь стигийских болот, металлический запах кипящей крови, заорали гарпии, завыл ураган, раскалённые угли обожгли ступни.
Боттичелли. Инферно.
Сергей понимал, что спит, но больно было как наяву. Лучше бы ему никогда не видеть, не знать этих картин. Дурак. Всю жизнь пытался искусством оградить себя от грязи, а грязь притаилась у него внутри.
Что-то коснулось лодыжек, и Сергей медленно вернулся в свой мир. Солнечный луч полз по голеням, рассекая тени, — поднялся к коленям, потом к бёдрам и животу, потом к груди, широким золотым мазком лёг там, где сердце. Сергей погрузил в него ладонь, осязая нежное невесомое тепло. Пальцы закололо, будто от поцелуя.
Ночь кончилась.
Когда пришёл врач, Сергей уже мог сидеть, не дрожа от напряжения. Врач был невысокий, седой, совсем не похожий на Рубинштейна — не приказывал выпустить тварь, не скалил зубы в злой ухмылке, не смеялся. Он задавал вопросы вежливо и корректно и не торопил, пока Сергей заикался, путаясь в воспоминаниях… Когда, улыбнувшись на прощание, он пообещал, что всё будет хорошо, Сергей вжался в стену и еще несколько минут вслушивался, ожидая подвоха.
Разве он заслужил такое обращение? Разве можно так обращаться с маньяком, безумцем и террористом? Разве так их лечат?..
— Конечно нет!
Демон висел под потолком, будто огромный крылатый паук.
— Ты просто подопытная крыса. Был и будешь. Поманили лаской, и вот ты уже готов делать всё что велят, да, наивный дурак? Как низко ты себя ценишь, глупая брошенная дворняжка.
— Мне не нужна твоя помощь, — пробормотал Сергей, закрывая уши. — Твоя защита мне не нужна, ты мне не нужен, не нужен…
— А кто тебя защитит? У тебя ведь никого нет!
Сергей огляделся. Нужно было срочно за что-то зацепиться, отвлечься, найти реальное, настоящее. На тумбочке была тарелка с фруктами, бутылка с водой и пачка салфеток. А ещё была книга. Схватив её, Сергей открыл первую страницу — «Сборник рассказов», Антон Павлович Чехов, — и впился глазами в строчки. В голове щёлкнуло. Антон. Точно. Так звали парня-помощника, он ведь представлялся…
— Олег ему платит, вот и всё, — прошипел демон. — Ты никому не нужен, им на тебя плевать! Передай мне контроль, и я выведу нас отсюда. Ты боишься, ты растерян, но я знаю, что делать!
Как странно. Раньше он не просил. Раньше брал, не спрашивая.
— Так-то ты помогаешь! Твой план для нас кончился тюрьмой и психушкой!
— И что? — Демон обжигал ухо горячим нечеловеческим дыханием, впивался в спину острыми когтями. — Тот мент виноват. Но я с ним разберусь, он ещё пожалеет…
Строчки расплывались, смысл слов ускользал.
— Нет. Нет, ты плохой помощник. Худший. Убирайся!
Янтарные глаза вспыхнули совсем рядом, расправились черные крылья, тьма тяжёлым плотным коконом опустилась на плечи… А потом демон исчез.
Неужели получилось? Он сдался? Понял?..
Что-то впилось в горло, и Сергей выронил книгу.
— Я всё, что у тебя есть! — Лапа чудища сжалась сильнее. — Неблагодарный осёл! Ласки тебе захотелось, да? Я выпотрошу твоего Олега, Антона и этого тупоголового врача, запеку их с яблоками и сожру. А ты будешь наслаждаться ужином вместе со мной. Видишь, какой я ласковый?!
Сергей упал на подушки, судорожно хватая воздух раскрытым ртом. Сердце колотилось, руки тряслись, желудок подпрыгнул к горлу. Нет, ни за что, он не может сдаться, лучше сдохнуть, лучше вспороть себе вены той иглой из катетера, лучше…
Раздался стук, и Сергей торопливо вытер лицо. Нельзя реветь перед Олегом, нельзя разочаровывать его ещё сильнее. Но в комнату вошел Антон… и осмотрелся так, будто мог увидеть тварь.
— Всё нормально?
— Нормально.
— Если нужна помощь…
— Я же сказал! — Он не собирался кричать, от стыда сразу загорелись щеки.— Прости. Кошмар приснился. Уже всё хорошо.
Антон кивнул и, жестом спросив разрешения, сел в изножье постели. Заметил книгу, поднял с пола.
— Не понравилось? Я думал, смешные рассказы сейчас самое то.
— Данте сейчас самое то.
— Вряд ли он избавит тебя от кошмаров.
— Просто… глаза болят. Плохо вижу.
Антон погладил твердую обложку, нежно, как тех дворняг… ещё на что-то было похоже.
— Я читал Чехова в детстве. Уже не помню, что именно, помню только двойку за сочинение. Я вроде неправильно понял, что хотел сказать автор, там был какой-то луч света…
— …в тёмном царстве? Это по Островскому.
Антон усмехнулся.
— Точно. Ну, двоек у меня хватало, мне не нравилось рассказывать учительнице, что я как понял. И повторять слова было нельзя, приходилось синонимы искать.
Сергей почувствовал, как уголки губ ползут вверх. У него проблем с синонимами не было. И мнением он делиться любил, спорил с преподавателями, в библиотеке искал доказательства своей правоты и вываливал их на уроке, и страницы его дневника были исписаны красной ручкой, а воспитатели никак не могли его воспитать. Сейчас-то бывшие учителя зовут его отличником, послушным мальчиком, просто умницей…
Нет. Стоп. Как теперь они его зовут?
— Это проблема многих постсоветских школ. Стереотипизация мышления.
— Как насчёт сделки? — Антон раскрыл книгу. — Ты ешь, а я тебе читаю?
— Серьёзно?
— Если пить таблетки натощак, будет гастрит.
— У меня давно гастрит.
— Ну тогда язва. — Он подмигнул. — Так что?
Антон улыбался искренне, мягко и, кажется, совсем не пытался обидеть. Он — Сергей замялся, подбирая нужное слово, — внушал доверие?..
В штате «Вместе» было много харизматиков. Такие люди умели расположить к себе, привлечь, и благодаря им глава компании лично вёл только самые важные презентации.
— Я понимаю, что Олег попросил тебя следить. Помогать, — осторожно начал Сергей. — Но я не ребенок. Уговаривать меня не нужно.
— Прости, я не хотел…
— Хотя слушать мне нравится. Читай.
Первая ложка риса с овощами встала в горле. Спазмы были болезненными, долгими и безрезультатными: кажется, в желудке даже желудочного сока не осталось. Но пока Сергея рвало, Антон шутил про свои кулинарные умения, и тело постепенно успокоилось, перестало выворачивать себя наизнанку. Со второй попытки оно даже смирилось с пищей — Сергей глотал быстро, не жуя, горькой казалась даже вода, а таблетки отдавали кислятиной.
Антон открыл книгу:
— «Иван Иваныч Лапкин, молодой человек приятной наружности, и Анна Семеновна Замблицкая, молодая девушка со вздернутым носиком, спустились вниз по крутому берегу и уселись на скамеечке»…
Читал он не так идеально, как Марго. Иногда, увлёкшись, не проговаривал слова, спотыкался, опускал интонацию где не следовало. Когда рассказ о счастливых влюблённых закончился, Антон прикусил нижнюю губу, и от его глаз разбежались тонкие морщины. Не выдержав, он рассмеялся, и Сергей рассмеялся с ним вместе.
— Прости, я тот ещё чтец.
— Да нет. Здорово. Я уже забыл, как это…
— Чехов?
— Смеяться… — Сергей запнулся. — Ну да. И Чехов тоже. Я вообще в больнице ни с кем, кроме Рубинштейна, не говорил. Мне иногда казалось, что я разучился…
Сергей замолчал. С чего он вообще разоткровенничался? Антон, конечно, был к нему добр, но подозрительная тварь внутри Сергея нашёптывала голосом воспитательницы из детства: «не доверяй незнакомцам».
— Ладно. — Антон поднялся, будто ощутил его настроение. — Врач велел тебе больше спать, но зови, если что. Я рядом.
— Да, хорошо. Спасибо.
Оставшись один, Сергей подтянул колени к груди и уткнулся в них лбом.
«Я рядом».
Марго так не говорила. Он её так не программировал. Она и не могла быть по-настоящему рядом, его единственная подруга и собеседница, не могла его предостеречь, остановить…
Сергей приложился лбом о твердое колено, ещё и ещё раз. Хватит, хватит себя жалеть! Он медленно встал, держась за стену, и сделал несколько шагов. Нужно двигаться. Разгонять кровь, пробуждать нервные импульсы в мозгах. Не думать о прошлом, не поддаваться страху и злости, не свихнуться снова…
Раньше, когда бывало плохо, он доставал письма Олега — бумажные, настоящие — и кончиками пальцев водил по размашистым строчкам, будто так мог ощутить тепло. Олег мало говорил о службе, многие его задания были секретными. А ещё он никогда не описывал жестокие подробности, не упоминал о крови и смертях. Зато он часто рассказывал про местные обычаи, легенды, людей, которых встречал: «Видел сегодня свадьбу. Жених с невестой шли друг к другу под барабанный бой, а торт они разрезали мечом». Сергей читал его письма взахлёб, не задавая лишних вопросов. Сергей хотел быть для него миром и покоем, тем маяком, к которому всегда можно вернуться и к которому хочется вернуться из самой страшной войны…
А теперь он сам стал войной.
Нужно будет попросить прощения. Пусть Олег изменился за последний год, но это все ещё тот человек, с которым Сергей сидел в приюте в библиотеке до поздней ночи, чтобы обломать противного препода; тот человек, с которым прятался на крыше от злых воспиталок; тот, с которым воровал груши в соседнем дворе. Лучший друг. Единственный. Нужно поговорить, и он простит. Поймёт.
Сергей перевёл взгляд в окно, вдохнул сладкий аромат. Под палящим полуденным солнцем цвела яблоня, на нежно-розовых цветах блестела влага. Вокруг жужжали шмели и парами кружили белокрылые бабочки. Сергей постарался запомнить их цвет, движение и форму, зафиксировать на обратной стороне век — только маленькие капустницы могли соперничать с гениальным «Инферно» Боттичелли.

