Холиварофорум

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

знаю смешные экранизации Булгакова или Ильфа&Петрова. А Зощенко — нет…

Не может быть! (1975) Гайдая.

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

Вот здесь рассказ М.Булгакова https://www.rulit.me/books/nedelya-pros … 834-1.html  Выглядит как Зощенко в чистом виде

Ни разу. Булгаков вкладывает в свои тексты понимание и любовь - и к рассказчику-неграмотному, и к военкому с учёными слонами, и к слонам этим, и к наивной барышне, и к языку, которым они изъясняются. У Зощенко только жёлчь и издёвка. Он даже язык не любит, только препарирует и доводит до абсурда.

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

А я просто не люблю про свинцовые мерзости реала читать. Может, кого-то оно и эпатирует, а мне такой хуйни в реале хватает.

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

Ни разу. Булгаков вкладывает в свои тексты понимание и любовь - и к рассказчику-неграмотному, и к военкому с учёными слонами, и к слонам этим, и к наивной барышне, и к языку, которым они изъясняются. У Зощенко только жёлчь и издёвка.

Жёлчь и издевка родовой признак сатиры. В "Собачьем сердце" Булгаков о быдле высказался намного более желчно и беспощадно.

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

Булгаков в «Собачьем сердце» о быдле вообще не высказывался, это не его терминология. А вот интеллигенция получилась весьма, весьма узнаваемая.
Да и Зощенко не предлагал смеятьсяи над угоревшей кошкой. Я вообще не понимаю, каким местом надо этот рассказ читать, чтобы не понять, на кого направлена сатира.

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

Есть сатира и сатира. В "Собачье сердце" Булгаков вложил тоже огромную меру любви. К Преображенскому, к его окружению вплоть до Зины, к старому миру и даже к бедному многострадальному псу. Я очень давно не читал Зощенко и никогда больше не буду, но я не помню у него ничего подобного, он не умеет в любовь. Рассказ по ссылке - отличный пример поверхностного, стилистического сходства и расхождения на более важном, глубинном уровне.

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

Преображенскому

любви

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

улгаков в «Собачьем сердце» о быдле вообще не высказывался

Шариков это вполне определенная (очень точная и злая) сатира на определенную часть соц. низов

Отредактировано (2025-12-09 22:40:20)

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

Булгаков в «Собачьем сердце» о быдле вообще не высказывался, это не его терминология.

Это действительно не его лексикон, но по сути верно, есть сияющая интеллигенция и есть мурло быдла, которое пытается просунуться в последнюю крепость приличных людей.

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

любви

У меня как у читателя много вопросиков к Преображенскому. Но я не замечаю таких вопросиков к персонажу со стороны автора.

Отредактировано (2025-12-09 22:42:37)

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

Это действительно не его лексикон, но по сути верно, есть сияющая интеллигенция

Есть интеллектуалы (Преображенский и Борменталь) которые добились своего тркдом и талантом, они Булгакову симпатичны. Правильно, люди делают мир лучше.
Есть интеллигенция в лице Швондера. Есть уголовник-рецидивист, доносчик и насильник Шариков (быдло). Есть простые люди которые страдают Шарикова - Зиночка например.

Отредактировано (2025-12-09 22:48:34)

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

Правильно, люди делают мир лучше.

Абортируя несовершеннолетних комиссарских любовниц?

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

Есть интеллигенция в лице Швондера.

Чего?..

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

Правильно, люди делают мир лучше.

Абортируя несовершеннолетних комиссарских любовниц?

Этого нет в романе.

Отредактировано (2025-12-09 22:51:55)

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

в последнюю крепость приличных людей

Как там пес эту квартиру назвал, "похабная"?

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

Этого нет в романе.

Это повесть.

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

Анон пишет:
Этого нет в романе.

Это повесть.

Сверхпринципиальная поправка, но в повести этого нет.

Отредактировано (2025-12-09 22:55:03)

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

Этого нет в романе

Комиссара нет, есть господин, его жена, его будущая командировка и его четырнадцатилетняя любовница, огласка связи с которой погубит известного господина.

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

Комиссара нет

Да, непонятно, что это за персонаж, "я слишком известен в Москве" и "на днях я должен получить заграничную командировку". Аноны, что думаете, из каких он кругов? Тоже сияющая интеллигенция?

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

Тоже сияющая интеллигенция?

Скорее всего, он слишком истеричен для комиссара. И к нему обращаются "господин", а не "товарищ".

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

Правильно, люди делают мир лучше.

И происходит это так,

▼что даже уличной псине стыдно. Снимайте штаны, голубчик!⬍

«Нет, это не лечебница, куда-то в другое место я попал», – в смятении подумал пёс и привалился на ковровый узор у тяжёлого кожаного дивана, – «а сову эту мы разъясним…»

Дверь мягко открылась и вошёл некто, настолько поразивший пса, что он тявкнул, но очень робко…

– Молчать! Ба-ба, да вас узнать нельзя, голубчик.

