- Что здесь произошло? – растерянно спросил самый юный из учеников Цзян Чэна на этой ночной охоте.
На такой охоте он и вовсе ни разу еще не был.
Цзян Чэн сошел с меча и тут же взялся за рукоять. Привычный вес Санду успокаивал его. Он видел вещи гораздо хуже, но так и не привык. Энергия обиды делала воздух густым, тяжелым, оседала на языке неуловимым тошнотворным привкусом.
- Мы опоздали, - с досадой сказал он.
Да, как и у любого живого здравомыслящего человека энергия обиды вызывала у него тревогу, особенно, когда ее было так много, но все же за годы он свыкся с ней как свыкаются с неизбежным.. Цзян Чэн привычно осматривался по сторонам, подмечая, откуда пришли мертвецы, куда ушли. Как двигались.
С кладбища могут забрести восставшие мертвецы. Могут даже группой, хотя и реже. Но когда они двигаются так с единой целью, сомнений нет: их подчиняет чья-то воля. Цзян Чэн начал свой поход против заклинающих обиду, повинуясь чувству ненависти и стыда, желания очистить имя своего ордена, желание уничтожить на корню то, что уничтожило его сестру.
Наследие Вэй Усяня оказалось живучим как сорняк.
Неизбежно и такие, охоты перестали быть чем-то особенным. Цзян Чэн все еще искренне, от всей души ненавидел темный путь, но уже не захлебывался грозящей по-настоящему свести с ума смесью ярости и горя. Сначала в ней было три четверти ярости и четверть горя. Потом они разделились на равные части. Как будет дальше , Цзян Чэн не взялся бы сказать.
Где-то лаяла собака.
- Ищите живых, - распорядился он, и сам пошел по разоренному поселению, которое вряд ли могло называться даже деревней. Четыре двора, один недостроен. Четыре семьи, а может быть и еще всего три…
Собака лаяла.
Цзян Чэн наклонился и заглянул под сваи. Местность тут была болотистая, как и в половине Юньмэна. Дома укрепляли почти так же, как и в Пристани Лотоса.
Лай стал громче.
Цзян Чэн разглядел прижавшуюся к земле собачонку и что-то белеющее вдали, у самых стен. Ребенок? Женщина?
- Пошла вон, - сказал он собаке и попытался протиснуться глубже, чтобы дотянуться до тела.
Собака зарычала и кинулась на него: зубы щелкнули в фэне от его руки и собака тут же метнулась назад. Она не пыталась охранять лежащего человека, она просто пыталась выгнать отсюда Цзян Чэна. Должно быть, была напугана до полусмерти.
- Пошла вон, - повторил Цзян Чэн, на всякий случай плотнее обмотал руку тканью, чтобы сунуть ее собаке в зубы, если она кинется еще раз, и, прижавшись к земле, двинулся дальше.
Собака завыла, почти закричала и опрометью кинулась из подполья.
Это оказался не ребенок и не женщина. Это оказался высокоуровневый лютый мертвец и очень неплохо продуманная засада, а Цзян Чэн оказался бы в ужасно неприятном положении – зажатый между землей и постройкой, не имеющий возможность взмахнуть даже мечом, не то что Цзыдянем – если бы завывающая от ужаса собака не приволокла сюда двоих его учеников.
После того, как сражение закончилось Цзян Чэн, прижимая покалеченную руку – ему все же пришлось сунуть ее в пасть твари, да не той – присел и здоровой рукой поднял собаку. Собака больше не лаяла, только дрожала мелко и прижималась к нему, в поисках живого тепла. На свету она была маленькая, невзрачная и очень грязная.
- Ну я дурак был, - согласился Цзян Чэн. – Не понял тебя.
А после скомандовал:
- Как найдете виновника, забить палками до смерти и повесить у дороги на пару дней. Чтобы запомнили.
Чтобы никому на территории Юньмэна даже в голову не приходило заниматься мерзостью. Чтобы не приходилось больше опаздывать. Чтобы не приходилось больше собирать искалеченные до неузнаваемости тела и опрашивать соседние поселения о том, кто погиб.
Маленькую собаку он принес на Пристань Лотоса на руках, приказал отмыть, накормить и поселить у конюшень.
И то, что через несколько дней полетят слухи, что мол глава Цзян с собаками добрей, чем с людьми его ни капли не волновало.