Олег пришёл ночью. В его пальцах снова дымилась сигарета, а круги под глазами стали темнее. Дым полз по комнате, колючей горечью застревал в горле, и Сергей закашлялся.
— Врач говорит, ты всё ещё бредишь.
— Мне лучше. Второй личности теперь нужно моё согласие, и я могу ей сопротивляться, не то что раньше…
— Ты разговариваешь с чёртом в башке.
— Но сейчас всё иначе, сейчас он отдельно от меня, он…
Олег отвернулся, сделал затяжку. То ли не верил, то ли ему было не интересно.
— У меня есть деньги в офшорах, — перевёл Сергей тему. — Я возмещу тебе все убытки. Дай мне выйти в сеть.
— Чтобы ты спалил базу?
— Нет! Я же не…
В глазах Олега отразился алый огонёк сигареты.
— Эта твоя зараза может вылезти в любой момент. Уж прости, но я не стану рисковать. Пока врач не скажет, что ты стабилен, ты будешь послушно сидеть в комнате и есть колёса.
Сергей опёрся на руки, глубоко вдохнул, пытаясь встать. Мышцы были тяжёлыми, непослушными.
— Антон твой друг? Ему можно доверять?
— Он умеет держать язык за зубами и ухаживать за инвалидами. Большего от него я не требовал.
Сергей подался вперёд снова, и в этот раз колени разогнулись. Ноги прошибло тысячей мелких иголок, заныла спина, но он заставил себя подняться. Рядом с Олегом становилось больнее, будто что-то давило на плечи… Наверное, чувство вины.
— Прости. Мне жаль, что от меня столько проблем. И я очень тебе благодарен. Я буду делать всё, что велит врач, я буду нормальным, как прежде. — На последнем шаге бёдра свело судорогой, Сергей вцепился в плечи Олега, уткнулся лицом в широкую грудь, обнимая, как давно мечтал. — Я безумно по тебе скучал…
Удар был несильным, но Сергею хватило — он упал, приложился спиной о коляску, стукнулся макушкой о подлокотник.
— Не прикасайся! — Олег бросил сигарету на пол, задавил носком ботинка. — Ты никогда не будешь нормальным! Знаю я, как ты скучал. Твоя вторая личность рассказала, что ты делал. Со мной. Блядь, я не хотел это знать!
Он вышел, хлопнув дверью, но Сергей почти не слышал. В ушах завыла полицейская сирена, затрещало пламя, заиграла волынка. Он попытался вцепиться в коляску, но только оттолкнул её. Рядом не осталось ничего, за что можно держаться. Ладони бессильно упали на пол и налились свинцом.
— Достойный человек, — рассмеялся демон. — Ещё и гомофоб. Как будто он не знал, что ты… Может, поэтому и сбежал? Трус! Ну и стоило его ждать?
— Это ты виноват, — прошептал Сергей. — Ты его напугал. Ты всё отобрал у меня, даже друга…
— Я ему объясню! — Демон поднял сигарету, и она снова зажглась в острых когтях, огонь засиял на чёрных перьях. — «Я по-дружески дрочил на твою фотку, мечтал сосать твой член, в жопу тебя ебать и свою подставлять исключительно по-дружески. И вообще, дружбу сексом не испортишь!»
Пошлые слова сыпались и сыпались из клыкастой пасти, но Сергей больше их не понимал, он невидяще уставился в темноту. Он потерял будущее, потерял «Вместе», разум тоже потерял. Он был уверен, что дружбу с Олегом не потеряет никогда, но Олег посмотрел на него, будто на грязь, на что-то больное и отвратительное, противоестественное…
Это тварь. Тварь преподнесла всё в самом омерзительном свете.
— Я же говорил. — Она выдохнула ему в лицо едкий дым. — Твоего прекрасного Олега нет и не было. Никогда. А я был, и я дал тебе всё. Ты ведь поэтому так легко поверил мне, правда? Я отличался от твоего дружка, но ты так сильно его хотел… Так что хватит переоценивать его значимость, пора идти дальше!
Бред. Неправда. Поверил, потому что Олег был живым, был цел, здоров, был рядом, пусть и…
Нет, нет, нельзя вестись на провокацию. Нельзя отвечать. Нельзя.
Сергей молчал. Пески рассыпались в ушах. Он не знал, сколько времени прошло. Он пребывал между сном и явью в странном безразличном отупении, а демон кружил вокруг и бросался насмешками, будто камнями. Выдергивал воспоминания по одному, извращал, выворачивал наизнанку снова и снова.
Потом начало светать. Сергей поднял глаза.
На верхнем этаже башни были панорамные окна, высокие, до потолка. За ними простирался шумный, сверкающий огнями Питер, но низкое небо давило на город, приглушало краски. В последний год, кажется, тучи слиплись в непроницаемый серый монолит, и солнце совсем не касалось скульптур и барельефа, не подсвечивало рыжие волосы Венеры.
Сейчас из мрака появилась коляска — оказывается, она была совсем недалеко, только руку протяни. Ярко-жёлтый луч скользнул по книге — заблестело имя автора, выведенное золотом, — и тонкой бледной полосой упал в ладонь Сергея. Он сжал кулак. Вцепился, ощущая тепло почти физически. На онемевших ногах добрался до постели, накрыл ладонью сборник рассказов, будто библию, и погладил острый твёрдый уголок. Выпрямил колени, подвигал пальцами, ещё и ещё раз, дожидаясь, когда кровь побежит щекотными мурашками. Боль медленно отступала. Сергей натянул ворот майки выше, пряча синяк — по плечу расползлась уродливая багровая клякса.
— Доброе утро, — постучался Антон.
В руках у него был поднос с завтраком и новая пачка таблеток. Его короткие волосы торчали в стороны, будто неровные штрихи, и Сергею захотелось пригладить их ладонью.
— Доброе.
Он проглотил лекарства. Жадно отхлебнул кофе с молоком, вдыхая сладкий аромат, ощущая, как тепло растекается по горлу. На тарелке были блины со сгущенкой, Сергей усмехнулся — ожившее воспоминание из детства.
Снаружи шелестели листья. На стекло уселась крупная капустница и важно водила усами, будто с чем-то соглашалась.
— Кто выбирал пейзаж? — спросил Сергей, указав на окно. — Он такой... терапевтический. Хоть сейчас на холст.
— Мне тоже понравилось. В жизни столько бабочек не видел.
Сергей кивнул, их мысли снова совпали.
— И Чехов нравится, — добавил он. — Действует лучше любых капельниц.
— Сила искусства?
— Может быть. Не смейся, я как-то в серьезном исследовании читал, что музыкой Моцарта пытались остановить развитие раковых клеток.
— Успешно?
— Нет, но сам факт.
Антон понял намёк, взял книгу и прочистил горло, открывая новый рассказ. Сергей прижал к себе круглую горячую чашку. Он не спал целую ночь, но не ощущал ни усталости, ни разбитости, только жадное желание — слушать. В низком бархатном голосе Антона было что-то магическое.
— «В больничном дворе стоит небольшой флигель, окружённый целым лесом репейника, крапивы и дикой конопли…»
Антон старался. Выговаривал каждое слово, не ошибался в ударениях и соблюдал логические паузы — он без подсказки понял вчерашние ошибки, и Сергей поймал себя на желании поставить ему лайк.
— «…в комнате стоят кровати, привинченные к полу. На них сидят и лежат люди в синих больничных халатах и по-старинному в колпаках. Это — сумасшедшие…»
Остановившись, Антон быстро перелистнул страницу.
— Давай другой?
— Нет, я втянулся.
Он послушно продолжил, но его голос больше не звучал так уверенно. В повести было девятнадцать глав, и после каждой он останавливался, будто ждал, что Сергей передумает.
Сергей не передумал.
Главный герой — врач местной больницы, человек умный и сострадательный, но слабовольный и потому несчастный, — в конце истории сам умирал в палате для душевнобольных. Когда Антон произнёс последнюю строку, про похороны, повисло неловкое молчание. Он отложил книгу на подоконник. Золотые буквы вновь засияли на солнце.
— Я совсем забыл, каким мрачным бывает Чехов. Хотел тебя отвлечь, называется… Извини.
— Ты отвлёк. — Сергей усмехнулся. — Делаешь что-то или ничего не делаешь, всё равно в дурку попадешь. Хотя, мне на несправедливость жаловаться нельзя. Разве что…
— Рубинштейн, — закончил за него Антон, неловко отвёл взгляд и потёр переносицу, будто был виноват. — Не думай об этом психопате, он своё получил. Как твои глаза? Я наткнулся на одну статью, про «Вместе». Посмотришь?
Он протянул смартфон, и у Сергея задрожали руки, ладони мгновенно вспотели. Антон открыл страницу на новостном сайте, в заголовке было: «Вместе к новому будущему», и Сергей жадно впился в экран. Кажется, он ни разу в жизни не читал так быстро.
Соцсеть не умерла. Среди управленцев появилось много новых имен, но костяк креативной команды остался. Изменился дизайн, изменились названия, стало больше благотворительных программ — кризис-менеджеры спешили очистить репутацию компании, — но остались люди, которые разделяли идею Сергея, которых он сам набирал. Автор статьи был уверен, что после резкого падения акций соцсеть вновь наберёт обороты и через год-два вернётся к прошлым показателям. Конечно, не все соглашались с его прогнозами, но!..
— О твоём побеге никто не знает, власти решили держать его в тайне, — сказал Антон, заглянув через плечо, и потянулся к экрану. — В комментариях чушь, не листай, лучше…
Конечно, Сергей открыл комментарии, даже перешёл на форум. Сообщений от сторонников Чумного Доктора не было — по правилам их удаляли сразу, — зато были сотни нецензурных стишков и песен, мемов и коллажей. Голову Сергея Разумовского, кажется, прилепили ко всем порно-роликам на свете, тред полыхал красным от плашек 18+.
— Столько талантливых людей меня ненавидит. — Он усмехнулся, поймал настороженный взгляд Антона и добавил: — Не волнуйся, комменты в сети меня не триггерят. Если бы я на них реагировал, то давно бы…
— Свихнулся?
Именно. Именно это Сергей и думал сказать, и споткнулся, едва не рассмеявшись в голос. Антон улыбнулся в ответ, но смотрел всё равно печально. От его тела шло слабое тепло, он пахнул по-домашнему, кофе и молоком, и Сергей сам не заметил, как придвинулся ближе. В интернате никогда так не пахло. В башне тоже — благодаря фильтрам запахов не было вообще, и Сергей сам не понял, почему подумал про дом.
— Многие потеряли близких, — сказал он. — Пострадали сами. Их ненависть мне понятна. Главное, что никто не обвиняет сотрудников «Вместе», не призывает бойкотировать соцсеть…
— Ты знаешь, что проект судебной реформы уже на рассмотрении?
— Знаю. Медсёстры шептались. Но мне нечем гордиться, цель не оправдывает средства, а то, знаешь, в опытах нацистов тоже много полезного нашли. — Сергей вернул телефон, читать дальше не хотелось. — Это, наверно, эгоистично, но больше всего я боялся, что убил свой проект. Это ведь дело не только моей жизни. Работа целой команды прекрасных, умных людей. Я обещал им лучшее будущее, а сам…
— Помнишь, ты на презентации говорил, что «Вместе» это идея, а идеи…
— Неубиваемы.
Сергей помнил. Он повернул голову и почти столкнулся с Антоном нос к носу. Всмотрелся в его лицо, внимательно, будто впервые. Высокий лоб, мужественные черты. Красивое, гармоничное. Умное. Сергей бы запомнил.
— Ты был на моих презентациях?
— Онлайн только. Не мог в реале прийти. Но я всё видел, так что можно считать, что я твой большой фанат.
Щеки запылали, и Сергей отвернулся. Раньше у него хватало фанатов и единомышленников, но никто не стал по-настоящему близким. А ведь будь рядом не только безропотная неживая Марго…
— Антон, — пробормотал Сергей, — можно личный вопрос?
— Можно.
— Во время погромов у тебя никто не пострадал?
Бестактно. Глупо. Как нарисовать мишень себе на лбу и сказать: стреляй.
— Кое-кто пострадал.
— Мне… мне очень жаль. Прости.
Дурацкий вопрос, дурацкие извинения, зачем вообще спросил, дурак!..
В тишине было слышно, как пели птицы. Они пели с самого рассвета, им всё было нипочём, кто там пострадал, кто сгорел живьём, кого придавило куском арматуры после взрыва. У стекла вертелась заблудшая оса, и Сергей махнул ладонью, прогоняя её на улицу. Ладонь тряслась.
— Ты не хочешь мне отомстить?
— Тебе? Нет. Болезнь есть болезнь.
— Люди в комментариях так не думают.
Всё-таки вырвалось. Всё-таки не получилось сохранить невозмутимый вид, и в носу снова щиплет, хотя ведь знаешь, что на свете полно дураков, им не объяснишь…
Антон поймал его руку своей — это было лёгкое неплотное прикосновение, но Сергей замер. Его накрыло, как антишоковым одеялом в фильмах.
— Ты не должен отвечать за преступления, которых не совершал. Толпа мечтает о твоей смерти, но это не вернёт их близких, не исцелит раненых. А вот если ты будешь жив — ты сможешь помочь. Ты ведь этого хочешь?
Сергей сглотнул. Сердце колотилось в ушах и мешало слушать, голос хрипел.
— У меня не получится.
— Получится.
— Но люди…
— Большинство людей идиоты. — Антон снова прочёл его мысли, сжал пальцы крепче. — Ты сам знаешь. Стереотипизация мышления.
— Я… — Он неловко отодвинулся, и Антон сразу отпустил его пальцы. — Прости… Спасибо.
Ничего лучше придумать не смог. В мозгах будто та обезьянка с барабанами поселилась, а по коже, от ладони и вверх, до самого сердца, бежали мурашки, и отодвигаться совсем не хотелось.
Издалека донёсся собачий лай — громкий, резкий. В кармане Антона завибрировал телефон. Взглянув на экран, он сказал:
— Нас нашли. Уходим.
Сергей схватил книгу, адреналин ударил в голову, тело вдруг стало легкое, подвижное. Он набросил куртку и вместе с Антоном быстро вышел наружу. Услышал гул мотора, потом грохот — перевернулось что-то большое и тяжёлое.
Антон подмигнул. Он совсем не боялся.
— Сюрприз для незваных гостей.
В его ладони, которой он минуту назад нежно сжимал пальцы Сергея, теперь был пистолет. Он отдал ключи и велел:
— Давай в гараж, жди там.
Сам замер на месте. Две капустницы вертелись над его головой, наверное, учуяли сладкий запах.
Когда Антон выстрелил, бабочки бросились врассыпную. Завизжали тормоза. Чёрный джип занесло, с громким треском он врезался в яблоню, и его обсыпало розовыми лепестками. Кто-то закричал, распахнулись двери. Антон выстрелил снова.
Сергей бросился к гаражу и забрался в автомобиль, положил книгу на сиденье. Закрыл руками лицо. Сердце колотилось в висках, кожа покрылась холодным мерзким потом.
Кто это? Явно не полиция, машины без мигалок, внедорожники, тонированные, как из боевиков. Наёмники? За его голову назначили награду? Конечно назначили, он же всю элиту Питера перепугал!..
Было тихо, даже птицы смолкли. Только у лобового стекла вертелся комар, пищал на одной высокой унылой ноте. Минута шла за минутой, Антон не возвращался… А если его убили? Ранили? Он один, а врагов сколько? И где Олег, а если его тоже нашли… Сергей не мог ждать, не мог сидеть на месте, не мог думать, что кто-то снова из-за него умрёт. Он вышел из машины и осторожно выглянул во двор. С дерева всё ещё падали лепестки — медленно кружили в воздухе, утопали в густом сизом дыму, который валил из-под капота джипа. У переднего колеса, сжавшись в комок, лежал мужчина. Вокруг растекалась лужа крови. Мёртв? Нет, кажется, ещё дышит… Вдалеке Сергей заметил другой автомобиль, светлый, перевёрнутый вверх тормашками. Это с ним случился «сюрприз»?.. Людей видно не было. Пригнувшись, Сергей бесшумно пробрался к дому, посмотрел в окно на кухне. Пусто…
Кто-то схватил его за локоть, к шее прижалось холодное острие.
— Не дёргайся, — прошипели в ухо.
Враг тяжело дышал и припадал на одну ногу. Ранен. Сергей осторожно поднял ладони, левой медленно потянулся к груди, будто там был карман, и затараторил:
— Тебе нужны деньги? Я дам тебе больше, чем твой заказчик, здесь у меня…