Вошедший очень почтительно и смущённо поклонился Филипп Филипповичу.

– Хи-хи! Вы маг и чародей, профессор, – сконфуженно вымолвил он.

– Снимайте штаны, голубчик, – скомандовал Филипп Филиппович и поднялся.

«Господи Исусе», – подумал пёс, – «вот так фрукт!»

На голове у фрукта росли совершенно зелёные волосы, а на затылке они отливали в ржавый табачный цвет, морщины расползались на лице у фрукта, но цвет лица был розовый, как у младенца. Левая нога не сгибалась, её приходилось волочить по ковру, зато правая прыгала, как у детского щелкуна. На борту великолепнейшего пиджака, как глаз, торчал драгоценный камень.

От интереса у пса даже прошла тошнота.

Тяу, тяу!.. – он легонько потявкал.

– Молчать! Как сон, голубчик?

– Хе-хе. Мы одни, профессор? Это неописуемо, – конфузливо заговорил посетитель. – Пароль Дьоннер – 25 лет ничего подобного, – субъект взялся за пуговицу брюк, – верите ли, профессор, каждую ночь обнажённые девушки стаями. Я положительно очарован. Вы – кудесник.

– Хм, – озабоченно хмыкнул Филипп Филиппович, всматриваясь в зрачки гостя.

Тот совладал, наконец, с пуговицами и снял полосатые брюки. Под ними оказались невиданные никогда кальсоны. Они были кремового цвета, с вышитыми на них шёлковыми чёрными кошками и пахли духами.

Пёс не выдержал кошек и гавкнул так, что субъект подпрыгнул.

– Ай!

– Я тебя выдеру! Не бойтесь, он не кусается.

«Я не кусаюсь?» – удивился пёс.

Из кармана брюк вошедший выронил на ковёр маленький конвертик, на котором была изображена красавица с распущенными волосами. Субъект подпрыгнул, наклонился, подобрал её и густо покраснел.

– Вы, однако, смотрите, – предостерегающе и хмуро сказал Филипп Филиппович, грозя пальцем, – всё-таки, смотрите, не злоупотребляйте!

– Я не зло… – смущённо забормотал субъект, продолжая раздеваться, – я, дорогой профессор, только в виде опыта.

– Ну, и что же? Какие результаты? – строго спросил Филипп Филиппович.

Субъект в экстазе махнул рукой.

– 25 лет, клянусь богом, профессор, ничего подобного. Последний раз в 1899-м году в Париже на Рю де ла Пэ.

– А почему вы позеленели?

Лицо пришельца затуманилось.

– Проклятая Жиркость[1]!. Вы не можете себе представить, профессор, что эти бездельники подсунули мне вместо краски. Вы только поглядите, бормотал субъект, ища глазами зеркало. – Им морду нужно бить! – свирепея, добавил он. – Что же мне теперь делать, профессор? – спросил он плаксиво.

– Хм, обрейтесь наголо.

– Профессор, – жалобно восклицал посетитель, – да ведь они опять седые вырастут. Кроме того, мне на службу носа нельзя будет показать, я и так уже третий день не езжу. Эх, профессор, если бы вы открыли способ, чтобы и волосы омолаживать!

– Не сразу, не сразу, мой дорогой, – бормотал Филипп Филиппович.

Наклоняясь, он блестящими глазами исследовал голый живот пациента:

– Ну, что ж, – прелестно, всё в полном порядке. Я даже не ожидал, сказать по правде, такого результата. «Много крови, много песен…».

Одевайтесь, голубчик!

– «Я же той, что всех прелестней!..» – дребезжащим, как сковорода, голосом подпел пациент и, сияя, стал одеваться. Приведя себя в порядок, он, подпрыгивая и распространяя запах духов, отсчитал Филиппу Филипповичу пачку белых денег и нежно стал жать ему обе руки.

– Две недели можете не показываться, – сказал Филипп Филиппович, – но всё-таки прошу вас: будьте осторожны.

– Профессор! – из-за двери в экстазе воскликнул голос, – будьте совершенно спокойны, – он сладостно хихикнул и пропал.

Рассыпной звонок пролетел по квартире, лакированная дверь открылась, вошёл тяпнутый, вручил Филиппу Филипповичу листок и заявил:

– Годы показаны не правильно. Вероятно, 54—55. Тоны сердца глуховаты.

Он исчез и сменился шуршащей дамой в лихо заломленной набок шляпе и со сверкающим колье на вялой и жёваной шее. Странные чёрные мешки висели у неё под глазами, а щёки были кукольно-румяного цвета. Она сильно волновалась.

– Сударыня! Сколько вам лет? – очень сурово спросил её Филипп Филиппович.

Дама испугалась и даже побледнела под коркой румян.

– Я, профессор, клянусь, если бы вы знали, какая у меня драма!..

– Лет вам сколько, сударыня? – ещё суровее повторил Филипп Филиппович.

