В шестнадцать это кажется безумно романтичным. Мне казалось. Я как-то не задумывался тогда, каково оно на самом деле. Не могу сказать, что я прямо таки не знал, чем все закончится - я скорее не принимал этого во внимание. Я вырос не в самом лучшем районе, ходил не в самую лучшую школу и у меня была не самая лучшая семья, и все же я был до макушки забит всякими безумными и наивными стереотипами на эту тему. Ну, знаете, «Одиннадцать друзей Оушена», «Робин Гуд» и все в таком роде. Благородные разбойники. Вот Тео мне казался чем-то в этом роде. Ну может чуточку темнее и злее. Мафия, серьезные люди. Ах, как волнительно.
Ретроспективно - я был ах ты боже каким тупым мальчиком. Или, ладно, не тупым, наивным. Все, что у меня было с Тео в шестнадцать, тогда казалось мне ужасно романтичным, необычным и чарующим. Ах, какая любовь. Чувствовал себя героиней маменькиных затрепанных романов. Ну, знаете, тех, где грубый, но в душе благородный, пират и его дерзкая юная пленница. Романы всегда заканчиваются хорошо, правда?
Так вот, я как-то не сразу осознал, что романы-то заканчиваются и герои уезжают в закат, держась за руки, а у меня ничего так просто не кончится. В жизни оно имеет свойство продолжаться. Да и Тео, видите ли, не благородный разбойник, а мелкая мафиозная шестерка, которую угораздило ко всему прочему родиться педиком. Он, как я потом понял, страдал по поводу своей ориентации куда сильнее меня. Нет, позвольте поправлюсь. Он считал, что в его ориентации по большому счету виноват я и я должен по этому поводу страдать, я должен ему за это ответить. А потом еще раз ответить. А когда синяки сойдут или, скажем, срастутся треснувшие ребра - еще разок. Каждый раз, конечно, последний. Конечно, этого больше не повторится. Конечно, ему очень жаль. Ди, малыш, вот тебе цветы, вот романсы под окном, вот ворованные побрякушки - ты же любишь своего Тео?
Люблю.
Оно по кругу продолжалось, а не заканчивалось, как в любовных романах. Только цветов становилось больше, а побрякушки - дороже. А я…никогда не умел драться. Мог ему ответить, достать пару раз, но Тео дрался по-уличному, очень жестоко и грязно, и дело кончалось тем хуже, чем лучше у меня выходило сопротивляться, и в какой-то момент я это понял. И сдался. Тогда мне казалось, что если потерпеть, все в конце концов будет хорошо.
Не думайте, я верю, что ему было стыдно. Только не за мои ребра. Ему было стыдно за меня - за то, что ему нравилось лежать подо мной, нравился мой член, нравилось, когда я долго и с выдумкой любил его после ссор. Ему было стыдно за то, что он хочет меня, влюблен в меня. Бросить меня было выше его сил и не в его характере, он, вот трагедия, оказался удивительно моногамен - к тому же он даже представить не мог меня с кем-то другим, убивать был готов любого, на кого я посмотрю. А вот убить меня ему иногда казалось вполне приемлемым вариантом. А что? Я так навсегда бы остался при нем - самым непорочным из способов. Смерть вообще очень надежный способ сделать кого-то своим.
Куда надежнее, чем любовь.
Любовь конечна, а смерть - нет.
В шестнадцать я был наивным дебилом, которому плюй в глаза - божья роса. В шестнадцать я был недолюбленным настолько, что даже та форма любви, которую предлагал Тео, казалась мне манной небесной. К тому же мне тогда почему-то казалось, что с криминалом он завяжет. Как же.
В двадцать я даже представить себе не мог, чтобы сделать шаг в сторону с дороги, которую выбирал для меня Тео - уж не знаю, чего тогда было больше, любви или страха. В двадцать я все же обзавелся какими-никакими мозгами и их как раз хватало для того, чтобы начать бояться. Я тогда о последствиях начал думать. Медленно, правда. Но все же начал.
В двадцать три, точно помню, что именно в двадцать три, я очень четко осознал - счастливого конца я не дождусь, я просто дождусь конца. Вот выкристаллизировалась у меня мысль: «Тео меня отпустит только в могилу». Что удивительно, Тео даже не потребовалось для этого делать со мной что-то, чего он не делал до этого. За семь лет до меня просто взяло и дошло. И мне эта мысль показалась уже совершенно не романтичной. Понял, что не хочу никакой «смертельной любви». Хочу жить. И, если можно, хочу быть счастлив. По-настоящему, а не болезненными приступами невозможного, гипертрофированного обожания, наступающего после тяжелых, выматывающих ссор, драк, которые все чаще кончались тем, что Тео вспоминал о своей мужественности и пытался ее утвердить. Я устал.