«Правую сожми, как крюк, — зазвучал в голове голос из далёкого прошлого. — Напряги сильнее. Да, вот так. Теперь сбей ею вооружённую руку. Теперь обеими руками притяни к себе, чтобы нож был крепко прижат к твоей груди. Принцип всегда один: обезоружить и контратаковать. Хорошо. А теперь поднырни под его локоть. Ты освободился, и ты держишь его руку. Сразу воткни нож ему в бок…»
Последнее Сергей делать не стал, быстро отскочил назад. Враг очухался, зарычал как зверь. Подался вперёд. И в то же мгновение рухнул, хватаясь за простреленное колено — голубые джинсы окрасились алым.
Антон подошёл ближе, направил пистолет ему в голову.
— Кто?
Жив, выдохнул Сергей. И кажется, цел.
— Я же велел в машине ждать, — прошептал Антон, не сводя оружия с противника.
Тот не мог ответить — беззвучно плакал, стиснув зубы. Лицо стало бледнее мела, чётко проступили желваки, глаза закатились. Антон сделал шаг, и на мгновение показалось, что он собирается наступить на раненое колено, но он только бросил на Сергея взгляд и не сдвинулся с места.
— В доме ещё двое валяются. Без сознания.
— Надо вызвать скорую, — попросил Сергей. — Они же кровью истекут.
Антон раздумывал долго, наверное, секунд десять. Потом потёр окровавленными пальцами переносицу, оставив на коже красный след. Убрал пистолет, поднял с земли нож и выдохнул:
— Ладно.
От смартфона, с которого набирали 103, пришлось избавиться.
В машине они молчали. Одну руку Антон держал на руле, второй быстро, не глядя, набивал сообщения на кнопочном телефоне. К его виску прилип маленький розовый лепесток, ещё несколько лежали на ручнике и креслах, на черном гладком пластике салона. Будто яркие мазки на монохромном рисунке.
Сергей смотрел в зеркало заднего вида — земля тоже была усыпана лепестками, дым почти рассеялся. Скоро ветер разгонит его совсем, освободит яблоню, там снова застрекочут те круглые маленькие не-воробьи.
Эта мысль внушала странное спокойствие.
— Ты зря высунулся, — сказал Антон. — Но из захвата хорошо вышел, молодец.
— Меня в детстве Олег учил. Я даже не знал, что до сих пор умею. — Он поймал на себе внимательный взгляд и добавил: — Всё нормально. Я толком и напугаться не успел. Я в адеквате.
На шоссе им встретилась машина скорой, обдала красно-синим светом мигалок. Потом Антон свернул, поехал по узкому ухабистому бездорожью, поднимая в воздух жёлтые облачка пыли. Вокруг были зелёные луга, усыпанные мелкими жёлтыми цветами. На горизонте небо темнело и обещало бурю. Антон вытащил из бардачка пачку сигарет, дождался разрешающего кивка. Мог не спрашивать.
— Спасибо, что согласился вызвать врачей. Я понимаю, те парни видели твоё лицо. Теперь будут тебя искать…
— Дело не в моём лице. — Антон выставил руку в открытое окно, так, что Сергей почти не чувствовал запах. — Но ты зря называешь их людьми. Ты разозлил абсолютно беспринципных подонков. Нам повезло, сейчас попались безмозглые новички, но другие… другие могут убить тебя, а могут пытать, медленно и мучительно. Отрезать язык, выколоть глаза, вырвать ногти. Ты даже не представляешь, сколько есть способов.
Сергей зябко поёжился, ощущая, как волоски на теле встают дыбом. Слова Антона, будто кадры из видео, сразу возникали в воображении, яркие и пугающие.
— Я не пытаюсь тебя напугать, — понял Антон его молчание. — Просто хочу, чтобы ты понимал, что на тебя точат зуб редкие уё… Прости.
Он несколько раз затянулся, выбросил сигарету и закрыл окно. Включил дворники, убирая со стекла первые капли: тёмно-фиолетовая туча почти добралась до машины.
Луга закончились. Начался редкий молодой лес — тонкие юные осины, берёзы с белоснежной корой, липы с пышными зелёными кронами. Ветер нещадно трепал их, и в воздухе кружили оторванные листья.
— Несколько лет назад леса сильно горели, — сказал Антон. — Потом…
— …новые посадили, — сказал Сергей. — Да, «Вместе» участвовала, я был волонтёром.
Антон улыбнулся.
— Твоя отзывчивость всегда меня восхищала.
— Это не отзывчивость, а чувство вины.
— Хм… — Он вдруг нахмурился, голос зазвучал ниже, мрачнее: — Так что, леса тоже ты?..
Сергей хотел ответить в том же тоне, серьезно, угрюмо, но было слишком сложно сдержать смех.
— Что с врачом, который мне помогал? Он в безопасности?
— В безопасности. Он умница, не волнуйся.
— А Олег?
— А Олег дурак, конечно.
Сергей ждал продолжения, но Антон больше ничего не добавил, только взглянул в зеркало и стряхнул лепесток с виска. Ещё несколько осталось у него в волосах.
Дождь заколотил громче, ударил мелкими блестящими льдинками.
— Олег мой друг, — сказал Сергей. — С детства. И он меня спас. Не только сейчас, вообще. Он так часто меня спасал… На самом деле он прекрасный человек, добрый и смелый.
«И я его люблю» — не прозвучало, но, наверное, было понятно. И пусть. Сергей никому никогда не говорил, а сейчас захотелось сказать. Хотя бы так.
Он обхватил себя за плечи, зябко поёжился, и Антон включил обогреватель.
— Ты не думал, — тихо ответил он, — что это ты на Олега влияешь? Делаешь его лучше?
Сергей покачал головой. Нет. Не думал. Он вообще больше не знал что думать и бездумно уставился в окно. К стеклу прилип берёзовый лист. Выросшие из пепла деревья дрожали и склонялись почти до земли, но не ломались, и Сергей не отрывал от них взгляда, будто мог набраться у них упрямства и смелости.
Когда они с Антоном добрались до места, стало совсем темно. Грохотал гром, вспыхивали молнии, дождь лил как из ведра. От машины пришлось бежать бегом. В доме Сергей сразу положил на стол книгу, которую всем телом укрывал от воды, стянул прилипшую майку и штаны, упал на старый продавленный диван. Голова кружилась, бессонная ночь давала о себе знать. Зуб на зуб не попадал. За несколько секунд он промок до нитки.
Антон щёлкнул кнопкой на электрическом чайнике.
— Горячей воды пока нет. — Он вытащил из шкафа плед и полотенце. — Я включу бойлер и смену одежды найду. Я тут. В соседней комнате. Ладно?
Сергей кивнул, быстро вытер волосы и озябшие руки, закутался в колючий верблюжий плед. Старый, наверное, советский ещё. В углу комнаты стоял небольшой холодильник, под которым натекла прозрачная лужица, рядом была газовая плита и телевизор с выпуклым экраном. На открытой полке в шкафу валялась одинокая пластмассовая ложка.
Снаружи опять полыхнуло, и Сергей вздрогнул. В детстве он боялся грозы — прятался, закрывал уши, трясся ночь напролёт. А потом появился Олег, и рядом с ним, сдержанным и смелым, бояться больше не хотелось.
Олег всегда был для него примером. Им нужно поговорить снова. Они поймут друг друга. Обязательно. Всегда ведь понимали.
Сергея взял книгу, тщательно вытер обложку — повезло, дождь почти не добрался, — и лёг, удобно вытянув ноги. Под потолком болталась лампочка, тихо умиротворяюще гудела, вокруг неё вертелись мотыльки. Сам потолок был деревянный, облепленный паутиной. Будто расписанный узорами. Красиво. Веки потяжелели, и Сергей почти задремал, когда ощутил прикосновение к щеке — осторожное, но настойчивое.
— Серёжа, я ведь запретил тебе брать телефон, правда?
Чёрный костюм Олега промок, с бороды и волос текло. От него снова сильно и горько несло табаком.
— Это из-за тебя вас нашли.
— Что? — Сергей попытался сесть, но ему не позволили, надавили на грудь тяжёлой сильной рукой. — Ты шутишь? Я же ничего…
Олег цокнул языком. Ледяные пальцы вновь скользнули по скуле, погладили.
— Антон тоже виноват. Но с этим идиотом, который не умеет слушаться приказов, я разобрался.
— Я не понимаю. Олег, я только новости…
— Не понимаешь. — Холодная ладонь спустилась на кадык. — Значит, твой разум опять тебя подводит? Я не удивлён. Я никогда не верил мозгоправам. Они только пиздеть горазды.
Сергей сглотнул. Попытался сесть ещё раз, но Олег схватил его за плечи и придавил к месту. Наклонился низко-низко, так, что длинная влажная борода защекотала подбородок.
— Тебя надо наказать. Это тебе поможет.
— Что?..
Он перевернул Сергея на живот быстро и легко, только диван жалобно скрипнул. Одна рука нажала между лопаток, другая стянула плед, опустилась на бедро, и Сергей застыл. Бред. Зачем? Отшлепать хочет?..
Нет. Нет, понял он спустя мгновение, когда скользкие пальцы втиснулись между ягодиц.
— Стой! Стой! Прекрати!
В рот воткнулось что-то солёное. Тряпка. Олег схватил его запястья, обездвижил, сам навалился сверху.
Быть не может.
Надо проснуться.
Не может быть.
— Чего ты мычишь? — Он воткнул пальцы глубже, раздвинул, жарко выдохнул в ухо. — Ты ведь этого хотел. Наслаждайся.
Нет. Не так.
— Уступи мне, — зашептал демон в голове. — Уступи, и я убью его.
Сергей уткнулся лбом в полотенце. По телу — от горла до ступней — бежали судороги, но вывернуться он не мог. Не мог шевельнуться. Нос заложило. Дышать, надо дышать.
— Уступи! Ладно, я не убью, просто вырублю, ну же, чего ты ждёшь, дай мне тебя защитить…
По бедрам потекло тёплое — наверное, кровь, — хотя боли Сергей не чувствовал. Чувствовал, как качается диван, когда Олег толкается внутрь, а ещё как пружина вновь впилась в ребро.
— Уступи!
Сергей стиснул солёную ткань зубами. Зажмурился. Это кошмар. Просто очередной кошмар. И боли нет, потому что всё ненастоящее…
Когда Олег, кончив, вышел и звонко поцеловал его в плечо, боль пришла. Сергей думал, что хуже быть не может, но от поцелуя стало хуже, невыносимо, невозможно, будто вырвали ногти, выкололи глаза, отрезали язык — все пытки разом. Сердце застряло где-то в горле, сведённом судорогой. Олег больше не держал, но пошевелиться Сергей не мог.
— Умница, — сказал Олег и потрепал по голове. — Душ пока холодный. Через часик сходишь.
Щёлкнул чайник. Вскипел. За окном снова громыхнуло. Из ванной донёсся звук льющейся воды. Сергей отмер, вытащил тряпку, опёрся на локти. Быстрее. Нужно встать. Добраться до машины. Ключи, кажется, остались внутри…
— Да что с тобой?! — взвыл демон.
Молния осветила его лицо — непроницаемо чёрные провалы глаз и раскрытая в оскале пасть со звериными клыками. Его трясло крупной заметной дрожью. Сергей ясно, как никогда, ощутил исходящее от него отчаяние. Чувство было одно на двоих
— Что ещё должно произойти?! Что?
Смотреть было больно. Отвечать было нельзя. Сергей наощупь нашарил спинку дивана и попробовал подняться.
— Идиот!
Мощные чёрные крылья распахнулись, отбросили стол и чайник, прибили к стене холодильник, газовую плиту и телевизор. Зазвенели осколки. Лампочка, вспыхнув, лопнула. Под ладонью Сергея зашуршал песок, растёкся, затянул внутрь. Сгусток мрака опустился на лицо, проник в рот и нос, стиснул шею.
— Клянусь, я пытался быть терпеливым! Но на этих новых лекарствах ты невыносим!
Ты умрёшь вместе со мной, подумал Сергей.
— Я вырублю тебя и спасу нас!
Дышать было нечем. В груди пылало, горло бестолково сокращалось, на тело улеглась плотная тяжёлая тьма — не двинешься. Песок проник в уши, плавился, трещал, внутри черепа жалобно, навзрыд завыла волынка, тысячью голосов заорали вороны, воткнулись в плоть крюками-клювами…
Нет. Нет. Это иллюзия. Это его тело. Его руки. Ему решать…
Правая нехотя откликнулась, неповоротливая, вялая. Сергей кое-как нашарил книгу, схватил, вслепую воткнул острый уголок обложки в темноту. Темнота взвыла. Предплечье прошибло болью. Книга упала, но Сергей ударил кулаком ещё раз и ещё…
— Тише, тише!
Его кулак поймали, мягко опустили вниз. Коснулись затылка осторожной тёплой ладонью, так, что нежные мурашки ринулись по спине. Помогли сесть, потащили вверх из вязкого непроглядного мрака, и воспоминанием прошибло как молнией — вот то первое солнечное прикосновение. Тот магический голос. Вот кто его вытащил из Босха, кто звал.
Перед глазами вспыхнул свет.
Лампочка всё так же болталась под потолком, громыхал гром, дождь лупил по крыше. Иллюзия. Всё было неправдой.
Олег был правдой, он был рядом — упал возле дивана на колени, вытащил из-под стола аптечку, взял левую ладонь Сергея, пробормотал:
— Всё в порядке. Всё нормально.
— Ты…
Кровь бежала тонкой струйкой. Сборник рассказов валялся на полу.
— Ничего страшного, не бойся, всё хорошо, — повторял Олег. — Царапина.
Телевизор, газовая плита и холодильник стояли на месте. Пластиковая ложка лежала на открытой полке.
Тьма было ненастоящей.
— Ты…
Олег протёр его кожу хлоргексидином, прижал ватный диск, чтобы остановить кровь, сказал:
— Прости, я не должен был от тебя отходить после этой перестрелки.
Сергей поймал его за кулон на длинной цепочке. Предательница-рука так болела, словно её стальным штырем проткнули, голова взрывалась, всё тело ныло, но всё равно хотелось смеяться.
— Это ты.
— Что?..
Сергей притянул его ближе, уткнулся в шею, вдохнул знакомый родной запах и назвал впервые по-настоящему:
— Олег.
Олег выдохнул, обнял в ответ, погладил по спине.
— Врач говорил, что ты начнёшь меня узнавать. Значит, таблетки работают, лечение верное.
— Почему ты не сказал, почему ты…
Сергей захлёбывался словами. Он вцепился в Олега всеми пальцами, прижался лбом и носом, сжал зубами толстую ткань байки на плече, ощутил на языке цветочный лепесток и быстро его проглотил.
— Я пытался тебе сказать, — ответил Олег. Его широкая тёплая ладонь снова и снова поднималась к затылку, а потом нежно спускалась по позвонкам к пояснице. — Но ты не слышал. И врач велел не спорить, всему своё время… Ну тише, тише, сокровище моё, всё нормально, всё будет хорошо. Хочешь рассказать, что видел?
Сергей покачал головой. Не расскажет. Ни за что. Не сейчас. Демон исчез и не появится, не посмеет, пока Олег рядом.
— Я посылал тебе письмо осенью. И потом ещё несколько. Я там… Ты помнишь?
Сергей не помнил. Лицо снова стало мокрым от слез.
— Наверно, тварь их… — голос захрипел, сорвался.
— Уничтожила? — понял его Олег, как всегда понимал.
— Да. Да. Прости, я всё реву, как трёхлетка.
— Если бы со мной такое случилось, я бы тоже ревел.
Это была неправда. Олег никогда не плакал, даже в детстве, даже если дрался со старшими мальчишками и они ломали ему пальцы и нос. Но от его слов всё равно стало легче.
— У нас три часа до вылета, паспорта будут новые. — Олег попытался мягко отстраниться. Сергей не отпустил, вжался в его грудь своей, обнаженной, и тогда Олег одной рукой натянул плед на его плечи. — Есть несколько хороших клиник в Европе, ты сам выберешь, какая больше понравится. Я буду рядом. Родственникам там можно посещать каждый день. И даже оставаться ночью.
Сергей кивнул. От облегчения он едва мог соображать, но был один важный, срочный, самый главный вопрос, и Сергей вытащил его из спутанного комка мыслей и заговорил так быстро, как мог:
— Я не знаю, что та тварь несла, какие гадости, но, пожалуйста, не верь ей, я бы никогда…
Что никогда? Никогда бы не стал настаивать? Требовать?..
Мысль потерялась. Он замолчал. Он не мог подобрать слов, всё было не то, бесцеремонно, глупо и беспомощно. Он прижался к шее Олега ухом, чтобы найти подсказку. Пульс колотился громко, заполошно, как…
— У тебя сердце стучит как барабан, — выдохнул Сергей.
— Да. — Олег улыбнулся. — Только торта и меча нет. Обойдёмся?
Его колючая щека прижалась к скуле, а мягкие губы — к виску. Сергей закрыл глаза.
Песок он больше не слышал.

