Глава 15
Башня Заточения. Ночь. Темно, только в глиняном горшочке горит огонёк. Царевич-бог и царевна Панамка готовятся заняться любовью. Панамка снимает с себя кучу золотых украшений, чтобы не поранить "белую кожу супруга". Можно было бы и вообще их не надевать, но - царевна не может показаться перед мужем ненакрашенная и неукрашенная! Царевич сначала протестовал, но понял, что лучше не спорить, а потом и вовсе вошёл во вкус, фетишист проклятый.
Ханис выстраивал браслеты вокруг горшочка и в них, как в бочонки, ссыпал жемчужные ожерелья и длинные нити драгоценного бисера, выкладывал спирали из них. Когда же царевна поднимала руки к серьгам, оттянувшим мочки маленьких ушей, Ханис знал, что обряд подходит к концу, потому что серьги царевна снимала последними.
Вот наконец они тяжело и звонко стекли в ладонь. Ханис покачал их на кончиках пальцев и позволил перетечь в затененную пустоту внутри браслета.
И вот уже читатель, затаив дыхание, ждёт сцену страстной любви, ну и хрен с ним, что гетеро, ибо ж автор заявляет, что роман - сие не слэш... Но опять облом! Автору вообще очень нравится обламывать своих персонажей.
В замке проворачивается ключ, и с той стороны двери радостно даёт о себе знать младший царевич. Царевич-бог вовремя успевает задуть свечу, Панамка закутывается в покрывало и отползает к стенке, а ворвавшийся в камеру младший царевич с порога выдаёт, что у него есть новости от сестры-невесты Царевича-бога.
- Ахана передает тебе прядь волос и послание, которое я выучил наизусть.
- Она жива? - Ханис схватил его за руку. - Как это возможно?
- Меня спрашиваешь? Ты - бог, тебе виднее... Но жива. Горда, как царь, и прекрасна, как все его жены разом.
Панамка горестно вздыхает из угла. Младший царевич прислушивается, но пока не реагирует, только хочет сесть. И, разумеется, натыкается на украшения и горшочек. Царевич-бог не находит ничего лучше, чем объявить, что здесь его жена, царевна Панамка. Младший царевич в афиге, Панамка падает ему в ноги, но супруг её поднимает: мол, нефиг царице Аттана у кого-то в ногах валяться.
Эртхиа, совершенно онемев, шарил рукой по вдоль пояса. Но уверенности в том, что воспользуется кинжалом, он не чувствовал.
Да и что бы ему делать с кинжалом?
Панамка ревёт: мол, если сестра-невеста жива, то царица и жена - она, ведь цари-боги женятся только на сёстрах, и у них в ходу моногамия. Младший царевич передаёт ему мешочек (Царевич-бог палит волосы) и послание: мол, не выдавай, братец, мы же с тобой одни остались, надо царство с колен поднимать.
Опа-ца! - соображает Царевич-бог. Была бы сестра жива - так-то да, пришлось бы жениться на ней, а Рыжая - это ж совсем другое дело...
И вот как-то так получается, что младший царевич другу уже ничего не должен, а другу интересно, какой дают выкуп за Панамку, взятую в жёны без согласия отца. Младший царевич, естественно, требует себе в жёны Рыжую. Царевич-бог ловит момент и уговаривает его помочь им с Панамкой добраться до родины в лице Аттана. Младший царевич радостно соглашается, на месте быстренько стряпает обряд венчания, вручает Царевичу-богу сестру... опа, а сестра-то с изъяном! Слушай, говорит он другу, а не хочешь взять другую жену из дочерей моего дяди? Они девственницы, а на кой тебе порченая невеста?
Атхафанама затаила дыхание. Эртхиа прав. Она знала: любой из мужчин Хайра принял бы его предложение с радостью. Отдав сестру за Эртхиа, Ханис расплатился бы за урон, нанесенный чести рода. А невесту из своей семьи Эртхиа мог отдать другу и без выкупа.
Атхафанаме оставалось позавидовать последней рабыне, даже не носящей браслетов, в доме своего отца. В ответе Ханиса она не сомневалась. Если мужчины, имевшие столько жен, сколько могло поместиться в доме, так ценили невинность невесты, то что сказать о мужчине, выбирающем одну-единственную жену на всю жизнь!
А Ханис молчал.
Атхафанама схватила себя за косы - сколько поместилось в горсть - и впилась в них зубами. Что ее ждет, если отец выгонит ее из дома с позором? Даже если Эртхиа смолчит, жених вернет ее в дом отца на другое же утро. И поэтому Эртхиа не станет молчать, чтобы не увеличивать бесчестья семье и роду!
