У каждого в жизни бывало утро, которое начиналось с мыслей "О, Семеро, что я вчера наделал".
Так говорила мама, хотя и не говоря, какое утро было таким у неё. Откровенно говоря, никто из знакомых Люцериса не делился своим опытом по этой части, и прямо сейчас он был уверен, что тоже никогда и никому об этом не расскажет.
Но что-то рассказать определённо придётся, потому что не объяснить вчерашнее матери он просто не может.
За окном всё ещё грохотали громовые раскаты, за которыми мерещился драконий рёв, видимо, со вчерашнего дня погода лучше не стала.
Только не хватало застрять здесь ещё на день, тоскливо подумал Люк, он уже вчера натворил дел на год вперёд. Семеро, Семеро, он никогда не был набожным, но сейчас помочь ему могли только они. Пусть Старица осветит путь...
Закончить молитву ему помешал шорох слева, со стороны, в которую Люк с самого своего пробуждения старался не смотреть. Он затаил дыхание, ожидая... Ядовитых слов? Кинжала в глаз?
Но шорохом всё и закончилось, и когда Люк решился посмотреть на своего соседа по постели, оказалось, что тот просто лёг поудобнее, свернулся сильнее, обнажив бледную, не тронутую солнцем, спину. Светлые волосы, непривычно спутанные, разметавшиеся вокруг головы, совсем эту спину не скрывали, позволяя увидеть и тонкие, уже подживающие царапины. Девкины метки, как говорил дядя Деймон.
Какой позор, Люк не помнил, чтобы вчера царапался. А если и царапался, то почему так слабо? Кошка и то сильнее может.
Я просто не хотел делать ему больно, сказал себе Люцерис, отгоняя воспоминания о том, как вчера старательно и с желанием делал больно Эймонду по-другому. Не то чтобы тот был против, особенно ближе к концу, но... Но...
Спина тем временем шевельнулось снова, острые лопатки дрогнули в том знакомом движении, которым Арракс и другие драконы разминали крылья перед полётом, - видимо, Эймонду стало прохладно, и он попытался залезть глубже под одеяло, но вместо этого только обнажил себя ещё больше, до самого пояса.
От вида лишь едва показавшихся ягодиц внутри будто начало тлеть что-то, ещё вчера, казалось бы, сгоревшее полностью вместе с его здравомыслием. Вот бы снова сжать их сейчас в руках, чтобы прям синяки остались, почувствовать их упругость, а потом прижаться к спине грудью и вставить свой...
Люк изо всех сил зажмурился и отвернулся от лежавшего на расстоянии руки соблазна. Седьмое пекло, неужели правду говорят про бастардов, и он, рождённый в греховном союзе, от лжи и похоти, теперь сам этой похотью одержим?
Не то чтобы он до этого не знал, как люди теряют от этого голову - мать и дядя Деймон не сильно-то скрывали, как сильно и страстно любят друг друга, а Драконий Камень был слишком мал для того, чтобы ни разу не услышать, не увидеть краем глаза то, как их то яростно, то нежно тянуло друг к другу.
Но всё же они были женаты! А раньше, когда были рождены сам Люк и Джейс с Джоффри, у мамы не было никого кроме сира Стронга, который был её защитником. Вряд ли бы мама легла в постель с человеком, который ещё вчера угрожал выколоть ей глаз!
Почему-то Люку представилась королева Алисента, сжимающая в руке кинжал и приближающаяся к матери. Как она заносит кинжал и ведёт им по её щеке, оставляя тонкий красный след, а затем повторяет путь лезвия языком...
Да что лезет ему в голову! Это всё из-за Эймонда, этого высокомерного, заносчивого, ненормального…
Очередной громовой раскат сопроводила яркая вспышка молнии, высветившая знакомый силуэт – ни гроза, ни старая и опасная драконица неподалёку не смогли заставить Арракса отказаться от своего привычного утреннего полёта. А это значит, во-первых, что утро и правда раннее, и не застилай небо тучи, там можно было бы разглядеть только занимающуюся зарю.
А во-вторых… Во-вторых оставалось только верить в то, что он не будет надоедать Вхагар. Арракс, пусть и был не самым смелым из драконов его семьи, был уж точно одним из самых общительных, и с равным успехом мог рассекать облака вместе с Сиракс, лениво лежать на солнце с Караксесом или учиться ловить рыбу прямо из волн вместе с Вермаксом и Тираксесом. Но даже Караксес, грозный и опасный, знал Арракса с момента его вылупления и никогда не нападал на него. Вхагар же была куда крупнее дракона Деймона и, по слухам, нравом обладала дурным. Что, если она разозлится на Арракса? Этот маленький глупый дракон ведь может решиться-таки переждать непогоду под боком у своей… бабушки? Прабабушки?
А Вхагар вообще откладывала яйца? Люк попытался припомнить, от кого произошли все известные ему драконы. Яйцо Тираксеса было из кладки Сиракс, они с Джейсом сами выбирали его для Джоффри. Вермакс был из детей Мелеис, это рассказывала ему тётушка Рейнис. Арракс был из старой кладки, и драконицы, отложившей её, не стало ещё до Завоевания Эйгона. Его яйцо, жемчужно-белое с золотыми спиралями, выбрал для Люка Лейнор Веларион, и кто бы что ни говорил, за Арракса Люцерис был искренне ему благодарен.
Но всё же, неужели, Вхагар ни разу…
- Который час?
За размышлениями о драконьей родословной Люк не заметил, как ровное, глубокое дыхание Эймонда изменилось на короткие отрывистые вдохи, и заданный вопрос едва не заставил его вздрогнуть.