Анон · 2021-09-06 15:39:35

Внезапно я воскурил старую тредовскую заявку

▼Скрытый текст⬍

И у меня написалось, весьма отдалённо в итоге, но заявка держалась в голове

Так что вот:
Сероволки, преканон, пвп, первый раз, Олег снизу. Штампы, уши авторских хедканонов, настоящее время, невычитано, ~1600 слов.

▼Скрытый текст⬍

Олег успел разобрать диван и расправить постель, пока Серёжа был в душе. Это ощущается таким правильным, таким домашнее-уютным, что Серёжа аж зажмуривается ненадолго, переживая приступ какого-то совершенно дурацкого восторга. Их самостоятельной жизни вне стен детдома, в маленькой съёмной убитой однушке, всего лишь неделя, совместный быт пока ещё вызывает чувство эйфории. Они совсем взрослые, они вместе и они одни здесь. Никто не вломится в комнату, не пройдёт мимо по коридору, заглядывая в дверь, никто не будет их двоих настойчиво искать, мешая редкому уединению. Серёжа предвкушающе оглядывается на дверь ванной и лезет в свой рюкзак. Он решил, что пора попробовать по серьёзному, успел подготовиться заранее, наведался в аптеку в чужом районе, даже смог там удержать спокойно-равнодушно, взрослое, лицо. Серёжа знает, что Олег не откажется. Серёжа уверен - Олегу понравится.

Всю эту неделю они спали вместе на диване, проигнорировав раскладное кресло, укрывшись одним одеялом. Вжимались друг в друга голые, целовались жадно, исследовали руками наконец-то полностью доступные тела. В первый же вечер Серёжа зажал только вышедшего из душа Олега у стены, стянул с него полотенце. Облизал жадным взглядом все тело, золотящееся в свете включённой люстры, встал на колени и взял в рот. Неумело, неглубоко - раньше не было возможности научиться, не было достаточно времени наедине, - но Олег все равно застонал от восторга. Этого тоже не было раньше, они оба не позволяли себе даже вздохнуть громче обычного. Сейчас же вседозволенность пьянит.

Серёжа садится на диван, не удосужившись одеться, вертит в руках упаковку лубриканта, поглядывает на дверь ванной.
Олег выходит, обнажённый и красивый, как молодой полубог, видит смазку у него в руках, упаковку презервативов на постели рядом и его тёмные глаза кажется становятся ещё чернее, а полувозбужденный член дёргается, твердея.
– Ты все решил, - медленно говорит Олег.
– И подготовился, как видишь, - Серёжа улыбается, разводит призывно колени, - я хочу, ты хочешь, так сколько можно тянуть?
Олег становится вплотную к нему, тянет за волосы, запрокидывая сережину голову, наклоняется, прикусывает нижнюю губу, зализывает тут же, целует. Серёжа нарочито громко стонет в поцелуй, блестит хитрым взглядом из-под полуопущенных ресниц.
– Подготовился, значит? - голос у Олега ниже, чем обычно, Серёжу это приводит в восторг.
– Ну да. Знаешь ли, несложно - пара статей в журналах, часок в интернете, заглянул в аптеку, был несколько… тщательнее в душе, - Серёжа тараторит, все же волнуясь немного, но улыбается пьяно и счастливо, - я объясню тебе…
– Про душ только если, - перебивает Олег. Он хмурится немного , но улыбается, неловко и взволнованно.
Серёжа открывает рот возразить, но Олег давит пальцами на ему губы, без слов прося помолчать. Садится на пол перед ним, устраивает подбородок на острой коленке, смотрит снизу вверх, глаза в глаза.
– Ты же знаешь, как правильно. Ты читал. Я не хочу сделать тебе больно по незнанию.
– Ты не сделаешь! - Серёжа вскидывается моментально, - Я же тебе все объясню!
– Лучше покажи. Ты же знаешь, я лучше понимаю на практике, - Олег улыбается ему тепло-тепло, от глаз разбегаются лучики, исчезает вечная хмурая складка между бровей. Серёжа не может с ним таким спорить, - Так говоришь, несколько тщательнее в душе? Подождешь меня ещё немного? На всякий случай.
Серёжа кивает в ответ, смотрит завороженно, как Олег поднимается с пола слитным движением и возвращается в ванну. У него есть несколько минут, чтобы совладать с собой, со сбившимся дыханием и накатившим с невероятной силой возбуждением. Он старательно медленно дышит на счёт, снова вызывает в памяти прочитанные статьи. Медленно и нежно, без спешки, без резких движений. Он знает, что справится. Но все равно волнуется, ему кажется что чуть ли не сильнее, чем перед выпускными экзаменами.
Олег возвращается действительно быстро, по крепким бёдрам стекают не вытертые капельки воды. Серёжа улыбается ему, тянет руки.
– Ложись.
– На живот? - Олег серьёзен и несколько деловит. У него было несколько минут, чтобы вспомнить разговоры пацанов в курилке, представить позу. Его это не пугает и не отвращает, но все же смущает. Серёжа продолжает улыбаться, ловит его за руку, утягивает за собой на постель.
– Нет, на спину. Только давай подушку подложу, - он укладывает Олега, окидывает его взглядом, неожиданно смущается сам, - я хочу видеть тебя. Что все нормально.
– Всё и нормально, - Олег тоже улыбается и разводит ноги приглашающе, - давай уже, ну.
От смущения у него горят уши и нервно подрагивают пальцы, но он старательно мерно дышит и смотрит на Серёжу.
Тот садится между разведенных ног, закусывает губу. Ему страшно облажаться, причинить боль, упустить удовольствие. Но Олег ему верит, и вера его как и всегда окрыляет. Серёжа наклоняется вперёд, прижимается губами к твёрдому прессу, лижет, ведёт языком вверх, к груди, к темным горошинам сосков. Он вцепляется пальцами в упругие мышцы бёдер, мнет их с нажимом, а потом почти отпускает и гладит легко-легко. Прикусывает по очереди оба соска, тянется ещё выше, языком по шее, к приоткрытым губам, не целует даже, а скорее вылизывает, посасывает язык, быстро покусывает губы. Руки Олега у Серёжи в волосах, не тянут и не давят, лишь перебирают, мягко почесывают у корней. Серёжа почти не замечает, полностью сконцентрировавшись на Олеге под собой. Он опускается короткими поцелуями по телу обратно вниз, прикусывает выступающую косточку и отстраняется, чтобы взять смазку.
– Олег, - Серёжа нервно облизывает губы, - говори со мной. Если что-то не так…
– Всё так, - Олег дышит тяжело, но перебивает упрямо, ловит Серёжин взгляд, - Всё хорошо, Серый, я… Мне хорошо, давай дальше, я верю тебе.
У Серёжи сердце сбивается с ритма от такого Олега. Он сосредоточенно и немного неловко раскатывает презерватив по члену, малюсенькой трезвой частью рассудка понимая, что ещё немного и он будет не способен этого сделать, а потом щедро льёт лубрикант себе на руку. Олег выдыхает судорожно. Он не может избавиться от смущения и неуверенности, но лучше пусть будет больно ему, если что-то пойдёт не так.
Серёжа поправляет подушку под Олегом и слегка неуверенно дотрагивается до сжатого сфинктера. Почти невесомо и нежно трёт по самому краю, внимательно смотрит на напряженно замершего Олега.
– Расслабься, Олег, ну пожалуйста, - шепчет срывающимся голосом, а потом наклоняется ниже, вбирает его член в рот, начинает посасывать. Олег стонет, запрокидывает голову, напряжение медленно уходит из его тела. Серёжа, воодушевившись, немного усиливает нажим пальцев. Он посасывает и лижет член, оставляет, оторвавшись ненадолго, быстрые поцелуи и укусы на бёдрах и животе, мнет и оттягивает свободной рукой ягодицу, не забывая аккуратно разминать медленно расслабляющиеся мышцы.
Он немного теряется во времени, его завораживает реакция Олега, его сбившееся дыхание и почти беззвучные стоны. Серёжа надеется, что Олег станет громче совсем скоро.