Мне тогда каким-то чудом хватило разумения, что просто собирать вещи и бежать в другой штат - не выход. Я не хотел всю жизнь шарахаться от каждой тени. А шарахаться бы пришлось - Тео к тому моменту был уже повыше обычной шестерки, кое-что мог. Я хотел, чтобы…да, давайте уж честно - я хотел, чтобы Тео не было в моей жизни и не могло быть ни в каком виде.
К двадцати четырем я обнаружил, что не просто больше не люблю Тео. Я Тео ненавидел. Когда я в первый раз об этом подумал, сам удивился. Удивительным был не только сам факт, но и то, какой эта ненависть оказалась холодной, спокойной и взвешенной. Будто чужой. У меня тогда случилось странное расслоение сознания - часть меня по-прежнему вела себя миленько и строила из себя капризную куколку, которой, откровенно говоря, я никогда не был, но каким нравился Тео, а часть меня наблюдала за всем этим, прикидывала варианты и просчитывала последствия.
Не поймите меня неправильно - просто убить Тео я мог без особых проблем. Ножом в постели, когда он спал, из его нелегальной Беретты, которую он так любил чистить на только что вымытом столе, или же просто отравить, все же еду готовил я. Но все это было не то. Нет, меня смущал не сам факт убийства. Я просто не хотел за это отвечать. А убить так, чтобы никто на меня не подумал, я не рассчитывал.
Меня, кстати, поначалу напугало, насколько равнодушно часть меня размышляет над тем, как убить Тео. Потом я притерпелся к тому, что эти мысли то и дело возникают - даже в лучшие моменты, которые с нами все еще случались. Это было скорее упражнение для ума. Не собирался я убивать его лично.
Был, в конце концов, способ проще. Я, понимаете, знал о всех делах Тео. Вообще о всех. Ничего он от меня не скрывал, вот такой доверчивый парень. И очень болтливый. Уж не знаю, куда смотрели его боссы. Потому что через Тео я знал не только о его делах - я знал о делах куда более серьезных. Честно говоря, я знал слишком много, чтобы жить долго и счастливо.
Я никогда не был гением, интриганом или хотя бы хорошим актером, но так уж сложилось, что и Тео гением не был. Он не думал, что я его сдам. Он думал, что я ему изменяю. Не скажу, что это обошлось мне дешево, но в какой-то момент - кажется, незадолго до того, как мне исполнилось двадцать пять - я понял, что Тео выбил из меня страх перед болью. Я понимаю, что это не признак большого душевного здоровья, но я еле сдерживал смех, когда он в стотысячный раз кричал про то, какая я шлюха, и выворачивал мне руки до тех пор, пока они не начинали хрустеть. Ему в голову не могло прийти - в принципе, никогда! - что я могу заниматься на стороне чем-то, помимо измен. Он вообще был склонен упрощать меня только до секса. Наверное, в шестнадцать это было справедливо. Но я вырос.
Или, может, и в шестнадцать оно было не так уж и справедливо - если бы я был совсем уж идиотом, я бы просто не вырос. Наивным я был, наивным просто до упора, тем сортом незамутненной наивности, что отдает умственной отсталостью. Но мне в какой-то момент хватило ума изобразить из себя такого дурачка, что не один Тео перестал принимать меня в расчёт в какой-либо роли, кроме роли постельной грелки. Его дорогие криминальные друзья презирали меня настолько, что принимали за мебель.
Большая ошибка.
Конечно, никому сам по себе Тео с его грешками средней тяжести не был интересен. Да и смирись я когда-то с ролью просто «сучки» без всякой жизни за пределами «семейного гнездышка» мне некуда было бы пойти. Не к кому. Не просто же в полицию. Не то чтобы меня там не услышали и не то чтобы все копы в кармане у мафии - просто Тео не сел бы на такой срок, как мне хотелось. Может, боссы ему оплатили бы хорошего адвоката и он вообще вышел очень быстро,
Очень неприятно бы вышло.
Но по работе у меня были чуть более обширные знакомства, чем Тео бы хотелось. Его всегда смешило, что я подался в криминальную журналистику. И он - думаю, в силу стереотипности и ригидности мышления - никогда не думал, что я могу чего-то добиться. Не только в журналистике, а вообще. К моей работе он относился, как к придури. Ну хочет малыш Ди капризничать и изображать самостоятельность - пусть ему, журнашлюшке.
Тео очень, очень смеялся над моими знакомствами с адвокатами, судьями, офисом прокурора, агентами… В последние годы мне эта шутка тоже начала казаться просто уморительной.
Не скажу, как было, скажу только - не сразу и не вдруг. Дольше, чем мне хотелось бы, и тяжелее, господи, намного тяжелее. Я не гений, не интриган и не бог весть какой актер, помните? Но мне очень хотелось. Я от ненависти к Тео наизнанку бы вывернулся, если бы это имело для Тео какие-то последствия. Для меня все воспоминания о том времени слились в какую ту сплошную полосу лихорадочного веселья и равнодушия к тому, что со мной будет, если не получится. Все мне было ниже пряжки. Совершенно не страшно было их всех сдавать - на меня некоторые агенты смотрели как на сумасшедшего, настолько мне не страшно было, настолько это чувствовалось. Они мне говорили, что моих показаний не хватит - я выворачивался и нес им то, что вещественней слов. Прослушку носил - это и вовсе весело было. Но тяжело, я уже говорил? Просто какая-то дикая усталость, нервы и слабое ощущение, что я не совсем нормален - или совсем не нормален.