Царевич-бог, отмолчавшись, благородно выдаёт: не, не нужна мне другая, эту люблюнимагу, будет мне единственной женой. Младший царевич недовольно заканчивает обряд: ну вот, опозоренную невесту другу подсунул, ай-ай. То, что этот самый друг её и опозорил, видимо, в расчёт вообще не принимается. И тут он спохватывается: ой, чувак, а твоя сестра тоже будет мне единственной женой? Как бы так бы не хотелось бы... Панамка над ним нервно ржёт - и тут же безо всякого указания в оформлении мы переходим к следующей сцене!
И раньше, чем Ханис успел ответить, нервный смех царевны Атхафанамы резко зазвенел в тишине.
Вот как старик появился снова.
Автор, если зайдёшь сюда и прочитаешь - анон умоляет, ставь какие-нибудь разграничительные знаки! Звёздочки, там, или ещё чего... Да, на Самиздате наверняка свои фишки с оформлением текста, но за этим следить надо!
Ну да ладно, вернёмся к сюжету. А сюжет в том, что Юный Наложник уже готовится идти к царю, как вдруг у него сосёт под ложечкой, кружится голова - время останавливается, и перед ним появляется тот самый старикашка. Типа в гости пришёл. Юный Наложник, естессно, его привечает и угощает (тем более, уверившись, что для царя пройдёт лишь один миг и он ничего не заметит). А дальше... Дальше сцена похожа на разговор глухого со слепым. Или аутиста с олигофреном. В общем, анон, пока читал, отчаянно пытался не запутаться, и передавать эту сцену в подробностях по тексту - почти невозможно, но анон попробует. Их разговор - из разряда "вот я тебе скажу, что тебе надо сделать, а с чем сделать и как - догадайся, мол, сама". Короче, старикашка уточняет, что сегодня - именно такая ночь, когда можно выбирать Судьбу. Предсказывает, что будет страшно и больно, но ради чего будет это всё - можно выбрать. И что ничего ещё не решено и не известно, но страшно и больно будет, да, тут уж ничего не попишешь. Велит выбирать самое дорогое, и Юный Наложник - как его это всё достало! - выбирает любовь, потому что страшнее и больнее её ничего не бывает. Старикашка предлагает выбрать, с кем он будет играть в эту игру с Судьбой. Юный Наложник сначала ломается - мол, как так, кто-то будет страдать вместе со мной? - но старикашка поясняет, что евонные стрОдания для того, кого он выберет, станут спасением. Юный Наложник тут же выбирает младшего царевича и Царевича-бога. А старикашка уточняет, что царя выбрать нельзя, потому что его Судьба уже сплетена, и вообще Юный Наложник его переживёт. Наложник радуется и рыдает одновременно. Старикашка обещает, что о своём выборе он не пожалеет, а у него есть просьба, потому что вот есть ещё один (а имя - не скажу!), которому уже, считай, кирдык, но своими муками "ты вплетёшь в его узор нить золотую", а если не будет ничего о нём знать - то и не одну. Мальчег - а, гулять так гулять! - выбирает и его, хотя потом кусает пальцы. Но ничего не попишешь, выбор сделан. Время вновь начинает идти, Юный Наложник обо всём забывает и идёт к царю, старикашка пропадает.
На сладкое - вот вам несколько избранных цитат. Геронтофильный преслэш процветает...
- О... но как... Разве не Судьба выбирает?
Старик долго и убедительно кивал. Потом возразил, направив тощий палец на Акамие.
- Но ты - ее любимая игрушка. И кое-что она позволит выбрать тебе. Из любопытства. Выбирай, Сокровище желаний!
Акамие наклонил голову и сквозь упавшие вперед косички бросил на старика лукавый взгляд.
- О нет, не моих! - притворно вздохнул старик и захихикал.
- Но ты утешься, Утоляющий жажду, найдется, кому желать и жаждать, и давиться водой, как песком, глядя на тебя.
Акамие закивал головой, рассыпав звонкие бубенцы смеха.
Старик неожиданно ловким движением придвинулся к нему.
- Будет больно? Будет страшно, а? А тебе разве все равно, ради чего это будет? - и требовательно воззрился на Акамие.
Тот пожал плечами.
- Не знаю. А разве есть разница? Разве от этого страх станет нестрашным? или боль - небольной?
Старик пылко закивал.
- Да-да-да! Ну конечно! Это же и есть самое главное. Я бы на твоем месте не тянул и не сомневался. Выбирай. Не каждому дается такая возможность: уж коли тебе суждено страдать, самому выбирать, за что.
- И обречь еще кого-то страдать и мучаться вместе со мной? Подвергнуть его всем превратностям расшалившейся Судьбы? Не думал я, что в ее возрасте играют в игрушки!