Тело Олега блестит в свете лампы от выступившей испарины, а Серёжа понимает, что палец свободно проходит в тело. Он честно старается не спешить, но все же давит вторым резче, чем нужно. Олег вздрагивает и хмурится.
– Прости-прости-прости, - шепчет Серёжа, тянется вверх к Олегу, целует его мокро и жадно, гладит чистой рукой скулы.
– Всё нормально, - Олег дышит прерывисто, но говорит чётко и взгляд у него твёрдый, - ты не сделал больно, всё хорошо.
– Будет лучше, - Серёжа немного бравирует, он сам в этом до конца не уверен. Должно быть - в теории, но вдруг он не справится, облажается, вдруг Олег будет просто терпеть? "Неспешно и нежно", - повторяет про себя Серёжа, как мантру.

Он всеми силами тормозит себя, прокручивать в голове прочитанные статьи и анатомический справочник. Олег не может повторно расслабиться до конца под поцелуями и прикосновениями, и это тоже немного остужает сережину голову. Когда второй палец все же проходит, Серёжа сам чуть ли не пугается, вытаскивает старательно медленно, чтобы добавить смазки. Лицо у Олега сейчас удивительно беззащитное. Он раскинулся на постели как-то особенно ломко, блестят слипшиеся острыми стрелками ресницы и взмокшие волосы, пальцы его судорожно комкают простыню. У Серёжи перехватывает дыхание. Он прижимается губами к трогательной жилке на бедре, медленно проталкивая смазанные пальцы обратно. В среднем на глубине в 3-5 сантиметров, он помнит, повторяет про себя, старательно вызывает перед глазами картинку из анатомического пособия, увиденного в интернете. Серёжа никогда бы не подумал, что в нём есть столько терпения. Что он настолько сможет забыть о своём возбуждении. Но это же Олег перед ним, под ним. Олег, который ему верит, который уверен, что Серёжа все сделает правильно.

Когда Олег вдруг дёргается и все же срывается на протяжный громкий стон, Серёжа тормозит от неожиданности. Потом улыбается хищно, понимая, трогает то же место вновь. Ему нравится, как звучит Олег, как дрожат его бедра и истекает предэякулятом член. Серёжа с довольным звуком обхватывает губами тёмную головку и позволяет себе ускориться.

– Серёжа, пожалуйста, Серёж, ну, - Олег выдыхает просьбы между стонами, сам до конца не понимая, что просит. Он сжимается на трех свободно входящих пальца, дёргается, пытаясь насадиться глубже самостоятельно. Серёжа уже и сам не понимает, почему тормозит. Олег перед ним словно картина воплощения порока и соблазна. Серёже трудно отвести взгляд от него. Он вытаскивает пальцы и вслепую нащупывает лубрикант, чтобы размазать его по своему колом стоящему члену. Медленнее, только медленнее, твердит себе Серёжа, входя в разнеженное тело. Олег приподнимает голову, смотрит на него почти неверяще и падает со стоном обратно на постель, закатывая глаза от удовольствия.
У Серёжи дрожат руки и позвоночник простреливает удовольствием при каждом движении. Он наклоняется к Олегу, ловит его губы, сцеловывает стоны. Олег движется ему на встречу, обхватывает коленями поясницу, шарит беспорядочно руками по плечам. Потом цепляется одной за шею, притягивает ближе, вжимает в себя, а вторую опускает на член и начинает дрочит себе в быстром, рваном темпе.

Они движутся в общем ритме, вплавляются друг в друга липкими от пота телами, судорожно дышат в рот друг другу, обмениваются воздухом и стонами. Олег кончает первым, изливается себе в кулак и на живот с дрожащий, неожиданно высоким стоном. Серёжа, крепко зажмурившись, пережидает, пока прекратят сладко пульсировать и сокращаться мышцы вокруг него, а потом вытаскивает плавно, стаскивает презерватив и быстро додрачивает себе, спуская Олегу на живот, смешивая их семя.

Они лежат на сбившейся простыни, вжавшись друг в друга, переплетя конечности. У Серёжи в голове ни одной мысли, лишь сытость от удовольствия. Олег выравнивает дыхание, запускает пальцы в рыжие волосы, ласково чешет затылок. Время словно застыл. Им так хорошо.

Разгоряченные тела медленно остужаются, пот и сперма схватываются неприятной коркой.
– Надо бы в душ.
– Ага. А потом, - он прикусывает Олегу губу, втягивает себе в рот и тут же отпускает, - ты покажешь, как понял на практике. Я же не зря готовился!

Анон · 2021-09-06 18:59:44

Ну что, гроладик по здешним накурам. Я пока вижу эту историю как серию мелких бытовых зарисовок, вот принес вам одну.

Это история о том, что может случиться, если покупать обувь в одном военторге. Гром/Олег/Вадик, безыдейная бытовуха рейтинг G, из варнингов разве что мат.

▼Скрытый текст⬍

Во всем, конечно, был виноват Вадим.

Олег осмотрел шкафы не меньше трех раз, прежде чем догадался заглянуть на антресоли. На антресолях обнаружился черный мешок, по виду – для трупов. Олег потыкал его пальцем. Похоже, он нашел то, что искал.

Чтобы вытащить мешок, пришлось идти на кухню за табуреткой. Под весом Олега с мешком табуретка немного пошатывалась, а мешок заставлял крениться в бок и норовил вырваться из рук. Оказавшись наконец внизу, Олег с облегчением сбросил мешок на пол и раскрыл затянутую резинкой горловину. Ага, угадал правильно.

Заглянувший в прихожую Игорь присвистнул.

– Это что, Вадик?

Олег заржал, и Гром, протупив несколько секунд, заржал тоже.

– Да ладно, ты же понял. Запихнул их сюда Вадик?

– Ну а кто еще-то. Когда мы там в последний раз нормально убирались?

Последний раз они нормально убирались в конце января. У Вадима закончилась сессия, у Олега был отпуск, и вечно пропадающий на работе Игорь по вечерам и выходным оказывался в компании двух хорошо отдохнувших и заскучавших от безделья людей. Всерьез заскучавших, раз уж дело однажды дошло до генеральной уборки.

Теперь же на дворе стоял апрель, Олегу понадобились летние берцы, и ранним субботним вечером он полез их искать. Нашел, что называется, на свою голову.

Олег взял мешок за уголки и вытряхнул на пол прихожей. Берцы образовали кучу черной кожи и резины, почти доставшую Олегу до колен. Игорь присел на корточки и потянул за шнурки ближайший ботинок. Ботинок оказался грязным. Похоже, что все остальные – тоже.

– Это, вроде, мой, - Игорь перевернул ботинок подошвой кверху. – Нет, сорок пятый, это Вада.

Олег попинал кучу ногой в тапочке. В прихожую бодрой трусцой выбежал Мухтар и радостно сунулся в эпицентр разрухи. Игорь ухватил его за ошейник и принялся чесать за ушами. Мухтар лизался и поскуливал.

– Ну то есть Вад просто скинул все в мешок, даже не помыв, - Олег озвучил уже очевидное, решив, что кто-то должен это сделать. – И запихнул подальше, потому что и так сойдет.

Общими усилиями, прерываясь на поглажку Мухтара, они расставили берцы вдоль стены прихожей, а потом попытались разобрать на пары. Отложили в отдельную кучу три пары вадовского сорок пятого размера, а потом две пары зимних берцев с мехом сорок четвертого. Куча сильно поредела, но так легко сдаваться не собиралась.

- Сколько там еще?

Игорь задумчиво пересчитал оставшееся.

- Семь… Так, какого хрена семь?

Олег покосился на разлегшегося поперек прихожей Мухтара. Одно предположение, какого хрена, у него было. Мухтар отлично знал, что нельзя грызть обувь, но иногда на него находило, и они не досчитывались чьего-нибудь кроссовка или тапочка. Игорь вздохнул. За Мухтара он был готов стоять горой, но спорить с очевидным не решался.

Олегу надоело стоять и он присел прямо на пол. В принципе, если присмотреться, как сношены подошвы изнутри и снаружи, то можно определить, где чья пара. У Игоря нога поуже, а у самого Олега вечно стачивается внешняя часть подошвы со стороны каблука. И шнурки они завязывают по-разному, так что на них должны остаться разные заломы. Перед Олегом стояло четыре правых и три левых ботинка. Под ними лежала куча сухой осыпавшейся грязи.

Мухтар положил голову Олегу на колено. Они могли выйти втроем прогуляться сейчас, до заката, пока не ушло апрельское редкое в Питере солнце. Игорь потянулся и ушел на кухню ставить чайник.

- Пиздец тебе, Вадик. – Подытожил Олег.

До прихода Вадима с работы оставалось не больше двух часов.

Анон · 2021-09-06 19:14:07

Анон пишет:

Так что вот:
Сероволки, преканон, пвп, первый раз, Олег снизу. Штампы, уши авторских хедканонов, настоящее время, невычитано, ~1600 слов.

О х у е н н о, дайте два, реквестирую продолжение!

Анон · 2021-09-07 02:20:21

Лайтовое сероволчье гуро, оладиковый флафф.

▼Хорошо зафиксированный Сирожа...⬍

Привязанный к кровати с заклееным скотчем ртом Сергей замычал, когда кухонный нож вошел в его тело чуть пониже грудины. Резкое движение рукой, звук вспарываемой плоти - и мычание стало громким, перешло в утробный сдавленный рев. Сергей забился, дико мотая головой, из его глаз полились слезы.

Затем он обмяк и затих, уронив голову на подушку. Его глаза были закрыты, веки подергивались.

Руки Олега погрузились в горячую, влажную брюшную полость, пальцы запутались в петлях кишок. Странное удовольствие, которое в этот момент испытывал Олег, было сродни тому, которое испытывает актер перед тем, как сыграть Гамлета или Маленького Принца, но только окрашенное другими, странными, плотскими мотивами. Мир пульсировал в ритме эйфории, мир мычал, стонал и ревел залепленным изолентой ртом, мир сходил с ума, и Олег был в центре этого сумасшедшего мира, смутно осознавая, что он просто запустил пальцы в кишки другого человека, и не кого-то, а Сергея, Сережи... Вот он, Разумовский, рыжий и обмякший, на самом дне безумного бытия - ужас и боль мира сконцентрированы в его вспоротой утробе, он лежит в вонючей кровавой луже, задыхаясь и содрогаясь. От осознания творящегося непоправимого кошмара, от запаха крови и содержимого разорванных кишок Олег ощутил прилив возбуждения, его член вновь уперся в плавки, в промежности заворочалась боль. То ли хихикая, то ли рыдая, он расстегнул брюки окровавленными руками, освободил свой член - и навалился на мычащее тело, судорожными движениями вбиваясь в горячие внутренности. И, когда в воздухе неожиданно сильно запахло мочой, Олег почувствовал невероятную легкость: жизнь покидала обмочившегося Разумовского, а его, Олега, покидали последние проблески разума. Резко выдохнув, он выплеснул в кровавое месиво свою сперму и отвалился от вздрагивающего тела...

... - Вадим! - распахнув глаза и уставившись в ночную темноту, Олег схватился за руку лежавшего рядом с ним Вадима.

- А?

- Нет, нет, ничего. Просто снова приснился кошмар.

- Все хорошо. Засыпай...

Пригладив волосы Олега, Вадим подоткнул ему под бок одеяло. ПТСР накрыл Олега жестоко и без предупреждения, выплеснувшись разрушительным безумием на первого, кто оказался рядом. Обнаружив его три месяца назад, лежащим со спущенными штанами рядом с трупом вспоротого Разумовского, Вадим сразу понял, что случилось и понял, что должен делать. Связав Олега, чтобы тот не причинил себе вреда, он два дня варил тело Разумовского по кускам, смывая варево в канализацию, затем растворил кости в электролите для аккумулятора. Потом долго приводил Олега в чувство, кормил его с ложки, спал рядом, помогал вспомнить все. Ну, почти все.

Олег не помнил, что сделал с Сергеем. И это было к лучшему.

Вадим знал: рядом с ним Олег больше никогда не провалится в бездну, в которой тогда очутился...

Анон · 2021-09-08 20:11:37

Сережа рисует Олегу на жопе йодную сеточку и нежно в эту жопу ебет, а потом идет не нежно потрошить Вадика в подвале за оладик.