«Я от крови дракона», - сказал себе Люцерис. – «Я не должен бояться». Но он всё ещё чувствовал себя небольшим Арраксом перед мордой огромной Вхагар, когда вставал с кровати, поворачиваясь к Эймонду.
Тот всё так же лежал спиной к нему, прикрыв глаза, судя по трепещущим ресницам, только начал медленно тянуться, будто какой-то хищный зверь. Одеяло окончательно сползло с него, но Эймонда, кажется, это совсем не смущало. Продолжая тянуться, он так же неторопливо перевернулся на живот, потом подтянул ноги под него, позволив Люку любоваться злосчастными, да, синяками на поджарых ягодицах – по пять относительно аккуратных меток на каждой. Под левой вдобавок наливался синевой ещё один, вчера, вроде бы, бывший красным и оставленный там далеко не руками.
Люку пришлось сглотнуть набежавшую от одного воспоминания слюну, прежде чем ответить дорогому дяде.
- Ещё рано, солнце только встаёт.
Эймонд, будто даже не слушая его слова, наконец начал переворачиваться на спину, и, честно, спереди было не лучше, чем сзади. Хоть бы прикрылся, хотелось сказать Люку, но он подозревал, что Эймонд на это только рассмеётся. И не прикроет ни следы от укусов на бледной груди и бёдрах, ни гордо стоящий член среди белёсых волос.
Что было ещё хуже, Эймонд не стал сводить ноги, и поза, которую он в итоге принял, стала откровенно соблазняющей. Соблазняющей лечь меж этих длинных ног, прижаться поближе, так, чтобы оба члена коснулись друг друга, между животами, поцеловать в запрокинутую шею, укусить, а потом снова целовать-целовать-целовать шею, щёки, губы, сжимать соски, чтобы он резко и громко выдыхал, и, в конце концов, засунуть пальцы в его ядовитый рот, придерживая гадючий язык, пока Эймонд разводит ноги шире, позволяя – не уступая – втиснуться между ними, толкнуться ниже, туда, где вчера было так невыносимо хорошо...
- Лорду Стронгу, я смотрю, столь раннее утро очень по душе, - усмехнулся Эймонд, и Люк со стыдом понял только сейчас, что и сам был одет не больше него, и все чувства, которые вызвала в нём память о прошлой ночи, прямо на его глазах наливались кровью и воспряли.
Даже привычная злость от этого изрядно надоевшего прозвища на фоне охватившего его возбуждения отошла куда-то вглубь, только раззадоривая разгорающийся внутри огонь.
Ночью ты так и говорил, дядя, мысленно сказал ему Люцерис. Ты говорил – сильнее!
Может, именно этого Эймонд всегда хотел, называя его Стронгом?
- Наречённому леди Кассандры это утро нравится не меньше, - съязвил Люк, из последних сил собирая мысли, утекавшие из головы в сторону живота да пониже. – Не боитесь, что ваша невеста потеряет вас поутру?
Эймонд прекратил скалиться, но улыбался так довольно, что Люк чувствовал, что удар пришёлся мимо.
- Леди Кассандра всем хороша, - Эймонд лениво поднял руку и безо всякого стеснения запустил в рот и облизал сразу три пальца.
Видя, как они растягивают щёку изнутри, Люк понял, что он готов самым позорным образом заскулить, но взгляд Эймонда из-под ресниц, насмешливый и выжидающий, вынуждал его держать себя в руках.
- Всем хороша, - повторил Эймонд, выпуская влажные пальцы изо рта. – Но вот кое-чего ей не хватает.
Люцерис Веларион никогда в жизни бы не подумал, что можно заплакать от возбуждения, но сейчас, видя, как Эймонд, согнув в колене одну ногу, со вздохом вводит в себя, растянутого вчерашней ночью, сразу три пальца, понял, что действительно готов расплакаться.
- У леди Кассандры есть пальцы, - кое-как выдавил он из себя, не отрывая глаз от размеренных движений рукой. – Причём все.
- А если ей приставить к глазу нож она разревётся и потеряет сознание, – невпопад перебил его Эймонд, проводя второй рукой по груди, будто пытаясь нащупать багровещие следы от укусов. – Вряд ли она распахнёт свои хорошенькие глазки пошире, чтобы мне было удобнее целиться, да, Лорд Стронг? И вряд ли она носит копьё между своих стройных ножек.
За окном по-прежнему бушевала гроза, оправдывая имя Штормового Предела, совсем незло рявкала Вхагар, поднимаясь вместе с Арраксом в наполненное молниями небо, а Люк всё стоял, не в силах ни оторвать взгляд от удовлетворяющего себя Эймонда, ни шагнуть к нему.
Хорошо, вчера он сделал эту глупость – спровоцировал своего самую малость безумного дядю, облизывал его нож, режа язык, а потом свалил его на кровать и, не позволив думать ни себе, ни ему, сделал то единственное, что пришло в его объятую страхом и яростью голову, - облизал чёртов сапфир в его глазу. Он же не знал, чем всё закончится.
Но сейчас он знал.
- Убери руки, - прошептал он наконец.
Эймонд перевёл на него взгляд, но рук не убрал, только остановился. Глаза его – глаз и синий холодный камень – сощурились в издевательской усмешке.
- Убери руки, - повторил Люк громче и шагнул к нему, с незнакомым удовлетворением наблюдая, как пальцы Эйионда покинули растянутый, темнеющий между слегка раздвинутых ног вход.
Что сказать матери он подумает позже.