– Честное слово… Ну, сорок пять…

– Сударыня, – возопил Филипп Филиппович, – меня ждут. Не задерживайте, пожалуйста. Вы же не одна!

Грудь дамы бурно вздымалась.

– Я вам одному, как светилу науки. Но клянусь – это такой ужас…

– Сколько вам лет? – яростно и визгливо спросил Филипп Филиппович и очки его блеснули.

– Пятьдесят один! – корчась со страху ответила дама.

– Снимайте штаны, сударыня, – облегчённо молвил Филипп Филиппович и указал на высокий белый эшафот в углу.

– Клянусь, профессор, – бормотала дама, дрожащими пальцами расстёгивая какие-то кнопки на поясе, – этот Мориц… Я вам признаюсь, как на духу…

– «От Севильи до Гренады…» – рассеянно запел Филипп Филиппович и нажал педаль в мраморном умывальнике. Зашумела вода.

– Клянусь Богом! – говорила дама и живые пятна сквозь искусственные продирались на её щеках, – я знаю – это моя последняя страсть. Ведь это такой негодяй! О, профессор! Он карточный шулер, это знает вся Москва. Он не может пропустить ни одной гнусной модистки. Ведь он так дьявольски молод. – Дама бормотала и выбрасывала из-под шумящих юбок скомканный кружевной клок.

Пёс совершенно затуманился и всё в голове у него пошло кверху ногами.

«Ну вас к чёрту», – мутно подумал он, положив голову на лапы и задремав от стыда, – «И стараться не буду понять, что это за штука – всё равно не пойму.

Очнулся он от звона и увидел, что Филипп Филиппович швырнул в таз какие-то сияющие трубки.

Пятнистая дама, прижимая руки к груди, с надеждой глядела на Филиппа Филипповича. Тот важно нахмурился и, сев за стол, что-то записал.

– Я вам, сударыня, вставляю яичники обезьяны, – объявил он и посмотрел строго.

– Ах, профессор, неужели обезьяны?

– Да, – непреклонно ответил Филипп Филиппович.

– Когда же операция? – бледнея и слабым голосом спрашивала дама.

– «От Севильи до Гренады…» Угм… В понедельник. Ляжете в клинику с утра. Мой ассистент приготовит вас.

– Ах, я не хочу в клинику. Нельзя ли у вас, профессор?

– Видите ли, у себя я делаю операции лишь в крайних случаях. Это будет стоить очень дорого – 50 червонцев.

– Я согласна, профессор!

Опять загремела вода, колыхнулась шляпа с перьями, потом появилась лысая, как тарелка, голова и обняла Филиппа Филипповича. Пёс дремал, тошнота прошла, пёс наслаждался утихшим боком и теплом, даже всхрапнул и успел увидеть кусочек приятного сна: будто бы он вырвал у совы целый пук перьев из хвоста… Потом взволнованный голос тявкнул над головой.

– Я слишком известен в Москве, профессор. Что же мне делать?

– Господа, – возмущённо кричал Филипп Филиппович, – нельзя же так.

Нужно сдерживать себя. Сколько ей лет?

– Четырнадцать, профессор… Вы понимаете, огласка погубит меня. На днях я должен получить заграничную командировку.

– Да ведь я же не юрист, голубчик… Ну, подождите два года и женитесь на ней.

– Женат я, профессор.

– Ах, господа, господа!

Двери открывались, сменялись лица, гремели инструменты в шкафе, и Филипп Филиппович работал, не покладая рук.

«Похабная квартирка», – думал пёс, – «но до чего хорошо!»

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

И к нему обращаются "господин", а не "товарищ".

Преображенский ни к кому не обращается "товарищ", у него все господа. Ну, может, не комиссар, а культурная шишка. Тоже не сверхпринципиальная поправка, ситуации с четырнадцатилетней не меняет.

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

И происходит это так,

Анон вдруг подумал, что грань между "врач не имеет права осуждать пациентов, с чем бы к нему ни приходили, его дело лечить и хранить врачебную тайну он же давал гиппопотаму" и "как он смеет помогать педофилам и престарелым сластолюбцам, он соучастник и это мерзко" неуловимо тонка...
Хотя с яичниками обезьяны это было явное трололо, конечно.

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

престарелым сластолюбцам

Эти-то кому мешают и чем? Тем, что ебутся не в 30?

Анон

Re: Классическая литература и околосабжевые обсуждения

На мой взгляд, Булгаков в сто раз злее и надменнее Зощенко, и от него у меня всегда диссонанс, потому что его вроде и тянет копаться в грязи, и в то же время очень приосаниться над ней хочется. Зощенко показывает хтонь, но как раз из самой её гущи, глазами своих персонажей, морали нет, потому что это абсурд, травматическая такая проза. А по т.н. детским рассказам вообще заметно, насколько он сам был (фигурально) забит деспотичным и моралистичным отцом, ему самому не до насмешек над другими, себя бы отпустить.