▼Скрытый текст⬍

След от ножа пересекал волчью морду будто могильный крест. Сергей сглотнул и сказал старательно-безразлично:
— Что там? Увлекательный пейзаж?
Олег обернулся, с усмешкой поднял руки. Невысоко. Высоко пока не получалось. Он отступил от окна и на похудевшем лице мелькнула судорога боли, усмешка поблекла.
Сергей продолжил, будто не заметил:
— Ложись давай, у меня есть дела поинтереснее, чем пялиться на твой зад.
Олег молча опустился на постель. Он мало говорил — болела десна после выбитого зуба и разбитые губы, наверное, тоже болели. Зато бинты на груди были белоснежно-белыми уже несколько дней, а следы на запястьях почти исчезли. И глаз под повязкой медленно восстанавливался, больше не чернел, будто дыра от пули.
Сергей сделал глубокий вдох. Один, второй. Потом протер кожу Олега спиртом, взял приготовленный шприц и вколол лекарство. Это легко. Рука не дрожала, хотя на ягодице живого места не было — синяки расползались уродливыми багровыми кляксами. Захотелось погладить, спросить: «не больно?», но Сергей сдержался и велел:
— Лежи.
Олег не спорил. Если не почувствует жалость — будет послушным. Но если голос дрогнет, если в интонации просочится хотя бы капля раскаяния или вины, Олег обязательно поднимется с койки и с бесстрастной физиономией, будто терминатор, пойдет доказывать, что он в порядке. Здоров, цел, полезен, может скалкой раскатать и тесто и врага.
Как будто не доказал уже.
Сергей прижал ладонь к его пояснице, придавил к месту. Сильно, без жалости. Второй рукой взял ватную палочку, опустил ее в раствор йода и быстро начертил несколько тонких полос возле места укола.
Делать вид, что тебя не мучает чувство вины, когда рисуешь йодную сетку на жопе своего любовника, довольно сложно, но у Сергея был план.
— Не подумай лишнего, — затараторил он, — я хочу поскорее вернуть, как было. Это зрелище вводит меня в тоску и абсолютно не возбуждает, да и в целом я не люблю, когда портят что-то эстетически привлекательное…
Олег не пытался отпрянуть, как раньше. Может смирился, а может Сергей и правда говорил достаточно насмешливо и бесстрастно.
— Ясно, — ответил он. — Это такой эгоизм.
— Чистейший, — кивнул Сергей, закрывая баночку с йодом. — Кристальный неразбавленный эгоизм. Ты знал, с кем связывался. Переворачивайся.
Олег лег на спину, почти не поморщившись, и оперся о высокие подушки. Сергею хотелось их поправить, хотелось притащить еще гору одеял и пледов, обложить Олега мягкой тканью со всех сторон, а еще хотелось уткнуться ему в колени и завыть, но вместо этого Сергей сказал:
— Нам нужно что-то решать с Чумным Доктором. Лера теперь надолго не боец.
— Уже ищешь замену?
— Решил поинтересоваться твоим мнением.
Олег старательно зевнул. Острый кадык дернулся на горле, на виске забилась вена. Ему было больно — ныли поврежденные ребра, горела спина. Он хорошо умел скрывать эмоции, но Сергей научился их считывать.
— Пока не будем высовываться. Вадим нас точно ищет. Один раз уже нашел.
— Потому что ты упустил жучок, — безжалостно припечатал Сергей.
— Потому что я упустил жучок, — спокойно согласился Олег. — Больше не упущу.
Вопрос был закрыт. Но из носа Олега потекла тонкая струйка крови, и Сергей стиснул пальцы в кулак — рука сама дернулась за платком. Нельзя было Олегу вставать и шататься по комнате, нельзя, но он ведь упрямый сукин сын!
Сергей почувствовал, что сжимает зубы до скрипа. Он молча поднялся и отнес на кухню остатки лекарств и посуду. Стакан свалился с подноса и разбился. Вот теперь руки затряслись. От ощущение собственного бессилия начинало колотить. Сергей повторил себе: соберись, а то не соберешь…
Пока за стеной Олег высмаркивал кровавые сопли, Сергей очень спокойно и неторопливо убирал осколки и мыл тарелки. Он выбросил шприц и ампулу, заварил чай, сделал несколько глотков, и, отдышавшись, вернулся назад, в комнату. Уставился в окно, чтобы не смотреть на Олега — Сергей сейчас не ручался за свой взгляд. Ливень колотил по стеклу. За плотной завесой дождя город размазало в серое уродливое пятно.
— Какого хрена у нас тропический ливень? Это реально потоп, уже тысячу лет такой не видел. Надеюсь, в этой дыре хорошие стоки, потому что иначе мы тут…
— Серый, — прервал его Олег. — Ты что изображаешь? Чувство такта?
Сергей сложил руки на груди, нахмурился. Даже если твой план раскусили — делай вид, что это тоже часть плана.
— Я могу быть очень тактичным, если захочу. Ты не представляешь, сколько потрясающе бессмысленных бесед о погоде мне приходилось вести на светских раутах, да я просто само воплощение тактичности!
— Кто ты? — Олег улыбался, обнажив дырку на месте зуба. — Что ты сделал с моим Серым?
Сергею захотелось его поцеловать. Укусить обметанные губы, засунуть язык в раненый рот, пощупать изнутри, облизать, ощущая металлический соленый вкус крови.
Наверно, несколько лет назад он бы так и поступил.
Сейчас он сел на постель и опустил пальцы на бедро Олега. Сильные мышцы сразу напряглись, но Сергей все равно погладил, настойчиво, почти не ласково, запустил ладонь под резинку пижамных штанов.
— Еще сомневаешься в моей реальности?
Он обхватил член, провел несколько раз вверх-вниз, сжал в руке тяжелые яйца. Быстро и грубо, чтобы встало за несколько движений.
— Безжалостное чудовище, — ответил Олег.
В его глазу расширился зрачок, на скулах разлился румянец. Его предплечье вздрогнуло, но руки слушались плохо, и он не потянулся к Сергею, не сжал в объятиях, крепких, будто тиски. Обычно он хватал, заваливал на постель, садился сверху — или закидывал ноги Сергея себе на плечи, как пойдет, — но сегодня он лег на подушки и раздвинул бедра, подставляясь. Обтянутая бинтами грудь вздымалась часто и высоко. На животе желтели синяки.
Сергей проглотил новый приступ злости. Устроившись между ног Олега, он взял член в рот, глубоко, до горла. Влажными пальцами провел между ягодиц, потрогал сжатую дырку и пропихнул в нее сразу два, касаясь так, как нужно. По телу Олега пробежала мелкая дрожь, но он не издал ни звука, только хрипло выдохнул, подаваясь навстречу.
— Можешь не думать, как сформулировать, — сказал потом Сергей, вытерев рот. — Ты имел в виду, что я самый лучший и умелый любовник на свете. Я понял.
— Мне не с кем сравнивать, — ответил Олег.
Кровь из его ран не выступила, из носа тоже не текла, открытый глаз возбужденно блестел, а на щеках разлился румянец. Но больше рисковать не стоило. Ни сегодня, ни завтра. По-хорошему, трахаться вообще было нельзя, но таких высот альтруизма Сергей еще не достиг.
— Даже если было с кем сравнивать, — пробормотал он, — это ничего не значит. Я несравненный.
Олег подвинулся, освобождая место, и Сергей лег рядом, привычно забросил ногу на удобное бедро.
— Мне, — упрямо повторил Олег, — не с кем.
Сергей прижался ближе — осторожно, чтобы не потревожить раны — и поцеловал влажный от пота висок, запустил пальцы в растрепанные темные волосы, погладил легко и нежно. Но Олег не ощутил — он уснул. Он спал большую часть дня.
И хорошо.
Чаша терпения у Сергея почти переполнилась.
Взяв йод, он бесшумно вышел из комнаты. Старые ступени подвала заскрипели под ногами, лампа вспыхнула под потолком. Глаза сразу заслезились от вони, и Сергей скривился.
Вадим висел, как раньше — голова упала на грудь, на голом животе и джинсах темнела засохшая кровь. Скованные руки были вывернуты в неестественной позе — он повредил плечевые суставы, пока дергался. Упертый дурак. Грязные веревки впились в плоть, ладони распухли, от запястий по коже стекал темно-коричневый гной. Так и до сепсиса недалеко, нужно купить еще антибиотики…
Сергей надел комбинезон из спанбонда и латексные перчатки, закрыл лицо маской — дышать сразу стало легче. Подошел к жертве, проверил веревки. Все в порядке, можно приступать. Он похлопал Вадима по щекам, поднес к сломанному носу нашатырь. Не помогло. Пришлось делать волшебный укол.
Через минуту Вадим распахнул глаза и сразу оскалился, обнажая черные окровавленные десны. Половины зубов не было, и улыбка выглядела не так эффектно, как раньше.
— Гостеприимный хозяин вернулся, — просипел он. — Развлечения все еще отстой. Может, тебе совет дать?
— Я бы пригласил тебя погулять в сад, но увы, — ответил Сергей. — Сад на реконструкции. Да и тебе разрезали сухожилия, больше не погуляешь.
— Да? А я не заметил.
— Анестезия хорошая. Ты пока не чувствуешь ничего ниже пояса. Работали профи и взяли недешево, так что не жалуйся на мое гостеприимство.
Ухмылка Вадима стала шире.
— Я тронут.
Сергей взглянул на его грудь — ярко-алый дракон все так же скалил клыкастую пасть. А вот кусок с волком Сергей вырезал сразу, слегка потрепал и потом прилепил назад, как заплатку. Рисунок расползся, кожа начала распадаться на волокна, снизу выглядывали оголенные красные мышцы с белыми прожилками. Они больше напоминали кусок пиццы с сыром, томатным соусом и ветчиной, чем человеческую плоть. Сергей провел по ней ватной палочкой с йодом, старательно нарисовал мелкую сетку, и от волка осталось только багровое месиво из крови и лимфы.
Ноздри Вадима раздувались широко, будто у взбешенного зверя, но он не издавал ни звука.
— Так намного лучше, — похвалил себя Сергей.
— Твой волчек тоже так говорил, — просипел Вадим, — когда скакал на моем члене.
Палочка в пальцах Сергея дрогнула и сломалась. Он схватил Вадима за белые лохмы, задрал голову, сказал в смеющееся лицо:
— Ты хочешь выбесить меня, чтобы я тебя прикончил? Это твоя гениальная манипуляция?!
Он не позволил ответить, пнул коленом в живот, вышибая дух. Потом нажал кнопку, ослабляя веревки — тяжелое тело завалилось на пол, будто мешок с дерьмом. Сергей наступил на бледную, залитую кровью, глотку, перекрывая кислород. Наклонился, широко раздвинул веки на левом глазу Вадима и вылил туда всю банку йода, до капли. Глаз стал таким же черным, как был у Олега.
Сергей отступил на шаг, глядя, как его жертва заходится в приступе кашля.
Черт. Чуть не убил.
Он вновь стукнул по кнопке, поднимая Вадима в воздух — что-то хрустнуло, наверное, сломалась какая-то кость — и вернулся к столу. Вымыл руки, выбрал нож, повертел его в пальцах, постепенно успокаиваясь.
— Какой ты психованный, — прохрипел Вадим. — Неудивительно, что Олег от тебя съебался.
— Я тебя выпотрошу, как рыбу.
На физиономии Вадима застыла неизменная ухмылка, будто рот свело судорогой.
— Правда глаза колет, Разумовский?
Йод полз по его щеке крупными темными каплями. Вадим высунул язык и слизал одну.
Сергей метнул нож — в последний момент сдвинул руку, чтобы лезвие вошло в плечо, а не в горло. Брызнула кровь. Вадим вздрогнул, но опять не закричал.
— Твоя главная ошибка не в том, что ты похитил моего Олега, — сказал Сергей, подойдя ближе, чтобы вытащить лезвие. — Твоя проблема в твоем языке.
Вадим облизал губы.
— А волчку он нравился.
Чаша терпения переполнилась.
— Я хотел еще подержать тебя на обезболе, — сказал Сергей, вытаскивая из угла высокое зеркало на колесах и ставя его напротив жертвы. — Но раз ты так настаиваешь, перейдем к главному.
Он положил ладонь на окровавленное плечо Вадима, засунул в рану два пальца — те самые, которыми сегодня трахал Олега. У Вадима дырка была узкая, мокрая, и совсем не хотела растягиваться, только брызгала кровью. Его рожа в зеркале скривилась от боли, живот судорожно сокращался, но Вадим все равно не кричал. Поразительная стойкость. Даже жаль, что вот-вот она закончится.
— Вот тебе совет… Разумовский… очень глупо… не убивать врагов сразу. Типичная ошибка… киношного злодея…
— Здесь ты прав, — согласился Сергей, вынув пальцы. — Сюда могут ворваться твои дружки, могут вытащить тебя и даже руки твои спасти, наверное. Но я готов на риск. Хорошее шоу того стоит.
Металл приятно грел ладонь. Так легко было всадить лезвие в брюхо Вадима, распороть, вытащить кишки и засунуть в его неугомонный рот…
Сергей провел ножом по безжизненным ногам Вадима, срезая джинсы, и потом взглянул в зеркало. В мутном стекле отразился гладкий лобок, без члена и без яиц.
— А знаешь, где они? — Сергей улыбнулся и похлопал Вадима по плечу. — Не скажу. Когда анестезия отойдет, ты почувствуешь. Не буду портить сюрприз.
Вадим его не услышал. Кровь отлила от его лица, глаза закатились, ухмылка сползла с губ. Он потерял сознание.
Сергей вернулся наверх, переоделся, бросил одежду в стирку и позвонил в доставку. Когда привезли пиццу, Олег уже проснулся, и они ужинали вместе под какой-то дурацкий, но смешной сериал. Доедая последний кусок с жирной сочной ветчиной и томатным соусом — последний кусок Олег всегда оставлял своему другу, с самого детства, — Сергей вышел на кухню. Он вставил в уши наушники и через смартфон подключился к камере в подвале. Анестезия начала отходить. Вадим кричал.