- Что ты знаешь о возрасте Судьбы? Она еще младенец. Она рождается этой ночью.
Акамие посмотрел на старика со сложной смесью подозрительности и сочувствия.
А тем временем младший царевич тайком прокрадывается в спальню брата-невольника в последний час перед рассветом. Прячется под кровать, рассыпает перед ней сухие розовые лепестки и даже умудряется задремать. Потом, проснувшись, видит ноги Юного Наложника и евнухов. Тот наступает на лепестки, быстро всё соображает, выгоняет евнухов и помогает брату выбраться из-под кровати. Тот объясняет, что времени мало и им с Царевичем-богом надо удирать. Но Юному Наложнику пофиг на время, потому что ванна - это святое!
Идёт целомудренная сцена в ванной, со всякими благовониями, расплетанием косы и вихрящимися в воде прядями. Младший царевич рассказывает про Рыжую и говорит, что женится на ней. Обсуждается моногамия, как и у кого это было и не зазорно ли это для сына царя. "Обряд не закончен, нет у меня жены, женюсь на Рыжей! - Ну, женись. - А смеяться надо мной не будут из-за одной жены? - Ну, не женись. Или жён других возьми. - Не-е-ет..."
Тут Юный Наложник спохватывается, что времени-то действительно мало (да вы что!), и идёт собирать вещи для брата - еду и одежду. Младший царевич просит, помимо своего кафтана, сохранившегося у брата, ещё и его собственные воинские, которые для него шили, но не признаётся, что это для Панамки.
- Возьми! - попросил Акамие, протягивая брату полные руки перстней и ожерелий.
- Не знаю, когда вернусь. Передай отцу: мне жаль огорчать его непослушанием. Но здесь мне всегда оставаться младшим царевичем, а в степи я сам по себе, первый и последний.
Акамие ответил невпопад, гладя его по плечу.
- Не забудь мутную воду заедать чесноком. У меня нет чеснока, чтобы дать тебе в дорогу...
- Я куплю в городе, - сглотнув слезы, пообещал Эртхиа. - Правду говорят, разлука - сестра смерти.
Все плачут, прощаются, и автор показывает и расписывает нам трёх разномастных всадников, скачущих в степь.
И, опять без перехода, мы скачем к сцене с Бородатым Царём. Его ещё одевают, как приходит старший евнух и что-то шепчет. Царь становится мрачнее тучи, идёт к Юному Наложнику и наблюдает, как у него из-под кровати вынимают пропылённую и пропотевшую одежду младшего царевича. But how??!!! Читателю это неизвестно.
Юного Наложника будят, дают оплеуху, спрашивают, где младший царевич, и зовут палача. Внизапна так! Естественно, обвиняют снова в блуде, как будто братьям делать больше нечего, кроме как трахаться.
- Мой господин, - начал было Акамие бесцветным голосом... Но обида, больно набухшая в горле, не дала говорить.
И он вскочил и закричал, выталкивая ранящий гортань ком, не чувствуя искривленных губ.
- Делай со мной, что хочешь! Если не любишь! Если не веришь! Лучше пусть меня заберет палач, чем ты еще раз прикоснешься ко мне!
- Я верю тому, что вижу! - гневно воскликнул царь и, спохватившись, что оправдывается отрезал:
- Молчи, а то!..
Дальше начинаются всякие встряхивания за волосы и кидания к ногам палача. Юного Наложника утаскивают в Башню Заточения, а Бородатый царь, оставшись в одиночестве, начинает заниматься любимым делом всех поциентов холиварни: чтобы не почувствовать стыда за правдивые слова Юного Наложника, ругаться на него, утверждая, что это он во всём виноват.
Сын любимый, Эртхиа, осмелился перейти дорогу отцу - не Акамие ли в том виновен?
Эртхиа - прямой и чистый, как клинок, и только низкий, лукавый раб, не знающий чести, чья красота неотразима, а душа черна, мог соблазнить его на такое. Если самого царя, своего отца, к вещам, противным природе, склонил небвалой своей красотой сын змеи...
В прежние времена, такие давние, что никто и не помнит, только записи остались в Книгах Царствований, бывало, брали цари на ложе дочерей своих... Но давно уже не случалось такого в Хайре. И только из-за того, что рожденный рабыней повторил - и превзошел - красоту своей матери, повелитель Хайра сам стал рабом неутолимого желания.
Хватит же.
Тот, кто вызывает нечистые чувства, сам нечист.
Самадуравиновата, вариант тыща восемьдесят седьмой. И противоречивость, как она есть. Непостоянные люди в Хайре, чего уж скажешь... А люди царской крови - особенно!