Как я только себя не уговаривал.
Терпи, потерпи немного, потому будет целая жизнь. А что Тео в очередной раз в голову стукнуло, что ты ему изменяешь, так это привычно, все заживет, потерпи, потерпи, ах, только не думать о том, насколько проще было бы убить его - ну и что, что потом в тюрьму, и так полжизни в тюрьме, в аду, устал, как же я устал, нет, потерпи, потерпи, Ди, все еще будет, будешь свободен…
Очень мне хотелось побыть свободным. Я не мог себе представить, как это выглядит, но хотелось. Впервые тогда подумал о самоубийстве - смешно, правда? Я тоже тогда думал и смеялся. Я вообще тогда начал очень много смеяться и все над какими-то не слишком смешными вещами.
А Тео до последнего ничего не подозревал. Даже когда его уложили носом в пол. Он тогда еще пообещал мне, что скоро вернется. А меня передернуло - я едва удержался, чтобы не сказать: «Не угрожай мне».
Потом меня уже подстрелили - кто-то умнее Тео понял про меня. Но меня к тому моменту уже плотно держали и вели агенты, милейшее наше ФБР - без них наверняка на том молодчике все для меня бы и закончилось, он хорошо стрелял. Агенты еще так хлопотали вокруг меня потом, так извинялись за ошибку, так боялись, что я от показаний откажусь. Чудесные люди. Хлопотали они, конечно, за свою выгоду, но и я не наивный уже, чтобы думать, будто кто-то станет меня любить только за красивые глаза.
На самом деле я и не хотел, чтобы меня любили. Тео привил мне прочную неприязнь к всяческой романтике. Даже к простой человеческой симпатии я относился не без подозрения.
К моменту первых слушаний я еще был в больнице, показания давал прямо оттуда. Кашлял кровью в платочек и сдавал, сдавал, сдавал. С легким, как мне сказали, проблемы теперь будут долго, если не всегда. Но чуть в сторону и у меня и вовсе не было бы никаких проблем, так что грех жаловаться.
А на суде Тео я уже был. Хотелось, хоть мне и не советовали. Мстительное, злое желание. Хотелось сделать ему больно. Сломать его, как он меня никогда бы в жизни не сломал - ему бы возможностей не хватило. Я не стал ненавидеть его меньше оттого, что все почти кончилось - программа защиты свидетелей уже готова была распахнуть для меня свои объятья.
Я знал, что ему меня не простят. Там, в тюрьме, где серьезные дяди, которых он так подставил, его ждут все круги Ада. Так что я действительно хотел увидеть его в последний раз. Знал, что он скоро умрет. Радовался, как в детве рождественским подаркам не радовался.
А знаете что самое смешное? Он увидел меня и разорался. И стоило это слышать!
- Дешевая ты шлюха! Кто? Я тебя спрашиваю, кто? - орал он так, будто он тут сумасшедший, а не я. - Кто он?! Кто тебя трахает? Из-за кого? Под кого ты лег, сучонок?! - он с настоящей истерике бился и его не могли заткнуть, он голос сорвал и все равно совершенно безумно хрипел: «Кто он? На кого ты меня променял? Кто он?!».
Я бы его не перекричал, да и не хотел - мне и говорить-то было иногда больновато. И он бы мне не поверил. Тео до последнего в голову прийти не могло, что я не ушел от него к кому-то, не предал его ради кого-то - я просто ушел от него.
Я сам так решил.
Я - отчаянно нуждающийся в любви, бесконечно терпеливый, готовый за каплю любви вынести все что угодно, сколько его не ломай, бесконечно зависимый, беспомощный, безвольный, способный только на капризы и глупые истерики, никому не нужный, кроме великодушнейшего и прекраснейшего Тео - решил. Неожиданно, правда?
Только вот этого «меня» уже давно не было. Тео, ты так часто пытался меня убить, что в конце концов убил - того Ди, что и нуждался в тебе, и был зависим, и, главное, любил тебя.
Я бы хотел ему это сказать, но он бы не понял.
Поэтому я просто искренне так, нежно улыбнулся ему и сказал, что сожалею о его безвременной кончине.
- Покойся с миром, Тео, - сказал я, и вот в этот момент мне стало хорошо.
Потому что я увидел, как же ему стало страшно. Я так давно хотел увидеть это.
Знаете, есть только одно, о чем я жалею.
Я все же хотел бы увидеть, как он умрет.
Временами анон забывал, что это обдодо, потому что Доха могла бы написать такое на полном серьёзе. Всё-таки кайлакс идеально вписывается в додовёрс 