Анон · 2021-09-09 20:08:31

Анон пишет:

Сережа рисует Олегу на жопе йодную сеточку и нежно в эту жопу ебет, а потом идет не нежно потрошить Вадика в подвале за оладик.

Давно хочу написать Олега, мстящего Серёже, а тут сам бог велел. Оладик намеками, но можно читать как бротп.

▼Скрытый текст⬍

Когда Серёжа сообщил ему, что Дракон мёртв, ни один мускул на его лице не дрогнул. Вадик всегда этим восхищался, мол, хладнокровный сукин сын. Он остался спокоен даже после этого воспоминания.
— Хочешь избавиться от трупа вместе?
— Конечно, — Олег дотронулся до его щеки, будто до дохлой рыбы. — Где он?
— Внизу, в подвале.
Теперь он знал всё, что нужно. Пора было избавляться.

Дальше действовал быстро, по возможности не вызывая подозрений — на его удачу, Серёжа был паршивым любовником и не мог отличить стиснутые зубы от сдерживаемых стонов.
Олег раздобыл спланированное без особых усилий, всё будто говорило, Разумовский должен умереть. Когда был готов, дал себя поиметь в последний раз — на пол-пути Серёжа свалился прямо на него, видимо, Олег перестарался с барбитуратами в его вине. Скинул с себя тело, сходил за шприцом с миорелаксантом. Придавил серёжину руку коленом к кровати — сойдёт за жгут. Вену нашёл со второго раза. Потом набрал ванну ледяной воды, почувствует или нет, но так тело подольше сохранится. Что будет делать с ним дальше, Олег пока не знал, просто рисовал мысленно финишную прямую, и плевать, что за ней.
Ослабшее тело в его руках было похоже на труп, и нести было так же тяжело. Хотелось дотащить волоком, но Олег решился на последнюю милость для приговорённого, и подхватил на руки. Чуть отдышавшись, он заговорил:
— А теперь слушай меня внимательно, если ещё слышишь, потому что я не врач, и мог дозы не рассчитать. Надо было давно от тебя избавиться, или хотя бы дать другим. Я жертвую ради тебя всем, и тебе мало. Выгрыз всю мою жизнь и подменил собой, как раковая опухоль. Больше ни будущего, ни прошлого, только ты, ты, ты. Я устал от тебя.
Последнюю фразу он уже наверное не слышал, погрузившись под воду с головой, но это и не важно, Олег всё равно почувствовал, как камень упал с души. Вадик всегда говорил, выговорись, полегчает. На поверхности долопались последние пузыри, но воспоминание о знакомом голосе заглушило.

Покончив с этим, сразу пошёл в подвал, не задерживаясь, только отыскал затёртую пачку сигарет. Вадик всё хотел, чтобы он бросил. Он и бросил, но ещё раз подначить не удержался.
Спустился по скрипучим деревянным ступеням, роняя пепел прямо на них. Где-то в глубине подсознания зудела мысль спалить тут всё вместе с собой. В носу резко защипало, как тогда, когда в спарринге Вадик ему случайно его сломал. Потом ещё всё говорил, не расстраивайся, хорошо вправили, теперь краше прежнего. Ну, ему виднее, но дышать Олег сейчас не мог.
В подвале под мерцающим светом лампы — проводка барахлит, что ли — обнаружился застёгнутый черный мешок. Он бы и сам однажды вернулся в таком, если бы не Вадик. Не стоило ему.
— Ты как-то говорил — он выдохнул сизый дым и, присев, затушил окурок об пол, — если я первый умру, кинешься на мою могилу, и будешь рыдать, как сто безутешных вдов. Ну, вот он я. Извини, что без рыданий.
Кидаться тоже было некуда, поэтому он лёг рядом, привалившись спиной, как огромный пёс. Невольно под веками стало мокро и жгуче, он уже и забыл, каково это.
— Знаешь, я теперь хочу завести собаку и назвать в честь тебя. Я даже щенка присмотрел, золотистый ретривер. Вылитый ты, — он хрипло рассмеялся, в лёгкие отдало болью. Надо вставать и идти, пока не схватил пневмонию на холодном полу, ещё есть дела. Уходил почти не оглядываясь.

Анон · 2021-09-09 23:13:56

Анон пишет:

Сережа рисует Олегу на жопе йодную сеточку и нежно в эту жопу ебет, а потом идет не нежно потрошить Вадика в подвале за оладик.

Фиксит на коленке без вычитки, согласование с каноном. Оладик, рейтинг R, упоминается сероволк и измена.

▼Скрытый текст⬍

Крики Вадима, полные агонии, стали умножаться и накладываться друг на друга, на их фоне где-то в далеке появились выстрелы, и лицо Олега будто обдало жаром.

–...оварёшкин!

Он снова в пустыне? Снова война? Олег в панике пытается подняться, но всё тело пронзает болью.

– Поварёшкин!

Нет давно никакой пустыни, нет никакой войны. Ни здесь. Он лежит не на раскалённом песке, а на ледяном бетоне. Но измученные нервные окончания разницы не чувствуют.
Вадим склоняется прямо над его лицом:

– Я обрезал верёвку, и ты рухнул мешком вниз. Отрубился что ли?

Олег рвано дышит, глядя в насмешливые серые глаза. Целые и невредимые глаза.

– Вколю-ка я тебе антибиотик. Будет смешно, если ты загнешься от инфекции какой-нибудь. Вон уже, кажись, жар.

Олег, устало опустив голову, смотрит, как Вадик подходит к металлическому столику в дальнем углу и, весело присвистывая, набирает шприц.

– Ты...не представляешь...что он с тобой сделает...

На Вадика это впечатления не производит, он присаживается рядом с Олегом на корточки и протирает спиртовой салфеткой его предплечье.

– Почему же не представляю? Я достаточно о нём прочитал, чтобы понять его...кхм...вкусы. Не меньше самых отбитых его фанатов.

Укола Олег не чувствует.

– Мне только одно интересно. Узнав о том, что между нами было, он сломается или ещё пуще озвереет?

Чёртовы чёрные глаза не выдают никаких эмоций, Вадик чувствует себя спровоцированным, наклоняется и коротко целует Олега в окровавленные губы.

– И в этот момент ты будешь больше бояться за него...или его? Ты ведь так и не набрался смелости ему рассказать, верно?

Олег не хочет отвечать. Или уже не может: веки стремительно тяжелеют, а в теле ощущается лёгкость. Боль уходит. Вадим несколько ещё несколько минут смотрит, как он засыпает, а потом, тяжело вздохнув, с ностальгией проводит ладонью по тёмным волосам.

– Теперь ты выспишься и сможешь к завтрашнему дню стоять на ногах. Будет любопытно посмотреть.

Вадим всегда любил посмотреть.

Он с трудом взваливает Олега себе на плечи, чертыхаясь, что не перетащил его на кушетку раньше, когда тот сам мог перебирать ногами. С Олегом он всегда немного просчитывается.

Анон · 2021-09-09 23:15:01

Я хотел накурить тройничок, но вместо этого получилась что-то очень ебанутое по Кольту. Я не знаю как и почему :smoke:
Варнинг, говнописево и мояперваянца, кто боится - не ходите под кат, целее будете.

▼Скрытый текст⬍

Хольт не особо интересуется кадрами, у него дел по горло, но когда субтильная кадровичка рассыпает веером досье сотрудников по полу, он все же решает, что в достаточно хорошем расположении духа. Он помогает ей собрать с пола бумаги, и мысленно прикидывает, стоит ли тащить ее в постель. Задница была ничего, остальное подкачало. Настроение портится мгновенно, потому что взгляд цепляется за знакомую морду. Морда сияет одинаковыми глазами и рыжиной в волосах, но недовольное ебало и ирландская фамилия складываются в одного конкретного персонажа. И эта сука месяц назад была повышена до начальника службы безопасности Асулбурга. Эта сука даже не старалась, а торчала у него под самым носом. Он чувствовал, как закипает кровь, и краем уха слышал, как девочонка вскрикивает от случайного разряда. Листы едут с ним, на чертову Аляску, и Август думает, много думает. Сначала, что поджарит O`Райли. Потом, что поджарит МакАлистера на глазах у О`Райли. Он вздыхает - пока нельзя, и эта мысль отзывается разрядами на пальцах. По крайней мере, поплясать ублюдка он заставит. В героя решил поиграть, значит, что ж, не все герои кончают хорошо.
"Надзиратель Макдона" хлопает дверью слишком сильно, и Август даже немного восхищается чужой самоуверенностью. Он снимает пиджак, закатывает рукава, и не особо церемонясь вгоняет шприц в полубессознательное тело, которое когда-то было впечатляющим. Мёрдок звереет быстро, на формулу не зря было потрачено столько бабла, возможно, скоро можно будет испытать ее в деле, если репетиция пройдет успешно. Кирк лавирует между стеной и запертыми дверями, уворачиваясь одновременно от разрядов и от пасти зверюги, и он все прекрасно понимает. Возможно, понял еще на этапе, когда у него попросили сдать оружие, Хольту было плевать. Кровавое месиво никак не наступало, хотя он не жалел разрядов, чтобы подстегнуть тварину, в конце-концов обессиленный, зверь упал, придавив О`Райли своей тушей. Тот, вопреки, блядь, здравому смыслу, был замучен беготней, но вполне цел и невредим, не считая ожогов и царапин, и активно спихивал мешок меха и костей с себя. Захотелось закурить.
- Вот скажи мне, Кирк. Всегда было интересно, МакАлистер тебя ебет, или наоборот? - острая ярость улеглась, оставив догорать угли. Пускай и болезненая, но быстрая расправа показалась не такой уж и хорошей идеей. В конце концов, стресс тоже нужно снимать. На Авугста уставились разноцветные глаза - видимо, линза выпала при их танцах по комнате, и старое доброе недовольное ебало. Оно послало нахуй, Август принял это во внимание. Ударил от души, так, что по ебалу, теперь впечатанному в пол, потекли слезы.
- Дивное зрелище, очень успокаивает. - он слегка пнул отходящее от боли тело. - А теперь будь так добр, обслужи свою тварь. Мы же тут хорошо заботимся о постояльцах. В противном случае придется - ты будешь ассистировать, конечно - поставить эксперимент, сколько времени нужно поджаривать эту тушу до полуготовности. Умереть, конечно, не дадим, будем повторять столько раз, сколько потребуется для максимально точных данных. В детстве хотел быть поваром, знаешь ли.
Август и сам изрядно устал, но словил полный дзен. Так он и думал, что медитация ничто, по сравнению с дозой хорошего, контролируемого насилия. Ради этого выражения лица стоило оставить ублюдка жить на подольше.
- Что, на порно уже не стоит? Какие гарантии?
- Какие, нахуй, гарантии, О`Райли, не прикидывайся, я тебе мозг еще не поджарил. Ты украл мои деньги, планировал украсть мою собственность, и ты уже покойник. Вопрос, сделаешь ли ты что-нибудь хорошее перед смертью. Например, избавишь дружка от страданий.
- Ну и как ты себе это представляешь, током все время успокаивать будешь? - в голосе Кирка сквозило такое спокойствие, будто Август тут ему не поебаться с животным предложил, а прогуляться по луной. Все-таки, работником тот был хорошим, несмотря на очевидные проблемы, и было даже немного жаль, что нельзя перекупить. Бешеная тварь под усыпление тут только одна, говорила спокойно, а в глубине глаз плескалось то, что Август так долго ждал и выискивал - страх. Впервые с тех пор, как тот переступил порог кабинета. И правда, успокаивать Мёрдока током было неудобно, тот даже сейчас, лежа на полу бесформенной кучей, пытался бросаться на него. И, кажется, что-то понимал - на удивление Августа, это надо будет передать научному отделу. Потому как кидаться принялся с поразительным рвением, едва Август озвучил свое потрясающее предложение. Кирк на тварь пытался не смотреть. Внутри зарождалось странное ощущение, которое, казалось, прошло очень давно и безвозвратно. Способность упиваться властью быстро перегорает и покидает, но горячечное возбуждение от того, как больно он может сделать, не используя свою силу,обдало волной.
- Знаешь, я передумал. Считай предсмертным подарком. Отсосешь мне и будем считать, что в рассчете.
У О`Райли красивое лицо. Особенно, когда на нем отражается ярость, злость, безысходность, и принятие. Последнее Август поторопил, заставив тварь выть от боли. Он громко свистнул, привлекая внимание человеческих, полубезумных зеленых глаз, когда Кирк опустился на колени и взялся за пряжку ремня. Его веселый, почти ласковый голос эхом отразился от голых стен.
- Мёрдок, дружище, надеюсь понять, что ты в этом находил. Жду твоих комментариев, когда придешь в себя, так что не отвлекайся. Ты уж постарайся. - договорил он уже в лицо О`Райли, не глядя пуская разряд в сторону рычащего МакАлистера. И, вот оно, маски долой. Выражение страдания, стыда. Суке больно, и никакими вырываниями ногтей такого не добиться. О`Райли смотрит на Мёрдока не дольше секунды, берет член в рот и действительно хорошо отсасывает. Работает на совесть, так, что приходится оторвать его от себя, чтобы не спустить за пять минут. Он берет Кирка за челюсть, вертит во все стороны, любуясь припухшими губами, линией бровей и ярко-алым румянцем. Легонько хлопает по щеке, заставляет открыть рот и высунуть язык, перед тем, как продолжить. Член легко скользит внутрь, и Август осторожно чуть поворачивает голову Кирка. Тот понимает не сразу, но когда это делает, лицо его искажается. Хороший ракурс важен, любой ценитель искусства скажет. Стыд выбивает суку из колеи, и Август чувствует себя немного лучше. Спускает он, не стесняясь, в горло, как раз успевая к моменту, когда охрана оповещает о посторонних у ворот Асулбурга.