Но кружа по залу, но бормоча, но выкрикивая проклятия, царь мучительно прислушивался. С мстительной радостью ожидал он услышать, как зайдется в вопле истерзавший его сердце. Как не ждал ночи, ждал он криков из Башни Заточения - и страшился их.
В общем, вне себя от страха, совершенно алогичный царь бежит поторопить палачей. Бежит вдоль шипастых розовых кустов, видит по дороге то жемчуг рассыпанный, то клочки одежды, то пряди золотистых волос, застрявших среди цветов... Сам, кстати, тоже застревает одеждой, царапает руки в кровь, и тут ему приходит в голову мысль, что Юный Наложник мог умереть от страха ещё до начала пытки. А-а-а-а, какой кошмар! Царь бежит дальше, "не замечая, из последних сил не замечая тут и там белевших среди листвы шелково-блестящих прядей". У анона поневоле возникает вопрос, как же так тащили Юного Наложника и не облысел ли он вполовину, раз так усеял своими волосами розовые кусты?..
На подбеге к Башне навстречу царю выбегают тюремщики с видом "как у тех, кто оказался между смертью и гибелью" и говорят, что Царевич-бог сбежал, палачи взялись за охранника и он им уже всё сказал: что навещал его младший царевич и кто-то под покрывалом, а этой ночью напали они на охранника, раздели, связали и удрали втроём. И царь понимает, что - во-первых, под покрывалом был не Юный Наложник (когда бы успел?), а во-вторых - младший царевич наведался к нему не ради утех, а за шмотьём.
Вот где стыдоба-то! И царь мчится спасать сыночку из лап палачей.
Сыночка тем временем лежит в Башне, притащенный за ноги, весь в синяках и царапинах, старается не смотреть на орудия заплечных дел мастеров и лелеет горькую обиду на царя. И страдашки его так велики, что он видит старика и спрашивает: уже?
И старик покачал недовольно хмурым лицом и растаял в помутившихся глазах. Он ожидал другого.
Очнувшись, Юный Наложник обнаруживает, что жаровни стынут, палачей нет, только ножички их и остались. Знакомые ножички - такими ему когда-то объясняли, что с ним будет, если он ослушается повелителя.
И тут в пыточную врывается царь.
Вот когда слезы подступили к глазам, но Акамие не повернул головы, только ноздри задрожали над стиснутыми губами.
- Мальчик... - почти неслышно позвал царь.
Акамие судорожно вздохнул, но глаз не открыл.
- Серебряный, маленький... - странно звучали ночные имена в настороженной тишине пыточной. Царь не мог произнести слов, которыми признал бы свою вину. Он не умел просить, и менее всего - просить прощения. Только голос его, совсем человеческий голос, дрожал.
Юный Наложник гордо отказывается говорить, даже когда царь зовёт стражу, приказывает перенести его в покои и позвать своего собственного лекаря. Ну а во дворце царю докладывают, что пропала царевна Панамка. До него доходит, кто ходил под покрывалом к царевичу-богу.
К полудню тела казнённых евнуха, стражников и палачей (которых ещё и предварительно ослепили за то, что видели "Жемчужную Радость повелителя Хайра") выбрасывают в ров. Юный Наложник лежит и красиво страдает. Царь ходит и мучительно страдает. С одной стороны, его грызёт совесть, с другой - пленник сбежал, дочь похищена, любимый сын предал. Старшие сыновья сами организовывают погоню и допросы, без участия царя. Да на кой вообще кому нужен царь в страдашках?.. От такого и приказов ждать не надо: подумаешь, страдающий царь! Царевичи сами разберутся, кого тут догонять, за кем посылать лазутчиков, а кого - пытать. Правильно? Пра-авильно...
А царя пугаются и стараются избегать, так велики его страдания. А Юный Наложник с собственных великих страданий с ним не разговаривает и гоняет рабов, которые пытаются привести его в порядок. Очередной главный евнух (уже третий, кажется) увещевает Наложника - мол, не дело это, в таком состоянии царя встречать, - а тот огрызается: мол, сам царь и приказал сделать так со мной. Царь это слышит, грызёт запястье и снова принимается кружить по дворцу, как ужас, летящий на крыльях ночи. В конечном итоге, всё-таки снова приходит к порогу сыночки, садится прямо там и пытается извиняться.
- Я, я сам, только я...
И снова молчание, а потом тяжкий вздох.
- Сам отдал палачам мою радость, велел тащить ненаглядного за ноги... изранить руки жемчужные, плечи серебряные...
И на этом... что бы вы думали?! - да, на этом, прямо вот на этих строках и кончается пятнадцатая глава!