Анон · 2021-09-09 23:15:48

Серёжи ванильно трахаются в аду.
В этой истории нет сюжета, да и морали нет :sadcat:

▼Скрытый текст⬍

Наверное, прошло несколько часов. Или больше. Сложно следить за временем там, где времени нет. От неподвижной позы ныли кости, будто хотели прорасти ветвями, вырваться из бесполезного слабого тела. Сережа потянулся, размял ноги. Нужно идти дальше.
Дальше был кабинет Исаевой. Под ступнями зашуршали купюры — они вспыхивали яркими зелеными огнями и обжигали. Кожа покрылась волдырями, Сережа зашипел от боли, но продолжил идти. Он добрался до распахнутого банковского сейфа, потрогал холодный металл, посмотрел в непроницаемую непроглядную черноту, которая клубилась вокруг. Вздрогнув, отступил на шаг. Нет. Нельзя.
Нельзя оставлять Сергея здесь одного.
На обратном пути купюры рассыпались невесомой безжизненной золой и кружили в воздухе. Боли больше не было.
Сережа вернулся, сел на гладкие, натертые до блеска, мраморные плиты. Из разбитых каменных стен торчали белые руки и ноги — обломки скульптур — а рядом выглядывали куски позолоченных рам и ошметки бархатных штор. Между сломанных деревянных весел возвышалось зеркало, расколотое тонкой длинной трещиной. Оно ничего не отражало, но Сергей безотрывно пялился в мутное стекло, не моргая и не шевелясь.
— Эй?
Сережа звал его много раз. Без толку. Он коснулся раскрытой ладони Сергея, твердой и мертвенно-холодной.
— Очнись.
Глаза Сергея были пустыми, невидящими, их сияющая синева поблекла. Кровь отлила от лица, кожа обтянула высокие скулы.
Сережа осторожно погладил их кончиками пальцев.
— Что же ты видишь? Что там?
На высокой монотонной ноте выл ветер. Он гулял над адскими подземными реками, холодный и злой, и кусался снова и снова. Сережа зябко поежился. Сел вплотную, осторожно обнял Сергея, пытаясь согреть — кожа была ледяная, пульс под ней стучал еле слышно. Это так странно. Так неправильно. Обычно от него веяло жаром и жизнью, он не замолкал ни на минуту, презрительно смеялся над каждым кругом и спешил вперед, будто даже здесь, в безграничной устрашающей бездне, видел четкую ясную цель…
Им никто ничего не объяснил. Ни боги, ни демоны. Никто не сказал, куда и зачем идти.
Сережа выпрямил ноги — волдыри на ступнях уже исчезли. Ветви из плоти тоже не проросли.
Если покинуть круг, раны исцеляются.
Это все, что он знал.
— Пожалуйста, очнись. У меня никого, кроме тебя, нет.
От мутного стекла шел равномерный тихий гул. А может Сереже просто казалось — ему не у кого было спросить.
— Пожалуйста.
Он уткнулся носом в холодную шею, выдохнул, потерся щекой.
Ничего.
— Не бросай меня. Я буду тебя слушаться. Я больше не буду спорить. Пожалуйста, вернись…
Зеркало загудело громче, будто расхохоталось. Сережа вскочил, вырвал из стены кусок позолоченной рамы и швырнул в призрачное стекло. Осколки не посыпались, только колыхнулась вязкая тьма, а потом вновь стало тихо.
Сережу затрясло. Горло сжало спазмом, в глазах защипало. Он упал на колени и начал осыпать лицо Сергея короткими беспорядочными поцелуями.
— Вернись, вернись, вернись…
Его руки бестолково заскользили по телу — трогали, гладили, сжимали. Так было нельзя. Нельзя касаться других без согласия, но Сережу охватила паника, и в отчаянии он впился в твердые холодные плечи. Сильно. На коже остались лунки от ногтей.
— Эй! — вздрогнул Сергей.
— Прости, прости, — затараторил Сережа. — Прости, я не специально, ты меня не слышал, я подумал, что ты не вернешься, я…
Сергей провел по его щекам большими пальцами и усмехнулся.
— Боишься остаться один?
Темнота вилась рядом мутными плотными клубами, словно звала, манила, пыталась отобрать единственного друга, и Сережа крепко сжал его ладонь в своих, прошептал:
— На что ты там смотришь? Хватит. Пойдем дальше.
— Зачем? — Сергей вновь обернулся к зеркалу. Его лицо было тусклым, утомленным, будто кто-то украл все краски. — Ничего лучше меня тут не ждет.
Сережа не знал, что возразить. Сложно придумать альтернативу, когда понятия не имеешь, с чем соперничаешь.
— Давай… давай я по дороге расскажу тебе о римской скульптуре шестнадцатого века, эпоха маньеризма, это очень интересно!
Сергей скривился.
— Какая тоска.
Стоило ожидать. Его любовь к искусству казалась несколько нарочитой, будто он больше был увлечен формой, чем содержанием…
Тьма загудела громче, торжественнее, и вновь потянула вперед страшные лапы.
Нет, вздрогнул Сережа. Нет. Не отдам.
— А давай я тебе отсосу?!
Сергей быстро обернулся, изогнув бровь странной, но очень красивой формы. У него вообще было артистичное живое лицо, как с картинки, хотя сейчас Сережа и не мог им полюбоваться. Он опустил взгляд. Было слишком стыдно.
— Я ослышался?
— Я могу ну… — голос охрип, и Сережа сглотнул, чувствуя, как краска заливает щеки. — …отсосать. Ты ведь хотел? Это ведь будет лучше?
Кажется, Сергей был ошеломлен. Конечно, Сережа и сам не верил, что произнес эту чудовищную пошлятину вслух. Но, вдохнув, будто перед прыжком в воду, он придвинулся ближе и прижался ртом ко рту, кончиком языка коснулся губ Сергея. Осторожно, вопросительно.
— Ты не это обещал.
— А… ты хочешь… прямо сразу?
Сергей хитро улыбнулся. Запустил ладонь в волосы Сережи, притянул к себе, поцеловал уже сам, жадно, глубоко, так, что горячие мурашки ринулись по спине, а все волоски на затылке встали дыбом… Соски у него были твердые, напряженные. Это не от возбуждения, понял Сережа. От холода.
— Погоди, — попросил он.
Торопливо поднялся, подошел к обломку стены. Бархатная штора подавалась с трудом, извивалась, будто змея, но понемногу Сережа смог вытащить ее из стены, не порвав. Он расстелил мягкую ткань на полу и опустился на колени.
— Иди сюда?
Сергей послушно сел рядом. Выражение у него было хитрое, будто он выбирал, какую из язвительных шуток озвучить, и выбрал:
— Только шампанского и лепестков роз не хватает.
Сережа беззвучно вздохнул. Да, шампанское не помешало бы. Для смелости. Но он сам это начал. Он сам хотел. Он вновь прижался губами к губам Сергея, потом поцеловал его гладкую щеку, коснулся скулы. От желания понемногу начинало шуметь в голове и без алкоголя.
— Жаль смазки нет, — сказал Сергей. — Надо было тех листьев нарвать…
— С кровью?
— На крови нормально. Я могу быть снизу, я уже так делал.
— Ты с ума сошел?!
Он рассмеялся. Обнял, опустив ладони на ягодицы Сережи, ничуть не стесняясь. В тело Сергея постепенно возвращалось тепло — он жадно впитывал ласку, подавался навстречу, прикасался в ответ. Сережа гладил его по твердому круглому колену, потом по бедру, осязая мягкие короткие волоски. Осторожно сжал в пальцах член, провел вверх-вниз и забормотал:
— Ты мне искренне симпатичен… То есть, я знаю, что ты совершал страшные поступки, но каждый имеет право на ошибку, и я не в праве тебя осуждать. На самом деле мне кажется, что ты очень талантливый и умный и…
— О боже, — Сергей закатил глаза. — Если ты продолжишь ворковать, я сам тебе отсосу.
Сережа понятливо замолчал. Его потряхивало, кажется, даже уши горели от стыда. Разве так должны вести себя наказанные адом?.. Он опустился ниже, провел по возбужденному члену языком, проследил им выпирающие крупные вены еще и еще раз. Потом обхватил губами алую влажную головку, аккуратно взял в рот, так, чтобы ткнулась в щеку. Он медлил, осторожничал, но Сергей не торопил — только застонал и подался вверх. Слабо, едва заметно. Ему нравилось. Ему хотелось глубже. Сережа решил — можно попытаться! — и, вдохнув, насадился сильнее, пропустил член по небу в горло. Почти сразу отпрянул, закашлявшись, и стиснул зубы, утирая губы тыльной стороной ладони. В глазах защипало.
— Прости… Я сейчас…
Сергей сел. Обхватил лицо Сережи двумя руками, притянул к себе, взглянул внимательно, пристально — глаза у него снова были ярко-синие, будто нарисованные. Ничего ярче не было в этом аду. Он провел по щеке Сережи языком, снимая слезы. Сначала по одной, потом по другой. Это было медленное тягучее прикосновение, от которого внутри что-то затрепетало и забилось. Сердце, понял Сережа.
— Сил моих больше нет, — сказал ему Сергей низким сиплым голосом.
Он надавил своим весом, опуская Сережу на бархатную ткань, а потом взял его член в рот, сразу глубоко, до горла. Сглотнул. Пробормотал что-то. Вибрацией ударило от паха до затылка, от наслаждения Сережа перестал думать, перестал осознавать себя, только зажмурился и вцепился пальцами в мягкий бархат.
Когда мысли вернулись, Сергей лежал рядом. Он по-собственнически закинул на Сережу ногу и руку и сомкнул веки. Его ресницы слабо подрагивали, а тело опять излучало жар. Он вернулся. Он был жив и был рядом, и Сереже захотелось стиснуть его в объятиях, вцепиться пальцами, руками, ногами, всем телом.
— Терпеть не могу маньеризм, — сказал Сергей.
— Что?
— Ну ты помнишь «Похищение сабинянок» Джамболонья? Это же какой-то китч. Дешевое подражательство. Форменная безвкусица.
Сережа промолчал. Он не был согласен насчет Джамболонья, но, во-первых, нужно было позволить Сергею развернуть мысль, а во-вторых, Сережа пообещал не спорить. На самом деле, слушать ему нравилось больше, чем говорить самому.
Сергей подал ему ладонь, помогая подняться. В черное зеркало он больше не смотрел.

Холиварофорум

Объявление

#101 2021-08-21 18:53:02

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#102 2021-08-22 06:29:31

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#103 2021-08-24 22:10:01

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#104 2021-08-25 09:39:55

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#105 2021-08-26 15:50:39

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#106 2021-08-26 23:39:52

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#107 2021-08-29 12:55:53

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#108 2021-08-31 01:09:53

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#109 2021-08-31 10:23:13

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#110 2021-09-02 15:23:10

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#111 2021-09-03 00:08:03

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#112 2021-09-03 00:08:41

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#113 2021-09-04 22:50:43

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#114 2021-09-05 16:52:24

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#115 2021-09-05 19:58:06

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#116 2021-09-05 20:05:16

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#117 2021-09-06 15:39:35

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#118 2021-09-06 18:59:44

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#119 2021-09-06 19:14:07

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#120 2021-09-07 02:20:21

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#121 2021-09-08 20:11:37

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#122 2021-09-09 20:08:31

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#123 2021-09-09 23:13:56

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#124 2021-09-09 23:15:01

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

#125 2021-09-09 23:15:48

Re: [Bubble][Творчество] Писанина ради писанины

Подвал форума